Глава 3

Смерть, неизменная спутница жизни, - главная пособница перемен. Дона Франсиска потеряла мужа и стала хозяйкой обширного имения. Марсилиу был старше ее, всегда был для нее опорой, но со временем она научилась быть ему помощницей во всех делах и неплохо стала разбираться в хозяйстве. А оно было немалым - огромная фазенда, на которой они выращивали кофе, ставшее главным источником их богатства. Марсилиу всегда мечтал купить еще и соседнюю фазенду. У них было двое детей, сын и дочь, и он меч¬тал, что каждому из них оставит по имению, что брат и сестра так и проживут всю жизнь рядом, помогая друг другу. Дети и впрямь были очень дружны. Когда Маурисиу, который был немного старше, уехал учиться в Париж, они оба очень скучали друг без друга и обменивались длинными письмами. Беатриса описывала все, что делалось в Бразилии, а Маурисиу делился своими впечатлениями о Европе. Узнав, что отец серьезно болен, он поторопился вернуться домой. Отец ус¬пел порадоваться успехам взрослого сына, но вместе с тем он прекрасно видел, насколько его умный образованный мальчик еще юн и неопытен.
Франсиска до конца своих дней запомнит ночь, когда ее муж, чувствуя приближение смерти, высказал ей свою последнюю волю.
- Поклянись мне, - попросил он, - что в твоей жизни никогда больше не будет мужчины.
Франсиска даже не поняла сначала, что слова эти относятся к ней, ей показалось, что у больного начался бред и говорит он с кем-то другим.
- Поклянись мне, поклянись, - настойчиво повторял больной, сверля ее своими черными глазами.
Она была верной и любящей женой, после этих слов она впервые отчетливо поняла, что Марсилиу готовится оставить ее навсегда, и горько заплакала.
- Клянусь, клянусь, - проговорила она сквозь слезы. - Разве ты не знаешь моего сердца, мы никогда с тобой не разлучимся. Только не оставляй меня, умоляю!
Напряженное лицо больного смягчилось.
- Я верю тебе, Франсиска, - сказал он. - Ты всегда была разумной и надежной женщиной, оставайся такой и впредь. Дай мне руку.
Франсиска протянула ему руку, и Марсилиу вложил в нее маленький ключик.
- Больше никто в мире не знает об этом тайнике. - И рассказал, где он расположен.
- Надежда, не забывай о надежде.
Это были его последние слова. «Надеждой» называлась соседняя фазенда, и Франсиска поняла, что муж поручает ей завершить дело и купить ее. С рыданьем Франсиска упала ему на грудь и плакала долго-долго. Она осталась одна, от¬ныне вся тяжесть ответственности лежала на ее плечах. А тяжесть была немалой: Бразилия переживала экономический кризис, цены на кофе упали. Богатые беднели, бедные нищали и разорялись. И в семействе Марсилиу дела шли не слишком важно...
Наплакавшись, Франсиска поднялась и пошла в даль¬нюю комнату. Отодвинула в ней ковер, увидела в полу люк, отперла его ключом, который дал ей Марсилиу, зажгла свечу и стала спускаться в подвал. Сколько лет она была в этом доме хозяйкой, а не подозревала о существовании этого под¬вала. Но когда оказалась внизу, изумление ее возросло еще больше: она очутилась в настоящей сокровищнице. Открыла туго набитый мешочек, в нем переливались золотые монеты. Взяла с полки коробочку - в ней переливалось бриллиантовое ожерелье, которому цены не было. А вот изумрудные подвески. Бриллиантовые серьги. Кольца. Колье. Ожерелья. Ее окружало несметное богатство, о существовании которого она и не подозревала. Франсиска присела на пол, обводя глазами подвал, укрывший фамильные драгоценности семьи ее мужа. Она стала хранительницей семейных реликвий и поняла теперь, в чем смысл клятвы, взятой с нее мужем.
Эта ночь словно бы переродила Франсиску. Жена Франсиска и вдова Франсиска были словно бы двумя разными женщинами.
Друзья и родственники, приходившие в дом выразить вдове и сиротам соболезнование, готовились утешать несчастную женщину в слезах, но встречали суровую замкнутую хозяйку дома, к которой не знали, как и подступиться.
Похоронив мужа, она повела хозяйство жесткой и властной рукой, не допуская до себя никого, не ища ни помощи, ни советов. Времени на то, чтобы войти во все тонкости, потребовалось немало. А когда она и в самом деле стала полновластной хозяйкой, взяв все под контроль, то настали очень тяжелые времена: кофе упал в цене и плантация почти пере¬стала приносить доход. Франсиска понадеялась, что теперь-то она и сможет купить соседнюю фазенду, как вдруг узнала, что фазенду «Надежда» задешево купили иммигранты-итальянцы. Для Франсиски это было страшным ударом. Итальянцев она терпеть не могла. В ее глазах они были теми же рабами, голытьбой, низшим сортом. Они приехали в ее страну, чтобы отбирать хлеб у ее детей. Негодовала она и на соседа, барона Гумерсинду. Когда-то они с мужем предлагали ему много больше, но он не захотел продать имения, правда, тогда еще кофе был изрядной ценностью. В сердцах Франсиска стала корить себя за нерасторопность: кризис разрастался и ко¬фейные плантации шли за бесценок, но сын попробовал ее утешить:
- Ты же знаешь, что у папы и сеньора Гумерсинду были очень плохие отношения! Он бы никогда не продал тебе плантацию.
Самому ему были симпатичны новые соседи-итальянцы, которые отслужили молебен, и крестный ход прошел по всей границе фазенды, а потом от души веселились до утра, празднуя новоселье.
- Зато, может быть, мы купим ее теперь! - заявила внезапно Франсиска.
На следующий день Франсиска объявила детям, что они едут с визитом в соседнее имение. Ей хотелось узнать, что за люди стали их соседями. Беатриса и Маурисиу охотно согласились сопровождать мать. И Беатриса, и Маурисиу искали себе серьезного занятия в жизни, их не устраивало бездумное существование золотой молодежи с чередой бесконечных развлечений.
Соседи-итальянцы были немало удивлены визиту. Экипаж, из которого вышла суровая дама в черном платье, изящная молодая девушка с кружевным зонтиком и молодой человек в белоснежном костюме и канотье, был запряжен выхоленными лошадьми. Сразу было видно, что приехали богатые люди. Но что заставило их приехать?
Хозяин дома Винченцо и его жена Констанция переглянулись, насторожились. Они пригласили нежданных гостей в комнату, которая служила им и столовой и гостиной, хотя обычно они ели за большим столом на кухне, и вопросительно посмотрели на даму в черном. Дама любезно улыбнулась и сказала:
- У нас в обычае знакомиться с соседями, а мы - ваши соседи, вот и приехали познакомиться.
Она назвала себя и детей, Винченцо и Констанция позвали и представили своих - Катэрину и Марселло, которые были ровесниками приехавших. Они подали друг другу руки, нежные мягкие холеные соприкоснулись с жесткими и мозолистыми. Несмотря на бедную одежду Катэрина выглядела настоящей королевой, и Маурисиу сразу подпал под обаяние красивой черноглазой девушки. А Марселло не мог не плениться очаровательной Беатрисой, но он пленился ею как чудесной несбыточной мечтой, так велико было расстояние, разделявшее их.
Между тем Франсиска после положенных вежливых фраз перешла к тому, что собственно и было целью ее визита: она стала расспрашивать, как идет у них хозяйство и обстоит дело с урожаем. Тут старшие начали вздыхать - с урожаем дело обстояло неплохо, они трудились не покладая рук, но нот с продажей... Ведь цены на кофе были необычайно низкими, и для того чтобы хоть что-то заработать, они посадили фасоль, бобы, кукурузу. Но кукуруза оказалась дешевой, одна надежда была на фасоль.
- Может быть, сеньора, вы заинтересованы в фасоли? - спросил Винченцо. - Мы охотно продали бы ее вам.
Франсиска невольно усмехнулась.
- Я и сама охотно продала бы свой урожай, но на рынке избыток и фасоли и кукурузы. Заниматься сельским хозяйством сейчас невыгодно. Владельцы фазенд разоряются, не зная, чем платить налоги.
Винченцо сокрушенно закивал головой: да, да, и у них будет немало проблем с налогами.
- У меня к вам совсем другое предложение, - сообщила Франсиска. - Я знаю цену, за которую вы купили имение, и предлагаю вам за него двойную цену.
Муж и жена переглянулись, Винченцо упрямо набычился.
- Это имение бесценно, сеньора, - сказал он, - я и два моих компаньона выросли, работая на чужой земле и мечтая о своей собственной. Теперь, когда у нас появилась своя, мы не можем ее выпустить из рук. Она наша.
- Даже если эта земля будет высасывать из вас все соки, не принося ничего взамен ни вам, ни вашим детям? - осведомилась Франсиска.
- Но вас-то она кормит, и неплохо кормит, - возразил Винченцо. - А иначе, зачем вы хотите купить и нашу землю?
Франсиска снова усмехнулась.
- Ну уж во всяком случае, не для того, чтобы богатеть, продавая урожаи. Нашей с мужем давней мечтой было объединить эти две фазенды. Сейчас у меня появилась такая возможность, и я предлагаю вам не только двойную цену, но и неплохие комиссионные, если вы поспособствуете продаже.
- Нет, нет, это невозможно, - воспротивился Винченцо. - Эта земля - моя, и я никому ее не отдам!
Ответ прозвучал достаточно резко, но Франсиска словно бы и не услышала этой резкости.
- Подумайте еще, все взвесьте, и если надумаете, то знай¬те, что у вас есть соседи, которые готовы вам помочь.
Она поднялась, все необходимое было сказано, и делать ей здесь было нечего.
После визита соседей семейство сидело задумавшись.
- А я бы продал, - тихо сказал Марселло.
У него перед глазами стояли брат и сестра, красивые, образованные.
- Я бы стал учиться, - так же тихо прибавил он. Отец и не взглянул на него.
- Мы родились с мотыгой в руках и умрем с ней, - сказал он. - Землю не отдам.
Катэрина поднялась первой.
- Ну что ж, возьмемся за мотыгу, - насмешливо сказала она. - Если ничего другого нас не ожидает.
И она внимательно посмотрела на свои руки - красивые, но загрубелые и мозолистые.
Мать и отец поднялись из-за стола: в самом деле, пора было идти на поле.
- А ты скажешь своим компаньонам? - спросила Кон¬станция мужа.
- Нет, - отрезал он. Разговор был на этом кончен.
Зато в доме Франсиски разговор затянулся надолго: это брат с сестрой обсуждали новое знакомство.
- А ты заметила, как смотрел на тебя тот юноша? - с улыбкой спросил Маурисиу.
Беатриса порозовела: смуглый, с огненными глазами итальянец тоже произвел на нее впечатление. Но она не осталась в долгу.
- Я заметила другое, как ты смотрел на его сестру, - шутливо парировала она.
- Согласись, ведь было на что смотреть! - тут же ото¬звался брат.
Беатриса согласилась. Катэрина была красивой девушкой, и брата можно было понять.
- Почему бы нам не поддержать с ними знакомство? - спросил Маурисиу.
- Я охотно бы поддержала, но не знаю как, - призналась Беатриса.
-Что-нибудь да придумаем! - весело пообещал Маурисиу. Но оба они подумали одно и то же: мать будет против этого знакомства. Однако обсуждать эту тему они не стали.
Франсиска сидела, задумавшись, у себя комнате. Визит ее не порадовал, но вместе с тем и не слишком огорчил. Нужно было только набраться терпения и ждать. Это семейство долго не продержится на плаву. Теперь она уже не упустит момент, как упустила когда-то. Она будет настороже и будет ждать.

Глава 5

- Что мне делать, бабушка? Что мне делать? - спрашивала со слезами Мария старую сеньору Луизу, а та смотрела с болью и нежностью на внучку.
- Прежде всего успокоиться и положиться на провидение. Оно тебя не оставит, - отвечала Луиза, сама мучительно ища выход из создавшегося положения и не находя его. Она ведь была бедна, как церковная мышь, и всем житейским неурядицам могла противопоставить только свою энергию. Энергии у нее пока хватало, но сейчас она предпочла бы иметь на руках изрядную сумму денег. Тогда бы они уехали с милой внученькой из этого дома, сняли квартиру и спокойно дожидались возвращения Марииного жениха. Но это было неосуществимо. Всеми правдами и неправдами Луиза стала экономить деньги, которые так скупо выдавал ей на руки зять. Не в его интересах было предоставлять теще лишние возможности, он не сомневался, что она обернет их про¬тив него. И лишь когда она вдруг соберется покинуть его дом, то он охотно даст ей денег на дорогу.
Если Мария места себе не находила после отъезда Тони, то сеньор Джулиано совершенно успокоился и пребывал в прекрасном расположении духа. Мартино приезжал каждый вечер, и они со вкусом обсуждали свадебные приготовления. Сеньор Джулиано хотел, чтобы свадьба была богатой и пышной.
- Моя дочь войдет в церковь, как королева, - с наслаждением повторял он. — Чивита надолго запомнит этот праздник.
Мартино улыбался, представляя себе Марию в фате.
- Я готов на все ради вашей дочери, - повторял он. - На все!
Вечером, сидя возле своей молчаливой невесты, он говорил:
- Поверьте, со мной вы будете счастливы, у вас будет все, о чем вы мечтаете!
- Я ни о чем не мечтаю, - отвечала Мария.
Но это было неправдой, она мечтала оказаться в Бразилии, рядом с Тони, своим любимым.
- После свадьбы мы поедем в Венецию, во Флоренцию, вы увидите совершенно иную Италию, такую, какой никогда не видали.
- Надеюсь, - сдержанно отвечала она, не добавляя, что надеется осматривать Италию совершенно в другом обществе.
Мартино прекрасно понимал, что девушка мечтает о другом, он даже видел мельком этого юношу, но был настолько ослеплен, влюблен, очарован, что надеялся на взаимность: разумеется, не сразу, но потом, со временем Мария не сможет устоять перед силой и искренностью его чувства.
- Если бы вы любили меня, я никогда бы от вас не уехал! - вырвалось у него невольно.
Лицо Марии стало еще более суровым, но она ничего не ответила, а сердце ее заныло - да, они должны быть вместе с Тони, непременно вместе.
Уже обсуждали день свадьбы, но возникло неожиданное препятствие. Сеньор Джулиано пожелал, чтобы дочь шла в церковь в свадебном платье своей матери. Его достали из сундука, стали примерять на Марию, платье и впрямь было чудом красоты и изящества. Но у старой Луизы перехватило горло. Она сшила это платье своими руками, а оно оказалось саваном для ее дочери, и теперь в этот саван обряжают внучку?! Как только Мария сняла платье, Луиза разорвала его.
- Мария не наденет на свадьбу платье своей матери, - заявила она зятю, - и вы, если подумаете, поймете почему!
На этот раз Джулиано только пожал плечами.
- Вы сошьете ей новое, - сказал он, и легкая угроза прозвучала в его голосе. - Я уверен, что оно будет гораздо лучше старого.
Узнав, что свадьба откладывается из-за шитья платья, Мартино предложил выбрать ей, какое она захочет, выписать из Парижа в конце концов!
- Бабушка шьет гораздо лучше парижских модисток, - сказала Мария, - не такое это долгое дело, шитье платья.
Мартино поклонился.
По меньшей мере неделя была выиграна. Больше всего угнетало Марию то, что от Тони не было никаких вестей.
- Может, он влюбился в другую, бабушка? - с тревогой спрашивала она.
Бабушка с улыбкой покачивала головой.
- Неужели ты не веришь своему Тони? А если не веришь, то тогда выходи замуж за сеньора Мартино. Какая любовь, если нет веры?
- Бабушка! Поедем в Бразилию! Я умру тут от тоски! - зарыдала Мария. - Ты же понимаешь, что если мы не уедем, то в один прекрасный день мне придется выйти замуж за сеньора Мартино. А я даже представить себе не могу, что он ко мне прикасается!
- Бедная моя девочка, - вздохнула Луиза, вновь пожалев, что у нее нет денег, - я бы рада поехать с тобой, но только Бразилия очень большая страна, в ней поместится три Италии. Где мы там будем искать твоего Тони?
- Я уверена, что Бог поможет нам соединиться. Все им¬мигранты едут в одни и те же места, вот и мы туда поедем.
Луиза вздохнула. Она понимала только одно: им и в самом деле нужно бежать из дома, если они не хотят, чтобы Мария стала женой Мартино.
- Ты права, внученька, нам нужно уехать. Доберемся с тобой до станции, купим билет до Неаполя, а там сообразим, что делать дальше, - решительно заявила Луиза.
Мария так и подпрыгнула от радости, а потом чуть не задушила старушку в объятиях. Надежда и восторг переполняли ее сердце.
- Не будем откладывать, завтра и тронемся в путь, - сказала она.
Луиза кивнула: да, им нужно было торопиться, к тому же и следующий день был удобным - зять с утра уезжал по делам.
Вечером Мария даже поцеловала Мартино в щечку. Впервые! Он был в восторге. А она так попрощалась и с ним, и со всеми его надеждами.
Поутру, дождавшись отъезда Джулиано, а уехал он рано, они вышли из дома с чемоданами и пошли по той самой дороге, по которой уезжал и Тони. На сердце у Марии было легко и радостно.
- Зайдем к сеньоре Розе, - предложила Луиза, - нет ли у них каких-нибудь вестей от твоего Тони.
Мария кивнула, хотя была уверена, что первой Тони напишет ей.
Роза была удивлена раннему визиту, еще больше она изумилась решимости Марии отправиться вслед за Тони. Верность и преданность девушки не могли не тронуть материнского сердца, ведь все в городке уже обсуждали ее близкую свадьбу с сеньором Мартино. Роза приняла бабушку и внучку очень ласково, но ничем порадовать не могла. У нее самой разрывалось сердце от беспокойства.
- Если вы что-то узнаете, сообщите мне, - попросила она. - Мне так не хватает моего Тони!
Дженаро, спустившийся вниз на голоса, посмотрел неодобрительно на нежданных гостей. Он даже отвернулся от них, давая понять, что видеть их не хочет.
Роза смутилась, попыталась смягчить нелюбезное поведение мужа, но тот не позволил ей:
- Мы ничего не знаем, а я и знать не хочу об этом негоднике без царя в голове! У меня нет больше сына!
Нельзя сказать, что это посещение улучшило настроение наших путешественниц. Но Мария, едва выйдя за порог, гордо вскинула голову.
- Ты видишь, бабушка, - сказала она, - Тони тут ни¬кому не нужен, поэтому он просто должен был уехать, чтобы добиться успеха!
Они шли и шли, чемоданы становились все тяжелее, а солнце жарче. Наконец Мария предложила старушке посидеть в тени и отдохнуть.
- Станция оказалась намного дальше, - вздохнула она. - Мы-то думали, что враз добежим.
«А Неаполь и Бразилия и вовсе неизвестно где», - вздохнула про себя старушка, но вслух ничего не сказала.
Они смотрели на свежую зелень полей, на вьющуюся среди зелени дорогу, и на душе у них, несмотря ни на что было тихо и мирно. Посидев, отдохнув, они двинулись дальше. Луиза первой услышала рокот мотора, оглянулась и увидела автомобиль. Никаких сомнений у нее не было - их догонял Джулиано.
- Беги, Мария, беги! - крикнула она.
Мария оглянулась и, бросив чемодан, понеслась стрелой по дороге. Но разве может соревноваться человек с железным конем? Очень скоро автомобиль заурчал у нее за спиной. Она свернула с дороги и побежала прямо по полю. Джулиано выскочил из автомобиля и кинулся вслед за дочерью. Луиза стояла на обочине и молилась за внучку. Джулиано скоро догнал Марию, схватил за руку и в ярости потащил обратно. Луиза смотрела, как он впихнул рыдающую внучку в машину, и не двигалась. Джулиано захлопнул дверцу и за¬вел мотор. Тещу он брать с собой не собирался.
- Возьми с нами бабушку! Возьми! - еще громче зарыдала Мария.
Джулиано сумрачно взглянул на нее, остановил автомобиль и распахнул дверцу.
Луиза не сдвинулась с места.
- Вы сделали свой выбор, - сказал Джулиано и уехал. Скорбная фигура в черном осталась стоять на дороге. Захлебывающуюся в рыданиях Марию автомобиль увозил все дальше и дальше.

Глава 7

Маурисиу прикрывал глаза и видел пляшущую девушку - развевающиеся юбки, горделиво поднятая черноволосая головка, руки, упертые в бока, и быстро-быстро мелькающие босые белые ножки. Такой он впервые увидел Катэрину, она отплясывала на празднике, устроенном в честь переезда на фазенду, в честь покупки имения. В тот день он с сестрой и матерью проезжали мимо в коляске и остановились, наблюдая, что же происходит у соседей. Тогда мама и поняла, что имение продано, а он увидел соседку-итальянку. Потом, когда они сидели в гостиной, приехав с визитом, Катэрина показалась ему совсем другой: сдержанной, молчаливой, даже суровой. С тех пор он все думал о ней, представлял эту девушку, пытался понять, какая она.
- Маурисиу! Ты опять мечтаешь? - смеющаяся Беатриса взбежала по ступенькам на террасу.
- А ты? - спросил брат. - О чем мечтаешь ты?
- О школе! - немедленно последовал ответ, и в глазах его хорошенькой сестры зажегся лукавый огонек.
- Ты собралась учиться? - удивился брат.
- Учить! - торжественно сообщила она.
- Ничего не понимаю, - развел руками Маурисиу. - Сделай милость, объясни!
Беатриса уселась в шезлонг напротив и заговорила:
- Я приглашаю тебя поехать с нами - со мной и Жулией. Надеюсь, ты не будешь меня спрашивать, кто такая Жулия?
Маурисиу рассмеялся: с Жулией, миловидной мулаткой, которая теперь стала горничной Беатрисы, они вместе выросли, и Беатриса научила ее даже читать и писать.
- Так вот, мы с Жулией едем смотреть помещение для школы. Она видела неподалеку от дороги брошенный дом, который ей кажется вполне подходящим для этой цели. Видишь ли, дорогой брат, я часто разговариваю с Жулией, и она мне жалуется, что дети наших работников на плантации не имеют возможности учиться. Согласись, это серьезная проблема.
Маурисиу кивнул: в Париже он часто обсуждал с друзьями проблемы образования. Ни один образованный человек не может считать справедливым то, что огромное число людей на земном шаре лишено возможности учиться.
- Так вот, я решила открыть школу для детей наших рабочих на плантации.
- Замечательная мысль!
Маурисиу вскочил и расцеловал Беатрису.
- Твоя сестра хочет, чтобы дети наших рабочих никогда не брали мотыги в руки, - раздался голос матери, которая услышала разговор, подойдя к веранде.
- А разве это плохо, мама? - спросила Беатриса.
- Плохо то, что наша плантация останется без работников, - отвечала Франсиска.
Но мешать своей дочери она не собиралась. Что за беда, если девочка займется учительским делом? Франсиска надеялась, что продлится это недолго. Дочке надоест возиться с чумазой ребятней. Но если Беатрису потянуло на занятия с детьми, значит, пора всерьез искать жениха, - таков был вывод Франсиски. Критическим взором проводила она оживленную молодежь, которая уселась в экипаж, продолжая что-то обсуждать. На то и молодость, чтобы стремиться к несбыточному.
Коляска очень быстро домчала седоков до того домика, который показался Жулии подходящим. Они обошли его, внимательно осмотрели и решили, что в нем вполне можно разместиться. Дом и в самом деле был заброшенным, но по¬скольку стоял на их земле, они сочли, что вправе им распорядиться.
- Сначала нужно сделать ремонт! - решительно заявила Беатриса.
- И мы сделаем его сами, - подхватил Маурисиу.
Он был рад включиться в какую-нибудь работу, ему, как и Беатрисе, надоело праздное и бессмысленное существование.
Жулия была очень довольна. Мечта ее становилась реальностью.
Беатриса и Маурисиу с жаром принялись за дело. На следующий же день они поехали в город, накупили красок и всего, что нужно для ремонта.
Каждый день они приезжали с утра и занимались домом, который становился все светлее и чище.
Весть о будущей школе для рабочих разнеслась по округе, и многие встрепенулись, заинтересовались.
Больше других заволновался Марселло, сын Винченцо, он так мечтал научиться читать и писать! Марселло стал приходить к дому, и влекло его не только желание стать грамотным, но еще и девушка, которая без устали трудилась в этом доме. Не сразу решился он подойти поближе, потом, сообразив, что может быть ей в помощь, решился приблизиться.
Беатриса, выглянув в окно, увидела скромного черноглазого юношу, который робко спросил ее:
- Может быть, я помогу вам, сеньорина? Я многое умею. Беатриса сразу узнала соседа-итальянца.
- Спасибо за любезность, - поблагодарила она. - Но мы уже заканчиваем.
- Неужели вы в самом деле хотите открыть школу? - спросил он.
- Да, для ребятишек, - улыбнулась она. - Пусть учатся читать и писать.
- А для взрослых? - с надеждой спросил юноша. Беатриса отрицательно покачала головой: нет, о взрослых они не думали.
- Я уверен, что желающих взрослых будет даже больше, чем детей, - сказал Марселло.
Беатриса улыбнулась.
- Скачала нужно попробовать с детьми, потом будет видно.
И вот настал торжественный день открытия школы. Многие родители с благодарностью привели детей, и Беатриса, рассадив их вокруг себя на полу, начала свой первый урок.
С тех пор как в ее жизни появилась школа, Беатриса чувствовала себя счастливой.
- Ты не представляешь себе, мама, какими глазами смотрят на меня дети! - говорила она с восторгом. - Я открываю им неведомый мир!
- На твоем месте я не стала бы этим заниматься, - сухо отвечала Франсиска. - Мотыга прокормит их гораздо лучше.
Беатриса не была согласна с матерью. Она считала, что раз ей выпала счастливая и благополучная судьба, то ее долг делиться всем, чем возможно, с обездоленными.
Маурисиу, который несколько лет провел в Европе, старался не обращать внимания на то, что говорит его мать. Он любил ее, и ему было неприятно открывать в ней ограниченность, негибкость и даже жестокость. Всеми силами он старался видеть в ней ту, которую привык видеть: ласковую и доброжелательную мамочку. Но все чаще Маурисиу слышал прозвище, которым стали называть Франсиску: Железная Рука. И про себя он вынужден был соглашаться с неприятным прозвищем.
Каково ему было слышать, когда мать говорила:
- Я бы отправила всех этих итальянцев обратно в Италию! Они приехали объедать нас!
Перед глазами Маурисиу тут же вставала Катэрина, и он чувствовал, что никак не может согласиться со своей матушкой.
Но не один Маурисиу был пленен красотой Катэрины. После праздника к Винченцо зачастил и Гаэтано, сын Адолфо, одного из компаньонов.
Как только мордастый толстяк появлялся в столовой, Катэрина мигом находила себе дело и удалялась из комнаты.
- Не нравится мне, как он на меня смотрит, - признавалась она брату.
- Мне он вообще не нравится, - соглашался с ней Мар-селло.
Как-то оставшись за столом наедине с Винченцо, Гаэтано решил поговорить с ним.
- Что бы вы ответили, если бы я посватался к вашей дочери? - спросил он. - Она мне давно очень нравится. Мы бы тогда и землю объединили.
Винченцо был очень привязан к земле, он добивался ее всю свою жизнь, и предложение Гаэтано вызвало у него двойственное чувство. Выходило так, что хозяином на этой земле должен был стать Гаэтано. Винченцо не был к этому готов. Он только что почувствовал себя хозяином, владельцем и не хотел пока думать ни о чем другом.
- Катэрина сама себе хозяйка, - ответил он. - Я своих детей ни к чему принуждать не могу.
Хотя говоря так, он кривил душой, считая и детей, и землю своей собственностью. И попробовали бы они что-то сделать против его воли! Но что касается замужества Катэрины, то пока еще он ничего не решил.
А Катэрина так же, как и ее брат, загорелась идеей ученья. От природы сметливая и сообразительная, она мечтала научиться читать, писать и считать. Она уже представляла себя не под палящими лучами солнца в поле, а где-нибудь в городской конторе.
- Но сеньорина учительница пока не собирается учить взрослых, - с печальным вздохом сказал Марселло.

у меня 1 - Расставания и встречи и 2- Испытание чувств
А ты можешь третью выложить?

И так будет очень хорошо.
Спасибо

Глава 9

После ухода из дома Тони Эулалия не находила себе места, вокруг стало пусто, тоскливо, невыносимо. Она была достаточно умна, чтобы ни в чем не винить своих родителей — они поступили благородно, разрешив Тони пожить у них, хотя сами находились в трудном положении. Мать целыми днями сидела за машинкой, случилось так, что она стала единственной кормилицей семьи. Отец приходил домой поздно, его поиски не имели успеха, наверное, сказывался и возраст: кому был нужен пожилой и усталый человек, когда вокруг было полно сильных напористых смекалистых молодых людей? И вдруг Эулалию осенило: ведь и она может отправиться на поиски работы! Пора ей начинать жить самостоятельно и не зависеть от родителей! Неожиданная мысль очень согрела Эулалию, она поделилась ею с матерью, и та, хоть и была в душе против, не нашла, что возразить. Денег катастрофически не хватало, если бы дочь устроилась на работу, ее заработок мог стать большим подспорьем.
Работу Эулалия нашла быстро, на ткацкой фабрике оказалось вакантное место. Хозяин, едва взглянув на красивую девушку, сейчас же согласился взять ее ученицей.
Дон Умберту любил красивых девушек. Его жена уже несколько лет ездила в инвалидной коляске, и он утешался с теми, кто не мог ему отказать, боясь потерять рабочее место. Такие, как Нина, были исключением, и он чувствовал себя пашой, хозяином обширного гарема, куда охотно брал новых красивых невольниц.
Станок Эулалии оказался возле станка Нины, и старшая взяла под опеку младшую. Она учила Эулалию не только ремеслу, девушки под стук станков много о чем разговаривали, и Нина делилась с новенькой своим житейским опытом. Эулалия не могла не рассказать подруге о своих переживаниях и о молодом итальянце. Нина ей посочувствовала, и сказала, что молодой человек и вправду заслуживает любви, так как повел себя очень достойно.
Об этом незнакомом юноше Нина рассказала и матери.
— Честно говоря, я не знаю, кто бы так еще поступил, — прибавила она, представляя себе толпу молодых людей из своего дома, которые гроздью повисали на душе, когда она мылась, а потом вспомнив про своего хозяина дона Умберту.
— А я знаю, — со вздохом сказала Мадалена.
—  Мой отец? — догадалась Нина.
—  Да, дочка, твой отец, — подтвердила Мадалена, — он был необыкновенно благородным человеком, потому и провел большую часть своей жизни в тюрьме. Я была еще молодой, многого не понимала. Мне казалось обидным, что о других он думает больше, чем обо мне. Только к старости я поняла, что хорошее может удержаться, если оно будет общим.
—  Выходит, ты стала, как папа, коммунисткой, — рассмеялась Нина.
—  Нет, дочка, я просто поняла, чего хотел твой отец и почему он этого хотел, — все так же вздыхая, проговорила Мадалена.
—  Как бы я хотела познакомиться со своим отцом! — воскликнула Нина.
—  Дай бог, чтобы он был жив, — заключила разговор Мадалена.
Она с любовью посмотрела на статную красавицу дочь — Джузеппе был бы доволен, Мадалена все сделала для нее: Нина умела и читать, и писать, и считать, хотя не многие женщины в Сан-Паулу могли этим похвастаться.

Да, даже в 30-е годы двадцатого столетия вопрос об образовании стоял очень остро. Получали образование очень немногие, и по преимуществу мужчины, а не женщины. Поэтому дело, которому посвятили себя Маурисиу и Беатриса, было по существу небольшой революцией, но они и не подозревали о собственном героизме, изо дня в день проводя уроки и радуясь успехам своих маленьких учеников.
В один прекрасный день ребятишки пришли в класс и увидели в нем парты, на которых лежали тетради, карандаши, учебники. Толпа застыла на пороге, в первую секунду никто не решился войти в это святилище, прикоснуться к разложенным сокровищам.
—  Мой брат Маурисиу сделал вам подарок, — сказала Беатриса. — С сегодняшнего дня мы будем учиться не толь¬ко читать, но и писать!
Восторгу детей не было предела, как величайшее богатство они унесли с собой книги.
Красивые картинки в них понравились и взрослым, многие вздохнули, сожалея, что не обучены грамоте. Многие позавидовали своим детишкам.
—  Старайтесь, — говорили родители малышам. — Потом нас учить будете.
Беатриса изо в день видела у окна и Марселло, он приходил, слушал урок и писал палочкой на земле. Она уже знала, что он умеет только написать свое имя, и ей становилось обидно за него. Красивые сильные люди чувствовали себя калеками, не имея возможности читать и писать. Все чаще думала она о том, что для взрослых школа еще нужнее, чем для малышей.
—  Полагаю тебе придется преподавать еще и вечерами, — сказала она брату и поделилась мечтой о школе для взрослых.
Маурисиу поначалу отнесся к ее идее скептически, а Франсиска просто-таки враждебно.
—  Если я терпела твою возню с ребятишками, хотя не вижу смысла лишать себя будущих работников, то работать со взрослыми не позволю! Во-первых, это неприлично, а во-вторых, нечего отрывать людей от дела.
— Я знала, что ты будешь против, — спокойно заговорила Беатриса с уверенностью опытной учительницы, — поэтому и прошу Маурисиу помочь мне. Если мы будем работать вместе, ничего неприличного в этом не будет. И работе наши занятия не помешают, они будут проходить вечером. И если вместо посиделок со спиртными напитка¬ми, парни и девушки будут учиться, то, мне кажется, выиграют все — и они, и мы!
— Пустые слова! — резко заявила Франсиска. — Здравый смысл и опыт говорят совсем другое: каждому хорошо на своем месте, а если начинаешь все смешивать, то жди беспорядка, который приносит убытки и разорение. Мы сейчас переживаем именно это, и вы помогаете беспорядку.
—  А чем, по твоему мнению, я должна была бы заниматься, мамочка? — поинтересовалась Беатриса.
—  Вышивать и ждать жениха! — отрезала Франсиска. — Я могла бы тебе предложить недурную партию, но знаю, что ты откажешься наотрез, и поэтому молчу. Раньше дети ничего не делали без позволения родителей. Вот меня мои родители выдали замуж за вашего отца, и мы счастливо прожили всю жизнь.
—  Вам очень повезло, мамочка! А сколько мы знаем историй наших соседей, когда и у жены, и у мужа были романы, рождались внебрачные дети, сколько возникало с ними сложностей и неприятностей! — воскликнула Беатриса.
— Вот уж тема не для молоденькой девушки! — потемнев лицом и насупив брови, возмутилась Франсиска. — Откуда ты только взяла все это?
— Слухом земля полнится, — отвечала Беатриса. — И по моему мнению, девушка должна знать жизнь, чтобы выбрать себе в мужья надежного и хорошего человека, с которым не страшны никакие испытания. А ты какого мнения, братец?
—  Согласен с тобой целиком и полностью, — отвечал Маурисиу. — И должен сказать, что девушки в Европе гораздо самостоятельнее. Многие из них зарабатывают себе на жизнь и сами решают свою судьбу.
—  И удачно? — не без издевки поинтересовалась Франсиска. — Уверена, что большинство из них остается с ребенком на руках, не зная, куда подевался муж.
Маурисиу вынужден был признать, что он видел в Париже и такое.
— В общем, милые мои, бедняки всегда сами решали свою судьбу и всегда на свою голову! А люди побогаче должны всерьез подумать, прежде чем решиться на такой серьезный шаг, как брак, — назидательно проговорила Франсиска; — Прежде всего нужно думать о том, чтобы одинаковыми были состояния и положение в обществе.
Молодежь не была согласна с этим мнением, для нее главным казалось совсем другое. А Франсиска продолжала:
—  Вот поэтому я до сих пор и не предложила тебе, моя дорогая, достойного жениха. Раньше фазендами владели люди порядочные, соседи роднились между собой, соединяли земли, увеличивали достояние детей и внуков. А теперь... Не станешь же родниться со всяким пришлым сбродом!
Франсиска оседлала любимого конька, а ее дети постарались пропустить эти речи мимо ушей: ссориться с матерью им не хотелось, а вот насчет того, чтобы породниться с соседями, пусть приехавшими из чужой и далекой страны?.. Нет, они не видели в этом ничего зазорного!
Что-то в этом роде Маурисиу очень осторожно и высказал, чем вызвал бурю возмущения у Франсиски.
— Даже слышать не хочу! Вы якшаетесь бог знает с кем! И вот результат! Скоро на нашей фазенде работать будет некому!
—  Тогда мы с Маурисиу возьмемся за мотыги, — решительно заявила Беатриса.
Маурисиу энергично закивал в- ответ, поддерживая сестру.
—  Надо было сказать об этом пораньше, — язвительно заявила Франсиска. — Мы бы с вашим отцом не тратили денег на ваше ученье!
С этими словами она выплыла из комнаты, не желая продолжать бессмысленный разговор.
Но разговор продолжили брат с сестрой. Они решили, что непременно откроют школу для взрослых. Маурисиу представил себе, как он учит Катэрину, и его желание учительствовать еще более окрепло. Каждый день во сне он видел красавицу итальянку, а теперь сможет видеть ее наяву.

Глава 11

Ципора не сомневалась, что Камилия влюбилась по уши в смазливого итальянца. Зная характер дочери, она горевала об этом заранее, потому что таких упорных и упрямых девчонок было мало на свете. Камилия была молчалива, сдержанна, но под внешним спокойствием таился вулкан. Ципора чувствовала его огненное дыхание и трепетала. Может быть, в привязанности дочери и не было бы ничего дурного, Тони был симпатичным мальчиком с хорошим характером, но во-первых, он не был иудеем, а значит, уже поэтому не мог стать мужем Камилии. Во-вторых, он был беден, как церковная мышь, а в-третьих, не имел никакой склонности к торговле.
Последнюю фразу Ципора произнесла вслух, и вошедший Эзекиел поддержал ее:
—  Никакой, Ципора, склонности к торговле. И все-таки я нашел выход из положения! Ты же меня знаешь!
Ципора в который раз восхитилась мужем: на Эзекиела всегда можно было положиться, голова у него была, как у раввина.
— Ты помнишь Агостино? — спросил муж.
И Ципора сразу припомнила немолодого итальянца с живыми черными глазами.
— Конечно, — ответила она. — Он еще пишет такие красивые картины! И приходил к нам за холстом, так мы с ним и познакомились.
— Вот именно, наш постоянный клиент и друг, — с важностью подтвердил Эзекиел. — К нему в мастерскую и нужно отправить Тони, — с той же важностью прибавил он.
Ципора вскочила и расцеловала мужа: лучшего решения и быть не могло! Даже Камилия будет довольна, и возразить ей будет нечего!
—  Голова у тебя даже лучше, чем у раввина, — одобрительно сказала она, и оба рассмеялись.
—  Мне пришло это в голову, когда Тони сказал, что не¬много занимался живописью в Италии. Все итальянцы понемногу рисуют и музицируют, так пусть у нашего будет возможность рисовать как можно больше. Словом, мы идем сегодня знакомиться, а там все будет, как решит Агостино.
—  Если Тони ему понравится, он возьмет его к себе в подмастерья, — подхватила Ципора. — А Тони с первого взгляда нравится всем!
— Но только с первого, — парировал Эзекиел, и они снова рассмеялись.
— Нет, мы ничего против него не имеем, — прибавил он, — но пришла пора позаботиться о его судьбе.
Он надел свой парадный сюртук, вызвал Тони, критически оглядел его скромный костюм, нашел его вполне подходящим к случаю, и они отправились.
Агостино молодой человек понравился, он охотно согласился оставить у себя Тони, чему Эзекиел был очень рад.
Зато Камилии было невероятно грустно. Она села за пианино, зная, что Тони непременно подойдет к ней, а потом сядет рядом и будет играть. Так было уже не однажды. Так случилось и на этот раз.
Тони вернулся в приподнятом настроении: он был счастлив оказаться у своего соотечественника. И не просто соотечественника — удивительно талантливого художника. Сама судьба покровительствовала Тони, посылая ему удивительные встречи. Он был поражен талантом Агостино и тем, что тот живет в бедности. Сам он мечтал разбогатеть и вернуться в Италию. Неизвестно, ждет ли его Мария? Или отец принудил ее к ненавистному замужеству? Скорее всего принудил...
При этой мысли Тони приуныл и сел рядом с Камилией, которая разучивала очередной этюд. Очень скоро он заиграл свою любимую песню. Глаза слушавшей его Камилии увлажнились, Тони растрогала душевная тонкость девушки, она сидела так близко, он чувствовал, что она взволнована до глубины души. У него самого увлажнились глаза, он наклонился и поцеловал нежные полуоткрытые губы, потянувшиеся ему навстречу.
— Ну и ну! — раздался негодующий голос заглянувшей в комнату Ципоры.
Молодые люди, вспыхнув, отодвинулись друг от друга. Камилия догадалась, что ей придется давать объяснения матери, но она не боялась объяснений. Она знала, что любит Тони и будет любить его всегда!
—  На твоем месте я написала бы письмо домой, — внезапно сказала она. — Твои родители не знают, что с тобой, и волнуются:
— Ты права, Камилия, у тебя такое чуткое, такое доброе сердце, — отозвался благодарно Тони.
— Напиши письмо, а я отправлю его, -— пообещала она. — В ближайшие дни ты будешь занят другим, тебе будет не до писем.
— Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали, — растроганно проговорил Тони. — Я бесконечно благодарен и тебе, Камилия, и твоим родителям.
Камилия надеялась, что он снова ее поцелует, но Тони встал и отправился к себе в комнату, сел и стал писать письмо. Через полчаса он спустился и вручил Камилии исписанный с двух сторон листочек, на другом был написан адрес.
С этим листочком Камилия отправилась на кухню к Ципоре. Мать принялась ругать Камилию, у которой дело дошло уже до поцелуев, но та слушала ее вполуха, пытаясь разобрать, что же написал Тони. Заинтересовалась письмом и Ципора, но ничего, кроме часто повторявшегося в письме имени Мария, они разобрать не сумели.
—  Вот видишь! — воскликнула мать. — У него есть девушка, я тебе запрещаю с ним видеться! Счастье, что завтра он уйдет из нашего дома! Отцу я пока ничего не скажу, но берегись! Если только он узнает, что ты посмела влюбиться в человека чужой веры!..
Но что было до веры Камилии, когда перед глазами у нее стоял прекрасный Тони, а губы жег его поцелуй!
Тони переехал к Агостино. Художник был рад обществу приятного молодого человека, который оказался к тому же и небесталанным.
— А готовить ты умеешь? — поинтересовался Агостино. Тони отрицательно покачал головой.
—  У нас дома всегда готовила еду мама, меня стряпня как-то не интересовала, — улыбнулся он.
— Придется научиться, — предупредил Агостино. — Питаться дома гораздо экономнее.
—  Но вы же удивительный художник! — воскликнул Тони. — Неужели ваши картины не покупают?
—  Картины художников покупают только после их смерти, — назидательно произнес Агостино. — Так что приготовься к полуголодному существованию.
Агостино заинтересовался, откуда Тони знает португальский язык, и Тони с удовольствием рассказал о своем дядюшке Джузеппе, который много лет прожил в Бразилии, а когда вернулся на родину, научил племянника говорить по-португальски. Тони с удовольствием рассказывал о дядюшке, он очень любил его. Рассказал о его политических пристрастиях, о тюрьмах, в которых тот сидел, об оставленной здесь дочери Нине...
Агостино слушал рассказ очень внимательно, Тони даже подумалось, что внимание его не совсем обычно.
—  Я тоже был поначалу анархистом, — внезапно сообщил Агостино. — Правда, недолго.
— А мне дядюшка посоветовал не вмешиваться в политику, — признался Тони.
— Значит, к старости он поумнел, твой дядя Джузеппе, — улыбнулся Агостино. — В молодости я знавал одного Джузеппе, мы с ним вместе сидели в тюрьме.
—  Неужели моего дядю? — изумился Тони.
—  Вполне возможно, — уклончиво ответил Агостино. — Кто это может теперь сказать? Я даже остался ему кое-что должен и не прочь расплатиться с ним теперь.- Впрочем, там видно будет!
На этом удивительном признании разговор в тот день закончился.
Со следующего дня Тони принялся за работу, которую обычно выполняют ученики в мастерских: немного занимаются хозяйством, немного учатся у мастера, немного помогают ему, натягивая холсты на подрамники, иногда делая подмалевку.
После обеда в мастерской появилась Камилия.
— Я пошла в библиотеку за новыми книгами, — сообщила она, — и решила вас навестить.
С той поры она что ни день приходила в мастерскую и болтала с Тони. Агостино косо посматривал на молодых людей из угла, где работал. Предосудительного в их поведении ничего не было, но он знал, как огорчится Эзекиел, узнав, что его дочь влюбилась не в иудея. Агостино даже поговорил об этом с Токи, но тот, ласково улыбнувшись, спросил:
—  Вы можете мне посоветовать, что делать? Вы хозяин мастерской, вы можете отказать сеньорине от дома. Я вынужден развлекать ее, когда она приходит в гости.
—  И ты делаешь это с удовольствием, судя по вашему смеху.
—  Сеньорина — красавица, и я думаю, что ее общество доставит удовольствие каждому.
Агостино нечего было возразить.
—  Будь осторожнее, не переходи границ, — предупредил он, — вы ведь все равно не сможете пожениться.
Мысль о женитьбе даже не приходила в голову Тони, он знал, что несвободен, но тут впервые задумался и представил Камилию своей женой. Конечно, так, в шутку.
Через несколько дней Агостино вручил ему документы, и Тони посмотрел на него со слезами благодарности. Теперь он мог чувствовать себя полноценным человеком, мог свободно ехать, куда захочет, мог... Он мог все! Какое же это, оказывается, счастье — иметь документы, которые он так легкомысленно оставил тогда в порту в Неаполе!
Из благодарности Тони взялся продавать картины Агостино. Он выбрал несколько небольших и устроился с ними на углу улицы, предлагая прохожим замечательную живопись. Но первой покупательницей оказалась Камилия, которая подошла к Тони и выбрала для себя картину. Стоило ей ку¬пить одну, как люди стали останавливаться, смотреть, и по¬том одна за другой четыре картины было куплено.
Довольный Тони, зажав в кулаке деньги, отправился вместе с Камилией в мастерскую.
— Теперь я сделаю для сеньора Агостино все, что он пожелает, буду служить ему, как раб, — говорил Тони Камилии. - Ведь он сделал для меня документы. Теперь я полноправный, независимый человек. Но как он их сделал, я не представляю.
— Сеньор Агостино только передал тебе их, — сказала с милой улыбкой Камилия, — а сделал их для тебя мой отец и заплатил за них немалые деньги.
—  Я непременно верну их, — пообещал Тони. — Он не пожалеет, что помогал мне.
Тони не знал, что еще сказать. Он даже почувствовал неловкость.
— Отец очень привязался к тебе, — объяснила Камилия. — Поэтому он старается тебе помочь.
—  Вот увидишь, он в этом не раскается, я постараюсь оправдать его доверие, — повторил Тони.
Получив документы, он почувствовал себя счастливым в этом городе, теперь ему особенно нравился всегдашний шум, пестрая толпа на улицах, витрины. Он почувствовал себя жителем другой страны, которая вполне может стать его родиной.
Ципору беспокоила страсть дочери к книгам и ее слишком частые отлучки в библиотеку, тем более она не видела, чтобы Камилия так уж много читала. Она устроила дочери допрос и очень скоро добилась признания, что та ходит в мастерскую Агостино, потому что не может жить без Тони.
— Я буду за него бороться, мама, — решительно заявила Камилия. — Рано или поздно он будет моим.
Ципора похолодела. Пора было сообщать о происходящем Эзекиелу, пусть он включает свои знаменитые мозги.
— А ты отправила его письмо на родину? — спросила она.
—  Отправила, — спокойно ответила Камилия, — но я знаю, что рано или поздно Тони будет со мной!

Глава 13

Джулиано известил Мартино о смерти молодого Ферьяно, и тот поспешил навестить Марию. Она была замкнута, холодна и по-прежнему не смотрела на него.
— Я буду рад усыновить малыша, — сказал он, — и сделать его своим наследником наравне с другими детьми, которые родятся впоследствии. Это единственное, что я хотел сказать тебе, Мария. Я не тороплю тебя. Знай, что я всегда рядом с тобой.
Даже Луизу растрогало отношение Мартино: любовь любовью, а о ребенке тоже нужно подумать!
Мария не верила в смерть Тони, она чувствовала, что он жив, но беременность делала ее уязвимой и беспомощной, она нуждалась в поддержке, будущее страшило ее, а близкие предлагали один-единственный выход: нежеланное замужество.
Джулиано вновь назначил срок свадьбы.
—  Ты хочешь, чтобы я вошла в церковь с таким живо¬том? — возмущенно спросила Мария, и несчастный отец заскрипел зубами.
—  Я не тороплю тебя, Мария. Пусть родится малыш, я скажу всем, что он мой, и мы с тобой обвенчаемся, — предложил Мартино.
Мария тяжело вздохнула и, соглашаясь, кивнула голо¬вой: иного выхода у нее не было, а этот давал ей хоть какую-то отсрочку.
В доме вновь начались приготовления к свадьбе и одно¬временно шитье приданого для малыша. Срок его рождения приближался.
Джулиано просил Луизу, чтобы она настраивала Марию на брак.
— Поймите же, что это для нее единственный шанс быть счастливой! — повторял он. — Что ждет ее ребенка? Быть незаконнорожденным не самая большая удача в жизни! Пятно на всю жизнь, косые взгляды!
Луиза не могла с этим не согласиться. Готовя ребенку приданое, они говорили о судьбе малыша, и Мария невольно все больше проникалась заботой о его судьбе. Но Тони! Тони! Если бы он был с ней рядом!
Судьба словно бы откликнулась на ее мольбы. В один прекрасный день Роза принесла письмо от Тони. Они только что получили его.
«Жив! Жив!» — пело в душе Марии, она вновь была готова ждать своего возлюбленного, пусть пройдут годы и годы, пусть она состарится в ожидании!..
В целом, письмо было не слишком многообещающим: в Бразилии Тони не нашел райских кущ, он много и тяжело работал и немного за свою работу получал. Но сама работа была уже счастьем, потому что многие не имели и се. О Марии он спрашивал, Марию помнил и любил. Чего еще нужно было той, которая ждала от него ребенка?
Узнав о письме, Джулиано пришел в ярость. Все его планы вновь оказались под угрозой. Гнев его обрушился на тещу, ее и только ее он считал пособницей противозаконной любви дочери, разрушительницей его надежд и чаяний.
— Вон из моего дома! — громовым голосом произнес он.
Луиза ответила зятю таким же гневным взором и, под¬хватив старенький чемодан, который давным-давно стоял у нее наготове, перешагнула за порог.
Мария плакала, не в силах защитить и защититься.
—  Ты выйдешь замуж за Мартино! — тем же громовым голосом объявил отец. — У моего внука будет достойный отец!
Мария осталась одна в большом сумрачном доме. Сама шила приданое ребенку, сама распоряжалась по хозяйству, она очень повзрослела за это время. Мартино регулярно приезжал вечерами и был единственным ее собеседником. Правда, и с ним Мария в основном молчала, но привыкла его слушать, а он, всячески старался успокоить ее и ободрить, говорил в основном о малыше, так что выходило, будто ждали они его вместе...
Однако когда Мария почувствовала характерную тянущую боль и поняла, что приближается миг родов, она побежала к сеньоре Розе, потому что ближе родственницы на этом свете у нее не осталось.
Дженаро и тут успел обидеть Марию, но физические боли заглушили боль душевную. И вдруг она увидела возле себя Луизу, в тяжкий и радостный час любящая бабушка была с ней. Она и приняла ее сына, обмыла его, запеленала и поло¬жила к материнской груди.
— У нас родился внук, — сообщила Дженаро радостная Роза.
Каждая мать переживает роды невестки или дочери как свои собственные.
— У меня нет никакого внука, — буркнул Дженаро, хотя сам молился про себя, слыша стоны и крики несчастной Марии, от души желая, чтобы все завершилось благополучно.
Он не пожелал взглянуть на маленького, потому что боялся разрыдаться от радости и горя. Он хотел видеть сына, прижать его к своей груди, но боялся увидеть внука, зная, что полюбит его и будет страдать.
Дженаро натянул на голову берет и, торопливо хлопнув дверью, выбежал из дома: в трактире за стаканчиком вина он справится с бурей чувств, которые раздирали ему душу.
Мария отдыхала, впав в легкое сонное забытье, Луиза и Роза сидели возле нее, потихоньку вздыхая. Они не разговаривали друг с другом: слишком тяжелы были их мысли. Обе они не видели для Марии иного выхода, чем нежеланное замужество.
Роза думала о том, что, если бы Дженаро по-другому относился к будущей невестке, та могла бы остаться под кровом свекра и свекрови, но муж не потерпит в доме присутствия Марии. Она для него только дочь ненавистного фашиста, а не жена сына, не мать внука. К тому же и последний ученик отказался от занятий. Они и сами скоро будут умирать от голода. Где ж им содержать еще невестку и внука?
Бедная Луиза оплакивала собственную гордость, она не хотела брать от нелюбимого зятя ни единого рейса и теперь сама осталась без гроша и без крова, ей некуда было взять внучку с правнуком. Она и сама не знала, где приклонит голову. Что же оставалось делать бедной Марии?
Но вслух о своих горьких мыслях не сказала ни та, ни другая. Наоборот, Роза сказала совсем о другом, о том, что, как ей казалось, поддержит бедную девочку.
— Я хочу написать Тони письмо, обрадовать его рождением сына, — проговорила она. — Пусть он не может сюда приехать, но он будет знать, что стал отцом.
—  Я хотела бы сама написать ему, — отозвалась слабым голосом Мария. — Мне нужно только немного поправиться, и мы поедем к нему вместе с сыном. Вы ведь не будете возражать, сеньора Роза, если я побуду некоторое время у вас?
—  Я всегда была тебе рада, моя дорогая, — отозвалась Роза, с тяжким вздохом подумав о Дженаро.
Мария успокоенно закрыла глаза. Заплакал малыш, широко открывая беззубый ротик, и, мгновенно очнувшись, мать крепко прижала его к себе.
Все переменилось для Марии с появлением ребенка, он сейчас больше всех нуждался в защите.
Роза с улыбкой посмотрела на мать и дитя. Она не могла отказать себе в удовольствии собственноручно написать сыну о посетившей их радости. Когда еще напишет ему письмо Мария, а мать напишет сейчас, сразу! Именно в эту, такую значительную, минуту ей хотелось поговорить с сыном. Она оставила сидеть возле Марии Луизу, а сама отправилась в свою спальню.

Коротенькое, но трогательное письмо было уже готово, когда она услышала шум внизу. Громовым голосом Джулиано требовал вернуть ему дочь, он собирался забрать ее домой вместе с внуком. Вернувшийся домой Дженаро отвечал незваному гостю что-то недоброе. Роза поспешно встала, собираясь спуститься вниз, чтобы дело не дошло до ссоры.
По дороге она заглянула к Марии.
— За тобой приехал отец, — сообщила она.
Мария изменилась в лице.
—  Мне, наверное, придется уйти с ним? — спросила она, умоляюще глядя на Розу и надеясь, что та скажет: нет, оставайся с нами, мы позаботимся о тебе и внуке.
Но Роза печально сказала:
—  Ты же знаешь своего отца, если он сейчас уйдет без тебя, то вернется сюда с полицией.
Да, Мария знала нрав своего отца, знала, что он всегда добивается того, чего хочет.
«Что ж, — подумала она, — я буду по-прежнему ждать Тони».
Луиза потихоньку выскользнула из комнаты, она не хотела видеться с зятем, не хотела вновь возвращаться туда, где была несчастлива ее дочь и будет несчастлива внучка. Может быть, от обилия несчастий что-то повредилось в уме несчастной старухи, раз она предпочла скитальческую нищенскую жизнь присутствию рядом с единственно любимым ею существом, ее внучкой? Раз отказалась от возможности полюбить еще одно существо, своего правнука? Кто знает, что творилось в душе несчастной старой женщины? Кто думал в эти минуты о Луизе? О ней не думал никто, и она тихо ушла из дома.
Джулиано ждал Марию, а она вместе с Розой, не спеша, собирала ребенка наверху.
— Я хочу взять письмо Тони с собой, — попросила Мария, — Я напишу ему, я непременно ему напишу.
Роза не решилась отказать невестке, хотя и для нее письмо сына было таким же неоценимым сокровищем.
—  Пойдем со мной, Мария, — позвала она. Дженаро подошел к корзине с лежащим младенцем. Он хотел хотя бы на прощанье посмотреть на своего внука, которого не увидит больше никогда! Приближался он к этой корзине с опаской, он боялся этого крошечного существа, боялся своего чувствительного сердца. Внутри у него все переворачивалось, когда он смотрел на младенца. Нет, не таким Дженаро представлял будущее своего сына, его женитьбу и рождение первого ребенка! До чего же жестока и несправедлива жизнь! Как злобно преследует его судьба!
Джулиано раздраженно и нервно расхаживал внизу. Наконец появилась Мария, держа спеленутый сверточек одной рукой, а в другой письмо. Сердце любого человека смягчается при виде младенца, а уж если этот младенец твой внук — тем более! Смягчился и Джулиано при виде дочери.
Мария улыбнулась отцу, как-никак он стал дедом, и в эту минуту она вдруг особенно остро ощутила родство крови.
Джулиано увидел в руках дочери письмо, и гнев вновь ослепил его. Эти люди снова посягают на счастье его дочери?! Они хотят во что бы то ни стало помешать Марии выйти замуж?! Он этого не допустит! В ее новом доме не будет ни клочка от прошлого!
Джулиано выхватил письмо, когда Мария собиралась засунуть его за корсаж поближе к сердцу, и разорвал на мелкие кусочки. Швырнув горсть обрывков под ноги Дженаро и Розе, он забрал из рук дочери внука, крепко взял Марию под руку и величественно направился к двери. Мария, глотая слезы, шла рядом с ним.
— Когда-нибудь ты поймешь, что я прав, доченька, — сказал ей отец и был уверен, что рано или поздно так оно и будет.

Спустя неделю священник обвенчал Марию с Мартино, хотя свадьба была совсем не такой пышной, как мечталось Джулиано. Еще несколько дней спустя тот же священник окрестил и сына Марии как законного сына сеньора Марти¬но. Молодые собрались уезжать в имение мужа, и Мария заглянула перед отъездом к сеньоре Розе. Ей тяжело было приходить в этот дом, но она не могла не прийти в него.
Сколько времени, напрягая все свои силы, боролась Мария за свою любовь! Но теперь она встала на защиту плода своей всепоглощающей любви, некто иной, как ребенок, сделал ее уязвимой. Сердце неопытной матери всегда полно страхов. Только ради беспомощного малыша уступила бедная; Мария требованиям своего властного и деспотичного отца, уступила, но безмерно страдала.
- Когда будете писать Тони, напишите ему, что я вышла замуж, а о нашем сыне не пишите ничего, — попросила она, — или напишите, что сын у меня от сеньора Мартино.
Ей было трудно выговорить эти слова, но она все-таки их выговорила. На глазах у нее блестели слезы.
— Я не хочу, чтобы сердце у него разрывалось так же, как разрывается у меня, — проговорила она и торопливо вышла.
—  Я так и знал, что она выйдет за своего фашиста! — проговорил ей вслед Дженаро.
— Зато со временем наш внук будет богатым человеком, — со слезами проговорила Роза. — Я уже написала Тони о том, что он стал отцом.
—  И отправила? — поинтересовался Дженаро.
—  Не успела, — отозвалась Роза.
— Вот и хорошо! Напиши лучше, что удочери фашиста и сын от фашиста!

Глава 15

Художник брел не спеша по улице, поглядывая на прохожих, отмечая наметанным взглядом яркие, необычные лица в толпе. Он старался как-то приучить себя к произошедшей в его жизни перемене. Мало-помалу мысли его потекли по другому руслу. Он представил себе, что в просторном доме Эзекиела атмосфера сейчас куда мучительней. Любящие родители не могут не переживать за свое дитя. Он и сам пере¬живал за Камилию, да и за Тони тоже, потому что этот талантливый и душевно ранимый мальчик сам нуждался в опеке и вряд ли мог стать опорой и добытчиком денег для семейных нужд. А поскольку оба птенца очень нуждались в помощи родителей, то и брак этот в глазах Эзекиела и Ципоры должен быть хотя бы законным. Вот к какому выводу пришел художник, когда забрел на набережную и залюбовался морем. На море он мог смотреть всегда, в любое время суток, неведомо, сколько времени, поэтому перспектива времяпрепровождения на свежем воздухе на самом деле не слишком пугала его. А вот что касается птенцов?.. Велико¬лепная мысль осенила его! Он вспомнил о своем друге Пелегрини, сильно попивавшем актере, карьера которого из-за этого злосчастного порока не сложилась. Агостино направился к нему. Дома он Пелегрини не застал и направился в пансион Мариузы — пристанище студенческой молодежи, не гнушавшейся стариками актерами и музыкантами.
Население этого пансиона, который открыла дона Мариуза, оставшись вдовой, было весьма пестро, в нем жили и студенты-юристы, и студенты-медики, и студенты-певцы. Пелегрини частенько захаживал к ним, и они все вместе с шутками и песнями пропускали по стаканчику красного вина, до которого был так охоч актер.
Но студенты, которых он застал, португалец Жозе Мануэл и Маркус, ничего не знали о приятеле Агостино, он давно у них не появлялся.
—  Может, запил, — предположил Жозе Мануэл, и оказался недалеко от истины.
Не прошло и часа, как Агостино отыскал своего друга Пелегрини в ближайшем кабачке и уселся с ним рядом за столиком. Приятели пропустили по стаканчику, и Агостино спросил:
— Ты по-прежнему играешь в театре?
—  Случается, — уклончиво ответил тот.
— А священника ты смог бы сыграть? — спросил Агостино.
—  Нет ничего легче, — самодовольно ответил Пелегрини.
—  Не на сцене, а в жизни, — продолжил Агостино. Слегка захмелевший Пелегрини мгновенно протрезвел.
—  Это похоже на авантюру, — сказал он. — Ты задумал ограбление?
— Я задумал помочь несчастным влюбленным. Хочу, что¬бы ты соединил их навек.
—  Ты думаешь, у меня получится? — меланхолически спросил Пелегрини.
— А почему бы и нет? — столь же меланхолически ответил Агостино. — Сутану ты возьмешь в костюмерной, а после церемонии венчания мы с тобой отпразднуем свадьбу в каком-нибудь кабачке.
Это предложение показалось Пелегрини куда соблазнительнее предыдущего.
— Я мог бы попробовать, — сказал он задумчиво, — единственное, что меня останавливает: я никогда не произносил проповедей.
— У тебя будет время подготовиться, — успокоил его Агостино.
Они выпили за успех предприятия и разошлись.
Вернувшись домой, Агостино нашел на столе вкусный ужин — Камилия оказалась чудесной хозяйкой. Агостино насмешливо улыбнулся: выходит я недаром желаю им семейного счастья!
На следующий день он рассказал своим подопечным о знакомом священнике, который согласен их обвенчать и ради этого придет к ним в дом.
- Тони бросился жать Агостино руку, благодаря его. Камилия счастливо улыбалась.
После завтрака она отправилась домой успокаивать Ципору и приглашать ее на свою свадьбу.
— Не беспокойся, мамочка, я очень счастлива, — сказала она. — Нам с Тони пришлось спать на одной, очень узкой кровати, но он крепко меня обнял, и я спала, как ангел.
— Ты и вправду ангел, — растроганно сказала Ципора.
—  Нас завтра обвенчает католический священник, я хотела бы, чтобы и ты, и папа благословили меня, — продолжала Камилия.
— Я благословляю тебя, доченька, — растроганно сказала Ципора, — и непременно приду к тебе на венчание, хотя оно и будет не по нашему обряду.

Камилия и не подозревала, какое ее ждет торжество. Пе¬ред церемонией венчания мастерская преобразилась — в ней появился алтарь, а в углу за ширмой Камилию ждала сеньора с подвенечным платьем. Камилия в жизни не видела такой прелести! И надо сказать, что невеста, одетая в это платье, была тоже прелесть как хороша!
Ципора, увидев Тони и Камилию у алтаря, невольно про¬слезилась, такими они были красивыми. Агостино подал падре кольца, и церемония началась.
Священник соединил руки брачущихся и проговорил:
—  Перед нами двое молодых, желающих пожениться, получив благословение нашей Святой церкви, Тони — католик, Камилия — иудейка, но оба они — дети Господа, Бог един, Он — властелин мира и хозяин наших судеб. Ты со¬блюдаешь Божьи заповеди, Камилия?
—  Соблюдаю, падре, — ответила взволнованная невеста.
— А ты, Тони? — обратился он к жениху.
—  Соблюдаю, — ответил Тони.
— Вы любите друг друга? — задал следующий вопрос падре.
— Да, — хором ответили жених и невеста.
—  И это важнее всего, не правда ли? — провозгласил священник. — Все было предопределено: Господь спас Тони из океанских волн, а хлеб и кров на новой для Тони земле дали ему родители Камилии, еще не зная, что открывают двери своего дома для большой любви, которая соединит их дочь и вновь прибывшего гостя.
При этих словах Ципора вновь прослезилась.
—  Как законный посланник Господа я задам вам главный вопрос: согласен ли ты взять в жены эту девушку, Тони, и жить с ней в богатстве и бедности, в горе и радости, не разлучась ни в жизни, ни в смерти?
—  Согласен, — ответил,Тони.
—  Тебе, Камилия, я задаю тот же вопрос, — обратился Пелегрини к невесте.
— Согласна, — ответила Камилия.
И Ципора прослезилась в третий раз, все больше проникаясь торжественностью церемонии.
После того как падре объявил Тони и Камилию мужем и женой и надел им кольца, Ципора подошла и благословила обоих. Камилия была счастлива. Счастлив был и Агостиио: венчание удалось на славу! Он от души благодарил падре и потом пошел его проводить.
—  Сегодня я дома ночевать не буду, — сказал он молодым на прощанье.
Но, занятые друг другом, они, похоже, ничего не услышали.
Растроганная Ципора рассказала о венчании мужу:
— У католиков замечательное венчание, почти такое же, как у нас, поэтому я теперь спокойна за нашу Камилию.
—  Неужели наша дочь приняла католическую веру? — возмущенно спросил Эзекиел.
—  Ничего она не принимала, и какое это имеет значение? — спросила Ципора. — Наша дочь теперь замужем, и хорошо бы ты тоже ее поздравил.
— Я поздравлю ее тогда, когда она выйдет замуж по нашему обряду, — насупился Эзекиел.
Ципора не стала настаивать, она знала, что мужа ее не сдвинешь с места словами, но сердце его полно любовью к дочери, а любовь способна двигать горы.
Прошло несколько дней, и Ципора рассказала мужу, что Камилия счастлива со своим Тони, но только, кажется, голодает, и кровать у них очень узкая, и в доме повернуться негде.
—  Может, сходишь к нашей доченьке и позовешь ее к нам жить? — заключила она.
—  Сходи сама и позови! — буркнул Эзекиел, успевший страшно соскучиться по своей любимой доченьке.

Глава 17

Джулиано остался один в своем большом просторном доме. С отъездом дочери и внука он сразу как-то сдал, постарел. Почти два года он боролся за то, чтобы дочь его была счастлива, что¬бы она вышла замуж за достойного состоятельного человека. Он ждал, что после того, как это свершится, он наконец почувствует себя счастливым и это чувство довольства и благополучия уже не оставит его до конца дней. Но к своему удивлению, чувствовал только усталость и апатию.
— Мария вышла замуж за моего друга Мартино, — повторял он себе, — они счастливы.
И ждал, что тоже почувствует дуновение счастья, но не чувствовал ровно ничего. Как потерянный бродил он по своему дому и множество мелочей напоминали ему о том, что в этом доме еще недавно кипела жизнь. Как ни странно, он все чаще вспоминал свою тещу, сожалея, что выгнал старуху из дома. По каким дорогам скитается теперь эта сумасшедшая упрямица?
Единственный, кто мог, словно по волшебству, влить в его душу восторг и наполнить усталое тело жизнью, был дуче. Стоило Джулиано услышать очередную зажигательную речь диктатора, как жизнь для него вновь исполнялась смысла, глаза горели и, расхаживая крупными шагами по кабинету, он размышлял, чем на старости лет может быть полезен отечеству.
Джулиано стал даже захаживать вечерами в трактир, он сидел за столиком с бутылкой вина и слушал бесконечные жалобы трактирщика Луиджи, сыновья которого бросили его, уехав неизвестно куда.
— Я и знать не знаю, где они и как устроились, — печалился трактирщик. — Письма приходят редко то из одного места, то из другого. Вместо того, чтобы жить одной большой семьей и помогать отцу, поехали на край света искать счастья и богатства.
Джулиано, слушая Луиджи, вновь и вновь повторял себе, что избавил свою Марию от несчастья. Он с содроганием представлял как она год за годом могла бы сидеть и ждать, а жизнь проходила бы мимо. В любви или без любви люди должны проживать свою жизнь, исполнять долг перед родиной, жить на своей земле и рожать детей. Таково было непоколебимое убеждение сеньора Джулиано, и жалобы трактирщика только утверждали его в собственной правоте. Он свысока смотрел на тощего Дженаро, дела которого шли все хуже и хуже. У него, похоже, совсем не осталось учеников, и они с женой влачили жалкое существование. Несчастья окружающих придавали сил Джулиано, он возвращался в свой дом бодрее, чем уходил из него, но пустота дома вновь высасывала его силы.
Мария присылала ему слуг с новостями, но сама не ехала, была занята младенцем. Джулиано собрался и сам навестил молодых. Погостил несколько дней и остался доволен: дочь похорошела, Мартино помолодел, внук вырос.
Домой он вернулся успокоенным, с чувством, что вы¬полнил свой отцовский долг. В жаркий полдень, слушая по радио речь своего любимого дуче, Джулиано умер.
Марии тут же сообщили о смерти отца, и она приехала с мужем и ребенком. После похорон припала к мужу и зарыдала, горюя, что осталась на свете одна. Муж обнял ее, чувствуя, что смерть тестя сблизила их, и на глаза его тоже навернулись слезы, он потерял в Джулиано близкого друга.
Они провели несколько дней в Чивите, разбираясь с делами, оставленными Джулиано. Мартино, возвращаясь после утренней службы из церкви, удивился царящему в трактире оживлению. Луиджи зазывал всех прохожих:
— Бесплатно, сегодня у меня все бесплатно! — выкрики¬вал он. — Пейте вино за мое здоровье и желайте мне удачи! Отправляюсь в дальние края искать своих сыновей!
Люди с удивлением останавливались. Кое-кто заходил и выпивал стаканчик, желая проститься с добряком Луиджи, который остался на старости лет один и не захотел умирать в одиночестве. Но за первым стаканчиком следовал второй, и к вечеру вся Чивита была в подпитии, а винный погреб Луиджи пуст. Трактирщик устроил себе проводы, которые запомнились всем и надолго. Много лет спустя жители вспоминали, как уезжал к сыновьям Луиджи.
А по свежим следам все обсуждали, правильно или не¬правильно поступил Луиджи, оставив насиженное место и пустившись навстречу неизвестности. Каждый высказывал свое суждение, равнодушных не было.
— Поедем и мы к нашему сыну, — предложила Роза, накрыв скудный ужин.
— У меня нет сына, — привычно отозвался Дженаро.
— Грех тебе говорить так, — так же привычно отозвалась Роза. — Я так скучаю без Тони!
— После того как ушел мой последний ученик, — мрачно начал Дженаро, — я понял, что пора уезжать из Чивиты.
— Вот, оказывается, как, — покачала головой Роза. — А помнится, ты говорил, что умрешь в Чивите.
— Я не имел в виду, что умру тут от голода, — так же мрачно проговорил Дженаро, вставая из-за стола.
Роза пожала плечами, не она была виновата в том, что им нечего есть.
— Я бы уехала в Бразилию, — повторила она. У нее по¬явилась надежда, что она все-таки уговорит мужа.
— Хочешь в Бразилию, поезжай одна, — заявил Дженаро. — Я тебе мешать не буду.
— И поеду, — с внезапной решимостью заявила Роза.
— Скатертью дорожка, — буркнул Дженаро и стал подниматься наверх в спальню.
А Роза с печалью смотрела ему вслед.
— Может быть, ты хочешь пожить в Чивите? — спросил Мартино Марию. — Мы могли бы пожить тут столько, сколько ты сочтешь нужным.
— Нет, нет, — торопливо отозвалась Мария, — я не хочу сидеть и вспоминать былое. Мне так это больно!
— Даже мне больно, — произнес Мартино, — но иногда нужно все оплакать, все выплакать, и тогда становится легче.
«Мне никогда не станет легче», — готова была уже сказать Мария, но не сказала.
— Поедем лучше домой, — попросила она. И от ее слов у Мартино потеплело на душе.

Глава 19

Тони теперь едва ли не каждый день играл на фортепьяно в музыкальном магазине сеньора Манчини, получая при этом не только душевное отдохновение, но и кое-какие деньги за рекламу. Манчини, смекалистый торговец, вообще предлагал ему работать здесь постоянно, поскольку с появлением Тони сюда валом повалили потенциальные покупатели, привлеченные великолепно звучащей музыкой, доносящейся из распахнутых окон магазина. Разумеется, далеко не каждый из них раскошеливался на покупку того или иного инструмента — многие ограничивались тем, что просто слушали музыку, а потом делились впечатлениями со своими знакомыми, отчего популярность некогда безвестного магазина Манчини росла и ширилась день ото дня.
Тони же не собирался посвящать себя торговле, его вполне устраивала работа у сеньора Агостино, где он учился мастерству художника и заодно мог реализовывать свои творческие замыслы. А в этот магазин Тони приходил лишь затем, что¬бы в музыке излить неизбывную тоску по тем дорогим людям, которых он оставил на своей далекой родине.
Обычно Тони гнал от себя воспоминания о Марии, они были слишком болезненными для него. Но почему-то здесь, в уютном пространстве магазина, среди множества инструментов, таящих еще никем не растревоженную музыку, с памятью происходило чудесное преображение: она возвращала Тони исключительно к ярким и радостным мгновениям его первой любви, властно заслоняя ими последующий горький финал. При этом сладостные воспоминания не отзывались прежней болью в раненом сердце Тони. Мудрая память врачевала его, заглушая горечь разлуки и навевая лишь светлые ностальгические чувства ко всему, что осталось, увы, на другом берегу океана, — к родине, Марии, матери и отцу. Как ни странно, по отцу Тони тосковал, может быть, ост¬рее всего. Поначалу это и удивляло его, и злило. Но потом он понял, в чем причина: они ведь расстались с отцом, так и не помирившись, не простив друг друга, а с этой тяжестью на душе, оказывается, очень трудно жить!
Постигнув эту истину, Тони сумел простить Дженаро его вздорность и упрямство, порой граничащее с жестокостью, и стал вспоминать отца с любовью и благодарностью за те навыки, которые почерпнул от него в детстве и в юности. Прежде всего это касалось музыки. Ведь именно отец обучил Тони и нотной грамоте, и виртуозной игре на фортепьяно, и основам композиции. Правда, сочинительство сына не вызвало восторга у отца — они не сошлись во вкусах, но теперь это уже не имело никакого значения для Тони. Он любил отца и мысленно посвящал ему все эти импровизированные концерты в магазине сеньора Манчини.
А между тем у Тони здесь появилась и своя постоянная публика, и группа восторженных поклонниц, одаривавших его не только жаркими аплодисментами, но и откровенно влюбленными взглядами.
Большинство из зрителей, подобно сеньору Манчини, были итальянцами, поэтому и репертуар у Тони сложился соответствующий: народные неаполитанские песни, оперные шлягеры Верди, Россини, Пуччини.
Однажды, привлеченная знакомой мелодией, в магазин заглянула и дона Мадалена. Она случайно проходила по этой улице и в первый момент даже не поняла, откуда доносилась та дивная музыка, разом всколыхнувшая в душе полузабытое волнующее чувство, которое ей довелось испытать лишь однажды — при встрече с красавцем Джузеппе. Может, эта музыка прорвалась из души самой Мадалены? Может, ей, старухе, внезапно вспомнилась безвозвратно ушедшая молодость, унесшая с собой и Джузеппе, и надежды на счастье. Вспомнилась — и тотчас же отозвалась музыкой...
Мадалена остановилась на тротуаре, чтобы перевести дух и немного унять сердцебиение. Но музыка продолжала звучать, а сердце билось внутри, как колокол, возвещавший о приближении какого-то важного, судьбоносного события. «А что, если сон в руку? — подумала она, вспомнив, как накануне ночью ей снился муж. — Что, если Джузеппе где-то здесь неподалеку и встреча с ним очень скоро состоится?!» У Мадалены еще сильнее забилось сердце, и в тот же миг она поняла наконец, что музыка изливается на нее из распахну¬того окна магазина Манчини. В ожидании чуда Мадалена толкнула массивную дверь магазина и вошла внутрь помещения.
Оглядевшись по сторонам и не увидев среди слушателей своего дорогого Джузеппе, она обратила взор на пианиста. И вновь Мадалене почудилось, будто она вернулась в далекую безоблачную молодость, потому что парень, игравший на фортепьяно, был таким же статным и красивым, как Джузеппе в пору его юности. И даже черты лица у них были похожи: тот же профиль, тот же поворот головы!..
—  Кто этот сеньор? — обратилась Мадалена к соседу, указывая рукой на Тони.
—  Итальянец, — шепотом ответил мужчина. — Он тут часто играет.
«Итальянец! — мысленно повторила за ним Мадалена. — В этом-то все и дело!» Ей теперь стало ясно, отчего она так разволновалась: просто услышала итальянскую мелодию, которую когда-то любил напевать Джузеппе. Вот и все сходство, и все чудеса!..
Она тяжело вздохнула, слезы покатились по ее щекам, но Мадалена не заметила этого. Самозабвенно слушая музыку, она неотрывно смотрела на Тони, и он, почувствовав это пристальное внимание, тоже обернулся в ее сторону. Их взгляды встретились. Увидев слезы на глазах незнакомой женщины, Тони едва заметно улыбнулся, стараясь приободрить ее, и Мадалена ответила ему широкой благодарной улыбкой.
В тот день она вернулась домой непривычно поздно, уже в сумерках, чем вызвала беспокойство дочери.
—  Куда ты запропастилась? Я не знала, что и думать! Хоть бы записку мне оставила! — набросилась на нее встревоженная Нина. — Скажи, где ты была?
Мадалена устало опустилась на стул и, мечтательно закатив глаза, ответила, как пропела:
— Я гуляла в городе, я слушала музыку...
Ее ответ окончательно поставил Нину в тупик: она всерьез подумала, что у матери помутился рассудок. А Мадалена, увидев реакцию дочери, засмеялась:
—  Не бойся, я еще не выжила из ума!
— Но ты сегодня какая-то странная, — осторожно произнесла Нина. — Что с тобой приключилось?
— Я сегодня встретила молодого красивого парня, — начала Мадалена, еще больше напугав дочь. — Он божественно играл на фортепьяно, а потом улыбнулся мне так, что мое сердце заколотилось как в молодости!
— И ты... считаешь это нормальным? — выдавила из себя Нина, уже не надеясь на вразумительный ответ матери.
— Я считаю это чудом, — ответила Мадалена. — Да, это все-таки было чудо! Сначала я услышала любимую мелодию твоего отца, потом увидела того молодого итальянца. Он очень похож на Джузеппе! А его замечательная улыбка вернула меня в далекое прошлое, к моей безумной любви!
— Вот именно: безумной, — тотчас же подхватила Нина. — Заметь, это не я, а ты сказала!
— Ну и что? — пожала плечами Мадалена. — Я и впрямь безумно любила твоего отца. Всю жизнь любила. А сегодня Господь послал мне прекрасное напоминание о том счастливом времени, когда мы впервые встретились с Джузеппе.
Лишь теперь для Нины все разъяснилось, и она облегченно вздохнула.
А Мадалена в который раз стала рассказывать ей о Джузеппе и о том недолговечном счастье, которое уготовила им судьба-разлучница. Нина слушала ее рассеянно, догадываясь, что по прошествии лет мать, вероятно, слишком идеализирует отца, и, когда Мадалена предложила ей вместе сходить в магазин Манчини, ответила вежливым отказом:
— Ты же знаешь, я допоздна работаю. Когда мне ходить по магазинам?
—  После работы! — не отступала Мадалена. — Говорят, этот красивый итальянец играет там чуть ли не каждый день. Пойдем! Посмотришь на него, представишь, каким был твой отец в молодости.
—  Я и так представляю, по фотографии. Мне этого достаточно, — твердо ответила Нина, не желая потакать причудам матери. — Да и тебе не стоит ходить туда, растравлять
душу.
Мадалена обиженно поджала губы:
—  Ты ничего не понимаешь! А я чувствую, что это все неспроста. Это Джузеппе подает мне какой-то знак! Сначала был сон, теперь вот молодой итальянец, так похожий на него...
Она умолкла, продолжая думать о чем-то своем и вспоминать впечатления минувшего дня.

Мадалена не могла знать, что в это же время Тони рассказывал о ней Камилии, которая с пристрастием выпытывала у мужа, чем его так поразила эта женщина:
— Может, ты говоришь неправду? Она была не старая, а молодая?
—  Ну зачем мне нужно что-то выдумывать? — недоумевал Тони. — Это была пожилая женщина.
—  Итальянка?
— Нет, вряд ли... Но она плакала, когда я играл неаполитанскую мелодию. И так пронзительно смотрела на меня, как будто хотела сказать что-то очень важное. В ее глазах была какая-то затаенная печаль и одновременно — радость. Потом она улыбнулась мне сквозь слезы... Знаешь, так иногда улыбалась моя мама!
Ревнивица Камилия наконец успокоилась и высказала свое предположение:
— Наверное, ты просто соскучился по матери, а эта женщина тебе ее напомнила.
— Возможно, — согласился Тони. — Надо написать письмо родителям. Они же до сих пор не знают, что я женился.
— Правильно! — обрадовалась Камилия. — Напиши. Пусть все узнают о твоей женитьбе!
Прекрасно понимая, что под словом «все» она подразумевала прежде всего Марию, Тони поспешил ответить согласием — во избежание очередной сцены ревности, которые подспудно отравляли его семейную жизнь. Вспышки ревности у Камилии случались и прежде, но Тони надеялся, что после свадьбы все изменится в лучшую сторону, однако он ошибся. Камилия продолжала ревновать его не только к Марии, но и ко всему, что так или иначе было связано с Италией. Будь ее воля, она бы вообще лишила его памяти о прошлом. В частности, она активно препятствовала тому, чтобы Тони подрабатывал в магазине Манчини, и прямо говорила, что, общаясь там с соотечественниками и наигрывая для них итальянские мелодии, он, вне всякого сомнения, предается мечтам о Марии. До сих пор ему не удавалось раз¬веять подозрения Камилии, но сегодняшний довод на нее подействовал положительно. Она даже победоносно улыбнулась, представив, наверное, как разгневается и опечалится Мария, узнав о женитьбе Тони.
Самому же Тони от этой мысли стало нестерпимо боль¬но — и за себя, и за Марию, и за их трагически оборвавшуюся любовь. Но к тому времени он уже научился справляться с этой болью, и на сей раз ему тоже удалось быстро подавить ее в себе.
Тони принялся писать письмо родителям, и Камилия не заметила кратковременной перемены в его настроении. Она благодушествовала, окрыленная достигнутым успехом, и ей хотелось немедленно развить его до полной победы над соперницей.
— Ты напиши родителям, что мы приглашаем их к нам, — предложила она Тони и, в ответ на его изумленный взгляд, пояснила: — А что им делать там без тебя? Пусть переселяются в Бразилию, навсегда!
Не ожидавший такого предложения, Тони растерянно спросил:
— Ты забыла о моей ссоре с отцом?
—  Нет, не забыла. Но я уверена, что он тебя простит, когда прочитает это письмо, — самонадеянно ответила Камилия.
— Я и сам был бы этому рад, — вздохнул Тони. — Однако мой отец — очень упрямый человек. И к тому же он ярый патриот. Я много раз слышал от него, что никакие заморские страны ему не нужны и он умрет на родине.
— А ты все же пригласи его к нам, — продолжала настаивать Камилия. — Вдруг он изменит свое мнение ради того, чтобы жить рядом с тобой? Если бы это произошло, ты был бы счастлив, правда? И я тоже была бы счастлива!
Она не стала посвящать мужа в подробности своего замысла, который был одновременно и наивен, и коварен: Камилия полагала, что с переездом сюда родителей Тони оборвется последняя ниточка, связывающая его с Италией, а значит, и с Марией. Камилия была молода и не догадывалась, что для сильной любви даже океан — не преграда. Впрочем, Тони этого тоже еще не знал.

Камилия, однако, была не далека от истины, когда говорила, что Дженаро вскоре может сменить гнев на милость. До полного прощения сына было, правда, еще далеко, но мысленно Дженаро уже признался самому себе, что очень соскучился по Тони.
Разумеется, он всячески скрывал это от жены и, когда Роза начинала что-то говорить о сыне, с напускным гневом повторял одну и ту же, давно заученную фразу:
— У меня нет сына!
Роза пыталась вразумить его, но Дженаро упрямился еще больше и твердил как попугай:
— У меня нет сына. А слушать пустую болтовню о твоем сыне я тоже не намерен!
Роза обижалась и уходила на кухню. А Дженаро садился за фортепьяно и громко барабанил по клавишам, изо всех сил демонстрируя жене свой нарочитый гнев.
Розе было так одиноко и горько, что однажды она осмелилась пойти к Марии. Ей хотелось поговорить с Марией о Тони и, самое главное, увидеть внука, подержать его на руках, понянчиться с ним. Она была уверена, что Мария не откажет ей в этом удовольствии: как-никак родная бабушка, родная кровь! Надо только улучить момент, когда Мартино не будет дома, чтобы не поставить Марию в сложное положение.
Розе пришлось долго ждать, спрятавшись за деревьями, пока она наконец не увидела, как Мартино выезжает из во¬рот на машине. Подождав еще несколько минут для пущей верности, Роза глубоко вдохнула и решительным шагом на¬правилась в дому Марии.
Однако войти туда ей не удалось: у входа во двор ее остановил привратник.
—  Как прикажете доложить? — вежливо спросил он.
—  Мне бы повидать сеньору Марию... — смущенно про¬бормотала Роза.
— Я спрашивал, как о вас доложить госпоже. Назовите свою фамилию.
— Скажите Марии, что к ней пришла Роза Ферьяно, она меня знает.
— Подождите здесь. — Строго произнес привратник, прежде чем отправиться в дом, и Роза не посмела его ослушаться.
Спустя несколько минут из дома вышла Мария. Роза сделала шаг ей навстречу, но Мария выразительным жестом остановила ее.
Подойдя к Розе, она спросила тихо, чтобы никто из слуг не смог ее услышать:
— Зачем вы пришли? Что вам здесь нужно?
— Здравствуй, Мария, — так же тихо произнесла Роза. - Я хотела повидать моего внука.
—  Это не ваш внук! — отрезала Мария, к величайшему изумлению Розы.
— Бог с тобой! Что ты говоришь?! Это же сын Тони, я сама приняла его на руки, когда он появился на свет, — попыталась достучаться до нее Роза, но Мария была непреклонна:
— У мальчика есть отец, и зовут его Мартино. Запомните это и больше сюда не приходите. Прошу вас, — добавила она чуть мягче, — не надо рушить мою семью.
—  Но разреши мне хоть одним глазком взглянуть на малыша! — взмолилась Роза. — Сеньора Мартино же сейчас нет дома, он уехал, я сама видела.
— Это не имеет никакого значения, — холодно ответила Мария и уже не попросила, потребовала: — Оставьте меня в покое, уходите!
Не ожидавшая такого приема Роза потупилась и медлен¬но, с трудом передвигая отяжелевшие ноги, пошла прочь.
Дома ее встретил разъяренный Дженаро, каким-то чудом догадавшийся, где была Роза.— Признайся, ты ходила к этому фашисту? — грозно спросил он.
Роза не стала отпираться.
— Я ходила к своему внуку, — сказала она. — Но мне его не показали.
—  И правильно сделали! — злорадно рассмеялся Дженаро. — Кто ты такая, чтобы тебя там принимали? Она же сама сказала, что ребенок у нее не от Тони, а от фашиста! Не смей туда больше ходить, не позорь меня, старая дура!..
Он еще долго бесновался, а потом разом сник, и Розе стало жаль его. На мужа она не сердилась, наоборот — хотела подбодрить его.
— Не расстраивайся, скоро Тони пришлет нам письмо, я сердцем чувствую, — сказала она внезапно окрепшим голо¬сом. — И тогда я напишу ему, что у него в Италии есть сын. К сыну он обязательно приедет!
Дженаро посмотрел на нее с откровенным ужасом:
—  Ты и впрямь выжила из ума? Хочешь, чтобы фашист прикончил здесь твоего сына?!
Несмотря на грубость и оскорбительный тон Дженаро, Роза нашла его замечание убедительным и тотчас же предложила иной выход:
—  Ну значит, мы поедем к нему в Бразилию! Дженаро молча покрутил пальцем у виска и больше в тот день с женой не разговаривал.
А на следующий день почтальон принес им долгожданное письмо, из которого они узнали, что их сын женился на красивой девушке из еврейской семьи. Это письмо Роза прочитала вслух — специально для Дженаро, который по-прежнему делал вид, что судьба Тони его не интересует. За¬тем Роза тихо всплакнула и прошептала:
—  Будь счастлив, сынок! Я за тебя рада.

Глава 21

Революция, начавшаяся со студенческих волнений, выплеснулась на улицы Сан-Паулу, увлекая за собой огромные массы обнищавшего народа. Толпы безработных, прежде осаждавших биржу труда, теперь устремились на строительство баррикад, поскольку их руки давно соскучились по живому конкретному делу. Баррикады они сооружали с лихостью и азартом, используя в качестве строительного материала все, что подворачивалось под руку и что попа¬дало в поле зрения. Опрокидывали автомобили и трамваи, выкатывали из магазинов пивные и винные бочки, оттуда же вытаскивали мешки и коробки, которые затем наполняли песком и камнями. Попутно, в стихийном порыве, изымались и запасы продовольствия — для повстанцев, защитников трудового народа.
Пламенные ораторы, выступая на многочисленных митингах, гордо именовали этот стихийный протест революцией, а владельцы крупных магазинов и мелкие лавочники вроде Эзекиела усматривали в происходящем не что иное, как по¬гром и грабеж средь бела дня.
Те, до кого еще не докатилась беспощадная волна революции, наскоро заколачивали лавки и жилые помещения, пытаясь уберечь свое имущество.
Эзекиел тоже подсуетился, а кроме того, ему еще повезло: баррикада воздвигалась на соседской улице, и он успел наглухо замуровать вход в свой магазинчик.
Членам семьи Эзекиел приказал сидеть дома, без необходимости не высовываться на улицу, чтобы случайно не попасть в какой-нибудь переплет. Тони, однако, не терпелось оказаться в гуще событий, он под любым предлогом норовил выскользнуть из дома, но Эзекиел мог не беспокоиться о зяте, потому что Камилия вцепилась в мужа мертвой хваткой и не отпускала его от себя ни на шаг.
—  Но мне следовало бы сходить в мастерскую, — вяло сопротивлялся Тони. — Там ведь надо законопатить окна, упаковать картины... Сеньор Агостино может не управиться в одиночку.
—  Я думаю, он и без тебя уже все сделал, — возражала Камилия. — Мы должны слушаться папу. Он многое повидал в жизни и знает, как надо вести себя в подобных ситуациях.
Надо отдать должное Камилии: она и в самом деле угадала, что Агостино вполне обойдется и без помощи Тони. Мастер не стал что-либо двигать в студии, картины и скульптуры остались на прежних местах, а он только закрыл поплотнее ставни и отправился к своему другу Эзекиелу.
Открыв ему дверь, Эзекиел напустился на Агостино с ругательствами:
— Ты совсем спятил, старый дурень? Нашел подходящее время для визита! Тебя же могли там запросто подстрелить! Ты хоть радио слушаешь? Эти самоубийцы кричат, что будут биться до последней капли крови! У них, оказывается, есть оружие и они намерены отразить удар правительственных войск. А Варгас направил сюда целую армию, и солдаты мог¬ли в любой момент открыть огонь. Ты чудом уцелел!
—  Возможно, — пожал плечами Агостино. — Хотя мне кажется, что ты преувеличиваешь опасность. Я спокойно шел по улице, мимо вооруженных солдат, и никто меня не тронул.
—  Перестань корчить из себя храбреца! — одернул его Эзекиел. — Скажи лучше, чего тебе дома не сиделось?
—  Скучно стало. Представил, что сижу один, забившись в угол, а за окнами пули свистят... Вот и подумал, что в твоей компании мне будет веселей.
— Да уж, повеселимся, — проворчал Эзекиел. — Особенно когда стрельба начнется!
Он провел приятеля в комнату, где за столом сидела вся семья, и тут Агостино сообщил основную причину своего прихода в этот дом. Вынув из кармана конверт, он протянул его Тони:
—  Получай! Это письмо от твоих родителей. Почтальон, шальная голова, принес его пару часов назад, когда я не ус¬пел еще задраить все окна и двери. Ну а мне оставалось только доставить его сюда, и я решил не дожидаться окончания революции.
Тони горячо поблагодарил мастера и принялся читать письмо, не заметив, как помрачнела Камилия. Ципора же, от которой это не укрылось, позвала дочь на кухню и стала учить ее уму-разуму:
— Перестань дуться! Твоя ревность не знает предела. Это же письмо от его родителей, а не от той девушки. Ты обиделась, что он не стал читать его вслух? Но это было бы даже странно...
— Ты не уловила главного! — прервала ее Камилия. — По¬чему письмо пришло не к нам, а в студию? Потому что мой муж не хотел, чтобы оно сюда пришло, и указал другой адрес.
—  Ну и что? — не поняла ее Ципора. — Какая разница? Оно же все равно дошло.
—  Разница большая! — возразила Камилия. — Если бы не эта заваруха, Тони бы спокойно получил письмо в студии, прочитал бы его там, и я бы ничего не узнала. Ему есть что скрывать, мама! Наверняка он надеялся получить какие-то важные сведения о Марии! Может быть, она даже собирается сюда приехать!
Ципора сокрушенно покачала головой.
—  По-моему, ты сходишь с ума, дочка. Нельзя же всю жизнь ревновать его к этой Марии! Она осталась в Италии, Тони женился на тебе... Разве этого мало?
— Да, женился. Но я чувствую, что ее он так и не разлюбил. У Ципоры кончилось терпение, и она прикрикнула на дочь:
— Все, хватит! Я больше не могу этого слышать. В городе такое творится, люди готовы поубивать друг друга, а ты завела свою шарманку... Иди к мужу, спроси хотя бы из вежливости, здорова ли его мать.
Она подтолкнула Камилию в плечо, но той не понадобилось никуда идти, потому что Тони уже сам входил в кухню,
— Ты здесь? — обратился он к Камилии. — Я хочу про¬читать тебе, что пишет моя мама.
Ципора одарила дочь уничтожающим взглядом и, про¬явив деликатность, отправилась в гостиную. А Тони стал вслух читать письмо, в котором Роза поздравляла его с женитьбой, а также писала, что Джулиано умер, что Мария тоже вышла замуж и родила ребенка от Мартино.
Камилия, услышав это, едва не заплясала от радости и сдержалась только потому, что Тони продолжал читать о том, как Роза и Дженаро по нему скучают и ждут от него новых вестей. Далее шли приветы невестке и ее родителям, и лишь в самом конце письма Роза позволила себе заметить с печально прорвавшимся сожалением: «Теперь ты знаешь, сынок, что такое жизнь и как круто она может менять судьбы людей. Здесь у тебя была большая любовь. А в Бразилии ты нашел себе жену. Дай бог, чтобы ты был с ней счастлив».
Верно истолковав скрытый смысл, заключенный в этом пожелании матери, Тони тем не менее прочитал Камилии все письмо до конца, не делая никаких купюр.
А потом за окном началась стрельба, и Камилия крепко обняла Тони, словно хотела защитить его своей любовью от всех пуль и от всех бед, какие существуют на белом свете.

Пока на улицах Сан-Паулу бушевали бесконечные митинги и демонстрации, большинство горожан и предположить не могло, что дело дойдет до вооруженного противостояния с дик¬татором.
И вот первая кровь пролилась: правительственные войска, стиснувшие город плотным кольцом, обстреляли одну из баррикад, и повстанцы вынуждены были тоже открыть огонь.
Это обстоятельство напугало многих из тех, кто случайно оказался в рядах революционеров. Они поспешили покинуть баррикады. Зато другие горожане, наоборот, сочли своим долгом именно теперь поддержать повстанцев. Среди этих смельчаков была и Нина.
Фабрика, на которой она работала, располагалась на окраине города, вдали от баррикад, и Умберту не стал сворачивать производство в связи с революцией. Поэтому Нина продолжала каждый день ходить на работу, хотя ее душа и рвалась на баррикады.
Но однажды по дороге на фабрику она увидела раненых повстанцев и не колеблясь поспешила им на помощь, добро¬вольно оставив свой станок.
— Я прошу подыскать мне временную замену, — обратилась она к Умберту. — Не могу я оставаться здесь, когда люди истекают кровью на баррикадах. Совесть не позволяет.
Умберту был обескуражен.
—  Я не ослышался? Ты хочешь оставить рабочее место, зная, что сотни девушек будут счастливы занять его вместо тебя?
— Да, я все знаю, поэтому и прошу вас о временной замене. Уличные бои не могут продолжаться вечно. Когда они закончатся, я тотчас же вернусь на фабрику.
— И ты полагаешь, я встречу тебя с распростертыми объятиями? — язвительно усмехнулся Умберту. — Не думал, что ты до такой степени наивна.
— Я только попросила, а вам решать... — насупилась Нина.
— Правильно, мне решать, — подхватил Умберту. — Вот я и приказываю тебе: выбрось из головы эту блажь и отправляйся к станку!
— Нет, я пойду к раненым, они сейчас нуждаются во мне гораздо больше, чем вы, — твердо ответила Нина.
-  Но это же безумие! — воскликнул Умберту. — Добровольно лезть под пули! Пусть мужчины воюют, если им так хочется. А что тебе там делать, среди них?
— Я буду перевязывать раненых и отправлять их в лазарет.
—  А ты не подумала, что тебя тоже могут ранить или даже убить? И кто тебе сказал, что мне ты менее нужна, чем тем несчастным бунтарям? Ты мне очень дорога, Нина! Я люблю тебя и не допущу, чтобы ты подвергала себя такой опасности!
—  Я знаю истинную цену вашей любви, — скептически заметила Нина. — А удерживать меня вы не имеете права. Я ухожу. Прощайте!
Она решительно, с гордо поднятой головой, направилась к выходу, но Умберту догнал ее и цепко ухватил за руку.
—  Я не позволю тебе уйти! — заговорил он с жаром. — Сейчас же увезу тебя в роскошную квартиру, где ты будешь жить ни в чем не нуждаясь.
— Отпустите меня! — требовала Нина, пытаясь высвободиться из его объятий.
— Нет, не отпущу, не надейся! — вошел в раж Умберту. — Я увезу тебя, и ты станешь моей любовницей!
Когда Нина услышала это, в ней невесть откуда появились дополнительные силы, она отбросила от себя Умберту, а затем еще и влепила ему увесистую пощечину.
—  Вы негодяй! Я презираю вас! — гневно бросила она, выбегая из кабинета, а Умберту прокричал ей вдогонку:
—  Ты уволена! Я не возьму тебя обратно, даже если ты приползешь на коленях!

Так Нина потеряла работу, зато приобрела новых друзей из числа повстанцев, которые горячо полюбили ее за само¬отверженность и деятельное сострадание к раненым.
Ее помощь оказалась для них бесценной, поскольку раненых день ото дня становилось все больше, и это был закономерный итог восстания. Силы противоборствующих сторон были изначально неравны. Вооруженные до зубов солдаты превосходили противника и числом, и умением, ими руководили опытные командиры, а на баррикадах оборонялись в основном неоперившиеся юнцы, доселе не нюхавшие пороху. Оружия у них было мало, и держались они по сути только за счет неиссякаемой веры в справедливые идеи революции.
Среди этих молодых ребят особенно выделялся мужеством и храбростью Жозе Мануэл, за что друзья-студенты и выбрали его своим командиром. А ведь ему, сыну богача, казалось бы, незачем было отстаивать идеалы революции. Его отец, выходец из Португалии, переселившись в Рио-де-Жанейро, открыл там сеть хлебопекарен и сколотил на этом огромное состояние. С самого рождения Жозе Мануэл ни в чем не нуждался, и здесь, в Сан-Паулу, мог бы жить в отдельной комфортабельной квартире, но он предпочел поселиться с университетскими друзьями в пансионе, правда, весьма при¬личном.
Окунувшись в студенческую жизнь, он искренне увлекся идеей социальной справедливости. Эта идея владела тогда умами прогрессивной молодежи, и неудивительно, что ее приверженец Жозе Мануэл оказался в конце концов на баррикадах.
Здесь же, во время жестоких уличных боев, судьба свела его и с Маурисиу, который тоже отличался завидной храбростью, но был постарше и порассудительнее Жозе Мануэла. Именно Маурисиу призывал молодых бойцов действовать разумно, тактически грамотно, а не демонстрировать бесстрашие, подставляя горячие головы под пули.
Когда солдаты еще не начали стрелять, а только расположились плотным кольцом вблизи баррикад, надеясь деморализовать повстанцев своим грозным видом, Маурисиу отправил во вражеский стан разведчиков, и те вскоре доложили, что правительственные войска уже оборудовали несколько огневых точек, укрепленных пулеметами.
— Значит, на мирный исход рассчитывать не приходится, — заключил Маурисиу. — Они готовятся к бою основательно, и нам следует сделать то же самое. К сожалению, у нас нет пулеметов, зато есть гранаты, с помощью которых мы должны в первую очередь уничтожить их базовые огневые укрепления. А кроме того, я считаю, что пора нам, братцы, рыть окопы.
Если первое предложение Маурисиу было встречено бойцами с одобрением, то перспектива рыть окопы их отнюдь не вдохновила.
— Зачем это нужно? Мы не будем окапываться! — загалдели они. — Нам вполне хватит и баррикад, за которыми можно укрыться от огня!
Маурисиу объяснил им, что во время массированной пулеметной атаки наскоро сооруженные укрепления могут рас¬сыпаться как карточный домик.
—  Когда солдаты станут стрелять по мешкам с песком, он высыплется наружу, и наши баррикады сразу просядут, а в отдельных местах и вовсе развалятся, — добавил он для пущей убедительности и на сей раз был поддержан соратниками.
Так, благодаря усилиям и находчивости Маурисиу этот участок фронта оказался наиболее надежно укрепленным, здесь были самые малые потери среди бойцов, хотя оборонялись они дольше всех.
Правительственным войскам так и не удалось прорвать оборону на этом участке, и тогда они пошли в обход, шквальным огнем сломив сопротивление на других баррикадах.
— Они заходят с тыла! — верно оценил обстановку Маурисиу. — Через несколько минут мы окажемся в западне, и они будут расстреливать нас в упор. Приказываю всем рассредоточиться и мелкими группами отступать к близлежащим домам!
—  А может, еще немного продержимся? Лично я готов биться до последнего патрона! — заявил Жозе Мануэл, которому было особенно трудно смириться с поражением.
—  Нет, ты уйдешь вместе со всеми! Я приказываю! — скомандовал Маурисиу, добавив: — Твоя жизнь еще пригодится отечеству!
Тем временем войска противника уже подошли на опасное расстояние, несколько бойцов, попавших под обстрел, получили серьезные ранения и не могли самостоятельно передвигаться — их надо было уносить с поля боя на руках.
Вот тогда-то Жозе Мануэл и совершил свой подвиг.
— Уходите! Я вас прикрою! — закричал он и без промедления бросил гранату в наступавшего противника.
Затем он еще некоторое время отстреливался, и вдруг свет разом померк в его глазах...
Очнулся Жозе Мануэл в полевом лазарете, наскоро оборудованном вблизи баррикад, от которых теперь осталось только пепелище.
Первое, что он увидел, открыв глаза, — ослепительный дневной свет и фигуру ангела в белом облачении. Ангел простирал над ним свои крыла, источая успокоение и благо¬дать... Жозе Мануэл вновь смежил веки, погружаясь то ли забытье, то ли в сон.
— Он очнулся! — обрадовалась Нина. — Доктор, вы вернули его к жизни!
Пожилой врач, по-отечески улыбнувшись Нине, отрицательно покачал головой:
—  Нет, милая девушка, своим вторым рождением этот парень обязан тебе. Если бы ты не вынесла его на себе из окопа, если бы опоздала хоть на минуту — он бы сейчас уже пребывал в мире ином.
— Я сама не знаю, что заставило меня тащить его сюда, в госпиталь, — призналась Нина. — Он лежал в луже крови и не подавал никаких признаков жизни. Даже пульс не прощупывался. Помню, я подумала: «Такой красивый парень погиб!» Но рука его была еще теплой, и мне вдруг захотелось, чтобы свершилось чудо. Ведь бывают же чудеса на свете, правда?
—  Конечно, бывают, — ласково потрепал ее по плечу доктор. — Одно из таких чудес сегодня совершила ты.
—  А он теперь точно выживет? — с тревогой спросила Нина.
— Я надеюсь, — уверенно произнес доктор, — Этот юно¬ша был на волоске от смерти. Но самое худшее осталось позади. Пулю мы извлекли, рану обработали. Теперь его надо отправить в стационарную клинику, где он, не сомневаюсь, быстро пойдет на поправку.
Доктор ушел к другим раненым, а Нина осталась сидеть возле Жозе Мануэла. Ей все не верилось, что он ожил. Она то и дело прислушивалась к его дыханию и все время держала его за руку, ощущая слабое биение пульса.
Жозе Мануэл вновь открыл глаза, и на сей раз ангел пред¬стал пред ним в прекрасном обличье девушки.
—  Ты мой ангел? — спросил он, с трудом выговаривая слова.
— Я сестра милосердия, — ответила Нина.
—  Ты ангел, — повторил Жозе Мануэл. — У тебя есть имя?
Нину не удивил этот странный вопрос, она приветливо улыбнулась и назвала свое имя.
Он хотел еще что-то сказать, но Нина остановила его:
—  Помолчи! Тебе нужно беречь силы, ты потерял много крови.
Жозе Мануэл тем не менее ослушался ее, спросив:
— А разве я... не в раю?
—  Умолкни, сумасшедший! — испуганно воскликнула Нина. — Сейчас не время для подобных шуток. Живи и радуйся! Я позову доктора, он отправит тебя на лечение в клинику.
Уверенность в том, что Жозе Мануэл выздоровеет, наконец передалась и ей, поэтому она со спокойным сердцем ушла оказывать помощь другим раненым.
«Растаяла как видение», — позже говорил Жозе Мануэл, рассказывая о Нине своим друзьям.
По дороге в клинику он узнал от доктора, как Нина спасла ему жизнь, и еще больше укрепился во мнении, что эта девушка и есть его ангел-хранитель.
— Я должен ее найти! Я обязательно ее найду! — твердил он и друзьям, и отцу, который примчался в Сан-Паулу, узнав, что его сын сражался на баррикадах и был тяжело ранен.
— Ты должен думать не о девушке, а о своем выздоровлении, — сердился отец. — Как только тебя выпишут из клиники, мы уедем в Рио. Дома ты гораздо быстрее поправишься. А потом подумаем, стоит ли тебе вообще сюда возвращаться.
Университеты есть и в нашем городе, на Сан-Паулу свет клином не сошелся.
Жозе Мануэл прекрасно понимал, что отец на самом деле хочет увезти его отсюда, чтобы вырвать из революционной среды. Но у него ничего не получится, потому что Жозе Мануэлу нельзя уезжать из Сан-Паулу: ведь здесь живет Нина!
— Ты не обижайся, — сказал он отцу, — но я смогу при¬ехать домой лишь после того, как отыщу Нину.
— Да как же ты ее отыщешь, если тебе не известно о ней ничего, кроме имени?
—  Отыщу! — уверенно заявил Жозе Мануэл. — Я влюбился в Нину с первого взгляда, и любовь сама приведет меня к ней!

Глава 23

Схватка с Винченцо далась Маурисиу, пожалуй, труднее, чем недавние бои с правительственными войсками; В обоих случаях Маурисиу потерпел поражение. Но там, на баррикадах, ему хотя бы удалось сделать все, что от него зависело, а здесь, застигнутый врасплох, он растерялся и не смог достойно противостоять противнику.
—  Мне стыдно. Я повел себя как нашкодивший подросток, — сказал он сестре. — Катэрина теперь имеет все основания презирать меня, поскольку я не смог ее защитить, не смог постоять за ее честь.
—  Но что ты мог сделать? — недоумевала Беатриса.
—  Я позволил ему увести Катэрину, и в этом мой главный позор. Она должна была остаться со мной!
— Ты так говоришь, будто речь идет о твоем сопернике. Но сеньор Винченцо — не какой-нибудь Гаэтано, он отец Катэрины!
—  Очевидно, это меня и сбило с толку. Парализовало мою волю.
—  Глупости! Ты напрасно себя казнишь. Я не вижу в твоем поведении ничего предосудительного, и тем более, постыдного. Что ты мог противопоставить сеньору Винченцо? Ведь у тебя, в отличие от него, нет на Катэрину никаких прав.
— Я должен был действовать по праву любви! — с горячностью ответил Маурисиу.
Беатриса задумалась, пытаясь понять, какой конкретный смысл заключен в последних словах брата, но эта задача оказалась для нее непосильной.
— Я тебя не понимаю, — призналась Беатриса. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь: «по праву любви»? Как именно ты должен был действовать?
—  Не знаю. Я впервые оказался в подобной ситуации, — совсем сник Маурисиу, и Беатриса, пытаясь поддержать его, уверенно подхватила:
—  Все верно, впервые! Поэтому тебе и не следует себя упрекать. Откуда ты знаешь, может, из этой ситуации другого выхода и не было?
— Был. Я точно знаю, - без малейших колебаний ответил Маурисиу. — Иначе бы мне сейчас не было так скверно.
Впервые за время их беседы брат вызвал у Беатрисы раздражение, и она сказала довольно резко:
—  А если знаешь, так скажи прямо, не ходи вокруг да около. Ты меня уже совсем запутал!
Маурисиу принял ее вызов:
—  Мы оба знаем, что мне следовало сделать. Я должен был увести Катэрину к себе домой и жениться на ней!
— Ты с ума сошел?! — негодующе воскликнула Беатриса. — Привести сюда!.. Ты представляешь, что будет с мамой?
— Это-то я как раз могу представить, — горько усмехнулся Маурисиу. — Но ей придется смириться, потому что я не подлец, я не брошу своего ребенка.
—  Господи, что же будет? — сокрушалась Беатриса. — Мама патологически ненавидит итальянцев, и особенно сеньора Винченцо — за то, что ей так и не удалось выбить из него треть урожая. Она временно отступила, ждет возвращения сеньора Адолфо, который продал нам свой пай... Хоть бы ты влюбился в какую-нибудь другую итальянку, а не в дочку сеньора Винченцо! Он же для нашей мамы враг номер один!..
— Да, мне придется не легко, — согласился Маурисиу. - Но я буду сопротивляться. Это ведь и мой дом, не так ли? Кое-что здесь мне тоже принадлежит!
— Ты собираешься затеять раздел имущества? — с ужасом спросила Беатриса.
—  А что мне остается делать? Мама вряд ли согласится жить под одной крышей с итальянкой.
— Я вижу, ты уже всерьез принял решение о женитьбе, — заметила Беатриса. — Мне страшно за тебя, братик. Это добром не кончится.
—  А ты поддержи меня. Вдвоем нам будет легче управиться с мамой. Поддержишь?
—  Ну конечно, — улыбнулась Беатриса. — Я же всегда принимаю твою сторону. Хочешь, я попробую подготовить маму к страшному для нее известию?
— Не надо, это опасно для жизни, — засмеялся Маурисиу.
— А я все-таки попробую, — самонадеянно заявила Беатриса.

Пока дети Франсиски только готовились к неизбежному скандалу с матерью, в доме Винченцо уже отзвучали все громовые раскаты и отсверкали все молнии.
Исторгнув из себя праведный гнев, Винченцо выдохся и теперь тупо сидел за столом, подперев голову кулаками. Вся его стройная теория насчет любовных страданий, заслуживающих сочувствия, внезапно развалилась, от нее остались только щепки да пыль, затруднявшая дыхание Винченцо и застилавшая его глаза, отчего события минувшего дня виделись ему в исключительно мрачных тонах. Сплошная тьма и никакого просвета! Любовь оказалась обыкновенным блудом. Учитель — отъявленным подонком, а Катэрина — беспутной девкой. Что теперь с ней делать? Запереть на замок? Еще раз отколошматить? А толку-то? Надо было раньше держать ее в черном теле!..
Гробовая тишина, повисшая в доме, не предвещала ничего хорошего, и Катэрина с Марселло гадали, чего еще можно ждать от отца.
— Я думаю, он снова попытается тебя побить, — высказал предположение Марселло, настроенный крайне пессимистично. — Уж слишком он зол на тебя.
— Ничего у него не выйдет. Я больше не стану терпеть! — заявила Катэрина. — Не позволю ему и пальцем ко мне прикоснуться!
—  Но он же пока не знает о твоей беременности, — на¬помнил ей Марселло. — А когда узнает — непременно побьет. Или выгонит из дома.
— Если отец вздумает поднять на меня руку, я сама убегу из дома! — закусила удила Катэрина.
Марселло посмотрел на нее с нескрываемой болью:
— Опомнись, Катэрина! Что ты говоришь? Разве тебе есть куда бежать?
Слова брата несколько отрезвили ее.
— Да, ты прав, — сказала она, — мне некуда бежать.
—  Значит, надо падать в ноги отцу, просить у него прощения. Другого выхода я не вижу, — подвел итог Марселло.
Катэрина снова принялась рыдать, уткнувшись лицом в подушку. Марселло молча сидел рядом, не зная, чем ее утешить.
Внезапно она вскочила на ноги и устремилась к двери. Марселло едва успел ее ухватить за руку.
—  Постой! Куда ты? Отец сидит в соседней комнате, он мрачнее тучи.
— Ты же сам хотел, чтобы я к нему пошла.
—  Но не сейчас же! Надо выбрать подходящее время, подождать, пока он полностью успокоится.
— Ты думаешь, это возможно? — укоризненно посмотрела на брата Катэрина. — Отец теперь никогда не успокоиться, он же застал меня с Маурисиу в кустах. Ужас! Я тоже этого никогда не смогу забыть.
— Но сейчас к нему точно не надо идти, — проявил твердость Марселло.
Катэрина, послушавшись брата, устало опустилась на стул.
—  Хорошо, я поговорю с ним позже, — сказала она. — Только я не стану бухаться ему в ноги, потому что не чувствую за собой никакой вины. Я люблю Маурисиу и попытаюсь это объяснить отцу. Он должен понять, что это не распутство, а большая чистая любовь!
Марселло с сомнением покачал головой, не разделяя уверенности сестры, и осторожно, вкрадчиво спросил:
—- А что же твой Маурисиу? Он собирается что-то предпринять?
— Да, он обещал подумать, — ответила Катэрина, потупив взор, и Марселло больше не стал ее ни о чем расспрашивать.
А тем временем Констанция, самостоятельно искавшая выход из этой безнадежной ситуации, дозрела наконец до откровенного разговора с мужем.
- Ну, что ты тут надумал? — спросила она, присев рядом с ним.
— А что я мог надумать? — глухо отозвался Винченцо. — Как ни крути, все равно выходит одно и то же: Катэрина опозорила нас. И мне остается только выбрать один вариант из двух.
- Да? — оживилась Констанция. — Ну-ка, расскажи, что это за варианты!
— Я никак не решу, кого из них угробить первым — Катэрину или этого проклятого учителя.
Констанция разочарованно помотала головой, затем глубоко вздохнула и перешла к решающей фазе этой трудной беседы с непредсказуемым концом.
— Ты упустил из виду еще один вариант, — сказала она как можно мягче. — Их просто надо поженить.
—  Кого? — изумленно уставился на нее Винченцо.
—  Катэрину и учителя.
—- Ты издеваешься надо мной? — рассердился Винченцо. — Забыла, как называет нас его мать? Так я тебе напомню: «вонючие итальянцы»!
— Мать не всегда все решает, особенно в любовных делах своих детей, — глубокомысленно заметила Констанция. — Для нас главное, чтобы ее сын придерживался другого мнения. А он, похоже, любит нашу Катэрину.
- Какая же ты наивная! — всплеснул руками Винченцо. — Он потешился с ней в свое удовольствие, вот и вся любовь!
—  А разве он сам тебе не сказал, что любит нашу дочь? Катэрина рассказала мне все подробно: как ты их застал, как дрыном размахивал и как вел себя учитель.
— Да он так перепугался, что мог наговорить чего угодно!
—  Ладно, не буду с тобой спорить, — сказала Констанция. — Только тебе все равно придется говорить с ним о женитьбе. А он пусть поступает, как ему совесть подскажет.
—  Никогда я не стану перед ним унижаться! Не бывать этому! — уперся Винченцо, и Констанция наконец отважилась выложить свой главный козырь:
—  Не хочешь унижаться, так заставь его жениться на Катэрине, потому что она беременна.
— Что?! — взревел на весь дом Винченцо. — Я убью этого мерзавца!
Он метнулся к двери, но Констанция остановила его насмешливым вопросом:
— Ты убьешь его до того, как они поженятся, или после? Винченцо понуро вернулся на прежнее место и вновь подпер голову кулаками. Ему надо было хорошенько подумать.
Однако в этот момент Марселло, подслушивавший за дверью, приоткрыл ее и, просунув голову в щель, подал реплику:
— Отец, это хорошая идея. Если учитель женится на Катэрине, то Железная Рука станет твоей сватьей и все дела с фазендой можно будет уладить по-родственному. А сын Катэрины унаследует потом и фазенду Железной Руки!
Винченцо молча запустил в него металлической кружкой, но Марселло успел вовремя увернуться и захлопнуть за собой дверь.

Благополучное возвращение сына с баррикад Франсиска решила ознаменовать праздничным семейным ужином. Но виновник торжества вновь куда-то ушел и к назначенному часу домой не явился. Франсиску это возмутило.
— Что он себе позволяет? — сердилась она. — Это неуважение к матери и сестре!
— Мама, не расстраивайся, — успокаивала ее Беатриса. — Маурисиу не хотел нас обижать. Он просто ушел куда-то по делам и скоро вернется.
— Какие у него могут быть дела, когда мы здесь сидим и ждем его!
—  Ну мало ли какие, — многозначительно произнесла Беатриса. — Девушка, например.
— У него есть девушка? — вскинулась на нее Франсиска. — А почему я об этом ничего не знаю?
— Я затем и говорю тебе, чтобы ты узнала, — спокойно ответила Беатриса. — Да, мама, наш Маурисиу влюблен!
Франсиска тотчас же засыпала ее вопросами:
—  И кто эта девушка? Где он с ней познакомился? В Сан-Паулу? Или еще в Париже, во время учебы?
—  Маурисиу познакомился с ней здесь. Франсиска насупилась:
—  А разве здесь есть приличные девушки? Я таких не встречала.
—  Есть, мама, — сохраняя максимум хладнокровия, не¬винным тоном ответила Беатриса. — Это Катэрина, дочь сеньора Винченцо.
—  Что?! — вскочила с места Франсиска. — Надеюсь, ты просто неудачно пошутила.
— Нет, мама, я не шучу. Маурисиу любит Катэрину.
—  Какой ужас! Какой позор! — принялась восклицать Франсиска. — Мой сын связался с итальянкой!
—  Да ты не волнуйся, мама, — вставила Беатриса, — я знаю Катэрину, она очень хорошая девушка.
—  Перестань надо мной издеваться! — ударила кулаком по столу Франсиска. — Я не хочу слышать об этих итальянцах! Я их всех ненавижу! А твоего брата я завтра же отправлю в Европу.
—  Вряд ли он поедет, — высказала сомнение Беатриса.
— Я не буду спрашивать его мнения. Отправлю, и все! Франсиска вновь пристукнула кулаком по столу. Правда, на сей раз потише. Она уже приняла решение, и ей стало немного легче. Но тут Беатриса нанесла ей жестокий удар в самое сердце.
— А ребенка ты тоже отправишь вместе с ним? — спросила она.
У Франсиски перехватило дыхание. Она сразу поняла, о чем идет речь, но ей хотелось думать, что произошло какое-то недоразумение и все еще прояснится, поэтому спросила:
—  У этой итальянки есть ребенок?                                   
— Пока нет, но скоро будет: Катэрина беременна от Маурисиу, — ответила Беатриса, подтвердив худшие опасения матери.
И тут Франсиска, сама того не ведая, повела себя точно так же, как в подобной ситуации поступал Винченцо.
— Я убью его! — сказала она побледнев. — Пусть он лучше не возвращается домой.
Однако Маурисиу уже вернулся домой, и Жулия доложила госпоже о его приходе:
—  Сеньор сейчас переоденется и придет в столовую. Франсиска отпустила Жулию и сказала дочери:
— Ужинать будете без меня, я не могу сейчас его видеть. А ты скажи ему, пусть он собирает свои вещи, и чтобы ноги его здесь не было!
Беатриса передала брату требование матери, но Маурисиу не воспринял его всерьез.
—  Никуда я не поеду, — сказал он. — Почему я должен ехать в Париж? Зачем он мне? Я люблю Катэрину и не хочу от нее уезжать.
Наутро он то же самое сказал и матери, добавив, что хо¬чет получить в свое пользование причитающуюся ему долю отцовского наследства.
—  Только после моей смерти! — ответила на это Франсиска.
Маурисиу, однако, не собирался ей уступать.
—  Нет, — сказал он, — мне нужна моя доля сейчас. Я скоро стану отцом, и Катэрина должна родить моего ребенка здесь, на нашей фазенде!
—  Никогда этого не будет! — отрезала Франсиска. -Никогда я не приму внука, в жилах которого течет итальянская кровь!
—  Ты можешь не принимать, но жить он будет здесь, потому что часть этой фазенды принадлежит и мне, — заявил Маурисиу, и Франсиска закричала, срывая голос:
—  Тебе здесь ничто не принадлежит! Я лишаю тебя наследства! Убирайся прочь из моего дома! Поторопись! Я не желаю тебя здесь видеть!
Маурисиу вышел, в сердцах хлопнув дверью. Беатриса побежала за ним вдогонку.

—  Куда ты теперь пойдешь! — спросила она, догнав бра¬та во дворе. — Может, тебе и правда лучше уехать в Париж, подождать, пока тут страсти улягутся?
— Ты предлагаешь мне отсидеться в Европе, пока Катэрина будет вынашивать моего ребенка? Вот уж не ожидал услышать от тебя такое.
Беатриса смутилась:
— Прости, я и впрямь говорю глупости. Это от растерянности. Я ничего путного не могу придумать. А ты что собираешься делать?
— Пока не знаю. Схожу к Катэрине, попробую увидеться с ней. Сеньор Винченцо наверняка поставил у ее двери мощную охрану.
— Послушай, а это не он? — испуганно спросила Беатриса, указывая рукой на ворота, к которым в тот момент как раз подъезжала конная повозка.
—  Кто? — не понял Маурисиу.
—  Сеньор Винченцо. Видишь, сидит набычившись впереди? А рядом с ним Марселло управляет лошадьми.
— Да, это отец Катэрины. Легок на помине! — обреченным тоном отозвался Маурисиу.
— Неужели он и здесь будет драться? — дрожала от страха Беатриса, но брат ее успокоил:
—  Не думаю. Во всяком случае, я этого ему не позволю.
Коляска тем временем остановилась у ворот, Винченцо и Марселло вышли и направились к дому Франсиски.
В свою очередь Маурисиу, готовый к любому развитию событий, сделал шаг им навстречу. Беатриса после небольшой паузы тоже присоединилась к брату.
- Я к вашим услугам, сеньор Винченцо, — сказал Маурисиу вместо приветствия. — Вы же приехали, чтобы поговорить со мной о Катэрине?                                               
—  Сначала я хотел бы поговорить о вас и моей дочери с сеньорой Франсиской, — холодно ответил ему Винченцо. — Надеюсь, она сейчас дома.
—  Да, она дома, — сказала Беатриса, — только идти к ней с этим не стоит — бессмысленно!
Винченцо нахмурился и незамедлительно принял боевую стойку.
—  Почему это? Вы не хотите меня пропускать, но я все равно к ней пройду!
—  Она выгнала меня из дома, когда узнала, что я люблю вашу дочь. Вот почему вам не стоит к ней идти, — пояснил Маурисиу.
— А вы действительно любите Катэрину? — строго спросил Винченцо.
— Да, люблю, — ответил Маурисиу. — И прошу у вас ее руки.
—  Вот как? — удовлетворенно помотал головой Винченцо. — Что ж, это меняет дело. Моя дочь тоже любит вас, сеньор Маурисиу, а кроме того, она ждет от вас ребенка, поэтому у меня нет оснований противиться вашему браку.
Маурисиу не знал, что надо говорить в таких случаях, поэтому стоял молча и несколько глуповато улыбался. Выручила его Беатриса.
—  Поздравляю, братик! — сказала она, поцеловав Маурисиу в щеку. — Очень рада за тебя и Катэрину!
Марселло тоже поздравил Маурисиу, а Винченцо снова взял инициативу в свои руки:
— Я полагаю, как раз теперь нам и следует пойти к сеньоре Франсиске. Пойдемте, сеньор Маурисиу!
— Зачем? Я не понимаю...
— Чтобы получить благословение вашей матушки, — усмехнулся Винченцо. — Или, на худой конец, чтобы сообщить ей о предстоящей свадьбе.
Франсиска еще не успела оправиться от недавней ссоры с Маурисиу, как на нее обрушилось новое испытание: Жулия доложила ей, что прибыл сеньор Винченцо и настаивает
на встрече с ней.
—  Только его мне сейчас и не хватало! — огорчилась Франсиска. — Скажи ему, что я занята, пусть придет в другой раз.
— Он не послушается меня. Все равно сюда ворвется, чтобы я ни сказала ему, — предупредила ее Жулия.
—  Ладно, пусть войдет, — смилостивилась Железная Рука. — Он наверняка понял, что упорствовать бессмысленно, и пришел говорить о разделе фазенды и урожая.
Она приосанилась, входя в свой привычный образ Железной Руки, и с высокомерным видом приготовилась встретить «этого грязного итальяшку».
Винченцо же, к ее удивлению, вошел не один — за его спиной выстроились в ряд Маурисиу, Беатриса и Марселло.
—  Что это значит? — обратила она свой строгий взгляд на Беатрису. — Оставьте нас. Мы будем говорить с сеньором Винченцо о важном деле.
—  Ничего, в таком деле свидетели не помешают, — усмехнулся Винченцо. — Я ведь пришел договориться с вами о дне свадьбы.
Во избежание лишних вопросов Маурисиу тотчас же пояснил, что имел в виду его будущий тесть:
— Я только что попросил у сеньора Винченцо руки Катэрины, его дочери.
—  Без моего благословения?! — вспыхнула Франсиска.
— Да, — пожал плечами Маурисиу.
—  В таком случае у меня больше нет сына! — грозно произнесла она, указывая ему на дверь.
Маурисиу тоже вспылил:
— А у меня нет матери!
Тут Винченцо не растерялся и предложил:
— Поедемте с нами, сеньор Маурисиу, будете жить у нас.
—  Да, я так и сделаю, спасибо вам, — не раздумывая ответил тот.
Незваные гости удалились, Маурисиу пошел к себе в комнату собирать вещи, а Беатриса принялась уговаривать Франсиску:
— Мама, еще не поздно все изменить. Маурисиу в соседней комнате, позови его, прости его!
—  Нет, я его никогда не прощу, — металлическим голосом ответила Франсиска. — И тебя не прощу, если будешь его поддерживать. Мне не нужны такие неблагодарные дети!
— Ах так?! — возмутилась Беатриса. — Тогда я тоже уйду из дома!
Оставшись в гордом одиночестве, Франсиска металась по комнате, выкрикивая угрозы:
— Ничего вы у меня не получите! Я лишу вас наследства!
Оказавшись у окна, она вдруг остановилась и, выглядывая из-за шторы, увидела, как повозка с четырьмя седоками тронулась в обратный путь...

Глава 25

Франсиска очень трудно переживала разрыв с детьми. Огромный дом без них опустел, осиротел. Даже после смерти мужа Франсиска не чувствовала себя такой одинокой. Ей не с кем было и словом перемолвиться, кроме Жулии. Но разве со служанкой поговоришь обо всем, что мучает и рвет душу изнутри? И Франсиска все чаще обращалась к портрету мужа, изливая ему все свои обиды, страхи и сомнения.
Она только с виду была такой несгибаемой и железной, а на самом деле ее тоже одолевали сомнения в правильности некоторых своих поступков. В частности, ее беспокоил один вопрос, на который ей было сложно ответить: не слишком ли жестко она повела себя с детьми, вынудив их уйти из дома?
Конечно, Маурисиу получил по заслугам, а вот Беатриса!.. Она всего лишь защищала брата, которого любит. Это же так естественно. Ее надо было остановить, удержать!..
Так думала Франсиска в первые дни после ухода из дома Беатрисы и Маурисиу. Сердце ее разрывалось от боли, и она уже готова была простить сына и дочь, о чем даже сказала Жулии:
—  Разумеется, я их прощу. Если они, конечно, повинятся передо мной.
— А можно, я схожу в деревню и скажу им это? — вызвалась Жулия.
Самолюбие все же не позволило Франсиске сказать твердое «да» — она лишь неопределенно махнула рукой: мол, делай что хочешь.
Жулия в деревню сходила, однако новости она принесла оттуда неутешительные: Беатриса и Маурисиу идти на поклон к матери отказались. Но это было еще не все. Жулия сообщила, что Беатриса живет не в школе, как полагала Франсиска, а у Винченцо, вместе с братом! Этого ей Франсиска уж точно не могла простить.
— Где же они там живут? В хлеву? — не столько спрашивала, сколько возмущалась Франсиска. — Хотя у них и дом не очень отличается от хлева!
Жулия, стараясь сохранить нейтралитет, докладывала беспристрастным тоном:
—  Беатриса живет в одной комнате с Катэриной, а Маурисиу — в отдельной комнате. После свадьбы туда переселится и Катэрина. А у Беатрисы будет отдельная спальня.
—  Какой кошмар! — совсем расстроилась Франсиска. — Мои дети живут в одном доме с грязными итальянцами! Это непостижимо! Я никогда их не прощу. И никаких денег они от меня не получат. Даже после моей смерти.
В тот день, когда должна была состояться свадьба Маурисиу, на Франсиску вообще было жалко смотреть — она места себе не находила от горя и злости. Жулия искренне сочувствовала госпоже, но утешить ее ничем не могла и по¬этому предпочитала держаться от нее подальше — во избежание незаслуженного нагоняя.
Однако отсидеться в сторонке Жулии не удалось: надо было доложить сеньоре о приходе некоего итальянца, которого угораздило именно в этот день нагрянуть сюда с визитом.
Жулия боялась, что Франсиску хватит удар, когда она услышит итальянскую фамилию гостя, и поэтому с ужасом выдавила из себя:
—  К вам пришел сеньор... Фарина.
Франсиска же, к изумлению Жулии, не разгневалась и не. схватилась за сердце, а, наоборот, оживилась:
—  Фарина? Пусть войдет. Я давно хотела с ним поговорить.
Этого итальянца Франсиска прежде никогда не видела. Он внес деньги за свою часть фазенды и сразу же уехал в Италию, где в то время тяжело болел его отец.
Не будучи знакомой с Фариной, Франсиска тем не менее представляла его таким же глуповатым и жадным до денег, как Адолфо, и связывала с ним самые радужные надежды. Если ей удастся выкупить и его пай, то Винченцо будет раздавлен! А в том, что она сумеет сторговаться с Фариной, Франсиска нисколько не сомневалась.
Однако ее ждал сюрприз: вместо «грязного итальянца», которого она рассчитывала сейчас увидеть, в гостиную вошел статный холеный мужчина средних лет; одетый в дорогой твидовый костюм, сшитый по последней европейской моде. «Уж не напутала ли Жулия чего-нибудь?» — подумала Франсиска, но гость, приветливо улыбнувшись, представился:
— Анасьето Фарина.
От растерянности Франсиска даже протянула ему руку для приветствия, .и он галантно приложился к ней губами. После этого Франсиске оставалось только сделать вид, будто она затем и протягивала ему руку, чтобы он ее поцеловал.
— Я недавно вернулся из Италии, — начал Фарина, — и узнал, что вы меня разыскивали.
— Да, я хотела поговорить с вами о деле...
—  Я догадываюсь, о каком, — не дал ей договорить Фарина, — потому что уже побывал у моего друга Винченцо.
—  Тем лучше, — сказала Франсиска. — Значит, мы можем сразу перейти к делу. Я хотела бы купить вашу часть фазенды и могу предложить за нее хорошие деньги.
Пока она говорила, Фарина несколько раз оборачивался и поглядывал на портрет, висевший за его спиной, а потом вдруг изрек:
—  Нет, я так не могу, он за нами подглядывает!
Франсиска остолбенела от такой наглости. Ей очень хотелось отбрить этого нахала, но она сдержалась, памятуя о Предстоящей сделке, и сказала с легкой укоризной:
—  Это портрет моего мужа.
—  Он умер? — спросил Фарина не то с сочувствием, не то с любопытством.
— Да, я вдова, — ответила Франсиска и тоже спросила из вежливости: — А вы женаты? У вас есть семья?
—  Нет, до сих пор мне удавалось избегать семейных уз, — засмеялся Фарина, при этом окинув Франсиску откровенно плотоядным взглядом.
Она смутилась и поспешила спрятать свое смущение за напускной строгостью:
— Давайте все же говорить о деле! Я предлагаю вам...
И опять Фарина не дал ей досказать, но на сей раз он пошел еще дальше в своей дерзости, заявив:
— Я прошу вас: уберите этот портрет! Он смотрит на нас и ревнует!
— Что вы себе позволяете?! — не сдержалась Франсиска.
—  А что такого? Я бы на его месте тоже ревновал, — продолжил в том же духе Фарина. — Он оставил такую прелестную даму на земле, и теперь ему только остается смотреть с небес и ревновать вас ко мне!
Он вызывающе улыбнулся, ожидая взрыва с ее стороны, и Франсиска не отказала себе в удовольствии поставить на место этого зарвавшегося итальянца.
— Перестаньте юродствовать! — приказала она Фарине, а он и не подумал ей подчиниться.
— Это не юродство. Я действительно считаю, что вы восхитительная женщина!
—  Все, хватит, — устав бороться с ним, глухо процедила Франсиска. — Вы сказали, что намерены говорить со мной о фазенде. Так вот, я хочу купить у вас вашу часть земли и предлагаю...
— Да я сам готов выкупить у вас ту часть фазенды, которую продал вам Адолфо, — в очередной раз огорошил ее Фарина. — За этим, собственно, и пришел к вам.
— Но вы даже не услышали, какую сумму я предлагаю за ваш пай!
— Это не имеет значения, поскольку я все равно не собираюсь его продавать. А вы подумайте и сами назначьте цену за бывший участок Адолфо. Потом я увеличу ее вдвое. Дого¬ворились? Я буду счастлив еще раз с вами встретиться, вы необыкновенно приятная женщина.
Франсиска молчала, не в силах отвечать на его наглые выпады. Всем своим видом она показывала, что ждет не дождется, когда он наконец уйдет из ее дома. И Фарина не заставил ее долго ждать.
— Извините, — сказал он, — мне пора идти. Сегодня мой друг Винченцо выдает замуж свою дочь, и я приглашен на свадьбу.
Гримаса негодования перекосила лицо Франсиски. Фарина же тем временем принялся расшаркиваться, дескать, ему приятно было с ней познакомиться, но Франсиска выдержала все это, не проронив ни слова, только глядя на него с нескрываемым презрением.
И лишь когда Фарина ушел, она разрыдалась. Не от обиды на этого дерзкого итальянца, а на себя — за то, что не сумела справиться с ним, что позволила ему говорить комплименты, и самое ужасное — что они были ей приятны.
Фарина пришел к Винченцо, когда новобрачные уже успели обменяться кольцами и свадьба была в самом разгаре.
Поздравив жениха и невесту, Фарина подошел к Винченцо и Констанции:
—  Позвольте и вас поздравить. Хорошее дельце вы провернули!
— Ты о чем? — не понял его Винченцо.
—  О свадьбе.
— Да, мы потратили на нее все свои сбережения, — сказала Констанция. — Хотели, чтобы свадьба запомнилась Катэрине на всю жизнь. А как же? Это ведь наша дочь!
— Свадьба получилась на славу, — согласился Фарина. — Но я имел в виду другое: вы ухитрились породниться с богатой вдовушкой! Я был у нее сегодня. Красивая дама!..
— Да нам от этого родства никакой пользы, одни хлопоты, — принялся объяснять ему Винченцо. — Дети ее теперь живут у нас, денег она им не дает, а вражда из-за фазенды после свадьбы обострится во сто крат, я уверен.
— А мне кажется, все можно уладить, если потолковать с ней миром. Эта вдова строптива, но не настолько, чтобы нельзя было ее уломать, — заметил Фарина.
Винченцо и Констанция, перебивая друг друга, стали объяснять ему, что собой представляет Франсиска. Она такая жестокая! Она ненавидит итальянцев лютой ненавистью! Если она не пощадила собственных детей, то что от нее можно ждать хорошего! Не зря же люди дали ей прозвище: Франсиска Железная Рука!
— Как вы сказали? Железная Рука? — рассмеялся Фарина, и в его глазах появился озорной блеск, очень похожий на охотничий азарт. — Мне уже становится страшно!..
Свадьба между тем продолжалась. Музыканты без устали играли зажигательные итальянские мелодии, жених и невеста вместе с гостями плясали на широкой поляне, погода была прекрасной, вино лилось рекой, а веселью не было конца.
Одинокой и чужой на этом празднике чувствовала себя только Беатриса. Она уже не раз пожалела о том, что ушла из дома. Увидев, как скудно живут итальянцы и какую тяжелую работу они выполняют изо дня в день, обрабатывая землю и обихаживая скот, Беатриса пришла в ужас. А неустроенный быт и отсутствие в доме элементарных удобств и вовсе сводили ее с ума. Беатрисе казалось, что она попала в какую-то неведомую страну, которой не коснулась цивилизация и в которой сохранились порядки каменного века. Бедный Маурисиу, как же он здесь будет жить? Ведь для него теперь обратный путь заказан. Это Беатриса еще может вернуться домой. И она вернется! Вот закончится эта свадьба, и можно будет идти к маме, которой тоже сейчас несладко...
Так размышляла Беатриса, удалившись от шумного веселья в кофейную рощу, буйствующую зеленью и терпким ароматом недозревших плодов. Здесь ее и нашел Марселло, для которого ее отсутствие на празднике отнюдь не осталось незамеченным.
Увидев, что Беатриса грустит, он принялся неловко утешать ее, а она вдруг расплакалась, признавшись, что тоскует по матери. При виде ее слез Марселло почувствовал себя рядом с ней не робким учеником, а взрослым мужчиной, способным защитить эту девушку от любых житейских невзгод. Он и поступил как мужчина: обнял ее, прижал к себе и, приговаривая ласковые слова, дал ей возможность выплакаться у него на груди.
Потом он, правда, испугался, стал просить у нее прощения за такую дерзость, но Беатриса усмотрела в этом не дерзость, а дружеское участие и тепло поблагодарила Марселло за поддержку.
Окрыленный этим неожиданным успехом, он еще более осмелел и, взяв ее за руку, уверенно повел Беатрису туда, где гремела музыка и где можно было танцевать вдвоем хоть до позднего вечера, хоть всю ночь.
Таким образом, возвращение домой Беатрисе пришлось отложить до утра.

А утром, пока молодежь еще спала, старшее поколение в лице Винченцо и Фарины обосновалось за столом на кухне, где уже дымился ароматный кофе, приготовленный Констанцией.
—  Как вам спалось, сеньор Анасьето? — спросила Кон¬станция Фарину, разливая по чашкам кофе.
—  Прекрасно! — ответил он. — Меня не мучили клопы, как в первое время после нашего приезда в Бразилию. Ты помнишь, Винченцо, сколько они выпили из нас крови?
—  Ой, и не вспоминай! — махнул рукой тот.
Однако после чашки крепкого кофе и бокала доброго вина давние друзья все-таки ударились в воспоминания. Констанция пошла доить коров, а Винченцо с Фариной стали обсуждать события их далекой молодости, которые, как оказалось, каждый из них трактовал на свой лад.
—  Нет, ты забыл, все было совсем не так, — спорил с Фариной Винченцо.
—  Да не забыл я, просто меня в то время здесь уже не было, и я узнал это от других людей, — пояснил Фарина.
—  Эти люди что-то напутали. А я сам слышал, как наш хозяин сказал: «Мне больше нет дела до этого беглеца Фарины. Я не стану за ним охотиться, только пусть он обходит мою фазенду десятой дорогой!»
—  Ну правильно, он оставил меня в покое, но не простил. Так мне и передали. Поэтому я и не появлялся здесь много лет, до самой его смерти.
—  Вообще-то он был очень зол на тебя, даже не знаю почему, — сказал Винченцо. — Он послал за тобой погоню и приказал убить тебя. Хорошо, что ты сумел от них удрать!
—  Нет, ты не знаешь самого главного, — возразил ему Фарина. — Они меня догнали!
__ Что ты говоришь?! — изумился Винченцо. — И как же тебе удалось выкрутиться?
— С помощью денег. Никто не знал, даже ты, что у меня были деньги. А наш хозяин узнал. И я вынужден был откупиться от его верных псов, которых он пустил по моему следу. Вот как все было на самом деле, дорогой мой друг Винченцо!
Фарина, тяжело вздохнув, умолк, и Винченцо больше не стал ворошить прошлое. Он заговорил о насущных делах, требовавших незамедлительного решения, попутно обругал Франсиску и своего бывшего компаньона Адолфо, и наконец подвел печальный итог:
— Я понял, что дожидаться его бессмысленно. Он не появится здесь, пока мы сами как-то не разберемся с Железной Рукой.
—  Ну с родней всегда легче договориться! — пошутил Фарина, но Винченцо не воспринял эту шутку:
— Ты так говоришь, потому что не знаешь еще, какая гадина эта Франсиска. Она пригрозила мне, что не успокоится, пока не уничтожит нас.
—  Это она такая грозная, пока не нашелся мужчина, который накинет на нее узду, — многозначительно произнес Фарина, и Винченцо, поняв его намек, восхитился другом:
—  Ну ты и силен! Неужели это серьезно? Хочешь ею заняться?
— А почему бы нет? Мне очень понравилась та фазенда! — подмигнул приятелю Фарина, добавив: — И вдовушка тоже! Если говорить честно, то меня больше привлекает Франсиска, чем фазенда.
— А ты не слишком переоцениваешь свои возможности?
—  Нет, дорогой Винченцо. Я многое повидал в жизни и многое понял. Когда меня поймали и хотели убить, а потом передумали, потому что предпочли взять деньги, я понял, может быть, главное: деньги, по крайней мере в нашей стране, решают всё! Вот почему я позволяю себе помышлять о той вдовушке.
— Так ты собираешься прельстить ее деньгами? — разочарованно произнес Винченцо.
— Нет, не только, — лукаво усмехнулся Фарина, расправляя плечи и демонстрируя свой мощный торс. — Готов биться об заклад, что вчера я очень приглянулся ей как мужчина!

* * *

Он был не далек от истины: Франсиска тоже вспоминала о нем в течение всего дня и ночи, и это ее очень беспокоило. Не слишком ли много чести для этого наглеца? Ведь он итальянец, хоть и одет в приличный костюм. Об этом нельзя забывать и нельзя расслабляться!
Как всегда в трудную минуту, Франсиска и на этот раз обратилась за помощью к портрету мужа.
— Марсилиу, помоги мне! — просила она. — Мне так трудно, я совсем запуталась! Дети предали меня, ушли к проклятым итальянцам. Сегодня у Маурисиу свадьба, он официально женился на дочери моего врага, тоже итальянца. Без моего благословения женился! И я не прощу его, лишу наследства! Я верна тебе, Марсилиу! Ты оставил мне огромное состояние, и я не допущу, чтобы хоть малая его частичка попала в руки к этим мерзким итальянцам! Я ненавижу их! Особенно этого, который приходил вчера. Наглец, негодяй! Если бы ты знал, что он тут себе позволял! Пожирал меня глазами, рассыпался в комплиментах... Пытался соблазнить меня деньгами... Ничтожество! Он даже представить не может, с кем имеет дело, потому что не знает, какие сокровища ты оставил мне в наследство!..
Франсиска распаляла себя как могла, надеясь таким способом обрести прежнюю уверенность, но это ей не удавалось.
И тогда она прибегла к другому сильно действующему средству: спустилась в подвал и стала истово перебирать руками золотые монеты, черпая в них силу.
— Вот оно, мое сокровище, вот она, моя тайная мощь! — с жаром шептала она. — Эти предатели никогда не узнают, что потеряли, уйдя к грязным итальяшкам. Пусть они узнают, почем фунт лиха! Пусть научатся работать на земле и жить в бедности! А я потом скуплю эту землю вместе с ними, вместе с Винченцо и Фариной и стану их полновластной хозяйкой!

Нет, я напишу когда выложу всю книгу

Глава 26

Эулалия и ее отец так же, как и Нина, безуспешно искали работу, кое-как перебиваясь за счет Соледад, которой изредка перепадали заказы на шитье.
И вот однажды произошло невероятное: к Эулалии приехал некий сеньор на автомобиле и пригласил ее на ткацкую фабрику — для переговоров о возможном сотрудничестве.
Эулалия, знавшая от Нины, что к той вот так же, на автомобиле, приезжал сам Умберту, сразу же ответила отказом:
—  Передайте сеньору Умберту, что я соглашусь вернуться к нему на фабрику только при одном условии. А при каком — надеюсь, он и так знает.
—  Меня послал к вам не сеньор Умберту, а его жена, сеньора Силвия, — пояснил гость. — Она знает, что вы были уволены с фабрики, и хочет вам помочь. Не отказывайтесь, пожалуйста. Я отвезу вас туда на машине.
«Выходит, этот негодяй еще и скрывал, что он женат!» — возмутилась про себя Эулалия и на сей раз ответила согласием.
Привезли ее, однако, не на фабрику, а в роскошный особняк, где в просторной, изысканно обставленной гостиной Эулалию уже ждала сеньора Силвия.
Это была молодая красивая женщина, которая, как оказалось, могла передвигаться только с помощью инвалидной коляски. После короткого приветствия она спросила, удалось ли Эулалии найти работу, и, получив отрицательный ответ, задала следующий вопрос:
— У вас была связь с моим мужем?
Эулалия вспыхнула, расценив это как оскорбление.
—  Нет. Он уволил меня и моего отца!
— Да вы не обижайтесь, — доброжелательно улыбнулась Силвия. — Мне хорошо известны методы сеньора Умберту. Он предлагал вам спать с ним?
Эулалия на сей раз попросту смутилась, но ответила с достоинством:
— Я отказала ему!
—  Жаль. Я бы выплатила вам компенсацию, как многим другим женщинам, на которых обращал внимание мой муж, — огорошила ее Силвия. — Я вынуждена с этим мириться, потому что, как видите, прикована к инвалидной коляске.
— А девушки на фабрике и не знают, что сеньор Умберту женат, — простодушно сказала Эулалия, посочувствовав этой несчастной женщине.
—  Те, кому приходилось встречаться со мной по столь пикантному поводу, знают, что я его жена и владелица фабрики, — возразила Силвия. — Скажите, вы хотели бы снова получить здесь работу?
— Я думаю, это невозможно после того, что случилось.
— А если я попробую все уладить?
—  Конечно, мне очень нужна работа, — не стала скрывать Эулалия, — но на прежних условиях это невозможно, да и сеньор Умберту не захочет взять меня обратно: он считает, что я его оскорбила своим отказом.
— А я все же попытаюсь найти для вас место на фабрике, — пообещала Силвия.
После ухода Эулалии помощник Силвии сказал ей:
— Похоже, у нее действительно ничего не было с вашим мужем.
— Да, я ей тоже поверила. Но в кого же он влюблен теперь? Это остается загадкой, — задумчиво произнесла Силвия.
А тем временем Умберту, сидя у Мадалены, горевал по поводу того, что Нина отказалась взять ключи от его квартиры.
—  Ее можно понять, — говорил он. — Я сам виноват, обидел ее своим откровенным предложением. Но я просто не знал, как себя вести с ней, она меня ослепила! И теперь я пытаюсь исправить ошибку, но по-прежнему не могу найти верного подхода к Нине. Она видит во мне только бывшего хозяина и не может относиться ко мне как к мужчине, который ее любит. Но я все же надеюсь, что со временем это пройдет. А вы как думаете?
— Трудно сказать, почему вы сразу не пришлись ей по сердцу, — уклончиво ответила Мадалена. — А теперь, когда Нина знает, что вы женаты, ей тем более сложно принять ваши ухаживания. Скажите, если вы так любите Нину и так несчастливы в браке, то почему бы вам не развестись с вашей женой?
— Я думал об этом, — ответил он, несколько обнадежив Мадалену. — Мне очень не хватает настоящей семьи, детей... Вот если бы Нина согласилась...
— А вы скажите ей об этом прямо, — посоветовала Мадалена. — Может, она и переменит к вам свое отношение.
— Я постараюсь в следующий раз приехать вечером, чтобы застать ее дома, — сказал Умберту, с благодарностью глядя на Мадалену.
Домой он в тот день приехал пораньше, и Силвия спросила его насмешливо:
— Ты сегодня решил поужинать со мной? У тебя не нашлось другой компании?
—  А ты сегодня расположена к шуткам, я рад этому, — ушел от прямого ответа Умберту. — Есть причины для хорошего настроения? Доктор нашел у тебя изменения к лучшему?
— Нет, доктор не приезжал. Зато я сегодня впервые беседовала с человеком, который у меня ничего не попросил.
—  И кто же это был? — удивился Умберту.
— Эулалия, твоя бывшая работница.
—  Не помню такой. А как она сюда попала?
— Я сама ее пригласила. И не надо прикидываться, Умберту. Мне известно, за что ты уволил эту девушку и ее отца. Ты должен восстановить их на работе. Это мой приказ.
—  Нет, я не стану этого делать, — уперся он.
—  Почему? Не хочешь оказаться в ситуации, когда видит око, да зуб неймет? Эулалия тебе очень нравится, да?
—  Нет. Мне наплевать на эту Эулалию! — рассердился Умберту. — Я о ней уже давно забыл.
— А в чем же дело? Почему ты отказываешься восстановить справедливость? Уязвленное самолюбие не позволяет?
—  Самолюбие тут ни при чем, — раздраженно ответил Умберту. — Просто сейчас не то время, чтобы открывать новые рабочие места. Дела на фабрике идут плохо. Во время революции мы понесли большие убытки. Поэтому не надо вмешиваться, чтобы не стало еще хуже!
— А что может быть хуже того, что уже давно случилось? — грустно промолвила Силвия.
Не понимая, что она имеет в виду, Умберту принялся возражать ей:
—  Ничего страшного не случилось. Мы пострадали гораздо меньше других производителей, так что у нас есть шанс. В скором времени все поправить.
— Я говорила не о фабрике, — пояснила Силвия, — а о той аварии, когда ты меня чуть не убил.
—  Но я же не хотел этого, и ты, слава богу, жива!
— А зачем мне эта жизнь, если я потеряла тебя?
— Нет, я с тобой, перестань, — принялся успокаивать ее Умберту.
—  Надолго ли? — недоверчиво покачала она головой.
— Навсегда! — заверил он Силвию, крепко обнимая ее и целуя в губы.
Мадалена с нетерпением ждала возвращения дочери, чтобы сообщить ей о серьезных намерениях Умберту, а Нина тем временем была в гостях у Эулалии, которая рассказывала ей о своей поездке к Силвии:
— Видимо, она очень любит этого мерзавца, иначе бы не терпела его рядом с собой. Она же владелица фабрики, ей ничего не стоило выгнать его!
—  Откуда ты знаешь, что фабрика принадлежит ей, а не ему? — спросила Нина.
— Она сама это сказала. И знаешь, что я думаю? — язвительно усмехнулась Эулалия. — Что сеньор Умберту всего-навсего ее служащий!
—  Вот огорчится моя мама, когда я ей об этом скажу! — тоже усмехнулась Нина. — Может, перестанет привечать его и меня не будет подталкивать к нему, если он не так богат, как ей представлялось. Знаешь, она меня уже замучила с этим Умберту! А тебя он не преследует?
—  Нет. Я ему была нужна только для постели, а тебя он, похоже, и вправду любит, — заключила Эулалия, к большому неудовольствию подруги.
—  И ты туда же? — огорчилась Нина. — Да он же хочет получить от меня то же, что и от тебя, неужели не ясно? Он пытается купить меня, как продажную девку! О какой любви тут может идти речь? Вот Жозе Мануэл любит меня по-настоящему, я в этом уверена. Он даже снял комнату в нашем пансионе, чтобы видеть меня каждый день.
— А ты его любишь? — спросила Эулалия.
—  Не знаю, — пожала плечами Нина. — Жозе Мануэл мне нравится. Приятный, открытый парень. Но я вынуждена сдерживать его пыл, потому что он сумасшедший! Говорит, что влюбился в меня с первого взгляда и готов хоть сейчас на мне жениться.
—  Ну так и выходи замуж! — посоветовала Эулалия. — Тогда Умберту от тебя точно отстанет.
—  Нет, я должна получше узнать Жозе Мануэла и понять, что люблю его, — сказала Нина. — Я могу выйти замуж только по большой любви!
Все это она говорила и Жозе Мануэлу, и он не торопил ее с ответом и не навязывал ей своего общества, довольствуясь тем, что может любоваться Ниной издали, а иногда может и поговорить с ней.
Он приветствовал Нину каждое утро, когда она выходил из дома, а вечером встречал ее у ворот, чтобы переброситься с ней хоть несколькими фразами.
В пансион доны Мариузы Жозе Мануэл теперь заглядывал редко, опасаясь встречи с отцом, который разыскивал его там, чтобы увезти с собой в Рио-де-Жанейро. Прячась от отца, Жозе Мануэл поставил в сложное положение Мариузу, которая вынуждена была лгать сеньору Антониу.
—  Вы бы встретились с ним, поговорили, — упрашивала она Жозе Мануэла. — А то я уже не знаю, как выкручиваться. В университете вас нет, сеньор Антониу туда ходил, здесь тоже нет. Хорошо, хоть вы не увезли с собой все вещи: я показала сеньору Антониу вашу комнату, и он немного успокоился. Мне пришлось врать, что вы готовитесь к экзаменам в доме какого-то друга.
—  Спасибо, дона Мариуза, вы находчивая женщина, — смеялся Жозе Мануэл. — Продолжайте и дальше в том же духе, у вас это хорошо получается!
—  Нет, не надейтесь, долго я так не протяну, — тоже смеялась Мариуза. — Сеньор Антониу такой приятный чело¬век и так о вас беспокоится, что я не выдержу однажды и скажу ему, где надо искать! Только боюсь, его хватит удар, когда он узнает, что вы перебрались в дешевый пансион.
—  Нет, мой отец крепкий мужчина, — отвечал на это Жозе Мануэл. — Удар его не хватит, а вот мне придется туго. Отец и так мной недоволен. Хочет, чтобы я занимался торговлей, а не наукой. Представляю, как он будет взбешен, узнав, что теперь у меня на первом месте даже не наука, а любовь!
— Ох уж эта любовь! — беззлобно ворчала Мариуза, соглашаясь еще некоторое время поводить за нос сеньора Антониу.
Скрываясь от отца, который все еще находился в Сан-Паулу, Жозе Мануэл вынужденно сидел в своей убогой комнатенке и готовился к экзаменам, хотя ученье не шло ему на ум, поскольку все мысли его были заняты Ниной.
Такое поведение нового жильца вызывало любопытство у прочих обитателей пансиона, и прежде всего у Мадалены.
— Что вы думаете об этом студенте? ~ спросила она как-то у Мариу. — На какие средства он живет, если нигде не работает?
—  Не знаю, я не спрашивал, — ответил тот. — Может, ему платят стипендию в университете. Хотя при нынешних порядках это маловероятно. Скорее наоборот, с него берут деньги за учебу.
—  Вы так думаете? — еще больше насторожилась Мадалена. — Тогда я вообще ничего не понимаю. Одет он очень прилично, за учебу платит. Откуда же у него деньги? Может, он вор?!
Мариу был симпатичен новый постоялец, поэтому он решительно возразил Мадалене:
—  Ну что вы! Он не похож на вора! Хотя деньги у него есть, я видел, когда он расплачивался за комнату.
—  Ну вот! — подхватила Мадалена. — Смотрите, как бы он всех нас тут не ограбил! Мариу расхохотался:
—  Вы правы, дона Мадалена, ему есть чем поживиться в нашем пансионе! Он напал на золотую жилу, иначе и не скажешь. Ой, не могу, вы меня насмешили.
Мадалена тоже усмехнулась, сообразив, что она явно перегнула палку, однако продолжала упираться:
— А что? Бывают и такие воры, которые ничем не гнушаются. Кто знает, может и этот такой? Вынесет наши последние припасы и — поминай, как звали!
—  Дона Мадалена, успокойтесь. Все, что ему нужно в нашем пансионе, — это Нина! Вы разве не видите, как он за ней увивается?
—  Вижу, — мрачно произнесла Мадалена. — Это меня и пугает больше всего. Сначала я думала, что он обыкновенный бедняк. А теперь уже и не знаю, что хуже — голодранец или вор!..
Мариу хохотал над Мадаленой до колик в животе, но она все-таки сумела разбудить и в нем любопытство. Разумеется, Мариу не поверил в то, что Жозе Мануэл может быть вором, а просто заинтересовался, где этот парень берет деньги, если не работает и не имеет счета в банке. Может, он знает какой-нибудь секрет и поделится им с Мариу? Кому же не хочется легких денег!
Однако заговорить с Жозе Мануэлом на столь деликатную тему было непросто, и, возможно, Мариу даже не отважился бы подступиться к студенту с расспросами, если бы ему не помог случай.
В этом пансионе из всех бытовых удобств была только одна душевая кабинка, устроенная во дворе, и неудивительно, что к ней всегда выстраивалась длинная очередь, состоящая из лиц обоего пола. Молодые ребята при этом норовили подсмотреть в щелку, как моются женщины, а когда под душем оказывалась красавица Нина, то к желторотым юнцам нередко присоединялись и мужчины постарше.
И вот Жозе Мануэл однажды застукал такую компанию подглядывающих на месте преступления и разогнал их, пригрозив, что в другой раз поколотит каждого, кто посмеет подсматривать за Ниной.
Посрамленные мужчины и юноши отпрянули от щели, но в долгу не остались, заявив, что Жозе Мануэл сам, видать, не без греха, иначе откуда у него берутся деньги, если он нигде не работает.
Жозе Мануэл был не готов держать ответ, и, пока он соображал, как выйти из этой ситуации, не уронив лица, на выручку ему и пришел Мариу. Осадив мужчин грубым окриком, он заставил их умолкнуть, а с Жозе Мануэлом повел доверительную беседу:
—  Понимаешь, у нас тут живет особая категория людей, они знают, что деньги можно только заработать. А если нет работы, то и денег нет. Поэтому ты и вызываешь у них подо¬зрение. Хочешь или не хочешь, но тебе придется как-то им объяснить, на какие средства ты живешь. Может, объяснишь мне, и я сам им потом растолкую? А то доне Мадалене вообще пришло в голову, не вор ли ты...
— Какой кошмар! — схватился за голову Жозе Мануэл. — Она и Нине это внушает?
—  Да не волнуйся ты, Нина разумная девушка, она не примет всерьез эту чушь. Я тоже приструнил дону Мадалену, чтобы не болтала всякие глупости. Мало ли откуда у человека могут быть деньги! Может, раньше работал и скопил, а может, богатые родственники помогают студенту. Ведь так бывает, не правда ли?
— Да, со мной именно так все и было, — воспользовался подсказкой Жозе Мануэл. — Я работал вместе с отцом в пекарне и скопил себе денег на учебу. Но их оказалось мало, они вот-вот закончатся. Не знаю, что и делать. Университет бросать не хочется, а найти какой-то приработок сейчас практически невозможно.
—  Ну вот все и объяснилось, — с облегчением вздохнул Мариу. — Я рад, что не ошибся в тебе, и попробую подыскать для тебя работу. Пойдешь грузчиком на рынок? У меня там работает приятель, я поговорю с ним, если хочешь.
—  Грузчиком? — растерянно произнес Жозе Мануэл, никогда прежде не работавший физически. — А справлюсь ли я?
—  Справишься! — уверенно заявил Мариу. — Ты парень крепкий, плечистый, а главное, молодой и здоровый.
—  Ну что ж, я буду вам очень признателен, если вы устроите меня на рынок, — сказал Жозе Мануэл и, вспомнив о домыслах Мадалены, добавил: — Я буду просто счастлив поработать грузчиком! Но прежде чем пойдете к своему приятелю, объясните, пожалуйста, доне Мадалене, что я не вор, а то Нина уже стала меня сторониться, и я не мог понять почему.
Мариу сделал все, что обещал, и все, о чем просил его новый постоялец: и на работу его устроил, и с Мадаленой провел разъяснительную беседу.
— Вы можете быть спокойны, дона Мадалена, — сказал он ей,—и за свое имущество, и за свою дочку. Жозе Мануэл.— честный работящий парень, вполне достойный вашей Нины. Он вкалывает грузчиком на рынке, чтобы заработать себе на учебу и на пропитание.
— Много вы знаете, кто достоин моей Нины! — опять осталась недовольной Мадалена. — Выдумаете, на нее зарятся только, грузчики да те безобразники, что подглядывали в душе? Нет, сеньор Мариу, у моей Нины есть и приличные поклонники. Вы наверняка видели того сеньора, что приезжает к нам на роскошном авто? Видели? Так вот, этот сеньор —владелец ткацкой фабрики. Это вам не грузчик какой-нибудь! И этот сеньор очень любит Нину, он даже подарил ей квартиру в центре города и сам привез мне ключи!
— Вот как? — изумился Мариу. —Значит, вы от нас уезжаете? Рад за вас, хотя и жаль с вами расставаться..
Мадалена опомнилась, да было поздно. Слово, как известно, не воробей... И она резко включила задний ход:
—  Я вижу, сеньор Мариу, вы совсем нас не понимаете. Ни меня, ни мою дочь. Мы так воспитаны, что не можем принимать такие дорогие подарки... до свадьбы, разумеется.
—  Значит, Нина собирается замуж за этого богатого сеньора?
—  Нина пока что думает! — горделиво вскинула голову Мадалена, и тут Мариу поддержал ее:
— Это правильно. Девушке всегда стоит хорошенько подумать, чтобы не ошибиться с замужеством.
В этом заочном споре претендентов симпатии Мариу были на стороже Жозе Мануэла, и он счел необходимым предупредить его о богатом сопернике, соблазняющем Нину квартирой.
Жозе Мануэл, конечно, принял это к сведению, но не слишком обеспокоился, беспечно заявив:
—  У этого фабриканта практически нет шансов. Нина терпеть не может богачей!
Более опытный Мариу придерживался иного мнения на сей счет:
—  Нина, конечно, девушка принципиальная, это всем известно. Только если тот фабрикант западет ей в душу, то она, уверяю тебя, запросто полюбит и его миллионы. Сердцу не прикажешь!
Реакция Жозе Мануэла на это поучение удивила Мариу. Странный все-таки парень этот студент! Ему бы огорчиться, а он воскликнул едва ли не с восторгом:
— Спасибо, сеньор Мариу! Вы подарили мне надежду на успех. Все правильно: сердцу не прикажешь! И как я сам до этого не додумался?
—  Не понимаю, чему ты радуешься? — недоуменно уставился на него Мариу.
Жозе Мануэл вовремя смекнул, что он опять вывалился из роли, и поспешил исправить допущенную оплошность.
—  А что тут непонятного? — озорно усмехнулся он. — Все просто. У вас железная логика, сеньор Мариу. Если Нина полюбит меня, то заодно полюбит и мои грузчицкие мозоли! Верно?
— Все может быть,— согласился Мариу. — Только ты не расслабляйся, действуй! Тебе еще надо завоевать ее сердце, а это непросто.

Когда будет время, то выложите, пожалуйста, 3 том книги. У меня только два тома.

ОК. Спасибочки

Глава 28

На следующий день после свадьбы брата Беатриса стала собираться домой.
— Я переживаю за маму, ей сейчас тоже нелегко, — сказала она в свое оправдание.
Маурисиу промолчал, и это означало, что он не возража¬ет против решения сестры, а Катэрина принялась удержи¬вать Беатрису:
—  Но она же сама отказалась от вас! А сейчас, после нашей свадьбы, она еще больше злится...
— А ты помолчи! — одернула ее Констанция. — Молода еще рассуждать о том, что на самом деле может твориться в душе этой женщины. Беатриса права: мать всегда остается матерью, как бы она ни злилась на своих детей.
Получив неожиданную поддержку со стороны Констан¬ции, Беатриса еще больше утвердилась в своем решении и стала прощаться.
— Я помогу вам донести вещи, учительница! — вызвался Марселло.
Беатриса не отказалась от его помощи. Они дружно заша¬гали по направлению к кофейной роще, и там, в прохладной тени деревьев, Беатриса вспомнила, как утешал ее Марселло вчера во время свадьбы.
— Почему ты обо мне так заботишься? — спросила она его.
—  Потому что вы... Потому что я... — разволновался Марселло, подыскивая нужные слова и не находя их. — Нет, я не могу сказать, — наконец признался он в своей беспо¬мощности.
Сам того не ведая, он заинтриговал таким ответом Беат¬рису, и она попросила:
— А ты все-таки скажи!
—  Нет, не могу, — уперся Марселло.
—  Но почему? — недоумевала она.
—  Я боюсь вас обидеть, — потупился он. Теперь Беатриса уже не попросила, а потребовала:
—  Нет, ты скажи!
И Марселло опять пришлось изворачиваться, чтобы об¬лечь в иносказательную форму свое признание в любви, ко¬торым он так боялся обидеть Беатрису.
—  Ну понимаете, — начал он, — вы для меня... как луна на небе. К ней можно протянуть руку, но до нее нельзя до¬тронуться... Понимаете?
Его глаза при этом светились такой нежностью и любов¬ные, что Беатрисе не составило труда верно истолковать пред¬ложенный им образ.
— Да, я тебя понимаю, — сказала она волнуясь. — По-моему, это прекрасно — недосягаемая луна... А ты все же; попробуй, протяни к ней руки!
Не веря своему счастью, Марселло осторожно, как слепец, ощупывающий простирающееся перед ним пространство, вы¬тянул вперед обе руки и кончиками пальцев попытался дотронуться до Беатрисы.
А она, с замиранием сердца ожидавшая этого прикосно¬вения, в последний момент испугалась и отбежала от Мар¬селло на несколько шагов.
Все произошло так стремительно, что Марселло даже не успел огорчиться и, продолжая двигаться вперед с вытяну¬тыми перед собой руками, крикнул ей вслед:
— Я люблю вас, учительница!
Беатриса тотчас же обернулась и сама пошла ему на¬встречу.
— Не надо бояться любви, — сказала она, и в тот же миг их губы сами нашли друг друга и слились в жарком, но не¬умелом еще поцелуе.
Однако идти до дома Франсиски было довольно далеко и за время пути эти двое вполне освоили искусство поцелуя.

Франсиска же, как всегда в последние дни, за обедом вынужденно общалась с Жулией, и беседа у них шла на одну и ту же нескончаемую тему.
— Не представляю, как мои дети могут жить рядом с эти¬ми тупыми итальянцами! — говорила Франсиска.
А Жулия изо дня в день повторяла свою просьбу:
— Вы простите их, дона Франсиска, вам сразу станет легче.
— Нет, не прощу! Они сами сделали свой выбор, — неиз¬менно отвечала Франсиска и затем еще долго возмущалась чудовищным поступком своих неблагодарных детей.
В тот день, когда Беатриса была уже на пути к дому, обед у Франсиски проходил по устоявшемуся сценарию, и Жулия опять спросила:
—  А если я схожу к ним и узнаю, что они хотели бы вернуться домой, вы их простите?
Франсиска на сей раз несколько изменила привычный текст роли.
—  Не понимаю, — сказала она, — почему ты о них так печешься? Тебе-то какое дело до них?
— Ну как же я могу о них не беспокоиться? — изумилась Жулия. — Они ведь мои родственники!
От возмущения Франсиска даже вскочила из-за стола.
—  Как ты сказала? — угрожающе двинулась она на Жулию. — Что ты себе позволяешь, рабыня?
—  Я вам не рабыня! — вскипела Жулия, но тотчас же взяла себя в руки и продолжила невинным тоном: — Про¬стите, я оговорилась. Хотела сказать: «они мне как родствен¬ники».
Франсиска посмотрела на нее с недоверием, но тоже пред¬почла не обострять внезапно возникший конфликт.
А тут как раз домой вернулась Беатриса, и внимание Франсиски полностью переключилось на нее.
—  Здравствуй, мама, я вернулась, — сказала Беатриса с такой легкостью, словно пришла домой после обычной про¬гулки.
—  Напрасно, — невозмутимо ответила Франсиска, про¬должая пребывать в образе Железной Руки. — Можешь идти обратно.
Еще живя у Винченцо, Беатриса не раз представляла, что ее возвращение домой будет именно таким, и это ее пугало. Но теперь, после сладостных поцелуев с Марселло, жизнь предстала перед ней в новых, радужных, красках, и на этом фоне разрыв с матерью показался Беатрисе всего лишь нич¬тожно мелкой размолвкой, которую можно легко уладить. Поэтому она не испугалась грозного тона матери и не обиде¬лась на нее, а просто улыбнулась и сказала:
—  Да ладно, мама, не сердись. Я погорячилась, прости меня. Если бы ты знала, как я по тебе соскучилась!
Она подошла к Франсиске, собираясь обнять и поцело¬вать ее, но та все же отстранила ее рукой:
— Иди к себе в комнату, живи здесь, но никогда не заго¬варивай со мной об итальянцах!
—  Спасибо, мама, — ответила Беатриса, не желая с ней спорить.
Она отправилась в свою спальню, и вслед за ней туда прошмыгнула Жулия.
— Как я рада тебя видеть! — сказала она. — Я знала, что дона Франсиска тебя простит. Она и Маурисиу готова про¬стить, если он будет жить тут один, без Катэрины.
—  Он никогда на это не согласится.
— Да, пожалуй, — вынуждена была признать Жулия. — Но дона Франсиска очень переживает из-за Маурисиу, толь¬ко старается скрыть это. После вашего ухода она стала еще жестче обращаться с рабочими, срывает на них свое плохое настроение.
—  Мне жаль ее, — вздохнула Беатриса. ~ Если бы отец был жив, мама бы легче справилась с этими трудностями. Ей очень его недостает! Поэтому она до сих пор и носит траур. Хотя я, честно признаться, уже не могу видеть ее во всем черном.
— Да, можно было бы уже и снять траур, — поддержала ее Жулия? Как-никак три года прошло!
— Ну что ж, — развела руками Беатриса, — мой отец был замечательным человеком, он достоин такой верности.
Жулия на сей раз промолчала, а позже, пересказывая этот разговор своей бабушке Рите — старой негритянке, всю жизнь проработавшей служанкой в доме Марсилиу и по старости уступившей свой пост внучке, — заметила с усмешкой:
—  Беатриса не знает, каким на самом деле был ее отец!

* * *

Марселло примчался домой вприпрыжку, с улыбкой до ушей, и Констанция сразу же заподозрила, что это как-то связано с Беатрисой.
—  Перестань ухлестывать за учительницей! — строго ска¬зала она. — Хватит и того, что у меня зять из этой проклятой семейки!
—  Мама, ты зря беспокоишься, — чмокнул ее в щеку Марселло, а Катэрине тихонько шепнул: — Не могу же я сказать ей, что сегодня луна спустилась с небес и поцеловала меня!
—  Ты и правда будь осторожнее, — посоветовала ему Катэрина, — а то получится, как у меня с Маурисиу.
—  Но у вас же все хорошо кончилось! — возразил ей Марселло.
—  У нас все только начинается, — вздохнула Катэрина, успевшая понять уже в первый день после свадьбы, что ее жизнь с Маурисиу будет отнюдь не безоблачной.
Маурисиу тоже это понял, правда, не так скоро.
Поначалу он вел себя в доме Винченцо как гость: следуя своим давним привычкам, просыпался поздно, когда осталь¬ные члены семьи и Фарина уже вытирали десятый пот со лба, потом пил кофе, приготовленный Констанцией, потом читал, готовясь к вечерним занятиям в школе. И так, неза¬метно для него, наступало время обеда. Катэрина возвраща¬лась с плантации, они с Маурисиу целовались в своей комнате. А затем шли обедать.
Маурисиу садился за стол вместе со всеми, не испытывая угрызений совести оттого, что ест чужой хлеб, да его в этом никто и не упрекал. Но однажды он услышал, как Винченцо сказал Фарине:
—  Одни убытки у меня от Катэрины! Все деньги угрохал на свадьбу, а взамен получил только лишний рот.
—  Ничего, скоро у тебя появится богатый наследник! — засмеялся Фарина.
— Да, и его тоже надо будет кормить, — проворчал Вин¬ченцо. — А Катэрина через пару месяцев уже не сможет работать на плантации. Так что у меня будет полон дом на¬хлебников!
Маурисиу бросило в жар от этих слов тестя. Нахлебник! Это было сказано о нем, о Маурисиу! И этот горе-шутник Фарина мерзко хохотал, говоря о богатом наследнике. Ясно же, что он имел в виду не столько будущего ребенка, сколько самого Маурисиу — тоже богатого наследника, у которого нет в кармане ни сентаво, потому что мать не дает ему денег, а в школе он преподает бесплатно. Стало быть, все правиль¬но, он и есть нахлебник!
Признав справедливость этого, пусть и не высказанного ему в лицо, замечания Винченцо и Фарины, Маурисиу тем не ме¬нее затаил злость и обиду на тестя, и особенно почему-то на его дружка-остряка. Ходит тут, отпускает шуточки налево и направо, пристает к Маурисиу с расспросами о матери: почему она так долго носит траур, не собирается ли со временем выйти замуж?.. Как будто не знает, что любое упоминание о матери для Маурисиу болезненно. В общем, неприятный тип этот Фа¬рина!
Тот подслушанный разговор хоть и разозлил Маурисиу, но все же подтолкнул его к действию.
— Я пойду к матери и потребую у нее свою долю отцов¬ского наследства, — сказал он Катэрине. — Не могу я боль¬ше сидеть на шее у тебя и у тестя.
— Она прогонит тебя, — мрачно предрекала Катэрина. — Ты лучше попробуй освоить мотыгу, будем вместе работать на плантации.
— Да как ты не поймешь, что это не мое дело? Я никогда не работал на земле и вряд ли смогу этому научиться. Нет, я потребую у матери свою долю, а если получу отказ, то обра¬щусь в суд!
И он пошел к Франсиске.
А она, как и предсказывала Катэрина, встретила его в штыки:
— Я готова была простить тебя и принять в своем доме, но без той наглой итальянки, а ты пришел предъявлять мне иск?!
— Это не только твой дом, — поправил ее Маурисиу. — Я здесь вырос и тоже имею на него право.
— Нет у тебя никаких прав! Я лишаю тебя наследства! Теперь единственной наследницей будет Беатриса!
—  Мама, ты не имеешь права распоряжаться той долей имущества и капитала, которую я унаследовал по завещанию от моего отца. Она тебе не принадлежит. Ты можешь распо¬ряжаться только своей долей отцовского наследства. Можешь передать или завещать ее Беатрисе, и я не буду на тебя в обиде. Пойми, я претендую всего лишь на то, что положено мне по закону, и намерен отстаивать свое право в суде, если мы с тобой сейчас не договоримся.
Понимая, что закон на стороне Маурисиу и крыть ей нечем, Франсиска закричала в бессильной злобе:
—  Иди в суд, иди! Нанимай адвокатов, судись со мной! Но знай: пока я жива, ты от меня ничего не получишь! Ты вообще ни на что не имеешь права, потому что ты незакон¬норожденный!
Маурисиу остолбенел, услышав о себе такое.
—  Что ты сказала! Повтори, — произнес он глухо, зады¬хаясь от волнения.
Франсиска же продолжала неистовствовать:
—  Пожалуйста! Я могу не только повторить, но и пред¬ставить документальные доказательства, если дело дойдет до суда!
—  А ты представь их мне сейчас! Зачем же дожидаться суда? — поймал ее на слове Маурисиу, и Франсиска лишь теперь спохватилась, поняв, что в пылу гнева сказала лиш¬нее.
— Я не намерена больше с тобой объясняться, убирайся прочь из моего дома, наглец! — закричала она, сознательно форсируя голос и срываясь на фальцет. — И не смей никогда появляться здесь!
Она демонстративно покинула гостиную, а Маурисиу, прежде чем уйти, попросил Беатрису выяснить у матери, что же она имела в виду, когда сказала, что он незаконнорож¬денный.
Беатрису тоже это волновало, и она, выждав, пока мать немного успокоится, потребовала у нее объяснений.
— Не придавай этому значения, — устало ответила Фран¬сиска. — Просто он довел меня до безумия, я не владела собой от злости и огорчения. Вот и выпалила, имея в виду, что он мне больше не сын.
—  Но ты говорила о каких-то документальных доказа¬тельствах, — напомнила ей Беатриса.
—  Это я уже по инерции говорила, со злости. Не могла же я допустить, чтобы он со мной судился. Такого позора я бы точно не пережила!
— Но может, ты и впрямь выделишь Маурисиу его долю? Должен же он жить на какие-то средства...
— Нет, это исключено, — твердо ответила Франсиска. — Я буду стоять на своем и добьюсь того, что он вернется сюда один, без итальянки и ее отродья!

Объяснение, полученное Беатрисой от матери, внешне всех успокоило, но внутренне каждый считал, что у этой слу¬чайной проговорки должна быть другая — тайная — причи¬на, и пытался до нее докопаться.
Так, Беатриса стала выспрашивать у Жулии, не слышала ли та от кого-либо, что у Марсилиу есть незаконнорожден¬ные дети. Жулия в ответ испуганно мотала головой.
—  Нет-нет, я ничего не слышала, ничего не знаю! И ты не сомневайся. Маурисиу — сын дона Марсилиу, это точно.
А Маурисиу тем временем пристально изучал свое свиде¬тельство о рождении, выискивая там какую-либо юридичес¬кую закавыку или хотя бы банальную подчистку. Но документ был в полном порядке, придраться не к чему. И Маурисиу в сердцах отбросил его.
— Не хочу больше гадать на кофейной гуще! — сказал он Катэрине. — Даже если я их приемный сын или кто-то из родителей прижил меня на стороне, вне брака, все равно это теперь не имеет никакого значения. Вот он, официальный документ, где четко написано, что я сын Марсилиу и Франсиски ди Андради. То есть сын своего отца, который завещал мне часть семейного капитала. И, значит, у меня есть все права на этот капитал!
—  Ну так иди в суд, в чем же дело? — сказала Катэрина, не понимая, что же теперь может останавливать Маурисиу.
И он попытался объяснить ей причину своего промедления;
—  Думаешь, так легко затевать судебную тяжбу с собственной матерью? Ты поставь себя на мое место. Это же все равно как если бы ты судилась с доной Констанцией.
Катэрина вошутилась:
—  Ну ты и сравнил! Моя мать не выгоняла меня из дома и не отбирала последний кусок хлеба. Наоборот, она отдает нам все, что у нее есть, и кормит нас обоих! А твоя...
— Прошу тебя, не говори больше ничего, а то мы серьез¬но поссоримся, — остановил ее Маурисиу. — И никогда не попрекай меня куском хлеба! Пойми, я не могу сейчас су¬диться с матерью, потому что надеюсь еще все уладить путем переговоров. Ей ведь тоже не хочется доводить дело до суда, к чему ей такой позор! А пока она упорствует, я действитель¬но возьму в руки мотыгу или лопату и, уж как сумею, буду отрабатывать свой хлеб!
Он был так уязвлен, что и впрямь схватил лопату и по¬шел разгребать кучу навоза, с непривычки набивая кровавые мозоли на своих изнеженных руках.
Увидев, как неуклюже зять управляется с лопатой, Винченцо выплеснул свое раздражение на Катэрину:
—  Ты можешь объяснить, что означает этот цирк? Твой муженек вздумал потешать людей? Что ж, он достиг своей цели: Фарина вон за живот держится от смеха. А мне вовсе не смешно!
— Папа, на тебя не угодишь, — вступилась за мужа Катэ¬рина. — То ты его бездельником обзываешь, то циркачом. Пусть Маурисиу работает как умеет!
—  А он что, уже не собирается отвоевывать свою долю наследства, если взялся за лопату?
—  Почему? Собирается! Только не хочет идти в суд. И я его понимаю: на это сложно решиться. Какой бы гадиной ни была Железная Рука, для Маурисиу она прежде всего мать!
—  Как ты его, однако, защищаешь! Молодец! — одобри¬тельно покачал головой Винченцо, хотя и не разделял мне¬ния дочери. — Судиться с матерью, конечно, последнее дело, но я думаю, Маурисиу просто боится, что на суде выплывет вся правда и его признают незаконнорожденным.
— Папа, и ты уже все знаешь? — расстроилась Катэрина. — Я же просила маму держать язык за зубами! Больше ничего не стану ей рассказывать!
— Да как же она могла молчать, если мы выдавали тебя за отпрыска богатой сеньоры, а он оказался вообще невесть чьим сыном?
—  Папа, это недоразумение, у Маурисиу есть документ, где черным по белому написано, что он — сын Франсиски и ее покойного мужа!
—  Нет, в этой семейке явно что-то нечисто, — остался при своем мнении Винченцо. — Франсиска Железная Рука не могла ляпнуть это просто так, по глупости. Значит, там наверняка есть какая-то тайна.

Глава 30

Печальное известие получил Тони из Италии; от сердечного приступа умерла его мать. Дженаро написал об этом скупо, в нескольких строках — но все же написал, забыв былые распри!
Тони стало нестерпимо жаль старика, и он написал ему ответное письмо, в котором уговаривал Дженаро не сидеть одиноко в осиротевшем доме, а ехать к сыну в Бразилию.
Тони не мог знать, что этому письму суждено разминуться с его отцом на встречных курсах, поскольку Дженаро к тому времени уже успел заколотить свой дом и отправиться на пароходе в Бразилию.
— Мне тут больше делать нечего, Розинела, - бормотал он на могиле жены перед отъездом. — Или туда, в Сан-Паулу, или — к тебе, Роза! Но ты хотела, чтобы мы уехали к нашему сыну, поэтому я постараюсь исполнить твою волю.
Незадолго до отъезда Дженаро его навестила Мария.
—  Мы виделись с сеньорой Розой в церкви за несколько дней до ее смерти. Я была там с сыном, и она все-таки успела посмотреть на своего внука. А теперь я хочу и вам его показать. Вот он какой, смотрите! Сынок, это твой дедушка! Он скоро поедет к твоему папе и передаст ему от нас привет.
—  Ты же сама говорила, что отец твоего ребенка — фашист. Мы так и написали Тони.
— Это неправда, и вы не могли ему это написать, — огорчилась Мария. — Посмотрите на мальчика. Он же похож на Тони и... на вас!
— Но ты же все равно теперь жена того проклятого фашиста, и твой сын носит его фамилию, значит, это не мой внук!
Мария печально покачала головой:
— Да, я жена Мартино. Так распорядилась судьба. Но я всегда любила и люблю Тони, и мой малыш — его сын!
—  Пусть даже так, — смягчился Дженаро. — Но у Тони там тоже есть семья, возможно, скоро появятся дети, и я считаю, ему не надо знать, что в Италии у него есть сын, который носит фамилию фашиста. Никогда я ему этого не скажу!
Отправляясь в Бразилию, Дженаро взял первое попавшееся письмо Тони из небольшой стопки писем, которые бережно хранила Роза, и теперь, добравшись до Сан-Паулу, пришел по тому адресу, который был указан на конверте, — в бывшую мастерскую Агостино.
Однако сына он там не нашел, поскольку к тому времени жизнь Тони во многом изменилась. Купив пробную партию кубков, он так и не продал ни одного и вынужден был распрощаться с этой затеей. А Эзекиел стал перестраивать помещение мастерской под магазин и даже успел нанять новых швей и продавцов — так, к нему на работу устроились Соледат и Маноло.
Дженаро не повезло дважды: во-первых, он взял с собой не тот адрес, по которому теперь проживал его сын, а во-вторых, пришел в бывшую мастерскую в тот момент, когда там работали только маляры, ничего не знавшие о Тони.
— Да, — сказали они Дженаро, — мы слышали, что здесь раньше будто бы работал какой-то художник. Но он уехал из Бразилии, а дом у него купил один торговец, но мы его тоже не знаем, нас прислал сюда делать ремонт наш начальник.
Дженаро опечалился. Где же теперь искать сына? Куда идти? Сан-Паулу город огромный, это не Чивита, где все друг друга знают...
День близился к концу, Дженаро устал с дороги, ему надо было найти место для ночлега.
И он вошел в пансион доны Мариузы, где ему любезно предоставили комнату на одном этаже со студентами — друзьями Жозе Мануэла.
Студенты поначалу восприняли Дженаро с опаской: какой-то странный угрюмый старик, на лице которого постоянно написано недовольство. Но когда они узнали от Мариузы его печальную историю, то сами стали помогать Дженаро в поисках сына.
Поиски эти пока были безуспешными, но Дженаро привязался к молодым людям и однажды, желая сделать для них что-то приятное, сел за пианино, стоявшее в гостиной пансиона, и заиграл те самые мелодии, которые когда-то строго запрещал играть сыну.
—  Мы и не знали, что вы такой классный пианист! — сказал ему Маркус.
— Это же моя профессия, — пояснил Дженаро. — Я всю жизнь провел за инструментом.
— Так вы и сейчас могли бы зарабатывать игрой на фортепьяно, — подсказал ему Маркус. — А то я слышал, что у вас уже кончаются деньги.
— Да, это так, — нахмурился Дженаро. — Скоро мне будет нечем платить за ночлег. Но во времена кризиса пианисты никому не нужны. Я уже заходил в музыкальный магазин тут неподалеку, предлагал свои услуги. Мне разрешили поиграть там на рояле и даже немного денег за это заплатили, но сказали, что у них уже есть постоянный пианист.
— Ну вот видите, не все так плохо, как вам представляется, — сказал Маркус. — Выходит, пианисты еще кое-где нужны. Значит, просто надо искать.
И вскоре он, смущаясь и переминаясь с ноги на ногу, предложил Дженаро поработать пианистом в... публичном доме!
— Я понимаю, это может вас шокировать, — говорил он, — но за неимением другой работы можно и там какое-то время поиграть, не правда ли?
— Да я уже готов работать где угодно, — обреченно махнул рукой Дженаро.
Маркус обрадовался:
— Вы не волнуйтесь, вам не надо будет окунаться в, скажем так, своеобразную жизнь этого заведения. Рояль стоит в холле, куда приходят клиенты. Вы будете видеть только их и, собственно, для них и будете играть. Кстати, большинство из них — вполне респектабельные люди.
— А ты что, часто там бываешь? — не смог скрыть своего осуждения Дженаро.
Маркус залился краской:
—  Нет, просто у меня там работает знакомая девушка, Жустини.
Позже Мариуза рассказала Дженаро о трагической любви Маркуса к проститутке Жустини. А заодно рассказала и о романтической любви другого своего постояльца — Жозе Мануэла.
—  Представляете, сеньор Дженаро, — говорила она, — из-за этой девушки он переселился с бедный квартал, стал работать грузчиком, хотя отец у него — крупный промышленник в Рио. Он приезжает сюда, ищет сына, как вы, а я вынуждена скрывать от него правду, потому что Жозе Мануэл меня об этом просил.
— Но это же так жестоко! — возмутился Дженаро. — Отец страдает, его нельзя держать в неведении!
— Я тоже так считаю, — вздохнула Мариуза, — но Жозе Мануэл боится, что сеньор Антониу силой увезет его домой, в Рио. А он не хочет расставаться с любимой девушкой!
— Ну и пусть не расстается, если не хочет. Отец тоже сможет это понять. Я уверен, — сказал Дженаро. — Этот сеньор Антониу сейчас здесь, в Сан-Паулу? Я сам ему все расскажу!
— Нет-нет, не надо, — испугалась Мариуза. — Я никогда не лезу в личную жизнь своих постояльцев, за это они и ценят мой пансион. Да и сеньора Антониу сейчас здесь нет, он уехал в Рио.
Дженаро стал работать пианистом в публичном доме, у него появились деньги, и настроение его заметно улучшилось. Но незнакомый ему сеньор Антониу, этот несчастный отец, не давал покоя Дженаро. И он, расспрашивая Маркуса о любимой девушке Жозе Мануэла, выспросил, где она живет и как ее зовут. А когда отец Жозе Мануэла снова приехал в пансион, Дженаро сообщил ему все эти сведения.
— Я тоже ищу своего сына, и мне понятно ваше состояние, — пояснил он мотивы своего неоднозначного поступка. — Хочется надеяться, что когда-нибудь и мне кто-то вот так же поможет найти моего Тони.

В пансионе, где жила Нина, тоже произошло много перемен. Прежде всего она поняла, что ей очень нравится Жозе Мануэл, и он теперь был на седьмом небе от счастья. Правда, времени на общение с Ниной у него было мало, поскольку он продолжал работать грузчиком и учебы в университете тоже не бросал.
О притязаниях Умберту Нина рассказала Жозе Мануэлу все, без утайки, и он решил сам по-мужски поговорить с соперником, если тот еще раз посмеет заявиться к Нине домой.
И такой случай Жозе Мануэлу вскоре представился.
Зная, что днем Нина не бывает дома, Умберту заехал к ней вечером, и предложение у него на сей раз было вполне приличным:
— Я приехал, чтобы пригласить тебя обратно на фабрику, — сказал он Нине. — Там освободился станок.
Разговор этот происходил в комнате Нины, где присутствовала также и Мадалена. Опасаясь, что дочь может ответить отказом, она поспешила опередить Нину:
- Спасибо, сеньор Умберту, вы к нам так добры! Нина обязательно пойдет работать к вам на фабрику. Правда, дочка? Нина еще не успела ничего ответить, как в комнату ворвался Жозе Мануэл и без всяких объяснений стал выталкивать оттуда Умберту:
— А ну убирайся отсюда! И забудь дорогу в этот дом! Умберту и не подумал следовать его приказу.
— Кто это такой? — спросил он. — Нина, скажи, что этот хулиган тут делает?
—  Нина, помолчи, — скомандовал Жозе Мануэл. — Я сам ему все объясню.
Мадалена тем временем подняла крик:
— Сам убирайся отсюда, голодранец! Или я вызову полицию! Сеньор Умберту предлагает Нине хорошую работу на фабрике! А что ей можешь предложить ты?
Она встала между мужчинами, пытаясь заслонить собой Умберту и поколачивая своими мощными кулаками прачки не желавшего отступать Жозе Мануэла.
Нина попробовала перекричать Мадалену:
—  Перестаньте! Дайте мне сказать хоть слово! Все разом умокли, и она продолжила: — Я не собираюсь возвращаться к вам на фабрику, сеньор Умберту. И прошу вас больше не приезжать сюда. А тебе, Жозе Мануэл, спасибо. Такой защиты мне всегда не хватало.
— Теперь она у тебя будет всегда, — пообещал он и, обернувшись к Умберту, добавил: — Надеюсь, ты все понял? Если еще раз сунешься к Нине, будешь иметь дело со мной!
Умберту вынужден был уйти ни с чем.
А на следующий день к Нине пришла Эулалия, которая теперь работала на фабрике под покровительством Силвии, и сообщила неожиданную новость:
— Сеньора Силвия хочет с тобой познакомиться и предложить тебе хорошую работу. Я рассказала ей все о тебе. Ты уж прости, и о ключах от квартиры тоже...
— Зачем? — огорчилась Нина. — Ей же больно слышать подобные вещи! И потом, я ведь не взяла эти проклятые ключи.
— Я ей так и сказала. Поэтому она сразу прониклась к тебе симпатией и у нее возникла идея насчет хорошей работы для тебя.
— Я только вчера отказалась идти туда из-за Умберту, — сказала Нина. — Нет, и к Силвии я не пойду.
— Ты забываешь, что фабрика принадлежит не ему, а ей. Силвия там хозяйка! Я вот работаю у нее, и Умберту ко мне не пристает. Пойдем, тебе же нужна работа! — уговаривала ее Эулалия.
Нина заколебалась:
—  Разве что отнесу ей эти ключи...
— Нет! Не смей! — вклинилась в их разговор Мадалена. — Сеньор Умберту дал эти ключи мне, и я их сохраню! Мало ли как может обернуться жизнь? Может, мы с тобой еще туда и переедем.
—  Кстати, эта квартира тоже принадлежит Силвии, она сама мне сказала, — внесла ясность Эулалия.
—  Ну тогда я просто обязана вернуть ей эти ключи, — приняла окончательное решение Нина.
Она пошла к Силвии, и та предложила ей работать на фабрике администратором с достаточно широкими полномочиями. Нина согласилась, и теперь ей только оставалось объясниться с Жозе Мануэлом, которому наверняка будет непонятна такая непоследовательность Нины. По дороге домой она обдумывала аргументы, с помощью которых надеялась убедить Жозе Мануэла в правильности своего решения. Должен же он ей поверить, что она пошла туда не из-за Умберту!
А между тем во двор пансиона, где жила Нина, въехал роскошный «мерседес» — это сеньор Антониу с подачи Дженаро добрался наконец до своего сына.
Выйдя из автомобиля, он спросил у Мадалены, развешивавшей во дворе белье, не знает ли она, в какой комнате живет Жозе Мануэл.
Мадалена очень удивилась: зачем такому важному сеньору понадобилась эта голь перекатная? Что у них может быть общего? Возможно, Жозе Мануэл интересует этого господина как грузчик?
- А, этот голодранец? — бросила она с пренебрежением. — Знаю! Он живет в пятнадцатой комнате на втором этаже. Вы хотите нанять его как грузчика?
Сеньор Антониу вынужден был осадить ее.
—  Мой сын не голодранец, — сказал он строго. — А за подсказку спасибо.
Мадалена с изумлением смотрела, как грузный сеньор Антониу взбирается по хлипкой деревянной лестнице на террасу второго этажа, и не могла поверить, что все это происходит наяву. Жозе Мануэл — сын богатого сеньора?! Бред какой-то! Может, незаконнорожденный сын?
Сеньор Антониу тем временем спустился вниз, не застав Жозе Мануэла дома. И поскольку во дворе, кроме Мадалены, никого не было, вновь подошел к ней.
—  Простите, а вы не знаете, в какое время его можно застать дома?
—  Приезжайте вечером, — охотно ответила Мадалена. — Когда рынок закрывается, он и приходит домой. А это правда ваш сын?
—  Да, — раздраженно ответил Антониу. — Может, вы знаете, и на каком рынке он работает?
—  Нет, к сожалению, не знаю, — развела руками Мадалена. — Зато я могу передать ему, что вы приезжали.
—  Не надо, прошу вас! — отказался от такой услуги Антониу. — А то он, чего доброго, и отсюда сбежит. А я должен увезти его домой.
«Ну вот, — с огорчением подумала Мадалена, — как только выяснилось, что этот голодранец на самом деле богат, так его тут же хотят увезти. Надо предупредить Нину, пусть не зевает!»
И, едва Нина вернулась домой, Мадалена принялась наставлять ее на путь истинный:
—  Он, конечно, с большими странностями, этот Жозе Мануэл: таскать на себе мешки и бочки — при таком богатом отце! Но ты не упускай его! Ты должна опередить этого сеньора и сказать Жозе Мануэлу, что любишь его. Он в тебе души не чает, я же вижу. Вот пусть и увезет тебя с собой на «мерседесе»!
—  Мама, я слышать не хочу об этом лжеце! — сердилась Нина. — Зачем он водил меня за нос, зачем разыгрывал комедию?
—  Не знаю. Я же говорю, что он малость с прибабахом. Но тебе же он до сих пор нравился! Так в чем же дело? Главное, что отец от него не отказывается. Ты бы видела, на какой шикарной машине он сюда приезжал! Сеньору Умберту такая и не снилась!
—  Мама, помолчи! — взмолилась Нина. — Тебе бы только выдать меня за богача. А какой он человек — не важно.
—  Нет, ты не права, — продолжала спорить с ней Мадалена. — Я как раз считаю, что вы с Жозе Мануэлом очень подходите друг другу. Он сдуру в грузчики подался, а ты у меня тоже ненормальная, если отказываешься от богатства.
Они долго спорили, но так и не пришли к соглашению.
А потом Нине пришлось еще и выдержать трудный разговор с Жозе Мануэлом, который наотрез отказался ехать вместе с отцом и, проводив его, пришел объясниться с Ниной.
— Теперь ты уже все знаешь, и мне больше незачем скрывать, что я поселился здесь из-за тебя. И грузчиком стал только потому, что ты не любишь богатых. Прости. Хотел тебе понравиться...
— Я почти влюбилась в тебя, — призналась Нина. — Но ты своей чудовищной ложью убил то чувство, что зарождалось во мне! Уходи, я не хочу тебя видеть.
—  Но все еще можно поправить, — не отступал Жозе Мануэл. — Мой отец вовсе не эксплуататор, как ты думаешь. Этот капитал он заработал собственным горбом. Работал на плантации, выращивал кофе. А когда в стране разразился кризис — занялся хлебопечением и преуспел в этом деле. Теперь у него целая сеть пекарен...
—  Дальше можешь не рассказывать, и так все ясно, — прервала его Нина.
—  Нет уж, ты послушай, потому что я не сказал самого главного. Мой отец всегда заботился о своих рабочих. Они имеют хорошие заработки, он оплачивает им отпуска, выдает пособия по болезни, а женщинам — по беременности. При каждой фабрике есть детские ясли, где кормящие матери могут оставлять своих младенцев с нянями, а для детей постарше — садики...
Он так увлекся, что не заметил перемену в настроении Нины, которая теперь слушала его с огромным интересом.
— Неужели это правда? — спросила она. — У нас на фабрике ничего подобного не было.
—  Если не веришь, можешь съездить со мной в Рио и увидеть все собственными глазами.
— Да, мне бы очень хотелось на это посмотреть, — сказала она, к большой радости Жозе Мануэла. — Знаешь, сегодня сеньора Силвия, хозяйка ткацкой фабрики, предложила мне работать там администратором. И я думаю, вот бы нам завести такие же порядки, как у твоего отца! Сеньора Силвия мне очень понравилась, она тоже не похожа на эксплуататоршу. Мне кажется, она согласится облегчить труд ткачих. Я, во всяком случае, буду настаивать на этом...

Глава 32

Между Франсиской и Винченцо шла настоящая война. Франсиска вооружила своих людей, грозила, что снесет ограду, разделяющую фазенды, и заберет принадлежащую ей землю.
Винченцо вооружать было некого, хотя Гаэтано и предлагал ему свои услуги, однако Винченцо не торопился ими воспользоваться. Он прекрасно понимал, что, если дать Гаэтано волю, дело может дойти и до смертоубийства, поскольку Катэрина вновь помирилась со своим драгоценным Маурисиу. Винченцо хоть и недолюбливал зятя, считая его слабаком, если тот не мог целый день под палящим солнцем махать мотыгой и таскать на себе мешки с фасолью и кукурузой, но все равно ценил его выше сынка предателя Адолфу. От предателей только и жди, что предательства, как от апельсинового дерева апельсинов. Поэтому Винченцо и не хотел иметь никакого дела с отпрыском бывшего приятеля и держал грубого неотесанного парня на расстоянии.
Не собирался Винченцо вооружаться и сам, хоть и грозил когда-то сеньоре Железной Руке дрыном. Чтобы закончить войну, которую затеяла глупая баба, нужно было найти радикальное средство.
Фарина все расписывал выгоды животноводческого хозяйства.
— Мясо всегда в цене, — твердил он. — Не то что кофе! Ты заработал за это время хоть рейс лишний?
Нет, Винченцо ничего за это время не заработал. Наоборот, прожил то немногое, что у него еще оставалось. И семья у него увеличилась. Поэтому волей-неволей он все чаще подумывал, что скорее всего ему и в самом деле придется расстаться со своей землей. Да и была ли своей эта земля?
С тех пор как Франсиска заявила ему, что каждое третье зернышко, каждая третья курица принадлежат ей, и она спросит за них отчета, с тех пор как она принялась донимать его своими требованиями и распоряжениями, Винченцо перестал себя чувствовать хозяином на своей земле. Хотя сам себе в этом не признавался. Сопротивлялся, как мог. Противостоял сеньоре Железной Руке всеми силами, а главное, чувством юмора, но понял: договориться с ней невозможно. Фарина же всячески уговаривал его пойти навстречу новой родственнице, убеждал отказаться от кофе, который все равно не приносит дохода, расписывал, какие можно будет купить на полученные деньги пастбища, каких замечательных бычков можно будет на них растить.
Винченцо умом понимал доводы Фарины, но ни бычки, ни коровы не были ему по душе. Тяга земли была сильнее, земля держала и не отпускала его.
И все-таки Винченцо преодолел эту тягу: решил дать согласие на продажу. Фарина одобрил его решение. Он считал, что на этой продаже Винченцо только выгадает.
—  Я не Адолфо, на меня ты можешь положиться. Как только получим деньги, поедем и выберем самое лучшее пастбище для самых лучших бычков.
Старинные приятели поглядели друг на друга с улыбкой: сколько прожито вместе! И вместе они двинутся дальше, чтобы все-таки отвоевать свою долю счастья!
Наконец Винченцо сообщил жене:
— Кофейных баронов из нас не вышло! Посмотрим, может, получатся короли скота!
Констанция расстроилась, узнав о решении мужа. Сколько сил они положили на то, чтобы здесь обжиться, и снова все бросать, все оставлять? Начинать все сначала? Правда, эта фазенда не принесла им ни богатства, ни счастья. Зато нашла свою судьбу Катэрина. Вышла замуж, ждет ребенка! А Марселло? Как скажется на судьбе детей решение отца?!
Мать не зря волновалась о судьбах детей. И Катэрине, и Марселло всерьез предстояло подумать о будущем. Как лучше поступить Катэрине? Может быть, уехать вместе с Винченцо подальше от Франсиски? И уговорить ехать с ними Маурисиу? Или навсегда расстаться с ним? Осуществить то, чем она ему грозила?
Но примирение было так сладко! Такой покой, такая любовь разлились на душе Катэрины после того, как они помирились. Она любила Маурисиу, одного его и никого больше. Ей было даже странно, как могла она хоть краешком глаза взглянуть благосклонно на Гаэтано. Значит, нужно уговорить Маурисиу ехать с тестем! И там на новом месте им самим строиться, заводить хозяйство и заниматься им?..
Катэрина мучительно размышляла о том, чего хотела бы для себя в будущем. Для себя, своего ребенка и мужа Маурисиу.
О том же самом и так же мучительно размышлял и Марселло.
А Фарина с Винченцо приготовились нанести Франсиске решающий удар: предложить ей мирные переговоры и тем самым покончить с военными действиями.
Сочтя, что пятница — благоприятный день, потому что она под знаком богини любви Венеры, Фарина и Винченцо отправились к доне Франсиске.
—  Мы с тобой, как два голубка, несущие оливковую ветвь, — пошутил Фарина, поглядев на коренастого здоровяка Винченцо, и оба они громко расхохотались.
Друзья особенно не рассчитывали на благожелательную встречу и не просчитались: Франсиска не пожелала их принять.
Одно упоминание об итальянцах приводило Франсиску в ярость. На это были особые причины. Именно они и заставляли ее с такой настойчивостью желать избавления от соседства с итальянцами. Ее выводила из себя любовь Маурисиу к Катэрине, она не могла простить ему этой женитьбы.
—  Итальянцы, проклятые итальянцы, — шептала она, расхаживая по кабинету,
И ее старые сердечные раны, о которых она старалась забыть, начинали вновь ныть и саднить. Вся беда была в том, что никто на свете не избавлен от низменных склонностей и недостойных страстей: закрывай на них глаза, не закрывай, но они были, были! Были они и у ее мужа, который считался идеальным семьянином: он любил негритянок! А как ценила Франсиска добродетель! Как ей хотелось достойно выдать замуж дочь и женить сына! Эта было ее самой заветной мечтой! Но жизнь разбила эту мечту! Проклятые итальянцы! Она их ненавидела. В них, этих итальянцах, таились все соблазны и все пороки, они умели возбуждать страсти, они сеяли вокруг себя беспорядок, потому что страсть ломает любой порядок. От них, как от чумных, нужно было держаться подальше. А ее дети поддались этим прирожденным соблазнителям. Попали им в лапы. Стали их жертвами.
— У меня не будет внука-итальянца! Не будет никогда! — шептала она. — Я их знать не хочу. На порог не пущу! Ни ребенка! Ни мамашу!
И все-таки Франсиска опять поддалась ненавистному обаянию итальянцев. Выглянув в окно, она увидела Фарину, поза его выражала покорность, он стоял, опустив голову и писал записку. Франсиска почувствовала торжество. Она, и не кто иной, была хозяйкой положения. В записке Фарина умолял о короткой встрече, ровно на две минуты, и Франсиске захотелось насладиться своим торжеством. Она позволила им войти в гостиную, не сомневаясь, что они пришли капитулировать, устрашенные ее военными действиями.
В общем, она не ошиблась.
—  Мы согласны продать свои доли, — с порога заявил Винченцо, — и хотели бы знать, сколько времени уйдет на оформление документов и когда мы получим деньги.
Восторг победы засветился в глазах Франсиски. Но она хотела насладиться своей победой, растоптать и унизить этих людей. Она хотела взять реванш, проиграв Фарине прошлый раунд. К тому же она была убеждена, что сгоряча дала слишком много денег Адолфо. Но тогда она была готова на все, ей было необходимо разделить партнеров. — Свои сто тысяч рейсов каждый вы сможете получить через неделю, — высокомерно заявила она.   .
Услышав названную сумму, Фарина и Винченцо переглянулись, они не были готовы к тому, что сеньора Железная Рука будет менять свои условия, как перчатки. Винченцо несколько растерялся, зато Фарина сразу почувствовал боевой задор.
—  Речь шла о совершенно иной сумме. Мы хотим получить столько же, сколько получил наш компаньон, — весело заявил он, приготовившись к длительной дуэли.
— Вы слишком долго думали, — с неприятной усмешкой ответила Франсиска. — Вы упустили время. Идет инфляция, земля сильно подешевела.
Партнеры переглянулись: похоже, воинственная сеньора еще не утолила свой пыл и хочет разжечь и в них желание воевать.
— Мы возьмем ее лаской, — шепнул Фарина Винченцо. — Предоставь дело мне.
— Но не за два же дня! — мягко возразил он, поворачиваясь вновь к Франсиске. — Совсем недавно вы предлагали нам устраивающую нас сумму и мы приготовились разойтись полюбовно, и вдруг... Но я вас понял и очень вам за это благодарен: вы оценили меня по достоинству, дорожите моим обществом, не хотите со мной расставаться, не правда ли?
Фарина смотрел на Франсиску с таким откровенным желанием, в его тоне звучал такой откровенный призыв, что у нее сначала загорелась мочка уха, а потом все лицо вспыхнуло до корней волос. Почувствовав жар и волнение, она пришла в ярость. Как он смеет, этот негодяй?! Всякий раз подчеркивает, что он — мужчина, а она — женщина. Обращается с ней то как с неопытной девчонкой, то как с королевой, но она всякий раз оказывается перед ним беззащитной и попадает впросак. Его следует поставить на место!
Рядом с Фариной Франсиска теряла присущую ей уверенность и не могла простить этого ни ему, ни себе. Однако ярость не лучший советчик, она не находчива, и Франсиска вновь не нашла ничего лучшего, как прибегнуть к угрозам.
— Вы отказываетесь? Завтра же я присылаю своих людей! Разбираю изгородь! Мне надоели ваши фокусы! Я готова оформить купчую как можно скорее! Но цену назначаю я, а не вы! — повысила она голос почти до крика.
— Разбирайте! Между нами не должно быть никаких преград! — радостно откликнулся Фарина. — Я чувствую, что их и так уже нет между нами.
Он подошел к Франсиске совсем близко, еще секунда, и он взял бы ее за руку...
Она отдернула руку, отстранилась, тут же поняла, что опять невольно ответила на признания Фарины.
— Убирайтесь! — яростно прошипела она. — Я... я...
— Я забочусь только о своем друге Винченцо. От вашего имени я выплачу ему ту же сумму, что вы выплатили нашему бывшему компаньону Адолфу, и мы останемся с вами наедине, без всяких посредников, — голос Фарины уже нежно журчал, в нем было столько обещаний нежности, ласки...
Франсиска едва не застонала: Господи! Зачем ей еще и это испытание! Если бы не подлость предыдущего владельца, который ни за что не хотел продать ее мужу землю, фазенда давно принадлежала бы им и задешево! Но теперь она готова была на все, лишь бы никогда больше не видеть рядом ненавистных итальяшек!
Она на секунду закрыла глаза, постояла, совладала с собой, и вновь сделалась сеньорой Железной Рукой, умеющей добиваться желаемого.
— Так и быть, я куплю у вас землю на прежних условиях, учитывая ваше бедственное положение, — она сделала ударение на слове «бедственное» и высокомерно взглянула на Фарину. — Я могу себе это позволить! — И опять высокомерно взглянула на Фарину.
Он должен видеть, что не смутил ее своими подходами, что ее женская сущность по-прежнему для него недоступна.
Высокомерие Франсиски ничуть не смутило Фарину, он смотрел все с той же ласковой улыбкой.
Кисло улыбнулась и Франсиска, она пообещала оформить документы как можно скорее и уже от души пожелала обоим счастливого пути, мысленно посылая их ко всем чертям собачьим.
—  Надеюсь, вы дадите нам время на переезд? — поинтересовался Винченцо.
—  Безусловно, — пообещала Франсиска. — Но я заинтересована, чтобы вы уехали отсюда как можно скорее.
Мужчины откланялись и вышли.
—  Ну вот, старина, дело сделано и на самых выгодных для тебя условиях, — проговорил Фарина. — Не знаю, продвинулся ли я со своими планами, но ты с такими деньгами можешь продвинуться очень далеко!

На следующий же день Франсиска отправилась в город оформлять документы, радуясь тому, что семейство Винченцо отправится в путь в самом скором времени и Бог избавит ее от беременной Катэрины и нежеланного ребенка. В согласии на сделку Винченцо Франсиска видела благословенный перст судьбы.
Но Маурисиу, как только узнал от матери, что ненавистные итальянцы наконец сдались, поспешил к Катэрине. Он был настроен решительно.
— Я не позволю тебе никуда ехать, моя любимая, — сказал он, нежно обнимая Катэрину. — Мы с тобой муж и жена и не расстанемся никогда! Ты же понимаешь, что я никуда тебя не отпущу.
—  Отец и Фарина собираются уезжать. Поедут смотреть землю, которую могли бы купить, — отвечала Катэрина. — Я не знаю, что нам делать. Может, лучше уехать с моей семьей? Твоя мать никогда не захочет признать меня невесткой.
— Да, от моей матери трудно ждать понимания, она человек жесткий и бессердечный, — со вздохом признал Маурисиу. — Но это ничего не значит. Треть имения принадлежит мне по праву и перейдет по наследству к моему сыну, так что ты рано или поздно будешь в нем хозяйкой. Сколько бы моя мать ни грозила лишить меня наследства, она на это не имеет права: то, что оставил мне отец, принадлежит мне и только мне. Рано или поздно мать смирится с моим решением, вот увидишь. Я не хочу раздражать ее, но и уступать ей не намерен! Мы с тобой останемся и будем жить на нашей фазенде.
—  Но может быть, нам лучше уехать всем вместе? Может, и ты поедешь с нами? — спросила Катэрина. — Там, на новом месте...
— Нужно будет строиться и устраиваться. Там будет много тяжелой работы. А тебе предстоит рожать. Нет уж, нам лучше остаться в обжитых местах. По крайней мере, таково мое мнение, — настаивал на своем Маурисиу. — Если мы сейчас уедем отсюда, то уже никогда не вернемся, я это чувствую. За свое будущее я должен бороться здесь и сейчас.
Маурисиу говорил так решительно, с такой убежденностью, что тревога Катэрины отступила, на губах ее появилась слабая улыбка, в сердце затеплилась надежда. Ей были отрадны забота и решительность Маурисиу.
«Если люди любят друг друга, то они всегда найдут выход, даже когда весь свет против них!» — подумала она.
—  Я приеду за тобой к вечеру, — пообещал он. — Будь, пожалуйста, готова, мы начинаем с тобой новую жизнь!
После разговора с любимым Катэрина повеселела. Она положилась на решение Маурисиу и сообщила матери, что вновь переезжает к мужу. Констанция только покачала головой.
—  Постарайся ужиться с ним, дочка. Когда нас рядом не будет, тебе некуда будет деться!
—  Постараюсь, мамочка! — Катэрина обняла ее и побежала собираться.
Она шла по двору в кладовую за чемоданом, когда ее остановил вышедший из кустов Гаэтано.
Катэрина уже сто раз прокляла себя за то, что внушила ему невольную надежду, когда, поссорившись с Маурисиу, обронила в сердцах, что лучше бы вышла замуж за Гаэтано. С тех пор он настойчиво искал с ней встреч, подкарауливал на каждом шагу, пытаясь вернуть себе ее расположение.
— Добрый день, красавица!
— До свидания, Гаэтано! — весело отозвалась Катэрина. — Уезжаю на фазенду к мужу. Вещи собираю.
Катэрина с удовольствием сообщила ему новость, которая избавляла ее от неприятного выяснения отношений. И, помахав ему, скрылась за дверью кладовки.
Гаэтано остался стоять посреди двора. Злоба против Маурисиу давно накопилась в нем, он давно мечтал расправиться с соперником и сейчас стоял, сжимая свои тяжелые, будто молот, кулаки.
Катэрина, поглядев на него сквозь щелку двери, прекрасно почувствовала его ненависть, и по спине у нее прошел холодок. Она испугалась, что эти пудовые кулаки рано или поздно все-таки обрушатся на Маурисиу. Гаэтано ведь способен и на подлость: не победив красавца учителя в открытом бою, может подкараулить его где-нибудь и напасть.
Гаэтано постоял, подумал и отправился на кухню к Констанции. Говорил он всегда одно и то же:
— Я люблю вашу дочь. Работник из меня отличный, вы сами знаете. На новых землях я вам понадоблюсь. Вы еще пожалеете, что не выдали за меня Катэрину.
— Ты бы ее с собой увез, а не с нами поехал, — резонно отвечала ему Констанция. — Да и что воду в ступе толочь, когда дело сделано? Замужнюю да брюхатую как посватаешь?
Только напоминание о беременности Катэрины немного образумливало Гаэтано.
Он ушел озлобленный и недовольный и, кроме расправы с соперником, ничего придумать не мог.
Он попытался привлечь на свою сторону Марселло, настроить его против Маурисиу:
—  Этот чистюля бросит твою сестру, вот увидишь! Бросит в грязь! Вы еще нахлебаетесь горя и позора! Я бы на твоем месте измолотил этого голубчика так, чтобы небу жарко стало! Живого места бы не оставил!
Он говорил с такой злобой и кровожадностью, что Марселло словно бы увидел шурина, лежащего в своем элегантном белом костюме избитым, без чувств, в пыли на дороге, и эта картина привела его в ужас.
—  Отвяжись ты от нас, об одном прошу! — возвысил голос Марселло. — Наши семейные дела тебя не касаются! И не смей говорить плохо о моей сестре! Иначе я тебе бока наломаю! И не только я, но и Маурисиу. Он однажды отколотил тебя, и отколотит еще раз, как только узнает, что ты не даешь прохода его жене.
Ссора с Марселло не входила в планы Гаэтано, и он отошел, буркнув на ходу:
—  Вот увидишь, этот суп вам еще придется расхлебывать, — и пошел прочь.
Марселло посмотрел ему вслед, думая, что не так уж не прав этот толстяк Гаэтано, проблем им всем предстояло немало, другое дело, что не Гаэтано мог их разрешить! Конечно, Катэрине с учителем трудно ужиться, но Катэрина по крайней мере за ним замужем, и им с Маурисиу не грозит разлука, а вот ему, Марселло...
Ему было очень тяжело, и он всячески занимал себя работой, чтобы отвлечься от печальных мыслей, которые надрывали его сердце. Он понимал, что разлука с Беатрисой стала неизбежностью. Вначале порыв любви повлек их друг к другу и соединил. Им казалось, что любые преграды падут перед их взаимной страстью. Но вот совместная жизнь Катэрины и Маурисиу дала трещину, и их печальный пример заставил Беатрису и Марселло особенно остро ощутить, что родились в разных домах, она в богатом, он в бедном, и этой разницы им не преодолеть никогда. Сам Марселло всей душой тянулся к прелестной изящной девушке, знал, что и она тянулась к нему, но как могли они жить вместе? Марселло не мог себе представить Беатрису на кухне с кочергой и кастрюлями, в поле с мотыгой, у большого корыта, стирающей белье всей семьи. Она привыкла спать на простынях, да еще глаженных, а в его доме обходились соломенными тюфяками, застеленными домотканной крашениной, которую мать не так уж часто перестирывала, потому что мылись они каждый день. И себя он не мог представить в гостиной или в кабинете, сидящим за ворохом бумаг, что-то пишущим или считающим. Он был рад, что научился читать и писать, однако призвания к корпению над бумагами не чувствовал. Зато идея разводить бычков пришлась ему по душе, и он даже подумывал о том, чтобы найти книги по животноводству и почитать, как это делать лучше. Ему не терпелось посмотреть новые земли, прикинуть, как на них можно будет жить. Жить без Беатрисы... Марселло не мог себе представить фею, которая чистит навоз в хлеву, доит коров и принимает у них роды. Беатриса вряд ли могла увлечься разведением племенных бычков на мясо, и душа Марселло разрывалась от горя. Беатриса была любовью всей его жизни, она стала первой в его жизни женщиной, но ради ее счастья и благополучия он готов был на все, даже на разлуку...
—  Я поеду с вами, — заявил он отцу, который вместе с Фариной собирался ехать смотреть пастбища.
—  Буду только рад, сынок, — одобрил его решение Винченцо. — Пора тебе становиться не работником, а хозяином. Вникай в новое дело, поведешь его.
Сам Винченцо впервые чувствовал что-то вроде робости, впервые не радовался переменам. Неужели сказывался возраст? Неужели он успел за это время состариться? Или его огорчала судьба Катэрины, которую они должны были оставить тут со слабаком Маурисиу, который против матери слова не скажет?
Дочь сказала ему, что перебирается к мужу, и сердце Винченцо защемило. Нет, не нравилось ему, как Катэрина распорядилась своей судьбой. Ему трудно было найти общий язык с зятем. Он мечтал совсем о другом парне — ладном, коренастом, который споро делал бы любое дело, был привычен к физическому труду, и они вместе с Катэриной, словно пара крепких лошадок, тянули бы, не уставая, воз нелегких житейских забот. А Винченцо с Констанцией радовались бы внучатам, что подрастали бы рядом с ними.
Но Катэрина, сделав свой выбор, ушла из семьи. Внуки Винченцо не будут крестьянами, не будут любить землю, работать на ней. И Катэрина, если приживется в семье мужа, станет со временем им чужой. Кто знает, может, даже будет стыдиться деревенской родни. Как ни поверни, выходило, что он лишается дочери, и Винченцо горевал об этом, потому что любил красавицу Катэрину. Надеяться им с Констанцией приходилось теперь только на Марселло. Сын, похоже, оказался надежнее и разумнее дочки, раз задумал расставаться со своей кралечкой и заинтересовался животноводством.
Марселло перед отъездом не мог не повидать Беатрисы. Он встретил ее, когда она возвращалась из школы, и пошел рядом как делал уже много-много раз и как не будет делать больше никогда.
—  Я рад, что война наконец закончилась, — сказал он, начиная трудный разговор.
—  Рад тому, что мы с тобой разлучимся, Марселло? - прозвучал ему в ответ звенящий слезами нежный голосок Беатрисы. — Если б ты только знал!.. Мне так больно! Я…я... ты повсюду со мной! Я не могу забыть тебя!
—  Беатриса! — Марселло приостановился и положил ей на плечи руки. — Если бы феи могли жить с простыми смертными, то мы с тобой были бы счастливы.
— Но феи живут среди цветов на лугах и питаются медом, ты это хочешь сказать? — печально спросила Беатриса. — Нет, дело совсем не в этом, а в том, что ты должен помочь своим родителям. Они уже в возрасте, и им будет трудно обживаться на новых местах. И потом, не останешься же ты здесь, чтобы работать батраком? А я? — Марселло ждал, что же она скажет про себя. — Я не могу оставить школу, — очень серьезно сказала Беатриса. — Я отвечаю за детей, которых начала учить. Ты меня понимаешь?
Марселло наклонился и нежно коснулся губами розовых лепестков — губ своей возлюбленной феи.

Глава 34

Сидя у открытого окна и поглядывая в цветущий сад, Мария кормила своего маленького сыночка. Стоило ей посмотреть в его темные глазки, как она видела перед собой Тони, и тогда прижимала малыша к себе крепко-крепко и целовала сладко-сладко. Как же ее радовал чудесный крепкий малыш! Она благодарила Бога за то, что, уехав, Тони оставил ей такой необыкновенный подарок.
Мартино, глядя с порога на свою жену с ребенком, любовался ею словно иконой — так она была хороша!
Мария, почувствовав его любящий взгляд, обернулась. Муж подошел к ней и наклонился к малышу. Мария коснулась губами щеки Мартино-старшего.
—  Он — прелесть, правда? — спросила она.
— Чудо, — отозвался Мартино совершенно искренне. Он в самом деле чувствовал, что произошло чудо: у него была жена, был сын, и этот сын ему очень нравился.
Но сейчас он подошел к жене с тем, чтобы сообщить ей весть, которая очень огорчит ее, и не знал, с чего начать и как это сделать. За последнее время на долю бедной Марии выпало слишком много горя!
Мария сама невольно помогла ему, спросив:
— Мартино! А ты послал людей на поиски бабушки? Я все представляю, как она возвращается к нам, сидит возле меня, берет на руки малыша...
Мартино потупился.
—  Знаешь, я шел к тебе, чтобы сказать: сеньоры Луизы больше нет на свете. По крайней мере, именно это известие привез нам Ринальдо, которого я послал на поиски.
Мария уткнулась лицом в сверточек, лежащий у нее на коленях, и из груди у нее вырвалось глухое рыданье.
Мартино не тревожил жену, давая ей выплакаться.
— Скажи мне, как она умерла? — спросила Мария, поднимая к мужу залитое слезами лицо.
— Она умерла в больнице, — тихо ответил Мартино, — за ней ухаживали. Ни внучке, ни зятю она просила ничего не сообщать о своей болезни, говорила, что не хочет никого волновать. Умерла она во сне.
— Только такой ангел, как моя бабушка, мог удостоиться такой кончины, — проговорила Мария.
Мартино нежно обнял ее. Он и сам не знал, так или как-то иначе умерла сеньора Луиза, но выбрал для Марии самый трогательный, самый утешительный вариант, оберегая жену от лишних волнений.
— Я уверен, что перед смертью она вспоминала тебя, - прибавил он.
— А я буду вспоминать ее до самой смерти, — отозвалась Мария.
Неудивительно, что после этого известия она заболела: ее душевные силы были на исходе. В постели она пролежала не один день, доктор прописал ей витамины и успокаивающее.
— Непременно кормите, а то молоко пропадет, — сказал он, прощаясь, — оно и так у вас уменьшилось.
Мария судорожно прижала к себе сыночка: она сделает все, чтобы он жил! И жил счастливо!
Со смертью бабушки Луизы для Марии оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с родными и близкими, она осталась одна на свете, и дороже существа, чем ее крошка-сын, у нее не было.
Как бы ни относилась Мария к Мартино перед свадьбой, но решив однажды, что замужество для нее — единственный выход, она теперь пыталась относиться к нему по-доброму. Их семейному ладу во многом помогла и случившаяся беда: смерть отца Марии. Осиротев и поплакав на груди мужа, Мария почувствовала к нему что-то вроде доверия, а доверие — первый шаг к дружбе. Сближали мужа и жену и каждодневные житейские заботы. Шло время, жизнь вошла в накатанную колею, и многое, казавшееся прежде немыслимым, стало привычным и обыденным.
Мартино часто уезжал из дома по делам. Они так и не решили, что им делать с домом в Чивите. Мартино предпочел бы продать его, но Мария все медлила. Она дорожила этим домом, хотя с ним были связаны ее самые горькие, воспоминания. Попадая в него, она сразу же вспоминала любимого Тони, потом бабушку Луизу, а следом с невольным упреком и отца... Все ушедшие от нее словно бы продолжали жить в этом доме, и продать его значило бы лишиться возможности ощущать их живое присутствие.
После отъезда Луиджи Мартино купил его трактир. Теперь в Чивиту он ездил и для того, чтобы наблюдать за домом, и для того, чтобы проверять, как идут дела в трактире. Он уже не раз пожалел о покупке, потому что никогда не содержал трактиров, а дело это оказалось чрезвычайно хлопотным. Разумеется, найдись человек, который бы заменил Луиджи, дело бы пошло, но такого не находилось. Завсегдатаи помнили старого трактирщика, сожалели о нем, правда, сожалели, сидя за бутылкой вина на привычных местах в знакомом уютном зале.
—  Что он там в Бразилии поделывает и нашел ли там своих сыновей? — вздыхали его седые приятели.
Мартино все жители Чивиты немного побаивались, зная про его связи в правительственных кругах. Обывателям приходило в голову, что он не случайно купил этот трактир.
— Теперь слово скажешь, и в кутузку! — шептались они по углам. — А у пьяного на языке то, что у трезвого на уме. Это раньше мы были у Луиджи как у себя дома. А Мартино — птица важная, его отрядили за нами следить и доносить куда следует.
Если бы Мартино знал, какие слухи про него ходят, он бы, наверное, посмеялся, но ему ничего подобного и в голову не приходило.
А в Чивите все друг друга пугали сеньором Мартино. Мало-помалу он вырос в зловещую фигуру, которая застила солнечный свет мирным законопослушным обывателям. Появилась молодежь, которая мечтала сразиться с воплощением зла, а от мечты до реальности один шаг.
И вот однажды крестьяне привезли Марии окровавленного мужа: неизвестный выпустил в него две пули и скрылся.
И Мария вдруг поняла, насколько дорог ей стал муж. Она сидела возле него дни и ночи после того, как доктор прооперировал его и вынул пули. Не стань она при нем сиделкой, неизвестно, выжил бы Мартино или нет.
Многое передумала Мария в эти бессонные ночи, меняя бинты и повязки. И поняла одно: лишиться спутника жизни она не хочет ни за что! Спутника жизни и отца своих детей. Она ждала второго и не хотела родить сироту.
Мартино, открывая глаза, видел перед собой склоненное лицо жены и благодарно улыбался ей.
Розысками виновных занялась полиция. Шума было много, результаты — плачевные. Полиция, воспользовавшись этим предлогом, арестовала не одного неблагонадежного, с ее точки зрения, молодого человека. Затем всех их выпустили, продержав довольно долго под следствием в тюрьме. Наконец нашли козла отпущения, осудили и отправили в лагерь на остров. Действия полиции не увеличили любви к Мартино среди окрестных жителей. Его стали считать человеком еще более страшным и отвратительным, чем считали до покушения. Когда после нескольких месяцев постельного режима Мартино встал и вместе с Марией начал выезжать на прогулки, он почувствовал враждебность окружающих.
—  Нас с тобой здесь не любят, — как-то сказал он жене, вернувшись после очередной прогулки.
—  Мне кажется, ты преувеличиваешь, — отозвалась Мария, снимавшая перед зеркалом шляпку.
—  Преуменьшаю, — печально сказал Мартино. — Мне жаль тебя огорчать, дорогая, но я уже получил несколько анонимок, в которых мне недвусмысленно советуют катиться отсюда куда подальше.
— Боже мой! — испуганно воскликнула Мария. — И что ты по этому поводу думаешь?
—  Не знаю, что и думать, если честно сказать. Мартино сел и прикрыл глаза. Он еще был слишком слаб, и любое волнение вызывало у него головокружение.
—  Хочу посоветоваться со своим другом Фариной. Мне кажется, международная обстановка такова, что, если мы думаем о будущем наших детей, им лучше расти не в Италии.
— Неужели все обстоит так серьезно? — обеспокоенно спросила Мария, которая никогда не интересовалась политикой, зато интересы детей принимала очень близко к сердцу.
Ранение Мартино, беременность Марии сблизили супругов. Мария понемногу стала привыкать к своей семейной жизни. Мартино берег ее как драгоценный сосуд и полюбил бы еще больше, если это было возможно. Он с удовольствием возился со старшим малышом, который носил его имя.
— Так ты считаешь, что это серьезно? — снова повторила Мария.
— Очень серьезно, — отозвался Мартино. — Может быть, нам и впрямь придется уехать.
Сердце у Марии внезапно забилось быстро-быстро, дыхание перехватило.
—  Куда? — только и смогла она спросить.
— Думаю, в Соединенные Штаты, а может быть, и в Бразилию, — отвечал муж. — Мой друг Фарина, с которым я хочу посоветоваться, как раз приехал из Бразилии, где стал очень богатым человеком. Я постараюсь встретиться с ним и посоветоваться. Такие решения нельзя принимать наобум.
Как же все хрупко! Как эфемерно! Марии казалось, что она со всем примирилась, со всем сжилась, что она даже привыкла и привязалась к своему мужу, но стоило произнести слово «Бразилия», как она уже полетела туда, навстречу Тони, Навстречу счастью!..
Однако она уже не была той непосредственной девочкой, у которой все было написано на лице, она успела научиться владеть собой, и Мартино даже в голову не пришло, о чем думает его жена.
Мартино прежде всего был человеком дела: несмотря на слабость, он тут же собрался и поехал к своему старинному другу Фарине. Но к глубокому прискорбию, не застал его. Мартино узнал, что Фарина недавно похоронил отца, ликвидировал все дела и уехал в Бразилию. Родственники дали Мартино адрес, и он написал другу письмо. Вскоре получил от Фарины ответ: друг звал Мартино с семьей в Бразилию.
«Если Бразилия окажется тебе не по душе, ты всегда сможешь уехать в Соединенные Штаты, — писал ему Фарина. — Но лично мне здесь очень нравится».
Если говорить честно, то Мартино совсем не хотелось ехать в Бразилию, для него это было своеобразным возвращением в прошлое: призрак Тони Ферьяно восставал из праха забвения и отравлял ему жизнь. Он не сомневался, что и сердце его обожаемой Марии забьется быстрее, как только они начнут собираться в Бразилию да еще насовсем...
Но с другой стороны, многое было и за Бразилию: он знал португальский, там у него был друг, готовый оказать помощь...
—  Мы поедем в США, — все-таки сообщил он, — но сначала заедем к моему другу Фарине в Бразилию.
Бразилия! Огненные буквы заплясали в воздухе перед глазами Марии. Дважды она готова была бежать туда, но путь ей преграждала судьба. Потом она запретила себе даже произносить это слово, простилась с ним навсегда. Но нежданно-негаданно путешествие в Бразилию вновь стало реальностью. И вместе с ним реальностью стал Тони, от которого она так старательно отгораживалась, которого старалась забыть.
«Увидеть бы его хоть краешком глаза, узнать, что он здоров, и больше мне ничего не нужно», — взмолилась она про себя. И сразу же почувствовала готовность расстаться со старым домом, который ей так трудно было решиться продать. Она больше не нуждалась в призраках, ощутив дуновение живой жизни. И не стала лукавить перед мужем.
— Я рада, — сказала она. — Уверена, что ты принял правильное решение.
Вопрос об отъезде был решен, и Мария стала деятельной и дельной помощницей Мартино во всех предотъездных хлопотах.
Нелегкое дело — стронуть с места множество вещей, которые стояли в покое не одно десятилетие, а эти десятилетия были твоим детством и юностью. Но упаковывая посуду, лампы и всевозможные дорогие безделушки, распродавая мебель и картины, Мария ни на секунду не почувствовала сожаления о прошлом. Оно будто бы враз умерло и перестало существовать.
— Я хочу поставить памятник на могиле бабушки, — сказала Мария мужу. — Единственное, что у нас здесь останется, — это дорогие могилы.
Она не могла это сделать сразу, потому что сначала болела сама, потом случилось несчастье с мужем, но теперь перед отъездом она намерена была это сделать.
Мартино пообещал Марии, что займется этим в самое ближайшее время, хотя не был уверен в том, что сеньора Луиза похоронена на больничном кладбище...
—  В больницах для бедных хоронят в общих могилах, дорогая, и даже не пишут, кто именно там похоронен, — осторожно сказал он жене вечером того дня, который потратил на розыски. — Мне показали ее могилу, но там нет имен.
Мария задумалась, на глазах у нее выступили слезы, но очень скоро они высохли: ее бабушка была гордячкой. И распоряжалась своей судьбой всегда сама. Такова была ее воля, она решила остаться в памяти внучки живой и деятельной. Мария не вправе была осуждать ее решение и желать чего-то иного.
— Я закажу заупокойный молебен, помолюсь обо всех, — наконец сказала она. — Наши дорогие усопшие всегда с нами.
Мартино наклонил голову, выражая почтение и согласие.
Мария горячо молилась в церкви, прося прощения и у отца, и у бабушки, и после службы на сердце у нее стало совсем легко.
—  Я чувствую, что они меня простили, — прошептала она с облегчением. — Им хорошо там, на небесах.
Мартино заметил, что Мария стала гораздо увереннее, взрослее и спокойнее за время сборов. Что на нее так подействовало: переезд или беременность, он не стал разбираться. Он наслаждался семейным миром и надеялся на лучшее в будущем.

Глава 36

Винченцо с сыном вернулись из своего путешествия, не купив земли. Оказалось, что не так-то просто найти то, что хочется. Они без конца обсуждали различные варианты, спорили друг с другом, хотели узнать мнение Констанции, Катэрины, Маурисиу. Но Катэрина и Маурисиу редко участвовали в этих семейных обсуждениях. Они обустраивались на новом месте, и Катэрине некогда было даже навещать родителей. Однако когда Винченцо узнал, где живут молодые, то возмущению его не было предела. Оказалось, что Франсиска поселила молодых в пристройке, предназначенной в давние времена для рабов, когда они еще были на фазенде. В этой же пристройке жила и Жулия со своей бабушкой Ритой.
—  Да как она посмела? Что она о себе воображает? — кипел Винченцо, ворочаясь с боку на бок и не в силах уснуть.
— Да успокойся ты, — уговаривала его жена. — Франсиску ты знаешь, ничего другого ждать от нее не приходится. Цени то, что Маурисиу, такой изнеженный, такой избалованный, крепко любит нашу Катэрину, раз ушел ради нее из господского дома.
— Он должен был постоять за себя и за жену! — сердито отвечал Винченцо.
— А ты бы послушался Марселло, если бы он стал распоряжаться у нас в доме? — кротко поинтересовалась Констанция.
—  Послушался? Марселло? Да я его, сопляка, в бараний рог бы согнул, если бы он вздумал у меня распоряжаться! — ответил Винченцо.
—  Вот и Франсиска тоже готова сына в бараний рог согнуть, — так же кротко заметила Констанция.
Винченцо хотел было еще что-то сказать, но не сказал: жена была права, детям против родителей трудно идти, особенно если дети добрые и порядочные. На этом он и успокоился.
А Катэрина чувствовала себя в пристройке куда лучше, чем в господском доме. Этот дом она вспоминала с большой неприязнью, там под недобрым оком свекрови ей было гораздо хуже, чем здесь, в своем уголке. Да и что ей было делать в господском доме? Барышней она себя не чувствовала, а служанкой быть не хотела. К хоромам Катэрина не привыкла, ей было хорошо и в небольшой комнатушке, которую она могла убрать по своему вкусу и чувствовать себя хозяйкой. Она никого здесь не изображала, с удовольствием ходила босиком и чувствовала себя вольно и свободно. Сожалела Катэрина лишь о том, что в домишке не было кухни. Будь у нее плита, она чувствовала бы себя просто королевой: готовила бы еду себе и мужу и ни от кого бы не зависела. Но плиты не было. Наверное, в этом и был злой умысел Франсиски, когда она предложила сыну поселиться в пристройке: таким образом они все равно целиком и полностью зависели от нее. От того, позовет или не позовет она их обедать, пришлет или не пришлет еды со своего барского стола.
—  Надеюсь, Маурисиу будет обедать с нами, — сказала Беатриса матери,
—  Маурисиу безусловно, но не эта итальянка. Я ее на порог не пущу.
—  Как ты можешь так говорить про свою невестку? — обиделась Беатриса за подругу.
—  Я еше и не такое могу, — зловеще пообещала Франсиска, и слово не разошлось у нее с делом. Она строго-настрого запретила Жулии относить какую бы то ни было еду в пристройку.
—  Все свиньям в свинарник! — скомандовала она, указывая подбородком на почти полные кастрюли на кухне. — Узнаю, что отнесла не свиньям, выгоню на улицу!
Жулия не решилась ослушаться хозяйку. С тех пор как она узнала тайну своего рождения, ей стало особенно неуютно рядом с этой женщиной, которая имела полное право ее возненавидеть и с ней расправиться. Жулия трепетала при одной мысли, что будет, если и Франсиска узнает эту тайну. Поэтому она предпочитала не гневить хозяйку и исполнять все ее приказы, даже самые несправедливые. Скрепя сердце она отнесла весь обед в свинарник, оставив голодными Маурисиу и Катэрину.
А у них в доме не было ни крошки. Они легли бы спать голодными, как наказанные за провинность дети, если бы не Беатриса. Услышав возмутительное распоряжение матери, она не стала вступать с ней в спор, но пошла потихоньку в кладовку, положила в корзину то, что считала наиболее полезным при беременности, и отнесла припасы брату и невестке.
—  Ты понимаешь, что жить так невозможно, — заговорил, обращаясь к сестре, Маурисиу. — Матушка держит нас за нашкодивших котят.
Подобное отношение матери, пожалуй, даже смешило его. Он чувствовал себя едва ли не старше своей матери после того, что пережил на баррикадах, и, разумеется, не собирался затевать войну в собственном доме с престарелой женщиной.
—  Постарайся что-нибудь сделать, как-то наладить свою жизнь. Конечно, нелепо зависеть от матушкиной кухни! — отозвалась Беатриса. — Если вам что-то понадобится, скажите мне, и я позабочусь, чтобы у вас не было ни в чем нужды.
—  Спасибо, — Катэрина была растрогана чуткостью золовки.
На следующий день Маурисиу вывел из гаража отцовский автомобиль, усадил в него Катэрину, и они уехали в направлении города.
Франсиска была вне себя от возмущения.
—  Как он посмел? Как посмел?! — гневно восклицала она, собираясь устроить сыну разнос.
—  Я думаю, брат повез Катэрину к врачу, — спокойно отозвалась Беатриса, подняв голову от тетрадок, которые проверяла. — Ей пора уже определяться со сроками.
— Невероятно! — еще больше возмутилась Франсиска. — Даже я, барышня из благородного дома, рожала при повитухе негритянке с плантации. Мы и понятия не имели ни о каких докторах.
—  Очень жаль, — покачала головой Беатриса. — Я надеюсь, что мой ребенок появится в цивилизованных условиях.
— Что?! И ты ждешь ребенка?! — вскинулась Франсиска. — Нет, пока еще нет, — спокойно ответила Беатриса.
Маурисиу с Катэриной вернулись, нагруженные всевозможными припасами, после чего Маурисиу принялся сооружать летнюю кухню, где могла бы хозяйничать Катэрина.
На возмущенные упреки матери в самоуправстве он с полным самообладанием отвечал:
—  Мне кажется, что и я имею право на отцовское наследство. Ты не умеешь управлять автомобилем, а я умею, поэтому и забираю его себе. И потом, не думаю, чтобы ты поставила себе целью уморить нас с Катэриной голодом.
Франсиска почувствовала в сыне такую несгибаемую волю, поняла, что он не уступит ни на шаг, и невольно отступила сама.
— Но внука-итальянца у меня не будет, пусть не обольщается! — процедила она сквозь зубы и ушла в дом.
Катэрина очень скоро подружилась с Ритой. Старая негритянка обладала веселым нравом и была неистощимым кладезем житейской мудрости. Предстоящие роды не могли не пугать молодую женщину, и Рита всячески успокаивала ее, обещая помощь.
—  Я бы хотела рожать у мамы, — призналась Катэрина.
—  И на здоровье, — отозвалась Рита. — Отправишься туда. А если захочешь, то и я с тобой вместе. Я этих малышей приняла целый полк, не меньше, приму и твоего. Главное, не бойся.
Жулия по целым дням оставалась в господском доме, работы там у нее хватало, а Рита с Катэриной коротали долгие дни в разговорах. Старая негритянка много чего успела рассказать ей и про свою молодость, и про своего мужа, и про свою дочь.
Катэрине было интересно слушать Риту, она погружалась в прошлое той страны, которая дала им приют и стала родиной. Многое она узнала и о семье Маурисиу... Поведала ой Рита и тайну рождения внучки Жулии. Катэрина замерла.
— А Маурисиу знает об этом? — поинтересовалась она. Рита замахала на нее руками:
—  Что ты! Что ты! Никто и не подозревает об этом! И ты не говори ни одной живой душе! Это я так тебе сказала, по большой дружбе. Поклянись, что никому не скажешь!
— Клянусь, — торжественно произнесла Катэрина, но на сердце у нее было при этом неспокойно. Все тайны производят большие потрясения, когда открываются. И нет такой тайны, которая бы не открылась. Чем им всем грозит открытие этой тайны?
Но Катэрина чувствовала еще и невольное злорадство. Она сочувствовала мужу Франсиски, а не свекрови. Ее не удивляло, что у него появилась внебрачная дочь. Любить такое чудовище, как дона Франсиска, невозможно! В обманутых мужьями женах есть что-то жалкое, и Катэрина про себя уже свысока смотрела на ненавистную свекровь. Теперь ей было понятно, отчего Франсиска зла на весь белый свет: она чувствовала, что никто ее не любит!
Маурисиу все пытался договориться с матерью о выделении его доли наследства, но Франсиска и слышать не желала об этом.
— Если бы отец желал этого, он специально оговорил бы это в завещании, — твердила она. — Но он оставил меня распоряжаться всем имуществом, и я распоряжаюсь им, преумножая наше общее достояние, а не разбазаривая его!
Неугодная ей, неразумная женитьба на беднячке была в ее глазах расточительством, и Франсиска твердила об этом Маурисиу постоянно. Он понял, что добровольно она ничего ему не выделит, но пока не был готов к тому, чтобы судиться с родной матерью и требовать от нее раздела. Честно говоря, ему было ее даже жалко. «Хватит и кастрюли с макаронами, которую моя женушка опрокинула ей на голову, — думал он. — От других забот я пока ее голову избавлю».
Он предложил Катэрине подождать.
—  Главное для нас, чтобы ты родила спокойно, — говорил он. — А я пока буду советоваться с юристами, и мы найдем тот беспроигрышный ход, который приведет нас к победе.
Отец и мать Катэрины нет-нет да и упрекали зятя за бездеятельность и мягкотелость.
—  Все забрала и держит Франсиска Железная Рука, — вздыхала Констанция. — А ты так и будешь на задворках пыль мести. Учись у нее хотя бы, как мужа к рукам прибирать, все ведь ей оставил!
—  Нечему мне у нее учиться! — вспыхнула Катэрина. — Муж от нее бегал к негритянкам и даже дочь незаконнорожденную оставил!
Сказала и зажала рот рукой.
—  Только это, мамочка, тайна, и ты никому-никому не говори!
— Не скажу, дочка, не скажу, — пообещала Констанция, — ты сама молчи, а то неприятностей не оберешься. Она и так тебя терпеть не может, а если узнает, что ты ее порочишь, со свету сживет!
Констанция была недалека от истины. Если бы Франсиска могла, она и впрямь сжила бы итальянку со света...
Как ни готовилась Катэрина к родам, схватки, — так оно всегда и бывает, — начались неожиданно. Маурисиу был в городе. Она хотела было отправиться к матери, но испугалась, что родит где-нибудь на обочине дороги под кустом. Хорошо хоть, Рита была рядом,
— Ложись-ка на кровать, — распорядилась она. — К матери твоей я пошлю Жулию. Она придет, и мы с ней вдвоем прекрасно управимся. Так что волноваться тебе не о чем.
Но когда Жулия сказала Франсиске, что ей нужно позвать Констанцию, потому что Катэрина рожает, Франсиска злобно прошипела:
—  Пусть подыхает! И щенок, которого она родит, тоже! Жулия в ужасе перекрестилась:
—  Господи! Спаси и сохрани мать и младенца! Грех-то какой! Какой грех! — и уже не оглядываясь на хозяйку, побежала по направлению к соседней фазенде.
Пока у Катэрины продолжались схватки, успела прибежать Констанция, успел приехать из города Маурисиу. Узнав новость, он побледнел, ринулся к жене, но женщины остановили его на пороге:
—  Нечего тут делать господам мужчинам! Когда дело будет сделано, принесем тебе подарок!
Маурисиу остался ждать, болезненно вздрагивая при каждом стоне Катэрины, а она стонала все громче и громче, а потом и вовсе начала кричать.
Маурисиу зажал уши и молился про себя.
Франсиска же в это время, расхаживая по кабинету, бубнила себе под нос:
—  Видеть его не хочу, итальяшку проклятого! Не хочу! Не хочу!

Глава 38

Камилия вернулась домой, прихрамывая. Ципора сразу же всполошилась.
—  Ты упала? Ах, боже мой! — суетилась она, мысленно заклиная: «Только бы не выкидыш!»
— Оступилась, сходя с трамвая, — нехотя объяснила Камилия, которой совсем не хотелось рассказывать, что произошло между ней и Тони.
Но Ципора, взглянув на припухшие от слез глаза дочери, тут же догадалась, что дело совсем не в трамвае — Камилия снова поссорилась с мужем.
—  Сядь, душенька, передохни, — заговорила она. — Я вижу, ты очень устала.
—  Я очень несчастна, мамочка, — призналась Камилия, опускаясь на диван, и снова принялась плакать. Молчать она больше не могла, ей нужно было рассказать о своем горе. — Я была в мастерской Тони и...
— Зачем?! — всплеснула руками Ципора. — Что тебе нужно в его мастерской?
Она не могла понять, почему ее дочь делает все наперекор просьбам мужа. Тони терпеть не мог, когда Камилия приходила в мастерскую. Он не раз умолял ее не делать этого, но Камилия пропускала его просьбы мимо ушей.
— Я должна знать, что он там один! — упрямо заявила Камилия. — С тех пор как папа открыл там магазин, я не могу быть спокойной! Там же в любую минуту может появиться Эулалия, дочка нашего нового продавца. Оказывается, она давно влюблена в Тони! — Одно воспоминание о красавице испанке вызывало у Камилии чуть ли не судорогу. — Эулалии там не было, но я, мамочка, поняла, что Тони совсем сошел с ума: свою бывшую невесту он сделал Божьей Матерью и молится на нее!
Ципоре показалось, что с ума сошла ее дочь.
—  Успокойся, дорогая! — начала она. — Тебе вредно волноваться. Теперь ты видишь, что мы с отцом не случайно хотели выдать тебя замуж за еврея. Наша религия не признает никаких икон. Но раз ты вышла замуж за католика, то привыкай, что у твоего мужа будут разные изображения святых.
Ципора попыталась отвлечь Камилию от ее болезненной ревности и сделать вид, что все дело в разнице верований.
Но Камилия даже не слышала, что говорит ей мать. Глядя прямо перед собой, она продолжала:
—  Я разбила его дурацкую Деву Марию. Он говорил с ней, он ей пел, и я разбила ее.
Ципора побледнела:
— И что, он тебя ударил? — спросила она, чувствуя, как у нес перехватывает дыхание от поднимающегося гнева.
—  Нет, оттолкнул, а я не удержалась на ногах и...
— Я расскажу обо всем отцу, — заявила Ципора. — Пусть он с ним поговорит! Мыслимое ли дело, поднимать руку на беременную жену?!
— Нет, ни говори отцу ни слова, — умоляюще попросила Камилия. — Я не хочу расставаться со своим мужем. Я никому его не отдам! Он мой, только мой!
Ципора не знала, что ей делать с дочерью. По ее мнению, Камилия была не в себе. Все для нее сосредоточилось в муже, но при этом она поступала так, чтобы их совместная жизнь стала невозможной...
Ципора не могла не рассказать о случившемся Эзекиелу, во всех самых трудных случаях жизни он был ее главным советчиком. А что для них было важнее судьбы дочери? Эзекиел решил поговорить с зятем сам.
В этот день не только Камилия, но и Ципора с Эзекиелом нетерпеливо ждали, когда вернется домой Тони. А он так и не вернулся.

Убрав мастерскую, выбросив осколки, Тони долго бродил по улицам. Семейная жизнь его не задалась, и ему нужно было принять какое-то решение. Он не хотел возвращаться в дом, где чувствовал себя чужим. Все благодеяния, которые были ему оказаны, лежали на его душе тяжелым грузом. Он чувствовал себя должником, который не способен расплатиться, и это очень угнетало его. Собственно, родители Камилии всячески помогали ему, чтобы он мог обеспечивать их дочь. Чашу его терпения переполнило последнее предложение тестя, — Тони не хотел всю жизнь заниматься надгробными плитами. Он как раз и молился Деве Марии, прося помочь ему и научить, как, никого не обидев, отказаться от этого предложения. И вот произошел скандал. Камилия устроила очередную сцену ревности и разбила вдребезги изображение Божьей Матери. Но может быть, это и есть ответ на его просьбу? Может, Божья Матерь дала ему понять, что ничего тут не склеишь, что единственный выход — это разбить сковавшие его оковы и покинуть дом, который стал тюрьмой? Чем дольше Тони размышлял, тем отчетливее понимал, что именно это и хотела сказать ему Божья Матерь. Решение было принято, и по существу оно не могло принести большого облегчения, потому что Камилия оставалась женой Тони, а ребенок, который вскоре родится, навсегда оставался его ребенком. И он был обязан им помогать. Но Тони внезапно стало очень легко. Он ощутил дуновение свободы, и оно было сладостно.
С этим сладостным чувством он и отправился повидать Мадалену и Нину. Нина еще не пришла с фабрики, они сидели с Мадаленой вдвоем, и та рассказывала ему о Джузеппе. Она любила вспоминать о нем. На этот раз она рассказала Тони, что не собиралась уходить от мужа, ее просто выгнали из квартиры, потому что нечем было за нее платить. Выгнали с маленькой Ниной на руках. Джузеппе перевели в другую тюрьму. А у нее не было денег на билет, чтобы поехать за ним. Работа для нее нашлась только в предместье. Там она и жила какое-то время, а сообщить о себе не могла. Так жизнь развела их, так они и потеряли друг друга.
—  Он всю жизнь искал вас, — сказал Тони, — говорил, что вы были единственной его любовью, вы и маленькая Нина.
Глаза Мадалены наполнились слезами: как неожиданно Джузеппе признался ей в любви!
— Значит, он ждет меня? — спросила она. — Я рада. Вот выдам замуж Нину и начну собираться.
—  Я думаю, что у дядюшки хватит терпения и еще подождать. Он будет рад, если вы понянчитесь с внуками, — улыбнулся Тони.
—  Ты скоро станешь отцом. Думаю, Джузеппе рад за тебя, — подхватила Мадалена.
— Не уверен. С небес виднее, как обстоят дела на самом деле. Я думаю, что он огорчен из-за меня, — честно признался Тони.
— Не может быть, — недоверчиво покачала головой Мадалена.
И Тони принялся рассказывать о своих семейных неурядицах. Мадалена, слушая, печально вздыхала и покачивала головой.
— Выходит, ты ушел из дома и тебе даже негде переночевать? — спросила она.
—  Нет, ночевать мне пока есть где, — сказал Тони, — я могу пока жить в мастерской. Другое дело, что она тоже принадлежит моему тестю.
— А он тебя не выгонит? — поинтересовалась Мадалена.
— Я сам уйду, — гордо заявил Тони. — Не хочу быть им ничем обязанным.
— В крайнем случае, можешь переночевать у нас, — предложила Мадалена, — хотя я представить себе не могу, где ты тут разместишься.
Хлопнула дверь, и на пороге появилась Нина.
— Какого еще квартиранта ты хочешь поселить, мама? — раздался с порога ее звонкий голос. Увидев Тони, она обрадовалась, а узнав, с чем он пришел, опечалилась.
- Все ссорятся, — сказала она, не желая вникать в суть проблемы. — Как поссорились, так и помиритесь. Но если тебе всерьез понадобится угол, я отведу тебя к своему приятелю Жозе Мануэлу. Думаю, что он как-нибудь пристроит тебя.
Нина не любила откладывать дела в долгий ящик и тут же решила познакомить молодых людей.
Жозе Мануэл не слишком обрадовался перспективе поселиться вместе с Тони, но отказать Нине не мог ни в чем.
—  Пусть ночует, когда понадобится, — милостиво разрешил он. — Положу на пол матрас, и ложе готово.
— У тебя чудный характер и доброе сердце, — растроганно сказала Нина.
Ради того чтобы удостоиться еще раз такой же похвалы, Жозе Мануэл готов был уложить Тони на свою кровать, а сам спать в углу на коврике.
—  Вот увидишь, Нина, ему будет здесь так хорошо, что он не захочет отсюда уезжать, — добродушно пошутил Жозе Мануэл.
Нина засмеялась, оглядев небольшую комнатку, где с трудом могли разместиться двое:
—  Боюсь, в этом случае, — сказала она, — ты сам захочешь, чтобы он уехал...
Родственное участие Нины растрогало Тони. На душе у него стало гораздо легче. Но если решилась проблема с жилищем, может, попытаться решить и другую проблему? Тони очень тяготился своим долгом — деньгами, заплаченными тестем за кубки. Ему очень хотелось вернуть их. Тогда бы он ушел со спокойной душой. А что, если попытаться продать мастерскую? Может, денег хватит и на то, чтобы вернуть долг Эзекиелу?
На следующий же день Тони исходил все бюро по продаже, пытаясь пристроить свою мастерскую, вернее, ту часть, которая от нее осталась. Но ему предлагали такие смешные деньги, что он понял: продавать сейчас что бы то ни было бессмысленно. Тогда он просто-напросто запер мастерскую на ключ и отправился в свой бывший дом. Он приготовился к решительному разговору, намереваясь поставить все точки над «и».

Стоило ему появиться в доме Эзекиела, как Камилия повисла у него на шее.
— Я пойду за тобой на край света, — всхлипнула она. — Я знала, что ты вернешься. Ты не можешь меня оставить!
Тони ласково, но твердо отстранил ее.
—  Мне некуда брать тебя, я сам живу у чужих людей из милости, — сказал он. — Все вопросы я буду обсуждать с твоим отцом. И на этот раз ты подчинишься его решению.
Разбив его творение, Камилия совершила нечто такое, с чем Тони никак не мог смириться, она перешла грань дозволенного, грубо, злобно вторглась туда, куда не имела права вторгаться. Она обнаружила то неприятие его мира, которое не оставляло возможности быть им в дальнейшем вместе. Не то чтобы Тони понимал это или формулировал, он это чувствовал и ничего не мог с собой поделать. О своем окончательном разрыве с женой он хотел сообщить Эзекиелу, с тем чтобы тот объяснил это дочери, потому что сам Тони ничего не мог объяснить Камилии, она просто его не слышала.
Эзекиел страшно сердился на зятя. Мало ему было проблем с новым магазином, так вот, пожалуйста, еще и семейный разлад! Проблемы в магазине ему понятны: Маноло и Соледад надумали уходить. Им, понимаете ли, нужны другие условия! Они хотят завести собственное дело! Эзекиел должен подумать. Должен взвесить, насколько он дорожит этими работниками. Он подумает и решит. От него зависит, уйдут они или останутся. И если уйдут, то это нормально, потому что все работники рано или поздно уходят. А зять? Зять уходить не должен! Иначе как жить? На кого полагаться?!
Это или примерно это Эзекиел и высказал зятю. Тони молча выслушал тестя, потом, когда тот умолк, заговорил сам:
— Что толку нам упрекать друг друга? Вы старались сделать все возможное для счастья дочери. Я тоже старался. Ни у вас, ни у меня ничего не получилось. Значит, надо попробовать жить иначе. Я не забываю о своих долгах. Вам я должен отдать деньги, жене — оказывать материальную поддержку, о ребенке должен заботиться и любить его. Так оно и будет. Когда я смогу расплатиться с долгами, не знаю, но то, что я буду с ними расплачиваться, несомненно. Я нашел себе кров и работу. Вашей дочери, тем более в ее положении, будет несомненно лучше оставаться под родительским кровом, потому что пока я обеспечить ее не смогу. Но я буду навещать своего ребенка, а это основная часть долга, которую я вам возвращаю.
Тони положил перед Эзекиелом ключ от мастерской.
— Ты не хочешь больше зарабатывать деньги как художник? — изумился Эзекиел.
— Я не хочу быть вам хоть чем-то обязанным, — ответил Тони.
—  Ты и так всем обязан мне! Кто добыл тебе паспорт? Кто дал возможность зарабатывать на хлеб художеством? — Эзекиел говорил с печальной иронией, призывая Тони смотреть на жизнь точно так же. — Почему бы тебе не продолжать зарабатывать с помощью твоей мастерской, раз у тебя есть такая возможность?
— У меня такой возможности больше нет, — отрезал Тони.
— Ты полагаешь, что между вами все кончено и навсегда? — спросил Эзекиел.
—  Да, я так полагаю, — ответил Тони с неожиданной твердостью и решительностью.
Эзекиел давно уже жил на свете, он знал, что сердцу не прикажешь, молодых жить по-своему не заставишь, и ему было больно от своего бессилия. Он бы сделал все для счастья Камилии, но ее счастье от него не зависело.

Это все еще первая книга, в ней 42 главы

ага, сами книжечки тоненькие и не скажешь, что такое количество глав

Глава 40

Винченцо, Констанция и Марселло сидели на кухне и пили вкусное сухое вино за здоровье новорожденного.
—  Он такой хорошенький, — с умилением говорила Констанция, вспоминая красненького младенца с темным пушком на плечиках и ушках. — Он будет похож на тебя, Винченцо, я уверена.
Винченцо приосанился.
—  Молодец, дочка! Не подвела! — он поднял стакан повыше. — Так за здоровье молодой матери!
Родные звонко чокнулись.
— Что отмечаем? — послышался голос из-за кустов, и на лужайку перед домом вышел Гаэтано.
—  У Катэрины родился сын, — небрежно сообщил Винченцо. — Можешь выпить за его здоровье!
Гаэтано скривился, но протянул руку и взял стакан, который налил ему Винченцо.
— Дай бог здоровья матери и ребенку! — произнес он и выпил вино залпом. — Я проститься пришел, — сказал он, ставя стакан на стол. — Отец решил ехать в Парану, говорят, там земля самая дешевая.                                             
—  Значит, мы поедем в другую сторону, — ухмыльнулся Винченцо. — А вам скатертью дорожка!
Хоть Винченцо и недолюбливал Маурисиу, но Гаэтано до него, как от земли до неба. Гаэтано еще потоптался, помялся, но, не найдя темы для разговора, стал прощаться. Никто его не удерживал.
Гаэтано уходил, слышал за спиной веселый смех и клялся, что когда-нибудь отомстит за пережитое унижение.
Однако не один Гаэтано чувствовал себя униженным. Нечто похожее на унижение чувствовал и Винченцо. Его дочь родила наследника и продолжала жить, словно нищенка в какой-то пристройке! А зятю на это, похоже, было наплевать.
— Я этого так не оставлю, — кипятился Винченцо. — Я разберусь с сеньорой Франсиской!
—  Ты оставишь дочь ей на съедение, когда уедешь, — урезонивала мужа Констанция. — Лучше не вмешивайся в их дела. А уж что касается наследства, ты сам знаешь, какое там дело темное... Главное другое: Маурисиу любит Катэрину, она с ним счастлива, чего тебе еще? А что не в палатах живут, так она к палатам и не привыкла!
Устами Констанции говорил сам здравый смысл. Но у Винченцо нашелся новый повод для огорчения. Он был уверен, что внука непременно назовут его именем.
—  Понимаешь, фамилия у него будет другая, зато имя мое, вот и получится ладно!
Но молодые назвали сына Марсилиу в честь отца Маурисиу. Марсилиу ди Андрада так звучало полное имя малыша.
— Маурисиу виднее, как называть сына, — примирительно сказала Констанция, — он его наследник, а не наш.
Узнав, что Маурисиу записал сына на свое имя, Франсиска пришла в ярость:
—  Как он посмел?! Я никогда не признаю его внуком!
— Да ты пойди к ним, возьми на руки малыша, и сразу его полюбишь, — попробовала уговорить ее Беатриса, которая с первого взгляда влюбилась в племянника. Она даже отыскала на чердаке колыбельку, в которой сначала спал Маурисиу, потом она сама, и отнесла ее в пристройку: пусть в ней качается будущий наследник.
—  Никогда! — Франсиска испепелила взглядом дочь. — Я никогда не признаю внуком итальяшку!
В ответ Беатриса только пожала плечами: бессмысленно бороться против того, что есть. У Франсиски есть внук, хочет она этого или не хочет. Беатриса уже не вступала с матерью в спор по поводу итальянцев и поняла: итальянцы — болевая точка Франсиски. Стоит нажать на нее, и мать приходит в ярость, поэтому Беатриса старалась избегать этой темы.
Зато Франсиска не давала себе труда избегать каких бы то ни было тем.
— Я нашла тебе жениха, — сообщила она дочери. — Состоятельный порядочный человек нашего круга. Он увидел тебя прошлой весной на благотворительном базаре и не может забыть.
Беатриса вспомнила тесноту и толкотню базара, радость, что сумела продать много сувениров и... ничего больше. Там было столько народу, что запомнить кого-то было просто невозможно!
Желание матери выдать ее замуж не было для Беатрисы новостью. Мать периодически возвращалась к этой теме, а дочь стоически сопротивлялась ее предложениям.
— Я не готова выйти замуж, — обычно отвечала Беатриса и точно так же ответила на этот раз. Но ее мать на этот раз была готова на скандал.
—  Я не понимаю, что ты нашла в этом безграмотном темном итальянце? — раздраженно спросила она, повышая голос.
— Нашла очень хорошего человека, которого полюбила! — ответила дочь.
—  Ты прекрасно понимаешь, что не можешь выйти за него замуж! — продолжала Франсиска.
Беатриса сидела, опустив голову и ничего не отвечая. Именно об этом она постоянно думала: может или не может она быть вместе с Марселло? Собственно, она уже ответила на этот вопрос: не может. Она приняла решение, но не могла смириться с ним.
Между тем Франсиска продолжала:
— Что тебе может дать этот жалкий неуч? Что он может тебе предложить? Мотыгу? Корыто? Кучу чумазых ребятишек? Не для этого ты училась! Ты создана быть украшением общества — умна, остроумна, изящна! Дон Стефано оценил все твои достоинства. Он без ума от тебя. И мечтает об одном: познакомиться с тобой поближе.
—  Полагаю, что он намного старше меня, — Беатриса подняла глаза на мать.
—  Да, гораздо старше. И что из этого? Тем больше он будет ценить твою молодость. Будет баловать тебя, носить на руках. Твой отец был намного старше меня, и, как видишь, я до сих пор ношу по нему траур.
— А мне кажется, что пора его снять, — неожиданно сказала Беатриса, переводя разговор.
— В твоих устах это звучит святотатством, — патетически произнесла Франсиска.
— Я не вижу, почему ты должна похоронить себя заживо, мама! — тихо, но настойчиво говорила Беатриса. — Папа был человеком здравомыслящим, и я уверена, что, если бы он остался жив, а ты умерла, он бы после стольких лет траура снял его и женился.
Франсиска застыла, словно получила пощечину. Если бы Беатриса знала, что она сказала! Сколько растревожила обид и боли в сердце вдовы, которая изо всех сил старалась быть счастливой своим замужеством! Но она не собиралась исповедоваться дочери!
—  Я не знаю, как поступил бы твой отец, ты, наверное, знаешь его лучше, чем я, — ледяным тоном отвечала Франсиска. — Но для меня нет ничего дороже моего траура!
— А мне так не кажется, — простодушно заявила Беатриса. И надо же было, чтобы именно в этот момент слуга доложил о доне Фарине и доне Мартино, которые просят оказать им честь и принять их.
— Конечно, проси, — живо распорядилась Беатриса. — Это же наш продавец, правда, мама?
Франсиска стояла, будто каменная. Она никогда бы не приняла Фарину после того, что он позволил себе в прошлый раз, но дочь распорядилась без нее, даже не посчитав нужным спросить ее мнения.
Между тем мужчины уже вошли с поклоном в гостиную. И Франсиске ничего не оставалось, как пойти им навстречу и предстать в облике любезной хозяйки. Фарина представил своего друга, который только что приехал с семьей из Италии.
— Я хочу показать ему Бразилию с самой лучшей стороны и поэтому сразу привез его к вам, — проговорил Фарина, целуя руку Франсиске. — Уверен, что и мой друг будет очарован, как я, и останется тут навечно. — При этих словах он многозначительно посмотрел в глаза Франсиске, потом добавил: — Я говорю о вашей фазенде, она великолепна.
Мартино поклонился и тоже поцеловал руку хозяйке дома. Франсиска представила гостям свою дочь, Беатриса выслушала положенные в этих случаях любезности.
—  Вы хотели бы осмотреть фазенду? — уточнила Франсиска.
— С провожатым, — улыбнулся Фарина, глядя на нее все с тем же особенным выражением лица.
—  Беатриса не откажет вам в любезности, — холодно пообещала Франсиска, разом наказав и чересчур самоуверенного гостя, и слишком своевольную дочь.
Беатриса приветливо улыбнулась.
— Я охотно покажу вам наше имение, — пообещала она. — Мы все его очень любим, это будет для меня большим удовольствием.
Мартино впервые видел настоящую бразильскую фазенду со старинным уютным домом, цветниками и небольшим тенистым парком, хозяйственными службами и кофейными плантациями. Сеньора Железная Рука вела хозяйство и впрямь железной рукой, оно было безупречным. Беатриса с удовольствием вела гостей по ровным дорожкам, когда они осматривали огород и цветники, потом, для того чтобы показать им плантации, пригласила сесть в экипаж.                     
Фарина хорошо знал своего приятеля Мартино и видел, что тот просто потрясен.
—  Да, потрясен величиной, размахом!.. — проговорил, объясняя свое состояние Мартино. — Мое имение в Италии было раза в четыре меньше, а я считался очень богатым землевладельцем.
—  Мы средние, — улыбнулась Беатриса. — Есть фазендейро, у которых земли гораздо больше, чем у нас. Вот мама и покупает землю, считая, что она никогда не подведет.
—  Ваша мать — удивительная женщина, — с искренним восхищением произнес Мартино.

Когда они вернулись в гостиную, Мартино рассыпался в комплиментах Франсиске:
—  Я сам хозяйничаю на земле, знаю, какой это труд, и меня восхищает тот порядок, который царит у вас. Вашу фазенду я купил бы не задумываясь и немедленно!
—  Я всегда говорю: для того чтобы влюбиться в Бразилию навсегда, нужно познакомиться с доной Франсиской, — ввернул в разговор свою любимую тему Фарина.
—  Мое имение не продается, — все тем же ледяным тоном отчеканила Франсиска.
— Но если вдруг надумаете, у вас есть покупатель и восторженный поклонник вашей хозяйственной деятельности, — вновь поклонился ей Мартино.
—  Благодарю за любезность, — холодно поблагодарила Франсиска.
Она не собиралась ни угощать их, ни задерживать. Посидев еще минут пять для приличия, гости откланялись. Проводив их, Беатриса сказала:
—  Какие приятные люди! Я просто в восторге!
—  Ты можешь быть в восторге всю жизнь, потому что твоей жених похож на дона Мартино, — сообщила ей Франсиска.
—  Думаю, восторга хватит на всю жизнь, если он будет приезжать к нам так же часто, как сеньор Мартино, — улыбнулась Беатриса. — Дон Фарина мне нравится куда больше.
—  А мне совсем не нравится, — сердито заявила Франсиска.
— Да, я заметила, что ты неравнодушна к этому итальянцу, — подколола свою матушку Беатриса.
— Не смей так со мной разговаривать, — повысила голос рассерженная Франсиска. — Я тебе не подружка!
—  Очень жаль! А представляешь, мамочка, как было бы хорошо, если бы мы с тобой сидели, как две подружки, и обсуждали то твоих женихов, то моих.
—  Твоих я буду обсуждать с удовольствием, — потерла руки Франсиска. — Начнем с того, что Марселло в женихи не годится. У него нет ровно ничего, что он мог бы тебе предложить.
— Он — первый мужчина в моей жизни, мама! Это я тебе говорю, раз уж мы с тобой беседуем, как подружки, и я про¬сто не представляю, как буду без него жить.
— Первая любовь проходит быстро, как утренний туман, — пренебрежительно махнув рукой, сказала Франсиска. — Чтобы прожить жизнь счастливо, тебе нужен совершенно другой человек.
— В очках, с морщинами и в шляпе, — подхватила Беатриса. — Это обязательное условие для счастья? Мне очень интересно, какая у сеньора Мартино жена. Уверена, что такая же пожилая сеньора в очках, но тоже очень симпатичная.
—  Не говори глупостей, Беатриса, — снова рассердилась Франсиска. — Я уверена, что у сеньора Мартино жена молодая и красивая. На днях мы поедем в город, у меня там дела, и заодно я познакомлю тебя с настоящим женихом.
— Никакого жениха мне не надо! — отказалась Беатриса. — Ты же знаешь, что я люблю Марселло.
— Это не любовь, а влюбленность, — отрезала Франсиска. — Я тебе сказала, что все это проходит.
—  Интересно, а папа у тебя был первый мужчина? — поинтересовалась Беатриса.
Дочь так доверчиво смотрела на мать, радуясь, что они и впрямь беседуют, как подружки, что Франсиска не могла ей сказать неправду.
—  Нет, не первый, но любила я только вашего отца.
— А первым у тебя был итальянец, — сделала неожиданное заключение дочь. — Я думаю, поэтому ты их так не любишь.
Франсиска промолчала. Она уже жалела, что позволила себе излишнюю откровенность в разговоре с дочерью. Хотя с другой стороны, вполне возможно, что она поможет ей все-таки склонить дочь к замужеству.
Железная Рука была далеко не так, уверена в себе, как хотела показать. Одолев итальянцев, выжив их с места, Франсиска вдруг задумалась, что же она будет делать с теми колоссальными кофейными плантациями, владелицей которых стала. Кофе по-прежнему падал в цене. Его больше не сжигали, так что прежние запасы пребывали нетронутыми, а на подходе был новый урожай. На сбор его, на хранение кофе требовались немалые деньги. Раньше они возвращались к Франсиске, но вот уже третий год она только тратила их и ничего не получала. Дети не хотели понять ее, они тоже только тратили, а семейное богатство, хоть и было велико, но не было безмерно. Выгодные браки детей укрепили бы семейный капитал, но и сын, и дочь предпочли голодранцев, а значит, и разорение.
Заглядывая в будущее, Франсиска испытывала страх и тогда думала о мужчине, который мог бы быть рядом с ней, тогда бы он решал проблемы, которые ставит жизнь, и освободил бы ее от груза ответственности.
Но и у Франсиски, бессильной и одинокой в минуты слабости, было лекарство: беседы с портретом мужа. И золото.
Франсиска спустилась в тайник и застыла, погрузив руки в золотые монеты. Потом стала перебирать их, пересыпать с ладони на ладонь, зажимать в горстях, гладить.
— Делитесь со мной своей силой, — требовала она. — Мне нужна ваша сила! Я не хочу продавать свою фазенду! Я хочу выгодно выдать дочь замуж!

Глава 42

— И все-таки я не понимаю, как можно любить одну девушку и жениться на другой, — говорил Жозе Мануэл, растянувшись на кровати и поглядывая на Тони, который точно в такой же позе лежал на своем матрасе на полу. Они пришли с рынка, где успели еще и поужинать, и наконец-то отдыхали. — Вот я люблю Нину, и никого другого для меня не существует.
- Я и сам не знаю, — признался Тони. — Но понимаешь, в тот момент я был уверен, что Мария потеряна для меня навсегда. А теперь это для меня ничего не значит. Я чувствую, я ее люблю, и что тут будешь делать?
Их разговор прервался приходом Нины, она теперь часто забегала сюда, всегда принося с собой что-то вкусное.
—  Я уверена, что вы очень плохо питаетесь, — говорила она. — Ешьте, а то сил для работы не будет.
Молодые люди переглядывались, сначала из вежливости отказывались, но приготовленные Ниной блюда пахли так соблазнительно, что со вздохом и благодарностью они через пять минут усаживались за стол, а еще через пять минут кто-то из них мыл пустые тарелки.
— Просто удивительно, до чего хороший у нас аппетит! — с улыбкой говорили они Нине. Потом она рассказывала, как идут дела на фабрике, советовалась с Жозе Мануэлом, как ей поступить, добиваясь от администрации льгот для подростков. Тони эти обсуждения не слишком интересовали, и он засыпал под мерное журчанье разговора.
—  Ему трудновато приходится, — говорил Жозе Мануэл, кивая на Тони. — Парень-то он крепкий и к работе привычный, одна беда — руки. Неизвестно, сможет ли он потом играть на фортепьяно. Из-за рук и переживает.
— А из-за семьи? — спросила Нина.
—  Если бы не переживал, не работал бы грузчиком, — ответил Жозе Мануэл. — В музыкальном магазине слишком мало платят, а он, хоть и ушел из семьи, хочет зарабатывать достаточно, чтобы хватало и жене и ребенку.
— Понимаешь, мама растила меня одна. И, если бы сейчас Тони проявил к своей семье полное равнодушие, мне бы невольно думалось, что и мой отец был к семье равнодушен, — чистосердечно призналась Нина.
—  Не думай так! Знаешь, как он вкалывает ради женщины, от которой ушел! — горячо защитил Тони Жозе Мануэл.
У него у самого была сложная семья, трудные отношения между родителями, и он понимал, как важно Нине знать, что отец ее не бросил, что он думал о ней и любил ее.
После этой пламенной речи Жозе Мануэла Нина успокоилась, а то ведь даже хотела поговорить с Тони, объяснить ему, что какие бы ни были отношения между родителями, ребенок ни при чем, он все равно нуждается в отце.
Но объяснять это Тони было не надо, он сам все прекрасно знал и, как только скопил небольшую сумму денег, тут же от¬правился в дом тестя, чтобы дать Камилии на ребенка.
— Я знала, что ты придешь, — твердила Камилия, — знала, что ты вернешься!
—  Я пришел, но не вернулся, Камилия, — сказал Тони.
— Я тебя искала, — продолжала Камилия. — Я знала, что у тебя нет ни рейса, мне снилось, что ты голодаешь. Я искала тебя, чтобы дать тебе денег...
—  Что за глупости, Камилия! — Тони протянул ей скоп¬ленное. — Это я тебе принес деньги, а от вас, от тебя, от твоего отца я не возьму больше ни монетки!
Камилия растерянно взяла деньги.
—  Где же ты работаешь? Я была в музыкальном магазине, но сеньор Манчини сказал, что ты ни разу не приходил к ним и он не знает твоего адреса.
— Я работаю грузчиком на рынке, Камилия. И не советую тебе там меня искать. Это неподходящее место для барышень, — Тони усмехнулся, представив себе Камилию среди грубых парней.
—  На рынке?!
Камилия была потрясена: Тони, ее Тони работает груз¬чиком! Да мыслимо ли такое?
—  Но почему, почему ты ушел от нас? Разве тебе было у нас плохо? Разве мои родители не приняли тебя как своего родного сына? — Камилия искренне не понимала, зачем Тони было уходить, почему он так переменился в отношении к ней. — Вспомни, Тони, я всегда была готова ради тебя на любые лишения. Я даже жила в мастерской Агостино, а жить там было совершенно невозможно. И теперь, если тебе не нравится жить с моими родителями, мы можем снять комнату и жить одни!
Тони сморщился, будто съел целиком лимон.
— Не возвращайся больше к этой теме, если хочешь меня видеть. Мы никогда не будем вместе! Никогда!

После ухода Тони Камилия рыдала на груди Ципоры, а та пыталась утешить ее. Ципора прожила долгую жизнь, многое повидала и пыталась объяснить дочери, что согласия в семье можно добиться только взаимным терпением.
—  Ты была слишком требовательна, Камилия. Замучила мужа своей ревностью, — говорила дочери Ципора.
— Это он замучил меня, — тут же возмутилась Камилия, — я не знала ни минуты покоя, потому что...
—  Тони тут ни при чем. У него много недостатков, он рохля, мечтатель, не умеет зарабатывать деньги, но в том, что он бегает за каждой юбкой, его никак нельзя упрекнуть. Ты не согласна? — Ципора внимательно посмотрела на дочь.
Камилия задумалась. Мать была права. Но суть заключалась в том, что Тони был точно так же равнодушен и к ней, как к остальным женщинам, это и бесило ее до крайности, доводило до истерик, а потом до скандалов.
— Он меня не любит, мама, — с глухим рыданьем сказала она.
— Он вернется, когда родится ребенок, — сказала мудрая Ципора. — Береги ребенка, и Тони будет с тобой. Ты же видишь, что он дорожит им. Он пришел, принес деньги. Если ты будешь к нему терпима, не будешь его ревновать, он останется. Здесь, в чужой стране, он очень одинок, и дороже и ближе его собственного ребенка у него никого не будет!
—  Но я хочу, чтобы он любил меня, а не ребенка! — заявляла на это Камилия. — Он ушел! Он так и не дал мне своего адреса!
И Ципора в тоске разводила руками — она ничем не могла помочь своей дочери.
Камилия никак не могла смириться с отсутствием Тони. Единственное место, где она чувствовала его близость, был музыкальный магазин. И она стала приходить туда в надежде услышать музыку, которая бы сблизила бы ее с ушедшим мужем. Но там никто больше не играл... И Камилия перестала туда ходить.

В музыкальный магазин тянуло и Марию. Стоило Мартино уехать в очередную поездку с Фариной, как она отправлялась странствовать по городу в надежде повстречать Тони. Что-то подсказывало ей, что он здесь, где-то рядом, близко.
Ее возрастающее беспокойство чувствовал и Мартино. Он стал предлагать Марии ездить вместе с ним.
— Ты посмотришь, где мы с тобой будем жить, — говорил он. — Выберешь сама место, которое придется тебе по вкусу. Бразилия — очень красивая страна, мне хочется, что¬бы мы открывали ее вместе.
—  Я с удовольствием поехала бы с тобой, — отвечала Мария. — Но боюсь за маленького. Он плохо переносит жару, а в дороге столько непредвиденного. Лучше уж мы будем ждать тебя здесь, в пансионе. А что касается имения, то я целиком полагаюсь на тебя.
Мартино был слишком разумным человеком, чтобы настаивать на своем вопреки таким очевидным доводам. Тем более и Мария, как считал Мартино, еще не оправилась после пережитого потрясения, ни физически, ни нравственно. Поэтому на сердце у него и было неспокойно. А не ехать было нельзя. Фарина узнал о возможности бесплатно получить государственные земли, и теперь они вдвоем прилагали все усилия, чтобы получить доступ к этим землям. Это, однако, было непросто. И для них, приезжих людей, надо прямо сказать, в этом был и риск, и авантюра. Но именно это их и привлекало. Они собирались заняться новым делом втроем, вместе с Винченцо. Фарина сумел уговорить и его. И теперь искали районы, где можно было рассчитывать на бесплатные земли, и одновременно составляли план действий, как обойти чиновников, кому дать взятку, чтобы попасть в списки.
Разумеется, в подробности грядущих махинаций Мартино жену не посвящал, вполне резонно считая, что это не ее ума дело. Но вынужден был оставлять ее часто и пока не знал, как долго будет вынужден уезжать в свои деловые поездки.
Мартино уезжал, а Мария, оставив малыша с няней, отправлялась в очередное странствие по городу под предлогом необходимых покупок. И непременно заходила в музыкальный магазин. Она рассматривала фортепьяно, и ей казалось, что по клавишам бегают руки Тони и он играет песню, которую играл когда-то ей. Если бы она знала, как недалека была от истины! Если бы клавиши обладали памятью, то они должны были бы помнить пальцы Тони.
Придя в очередной раз в музыкальный магазин, Мария внезапно услышала музыку. Кто-то играл, так играл, что у нее зашлось сердце. Она подошла поближе к инструменту и... не поверила своим глазам: за фортепьяно сидел Дженаро! Он играл, прикрыв глаза, а когда открыл их, то увидел перед собой Марию, но решил, что продолжает грезить, и не прервал игру. Мария разбудила его ото сна, бросившись к нему со слезами на глазах.
— Доченька! — вымолвил он, сам того от себя не ожидая. — Доченька!
И оба расплакались. Из магазина они вышли вместе. Дженаро хотел показать Марии пансион, где он живет.
— Ты приведешь туда внука! — говорил он. — Какой он, мой внук?
Мария же подумала, что Мартино рассердится, если узнает, что она отведет сына к Дженаро, но потом решила: откуда ему узнать? И пообещала.
Они сидели у Дженаро и не могли наглядеться друг на друга, им казалось, что нет на свете людей ближе, чем они.
— Я уверен, что мы с тобой найдем Тони, — сказал Дженаро.
О ее муже-фашисте он не сказал ни слова, они оба словно бы забыли о его существовании. Не стали они говорить и о том, что Тони тоже успел жениться. Зачем? Что бы это прибавило их встрече? Да и не знал Дженаро на самом деле, женат Тони или не женат? Может, он уже расстался со своей женой. Скорее всего. Иначе Дженаро нашел бы его. Семью всегда найти легче, чем одинокого человека. Главное найти его. Главное найти. Тогда все и станет ясно.
Мария заторопилась к малышу и расцеловала Дженаро, пообещав, что в следующий раз придет с ним в гости.
Дженаро смотрел ей вслед и не мог понять, почему когда-то он так дурно обошелся с этой чудной, замечательной молодой женщиной, с этим ангелом во плоти? Потом вернулся в свою комнату и со вздохом стал собираться: пора было идти на работу.
Кокетливая проститутка Малу, увидев помолодевшего Дженару, воскликнула:
—  Вот кого я хотела бы заполучить сегодня!
— Да я тебе в дедушки гожусь, — усмехнулся он, невольно польщенный.
—  Скажешь тоже! — возмутилась Малу. — Вы, итальянцы, такие темпераментные!
В эту ночь Дженаро играл и впрямь зажигательно. Встреча с Марией переменила для него все, — он уже не был одиноким стариком, затерянным на чужбине, у него появились родные люди, которых ему хотелось видеть, хотелось думать и заботиться о них. Он мечтал, что увидит внука. Он понял, как был виноват перед сыном.
—  Теперь мы обязательно встретимся, — повторял он себе, — потому что я непременно должен попросить у тебя прощения, Тони! Я был не прав! Как я был не прав!
Вернувшись после работы, Дженаро лег поспать, но ему не спалось. Воспоминания прошлого теснились перед ним, отгоняя сон. Чувство вины росло, а вместе с ним росло желание увидеть сына. Что с ним? Как он? То, что не процветает, в этом нет сомнений, иначе позвал бы их с матерью к себе! Дженаро услышал внизу громкие голоса и спустился вниз. Сейчас он нуждался в деятельности, в обществе, одиночество было ему нестерпимо. Мариуза держала в руках письмо и пыталась уговорить Маркуса отнести его Жозе Мануэлу.
—  У меня нет ни минутки свободной, — отговаривался Маркус. — Подумаешь, письмо! Наверное, от матери. Жозе Мануэл сам придет сюда и получит!
—  Письмо от матери? — взволновался Дженаро. — Это очень важно. Только такой молодой человек, как вы, Маркус, можете не понимать этого. Вам кажется, что родители вечные. Давайте мне письмо, дона Мариуза, и я отнесу его. Я знаю, где живет Жозе Мануэл.
— Вы добрый человек, Дженаро! — обрадовалась Мариу¬за и отдала письмо. — Теперь я буду спокойна. Кто там знает, какие вести в этом письме.
—  Хорошие! — сказал Дженаро. — Я уверен, что буду добрым вестником!
Он шел и волновался. Вспоминал Марию. Находил, что она очень похорошела. И любит Тони по-прежнему. А он-то сомневался в ее любви. Теперь бы он сделал все совсем по-другому. Он бы не был против их брака. И тут Дженаро припомнил твердокаменного Джулиано с его фашистскими убеждениями. И понял, что от его согласия или несогласия не так-то уж много зависело. Но вот когда Мария пришла к ним после отъезда Тони, а он ее выгнал!.. Однако Мария не помнит зла. Она настоящий ангел! Дженаро снова разволновался... А что он, собственно, здесь делает? Он посмотрел на письмо, огляделся вокруг, понял, что почти добрался до Жозе Мануэла, вот только не помнил точно номер квартиры. Но дом был бесспорно этот. В крайнем случае, соседний. Пожилая женщина шла ему навстречу, и он спросил:
— Мне нужен сеньор Жозе Мануэл. Вы такого не знаете?
— Конечно, знаю, — закивала Мадалена. Ей стало смешно от такого совпадения. — У вас для него письмо? Давайте я передам. Сейчас его все равно нет дома.
Дженаро передал письмо, попрощался и ушел. Если бы он только знал, что судьба свела его со свояченицей, женой любимого брата Джузеппе, которая видится с Тони! Если бы знал, что Тони находится в двух шагах от него!
Но они с Мадаленой и не посмотрели друг на друга, занятые каждый своими мыслями и заботами.
Однако Жозе Мануэл получил письмо от матери вовремя. Дженаро и не знал, что помогает устроить судьбу своей племянницы. Это был ответ на письмо Жозе Мануэла о том, что он встретил девушку своей мечты и хочет на ней жениться. Мать писала ему, что примет избранницу сына с радостью и готова помогать ему, когда он обзаведется семейным очагом.
Когда Жозе Мануэл читал письмо, лицо его так светилось, что Нина, обычно не страдавшая приступами ревности, вдруг подумала, а не пришло ли это послание от какой-нибудь старинной подружки Жозе Мануэла.
Но он тут же протянул ей листок:
— Это и тебя касается, прочитай!
Нина прочитала, и на лице у нее тоже появилась улыбка. Пусть Нина еще не решила, выйдет она замуж за Жозе Мануэла или нет, но если будущая свекровь тебе рада, то это всегда приятно.