За гостями следили слуги. Они донесли хозяину, что Филипп выбалтывает хозяйские тайны: ведь тогда и негры, и белые были членами одной семьи. Пьер рассмеялся. Он сказал старой Ду, которая со слезами пересказывала мистеру все это:
— Не реви, он это по глупости. Я ему объясню, что черный и белый — это лишь разные части тела, которые иногда не понимают друг друга. Не суди его строго, Дева.
Дева — это было полное имя негритянки, данное при рождении Ду. Ее родители не знали, что белые подразумевают под этим именем. Но когда их дочь вышла замуж и оказалась матерью шестерых детей, имя Дева стало восприниматься смешным, и тогда ее стали называть кратко — Ду. Лишь в особенно важных случаях, когда няньку надо было урезонить, к ней обращались официально: Дева.
Старая Ду поверила хозяину. Вскоре англичане уехали. Правда, они имели долгую беседу с мистером Робийяром по поводу нефти, которая должна была бы находиться в этих краях. Но Робийяр выслушал их со смехом и заявил, что никакой нефти здесь отродясь никто не находил и единственным золотом, которым здесь промышляли, был хлопок. С тем англичане и отчалили.
Еще они о чем-то долго-долго шептались с Филиппом, но тот больше не был с ними любезен и на все отрицательно качал головой.
Минуло три дня. На четвертый утром Пьер увидел в окно взявшихся за руки юношу и девушку. А за завтраком, когда в гостиной собрались все, разразился скандал.
— Ты общался с англичанами, — начал Пьер резко.
— По вашему же велению, дядя, — пробормотал в изумлении Филипп.
— Допустим, но я не давал тебе права позорить мое семейство и насмехаться над Эванджелистом. Ты знаешь, какую службу нес он в этом доме раньше. Ты и твои кузины обязаны ему очень многим. Ты же посмел его опозорить при чужих людях, которые даже за человека его не считают. Как в тебе пробудилось подобное желание? Это желание преступника. А сегодня я обнаружил пропажу особо ценных бумаг — карт этих мест, которые я составил, когда мы только собирались строить здесь имение.
— Но, дядя, я даже не знал об их существовании, — глаза Филиппа были широко раскрыты.
— Сейчас это не имеет никакого значения, знал ты или нет. Ты водил гостей в библиотеку?
— Вы сами попросили меня показать им ее.
— Я просил показывать книги, а не тайники, которые там сделаны.
— Но, дядя, я сам слышу о них впервые.
— Идемте все в библиотеку. Все. И белые, и черные, которые живут в этом доме! — Дядин голос гремел, но его глаза были полны такой усталости и скорби, что казалось, на них сейчас навернутся слезы.
Цена предательства
Дети, слуги, воспитатель Филиппа — негр Псалом, кузины — все, подчиняясь разбушевавшемуся Пьеру Робийяру, поднялись наверх.
— А теперь смотрите, — гремел он. — Вот это тайники.
И он бросился к книжным стеллажам, нажал на кнопку — стеллаж развернулся, и все увидели в стене зияющее отверстие черного провала.
Тайник был пуст.
— Смотрите все! — рычал Робийяр. — Вот здесь я хранил уникальные по ценности бумаги, не буду объяснять вам, чем именно они были ценны. После того, как этот юноша, — он указал на Филиппа, — провел здесь полдня с приезжими, я в тайник не заглядывал. Но вот сегодня я обнаруживаю — он пуст. В этом ящике, девочки, — кричал он, обращаясь к дочерям, — хранилось все ваше приданое, вы — теперь нищие. Вы никогда удачно не выйдете замуж по вине вашего кузена. Все видели, как англичане отводили тебя в сторону и о чем-то уговаривали. Ты не можешь отпираться. Произошла кража. Сколько они тебе заплатили? Признавайся!
Филипп был бледен и дрожал как лист:
— Я ни в чем не виновен, дядя. Я требую, чтобы вы признали гнусной клеветой все, в чем вы меня обвиняете…
— Ты? Ты требуешь… Эй, слуги! — и из темной толпы согнанных домочадцев выступили два полуголых силача: атлеты братья-близнецы Лево и Право. Их держали в доме как тягловую силу. — Обыщите комнату этого джентльмена, и все, что вы там найдете, несите ко мне.
— Нет, нет, дядя. Вы не посмеете этого сделать. Это бесчеловечно.
— Что? Я не посмею? Еще как посмею. Вы, двое, — обратился он к близнецам, — держите его. А вы, — он ткнул пальцем еще двоим, — идите в спальню этого мистера и отыщите все, что похоже на бумаги и ценности, а тогда мы поверим, получал ли он что-нибудь или нет.
Филиппа схватили, а посланные в его спальню ищейки исчезли.
Через десять минут они вернулись:
— Там ничего нет, только это, — и протянули Робийяру какие-то письма.
— Нет! — заорал Филипп. — Нет, пустите меня! — Он стал так сильно вырываться, что близнецам пришлось его скрутить. — Я все расскажу, только верните мне эти письма, дядя. Они мои. И предназначены только мне.
— Ах, вот как? Что же, если они личные, я их верну. Но в чем ты хочешь сознаться?
Он задал этот вопрос неожиданно, потому что меж девушек пробежал шорох. Эллин была бледна как смерть и, казалось, вот-вот лишится чувств.
Робийяр этого не заметил или сделал вид, что не заметил.
— Да! Англичане предлагали мне разузнать у вас все про старинные карты, которые делались в этих местах, их интересовала какая-то нефть. Но я напрочь отверг их предложения, хотя они предлагали мне деньги, — проговорил Филипп.
Пьер Робийяр его прервал:
— О-о, и у тебя все-таки повернулся язык сознаться в этом! Значит, вот какую гадину пригрел я на груди…
— Но, дядя, я же отказался им помочь. Все остальное — поклеп.
— Нет, не поклеп. Ты украл эти карты, которые могли принести моим девочкам богатство. Ты разорил их. Ты, которого я растил как родного сына… Я найду эти деньги. Тем более что есть прекрасный повод показать тебе, что ты сделал с Эванджелистом. — В глазах Пьера сверкнул яростный огонь. — Здесь собрались все. Ты так же собрал англичан и показал им беззащитное дитя природы. А сможешь ли ты показать себя? Так вот, мы тебя обыщем здесь при всех и посмотрим, а не скрывается ли вознаграждение где-нибудь у тебя в карманах?
— Только не это, дядя. При женщинах, при слугах! Лучше убейте меня.
— Да, при них. Пусть видят как поступают с вором, ты же не постеснялся белым дамам и джентльменам показать старого негра.
Все домочадцы затаили дыхание. Женщинам хотелось провалиться сквозь землю.
— Раздевайте его, — крикнул Робийяр охранникам.
Те лихо начали срывать с юного Филиппа одежду. Никогда еще молодое существо не защищалось так отчаянно. Ему казалось, что весь стыд земли обрушится на него, если его оставят нагим перед этими людьми, которых он знал и любил с детства.
Братья-негры действовали быстро. Горка одежды росла у ног Робийяра.
— Все срывайте!
Филипп уже не соображал, где находится. Мускулы его разом ослабли, от неожиданности рабы едва не уронили его на пол. Женщины потупили глаза. Робийяр поднял одежду, скатал ее и вышел из комнаты. В библиотеке воцарилось гробовое молчание.
Через пару минут страшный крик раздался из коридора. Дверь распахнулась от удара ноги, и на пороге снова возник мистер Робийяр. Он был бледен как полотно. В руке он держал смятые пачки зеленых банкнот.
— Доллары. Североамериканские доллары. Вот цена предательства. Иуда! Тридцать сребренников. Хлыст, — сухо и отрывисто скомандовал Робийяр. Ему протянули тот, которым он управлялся с лошадьми. — Всем смотреть на мерзавца, — и кнут щелкнул в руках Пьера. — Всем поднять глаза, — и девушки, а за ними и слуги робко подняли свои взоры на обнаженного юношу, и ни один человек ничего не увидел кроме пелены слез. — Ты будешь это отрицать? — просипел Робийяр, указывая на пачку купюр.
Филипп как будто очнулся. Что-то в его глазах изменилось. Он неожиданно выпрямился и стал похож на древнего праведника.
— Вы подложили их мне, дядя, когда выходили из комнаты. Я утверждаю, вы — лжец.
— Я подложил? — рука Робийяра помимо воли взмахнула хлыстом. Капля крови выступила на груди юноши.
— Я подложил? — И второй удар бича оставил след, только еще более глубокий.
В это время у ворот прогромыхали колеса — в поместье въехала карета с родственниками Робийяра, то были банкир Харвей с супругой.
Юноша посмотрел прямо в глаза своему дяде.
— Сколько же денег заплатили мне англичане, скажите мне и слугам, раз уж вы решились меня уничтожить? Видела бы это моя мать!
Мистер Робийяр вздрогнул, словно племянник ударил его хлыстом. Глаза его налились кровью.
— Не смей поминать даже имя моей сестры, мерзавец!
Филипп привел последний аргумент в свою защиту:
— Они обещали мне двести долларов. Сколько в вашей руке?
— Двести долларов — цена предательства, Иуда.
Отступать было некуда и мистеру Робийяру пришлось пересчитать бумажки.
Все напряженно следили за его манипуляциями. Руки мистера Робийяра дрожали. Он полез в свой карман за носовым платком, на секунду доллары в его руке скрылись за квадратиком ткани. Из правой руки, которая была накрыта платком, он перекладывал в левую десятидолларовые банкноты.
— Вот они, двести долларов. Держи, — и Робийяр швырнул их в лицо юноше, — они тебе пригодятся. С этой минуты ты больше не живешь с нами. Вон из моего дома! Гоните его плетьми!
— Что ты делаешь, масса? — старый воспитатель Филиппа Псалом бросился в ноги Робийяру. — Не губите молодого хозяина, не позорьте его. Там приехали соседи.
— Соседи! — дьявольски захохотал Робийяр. — Так пусть посмотрят, как на самом деле выглядит ангелочек, пока он еще не стал дьяволом. Волоките его во двор!
Лево и Право потащили Филиппа вниз по лестнице. Как мужественно сопротивлялся, как вырывался из их рук юный джентльмен! Но затем словно что-то оборвалось в сердце Филиппа. Он понял, что никогда не сможет посмотреть в глаза своим кузинам, может быть, кроме одной. Но уж точно он никогда не будет испытывать ни грана привязанности к этому имению, к этим людям, которые его воспитывали. И загорись все сейчас синим пламенем, Филипп бы только с облегчением смотрел, как в пламени сгорают те, кто был свидетелем его позора.
Филиппа выволокли на задний двор. Его никто не видел, кроме черных слуг. Но что это было для молодого джентльмена? Еще большее унижение. Филипп захлебнулся в собственном крике. Теперь, когда на него смотрели только глаза тех, кто знал его маленьким мальчиком, он начал выть, выть, как раненый звереныш, и потерял сознание.
Никто не видел, как Пьер Робийяр, запершись в своей спальне, стоял на коленях перед статуэткой распятого Христа и горячо шептал:
— Господи, ты один знаешь, чего мне это стоит. Я должен изгнать своего любимца. Это мне, а не ему наказание. Наказание за мой грех. Кэролайн, зачем ты на это толкнула? О, как я буду жить без него, без моего мальчика! Но ты знаешь — я вынужден это сделать. Прости меня, Господи. Они не должны, не могут быть вместе. Только оболгав своего Филиппа, я могу предотвратить грех еще более страшный. Виной этому я сам. — Пьер заплакал и распростерся на полу.
А на следующий день вся округа узнала о страшном происшествии в доме Робийяров. Только и было пересудов, что племянника Робийяра застали за кражей фамильных драгоценностей, которые он по глупости хотел продать приехавшим англичанам. Кроме того, говорили, этот Филипп, желая выслужиться перед англичанами, провел их тайным ходом к спальне своего дяди, показал им его в непотребном виде, когда тот спал в жаркую пору дня, приняв лишнего. И будто бы в отместку за это его самого выставили на всеобщее обозрение в одном неглиже. Кошмар и позор.
Кумушки обсуждали эти подробности со смаком. Скоро уже звучало, что молодой Филипп-де прекрасно снаряжен к этой жизни как мужчина. Другие утверждали, что несмотря ни на что, репутация Филиппа навсегда потеряна.
И в самом деле, где бы теперь Филипп не появился, его везде встречали кривыми усмешками.
Филипп был изгнан и унижен, Эллин не выдержала и заболела. Пьер Робийяр постарался на славу.
Прошла неделя…
Большие находки в маленьком имении
Минула вторая. Старый Псалом, бывший воспитатель маленького Филиппа, возился на грядке с белыми розами, которые любил мистер Робийяр. Ему было приказано вырыть скважину для артезианского колодца. Робийяр читал газеты или делал вид, что читает. Его отдых прервал встревоженный крик Пса-лома, а вскоре он сам появился перед Робийяром.
Негр был выпачкан какой-то маслянистой жидкостью, его седые волосы стали абсолютно черными.
— Мистер Робийяр, сэр, там приключилось что-то страшное. На грядке с розами. У нас колодец забил черной водой!
Робийяр вскочил со своего стула и помчался за Псаломом.
— Смотрите, смотрите, хозяин. Вот, видите! — Прямо посреди клумбы с розами бил небольшой черный фонтанчик и разносил зловоние.
— Это же нефть, Псалом! — воскликнул Робийяр. — Побойся Бога, что ты мне нарыл?
— Я ничего не знаю, масса, я рыл скважину для родниковой воды, как вы велели, а потом вдруг в глаза что-то как ударит, и из земли черная вода стала бить!
— Боже мой, мои розы! — Пьер Робийяр оглядел грядки с поникшими бутонами. Их головки были словно закопченными, черные капли нефти сверкали на цветах.
— Болван, немедленно зарой то, что ты вырыл. — Пьер бросился к фонтанчику, его белые бриджи обдало мутной грязной жидкостью.
«Накликал на свое поместье беду с этой нефтью, будь она неладна», — подумал он.
— Тащи кирки и лопаты, зови Право и Лево, и давайте живо засыпайте эту яму, чтобы из нее ничего не текло.
Мысли роились в голове старого хозяина: «На моем участке нефть, и залежи подходят совсем близко к поверхности. Это мне наказание за то, что я построил дом на болоте. Но раз у меня нефть, я смогу разбогатеть так, как это никому и не снилось. Но нефть может быть и у соседей. Надо, чтобы Псалом молчал. Но как это сделать? После того, как я выгнал Филиппа, Псалом стал очень зол на меня».
Фонтан забросали землей, и он стал понемногу утихать.
«Братья одни справятся», — решил старый Пьер.
— Эй, вы двое! — крикнул он Лево и Право. — Закапывайте сами, а мы с Псаломом отлучимся.

Батлер уже давно занимался нефтью и бредил ею. Но в их графстве, объяснили ему специалисты, если и есть залежи нефти, то очень незначительные. Такие подземные озера, как правило, только в одном месте выходят на поверхность, а в остальных стремительно скатываются как бы в мешок.
В их графстве не имело смысла бурить нефть — затраты на оборудование не оправдывались предполагаемыми доходами. Но в мозгу у Батлера созрел другой план.
Если нефть выходит на поверхность у кого-нибудь одного, значит, на этом можно великолепно блефануть не тратя деньги на глубинные нефтедобывающие установки, качать ее, пока она есть, а потом втридорога продать участок какому-нибудь простофиле. Вот это блеск!
Весь вопрос в том, как подступиться к «Страшному Суду».
— Значит, ты говоришь, что он тебя выпорол? — Батлер вновь обратился к Псалому. — Что же это? Робийяры никогда не пороли своих негров, или с ним что-то произошло?
— Произошло, масса, да. Мистер Пьер стал сущий зверь. Зверь, и то добрее, потому что свое дитя не убивает.
— Дитя? А что, Робийяр убил какую-то из своих дочерей? Интересно, за что? Наверное, он обнаружил их вместе с коровами во время игры с быками. — И от собственной сальности Батлер расхохотался.
Серна на него презрительно взглянула. А Псалом, даже не почувствовавший в словах страшного господина и тени насмешки, возразил:
— Он не девочек своих убил, он племянника своего убил.
— Что? Как это? — Это была уже новость. Все в графстве знали, что Робийяр боготворил сестру и потому на своего племянника молился.
— Он его насмерть убил? Чем? Вилами или ружьем?
— Господь с вами, — до негра дошло, что над ним смеются. — До таких страстей не дошло. Мистер Филипп якобы над Эванджелистом потешался, а мистер Пьер его за это наказал. Только я полагаю, это сам Эванджелиста виноват.
Когда Батлер выяснил, что совершил Филипп и какое понес наказание, он страшно развеселился.
— Чувствуется инквизиторская родня в крови, — простонал он. — Значит, голого перед всеми девицами и слугами! Знатно, знатно поступил. Но теперь парню уж не жениться в нашей округе. Ни одна девица за него не пойдет. Прежде от стыда сгорит, что ее будущего супруга кто-то видел в чем мать родила. А жаль, хороший парень рос. Он мне всегда нравился. Хоть и похож на Робийяра, но все-таки больше в Кэролайн, — и Батлер предался своим воспоминаниям о том, как он сватался к Кэролайн, когда она только появилась в их округе. Неумолимый Пьер Робийяр вел себя, как собака на сене; всем претендентам давал за нее только один ответ — нет! И Батлер был в числе тех, кто получил отказ. А Кэролайн он действительно любил. Теперь вот пострадал ее сын. «Но что-то не вяжется это с Робийяром, — подумал Батлер. — Ну, показал он англичанам негра, ну и что? Ну, продал он им эти карты? А может быть, на них-то нефть и обозначена, и значит, у меня могли быть конкуренты. Но англичане все равно ничего не добьются без согласия Робийяра».
— Только не совершал ничего этого молодой господин, — закончил Псалом рассказ и горестно утер слезу.
— Раз карты пропали — значит совершал.
«Как в крови людей воровство сильно! — подумал Батлер. — Даже у отпрыска благородного семейства…»
— Не совершал! Потому что я видел, как мистер Робийяр сам доставал из своего тайника карты и прятал их в другое место, и еще я видел, что когда мистер Робийяр вышел из библиотеки с одеждой Филиппа, он спустился к себе в кабинет за долларами и не знал, сколько туда надо их положить, поэтому устроил цирковой трюк с долларами, которые накрывают платком, и отсчитал ровно столько, сколько нужно.
Это не могло не вызвать искреннего восхищения Батлера, любящего находчивых людей.
— А он по-прежнему не пасует в трудных ситуациях. А теперь скажи мне, зачем он тогда выгнал юношу из дома?
Негр развел руками.
— Я не знаю этого, мой новый хозяин. Это тайна.
— Ты мне польстил своим обращением, я принимаю тебя в семью моих рабов, скажу тебе, это почетно — быть рабом Чарльза Батлера. И вот мое первое задание обо всем, что ты здесь мне рассказал, больше не должна знать ни одна живая душа. Ты это понял? Ведь, кажется, этого требуют у тебя все твои хозяева. Теперь ты можешь идти, и я думаю, твоя жена проследит за тобой.
Странная пара, в которой жена стоила ста таких мужей, ушла, а Батлер, оставшись один, подумал «Теперь мне надо разыскать этого молодого человека и выяснить у него, за что же выгнал его родной дядя. Для этого мне придется его сначала найти. Неплохое занятие для немолодого человека».
Так Филиппа Робийяра стали искать уже два джентльмена Пьер Робийяр и Чарльз Батлер. Сами того не зная, они устроили презанятную гонку. Чарльзом Батлером двигала месть и желание разбогатеть. Что двигало Пьером Робийяром, не знал никто.
Странствия Филиппа
Оставшись совсем один с двумястами долларами в кармане, Филипп готов был повеситься. Он даже не чувствовал себя невиновным. Когда мир рушится, душа, юная, наивная, чистая и безгрешная, всегда видит причины этого в себе самой.
«Я, видимо, очень грешен, раз на меня пала чужая вина».
Как взрослый человек Филипп мог бы полегче отнестись к своему наказанию.
Обнаженный человек — искренний человек. Человек влюбленный — это человек обнаженный. Первое прикосновение к женщине учит мужчину искренности всегда и при любых обстоятельствах. Это придает мужественности.
Филипп чувствовал это инстинктивно.
Те, кто боится духовного обнажения — лгуны. Люди созданы быть нагими всегда и при любых удобных обстоятельствах. Это дарует радость космоса.
Маленький Филипп часто наблюдал вольную жизнь ковбоев. Охотники заплывают куда-нибудь на острова подальше, где их ждут красотки, с которыми они познают вместе какие-то тайны.
Если бы он пережил то, что переживают дети ковбоев, он бы легко отнесся к наказанию в библиотеке. Подумаешь, оболгали. Это происходит с самого рождения мира. Подумаешь, раздели, все раздеваются, когда хотят, чтобы после смерти вместо них кто-то остался.
Однако ему было невыносимо горько, и, постоянно думая о веревке, он тем не менее незаметно для себя самого добрался до железной дороги, а по ней благополучно до Вайоминга, где о скандале никто не слышал, и поселился в маленькой гостинице. Как-то он спросил в салуне: не ищет ли кто из местных джентльменов управляющего в имение? Филипп был уверен, что справится с такой работой, если ее ему доверят.
Хозяин салуна свел его с неким мистером Сайманом Пэтифером, который отличался любовью к лошадям и нелюбовью ко всем остальным. Мистер Пэтифер как раз искал управляющего. Филипп понравился ему, и Пэтифер взял его к себе в дом.
В доме царили лень и запустение. У Пэтифера была жена — Юния, которая ни на что не годилась как хозяйка. У нее было больное сердце, и муж частенько отлучался по своим делам на месяц, а то я больше.
В его отсутствие у молодого управляющего дела спорились, в основном ему приходилось общаться с хозяйкой. Он уделял довольно много времени пребыванию в ее апартаментах. Вскоре Филипп довольно хорошо изучил ее характер, и они понимали друг друга с полуслова. Как-то мистер Пэтифер отсутствовал в имении слишком долго, и обеспокоенная хозяйка позвала молодого управляющего с отчетом к себе в спальню.
Филипп пришел. Миссис Пэтифер, в очень тонком, просвечивающем пеньюаре, предложила гостю кофе, нечаянно опрокинула чашку на его костюм, извинилась, приказала немедленно снять костюм, застирать пятно, и у них начался роман.
Они стали коротать время в ожидании Пэтифера. Лежали в солнечной гостиной на большом персидском ковре, разглядывали дагерротипы любовниц короля Генриха (их Пэтифер привез из Нью-Йорка), читали вслух отрывки из английской поэзии. Прятались друг от друга в море шелка или прозрачной тафты, бегали друг от друга нагишом по комнатам дворца, в котором жили. Иными словами, жили чудом, которое им подарила судьба.
Саймон Пэтифер явился домой неожиданно. Его жена, укутанная в шелка, возлежала на ковре, когда услышала шаги мужа за дверью. Миссис Пэтифер успела вытолкать растерявшегося Филиппа в соседнюю комнату, закрыла за ним дверь и разрыдалась. Онемевший от ужаса Филипп, стоя за дверью спальни, слышал, как Пэтифер спросил жену, почему она рыдает в таком смешном костюме. Жена, заходясь в истерике, выложила историю про то, как она заснула днем в гостиной, а проснулась от шороха, подняла голову и увидела обнаженного управляющего, который рылся в книжных шкафах в библиотеке и перетряхивал одну книгу за другой.
— Боже мой, — простонал Пэтифер, — мой тайник! — И бросился к сокровищнице, замаскированной за шкафами. Тайник был пуст. Драгоценности из тайника как раз украшали руки и грудь миссис Пэтифер, словно бы из скромности задрапированные шелком.
— Когда он увидел, что я спала, — продолжала она, — он пробовал меня уговорить спать дальше, но я отказалась. Он услышал ржание вашей лошади и покинул наш дом. Где он сейчас, я не знаю!
Побледневший Пэтифер снял со стены ружье редкой турецкой работы и выскочил из дому.
Тут же лукаво улыбающаяся миссис Пэтифер выпустила своего пленника.
— Я вас спасла, — промурлыкала она, подставляя ему плечи для поцелуя. — У нас есть пять минут пока мой муж не догадается, что вы здесь.
— Но я не трогал ваших бриллиантов, леди, — дрожа от страсти, произнес Филипп.
— Это не имеет значения. Торопитесь, Филипп, — она все льнула к нему, — мистер Пэтифер может вернуться.
Филипп бросился к своей лошади.
Так его вторично оболгали и приклеили к славе вора еще и славу соблазнителя. Когда Филипп об этом подумал, он дал клятву больше никогда не связываться с женщинами.
Ему не оставалось ничего другого, как заняться игорным бизнесом. Он нанялся к одному старому китайцу, жившему на окраине леса, слывшему одновременно и шулером, и рубщиком и сторожем, помогать по хозяйству. За это китаец обещал Филиппа научить секретам игры в покер, а главное — выигрывать. Филипп нашел, что управлять домом китайца несравненно лучше, чем домом женатого плантатора. Изучил он карточную науку достаточно быстро и покинул старика тут же. Он решил стать завсегдатаем придорожных салунов. Но как бы ему ни было трудно, ни на секунду не мог он забыть Эллин. Филипп думал о ней и искал встреч. «Буду переезжать из имения в имение. Понукать лошадей, слать тайные послания», — думал он. — Это был путь к свиданию с любимой. Так вместо игрока Филипп стал почтальоном. Это дало неожиданный поворот событиям.
Роман окончился
Оставшись одна, Эллин затосковала. Бурно начавшийся роман окончился. Девушка впала в депрессию, которую в те времена именовали меланхолией. В темном доме ее все пугало. Однажды она приняла за Филиппа притворенную дверь в темном длинном коридоре.
Тогда она с криком бросилась в темноту, ударилась о косяк двери и лишилась чувств. На ее зов прибежали слуги, нашли бесчувственную девушку с шишкой на лбу, решили, что кто-то чужой забрался в дом. Братья Лево и Право, которые отличались особой тупостью и слышали, как хозяйская дочь кричала «Филипп!», тут же доложили, что видели молодого мистера крадущимся по коридору. Будто Филипп хотел отомстить и напал на дочь хозяина.
Мистер Робийяр выслушал это. Тут же по всему дому зажгли огни и стали проверять чуланы, кто-то вышел на открытую галерею, что опоясывала дом на уровне второго этажа со всех сторон, закричал:
— Смотрите, смотрите, Филипп бежит.
Все высыпали на балкон и увидели, что и в самом деле к лесу приближается человеческая фигура.
Мистер Робийяр не знал, чему верить. То ли на самом деле Филипп хотел похитить свою кузину, то ли вор забрался.
Позже, глубокой ночью, за двадцать миль от «Страшного Суда», Чарльза Батлера разбудил осторожный стук в дверь спальни, и на ее пороге возник окровавленный Псалом. Как ни ждал его сведений Батлер, он все же сначала пошутил:
— Что, тебя поймали, а ты убежал?
Псалом путано объяснил, что он проник в дом Робийяров, но никого из верных друзей не встретил. Только двух дураков Право и Лево, которые, развалясь на сеновале, развлекали домашнюю челядь непристойными байками. Псалом хотел разузнать что-нибудь о Филиппе у мисс Эллин, но напугал ее так, что она приняла его за Филиппа, и криком выдала его присутствие, после чего Псалом бежал к «Беременному озеру», продираясь через все садовые колючки, какие были на его пути.
— О'кей, — подытожил Батлер, — ты доказал свою преданность, но не узнал ничего насчет Филиппа. Странно, что мисс Эллин померещился именно Филипп. Так поступают, когда очень ждут человека.
«У них что-то, вероятно, было», — решил Батлер.
Глуповатый негр тут же заявил, что между Эллин и Филиппом всегда существовала какая-то невидимая связь.
«По всей видимости эти двое неравнодушны друг к другу, — подумал Батлер. — Но у старика Робийяра на этот счет особое мнение. Это ерунда. Браки между кузенами совершаются сплошь и рядом. Для меня это путь к овладению „Страшным Судом“. Я должен заполучить в свои руки Филиппа с потрохами и дать ему возможность жениться на малютке Эллин, а взамен получить купчую на „Страшный Суд“. Это дело, может быть, приведет к смерти старого Пьера, ну да уж чего его жалеть! Главное, Эллин — наследница поместья и любит Филиппа. Надо ей помочь выйти замуж».
Батлер тут же позвал к себе Серну, и от имени Филиппа они принялись сочинять письмо к Эллин.
— Буду писать неровными корявыми буквами, напишу, что правая рука ранена. Еще напишем молодой девушке, что Филипп ее ждет. А вот встречусь с нею я. Главное — не ошибиться насчет их любви. Встречаться будем на полпути между нашими имениями. В охотничьем домике у озера. Там много камышей, можно приплыть на лодке по нашему озеру, а можно добраться на коне через лес. Как тебе это нравится?
Через два дня Эллин под подушкой нашла письмо от Филиппа. Сначала она страшно испугалась, а потом подумала «Значит, у нас в доме у Филиппа есть друзья, верные ему. Надо узнать, кто это». Позвали к завтраку, и Эллин не стала дочитывать письмо, а спрятала его под корсажем на груди. В столовой уже сидели отец и две ее сестры. Пьер Робийяр без обиняков заявил Эллин, что она едет в Саванну к своей бабушке. Эллин разволновалась, выронила на пол вилку, нагнулась, и у нее из-за корсажа выпало письмо. Робийяр заметил это. Девушка в ужасе застыла.
Все молчали. Девочки следили за старшей сестрой, отец смотрел на бумажный квадратик.
— Мисс, у вас что-то упало. Никогда не носите посторонние предметы за лифом — это напоминает романы Дюма, которые вы читали. Дайте мне то, что у вас упало.
Эллин выпрямилась и достала из выреза лифа платок. Отерла лоб.

— Кричи не кричи, — вступил со своей ролью Эрланд Уэйд, — никто не услышит. Мы — грабители, а ты — сторож. Всю жизнь не любил сторожей. Сейчас мы лишим тебя главного сокровища, и ты навсегда сможешь быть сторожем наших падших жен, потому что не сможешь с ними согрешить. Эй, раздевайте его! Где наши ножи!?
Только тут до юноши дошло, что! с ним хотят сделать. Глаза его наполнились ужасом, он стал извиваться, как уж на сковородке, «грабителей» это только подхлестнуло.
— Ничего, ничего, это не больно. Дай ему опиума, Билл.
Юноше зажали рот и поднесли к носу белый порошок. Затянутый дыханием внутрь, тот моментально исчез с бумажки.
— Доставай ножи.
Парню показали страшные мексиканские ножи, которыми запаслись «грабители».
— Эй, Билли, кажется, он даст сейчас дуба. Вмажь ему по скуле, чтоб пришел в себя. — «Грабители» ужасно картавили, скрывая свое истинное наречие.
Пэтифер глядел в обезумевшие от страха глаза почтальона. Он совсем не узнавал в нем Филиппа. А вдруг это не он? Но отступать поздно, его собутыльники уже жаждали удовольствия. Пэтифер вытащил третий, самый острый нож и подержал его над свечой. Тонкое лезвие раскалилось докрасна.
— Сейчас, не успеешь моргнуть, парень, и все будет позади. Девочки, гулянья по лесу — будешь спокоен на всю оставшуюся жизнь.
И тут кто-то снаружи заорал.
— Что это? — остановился Пэтифер. — Никак кто кричал?
— Действуй быстрее, и вся недолга, здесь никого не может быть, кроме Батлера… — Эрланд вдруг осекся.
Пэтифер занес руку с громадным кривым ножом над юношей, и тут что-то очень тяжелое обрушилось ему сзади на голову. Он повалился лицом прямо на стол, ровно вонзив лезвие в столешницу буквально в дюйме от почтальона.
Двое других мужчин замерли над распростертым телом. Напротив них в проеме двери стоял ужасный толстый негр с направленным на людей пистолетом. Он издавал нечленораздельные крики и был готов спустить курок. Двое нападавших отпустили парня и подняли руки вверх.
— Но-но, парень, не дури. Ты — раб, как ты смеешь поднимать руку на белого господина?! — заорал Эрланд Уэйд и тут же получил железным крюком, что был в руках у негра, по черепу. Второй удар последовал по приятелю Эрланда. Двое джентльменов оказались в кратковременном обмороке.
Негр прекратил мычать, схватил на руки обезумевшего от страха парня и поволок к выходу.
Споткнувшись о тело Пэтифера, негр нагнулся и сдернул с него маску.
— На, смотри, — сказал он на нормальном языке, — кто хотел с тобой расправиться, — и потащил парня дальше.
Он поднес почтальона к его фургону, развязал его и дал в руки кнут.
— А теперь давай, дуй отсюда, пока эти не очухались, слышишь, ты. Только сначала запомни, кто тебя спас! Вот, смотри, — и негр показал парню золотой медальон. — Приходи завтра к охотничьему домику, что находится между «Беременным озером» и «Страшным Судом». Приходи за два часа до захода солнца. Если не придешь, «эти» все равно тебя разыщут и расправятся с тобой. А в домике ты найдешь человека, который тебя защитит. — И негр шлепнул парня по спине. — Вали отсюда.
Почтальон пришел в себя и бешено хлестнул лошадей — его повозка буквально пулей помчалась от дома Эрла.
А на следующий день вся округа кишела сплетнями о сумасшедшем беглом негре Псаломе, который рано утром решил ограбить дом мистера Уэйда. Вступил с ним в драку и ранил его каким-то железным орудием. Уже все знали, что несколько дней назад Псалом сошел с ума, сбежал от Робийяра, бродил по салунам, рассказывал всякую чушь о злых духах, что пошли войной на благословенный Юг, и говорил что-то про черную воду, в которую превратилась вода белая. И вот — новое известие от мистера Уэйда. Этот Псалом напал на него, когда Эрланд неожиданно вернулся в свою пустовавшую загородную виллу, ибо все слуги были отправлены в городской дом.
Негр Псалом, с легкой руки Лево и Право, которые разнесли весть о его сумасшествии, стал бичом божьим для здешних мест за одну ночь. Тех детей, что не хотели спать, няньки пугали именем Псалома. Дети пугались, а узнавшие об этом местные священники всех вероисповеданий рассвирепели. Псалом своим именем пугал не только детей, он отвращал их от святой книги Церкви и конкретно от Псалмов Давида.
Свидание
В то лето в штате Джорджия репутации рушились стремительно и, как оказалось, не у одних белых. Весть о сумасшедшем негре долетела до поместья Робийяров.
Эллин только начала приходить в себя. Вдруг ей принесли письмо от Филиппа. Эванджелист передал его фантастически незаметно. Девушка буквально на пять минут спустилась к отцу сказать, что, пожалуй, сегодня ей стало лучше, поднялась наверх и обнаружила у себя под подушкой записку: «Будьте сегодня, как стемнеет, у лесной сторожки. Филипп придет — это точно».
Эллин представила, как ей придется пробираться через лес, в котором может скрываться сумасшедший. У нее мороз пробежал по коже, но выбирать не приходилось.
Не прошло и получаса, как к Пьеру Робийяру вбежала встревоженная нянька Ду и сообщила, что у миссис Эллин опять приступ. Она опять всего боится и просит дать ей на вечер две миски сонного отвару, а также просила не беспокоить.
Робийяр отдал приказ слушаться Эллин и погрузился в меланхолию. Только он порадовался за ее здоровье, и вот — все снова.
Потекли тревожные минуты.
В лесу все было спокойно. В «Беременном озере» тоже. Псалом отчалил на своем плавучем острове от берега вместе с Серной, Батлер покинул усадьбу верхом — вечер обещал быть идиллическим, а ночь в полнолуние — волшебной.
Филипп пришел в сторожку за два часа до сумерек, как и обещал. Его уже ждал Чарльз Батлер. Филипп сначала растерялся, а потом скорчил презрительную мину — с детства его учили, что Батлер — дерьмо.
— Что вам здесь надо, сэр? — резко спросил он Батлера.
Батлер усмехнулся и сказал, что у него на этом месте назначена встреча с одним молодым человеком, которого пока еще нет. Филипп стал просить гостя убраться подобру-поздорову. На это Батлер возразил, что его встреча очень важная, да и молодой человек, которого он ждет, наверняка хорошо известен Филиппу. Филипп вспылил и грубо ответил, что у него нет больше в этой округе приятелей. Батлер опять криво усмехнулся и сказал, что это немудрено, ибо человек, которого ждет Батлер, умеет быть благодарным, а вот Филипп — нет.
Сказав это, Батлер распахнул свою жилетку. На белоснежной сорочке висел медальон, показанный вчера негром-спасителем. Филипп недоверчиво спросил, откуда этот медальон у Батлера.
Батлер рассмеялся и сказал, что он, наверное, кажется Филиппу негодяем, потому что так ему внушили еще в детстве. Но вот Филипп Батлеру кажется еще большим негодяем, ведь про юношу говорят, что он обокрал собственного дядю, затем ограбил человека, к которому нанялся на работу, да еще покушался на честь его жены.
— Поэтому стоит забыть, что говорят о каждом из нас, и посмотреть на истинные дела человеческие. Тебя вчера чуть не оскопили, — ты должен быть благодарен тому, кто тебя спас, — заключил Батлер.
Филипп покраснел и сказал, что его спас негр, а не Батлер. Батлер еще более дразняще рассмеялся и вынул из кармана левую руку — она была черная.
— Ты узнаешь руку негра, который нес тебя?
Филипп был шокирован.
— Так это были вы?
Батлер, смеясь, поведал ему всю историю. Упомянул о том, как случайно в клубе узнал о готовящемся покушении на Филиппа, как отправился с приятелями караулить Филиппа. В принципе, его расчет спасти Филиппа основывался только на ночной темноте и страхе самих нападающих. Батлер позаимствовал у девочек из клуба черную мазь — для камуфляжа. Перекрасился в негра, когда остался один, пропустил парня в дом и сыграл простенькую сценку с сумасшедшим негром, который рыскает по пустующим домам господ. Повод ему подал Псалом своей судьбой беглого раба, объявленного сумасшедшим.
Все дальнейшее было делом техники. Надо было незаметно войти к линчевателям, оглушить всех троих, но так, чтобы успели разглядеть какого-то негра, что им угрожал, и после — освободить Филиппа.
Дабы обезопасить себя, Батлер после бегства Филиппа смывает с себя краску, затыкает в рот кляп, с помощью старого фокуса индейцев связывает себя и лежит во дворе, ожидая, когда его «собратья» придут в себя и развяжут его. После этого все четверо делятся впечатлениями о сумасшедшем негре, который сорвал хорошо разработанный план и Батлер подсовывает соучастникам историю раба Псалома.
Рассказчик замолчал.
Сконфуженный Филипп робко произнес:
— Так это, значит, вам я обязан всем. Я никогда вас не смогу отблагодарить за то, что вы для меня сделали.
— И не нужно. Я же тебе сказал, что я всегда симпатизировал тебе. И даже открою маленькую тайну. Я сватался к твоей матери, когда она только-только обосновалась в этом вашем доме — «Страшном Суде». Она мне отказала. Что ж, сердцу не прикажешь, но любовь-то остается Я перенес любовь с Кэролайн на ее сына. Вот и все причины. А то, что говорят про меня дурное, так я и не отказываюсь, я просто хочу, чтобы ты знал, почему я это делаю ради тебя.
Слезы благодарности навернулись Филиппу на глаза. Он всегда остро ощущал свое сиротство и вот теперь, кажется, нашел друга. О гибели своего истинного отца он знал трагическую историю, которую ему как-то рассказала мать. К этому он не хотел возвращаться.
Батлер продолжал:
— Я знаю, ты любишь. Могу даже догадаться, кого — хочешь?
— Да, Чарльз. — Эти слова вырвались у Филиппа неожиданно. Столько лет тосковать по настоящему другу и вдруг его обрести. Вместо одного, утраченного — дяди Пьера — обрести другого.
Батлера это тронуло.
— Это Эллин, твоя кузина.
Филипп готов был расцеловать Батлера за догадливость.
— Да! Вы все знаете?!
— Как знаю и то, что она придет сюда через два часа. Я устроил это. Если ты не против, я позже поговорю с дядей Пьером о вашем браке.
— Что вы! — Филипп сиял. — Это невозможно. Ведь я — изгой. Мне стыдно показаться на глаза даже Эллин. Я боюсь этого. Но я верю, что она не могла поверить ничему, что про меня наплели.
— Естественно, как этому не поверил я. Ведь у тебя ничего не было с женой Пэтифера?
— Да нет же. Она показалась мне такой похожей на Сьюлин — мать Эллин, что я отнесся к ней как к старшей сестре и повел себя, как ребенок. Мы вели себя, как дети, в отсутствие ее мужа. Мы играли в прятки. Вот только единственное, что мы позволили себе, — мы раздевались. Но об этом попросила она. Она говорила, что в доме жарко.
— Я верю тебе. Оставайся здесь, а я пойду встречу Эллин. Только не говори ей раньше времени, что тебе помогает Батлер. Она более нежна, чем ты. Ее отцу вовсе незачем знать, кто союзник его племянника, а то он окончательно отвернется от тебя.
— Хорошо, дядя Батлер, — кротко, как ягненок, ответил Филипп.
В это время Эллин, набросав под одеяло подушек, уже выскользнула через потайной ход из дома и мчалась на лошади к охотничьему домику. Она боялась только сумасшедшего негра. И он неожиданно напал на нее из-за дуба. Эллин заорала во все горло:
— Псалом!
Негр зажал ей рукой рот и сказал:
— Я друг Филиппа, Не пугайтесь. Он ждет вас в сторожке. А Псалома здесь нет. Прощайте.
И Батлер растворился в темноте. Первую часть прелюдии он посчитал законченной, теперь дело — за их горячей кровью, а после он возьмет Филиппа к себе в дом и объяснит ему, как надо действовать дальше. Филиппу это понравится. Должно понравиться.
Что же? Батлер приготовился ждать окончания встречи. А она была бурной. Минут пять Эллин и Филипп ничего не могли сказать друг другу. Они просто стояли и смотрели друг на друга. У Филиппа бурно вздымалась грудь и глаза застилал туман, щеки Эллин становились то пунцовыми, то бледнели.
— Ты мне веришь?
— Я тебе верю.
— Значит, ничего не произошло?
— Ничего не произошло.
В этом мире, где любовь редка, их встреча была подобна встрече двух ангелов.
Филипп опустился на колени перед Эллин и своими ладонями согрел ее руки, целовал маленькие пальчики.
Потом поднялся, обнял ее за плечи, и все зло мира отступило от них.
Духота южной ночи становилась невыносимой. Филипп дернул ворот рубашки. Эллин стояла маленькая и беззащитная.
— Ты меня любишь? — спрашивали ее глаза.
— Да, — беззвучно отвечали его губы.
— Тогда возьми меня отсюда. Пусть злые люди не знают дороги в мою душу.
— Возьму.
— Любимая!
— Любимый!
Эти слова прошелестели в воздухе, как ночные ласточки. Первые слова, произнесенные на Земле первыми людьми.
— Ты всегда будешь со мной?
— Я всегда буду с тобой.
— И спасешь меня?
— И спасу тебя.
Лица молодых людей светились в темноте. Свеча давно погасла. А они видели каждую черточку на лице друг друга.
— Сколько ты здесь пробудешь? — беззвучно спросила Эллин.
— Не знаю, — ответил ей Филипп. — Столько, сколько позволят друзья.
— О тебе заботятся? — спросила беззвучно Эллин.
— Да, заботятся, — ответил Филипп. — Но я справлюсь и сам. Верь мне. Я заберу нас обоих в лучший из миров.
— Я тебе верю, — ответила Эллин.
Их слушали все ангелы, что были свободны в этот час от дел Господа Бога. Рай был в маленьком домике на берегу озера. Но, кроме ангелов и двух влюбленных, об этом не знал никто.
— Тебе надо бежать, сюда придут, я это чувствую, — прошептала Эллин.

…Наконец, Эллин почувствовала спасительное головокружение, которое предвещало скорый сон. Образ страдающего Филиппа стал меркнуть.
Она увидела рядом с собой целого и невредимого возлюбленного. И позвала его.
Нянька Ду, ожидавшая словечка от своей любимой девочки, услышала слово: «Воды!»
Нянька бросилась за стаканом, а когда вернулась, застала крепко спящую Эллин. На ее устах играла улыбка.
Нянька знала все о происшедшем в приозерной сторожке. Знала она и о чувстве Эллин.
«Вот дура-то, — подумала старая Ду. — У нее чуть жениха не убили, а она радуется».
Нянька села рядом со своей девочкой и заснула, хотя Пьер Робийяр наказал не спускать глаз со своей дочери, будто она была его падчерицей или служанкой.
Обращение с ней было учреждено не отцовское. Палаческое.
…А за завтраком, в гостиной, Пьер Робийяр сообщил Эллин результат ночной облавы. Взгляд его был страдальческим, но выражал непреклонную решимость следовать своим планам до конца. На шее Пьера был туго затянут черный галстук. Лицо его было багровым.
— Галстук ослабьте, — потребовала нянька Ду.
Пьер приказал заткнуться.
Глупая негритянка не догадалась, что галстук был ни при чем.
Лицо было красным от слез, которые Пьер проливал ночью, обдумывая свои дальнейшие перспективы.
Получалось, что юношу, его родного Филиппа, надо было убить, если он не поймет, что за страшная тайна сковывает уста Пьера. А рассказать ему самому у Пьера не было возможности…
…Робийяр сухо начал докладывать Эллин, что он предпринял прошедшей ночью. Несчастная девушка сидела перед ним белая как мел. Робийяр, в коричневом сюртуке, возвышался за круглым столом, крытым белоснежной скатертью, как профессор медицины, рассказывающий пациенту, что болезнь неизлечима.
Посланные за Филиппом охотники сумели ранить человека, выпрыгнувшего из окна сторожки в озеро. Его выследили на пустынном берегу маленькой речки, соединяющей два водоема. Эллин вздрогнула. Она вспомнила видения окровавленного Филиппа. Робийяр это заметил.
— Преступнику удалось опять скрыться, — сказал он. — Но рана его оказалась очень серьезной. Крови, было много. По всей видимости, он мог даже умереть от ее потери.
Эллин почувствовала, что теряет сознание. На лезвии широкого ножа, который она держала в левой руке, отражалась кривляющаяся фигура отца.
— А если нет, думаю, через день-два он где-нибудь объявится, и тогда его уж схватят наверняка, — закончил жестокий старик.
Эллин потрясенно отложила столовые приборы в сторону. Вчера ночью ангелы убрали с неба луну, сегодня днем они спрятали солнце. Эллин заплакала и выбежала из-за стола, не испросив разрешения.
Пьер Робийяр остался за столом один с двумя младшими девочками. Взгляд его не подымался от тарелки с дымящимся маисом. Но не от стыда, как думали младшие дочери. От предательских слез, что навернулись на его глаза.
Эллин наверху плакала в объятиях няньки Ду. Пытаясь ее утешить, та рассказала, что пострадала не только одна девушка.
С ужасом в глазах выслушала она о смерти старого Эванджелиста, и тут с нею случилась истерика, каких еще никогда не видела даже опытная нянюшка.
Эллин проклинала себя и отца. Она билась головой о стену, царапала лицо ногтями и просила ее убить.
Девушку пришлось связать. Вызвали доктора Мида. Он не на шутку испугался, увидев больную, и велел немедленно оставить девушку в покое, если ее специально не хотят убить.
— Вы можете лишиться дочери, мистер Робийяр, — предупредил он этого дикого человека.
Робийяр посмотрел на него безумными глазами. «Я, кажется, прокляну тот день, когда я женился на Сьюлин», — подумал он и ничего не возразил доктору. Он почти бегом поднялся к себе в кабинет. И стоя среди своих огромных шкафов, наполненных книгами по воспитанию, восхвалению человеческого добра и разума, понял, что просто растоптал свою старость. О, если бы только мог прознать о его тайне милый мальчик Филипп, его племянник, он бы тогда простил Пьера. Он бы ужаснулся: на какую муку обрек его дядю Господь Бог. Страшнее нельзя было придумать.
Пьер подошел к зеркалу. Хищным взглядом впился в отражение ненавистного ему человека. За эту ночь он стал совсем седой. Поднял кулак и изо всей силы ударил по зеркалу. Он хотел убить того человека, который отражался в безмолвном стекле, но не мог. Страшная тайна оберегала его жизнь на этой земле.
Филипп в доме Батлера
Его неожиданное изгнание из родного дома обернулось не менее неожиданным приютом. Но что-то в этом приюте было таинственное, о чем слуги знать не могли. И Серна первой почувствовала эту тайну. Она ее ощутила кожей. Этот дар Серна получила от своих индейских предков, женская половина которых была жрицами в племенах исконных хозяев той земли, на которой потом обосновались белые поселенцы Юга.
Во времена Скарлетт О'Хары память об индейских тропах почти целиком выветрилась из сознания белых властителей Южных земель. Их исконными обитателями казались негры. Но это было не так, и таинственный пророческий дар Серны напоминал об этом.
Экономка видела: как Батлер смотрит на Филиппа, как утром будит его, вечером провожает ко сну — Серна поняла, что ее любимый мистер Чарльз, что-то задумал насчет пленника, которому оказал прием, как почетному гостю.
Филипп зажил бездельником.
Ему оказывали такие услуги, которые оказывают лишь восточным принцам, в их помешанных на неге государствах: каждый вечер к Филиппу приходила Серна; заставляла ложиться на живот, массировала спину, руки, шею; умащивала благовониями, словно иудейского патриарха. В такие минуты Филипп старался думать только об Эллин, чтобы сознание не захватила притягательная сила, исходящая от женщины.
Днем Филипп катался на лошадях, играл в серсо с Псаломом — вел себя, как пятилетний ребенок. Эти радости ему дарил Чарльз Батлер. Филипп не знал, как благодарить своего нового друга.
В жизни Батлера с приездом молодого человека тоже произошли значительные изменения. Он перестал звать по ночам Серну: Батлер не хотел шокировать юное сознание гостя своими вольностями, а Серна недоумевала: почему она перестала быть нужна?
Днем Батлер сидел в кабинете: один, или запершись с Филиппом — что-то ему рассказывал, о чем-то выпытывал. Филипп всегда выходил после бесед сконфуженный, бродил по дубовой рощице, что раскинулась недалеко от имения и тайного присмотра за собой никогда не замечал, а Батлер с упорством охотничьего пса за ним шпионил…
…На исходе второго дня пребывания в доме Батлера Филипп сидел в своей спальне и смотрел в окно. Вечерний свет делал мир за окном грустным и трагичным. Юноша мечтал о встрече с возлюбленной, а в это время, в двадцати милях от него, в имении Робийяра «Страшный Суд», доктор Мид, в очередной раз вызванный к Эллин, боролся с ее бредом: несчастная девочка пыталась дотянуться до окровавленного Филиппа и перевязать ему раны…
…Если бы в этот миг кто-нибудь посмотрел из окон дома Батлера на дубовую рощу, то заметил бы Серну, гулявшую по опушке. Она раздумывала над таинственной заботой Батлера о Филиппе — ей было жаль бедного мальчика: он не видел многого из того, что замечала Серна…
…А в это время Батлер сидел у себя в кабинете и читал книгу.
Филипп находился наверху, в спальне, отгороженный своими думами от всего мира: уже два дня подряд ему снилась Эллин. Филипп бессмысленно посмотрел в окно и стал напевать песенку, которую однажды пел Эллин, идя с нею рука об руку. В ту минуту девочка склонила к его плечу свою хорошенькую головку с кудряшками, и Филипп почувствовал такую щемящую нежность в своем сердце… Вдруг, Филиппу показалось, что у дубовой рощи, он видит силуэт Эллин. Юноша потер глаза…
…Не смея верить своему счастью, он выскочил в коридор. Рабы недавно окончили уборку дома, Чарльз Батлер приказывал особенно внимательно следить за чистотой.
Пол коридора, ведущего в спальню юноши был надраен со старанием, ступени лестницы с третьего этажа — навощены и блестели, как зеркальная гладь.
Юноша выскочил в коридор, бросился по лестнице вниз. Предательские половицы отражали лучи заходящего солнца. «Как будто лед», — подумал юноша, поскользнулся и со всего маху ударился головой о ступени; вскрикнул: «Эллин!», — и потерял сознание…
На крик молодого человека сбежались слуги, выскочил из кабинета испуганный Батлер, велел немедленно уложить Филиппа в кровать и… остановился в нерешительности.
Ситуация ужасно осложнялась тем, что нужен был доктор, а кроме Мида, в их краях никого не было. Но доктор лечил Робийяров и пригласить его к Филиппу значило выдать Пьеру местонахождение изгнанника.
Батлер бросился к себе. Когда он нервничал, он мерил кабинет шагами и разговаривал со своим отражением. Это ему помогало.
Сейчас он поступил так же: носился по комнате и спрашивал у зеркала:
— Чарльз, что делать?
…В этот момент вернулась в дом Серна, узнала о случившемся и поднялась к Батлеру. Ее не впустили. Экономка прильнула к замочной скважине: способ размышлений Батлера ее позабавил. Серна хохотнула, Батлер остановился у зеркала и сказал с упреком:
— Чарльз, не будь дураком, вызови доктора. У Филиппа, по-видимому, — сотрясение мозга.
Через два часа Батлеру доложили, что юноша пришел в себя, порывался встать с кровати, бежать в дубовую рощу, и его тут же стошнило. Сотрясение осложнилось бредом, а это мешало планам Батлера.
Батлер поднялся к юноше и очень внимательно выспросил что и где у него болит, рассмотрел внимательно рану на лбу, а потом вдруг распорядился ехать за доктором Мидом.
Серна удивленно заметила, что Филиппа нельзя показывать Миду. Батлер в ответ наорал на нее и велел прислать к нему Псалома.
Пришел Псалом.
Батлер посмотрел на него, дал в руки деревянную линейку и попросил ударить по лбу. Псалом опешил, и сказал, что не понимает приказа хозяина.
Батлер торопливо ему сказал:
— Сейчас я тебе все объясню.
Взял чернила, ощупал пальцами свой лоб и нарисовал на нем крест.
— Ударь точно по крестику, — велел он.
Пятнадцать минут Псалом отнекивался, пока Батлер не пригрозил ему побоями.
Псалом сник, набрался духу и ударил от всей души!
На лбу Батлера моментально выросла красная шишка. Батлер удовлетворенно оглядел себя в зеркало и ушел в спальню.
А утром приехал доктор Мид.
В спальне, умирающим голосом Батлер рассказал доктору, как вчера вечером поскользнулся на верхней ступеньке лестницы и скатился вниз. Батлер рассказал все симптомы: как именно его тошнит, в каком месте болит, когда ему хочется есть и закончил вопросом, что делать?
Доктор внимательно осмотрел Батлера и сказал:
— У вас сильнейшее сотрясение мозга, но по вашему состоянию этого не скажешь. Вы — уникум, мистер Батлер, ваш организм снаружи не показывает того, что происходит внутри. Будь на вашем месте кто-то другой, и отсчитай он головой ступеньки лестницы, как это сделали вы, не лежал бы он сейчас с таким видом. Вам я ничего не пропишу, а посоветую только покой и хорошее питание.
— Доктор, а если бы на моем месте был кто-то другой. Что бы вы посоветовали ему?
Доктор удивился:
— Зачем вам, мистер Чарльз, забивать себе голову медицинской чепухой. Вы что, собираетесь практиковать?
Батлер умирающим голосом ответил: сегодня ночью ему приснилось, будто его племянник, который живет на Севере Штатов, получил сотрясение мозга, как и Батлер. Это — вещий сон, и Батлеру необходимо посоветовать племяннику что-то очень дельное, дабы он выздоровел.
Доктор Мид заметил, что Батлеровы советы совершенно излишни, потому что пока письмо дойдет, его племянник уже будет либо здоров, либо мертв, смотря от степени удара, потому и советы доктора окажутся ни к чему.
Батлер с серьезным видом возразил, что если племянник приснится еще раз, он может ему подсказать, что делать. Племянник — обязательный, проснется и все выполнит.
Доктор обернулся к Серне, стоящей у изголовья кровати с немым вопросом: не сумасшедший ли ее хозяин?
Странный способ связи, заменяющий письма, потряс доктора. Серна неопределенно пожала плечами.
Батлер умоляюще обхватил доктора за талию и прошептал чувственным голосом:
— Доктор, умоляю, скажите мне, что делать с симптомами, а не с железным здоровьем? Я обязан поделиться знанием с племянником.
Доктор, чувствуя себя неловко от того, что Батлер обнимает его за талию: диафрагме трудно расшириться, чтобы голос прозвучал солидно, фальцетом ответил, что знал. Ситуация усугублялась тем, что за происходящим кто-то подсматривал в замочную скважину.
Батлер одарил доктора нежным взглядом, и тот — покраснел. Он был очень неопытный в общении с такими пациентами.
Из спальни Батлера доктор вывалился и тут же, за дверью, слабым голосом высказал Серне подозрения насчет умственного состояния ее хозяина. Серна недоуменно пожала плечами и ответила, что если племянник Батлера приснится ей, она ему тоже сообщит советы, которые подсказал доктор. Доктор испугался, что дом нездоров в целом.
Он уже почти спустился вниз, когда на последних ступеньках лестницы его настиг Батлер, прекрасно одетый, в дорожном костюме, с розовыми щеками:
— Доктор, я только что узнал у него еще об одном симптоме!
Доктор на три дюйма подпрыгнул в воздух и ударился бы головой о притолоку, если бы его не подхватила Серна.
— У кого узнали? — тихо спросил он.
— Да у племянника, — заорал Батлер. — Как только вы ушли, я заснул, и он мне тут же приснился. Он сказал, что слышал все, и дополнил свое состояние новым симптомом, о котором просил сообщить вам. Речь идет о боли в неожиданном месте. Серна, закрой уши, я скажу доктору, в каком.
Чарльз наклонился к доктору и прошептал ему что-то на ухо. Доктор густо покраснел.
— Этого не может быть, при сотрясении мозга, — заявил он, бледнея. — При сотрясении мозга ТАМ — не болит.
Батлер был упрям.

— Ты друг мне, Чарльз, — произнес с пылом Бибисер. — Теперь между мной и тобой кончены все тайны. Последнюю ты мне расскажешь сейчас. Запомни, Чарльз Батлер, — голос Бибисера стал торжественным, как голос египетского жреца. — Ты услышал в этой комнате страшную тайну. Отдай мне ее назад, и я этого никогда не забуду, друг! — сказал Бибисер с надрывом.
Батлер орал, он думал, что Бибисер полезет с поцелуями.
— Мне всегда говорили, что дружба с тобой опасна…
На ветку дуба снова сел Филин.
— …Ты высмеиваешь буквально каждого своего приятеля и делаешь его дураком в глазах общества. Теперь я убедился, что все это — наветы и зависть общества. Преданнее, благороднее, честнее тебя нет джентльмена на всем Юге. Теперь рассказывай, рассказывай, что я тебе поведал. К делу. — И Бибисер вплотную придвинул свое кресло к креслу Батлера, так что их колени уперлись друг в друга и Батлеру некуда было отступать.
Филин посмотрел на гостя и отчаянно заухал.
Гость что-то горячо зашептал на ухо Бибисеру.
И больше Роз ничего не слышала. Она ушла спать. Она хотела увидеть Филиппа в своем сне, она хотела узнать, как он выглядит. Она мечтала о встрече с ним, но не знала, что это невозможно — Серна не нашла ее письмо. Но записку, в которой сообщалось, что в доме Роз будет некоторое время жить Эллин, прочел Батлер. И понял, что узнал маленькую тайну Робийяра.
Письмо от Роз
В своем письме Роз сообщила Серне романтическую историю, что Филипп связан с нею узами любовных клятв. Одинокая слепая просила Серну, чтобы она напомнила Филиппу о ее существовании. Роз рассчитывала: почему бы влюбленной в Батлера Серне из-за женской солидарности не помочь бедной девушке, от которой прячут любимого в доме Батлера?
Но Роз не знала, что даже получи письмо, Серна бы ничему не поверила, потому что оно было сумасшедшим. И также не знала Роз, что письмо заинтересовало Батлера…
…Батлер закончил горячо шептать что-то на ухо Бибисеру.
— Ах, Чарльз, как красиво вы говорите, — вздохнул Бибисер.
— И вы научитесь, — в глазах Батлера пылал огонь страсти к мыслительному подвигу Бибисера. В воздухе ощущался запах листьев коки, которые жевали два джентльмена…
Все птицы давно улетели. Мужчины сидели в одиночестве…
— Ты же сказал, что хочешь выдать свою племянницу замуж. Я помогу тебе в этом. Я отплачу тебе советом, как получше выдать ее за какого-нибудь дуралея. Ты говорил, что она слепа. Так?
Черная туча уже закрывала полнеба.
— …Вот и прекрасно. Я научу тебя, как заманивать в ловушку доверчивых юнцов, из которых ты выберешь себе жениха для своей племяшки.
Неожиданно туча распалась надвое.
— Батлер, — жалобно сказал Бибисер, — я не знаю, кого завлечь.
— У меня есть на примете один паренек, — сказал Батлер жестко. — О нем потом. Только вот прошу тебя сначала об одной услуге.
Тучу разнесло ветром. Вместо нее в воздухе закружила стая воронов.
Бибисер прогнулся, готовый стелиться у ног обожаемого им Чарльза.
— Я человек скромный, ты это знаешь.
— Да-да, — со страдальческим оттенком закивал головой Бибисер.
— Слава мне не нужна, — совсем как девушка потупился Батлер. — И потом, про меня — будем же с тобой честны, Бибисер, — и в голосе Батлера прозвучало даже нечто совестливое…
Одна из ворон вдруг ударилась в окно. Стекло треснуло.
— …Я пользуюсь не слишком хорошей репутацией у жителей нашего славного города. Это может повредить твоему священному проекту. — Голос Батлера стал надрывным и трагическим. — Я отказываюсь от славы…
Упали первые капли. Ворона как-то уцепилась за карниз.
— …Поэтому прошу тебя, Бибисер, — и голос Батлера стал таким грубым, будто он изображал страшного разбойника, пугающего маленькую девочку, — Бибисер, не говори никому, что в этом деле принимаю участие я. Тебя не поймут.
На ветке дуба показалась кошка.
— Что ты, Чарльз! Про тебя действительно говорят только дурное, — вдруг серьезно сказал Бибисер, так что сам испугался правды вылетевших слов. — Ой, прости меня, дорогой, я не хотел тебя обидеть…
Ворона попробовала взлететь. От ударов ее крыльев стекло в окне пошло трещинами.
Бибисер испугался и заискивающе посмотрел на Батлера. Тот, как девица из пансионата, смиренно развел руками.
— Полноте, Бибисер, каждый несет свой крест. — И опять, как страшный разбойник, добавил: — Ты только не проболтайся, и все….
Стекло треснуло. Один осколок вонзился в ручку кресла.
Бибисер подпрыгнул от страха.
— Ну, я пошел. На днях приду, помогу тебе разделаться с браком твоей слепой племянницы. Ты только сделай так, чтобы жертва не могла вырваться. Застукай ее с поличным. Ну, застань их целующимися что ли… Парень, которого ты застукаешь, будет обязан на ней жениться. Иначе ему каторга за глумление над святой…
Ворона истекала кровью. Брызги долетали до локтя Бибисера.
Бибисер поперхнулся.
— Она слепая, а не святая, Чарльз.
— А, подумаешь, какая разница. Ты можешь обманывать ее, как тебе хочется. Подсунуть урода, а расписать, что это принц, — и Батлер хитрюще посмотрел прямо в правый зрачок Бибисеру…
Биение крыльев птицы становилось слабее. Солнце почти село. Верхушки дерев окрасились в багровые тона.
Бибисер густо покраснел. «Значит, знает, шельмец, что я делал с племянницей».
— А еще ты можешь выдать ее за каторжника с клеймом, и она ничего не заметит, ха-ха, — и Батлер расхохотался прямо в лицо Бибисеру…
Ворона затихла. Кот приготовился к прыжку на карниз.
— Только такой зять тебя прирежет в один момент, — и Батлер всадил длинный палец в брюхо Бибисеру.
— Ай-яй-яй, Чарльз, я не хочу этого! — завопил Бибисер…
Все окно было в крови. Кот пожирал жертву прямо на карнизе.
— …А ты не в счет, — совершенно опьяневшим от листьев коки голосом проговорил Батлер, — только парень, которого ты не знаешь, и моя ненависть, — эти слова Батлер произнес так тихо, что не услышал их сам, — к этому городу, который в лице мистера Робийяра однажды оскорбил меня, но теперь заплатит по счету.
Два джентльмена вышли из комнаты. Конец диалога проходил уже в темном вестибюле, через который за секунду до того промелькнула чья-то тень: это Роз вложила внутрь накидки Батлера квадратный конвертик…
Сквозь дыру в стекле окровавленный кот вошел в комнату.
…Почта начинала действовать. Наркотические пары завладели сознанием Батлера, он пошатнулся и собрался выйти из дома без накидки.
— Чарльз, твоя попона у меня на вешалке, — вежливо остановил его Бибисер.
— Что? Моя попона? Но я же в домике, который не догонит ни один старый Пьер, — в домике на колесах, — Батлер пьяно захихикал, смотря в непонимающие глаза Бибисера. — Я в экипаже, осел!
— Нет никакого осла в твоей телеге…
Кот уютно устроился в кресле Бибисера.
— Я не про телегу, я про то, что ты осел, — повернувшись к нему спиной, сказал Батлер и завалился в карету ничком. Бибисер заботливо положил на него его накидку.
— Трогай, — скомандовал кучеру Батлер. И его экипаж откатил от белого, выстроенного в колониальном стиле дома Бибисера.
Кот мурлыкал.
С подоконника на третьем этаже соскользнула фигурка и юркнула в постель.
Роз заснула. Ей снилось, что к ней входит Филипп и они вместе бросаются в высокую траву. И их никто больше не видит, и они счастливы.
Бибисер вернулся в кабинет. В комнате было темно.
Глуповато повторяя одну фразу, Мартин пританцовывал, кружась вокруг своего кресла:
— Я вхожу, а они голые. Я им — на каторгу тебя, на каторгу, а он с ней убегает под венец. Вот что значит мой светлый ум.
И Бибисер со всей серьезностью уставился в зеркало, в котором несколько часов назад отражался Чарльз Батлер.
— А я вроде повыше стал, и лицо что-то на Батлерово смахивает, — в недоумении произнес Бибисер. — Надо велеть протереть зеркало.
И отвратительный низенький человечек с безумным хохотом повалился в свое кресло…
…Страшный вопль раздался из кабинета Бибисера. Жуткий. Человек с разодранным до крови лицом вывалился из кабинета. Правая мочка его уха была откушена.
Подлинная история Роз
После смерти своей матери Роз осталась жить с отцом. Мать Роз умерла трагически — отравилась рыбой. Отец не выдержал и одного дня траура. Привел в дом в ту же ночь свою любовницу.
В генах этой семьи, в ее крови было растворено огромное количество похоти. Господь, видимо, за это рассердился на семейство Бибисеров. В ночь, когда к мужу пришла любовница, он — пьяный — поджег собственный дом угольками, выпавшими из курительной трубки и сгорел заживо. Его любовница оказалась более счастливой. Успела прийти в себя до того, как пламя охватило ее платье.
Ее любовник уже корчился в огненных объятиях, а женщина бросилась к окну и смогла выпрыгнуть. На беду это был второй этаж. Но на счастье прямо от стены дома начиналось глубокое озеро. Падшая женщина плавать не умела.
Дом горел очень быстро, так что когда слуги выносили спящую Роз из спальни, ей на голову обрушилась горящая балка, девушка ослепла.
Врачи долго сомневались, будет ли она жить вообще. Как только бедная Роз поняла, что ослепла, к ней явился брат ее отца, Мартин Бибисер, которого она видела очень редко и увидеть больше не могла.
Этот дядя Бибисер интересовался существует ли тайное завещание его брата Дара. Но пока девушка находилась в тяжелом, болезненном состоянии, все судебные дела решено было прекратить.
Мартин Бибисер хотел, чтобы опекуном назначили его. В этом вопросе он оказался находчивее своих соперников. Не успел он забрать племянницу к себе, как приехали дальние родственники со стороны матери. Уцелевшие после пожара слуги заявили, что брат погибшего увез племянницу. Так Роз поселилась в доме дяди.
Она изучила его голос и запах.
А дядя изучил внешний вид Роз. Старому греховоднику, в котором текла кровь Бибисеров, открылись прелести слепой девушки. Влечение росло день ото дня.
Однажды он почувствовал, что готов ворваться в спальню племянницы. Но это грозило каторгой.
Дядя решил действовать хитрее. Он приспособился быть отражением. Мечтой несчастной девушки, в жилах которой текла пламенная кровь Бибисеров. Дядя начал писать письма и подбрасывать их Роз. Письма читала верная Бибисеру рабыня. Роз открылись тайны страсти. Ее воображение было покорено образцами стиля, позаимствованного у Стендаля.
Она полюбила. Наконец, ее возлюбленный пожелал с ней встретиться. Черная служанка, играющая роль дуэньи, повезла Роз в некий дом.
В этом доме, рассказывала служанка, очень высокие потолки и прекрасная столовая. Стены украшают чудные картины европейских мастеров. А окна завешаны наглухо дорогой парчой. Когда раскрывают окна и двери, ветер раздувает парчовые гардины, и кажется, что стены плывут в разные стороны. Сознание Роз нарисовало фантастическую картину.
— Какой он? — спросила она у служанки.
— Высокий, но не очень. С бородой, но с бритой, худощав, но немного располнел. Испанский гранд!
Роз читала о грандах в книгах.
— Я готова к встрече с ним, — сказала она.
— Он сидит рядом с вами, — ответила служанка, встала и удалилась.
Гранд заговорил. Голос у него оказался немного петушиным и картавящим. В то же время странно знакомым. И пахло от него дурно.
— Это гавайский мускус, дорогая, — произнес фальцетом голос сильного немолодого человека с печальными карими глазами и проседью в бороде.
«Ах, бороды нет», — поправила себя Роз.
И какое имел значение голос, если были крепкие сильные руки, надежная грудь, на которую хотелось склонить голову!
— Дайте вашу руку, — пропела Роз и вытянула пальчики. Они уперлись во что-то пухлое и короткое.
Это были ладошки прекрасного сильного могучего гранда, с проседью, но теперь со сбритой бородой, и сильными руками, с мягкими бабьими ладонями.
— Дорогая моя, не морщитесь, — попросил голосок.
— О-о, не могли бы вы немного помолчать? — голос мешал воплотиться образу, виденному в раскаленном сознании.
— О-о, как вам будет угодно, — ответили ей голосом евнуха.
Роз отдалась своему гранду. Она отпустила его руку. Зачем она, когда есть надежная крепкая грудь, когда есть прекрасные карие глаза с непроходящей в них грустью? Зачем? Главное — не склоняться ему на грудь, потому что тогда кожа щек почувствует, что борода с серебряной проседью сбрита. И лучше не сидеть рядом, потому что — запах.
— Я отсяду от вас в угол, — пропела Роз.
— Вы что-нибудь видите? — испугался евнух.
— Не мешайте мне. — Роз упала точно на оттоманку. Ее чутье помогало ей ориентироваться в мире.
— Сейчас придет гранд, — шептала Роз. — Настоящий.
Роз зажмурилась.
Ах, как это было бы волшебно ощущать его прикосновение! Жаль, что руки у него — бабьи.
Но ведь есть собственные ладони. Роз стала касаться себя руками. Ах, как хорошо ее гладят!
Как хорошо сознавать, что это сильные руки гранда с печальными карими глазами. И с проседью в бороде. Как его руки смелы. Вот что значит настоящий мужчина. О-о, эти руки ласкают ее тело. Нега.
Корсет слишком тугой, гранду с женскими предосторожностями не справиться.
Хорошо. А теперь эти кринолины, закрывающие ноги. Лучше бы турецкие шальвары. Долой кринолины, закрывающие красивые ноги.
Как он неистов.
Да, это настоящий испанский гранд. Рука его ласкает запретное.

Батлер был в черном сюртуке, черных в серую крапинку рейтузах и мягких коротких сапожках. Стиль его одежды выдавал заядлого наездника. Но в последнее время Батлер забыл свои любимые привычки.
После появления Филиппа Озерное имение стало походить на штаб заговорщиков. Филипп ходил по пятам за Батлером и говорил, что Эллин может не вынести тирании сумасшедшего Робийяра и сама сойдет с ума. Юноша чувствовал душу своей любимой. Батлер мрачно отвечал, что он думает над тем, как помочь несчастной паре.
Как много лет спустя, после поражения Юга, когда повсюду начались беспорядки, связанные с наглостью черных, непосредственно затронувшие Скарлетт О'Хара, мужчины из общества организовали «Ку-клукс-клан», так сейчас Батлер и Филипп думали, как побороть сумасшедшего Пьера Робийяра, оболгавшего Филиппа.
В это время Филипп, сидя в длинной ночной рубашке перед распятием Христа, говорил, глядя на него:
— Спокойной ночи, моя девочка!
Батлер, в своем кабинете этажом ниже, услышал это сквозь тонкие перегородки и нахмурился. Он достал часы и посмотрел на их бесконечный ход. Секунды уходили — нефть лежала мертвым грузом в земле Робийяра, а Филипп страдал по Эллин. Батлера это раздражало.
Каждое утро, когда Батлер встречал Филиппа за завтраком, тот с видом величайшей тайны рассказывал своему другу свои воспоминания о Эллин. Что думает Эллин, когда встает, и как это соотносится с тем, что она ест за завтраком.
Батлер узнавал интимные обычаи дома и по жизни и взглядам дочери Робийяра судил о том, какой у нее отец.
Батлер понял, что Робийяр — тиран, но несчастный, поставленный жесточайшими обстоятельствами в непереносимые условия. Батлер даже подумал, что Робийяр не по своей воле выгнал племянника из имения. Что-то заставило его это сделать. И это что-то было, по всей видимости, тайной Робийяра.
А тем временем жизнь в имении Робийяров напоминала осадное положение. Пьер понимал, что за первой попыткой Филиппа встретиться с Эллин последует вторая и третья, до тех пор, пока Робийяр не сможет подстрелить своего любимого мальчика, или Филипп не похитит Эллин, либо Эллин не отравится от тоски. Но тайна Робийяра была сильнее самого Пьера. Он не мог позволить пожениться двум молодым людям.
Его заботы о нефти отошли на второй план. Самое важное было узнать, куда делся Филипп.
И не только для того, чтобы поймать его, но и чтобы выручить из беды, если это было необходимо.
А вдруг милый мальчик попал в плен к бандитам. Пьер взмахнул воображаемой саблей, срубая им головы. Или милый Филипп сейчас голодает: Пьер захотел накормить родного мальчика из своих ладоней.
А на людях ему приходилось изображать кровавого деспота и поступать соответствующим образом.
Батлер был недалек от истины, когда говорил Филиппу, что жизнь Робийяра превратилась в сплошной ад. Он перестал принимать гостей, он стал их дичиться, ему казалось, что все смотрят на него с нескрываемым презрением и говорят о его челе, отмеченном Каиновой печатью. Старого Пьера преследовал призрак Филиппа. В каждом ночном скрипе ему чудилось: это Филипп пришел в его дом, чтобы похитить Эллин.
Пьеру снились по ночам огромные звери, что гонятся за ним, и у каждого — голова Филиппа. Одновременно его преследовал образ маленького племянника, который оставлен один у открытого окна и плачет. Пьер стал неврастеником. Доктор Мид прописывал ему пилюли за пилюлями.
Глубокой ночью Пьер проснулся в холодном поту. Его немного тошнило. Он вышел из кабинета и прошелся по спящему дому. Все тихо. Робийяр постоял в темном коридоре, прислушался. В темноте не было видно дорогих полотен, что украшали стены коридора. На них изображались морские сражения, в которых принимал участие французский адмирал — дед Робийяра. Его вздернули на виселице якобинцы. Бабушка смотрела на казнь из окна дедушкиного дома, а в это время ее обнимал любовник, дедушкин друг. Видимо бесчувственность и верность мнению общества — в крови Робийяра.
И все из-за страшной тайны, которая тяготеет над головой старого Пьера.
Эта тайна жжет и мучает старого Робийяра, и может быть, он скоро не выдержит, силы покинут его, и тогда все узнают про семейство Робийяр.
Но пока, силы были, Пьер делает вид, что все идет как надо.
По коридору разносились звуки храпа няньки Ду. «Ну и старуха», — подумал Пьер.
Он вдруг понял, как надо поступить, чтобы не бояться, что Филипп может похитить Эллин. Чтобы привести план в исполнение, необходимо было только срочно выехать в Саванну.
Кто-то прошлепал по темному длинному коридору. Пьер вздрогнул. Из-за угла на него пристально смотрел шлем воина XIII века, в котором предок Робияра переплывал пруд, гоняясь за голой пейзанкой, и утонул. Шлем венчал латы, в руках рыцаря был зажат меч. Пьер его вынул. Чьи-то детские ножки спускались по лесенке. Пьер вспомнил приметы: слышать детские шаги — к утопленнику. Звук шагов перешел на галерею второго этажа. Пьер бесшумно попробовал пройти по коридору. Неструганные половицы отчаянно кололи его босые ступни. Каково же ребенку, если это не призрак. Чей же. Сьюлин или Кэролайн? Еще пара шажков, и все стихло. Пьер подождал, пытливо всматриваясь в темноту перед собой. Не видно и не слышно. Ничего. Пьер поперхнулся. Стало трудно дышать. И в то же время звать на помощь опасно: а вдруг злоумышленник окажется ближе, чем помощник? Старому Пьеру с призраками не справиться. Сердце. Пьер бросился к себе в кабинет. Запер задвижку. Пока она скрипела, он не услышал, как в коридоре раздался детский короткий смешок.
В то же время на третьем этаже тихо заскрипела дверь спальни средней дочери — Евлалии. Тот, кто спал в комнате, по-видимому, этого не слышал, ибо был укрыт с головой. Тело под одеялом оставалось неподвижным. На порог спальни проскользнула фигура в черном. Осмотрелась. Взгляд задержался на одеяле. Никто под ним не шелохнулся. Дверь опять пронзительно заскрипела. Фигура вся с головы до ног была закутана в черное. Казалось, она должна была задохнуться. Фигура прислушалась к звукам за дверью. Никаких шагов. Преследователь струсил — в собственном доме. В соседних комнатах, где спали Эллин и ее нянька Ду, скрипа, пожалуй, не слышали.
Жизнь Евлалии была под угрозой.
Фигура бесшумно проскользнула к спящей. Та тоже могла задохнуться, потому что с головой накрылась одеялом. Мрачное существо моментально и решительно сдернуло одеяло. Под ним никого нет. Гора подушек. Таинственный гость облегченно вздыхает. Сбрасывает с себя покрывало и забирается в чужую кровать. Когда его последние перед сном опасения развеиваются, он с головой накрывается одеялом и засыпает.
Но прежде чем заснуть, таинственное существо говорит себе: «Я обязательно помогу Эллин — иначе она умрет от тоски. Кажется, мистер Робийяр что-то придумал. Иногда привычка говорить с самим собой вслух оказывается очень полезной. Он нашел способ разлучить Эллин и Филиппа. Я расскажу об этом бедной девочке, а потом мы узнаем, каким образом». Последние мысли проносятся в голове ночного существа мимолетно, падая на территорию сна.
Тишина и тьма кромешная поглощают «Страшный Суд» Робийяра. Сам старый Пьер долго не может уснуть и все бормочет:
— Кажется, я нашел выход, но для этого я завтра должен оставить свой дом. И сделать это надо как можно тише.
Потекли ночные часы. Первые лучи солнца позолотили крышу дома Робийяра, заглянули во все спальни. Эллин спала неспокойно, младшая сестричка Полин видела какие-то свои детские сны, а вот в спальне Евлалии лучи солнца высветили голову таинственного существа, которое забралось в постель девушки. Конечно, это она, Евлалия. Она шпионит по всему дому за своим отцом и пытается узнать его тайны. Каждую секунду она подозревает, что в ее отсутствие к ней в комнату заберутся настоящие разбойники, и устроят в ее кровати засаду. Этого она боится. Когда страх оставляет ее — она спит. Мертвым сном. Но чутким.
Едва первый луч солнца попал ей на закрытые веки, девушка, несмотря на то, что заснула под утро, наморщила носик. Видимо, у нее была какая-то неотложная причина вставать так рано.
Евлалия открыла глаза. С трудом поднялась в постели и потянулась к своей ночной накидке, неосторожно оставленной на стуле. Потом что-то сообразила, засунула ее под подушку и надела легкий светлый шлафрок. Выглянула в окошко и замерла.
Во дворе ее отец разговаривал с конюхом. Евлалия выскользнула из своей спальни и помчалась вниз. Оставаясь невидимой, она слушала весь разговор.
— Аллилуйя, немедленно запрягай мою коляску. Дорога будет дальняя. О том, что я уезжаю, не должна знать ни одна живая душа в доме, особенно дочери, а мисс Эллин — особо. Если от кого-либо услышишь вопросы по поводу моего отсутствия, отвечай: вы что, не знали, мистер Робийяр занедужил и заперся в своем кабинете — готовится к ночной охране дома. Все понял, Аллилуйя?
Смышленый раб склонился в низком поклоне. Губы его змеила хитрющая улыбочка. Робийяр ее не видел.
— И еще. Все сложные вопросы решай только со старой Ду. Она в курсе. Чуть что — беги к ней. Все. Через пару дней мои дочери уедут отсюда в Саванну — внимательно проследи за их коляской. Они поедут поездом, но до станции пусть едут на Ласточке — она поспокойнее. Если что, не понесет. Я пойду возьму провизию, а ты тут управляйся скорей.
Евлалия юркнула в темные сенцы. Спряталась за тележку. Сапоги Пьера Робийяра прогромыхали где-то рядом с ней, потом раздался скрип лестницы. Евлалия помчалась наверх по параллельному черному ходу. В доме все еще спали.
Робийяр вошел к себе в кабинет. Евлалия через пару секунд прильнула к замочной скважине.
В комнате Робийяра сидела женщина. Угол обзора замочной скважины был очень мал, и Евлалия разглядела только юбку. Робийяр, меряя кабинет взад и вперед, обратился к таинственной собеседнице.
— Да, на тебя вся моя надежда. С Эллин ничего не должно случиться. Что в голове Филиппа — неизвестно. Он может похитить мою девочку в любой момент. Следи за домом в оба. Раздай слугам ружья. При любом появлении неизвестного пусть стреляют. Пусть стреляют, даже если это будет Филипп.
Я отлучусь в Саванну ненадолго. Зачем? Не могу тебе сказать, представь себе, боюсь сглазить. Ты остаешься в доме за мужчину.
— Мне не привыкать, — прогромыхала басом таинственная собеседница.
— В любом случае долго вы здесь не пробудете. Как только я устрою наши дела в Саванне, я вызову вас к себе. В доме бабушки Робийяр Эллин будет надежно спрятана. Пока она здесь — я неспокоен. И потом, Аллилуйя мне сказал, что здешние западные ворота совсем не запираются — я узнал об этом только утром. Злоумышленник может проникнуть через них — никому об этом не говори. Авось обойдется. Мое отсутствие держите в тайне как можно дольше. Исправно носи в кабинет еду и, ты уж не обижайся, съедай все за меня, чтобы слуги ничего не заподозрили и дочери тоже. Для: всех ответ один — болен или отдыхает, зато по ночам не спит, ходит с дозором вокруг имения. Слуги должны верить, что каждый вечер я тайно отправляюсь на коне сторожить дом. А сейчас я не мешкаю. Уезжаю. Аллилуйя заждался. Береги дочерей.
Евлалия стрелой отлетела от замка и бросилась к себе в спальню. Не раздеваясь, юркнула под одеяло и закрыла глаза. За дверью раздались шаги. По поступи Евлалия догадалась — отец.
Шаги зазвучали в коридоре, замерли между спален трех дочерей и двинулись к двери спальни Евлалии. «Господи, не выдай». Дверь со скрипом отворилась, и шаги приблизились к изголовью. На Евлалию кто-то в упор смотрел. Это был недобрый взгляд — она чувствовала это. Ее мать тоже чувствовала. Когда муж смотрел на нее во сне, она видела кошмары, будто ее сына, которого у ней не было — режут. Она это рассказывала только Евлалии — своей любимице. Сердце готово было выскочить из груди — дыхание не успокаивалось. Отец наклонился над дочерью и дотронулся губами до ее чела.
— Спи спокойно, доченька, — прошептал он, и шаги удалились.
Заскрипела дверь в спальне Эллин.
«В любимые записал и ничего не заметил», — подумала Евлалия.
Шаги проскрипели в спальню к младшей Полин и, наконец, затихли внизу. Через пару минут раздался приглушенный стук копыт. Евлалия подлетела к окну. Черный мрачный всадник выезжал из поместья «Страшный Суд». Девушка облегченно вздохнула и вернулась под одеялко. Теплое. Мамой покойницей пахнет. Юная мисс любила запах покойников. Это рисовые веточки так пахнут. В Европе на мертвецов еловые лапки кидают, чтобы не оживали, а на Юге Штатов — рис.
Евлалия немного полежала и на самом деле заснула. Ей снилось, что Пьер Робийяр повесился.
К завтраку ни она, ни Эллин не вышли. Старая Дева зашла к каждой в спальню. Евлалия спала безмятежным сном, а Эллин сидела, уставившись в одну точку. Старая Ду походила вокруг маленькой девушки, повертелась и ушла. За дверью ей послышалось, будто Эллин тихо плачет, нянька Ду воротилась — Эллин сидела в той же позе. Ду помрачнела и вышла. На этот раз хлопнула оконная ставня. Ду подождала. Прошелестели легкие шаги, повисла тишина — Ду перекрестилась и заглянула в спальню. Эллин стояла на подоконнике.
— Доченька моя! — закричала Ду.
Эллин обернулась на крик, дернулась, потеряла равновесие и закачалась на самом краю. Ду подоспела вовремя, оставались считанные доли секунды до падения в пустоту. Ду схватила Эллин под руки и увела в свою спальню. Она заперла в ней Эллин, а сама пошла наверх.
За обедом Евлалия поинтересовалась, где папа.
— Спит, — недовольно буркнула нянька Ду. — Ночью ему работы хватает.
— А где Эллин? — спросила Евлалия.
— У меня — заперта.
— А что случилось?
— Выброситься из окна хотела.
— Бедняжка, может, она просто воздухом подышать надумала?
— И для этого встала на подоконник, чтобы носом не промахнуться?
— Никогда не поверю, что наша Эллин решила сигануть с третьего этажа. С нашей крыши прыгни — ничего, кроме хвоста не сломаешь. Надеюсь, за этот поступок против нее не выдвинуто обвинение судебным прокурором. Где она? Отвечай, нянька, я хочу увидеться с заключенной Эллин Робийяр.
— Господь с тобой, какая же она заключенная? Так просто, ради острастки, заперла я ее у себя в шкафу.
— Как в шкафу?
— В шкафу. Так еще моя мама-покойница поступала, когда я напрокажу.
— Ду! Она ведь не рабыня.
— Рабыня.
— Как это?
— Своих страстей. Раз так, пускай посидит — подумает, как папашу Робийяра расстраивать. Не волнуйтесь, я ей дырки в шкафу сделала — не задохнется.
— Господи, это возмутительно! Вы ей могли сверлом кости повредить.
— Ничего. Не повредила. Пока сверлила сидела как мышь. Тихо. И вообще! Здесь я мужчина, — выпалила нянька Ду. — Мне господин, когда уезжал…
— Что? — Евлалия многозначительно замолчала. — Кто уехал?
Нянька Ду проговорилась.
— М-м-м. Никто. Мне мистер Робийяр, когда засыпал, велел смотреть за Эллин, а если она на себя руки наложит, кто отвечать будет? Пускай сидит в шкафу. Пока не проснется.
— Или вы сейчас меня допускаете к Эллин, или я иду к отцу, чего бы это мне ни стоило.
В воздухе запахло разоблачением. Если Евлалия уйдет в кабинет к Робийяру, ложь няньки Ду откроется.
— Что ты, детонька! Не ходи — не буди. Так и быть, пущу тебя к Эллин. Может, она тебя послушается и сигать в окошко не будет.
— Не будет. Уж я знаю, что ей сказать, чтобы она этого не делала.
Евлалия вышла из-за стола победительницей.
Старая Ду провела ее к себе в спальню, выпустила из шкафа Эллин. Та молча уселась перед сестренкой.
— Ду, оставь нас.
Старая нянька что-то почуяла, но Евлалия не давала поводов к расспросам. Ду вышла, но прилипла к замочной скважине.
Евлалия хищно посмотрела на дверь, достала из волос длиннющую шпильку и подошла к двери. Л потом начала медленно просовывать ее в дырочку.
— Если старая Ду будет подсматривать, я ей выколю глаз.
За дверью послышался тихий вскрик и нянькины тяжелые шаги, топающие прочь от двери.
Евлалия зашлась тоненьким детским смехом. Достала из кармашка кусочек воска, какой подарил ей пасечник Таурика, залепила им замочную скважину и бросилась к сестре.
— Элли, дорогая, я знаю, как тебе соединиться с Филиппом. Отец покинул имение — это страшная тайна. Дом никто не охраняет. Ты должна написать записку Филиппу, чтобы он приехал за тобой — я доставлю ее к нему. Где он скрывается?
Надежда окрасила щеки Эллин.
— Я этого не знаю. Мне казалось, что ему помогает кто-то из наших соседей.
— С чего это ты взяла?
— Когда мы с ним последний раз виделись у озера его сопровождал конный негр с очень хорошим выговором. Такие есть только у одного соседа — у Батлера, да и озеро, в которое нырнул Филипп, принадлежит Чарльзу. Так что, если где Филипп и может быть, то у него.
— У нашего злейшего врага?
— Ах, оставь, Евлалия! Мы теперь сами враги всему свету и прежде всего отцу.
— Ты права. Поэтому у меня план. Ты должна написать Филиппу, срочно его предупредить, пусть выручает, тебе осталось жить пару дней.
— Меня хотят убить?
— Да нет! Глупышка. Запереть в доме бабушки Робийяр, откуда тебе не выбраться.
— Я умру без Филиппа.
— Именно потому я и говорю — «осталось жить». У нас в распоряжении пара дней. Я сегодня же ночью хочу отправиться к Батлеру.
— Но ведь дом охраняется. Тебя не выпустят.
— Это моя забота. Отец сам поможет мне.
— Его же нет, или ты бредишь?
— Сама поймешь скоро брежу или говорю правду.
Еще одна жертва

Маленькая Полин тебя об этом просит тоже, она маленькая и сейчас спит — ей нельзя знать наши взрослые тайны. Но в душе она постоянно просит об этом.
— Я никогда тебя не просила так сильно, Господи. Дай Филиппу попасть в имение человека, к которому я еду.
Евлалия как в тумане слышала, что с ней разговаривает Батлер. Она стояла под градом его упреков и не уходила…
…Филипп в это время наверху поднял мокрое лицо от подушки. Казалось, луна светила еще ярче. Ему безумно захотелось пить. Графин с вином стоял в кабинете Батлера. Надо спуститься к нему. Батлер еще не спит. Этот злой человек по ночам никогда не спит, все обдумывает планы. Надо войти, выпить стакан вина, может быть, он сжалится над Филиппом и позволит ему это сделать. Ведь Филиппа держали почти как пленника в доме Батлера.
Имя его не хочется произносить. Маленькая Эллин, наверное, спит и видит сны, как она с Филиппом идет по полям. Филипп ей тогда сказал: «Эллин, а ты знаешь, что это солнце, которое дотрагивается до тебя своими лучами, — мое сердце? Оно такое же большое. И оно любит весь мир. Но этот мир — ты».
И Эллин вложила свою маленькую ручку в ладонь Филиппа и тихо произнесла: «А этот ветер, который шевелит твои кудри, это — мои слова, обращенные к тебе, любимый».
— А можно я тебя поцелую? — сказал Филипп, возвращаясь из воспоминаний и обращаясь к луне. — Очень нежно, ты не почувствуешь. Ты спи, любимая. Ты не почувствуешь, как я тебя поглажу, ты только узнаешь это по хорошим снам, что придут к тебе. Но только не просыпайся, тогда мы встретимся. Это совсем не сложно — не просыпаться. Никогда. Мы не разлучимся. Я это тебе обещаю. Помнишь мою клятву? Я ведь сильный. Я ее выполню….
…— Аудиенция окончена. Я устал слушать вашу болтовню, убирайтесь из моего дома, — будто выстрелом в затылок, оборвал поток беззвучных слов Евлалии внизу в гостиной Батлер. Филипп расслышал его резкий голос. Евлалия вздрогнула, как от пощечины.
— Что вы сказали? — спросила она тихо.
— Я сказал вам, что у вас какая-то тяжесть на душе, мне это видно, как днем, но я не ваш отец, чтобы утешать, а потому обратитесь лучше к нему.
— У меня нет отца, — тихо сквозь слезы прошептала Евлалия.
— Он бросил свою дочь, мистер Батлер, — прошептала Евлалия…
…Филипп наверху будто укололся о что-то. Он вскочил с постели. Во рту его пересохло, он хотел броситься вниз хоть к Батлеру, лишь бы кого-нибудь увидеть, кто бы его утешил и сказал вслух:
— Ты увидишь Эллин!
Филипп застонал от сдерживаемых рыданий. Какие-то голоса раздавались снизу из кабинета. У Батлера — гости. Господи, этот суровый бездушный человек даже в такой час не может уделить Филиппу внимания, потому что ему не до него. У него гости. И эту жажду не утолить. Филипп не хотел видеть гостей Батлера — гнусных, уродливых, как Потифар или Бибисер.
Юноша сжал ладонями виски и ему почудилось, будто он слышит голосок Эллин — тоненький-тоненький, одинокий, затерянный в пустыне среди воя диких шакалов. Этот голосок доносился из кабинета Батлера. Только не такое желаемое наваждение мог выдержать Филипп. Этого родного голоса не могло быть там. Пьяные морды собутыльников… Чарльза, которые нализались. Нет, Филипп не пойдет к Батлеру, пока он принимает у себя не людей, а рыла. Почему же оттуда доносится этот голосок?
Филипп уронил голову на подушку…
…Евлалия поняла, что ошиблась. Она была не нужна Батлеру со своими просьбами. До Филиппа она не докричалась, и он ничего не услышал и не приехал в этот холодный мрачный дом.
— Что же, мистер Батлер, прощайте, — произнесла бедная девушка.
И тут в сознании бедной Евлалии все помутилось, она услышала голос Филиппа. Он звал: «Эллин! Эллин!»
— Что это?
Батлер тоже услышал это имя. Но он знал, что это не призрак: это Филипп спит наверху, над кабинетом.
— О чем вы, мисс? — холодно спросил он. — У меня во дворе бродячие шарлатаны ночуют. Они вам любые звуки изобразят. Репетируют ночную гиену. Хотите, спустимся вниз, послушаем.
Батлер хищно вытянул вперед черную волосатую руку, чтобы утащить маленькую девочку прочь из кабинета.
— Нет, что вы, — отшатнулась девочка. — Я, пожалуй, поеду. Извините, я сама не знаю, зачем к вам приехала. Так просто. Вы ведь знали Филиппа? Мы каждый вечер ждем, что он явится. Отец покинул имение.
— Не знал я вашего Филиппа, — сурово выговорил девушке Батлер.
— Не знали, — эхом повторила Евлалия. — извините. Он был хороший кузен.
— Почему был? — резко спросил Батлер.
— Потому что сейчас его нет.
— «Нет-нет», — передразнил Батлер. — Я устал от вас, мисс, и хочу спать. Идите, мисс.
Маленькая девочка представила, что ей надо возвращаться одной через лес. Лес, где нет мягких веточек, а торчат пики, которые выкалывают глаза. Но мистер Батлер гнал. Надо подчиняться. Он — хозяин.
— Я еду, еду. Сейчас. Мне только немного страшно. Может быть, у вас можно дождаться утра? Я даже спать не буду, места не займу. Я на крылечке постою.
— Нельзя, — неумолимо сказал Батлер. — Дом не приспособлен к приему гостей — я кричу во сне и хожу по комнатам.
Евлалия в ужасе попятилась. В сердце теплилась последняя надежда.
— А может, вы мне можете дать провожатого?
Маленькие пальчики сжались в комочек: «Мамочка, мамочка, что на небесах, защити, пусть он не откажет мне».
Батлер распахнул дверь кабинета, как пасть.
— Вон, милая барышня, — порог, у которого вас дожидается конь.
Евлалия поняла, что не сможет сесть на коня с такого низкого порога. Ее прогнали окончательно.
— У вас не будет подставочки для коня? Мне по росту не достать, — тихо попросила девочка.
— Я не держу подставочек. У меня нет девиц в доме, — равнодушно объяснил ей Батлер.
Евлалия сломала два ноготка, когда садилась на коня в конюшне отца. Под ними запеклась кровь. Всю дорогу девочка не чувствовала боли. Но сейчас маленькие пальчики распухли и почти не слушались.
— Я… хорошо… я сяду сама, — прошептала Евлалия.
Батлер повернулся к ней спиной. Его занимали другие проблемы. Поместье Робийяр осталось без хозяина.
Евлалия взяла в ручки поводья. Оглянулась назад, будто что-то могло изменить этот страшный дом, и дотронулась до коня ладошкой. «Пожалуйста, не сбрасывай меня. Я ведь тогда не встану»…
…Филипп поднял голову — тихое ржание. Он подошел к окну. Прямо под окнами сидел на коне человек в военном мундире. Мундир очень знакомый, но мужчина странный — маленький и трогательный. Филипп подумал, что это первый приличный гость, которого он видел в доме бесчувственного Батлера…
…Евлалия подняла свое личико к луне: что-то шептало ей — оглянись, оглянись. Девушка задрожала, строгий Батлер приказал ей уезжать.
— Я все равно найду тебя, Филипп, — прошептала она.
Гости
…Филипп задернул занавески. За много миль от Филиппа Эллин смежила веки, она хотела увидеть своего Филиппа во сне. А маленькая Евлалия напряженно смотрела в ночь, и мечтала, чтобы злые мрачные карлики, мимо которых ей предстояло проехать, не тронули ее….
…Взгляд ее устремился в темноту, и на дороге она увидела труп младенца. Евлалия закричала тонким жалобным голоском. Испуганная девочка прижалась к шее коня и обратилась к Боженьке за спасением…
…Батлер остался в комнате один. Он не хотел уж никого видеть. Его потревожили снова. Слуга доложил:
— К вам посетители — директор балагана. Говорит, вы приказывали явиться. Они пришли…
…А на тропинке, где лежал младенец, послышались странные шорохи. Большой карлик с громадными ступнями шел по тропе и высматривал что-то во тьме. Глаза его злобно сверкали. Каждую секунду он разевал рот, но вместо слов издавал свист. Его губы были Прошиты суровыми портняжными нитками. Карлик споткнулся о труп. Радостно затоптался на месте. Увидел находку. Ухватил младенчика за ручку и потащил по земле. Всесильный человек требовал их с младенчиком к себе. Они хотели произвести впечатление. Труп был делом их рук — одним из многих. Это был манекен, виртуозно выполненная кукла детского трупика. Карлики этим гордились. Они могли изобразить еще и не то.
Всесильный господин ждал их у себя. Он сидел к ним спиной, утопая в глубоком кресле.
— Мы пришли, сударь, — их было двое, карлик и его хозяин, белый человек с грустными глазами навыкате.
— Хорошо, — произнес голос из кресла. — Садитесь за моей спиной и не старайтесь меня увидеть.
Двое послушно сели.
— О вас рассказывают чудеса.
— Так о нас говорят.
Комнату освещало только пламя камина. На стене застыли тени:
— А можете вы изобразить двух влюбленных?
Тени на стене зашевелились.
— Конечно, сможем.
— И портретного сходства добиться сможете?
Коричневые обои в комнате были мрачны.
Человеку с вытаращенными глазами почудились в узоре обоев черепа.
— Конечно. У нас есть составы и мази, которые меняют пластику лица. Размягчают кости — нужное лицо лепится как бы из глины.
— Мило, мило. А куда вы едете, господа, после меня?
— Мы держим путь в Саванну.
— Ах, в Саванну! А что там будете делать?
— Пригласили выступить.
— А что показываете?
— Изображаем живых и мертвых, разговариваем с духами, рисуем портреты зрителей на живом человеке.
— Всяких живых изображаете?
— Всяких. Хотите вас покажем, дайте только посмотреть.
— Не надо. Мое лицо вам не обязательно. У вас редкий талант?
Большие бронзовые часы с мальчиком, душащим змею, ударили несколько раз.
— В некоторой степени да. Хотите посмотреть на других примерах?
Тени незаметно приблизились к высокому креслу.
— Не откажусь. Близко не подходите.
— Как скажете!
Хозяин махнул карлику. Карлик бросил перед креслом трупик младенца. Батлер вздрогнул. Пламя в камине померкло. Ночь за окном кромешная. Луна спряталась. Шторами окна не закрывали. Кто-то постучал в окно. Тени насторожились.
— Зачем же вы живых убиваете?
— Он не живой. Это сила нашего мастерства.
Стук повторился. Карлик прижался к хозяину.
Это стучали ветки вяза. Человек в кресле сидел неподвижно.
— Изобразите моего слугу — черного, что вел вас сюда.
— Пожалуйста!
Перед креслом выступил карлик с лицом Псалома. На столике перед таинственным незнакомцем лежали пустые скорлупки яиц перепела.
— Довольно. Сходство поразительное. Ваша техника интересна. Я думаю, ей можно удивить и напугать. До смерти.
Тени опять разъединились. Карлик держал руку в кармане пальто своего хозяина.
— Ладно, оставьте ваш адрес, где вас можно найти в Саванне.
— По афишам, сэр!
— … Вы меня успокоили и развеселили. Идите. Утром вам заплатят. Вы как поедете в Саванну?
— На поезде, милорд.
— Я не милорд, я плантатор. А правду про вас говорят, будто вы крадете женщин?
— Крадем? Нет. С нами только те, кто добровольно соглашается на жизнь без собственного лица. Хотя не скрою, к представлению в Саванне нам нужны белые девушки с хорошими манерами. Но мы их не крадем. Мы надеемся на свадьбу с судьбой, которая приведет к нам ее.
— А как вы едете в Саванну? Через Милуоки и Вайоминг?
— Да. Дня через два. Если позволите, мы задержимся в вашей округе.
— Ладно, мне понравилось ваше представление. Идите. С вами расплатятся завтра утром.
Пламя в камине взметнулось вверх. Два человека, низко кланяясь, вышли из комнаты. За дверью их ждал Псалом в ливрее…
…Утром в поместье Робийяра с первыми лучами солнца вернулся хозяин. Лицо его было все в крови. Лево и Право спали. Несчастный маленький мужчина, похожий на молодую девушку, держался рукой за грудь. Гнедой почувствовал родное стойло и взвился на дыбы. Хозяин в мундире капитана армии Соединенных Штатов свалился наземь. Гнедой зашел в стойло. Никто не видел падения.
Капитан нетвердой походкой вошел в сени. Колени его дрожали. Он прямиком прошел к спальне Евлалии и затворил за собой дверь. Эллин соскользнула со своей кровати и проникла в соседнюю комнату.
Человек в форме капитана сидел совершенно обессиленный.
Эллин бросилась к нему.
— Мне всю ночь снилось, что ты сидишь рядом со мной. — На ее щеках были слезы радости. — Ты со спасением? — маленькие ручки Эллин ласкали окровавленное лицо капитана.
— О господи, что с тобой сделали, — судорожно прошептала девушка.
— Филиппа там не было, Эллин, — тонким, но мужественным голоском произнес человек в мундире капитана. — Мистер Батлер принял меня, но Филиппа у него нет, — Евлалия не смогла больше сдерживать слез, — Я не заслуживаю прощения, сестричка, я не помогла тебе, Эллин. Я заслужила страшное наказание.
Письмо выпало из-за корсажа Евлалии. Эллин посмотрела на прямоугольный листок, который еще вчера сулил надежду на встречу двух беззащитных сердец. Ей снился Филипп, который опять звал ее на помощь. Его родное лицо было так близко, что освещало всю землю своим небесным светом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Беда приближается
Но не одна Серна провожала хозяина. За его отьездом сквозь щели ставен в своих спальнях наблюдали Псалом и Филипп. Филипп все еще находился в крайнем возбуждении от увиденного ночью карлика и его спутника. Юноша был заинтригован посетителями. Всю ночь он думал об Эллин. Ему казалось, что она оказалась в беде. Батлер чего-то выжидал и не спешил с обещанной помощью. Он постоянно говорил, что хочет, чтобы Эллин и Филипп соединились. Но Филипп в этом стал сомневаться. Его пугала медлительность. Юноша готов был бежать на встречу с Эллин хоть под свистом пуль, но Батлер остужал его желание. Визит черного карлика показался влюбленному несчастливым предзнаменованием. И то, что ночью Филиппу почудился голосок Эллин при свете дня уже не казалось уловкой. Вдруг Батлер каким-то непостижимым для Филиппа образом смог выманить ее к себе и не сказал, что в его доме скрывается ее любимый. Филипп не мог представить, что ночной посетительницей была Евлалия. Он никогда не обращал внимания на доброту и готовность к жертве со стороны средней кузины. Как и не знал, сколь велико ее доброе сердце, качество: которое передались ей вместе с благородной кровью французских предков — родственников и родственниц французских маршалов Монмаранси.
Чтобы отвлечься от своих мыслей, Филипп решил прогуляться. Он знал, что в имении Батлера остановилась труппа страшных уродцев, которые считали, что могут смешить публику. Филиппу хотелось посмотреть на них поближе. Их шатры были разбиты неподалеку от господского имения, в полумиле ходьбы, у дубовой рощи.
Юноша в белой широкой шелковой рубахе и суконных рейтузах, заправленных в щегольские черные сапоги, вышел на крыльцо дома и в лицо ему подул свежий восточный ветер. Щетина на его лице оттеняла благородную белизну кожи. Молодой человек боялся оскорбить своим здоровым и даже прекрасным видом несчастных людей, которые звались карлами.
У шатров никого не было. Но за их непрозрачными при свете дня стенами шла своя, привычная их обитателям, жизнь. Она отличалась чрезвычайной болтливостью.
За стенами одного шатра, который был подсвечен зеленоватым сиянием, видным даже при свете дня, юношу привлек детский плач. Насколько Филипп знал, карлы были неспособны к продолжению рода. Неужели в одном из случаев природа отменила свои установления?
Ребенок пищал, и его успокаивали. Филипп прислушался.
«Господи, ну зачем же ты такой плаксивый? Ты — наше счастье! Ты родился у меня. Теперь ко мне будет совсем другое отношение. Теперь они не посмеют меня бить и заставлять ложиться на гвозди, чтобы повеселить этих огромных уродцев, которые собираются на нас глазеть. Ты у меня будешь самый особенный: самый маленький из всех людей нашего племени. Толстый желтый Снепс говорил, что ты будешь вмещаться в табакерку для гаванских сигар, на тебя будут смотреть все большие уроды и сожалеть, что не могут быть маленькими.
Не плачь. Снепс еще сказал, что я буду королевой среди них, если мне удастся родить тебя. Он еще не знает о моей удаче. Сегодня ночью он попробовал это сделать с одной большой белой уродкой, которая зачем-то пришла к ним в шатер. Об этом весь цирк говорит. Она пришла по собственному желанию. Как ему было не противно связываться с такой образиной. У нее груди, наверное, с его голову. Ему помогали. Но все равно королевой буду я. Они обещали меня короновать. Что же ты разорался? Ты будешь принцем. Я постараюсь достать тебе очень пахучую коробку из-под гаванских сигар. Ты будешь в ней жить. А если будешь расти, слышишь, Снепс постарается сделать так, что ты будешь не больше этой коробочки. Он сказал, что сделает тебя квадратным как она, если ты будешь больше ее. Поэтому смотри — не расти. Иначе всем будет плохо. Мне, тебе и Боженьке. Он же хочет, чтобы ты стал родоначальником самых маленьких людей на свете, иначе он бы не распорядился сделать так, что бы ты у меня родился. Это действительно чудо. Я скажу Снепсу, что чудеса возможны и тогда меня сделают вашей королевой, маленькие люди. Ну что ты орешь. О, да ты орешь от боли. Господи, господи, что с ним! Вы посмотрите. У него кровь ротиком пошла, он умирает. О помогите кто-нибудь! Он умирает, первый младенчик! Помогите кто-нибудь! Он у-ми-ра-ет. Нет! Нет! Нет!
Я! Я — буду королевой. Вы все видели, что я родила его, я родила его, первого младенчика нашего племени. Господи, да помогите же! Я ведь королева. Мне положены почести. По-мо-ги-те».
Юноша ошарашенно оглядывался. В других шатрах не было никакого движения. Все были на представлении.
Филипп хотел забежать в шатер и утешить женщину. Но он не мог. Маленькие карлы могут подумать, будто он убил их первого принца. Он же — большой и белый. Он их враг. И тогда…тогда они могут убить самого Филиппа. Надо бежать быстрей отсюда, пока Филиппа не увидела несчастная мать. Она же ненавидит больших и белых людей.
Юноша побежал прочь. И запутался среди шатров. Где выход? Со всех сторон его окружали только полотняные пирамиды, которые представлялись сейчас адскими зубьями. Все как знак беды. Белая рубашка юноши была видна издалека. Карлы догадаются, что у них побывал кто-то из господ.
Юноша, как порыв ветра, бросился в просвет между шатров, и вовремя. На страшный крик женщины сбегались десятки маленьких людей. Филипп слышал бесчисленный топот их маленьких ног.
Юноша попробовал бежать быстрее. Но силы покидали его. Он не оглядывался. Пусть хоть лица его не заметят. Показались первые деревья. Небольшая дубовая роща находилась прямо за шатрами. И она была спасением. Он достиг первого дуба и скрылся за ним. Сердце его бешено колотилось. Ноги не выдержали. Филипп споткнулся на ровном месте и упал. Но как раз у спасительных кустов.
Среди шатров начался настоящий переполох. Филипп огляделся. Сразу за кустами в глубине рощи была маленькая полянка. На ней кто-то был. Филипп расслышал голоса. Детские.
Но у Батлера не было детей. Может быть, дети слуг? Юноша осторожно раздвинул кустики. На лужайке были два карла. Мужчина и женщина. Юноша не мог определить их возраст. Они смеялись и не обращали ровно никакого внимания НИ шум, который разносился по всей округе.
— Сюзи, ты должна меня слушаться, — говорил мужчина. — Если ты не будешь обращать внимания на крики, которые, я тебя уверяю, лишь репетиция, у нас все будет хорошо. Это Снепс репетирует какую-нибудь из своих жутких сцен. Не обращай внимания.
Мы — не с ним. У нас свой сценарий. Я тебя заклинаю, ну будь послушной девочкой. Если у нас все удастся, тебя изберут королевой. Об этом сказал Снепс. А он не шутит — не любит. Если я тебе понравлюсь — у нас будет сын. Только об этом надо мечтать. Очень мечтать, когда делаешь ЭТО.
Моя мама, у которой меня похитили, когда мне было шесть лет, говорила мне. Если ты, сынок, о чем-то очень мечтаешь и видишь это во снах — значит то и сбудется. Моя мама была образованной женщиной — она знала, что говорила.
— Тогда прекрати приставать ко мне. Хоть на время. Локки! Расскажи лучше о своей жизни. Я вот не знаю своих родителей. Меня нашли уже у дома Снепса, в котором он жил. Представляешь, какое совпадение. Никто не знал ведь, что я буду карлик. Я была маленькой, а подбросили меня к Снепсу. И я — оказалась карлой. Правда, какое интересное совпадение! Хотя, говорят, если бы я попала к большому человеку, я бы была — большой. Это наверное ужасно. Представляешь, ты бы не мог меня поцеловать. А если бы ты захотел сделать со мной, то что делаешь сейчас, то я бы могла бы тебя съесть.
— Не говори, ерунды. Хотя может быть ты и права, я сам слышал как Снепс похвалялся, что мы особенные люди, и большие уроды нам завидуют. Но он умеет нас создавать, и мы можем не беспокоиться за исчезновение. А про тебя он говорил, что попади ты в другие лапы, то выросла бы жалкой громадной уродиной, а так он сделал все возможное, чтобы ты была прехорошеньким маленьким котеночком. Ну давай, запрокидывай голову, чтобы меня не видеть. Я стесняюсь, когда ты на меня смотришь. Уж очень у меня все маленькое. Помогай мне руками.
— Локки! Я волнуюсь. Расскажи мне сначала про свою маму.
— Потом про маму. Не будь дурой. Ты сама сможешь стать мамой, если постараешься. Ты же могла быть громадной дылдой. У тебя должна сохраниться способность к деторождению. Но учти, если тебя выберут королевой, первым делом ты запретишь класть меня на гвозди и зашивать мне рот, чтобы демонстрировать самую оригинальную в мире швейную машинку. Эта выдумка Снепса ужасна. Сам-то он никогда не показывает на себе, как эта машинка хороша. А нашу публику убеждает, что нам не больно и они видят самый ловкий в мире фокус.
— Хочу про твою маму!
— Это — невозможно, Рези! Меня похитили от мамы, потому, что она принадлежала к высшему обществу. Жили мы недалеко от этих мест. В Чарльстоне. Она была богатейшей женщиной города. Но ни за кого не хотела выходить замуж. Отказывала всем мужчинам. И я не знаю, кто у меня отец, потому что моя мать воспитывала меня самостоятельно. У ней было много врагов, особенно среди мужчин, которым она отказала. Вот они-то и отдали приказ Снепсу похитить меня. Все. Больше я ничего не знаю, во всяком случае Снепс говорит: если бы он меня не похитил, меня бы убили, потому что белые великаны, особенно если они плантаторы, не любят, когда у них рождаются не породные дети. Снепс говорит, что меня бы утопили, когда бы узнали, какой я. А он спас меня от гибели.
— А что теперь с твоей мамой?
— Не знаю, Снепс ведь убедил меня, что я не из мира великанов. Я — карлик. Теперь мне все равно, что происходит в их жизни. Я хочу только одно, чтобы мне не зашивали рот.
— Да, мой миленький Локки. Это ужасно. Ну иди ко мне. Мы попробуем сделать то, что сделал твоей маме твой папа, если он конечно был.
— Был. Я ведь в кого-то такой уродился.
Два карла занялись своим делом.
Филипп отвернулся. Ему было ужасно горько за этот обижаемый народ и одновременно страшно. Лучше бы не знать этой стороны жизни.
Какая ужасная тайна. Ведь эта богатая женщина из здешних мест. Отец тоже, наверное, отсюда, и тоже благородный. А вдруг этот несчастный карл — кузен Филиппа? Ведь его дядя далеко не такой моралист, каким кажется. У юноши разыгралось воображение. Он вспомнил многое из того, чего не хотелось вспоминать.
Он вспомнил, как будучи ребенком видел, что его дядя мучает его мать: кусает. Он думал так до тех пор, пока не узнал, что люди целуются.
Маленькому Филиппу было пять лет, когда он лежал в кустах, только не дикой рощи, как сейчас, а в парке, и мечтал. Неожиданно он увидел свою мать и дядю. Они вышли на лужайку, где прятался Филипп. Их глаза были устремлены друг на друга. Мальчик почувствовал что-то необычайное в их поведении. Дядя требовал, чтобы Кэролайн закрыла глаза, потом наклонился к матери и укусил ее за губу. Мать Филиппа застонала. От боли. Дядя укусил ее второй раз. Кэролайн засмеялась. Ее губы были целы. И она радовалась.
Мальчик выскочил из кустов и запустил в обидчика горсть песку. Мама прекратила стонать. Филипп заметил, что платье у нее расстегнуто. Кэролайн проследила за его взглядом и застегнула пуговицы. Во всем была, конечно, виновата мамина няня, ведь она часто забывала застегивать пуговички и Филиппу. Но мать вместо благодарности закричала на него, чтобы он не подсматривал. Тогда Филипп заплакал.
В тот же день в отместку за мать Филипп укусил дочь дяди — Эллин. Кузина страшно закричала и оттопырила окровавленную губку.
Сейчас, Филипп, лежа в кустах, за которыми украденный сын благородной женщины пытался сотворить что-то с карлицей, ужаснулся: неужели его дядя любил собственную сестру? Но мама же не могла допустить этого!
Не дожидаясь, пока у карл все закончится, Филипп отполз подальше от полянки, поднялся с земли и обходными тропками добрался до имения.
Серна тоже провела этот день как в бреду. Гадание повергло душу Серны в печаль. Она с трудом дождалась ночи. Страдания юноши показались ей ужасными.
Глубокой ночью вещунья проникла в мужскую спальню. Филиппу снова снилась Эллин.
Серна посмеялась над собой: она пришла к мужчине, чтобы утешить его своими ласками, а утешить его могла только Эллин. Серна могла помочь ему по-своему. Сквозь приотворенную дверь она смотрела на спящего Филиппа. Ночь была лунная. Желтый свет освещал лицо молодого мужчины. Серна бесшумной тенью подошла к изголовью, простерла над головой Филиппа руки. Белые шторы заколыхались, но ветра не было.
Серна шептала древнее приворотное заклятие индейцев. Она будила в Филиппе огненную силу. Она изгоняла душу юноши из его тела, но не убивала Филиппа, а пробуждала в мужчине таинственную жажду, которая могла измучить больше, чем любовь к Эллин.
Серна закончила шептать слова молитвы и вышла из комнаты.
Эллин исчезла из сна Филиппа. Ему стало тяжело и жарко.
В имении Робийяра в это время Эллин надевала черное платье, Евлалия — розовое. Двух девушек разделяла непреодолимая стена из кирпича и страха. Эллин весь день просидела запершись в своей спальне. Ее сестра — в соседней комнате. Эллин с омерзением посмотрела на преграду, объединяющую их спальни. Ее маленькой сестрички Евлалии там не было, хотя та, что там, как жертва, безмолвно провела весь день, по-прежнему думая, что она — дочь Робийяра.
Эллин с удивлением обнаружила, что не может встать из-за боли в спине. Черное платье на ней выглядело саваном. Девушка легла. Утром она решит, что делать с несчастной, что мучается в соседней комнате. Та не могла даже выплакаться, ибо знала, что ее слезы не найдут сострадания. Скорее всего Эллин расскажет о карликах няньке Ду.
Если умная Дева посчитает нужным, то она не остановится перед тем, чтобы закопать несчастную живьем в землю. Негры боятся карлов. Подушка была тверда, как мрамор. Эллин вытянулась на спине и, как покойница, застыла. Ее проглотил тяжелый сон.
А маленькая девочка в розовом кринолине сидела и дрожала в своей комнатке, в праве на которую ей отказывали. Сердечко Евлалии билось так гулко, будто в грудь девочки зашили тот барабан, под грохот которого на ней лежал желтый карл. Огромные глаза были широко раскрыты, но смотрели они не с удивлением, а с ужасом. Евлалия сидела на кровати, ножки ее не доставали до пола. Почти кукла, а не девочка, была раздавлена.
Кулачки у нее были судорожно сжаты, она с ужасом прислушивалась к каждому шороху за дверью. Как с ней поступят? Она была готова к тому, что за дверью раздастся топот сотни уродливых ног и к ней в спальню ворвутся карлы и никто не заступится за маленькую Евлалия.
За окном раздались писклявые голоса. Стая скворцов уселась на ветку вяза. Птицы смотрели в глубь спальни и взгляды их были жестки и равнодушны, как взгляды карлов.
Евлалия увидела осколки зеркала, лежащие у двери.
Она не разбивала его. Взрослые ее будут ругать за это и изобьют. Девушка позвала на помощь свою мамочку. Та с неба могла заступиться за дочь, но не спешила.
Девушка поднялась с кровати и на затекших ножках доковыляла до двери. Мелкие куски стекла отразили желтое измученное личико. Евлалия задела шуршащим подолом розового кринолина блестящие осколки и с удивлением посмотрела вниз. Ее босые ножки стояли на стекле. Из-под ступней вытекала красная струйка. Евлалия боли не чувствовала.
Тот, кто посмотрел бы в этот миг на девочку сквозь мутные окна, увидел бы взрослую постаревшую женщину, которая ждала смерти.
Скворцы поднялись с ветки и полетели по направлению к Озерному имению. Евлалия была уверена, что за ней наблюдали карлы.

Филипп вышел из спальни, посмотрел на белую постель. Час назад он ловил в эти силки черную женщину. Как странно! Наваждение всегда настигает Филиппа, когда он оказывается один на один с женщиной. «Эллин, Эллин, где ты!» Она мерещится мне в каждом женском теле. Филипп заторопился к выходу.
У самого порога он наткнулся на Псалома.
— Вы это куда, масса, в такую ночь? — настороженно спросил верный Батлеру раб.
«О господи, он помешает мне найти Эллин».
— Не спится, Псалом.
— Ой ли, мистер Филипп? Что-то вы замышляете! — Негр чувствовал, что его обманывают. — Когда мистер Чарльз уезжал, он наказал мне не спускать с вас глаз. Что бы вы ни говорили, а из дома я вас не выпущу.
Псалом раскинул руки в стороны и загородил выход.
Филипп оказался в растерянности. На счастье, за спиной Псалома показалась Серна. Она шла от озера.
«Как она оказалась на озере?» — машинально подумал Филипп.
Серна на ходу оправляла свое платье. Псалом был полураздет. Но эти детали, могущие подсказать ответ, Филипп не заметил. Он же помнил, как Серна была с ним.
— Серна! — крикнул он. — Меня не выпускают из дома.
Если бы Псалом был посмышленнее, он почувствовал бы, что-то недоброе вокруг себя. Отвратительно заухала сова. Серна наткнулась на поленницу и бессмысленно на нее уставилась. Дрова с громким шумом рассыпались. Серна подняла одно из поленьев. Псалом удивленно обернулся назад.
— Эй, жена, — сердито обратился он к негритянке. — Что ты там делаешь?
Серна молчала. Она смотрела на свою руку и прислушивалась к темным силам, что управляли ею.
— Серна! Мне надо уходить! Ты же сама мне это сказала, — жалобно сказал юноша, у которого отняли любимую.
— Она не могла разговаривать с вами, мистер, — свирепо заговорил Псалом. — Она была со мной. На озере. На плоту.
Сердце заныло. На плоту? На плоту были Филипп и Эллин. Серна равнодушно ответила:
— Может быть мистеру это приснилось?
— Нет! Мне не приснилось, — тихо сказал Филипп.
Псалом все расслышал. Еще раз ухнула сова. Негры боятся ее зловещего крика. Псалом поежился. Уйти бы. Нельзя. Хозяин приказал стеречь молодого мистера.
— Приснилось, — в голосе Псалома росли нотки возмущения и гнева. — Или вы на мою жену напраслину возводите?
Сзади к нему бесшумной тенью приближалась Серна. Псалом этого не видел. Глаза женщины горели дьявольским огнем.
— Ты посмотри на лицо молодого джентльмена.
— А что такое? — Псалом с тревогой уставился на белеющее во тьме лицо Филиппа. — Вы нездоровы, мистер?
Филипп был странен. В ночную пору одеться в самый лучший костюм, который подарил ему мистер Чарльз.
Кто-то мелькнул за спиной Филиппа. Эллин! Молодой человек оглянулся. За ним висело большое зеркало. Собственное отражение во весь рост.
— Серна была со мной, — тихо сказал Филипп.
Псалом стоял в проеме двери и, сжав кулаки, смотрел на молодого господина.
Филипп же глядел на что-то за его спиной. Глаза его широко раскрылись от ужаса. В третий раз ухнула сова. Псалом не успел понять эти таинственные предупреждения. Что-то тяжелое обрушилось ему на голову. Сладкая липкая жидкость залила глаза. «Что это? — подумал Псалом. — Не иначе дождь пошел? Почему же я не слышал грома? Сова ухнула — это к смерти. Только за что? Я же ни в чем не провинился». И тяжелое черное тело стало медленно валиться на землю. Безумная Серна склонилась над телом мужа, сжимая в руке полено. Губы ее прикоснулись к кровавому месиву, которое недавно было головой Псалома. Пальцы медленно разжались и полено со стуком упало на пол. Она медленно потянула в себя кровь негра. У Филиппа вырвался сдавленный крик.
— Кажется я его убила, своего мужа. Моего сладкого мужа, — в голосе Серны было надежда и никакого раскаяния. Филипп в ужасе смотрел на женщину, что пила кровь мужчины. Серна почувствовала чужой взгляд. Она с ненавистью медленно подняла голову. Белки ее глаз закатились.
— Что остолбенели? — Голос ее был мертвым. Идите, совы кричат — путь свободен. Или вы передумали?
Луна осветила лицо Филиппа. Юноша побледнел как мел. Серна нашла, откуда взять силы. Филиппу казалось, что следующим будет он. Женщина отдалилась от него. Темные силы отнесли ее к другому берегу. Серна услышала его мысли, она ухватилась за его лодыжку и посмотрела в упор на юношу белыми без зрачков, глазами провидицы. Филипп с ужасом в них всмотрелся. Пальцы женщины разжались.
— Луна, мистер. У моего народа всегда так, — прохрипела вещунья.
Филипп миновал распростертую женщину и труп. «Господи, моя спина может показаться ей аппетитной». И поминутно оглядываясь через плечо, Филипп зашагал к воротам. Он спотыкался и старался не бежать. Он хотел сохранить остатки достоинства — не бежать, чтобы не унижать себя тем, что его обратила в бегство черная женщина. Мужчина, который позволил над собой такое, заслуживает еще больших несчастий, чем те, что свалились на Филиппа.
И все-таки Филипп не выдержал, он побежал. Он бежал, а по лицу его текли слезы. «А что, если я теперь не найду Эллин? Она осталась без меня одна, там на плоту. Она же что-то мне хотела сказать».
Филипп растворился в собственном горе, а Серна осталась стоять над единственным человеком, который относился к ней как к богине. «Луна, Луна! Ты дала мне силы. Но зачем таким образом?» Луна скрылась в тучах.
Тишина. Ночь. Маленький человек, бегущий по лесу. Серна посмотрела на небо и зашептала древние слова. Тучи на небе стали расходиться. Серна зашептала еще страстнее и наконец луна показалась. Серна завыла волчицей. У ее ног, скрючившись, лежало тело человека, тело ее мужа. Серна подняла лицо и снова завыла. Филипп уже был в безопасности.
Филипп услышал этот вой за полмили от дома Батлера. Из тьмы на него моментально ощерились сотни звериных морд. «Вот и конец мне,» — подумал Филипп и вдруг почувствовал, что земля уходит из-под его ног и он проваливается. «Серна не убивай,» — закричал Филипп и полетел в какую-то яму. Он больно ударился о землю, и в его живот вошел осиновый кол, находившийся на дне ямы. Зубы Серны — охотничья ловушка на кабана. «Я пропал», — просипел Филипп, на губы навернулась пена, и он погрузился во тьму.
А ночь потекла дальше. По древним верованиям, злые духи в минуты страшной смерти выходят на землю. Но если проливается кровь безвинного человека, то со злыми выходят и добрые. Они могут повернуть исход дела по-своему, смотря как долго будет светить луна.
А Серна выла еще очень долго. Луна смотрела на грешную землю, и Серна подпевала ей волчьим голосом.
Утром тело Филиппа нашли белые охотники. Похоже, что это был труп. Холодный. Но когда его вытащили из ямы, оказалось, что парень жив. Он был весь в громадных ссадинах и синяках, но кол лишь ободрал кожу.
Охотников было двое. Два ковбоя — Пит и Эрни.
Они привели парня в чувство с помощью виски, опрокинув ему флягу прямо в горло. Юноша закашлялся и открыл глаза. На него смотрели два незнакомца.
— Эй, парень, как себя чувствуешь и что ты делал на кабаньей тропе?
Филипп слабо застонал не столько от боли, сколько от пережитого страха. Он не забыл разлуку с Эллин. Все его существо, едва он открыл глаза, устремилось вперед: к ней, к его любимой девочке. Ему не хотелось возвращаться в имение под опеку Батлера. Чарльза надо забыть. Вчера ночью Серна приоткрыла ему глаза на тот мир, в котором свершаются небесные браки. Филипп был там с Эллин. Он должен найти свою любимую. Вдруг она осталась на том плоту посреди реки и ее уносит сейчас в океан?
При свете дня его надежды и страхи переплелись. Он помнил слова Серны — «поезд». Ему надо было добраться до Вайоминга. И пусть путешествие сто раз начинается с боли и падения. Он все вытерпит ради своей Эллин.
— Тебе повезло, парень, — сказал ковбой, которого звали Пит, осмотрев его рану. — У тебя только царапина. Грохнулся рядом с колом. Если бы был потолще — твой ужин застрял бы на стенках этого карандаша.
— Кто же ты такой, — спросил второй, которого звали Эрни, — Куда шел? Может, ты беглый?
— Я не каторжник, — испугался Филипп. — Я племянник Чарльза Батлера, — соврал он, — из Озерного имения.
Ковбои усмехнулись.
— Мы слышали об этом имении. Из него частенько сбегают — это факт.
Филипп вспомнил совет Серны.
— Мне нужно добраться до ближайшего салуна. У меня есть одежда, которую я бы мог продать. Отведите меня туда.
Ковбои рассмеялись.
— О'кей, парень, — сказал старший. — Садись сзади на круп моей лошади, и поедем. Мы довезем тебя туда, где ты сможешь найти свое счастье, — в Вайоминг. В нем много игорных домов, а также спиртного, да и девочки, если ты этим увлекаешься.
Филипп закрыл глаза. Он попытался вспомнить тот миг, который предшествовал его крику. Эллин была рядом с ним.
— Ты что, глухой? — проревел над его ухом ковбой.
«Моя девочка услышит, как на меня орут. Ей будет больно за меня. Я не буду о ней думать, пока еду в компании этих добрых людей».
— Да, — сказал он покорно. — Увлекаюсь. Но сперва мне нужно до Вайоминга.
Как только Филипп почувствовал себя на коне, хоть и сидел сзади мужлана, от которого несло потом, надежда опять вернулась в его душу. «В конце концов Серна не могла ошибиться. Там, где она обо всем узнает, — не обманываются. Она сказала, что мне нельзя медлить. Эллин повезут на поезде. Мне надо успеть на него».
А в это время его любимая маленькая Эллин сидела за завтраком в окружении далеких, не понимающих ее людей. Утром ее, разбитую, уложили в кровать. Отец распорядился судьбою Эллин. Страшные стены, страшные люди — Эллин сжалась. Он прислал за нею бабушку Робийяр и ее подругу тетку Далси. Двух старых как мир женщин. Их не могли тронуть ни чужая любовь, ни чужое горе. Они выполняли приказ Пьера. Эллин должны были запереть в городском доме старухи самодурки.
Эллин походила на приведение, когда утром за завтраком ее обняла бабушка. Это была маленькая сухонькая старуха, внутри которой сидел железный стержень. Она шуршала своими кринолинами, как оркестр. На ее щеке была бородавка, которую проткнули два жестких волоса. Было страшно смотреть ей в глаза. Но ведь она была старшая. Значит она лучше знала эту жизнь. Если она говорила — ерунда. Приходилось к этому относиться как к ерунде. Первое, что она сказала: «Филипп? — Ерунда. Через неделю в моем доме ты его забудешь. Повтори это».
Девушка попробовала улыбнуться. «Что? — Она подняла на бабушку свои большие миндалевидные глаза. — Что вы сказали?»
— Что застыла? Я тебе говорю! Ты забудешь своего ветрогона в моем доме через неделю.
«Только не это. Они могут меня одурманить. Я не буду видеть сны. Сны — единственное, что позволяет мне с ним видеться».
Сердце Эллин заныло.
— Я не могу.
— Повтори!
— Убейте меня, убейте меня, я не забуду его.
— Забудешь. В чулане забудешь. В каменном мешке забудешь. С неграми в одной компании забудешь.
Эллин посмотрела в полубезумные глаза бабушки. Это были глаза старухи, начитавшейся маркиза де Сада, который проник на Юг американских штатов из порченой Франции.
Девушка выдавила из себя полуулыбку. «Бабушка любит ее. Об этом постоянно твердит отец. Надо в это поверить. А я верю. Я буду ее слушаться».
— Я забуду Филиппа… — девушка застыла, спазм сжал ей горло, она не успела договорить. Земля завертелась со скоростью белки в колесе. В школе говорили, что земля вертится. Да, действительно вертится.
Эллин, ничего не чувствуя, упала замертво на пол гостиной. Старуха зарычала, как тигрица.
— Не трогать ее. Сама упала, сама встанет.
Эллин очнулась за столом. Ее не перенесли в спальню. Подняли на стул и придвинули к столу. Бесчувственную. Как только она открыла глаза, в руки ей вложили ложку и заставили есть. Старуха Робийяр ни на секунду не умолкала. Она говорила с теткой Далси — ведь ничего необычного не происходило.
Филипп въехал в поселок, который называли Вайоминг, по имени индейского племени, что когда-то тут жило. Солнце жгло немилосердно.
— Ну и скука тут, — громко сказал Филипп.
— Это днем, — ответил ему младший Эрни. — Приди в салун вечером, и ты увидишь, что пополам с вином здесь льется кровь. Красная, как плащ торреро. И никакой скуки. Оставайся с нами. А если ты игрок — бедность тебе не грозит.
— Игрок, — сказал Филипп. — Только у меня карта выпадает всегда не та.
Увидев железнодорожную станцию, Филипп очнулся. Железная дорога. Это то, что ему нужно. Он спрыгнул с лошади.
— Мне нечем вам заплатить, джентльмены, просто спасибо. Дальше я дойду сам. Вот железная дорога. Мне сюда нужно. По ней. Дальше.
— Бывай, парень, — два ковбоя покружились на лошадях вокруг юноши, у которого не все были дома, и поскакали к салуну.
— Ты же про одежду забыл! — крикнул один из них. Филипп этого не расслышал. Он в самом деле забыл первый совет Серны.
Филипп дотронулся рукой до горячего рельса. Это как вена, по которой текла кровь, которая поддержит жизнь Филиппа и Эллин. Юноша это понимает. Он наклонился к горячему металлу. Поцеловал его губами, как будто руку Эллин. Скоро покажется локомотив. Он повезет Филиппа до Милуоки. Там он выйдет и будет ждать столько, сколько понадобится, чтобы пришла Эллин. Он высидит. Он не умрет. От голода не умирают.
Когда из-за поворота вынырнул поезд на Милуоки, Филипп ничего не услышал. Он грезил и видел Эллин. Она подходила к нему как раз с противоположной стороны. И Филипп смотрел туда на ее развевающееся белое платье. Прозрачное и красивое. Приближающаяся к Филиппу Эллин похожа на большой одуванчик. Дунь, и он разлетится. Как несложно. Вон кто-то свистит. Сейчас, наверное, дунет. Свистит, не дует. Кто же это? Поезд на Милуоки. Стальная его голова была в нескольких метрах от Филиппа. «Что ты?!» — орал машинист из локомотива. Его тормоза не действовали. Оставалась секунда до того, как поезд разнесет парня на куски. На красные сочащиеся на солнце куски мяса, которые разлетаются в разные стороны как пух одуванчика. Филипп отскочил в сторону. Поезд остановился. Из него вылез разъяренный машинист.
— Осел! — орал он. — Осел, я же мог тебя убить!

Куда все исчезло? Пьер собственной рукой разрушил то, что так долго создавал после смерти Кэролайн между ним и Филиппом.
Филипп воспоминал, что после того, как Эллин заставила его признаться в любви к ней, Евлалия тоже влюбилась в него. Она предложила Эллин разделить Филиппа по дням. Четные — он принадлежит Эллин, нечетные — Евлалии. «Мужчинам нужно разнообразие», — обосновывала она свои предложения.
До Милуоки оставалось меньше трех часов…
…Эллин стояла под придирчивыми взглядами двух гусынь и вспоминала, как два года назад они гостили у бабушки Робийяр в Саванне. Бабушкин дом был самым экзотическим в городе, потому что его строил ее дедушка — специалист по военным укреплениям. Он постарался на славу.
У бабушки все комнаты в доме связаны между собой потайными ходами, вход в которые замаскирован под мебель. В одной комнате маленькая дверца шкафа оказывается вовсе не дверцей, а выходом в потайной коридор. А в другой — под сундуком, который не сдвигается, если не знать месторасположение тайного рычажка, — спуск на второй этаж прямо к служанкам. Об этом рассказала Эллин как-то старая Ду. Она рассказывала это совсем крошечной Эллин и думала, что та ничего не поймет. Та не поняла, но запомнила. Все эти штуки придумал муж бабушки — Боливар. Он, говорят, был совсем чокнутый. Водил в дом каких-то девок и оставался с ними на всю ночь, а когда утром к нему стучалась бабушка, тогда еще молодая леди, он торопливо прятал своих гостий в шкаф или заталкивал под диван, и они каким-то чудом оказывались в соседних комнатах и пугали до смерти черных слуг. Вот и паника — пересуды. Одна только бабушка Робийяр ни о чем не догадывалась.
Когда дедушка умирал, об этом никто не знал в городе. К нему пришла проститься бабушка, вдруг дверца шкафа позади нее тихо отворилась, и на пороге возникла одна из любимых девок мистера Робийяра. Они ничего не знала и, видимо, пришла поразвлечься.
Дедушка это увидел, но то ли уже совсем тронулся, то ли и на смертном одре решил себя выгородить, неизвестно. Он позвал бабушку, а когда та наклонилась над умирающим, тихо спросил ее:
— Эльза, они меня все-таки и здесь нашли. Видимо, это у меня судьба такая. Я знаю, как выглядит чистилище.
— Как? — переспросила любопытствующая старушка, дама весьма набожная.
— Это публичный дом.
Если бы дедушка не умирал, бабушка влепила бы ему пощечину.
— Посмотри сама, — и дедушка кивнул ей за спину.
Бабушка обернулась. За ее спиной стоял черный дворецкий Аллилуйя и плакал. Бабушка успокоилась, повернулась к мужу — а он уж и умер. Только после смерти мужа бабушка узнала о существовании таинственных переходов…
…Джекки Уилкс входил в салун. Его новоявленные друзья обещали ему удачную сделку. Этот Коричневый Арчи подстрелил тринадцать черно-бурых лис — у него водились деньги. «Главное — показать ему, что ты настоящий мужчина, — наставляли Джекки друзья. — И дело в шляпе. Он не остановится ни перед чем, лишь бы заполучить модный городской костюмчик». Позже Джекки так рассказывал своим друзьям об этом обмене…
Одиссея Джекки Уилкса, по прозвищу «Поэт»
Мне повезло. Я нарвался на сумасшедшего охотника. Он только что подстрелил тринадцать чернобурых лис. Это было большой удачей для тех мест. Я встретил его в окраинном салуне, куда зашел узнать имена местных охотников, которым мог бы пригодиться городской костюм.
Салун был грязный, до этого я никогда не бывал в подобных, не умел пить и боялся грубых неотесанных мужланов.
Рядом с хозяином стоял дюжий молодец со щетиной, выдававшей в нем гуляку. От него непереносимо несло алкоголем, и смотрел он на всех сквозь щелки заплывших глаз.
— Эй, мистер, мне нравится ваш школярский вид. Может быть, вы хотите сказать, что первый раз оторвались от маминой юбки?
Вы не знаете салунов временных поселений, которые окончательно не умерли или еще не превратились в большой город? Власть там вершит хозяин салуна и те из его гостей, которые чувствуют в себе силу.
Я сделал вид, что мне до чрезвычайности интересны виды за окном питейного заведения. Гуляке это показалось забавным. Он подошел ко мне пьяной походкой и, пьяно ухмыляясь, приложил свои губы к моей щеке. Взасос, как к девке. На щеке остался след табачной жвачки.
— Ха-ха-ха! — гремел верзила. — Маменькиного сыночка, кажется оскорбили. Вы посмотрите на его лицо. Он грозный.
На моем лице не отразилось ничего. Это была маска. Пьяный ублюдок повернулся ко мне спиной. Никто не смотрел в его сторону, все смотрели на меня. Я чувствовал себя на арене цирка. Пьяный мерзавец прошел в угол и стал там мочиться. Желтая струя билась о край стены и рикошетила на его пыльные сапоги. На толстой заднице висела кобура с пистолетом. Мерзавец мочился, как мул, который выпил все дворовые лужи. По лицу хозяина я понял, что даже это будет отнесено на мой счет.
И тут во мне проснулся гнев. Я рванул к громиле, но мои ноги в лакированных ботиночках скользили бесшумно. Моя рука дотронулась до бедра мерзавца, его пистолет выскочил из кобуры, как нитка из иголки, кажется, он ничего не понял. Я толкнул охотника вперед к стене, а сам отпрыгнул в сторону за тяжелый сосновый столик, что оказался между мной и охотником.
Тот нехорошо зарычал, повернулся и вразвалочку сделал первый шаг ко мне. Я поднял пистолет и три раза нажал на курок.
Пьяница нелепо прыгнул назад и закрыл грудь руками. На рубахе вырастало громадное красное солнце. Я выстрелил еще раз в лицо. Отброшенный выстрелом мерзавец сел прямо в лужу, сотворенную им самим. Вместо лица у него была подушка из красных мясных перьев, вывернутая наружу.
— Я, кажется, вытер вам лужу, — сказал я, обращаясь к хозяину. В руке дымился пистолет. Чувство свободы заполнило меня до кончиков пальцев. Я посмотрел в глаза каждому из сидящих в салуне. Все они были очень старые люди, которые в этот момент меня боялись. Я не знал, что чье-то могущество так старит окружающих.
— Пить, — я шагнул к стойке бара. Хозяин смотрел на дуло пистолета, которое было на него направлено.
— Виски, мерзавец, виски!
Мне казалось, что я нашел с миром общий язык и породнился.
Хозяин не трогался с места. Я повернулся в сторону громилы, подпирающего угол. И шагнул к трупу. Его штаны даже не были застегнуты. На животе болтался кожаный кошель. В нем лежали смятые доллары и несколько золотых монет. Я нагнулся и ухватил золото и бумажки, что там были. Хозяин тут же отвернулся, налил мне полный стакан желтой дряни. Я, не чувствуя вкуса, опорожнил стакан. Хозяин кивнул в сторону горы кровавого мяса:
— А с этим что будешь делать?
В голове моей зашумело. Не говоря ни слова, я развернулся и направился к выходу. Старикашка в рваных штанах еле успел сдвинуться с моего пути, а не то я бы сбил стул, на котором он сидел. Ударом ноги я распахнул дверь и вышел на пустынную улочку.
Нападение или бегство
…Платья Эллин, Полин и Евлалии были уложены. Кофры с трудом застегнуты. Женщины готовились к отъезду, как к побегу.
Старухи приказали сестрам садиться в карету. Эллин как сомнамбула, двинулась к выходу. Что-то случилось с одним из чемоданов. Он упал, раскрылся, оттуда посыпались бесчисленные бумаги. Эллин вспомнила далекое прошлое…
…Однажды она чуть было не подумала, что ее соперницей стала маленькая Полин. Это было год назад. Первая женская трагедия.
Полин — в курсе сердечных мук Эллин. Как-то днем она подбежала к сестре: вид ее был крайне озабоченный.
— Эллин, сегодня утром я видела кузена Филиппа. Я стояла на галерее, а он спал в своей спальне.
Галерея тянулась вокруг всего дома. Окна спален выходили на этот гигантский балкон.
— Полин, нехорошо подглядывать за спящими мужчинами. — Пауза. — А что он делал? Шептал мое имя?
— Ну вот видишь, я же говорила, тебе будет интересно! И потом, он не мужчина — он кузен. Окно на галерею было распахнуто, я подумала, что ему должно быть очень холодно, потому что он спал без ночной рубашки.
— Ах, Полин, молчи. Это нескромные подробности. — Пауза. — Так что? Он совсем был раскрыт?
— Я бы сказала так: не совсем.
— Ты иногда говоришь, как взрослая леди. — Негодующее выражение лица сменилось крайним любопытством. — А дальше что было?
— А я и есть взрослая леди. А дальше кузен повернулся на левый, нет, на правый бок. И на плече у него был рисунок, как у этих страшных индейцев, что рисует доктор Мид.
— Это называется татуировка, Полли.
— Я так и подумала, это татуировка. У кузена Филиппа очень мягкие волосы.
— Ты что, пробовала их на ощупь?
— Я достаточно воспитана, чтобы этого не делать. Их шевелил ветер. Если наш утренний бриз шевелит мужские волосы, значит они должны быть, как пух.
— Полли, у тебя талант рассказчицы.
— Это комплимент, переходим к делу. В момент, когда подул ветер, кузен Филипп еще раз повернулся направо.
— Но он уже лежал на правом боку.
— Вот именно. Теперь он лег на живот.
— Как нескромно.
— Конечно.
— Так долго подглядывать!
— Конечно, за это время с него спала простыня.
— О-о, Полли, ты все видела?
— Можешь себе представить, милочка, да!
— Ты не упала в обморок?
— Но он же не показывал мне рога. Он всего лишь открыл нечто другое.
— Полли, я затыкаю уши. Ты даже не покраснела. — Пауза. — А он как? ничего?
— Где?
У Эллин выражение лица оскорбленной добродетели. Полли смягчается.
— Ты знаешь, у него очень белая кожа.
— Это ужасно!
— Конечно. Моя рука по сравнению с его кожей…
— С его кожей, где?
— Ну, конечно же, у спины, дорогая.
— Где мои нюхательные соли? Ты сравнила свою ручку с его…
— Милочка, я сравниваю не мою ручку с его… а цвет кожи.
— С этого дня ты не выйдешь из своей комнаты днем ни на секунду.
— Только ночью?
— Не шути. Это у тебя от нервов. Кожа здесь не причем.
— Я тоже так подумала, что если протяну руку, то, пожалуй, дотронусь до него.
— О-о. Это право жены, моя девочка! Представляю, что ты пережила.
— Да, я тоже так думаю. Помнишь, как бабушка Робийяр рассказывала миссис Покасяьк, что застала своего будущего мужа в океане. Он купался как простой индеец. Бабушка сделала вид, будто не знает, что дедушка знает, что бабушка не знает, будто на дедушке ничего нет, и простояла на берегу два часа, любуясь закатом. Дедушка Робийяр был вынужден сидеть в океане до темноты и на все требования бабушки вылезти из воды отвечал, что здесь ему нравится. Он получил жестокую инфлюэнцу! Когда я смотрела в это утро на твоего кузена…
— Он такой же мой, как и твой, Полли.
— …то я думала, что судьба бабушки повторяется. Только я не собираюсь становиться его женой.
— Я тебя сейчас отшлепаю, Полли. Ты говоришь, как взрослая леди, и ты злишь меня!
— Я тоже подумала, что тебе это будет неприятно…
— Конечно, подсматривать за спящим кузеном…
— …что на моем месте не оказалась ты, и потому решила рассказать тебе все в подробностях и даже передать чувства кузена, за которым я подсматривала.
— Каким образом?
— Дай твою руку.
— Пожалуйста. Ай, зачем ты меня щиплешь?
— Чтобы ты почувствовала себя на месте кузена.
— Ты… его… ущипнула?
— И не просто, а изо всей силы.
— Ой, мне больно.
— И не за руку, а за то, что было доступно моему взору.
— О Боже!
— И убежала. А кузен застонал! Даю голову на отсечение, он подумал, что это ему послание свыше…
…Эллин вывели из сомнамбулического состояния крики бабушки Робийяр:
— Эллин, подали карету! Эллин, быстрее в экипаж! Мы можем опоздать на станцию. Пьер Робийяр не переживет, если встретит нас не в том поезде, который ожидает…
…Из салуна выбежал Джекки Уилкс. В руке он держал револьвер. Его желание потрясти читателей стихами — не осуществлялось.
Джекки пробежал почти весь поселок. Ноги его наливались свинцом. Его судьба была незавидной. Он понимал это. Каждую секунду друзья убитого или раненого Арчи могли расквитаться с Джекки за кровь своего собутыльника.
У маленького домика, что стоял последним в ряду невзрачных домишек на окраине Вайоминга, невольный преступник почувствовал, что больше не может двигаться. Его внимание остановила хозяйка невзрачного бунгало, что стояла на крыльце и испытующе смотрела на него.
Джекки был не настоящий убийца. Он запаниковал. Его умоляющий взгляд, обращенный к старухе, говорил о великом страхе, владевшем им.
Старуха с мрачным любопытством оглядела парня с головы до пят. Его костюм был довольно странен.
Парень судорожно вздохнул и выпалил: — Я только что убил человека, миссис. Этот человек — покушался на меня. Наверное, его дружки хотят со мной поквитаться. Я прошу вас — спрячьте меня! Я вам заплачу.
В доказательство юноша достал из кармана горсть золотых монет и кучу зеленых бумажек, позаимствованных у мерзавца-Арчи. Пальцы его не удержали награбленное, и деньги полетели на землю.
Зеленые деньги подхватил пыльный ветер и как мусор унес за ограду. Желтые монеты утонули в пыли. Старуха даже бровью не пошевелила, наблюдая, как деньги, приготовленные ей, забирает себе природа.

Первый вагон был пуст. В следующем Эллин тоже никого не обнаружила кроме невзрачного старикашки. Эллин бросилась к нему.
«Кондуктор, — подумала девушка, — а у меня же нет билета». Старый дядька прошел мимо нее будто не заметил. Странный какой-то. Эллин бросилась за ним. Третий вагон.
Эллин оторопела: там сидели одни старики и старушки. Все они кого-то очень сильно напоминали.
Этих бабушек и дедушек она несомненно знала. Она их видела где-то. Где — не могла вспомнить.
Среди пассажиров сидел давешний знакомый: человек с выпученными глазами. Он сидел, ни с кем не разговаривая, и одним глазом наблюдал за Эллин. Эллин не могла понять, почему он на нее так хитро смотрит.
Эллин посмотрела вниз. Ножки старичков не доставали до полу. Их рост был ростом семилетних детей.
Эллин посмотрела на старика, который сидел с другой стороны. Его ножки тоже не доставали до полу. Он был мал, как ребенок, который обучается на первом году пансионата. В сереньком сюртучке. С улыбочкой. Аккуратно промытые морщинки.
Маленький сморщенный старичок посмотрел выразительно. Эллин вспомнила рассказ Евлалии о Снепсе. С Эллин могли поступить как с сестренкой. Эллин поняла, что в поезде одни карлы. А пучеглазый — это мистер Галлинар, который руководит карлами, умевшими изображать из себя любых людей. Да, да, это те самые, о которых рассказывала Евлалия, а пучеглазый — это их хозяин мистер Галлинар. Эллин задрожала. Они могут поступить с ней, как подлый карл Снепс поступил с ее несчастной сестрой.
Одиссея Джекки-поэта
На протяжении всей жизни рассказывая о своих юношеских приключениях, Джекки-поэт в зрелые годы так описывал те же самые минуты милях в ста от Эллин:
«Вспоминая потом эту ночь, я подумал, что это был лучший выход. Видно, старая женщина в Вайоминге, что сжалилась надо мной в уплату взяла мои деньги, вытащенные из кошелька мерзавца и одежду. Господин, которого называли Одиночка, был ее сыном. Моя одежда пришлась ему впору.
Я побежал по пустыне. В это время года стоят теплые ночи. Люди, что меня спасли, считали такое бегство самым лучшим подарком для меня. Я очень скоро наткнулся на полуразвалившуюся хижину. На пороге дремал старик. Он хитро приподнял одно веко, уставился на меня, потом достал из-за спины револьвер и направил на меня. Точно так, как сделал я в салуне.
Я поднял руки вверх, и он беззлобно и необидно рассмеялся. Видимо, у Джекки-поэта был забавный вид: костюм Адама.
Мужчина выплюнул жвачку. Я уже устал от преследований и отупляющего страха, мне хотелось покоя и заботы. Я попытался на это намекнуть: широко улыбнулся и сказал, что меня зовут Джорджем Уилксом, о чем тут же пожалел.
Старик убрал револьвер и поднялся со ступенек, освобождая проход.
— Проходи, — чуть ухмыляясь, велел он.
Я спросил, как его зовут.
— Джонсон, — ответил он. — А ты, парень, не иначе из тюрьмы сбежал?
Я рассмеялся и попросил чего-нибудь выпить. Его лачужка состояла из одной комнаты, которую перегораживала занавеска, а у маленького окошка стояли столик и плетеное кресло-качалка.
— Если ты не сбежал из тюрьмы, значит, ты сбежал от любовницы. Костюм, что на тебе, годится именно для этой роли.
Я стоял посреди комнаты и смеялся над собой.
— Может быть, я смогу заработать у вас на новый костюм, мистер?
Я без приглашения уселся на единственный табурет в комнате.
Хозяин опустился в плетеное кресло.
— Значит, ты сбежал от любовницы. Чертовски приятное дело. Я тоже делал так раньше. Может быть, чуть ловчее управлялся с одеждой. Мне нужно вырыть колодец. Сделаешь — считай, заработал.
Я потянулся к бутылке, что стояла на столе. Желтое неочищенное виски. За окном в одночасье собрался дождь. Я выпил глотка два, памятуя о том чуде, что сделал с моим сознанием стакан подобного пойла. На душе сразу стало веселее. Джонсон, кажется, понял, что я хочу повеселиться и кое о чем забыть. Он достал губную гармошку, какие завозили в эти края купцы-баварцы, и стал наигрывать „Наш голубой единственный флаг“. Гимн Юга. Я затопал босыми пятками по полу, потом встал, схватил стул как партнершу и начал с ним вальсировать. Через минуту я уже пел:
— Джон, приди к своей Мэри!
Эту песню принесли сюда первые ирландские поселенцы, приехавшие осваивать новые земли. Мой хозяин выпустил из губ гармошку, налил себе еще стакан, отгрыз кончик сигары и стал качаться, пуская дым в потолок.
Какой-то бред!
Я сидел с человеком назвавшимся Джонсоном, как со старшим братом. Неожиданно я стал жаловаться на то, что живу уединенно, на то, что сутки назад убил человека и боюсь этого.
Джонсон наблюдал за мной. Вдруг он начал мне возражать. Его слова в моем сознании обрастали каким-то удивительным смыслом и западали в самую душу. Мы были совсем чужие, но что-то в нашем мире или в его речи было очень важное, коли нас объединяло.
Джонсон вдруг достал диковинный кожаный кисет — в таких индейцы носили зубы врагов — и сказал:
— Сейчас дам нюхнуть что-то. Помогает сокращать расстояния. Очутишься там, где пожелаешь.
Это было обычное дело для охотников. Они доставали у индейцев порошки преимущественно опиумного состава и, когда больше не могли или не хотели пить, начинали нюхать.
Джонсон отсыпал из кисета на стол две равные горки порошка. Скатал из обрывка газеты две тоненькие трубочки: одну мне, другую себе. Воткнул свою одним концом в белую кучку, другой накрыл ноздрей и закатил глаза.
Порошок моментально исчез в черной дыре громадной ноздри.
— Делай, что я, — промычал Джонсон и откинулся в кресле.
Я вонзил свою трубочку одним концом в горку, другой вставил себе в ноздрю. И вдохнул. Порошок попал куда-то не туда. В носу страшно запершило, и я троекратно чихнул. Хорошо, я догадался зажать нос и рот, и драгоценный порошок из меня не высыпался. Покой и блаженство охватили меня. Прошло несколько минут и я увидел склонившееся надо мной лицо Розалин Бибисер. Она нежно обхватила меня за плечи, внутри меня все вздыбилось, я с восторгом рассматривал ту яркую блондинку, в которую она неожиданно превратилась. Мы закружились с нею в медленном вальсе. Потом я подхватил ее на руки, и стал забрасывать на небо. Я увидел звезды, много-много незнакомых созвездий, что покрывали темное небо блестящей паутиной. Я видел, что где-то в глубине этого космоса зарождается жизнь и даже разглядел мужчину, который, по всей видимости, был богом, который с хитрым прищуром смотрел на меня, потом махал рукой, как бы прогоняя и вернул на землю…»
…Эллин, как кукла, сидела в коридоре и смотрела на мужчину, который шел по вагону, и заглядывал в каждое купе.
— Филипп! — закричала Эллин и открыла глаза.
Мужчина исчез. За стеклом двери возникло лицо кондуктора. Неизвестный подошел к Эллин, помог ей подняться с полу. Оставил одну. В полном молчании прошел дальше по вагону, недоверчиво заглядывая в каждый отсек купе. Обернулся, пристально посмотрел в лицо молодой девушке. Ничего не сказал и пошел дальше. Эллин подумала, что там, откуда он вышел, кто-то скрывается.
Эллин осторожно подкралась к противоположному выходу. Вышла в тамбур. Никого. И можно удрать. В глаза бросилась лента дороги, выбегающая из-под колес. Опасно прыгать. Нужно дождаться ближайшей станции. Эллин достала из сумочки зеркало. Посмотрела на себя. Какое красное лицо, будто она плакала!
Вдруг чье-то лицо мелькнуло в том тамбуре, где скрылся кондуктор. Эллин с бьющимся сердцем побежала в ту сторону. Неожиданно, будто из-под земли, перед ней вырос старый кондуктор и перегородил путь.
— Вы кого-нибудь ищете, миссис? — в его голосе была угроза. Эллин испугалась.
— Когда будет станция? — попробовала она спросить голосом построже.
— На нашем маршруте нет остановок, миссис.
— А в расписании указано восемь станций, — возразила Эллин, которая очень хорошо знала расписание.
— Мы придерживаемся своего порядка, миссис.
Эллин покинула выдержка, в ненависти и страхе она вцепилась в мундир кондуктора.
— Немедленно остановите поезд!
— Вы смеетесь? Все пассажиры спешат в Саванну.
— Кто спешит? Призраки, которым надо лежать в могилах?
Эллин обуяла злость, которой она в себе не подозревала. В ее глазах вспыхнула та отвага, с которой ее французские предки защищали дворянское достоинство.
— Не называйте меня миссис, я не замужем!
— А разве вы ищете не мужа?
От страха Эллин не сообразила, что проводник не мог никак знать о ее семейном положении.
— Я никогда не была замужем и если искала, то не мужа.
— А перед отправлением поезда, мисс, кого вы искали? — кондуктор допрашивал с чувством своего полного права на это.
— Откуда вы все знаете?
— От ваших спутников, мисс.
И проводник махнул рукой в сторону того вагона, где сидели старики и старушки.
Девушка укусила кондуктора и попробовала вырваться из его цепких пальцев. Тот ударил ее по щеке.
— Не волнуйтесь, мисс. Я пошутил. Ваш спутник не едет в этом поезде. Нам приказано вас оберегать.
— Меня? Кем?
— Это нас не касается.
— Зато меня это касается, — вырываясь из его рук, прохрипела Эллин.
— У другого выхода дверь не заперта. Можете бежать к нему — и прыгать. Вы сломаете себе шею.
Все было так дико и страшно. Эллин в изнеможении перестала сопротивляться, чтобы до нее не дотрагивался усатый кондуктор.
Если бы отец знал, на какие муки он обрек свою дочь, он бы в ужасе перекрестился! И чем так страшны ее невинные встречи наедине с Филиппом?
Эллин впервые задумалась о письме, которое получила. Что она о нем знает? Ровным счетом то, что там написано. Отец ждет ее. Он чуть ли не болен. Но самого письма нет! Оно было в том ридикюле, который остался в руках Ду.
Никто не препятствовал Эллин вернуться в вагон, но за ней следили. Эллин это чувствовала. Ощущала каждым дюймом своей кожи. Даже когда она была одна, за ней наблюдали.
Поезд мчался без остановок. Неужели никому не надо сходить до Саванны? Она вспомнила толпы народа на вокзале! Как будто кто-то специально подослал этот взвод, который промаршировал к поезду и разъединил ее и с бабушкой, теткой и со старой Ду.
Остается ждать. Чего? В Саванне ее будет встречать отец. Большой город. Масса людей. А здесь она одна, делай с ней что хочешь, никто не придет на помощь.
Какое громадное число людей действует заодно против маленькой Эллин Робийяр? А она их обманет. Она поступит не так, как от нее кто-то ждет. Она — не Эллин Робийяр, она им это сейчас докажет.
Эллин вскочила словно ужаленная и бросилась в соседний вагон. Перед тамбуром задержалась: «Надо быть спокойной и не показать, как я их боюсь».
Эллин вошла в соседний вагон. Старичков и старушек стало меньше. Стук колес усиливался. Неожиданно погасли лампочки, освещавшие вагон. За окном стало темно. Несколько старых лиц повернулись ей навстречу. Старые отвратительные лица, и как много карликов! Их рты, расползшиеся вдруг в улыбках, показали беззубые десны.
— Я, Роз Бибисер, пришла вам засвидетельствовать свое почтение.
Эллин бросилась по клетушкам купе и каждому старику, которого замечала, орала свое имя: «Розалин Бибисер». И вагон вдруг затрясло, закачало. Ужасные старики засуетились, начали отворачиваться, потом старухи запричитали, и вдруг они все разом повскакивали со своих мест и закричали, тыча пальцами ей в лицо:
— Выкинуть ее, выкинуть! — Эллин не выдержала и потеряла сознание. И тут мистер Галлимар, дотоле никем не замечаемый, встал и громко крикнул:
— Господа артисты, благодарю. Первый акт прошел замечательно…
…Эллин очнулась на полустанке. Поезд стоял, и это было явно не запланировано. Эллин почувствовала запах дыма. Она выглянула в окно — горел локомотив. Каждую секунду огонь мог добраться и до ее вагона. Все зависело от людей, которые тушили пожар.
Эллин бросилась к выходу. Но двери были заперты. Эллин кинулась в вагон старичков, а старичков — ни одного. Они испарились, как лужа под солнцем.
Опиумный бенефис
…Джекки Уилкс открыл глаза. Джонсон стучал подошвой сапога о край столешницы. Возвращению из опиумного путешествия сопутствовали аплодисменты.
«Я открываю глаза и вижу, что надо мной крыша маленькой уютной лачужки и догорает второй огарок свечи, и мужчина в ковбойских сапогах и жилетке сидит, покачиваясь, в кресле, и на глаза ему надвинута шляпа.
Я поднялся. Джонсон, по-видимому, быстрее меня вернулся из своих путешествий. Он спросил, не замерз ли я? Я качаю головой, он бросает мне в руки сверток, состоящий из штанов, домотканой серой рубашки и кожаной жилетки. Я оделся — теперь у меня вид заправского ковбоя. Зеркал в доме нет. Я смотрю на свои босые ноги. Джонсон кряхтит и достает из-под топчана, что стоит за занавеской, новенькие блестящие сапоги — подает мне вместе с тряпками.
Я обматываю ноги, надеваю сапоги — и у меня вид покорителя сердец и прерий.
— Ты, малый, явно собирался куда-то бежать, так что я решил тебя не задерживать рытьем колодца. И денег, я полагаю, у тебя нет, так что даю тебе двадцать долларов, тебе хватит, чтобы добраться в любой конец Штатов. Идем во двор.
Мы выходим. На заднем дворе стоит повозка с запряженной гнедой кобылой.
— Доедешь до Саундтона — это небольшой поселок. Через него проходит железная дорога. Там увидишь кабачок „У Джека“. Лошадь и повозку оставь хозяину, привяжи, где он скажет, и скажи, что это Джонсонова, он за ней непременно заедет.
Я беру под уздцы лошадь, залезаю рукой в задний карман брюк и чувствую тонкий брикет. Достаю. Это табачная жвачка. Я смотрю на Джонсона. Джонсон хитро смотрит, я расплываюсь в улыбке. Честное слово, сейчас роднее, чем Джонсон, я не знаю человека.
— Я этого никогда не забуду, Джонсон!
Я знаю, что нам, может быть, никогда не придется увидеться.

Филипп выглянул в смотровое окно. В самом деле — их поезд тащил «беглеца» перед собой.
Машинист, что был постарше, перекрестил Филиппа.
— Ну, мистер, с богом, — полезайте на тот состав. Как перелезете, не забудь нас отцепить.
Филипп кивнул. Самое главное — не упасть под колеса.
Машинисты открыли ему двери.
Преодолевая сильнейшие порывы ветра, Филипп выскользнул наружу. Каждый шаг давался с трудом. Но идти было не так уж страшно. Через три шага он почувствовал, как его руки намертво вцепились в соединительные троса поезда-беглеца. Филипп был на том же поезде, что и Эллин.
Машинисты дали гудок. Филипп расцепил связку меж двумя составами, и его родной поезд стал тут же на глазах отставать.
Филипп был у цели.
Он проник в вагон, в окнах которого горел желтый призывный свет.
И первым, кого Филипп увидел, был его родной дядя. От неожиданности юноша закачался.
Его дядя был не один.
Рядом с ним стояла умершая Кэролайн.
На ней была шляпка, в которой она позировала художнику, изготовлявшему дагерротипы. И платье — такое же. Его мать вся напоминала картинку с дагерротипа.
Дядя и мать стояли обнявшись. Они одновременно оглянулись и увидели Филиппа.
Кэролайн пронзительно завизжала, а дядя, издав рык, бросился на Филиппа. — «Не смотри на меня!»
Молодой джентльмен не успевал ничего предпринять. Дядя выхватил из ножен, что висели на боку его офицерского мундира, саблю и с размаху погрузил ее в грудь юноши.
Филипп охнул и стал медленно оседать на пол.
В вагоне наступила тишина.
Юноша простерся у его ног.
Дядя довольно засмеялся и обернулся к Кэролайн.
— Эй, Долли, этот парень вовсе не грабитель. Похоже, он из того города, куда мы едем. Он принял меня за своего дядю. Ловко же я под него загримировался. Слышала, он закричал: «Дядя»? А тебя он и вовсе чудно обозвал. Галлимар был прав: наше мастерство это недоумки никогда не видели.
Актриса, которую назвали Долли, озабоченно спросила:
— А зачем ты его убил?
Актер расхохотался.
— Я его не убил. Он просто впечатлительный. Я всадил в него цирковую шпагу.
И старый мим показал своей подружке саблю фокусника, клинок которой складывался в рукоятку и выжимал из нее краску. Получалась кровь и эффект вонзившегося клинка.
— Он очнется и нас побьет, — воскликнула Долли. — Мистер Галлимар будет злиться. Свяжи ты его, рыжий, и пусть лежит здесь до прибытия, а мы уйдем. Авось, когда очнется, подумает, что ему все приснилось. Пошли к нашим, а то они скучают там с какой-то ненормальной девчонкой, что прицепилась к поезду.
Актеры, довольные, засмеялись и покинули вагон, на полу которого, как тюк с песком, валялся связанный Филипп…
…Джекки как угорелый выскочил из салуна. Рассказ проститутки привел его в шок.
«Сердце мое билось. Первым делом я бросился к коновязи. Как и сказала мне Красотка, там стояла лошадь, на которой я прикатил сюда.
Ура-а! Победа! Я попал в какой-то дьявольский розыгрыш. Первый раз в моей жизни тайна замутила ясную действительность. Я хотел мчаться на ферму Джонсона, но как? Мои деньги таинственным образом исчезли из карманов.
То, что на моем пути встала Красотка Уотлинг, — это, конечно, приятно. Она самая известная шлюшка Южных Штатов. Про нее говорили, что она появилась в Джорджтауне несколько лет назад и, как привидение, ходила между местных мужчин. Все, даже нищие охотники, не говоря уже о достойных плантаторах, чурались красотки, пока однажды она не соблазнила первого из них. По-моему, это был несчастный мистер Бибисер-старший.
История соблазнения носила романтический характер. Мистер Бибисер охотился в здешних лесах. Неожиданно он услышал крики о помощи. Какой-то беглый каторжник приставил к горлу неизвестной огненно-рыжей девушки нож и требовал денег. Мисс страшно орала. Мистер Бибисер был вынужден застрелить негодяя. Несчастная девушка со слезами благодарности пала ему на грудь.
Следующий проблеск его сознания был тогда, когда они уже лежали, а потом он почувствовал, что согрешил, но девушка перестала плакать. Это и была Красотка Уотлинг.
Известие об этом случае облетело все порядочные дома. Каким образом? Неизвестно, может быть, опоссумы рассказали неграм, а те передали своим хозяевам. Как бы то ни было, путь такого благочестивого джентльмена, как мистер Дар Бибисер, стал дорожкой для многих. Моральные запреты были сняты незапятнанной репутацией этого гражданина, а Красотку Уотни посчитали чем-то вроде стихийного бедствия, которому нельзя противиться.
Пока я скакал к поезду, все эти истории вертелись в моей голове. „Как же так? — думал я. — Неужели возможно то, что случай свел меня с этой легендарной особой? Кто же такой мистер Джонсон — от чьего лица он творит чудо?“
В полном отчаянии я примчался к какой-то заброшенной платформе и стал смотреть вдаль. И вдруг громадная тень выросла перед моими глазами. Я не мог им поверить. Прямо перед собой я видел поезд. Настоящий, громыхающий, как злые духи, поезд, украшенный яркими плакатами: „Возвращение в прошлое“; „Неожиданные встречи“.
Что заставило машиниста свернуть на эту дорогу — было для меня загадкой, ведь колея была в аварийном состоянии. Я замер, пытаясь придумать, как остановить поезд.
И опять случай распорядился за меня.
Сразу за станцией была железнодорожная развилка. Машинист, проезжая мимо меня, улыбнулся в окно, я замахал ему рукой, он, думая, что я радуюсь чуду цивилизации, и желая еще больше потрясти мое сельское воображение, дал свисток, который заглушил мои крики о помощи, и прокатил мимо. Меня поразили пустые окна вагонов, в которых не мелькали пассажирские лица. Вдруг поезд издал резкий звук, и казалось, что паровоз сошел с рельсов. Произошла авария.
Что-то загорелось под колесами чугунного чудовища. Состав остановился напротив меня. Кондукторов в окнах не было видно. Обслуживающий персонал поезда был занят ремонтом. Оказывается, поломка была легкоустранимая, мне надо было действовать. Проникнуть в состав было не так-то просто. Двери были наглухо задраены.
С огромным трудом я проник внутрь состава через тендер с песком. Так я оказался в поезде. Он тут же тронулся. Я стал благодарить Бога за удачу, ниспосланную мне. Я люблю незапланированные чудеса. И в этот момент я увидел мисс…»
…Поезд трясло, но он не мог сдвинуться с места. Эллин закричала. Она была совсем одна. За окном — темень. Призраков рядом — нет. Эллин выглянула в окно и увидела… Филиппа!
Ошибиться было невозможно. Это была его фигура.
Впереди состава что-то горело. Там копошились чумазые люди, а Филипп не мог проникнуть в вагон. Он бегал вдоль вагона и дергал за ручки дверей.
Все было заперто.
Эллин забарабанила по стеклу кулачками. Царапала его ногтями.
— Филипп! — рыдала она. — Филипп!
Но ее любимый ничего не слышал.
Поезд мог каждую минуту тронуться. Вот он дернулся, и Филипп нырнул под колеса. Эллин закричала.
Она не помнила, как выскочила в тамбур. Ее юбка зацепилась за край какого-то люка. Вдруг он открылся, и там показалась лохматая голова.
— Мама! — заорала Эллин.
Из тендера вылез незнакомый мистер. Молодой джентльмен. Не Филипп! Эллин с ужасом спросила:
— Вы разбойник?
— Нет, — просипел юноша. — Я Джекки Уилкс — поэт. Это профессия. Извините, нет шляпы.
— А я — Эллин Робийяр, — девушка попробовала сделать книксен. В голове все плыло. Филипп опять оказался призраком.
Двое молодых людей молчали. Эллин опять казалось, что с нею Филипп.
— Филипп, — шепотом позвала она.
Молодой человек встрепенулся.
— Кто-кто?
Девушка поникла.
— Простите, привычка общения только с одним родственником мужского пола, — еле слышно прошептала Эллин. — Джекки. Вы позволите вас так называть?
— О да, мисс Робийяр.
— Спасибо, Джекки, за помощь. Я думала: одна сойду с ума. Мы едем на странном поезде — он едет без остановок, и, кроме того, в нем ужасные пассажиры. Я ничего не могу сказать про них дурного, но они все напоминают мне умерших. И кроме этого они — карлики, что с этим прикажете делать?
— В соседнем вагоне?
— Ну да.
— Может быть, пойдем проверим?
— Давайте попробуем.
Он взял Эллин за руку, и они идут в соседний вагон. Уже стемнело, и вагон освещала одна тусклая лампочка.
За окном был очень темный и страшный лес. Эллин заметила, что Джекки довольно странно одет. Как сумасшедший. Штиблеты на три размера больше.
Они вошли в соседний вагон. Он оказался пуст. С Джекки было уже не так страшно. Их заточили вдвоем с молодым джентльменом. Намного лучше, чем — с карлами.
Эллин спросила:
— Так вы тот самый Джекки Уилкс, отец которого прокладывал железную дорогу в нашем штате?
— А вы та самая девушка, отец которой Пьер Робийяр?
Взаимное «да», «да» прозвучало одновременно. Двое молодых уселись рядышком на одну скамейку.
Возникла неловкая пауза. И Эллин и Джекки что-то смутно припоминали о связи, которая существовала между их семьями. Как будто что-то рассказывали их родители, но что-то загадочное, невнятное.
Эллин осторожно спросила:
— Так вы ничего не знаете до сих пор про своего отца?
— Нет. Кроме того, что его — нет. А моя матушка повредилась в уме. Она рассказывает всегда разные варианты. Я уж не знаю, какой из них истинный. А вы что, знаете про меня что-нибудь?
— Кажется, знаю, — неуверенно сказала Эллин.
— О-о, расскажите, — со страхом попросил поэт. Он был готов услышать нечто трагическое.
Эллин рассказала мистеру поэту историю их отцов, которую Джекки не знал.
Эллин должна была когда-нибудь рассказать эту историю. Ей надо было освободить себя от чувства вины за отца, который в этой истории выглядел просто ужасно. Может быть она присочинила. В этой истории она хотела сделать Джереми Уилкса, отца юноши, благородным, но глупым, а отца — несчастным и заблудшим.
Рассказ Эллин
— Я полагаю, вы конечно, знаете о том, что наши семейства враждуют. Единственное — вы можете не знать причину. Я и две мои сестры — средняя Евлалия и младшая Полин — живем вместе с отцом. Мне давно хотелось разыскать вас. Просто затем, чтобы посмотреть на родственника человека, который предал проклятию моего отца.
Вы, наверное, знаете, что в молодости мой отец Пьер Робийяр дружил с мистером Джереми Уилксом — вашим папенькой. У вашего папеньки в друзьях ходил Чарльз Батлер, человек, которого мой папенька никогда не выносил. Он, кстати, живет сейчас в том городе, куда мы с вами едем.
Вот такая странная троица была связана между собой. Все трое были потомками аристократов, которых в свое время изгнали на материк восставшие рабы Гаити. Свое состояние все богатые семейства Гаити смогли вывезти почти полностью, что было несомненной удачей, особенно после того, как на острове началось восстание.
Они были счастливые люди. У них были имения, у них были рабы — они считались завидными женихами на южном побережье Штата. Беда была в том, что они были ветрены. Уилкс и Батлер охотились вместе, скакали на лошадях — вели, я сказала бы, затворнический образ жизни. Потом началась Мексиканская война, и они оба на нее записались. Джереми Уилкс молодой человек, командовал кавалерийским полком, а Батлер был в его полку лейтенантом. Это не удивительно в то время, настоящие аристократы были редки и поневоле должны были управлять людьми.
Во время военных действий они вошли на территорию индейского племени, одного из самых древних, какие обитали здесь. Благородные военные нанесли визит вождю и заверили его в том, что не собираются причинять вред исконным обитателям этих мест, но лишь их нынешним белым завоевателям. Индейский вождь их выслушал, а потом предложил остаться на угощение. Тут-то они и познакомились с дочерьми вождя. Их мать — старая скво, была коричневая, как масть их лошадей, и вовсю улыбалась белым вождям. Мистер Батлер осмелел. Он подсел к одной из дочек вождя, которую звали Звонкий Ручеек и начал гладить ее волосы. Все-таки белые люди думают, что индейцы — это что-то вроде животных. Девушка была смущена, но по законам гостеприимства позволили ухаживания.
Белые гости отплатили за угощение. Кавалерия, которой командовал ваш отец, взяла под защиту земли ацтеков, и между старыми хозяевами и новыми установились добрые взаимоотношения.
Чарльз Батлер постоянно наведывался вечерами в индейскую деревню. Его там хорошо знали и привечали. Батлер даже выучил пару слов на языке индейцев.
К этому времени и у Джереми Уилкса завязался роман. Но с белой девушкой, дочерью одного гарнизонного офицера по фамилии Тарлтон. Офицер был не из знати — бывший охотник. Ему было приятно, что шотландский дворянин, по крайней мере его потомок, обратил внимание на его дочь. Друзья захотели познакомиться своих девушек.
Полин, так звали белую девушку, оказалась без предрассудков. Она садилась на лошадь и вместе с вашим отцом и Батлером ездила к индейцам. Там они встречали Звонкий Ручеек, и все вместе отправлялись по окрестным равнинам. Эта была идиллия.
Я думаю, более счастливого времени у Чарльза Батлера и Уилкса не было. Волнующие мексиканские сумерки, биваки у костра, долгое возвращение назад — в поселение индейцев. А бесчисленные секреты, которые индейцы по дружбе открывали белым друзьям, начиная с опиумного чая и кончая кровоостанавливающими растворами. Ваш отец часто спрашивал Батлера, что он собирается делать с прекрасной дочерью ацтекского вождя. Как мне рассказывали, она была очень красива и походила на смуглую испанку. Я полагаю, что мистер Чарльз задумывался о женитьбе.

Тогда мистер Уилкс пошел в закладной банк, продал свой дом, в котором жили его жена и маленький сын, и пообещал заплатить рабочим в три раза больше обычного. Только тогда они согласились. Это все были европейские мастера, труд рабов был непригоден, требовалась высочайшая квалификация и знание дела.
В ночь испытания мистер Уилкс одел мундир полковника. К нему вернулось его прежнее самообладание. Он шутил, люди его не узнавали.
Его веселость и бодрость передались всем. С вечера, как водится, зарядил дождь. Но никто не обращал на него внимания. Все слушались только голоса мистера Уилкса, который командовал, как при блестящем сражении. Он летал повсюду. Лицо его было освещено не столько факелом, сколько внутренним светом, исходящим, казалось, от сердца.
— Что вы замыслили, полковник? — спрашивали его, те кто знал ранее, обращаясь к нему по-старинному.
— Ничего, — отвечал он. — То, что, надеюсь, изменит мою жизнь.
— А чем же это нам грозит? — шутили соседи.
— Вас коснется цивилизация.
— Браво, — отвечали ему. — Мы будем богаты?
— Это навряд ли. Во всяком случае, не богаче, чем сейчас. А вот покой ваши души посетит. Это точно.
Последние слова он произнес особенно вдохновенно, и они запали в души служащих.
Немудрено, что к часу испытания, а это ночь, к нему пришли не только рабочие.
К нему собрались соседи, мужчины с женами и детьми, которые хотели разделить радость полковника Уилкса, как его вновь стали величать.
Наступил торжественный миг. Зажглись сосновые факелы, освещающие узкую колею, по которой должен был проехать локомотив.
Машину хотели пустить по боковой колее до соединения с главной железной дорогой. Люди стояли по обе стороны живой оградой. Дамы держали над головами детей и собственные зонтики. Мужчины растопырили плащи.
Все ожидали чуда. Механик-немец, который «парадом командовал», получил от полковника последние указания.
Все рабочие отошли. У колеи остались Уилкс и главный механик. Полковник что-то ему нашептывал и показывал руками: долго-долго жестикулировал. Потом помахал людям, что собрались: мол, не волнуйтесь, скоро все произойдет.
Только что?
И тут началось. Сначала дождь прекратился. Показалась луна. Все радостные загудели, засуетились.
Полковник поднял руку, — и все затихло. Стало слышно как с веток дождинки капают. Механик поднялся на паровоз-чудовище и исчез в кабине. Полковник прошел вдоль колеи вперед, а из трубы паровоза повалил дымок, тонкий-тонкий, а потом — гуще.
Раздался паровозный свисток и музыка заиграла.
Оркестр начал выводить мелодию «Дикси», какую одно время хотели сделать гимном южных штатов. И под этот гимн — поезд тронулся.
Медленно-медленно, ребенок бы малый обогнал. В толпе зашевелились, дамы шляпами замахали, кто-то слезу пустил, мужчины задымили сигарами.
Локомотив плыл как черный лебедь по озеру. И когда показалось, что это и есть самое главное… — полковник бросился под колеса. В первый момент никто этого не разобрал. Он стоял на насыпи рядом с колеей и что-то шептал. А потом исчез. В толпе его заметили, когда тело тащило и било чугунное чудовище наверное с десяток метров.
Люди подбежали к тому, что осталось от Джереми Уилкса, и, к своему удивлению, обнаружили совершенно не тронутую голову, и улыбка на устах: спокойная-спокойная. Даже крови немного вытекло. Значит, нашел полковник Уилкс милость у чугунного бога.
Эллин Робийяр умолкла. Она все рассказала Джекки. И он был бледнее молока и молчал.
— Что же было дальше? Что было с мамой?
Эллин продолжала.
— Что же? Когда она все узнала, потрясение ее было слишком велико. Ничего хорошего этот рассказ ее здоровью не прибавил.
Мой отец, который всегда считал себя в какой-то степени мистиком, думал, что в нее вселился дух ее умершего мужа, который обрел прощение чугунного чудовища, забравшего к себе душу Уилкса.
И вот доказательства: Эмма, пока она это выслушивала, вбирала в себя каждое слово рассказчика, а когда немец-рабочий замолчал — Пьер Робийяр это заметил, — в ней словно духовная перемена произошла. Будто ее подменили. Отец даже испугался, но не подал вида. Он был с доктором Мидом…невзначай попросил осмотреть бедняжку.
Доктор Мид не отличался особой профессиональной хитростью. Он пошел задавать вопросы прямо: не слышит ли Эмма, голоса, и все такое.
А когда мать грозят увезти в желтый дом при маленьком ребенке, которому семь лет только, — инстинкт делает свое.
Эмма действительно стала слышать бодрый и веселый голос своего мужа, да только виду не подала.
Поняла, что докторам это покажется нездоровым, но ей-то это — радость. Она как будто со своим любимым!
А чтобы от ребенка не отнимали, про голос умолчала и доктору Миду пожаловалась, что разболелась печень.
Мистер Робийяр приставил доктора следить за вдовой. Выписал ей пенсию. Эмма стала свою душевную боль выдавать за физическую: а доктор Мид и лечил ее: то от печени, то от почек.
От такого лечения какой угодно здоровяк заболеет. Но Эмма держалась — сына своего берегла. Так Джекки Уилкс и рос. Мать не отпускала его из-под своего крыла. А у мальчика развивалась неврастения.
И все это начало сказываться на его интеллектуальном развитии.
Он рос очень одаренным ребенком, может быть, вундеркиндом. Стихи летели из-под его пера после семи лет, и начиналось это всегда с первыми каплями дождя. С дождем у мальчика была связана особенная сила чувств. Он начинал видеть, чувствовать не так, как обычно. В общем, живи Эмма не на заброшенном полустанке, а в мало-мальски приличном городке — у Америки был бы еще один гений.
После семи лет Джекки стал дичиться своих сверстников, стал забывать, что именно они делают в этом возрасте. В мир его грез проникли помыслы и желания взрослого человека. Измученная Эмма стала его бояться, как боится слабое неразвитое сознание зрелого и всеподчиняющего себе ума.
А мальчик рос и ничего не знал о своем отце, кроме того, что он пионер штата, строитель железных дорог, отмеченный правительством и его мать получает пенсию за него.
Эллин замолчала. Джекки, глазами полными слез смотрел в окно, за которым проплывала полная луна.
Он узнал тайны своего детства.
…В последнем вагоне, который трясло и подбрасывало, очнулся Филипп.
Его трясло от того, что он видел перед тем, как потерять сознание. Собственных дядю и мать, которые целовались. Это было настолько правдоподобно. Филипп помотал головой. Было ли это наваждение?
Скорее всего. Он помнил, как заставил машиниста пассажирского состава догнать убегающий поезд и прицепиться к хвосту «беглеца».
А потом наступало невозможное. Он отчетливо помнил, как перебравшись на поезд-беглец в первом же вагоне увидел ИХ!!! То есть дядю Пьера и Кэролайн — мать.
Но не все! Они — целовались.
И самое страшное было впереди!
Дядя вдруг замечает, что в вагоне — Филипп, достает из ножен саблю, подбегает к Филиппу, заносит над ним клинок, и вонзает в грудь юноши.
А потом, в голове Филиппа — туман.
И вот… он находится в совершенно пустом вагоне, где нет и следа пребывания человека, но кем-то связан, и кто это сделал — неизвестно.
Освободиться из пут было легко — счастье.
Поезд прибывал в Саванну. Так как это был странный поезд, то его никто не ждал. Даже железнодорожное начальство Саванны узнало о нем неожиданно — из срочной депеши. В ней сообщалось, что на поезде прибывает труппа карлов, которая должна дать в Саванне несколько клоунских представлений.
В вагон, где сидели окаменевшие после долгого сидения Эллин и Джекки, вошел проводник-карлик.
— Саванна, господа, — сообщил он. Эллин встрепенулась.
Джекки приуныл. Он не знал, что он теперь должен делать. Его испугала встреча с издателями и газетчиками, которых он ни разу не видел. Джекки не знал, как нужно предлагать стихи редакциям.
— Прошу к выходу, — карл стоял как надзиратель.
— А входили вроде бы через противоположную дверь, — слабо запротестовала Эллин.
— Платформы с другой стороны нет, мисс!
Но Эллин поразило количество людей там, где платформы не было. «Странный какой выход?» — подумала она и тут же обо всем позабыла. Прямо напротив нее на пустой платформе стоял Пьер Робийяр, с тростью в руке. Трость он держал как саблю.
Джекки не знал Робийяра в лицо и не испугался высокого сухопарого джентльмена с орлиным носом. Хотя в лице его было что-то опасное. Джентльмен тревожно оглядывался по сторонам.
Карла чуть ли не выталкивал Джекки из вагона.
Его удерживала Эллин:
— Секундочку, — шептала она карлу.
— Джекки! Не так быстро, — шепнула она юноше.
— Тот мистер, что стоит на платформе — мой отец!!! Ради бога не выходите.
— Почему? — На лице юноши было написано удивление.
Эллин решилась произнести то, что было ей неловко даже думать. Ситуация была безвыходная.
— Он не выносит молодых людей!!! Я хочу сказать, что он не выносит их присутствия рядом со мной. Из-за этого, я и еду одна. Он же не знает, что вы — случайный попутчик. И никогда не поверит!!!
Он не хочет, чтобы я выходила замуж. Понимаете ли вы это, мистер, — совсем зашипела Эллин. — Понимаете?!
Мне нельзя встречаться с мужчинами. Ради бога, скройтесь. Я попробую что-нибудь предпринять, чтобы увести его отсюда, а потом уже вы — выходите.
— Что же вы толкаетесь, мистер? — Эллин с негодованием ударила карлу, который продолжал с неслыханным упорством выталкивать молоденького джентльмена из укрытия, в которое его заталкивала Эллин.
Кто-то забарабанил по стеклу двери с обратной стороны. Молодые люди в ужасе обернулись. За окном, вытягиваясь на цыпочках, стояла карлица средних лет и подавала приветственные знаки проводнику-карлу.
Карл в униформе был до странности сконфужен. Он как-то сразу стушевался, и Эллин подумала, что лицо немолодой женщины она определенно уже видела и даже совсем недавно, только при каких обстоятельствах?
Эллин этого не вспомнила.
Она махнула на прощание Джекки ручкой и выпорхнула из вагона.
Джекки вместе с карлой подошли к противоположному выходу.
Оказывается, там была платформа!!! И на нее все-таки высаживались люди. Только очень странные. Маленькие. В большом количестве.
— Откройте мне эту дверь, — потребовал Джекки.
Страшненький проводник казалось, вступит с ним в драку.
— У меня нет ключа, и потом эта дверь не открывается.
Джекки тревожно оглянулся назад, не увидел ли его отец Эллин? Нет!
Эллин обнимала его и не давала обернуться в сторону Джекки. Препираться с карлом было бессмысленно. Любой скандал был на руку только ему: потому что мог привлечь внимание Робийяра. Карла только этого и добивался.
Джекки скрылся в вагоне. Он вспомнил годы жизни на глухой заброшенной станции, построенной его отцом. Мальчишкой, он выучил много способов сходить и входить в вагон, не пользуясь дверями.
Эллин радостная выскочила на платформу, и бросилась целовать своего милого папочку.
В первую секунду, когда Пьер Робийяр увидел свою дочь, у него отлегло от сердца. Он раскрыл свои объятия, но вдруг тучи сгустились на его челе. Дочь была одна.
— Ах, папочка, я так волновалась, я так волновалась за вас, — лепетала Эллин.
— Очень хорошо, что вы проявляете обо мне заботу, милая дочь. Где ваши спутники? — с тревогой спрашивал Робийяр.
Эллин испугалась отцова тона, она представила, что он не поверит ни одному из ее слов. Она уже готова была сказать, что угодно, лишь бы ее избавили от необходимости нести за что-то ответ.
Но у нее не было выбора. Она судорожно вздохнула и выдавила из себя:
— Я ехала одна.
— Как вы могли ехать одна, когда я послал вместе с вами вашу бабку? Вы сошли с ума.
Все что предполагала Эллин — подтверждалась. От ее слов отец сходил с ума на глазах. — Вы посмели без нее удрать из дому?
— Отец, я ехала одна и ни от кого не удирала. Бабушка не успела сесть вместе со мной в поезд. Так получилось. Я не была в этом виновата. Меня никто не похищал.
Отец непреклонно качал голой. Он не верил ни одному слову Эллин.
— Вы не могли ехать одна, — засвистел он, чувствуя, как нервный тик заставляет дрожать каждую морщинку на его лице. Вас похитил Филипп!!!
Где он?!
Я хочу, чтобы он вышел сюда сам. Я посмотрю в его глаза. Интонация, с какой отец произнес последние слова не оставляла сомнений в том, что за ними последует, когда Филипп выйдет.
«Но ведь Филиппа-то — не было, — думала Эллин. — Но зато был Джекки!»
— Я вам сейчас все объясню, отец, — залепетала она. — Вы только взгляните на меня по-человечески. Ведь перед вами — ваша дочь.
— К черту нежности.
Эллин побледнела.
— Я вам ничего не сделала, отец! — произнесла она отчаянно.
Робийяр почувствовал, что она его сейчас ударит. И это его остудило. Только не прилюдно!
— Слава богу вы, по милости случая, еще ничего мне не сделали, — сказал он, утирая платком лицо в красных пятнах. — А вот он… С ним мы разберемся.
«Кто — он?» — хотела крикнуть Эллин, но отец решительно отодвинул ее в сторону и шагнул к вагону, из которого Эллин такая радостная выпорхнула.
«Это не человек» — думала Эллин, ей уже было все равно, что произойдет между ее отцом и Джекки.
Через три минуты отец выскочил из вагона. Он пытался сделать вид, что ничего не происходит.
— Это какая-то шутка. Карамба! Никого нет, — он вертел головой как страус.
— Неужели ты ехала одна? Этого не может быть. Где остальные пассажиры?
— Я не знаю. Я ехала в странном поезде, — отрешенно сообщила Эллин. — Я не понимаю, в чем состоит моя вина, — твердила она, — пожалуйста, объясните мне, что происходит, и не унижайте меня прилюдно!
При слове «прилюдно» в глазах отца мелькнуло какое-то испуганное выражение.
Ему на секунду стало страшно, что это кто-то мог увидеть и правильно расшифровать, и тогда его тайна — открыта!
Но это было только секунду.
Робийяр бросился обратно в вагон и стал дергать все двери купе. Это было напрасно. Вагон был пуст. Пьер Робийяр подошел к окнам, выходящим на другую перрон, и заметил, что на перроне полным-полно карликов и они скалятся в беззвучном смехе.
Робийяр с ужасом отшатнулся.
Господи, что это, — испугался он. — Что я вижу?
Он заметил карла, в форменном костюме проводника, который стоял недалеко от вагона и тоже смотрел на мистера Робийяра, рядом с ним околачивалась развеселая маленькая женщина, которая напомнила Пьеру красотку — Уотлинг. Он вспомнил ее еще девицей, которой принимала участие в колонизации этих мест.
Робийяр рывком распахнул окно:
— Эй, мистер, — закричал он, обращаясь к странной чете карлов: проводнику с женщиной.
— Подойдите сюда. Я к вам обращаюсь, мистер. Подойдите.
По-видимому, карлы не обратили на Робийяра ни малейшего внимания. Они спокойно развернулись и быстро зашагали прочь, догоняя своих товарищей.
— Ну и дела, — прошептал испуганно Робийяр. — «Поехали домой» сказал он сам себе, и выскочил из вагона.
На перроне стояла его маленькая трогательная дочь, совершенно беспомощная, и в глазах ее сверкали слезинки.
Сердце отца дрогнуло.
— Мисс Эллин, — в это обращение он попробовал вложить все тепло, на какое он был способен. — Мы едем домой. Достаньте платок — вытрите, пожалуйста, слезки.
Эллин вскрикнула и сказала, что забыла в вагоне свою сумочку.
В этот миг мимо них прошли странные люди: какая-то женщина, закутанная с головы до пят, и карла, что как животного погонял ее бичом.
Эллин, скрывшаяся в вагоне, этого не заметила. Робийяр вздрогнул и проводил странную пару взглядом. Потом не удержался и окликнул:
— Эй вы, из какой страны будете?
И сам испугался собственной нескромности. Из вагона вышла белая, как полотно, Эллин. Отец повел ее за собой.
За вокзалом, на площади, их ждала коляска.
Неподалеку на площади, среди спешащих мимо людей, стоял какой-то джентльмен в тяжелом черном пальто с выпученными глазами и пристально смотрел на семейную пару отца и дочери.
«Что за наглец?» — подумала Эллин, и потупив глаза прошагала мимо господина со странными глазами.
Пьер Робийяр распахнул дверцы кареты.
— Прошу вас, — строго сказал он.
Эллин побледнела. Она вдруг подумала об одной причине, которая могла заставить ее отца тайком покинуть «Страшный суд»
Она стиснула зубы, чтобы не застонать.
«Филипп. Где ты?»
Страшная догадка, хуже, чем ее исполнение. Она может мучить сильнее.

Толпа увлекла Джекки в зал.
Люди были в напряжении.
Дали первый сигнал к началу. Вышел служитель в форме и заорал: «Спешите бояться. Самое страшное позорище-зрелище на свете. Сшитые из разных человеческих частей карлы».
Джекки сидел неподалеку от кулис из-за которых выбегали артисты — презанятные люди. Их выход предваряло шушуканье и подглядывание в дырки занавеса — карлы боялись первого выступления.
За зрителями также наблюдал человек, с выпученными глазами, которого карлы звали мистер Галлимар. Он шептал себе буквально под нос, но Джекки различал:
«Похож, похож. Как на портрете. А вот этого мне не показывали. Видно мелкая сошка в городе».
Первое отделение было удивительным. Карлики показывали всевозможные чудеса: резали себе носы. Пришивали их к разным частям тела. — Зрители восхищались. Самый страшный трюк был, когда маленькому человеку по имени Локки зашили рот настоящей иглой, а он потерял сознание, его унесли за кулисы. Вместо него выбежала карлица по имени Сюзи, которая глотала иголки и изрыгивала из чрева огонь. — Зрители ужасались.
Хотя это все умели и прочие шарлатаны. Просвещенные люди Саванны начали шептаться, что их ожидания обманули.
И вот тут наступило самое интересное. — Второе отделение.
Мальчишки прекратили разносить по партеру орешки и мороженое: кто-то их предупредил, что во время второго отделения отвлекать зрителей едой не надо.
Вышел конферансье, толстый пузатый джентльмен во фраке, и дирижер оборвал энергичный туш.
В полной тишине конферансье объявил:
— Уважаемые дамы и господа, вторая часть нашего фантастического представления.
«Оживление умерших города Саванны и прочие страсти давних времен» Люди замерли.
Зрители поняли объявление так, что карлы должны показать каким-то образом Саваннским жителям их бабушек и дедушек.
Заиграла тихая музыка. Погас свет, раскрылся занавес. На сцену поползли какие-то тени, и свет стал усиливаться.
— А-а! — закричала одна леди. — Это не мертвецы! Это опять карлы!
По рядам пронесся шумок разочарования. В самом деле на арену цирка вышли прежние карлы, но уже без всякого грима, но они не пугали одним своим видом.
Все это были почти старики, у которых колыхались огромные животы, а на ноги были одеты клоунские башмаки.
Актеры поставили перед собой зеркала и начали гримироваться.
Зрители переглянулись. Это что-то означало. Сюжет представления оказался более хитрым, чем ожидали. Вдруг у карлов стали исчезать животы. Неприятные старики превращались в галантных невысоких мужчин, знающих толк в женщинах и манерах, старики-карлы еще более безобразные, вдруг стали похожи на хорошеньких девушек.
Тут же вынесли целый гардероб на стойках — современные все платья, по моде, которой придерживались в Саванне.
И вдруг жители города начали узнавать нечто знакомое в том, что показывали уродцы.
Первой опомнилась бабушка Робийяр.
Она громко сказала:
— Смотрите! Вон та карла! Да это же вылитая я в молодости, — зрители рассмеялись, — Держите эту красотку, — заорала вдруг неугомонная женщина: — хочу, чтобы со мной жила эта молодая «особа». Я дам ей пансион.
Потом нахмурился Пьер, узнав в другой шарлатанке нечто отдаленно напомнившее ему Кэролайн.
Что это за шутки?
Остальные зрители тоже напряглись. Они почувствовали жуткое мастерство карлов и правдивость их заверений, обещавших какое-то мифическое восстановление прошлого.
Вдруг выбежал маленький человечек и показал всем дощечку, на которой было написано «Любовь мистера Пэтифера». Скандальный шумок понесся по рядам, и следом выкатился артист, который… был как две капли воды похож на Пэтифера — только карл.
Он вел себя довольно странно: разбросал у себя под ногами карты и стал прыгать по ним, как прыгают маленькие дети по рисованным на земле квадратикам. Потом стал выкрикивать ругательства, нелепым образом их картавя, отчего они становились похожи на общеупотребительные слова.
На его душераздирающие крики выбежали лошади в дамских чепцах. Пэтифер подходил к каждой, целовал ее и называл каким-нибудь ласковым именем, с обязательной прибавкой «дорогая». Каждый раз какая-нибудь из сидящих в зале дам при очередном имени громко охала и злобно шептала что-то в адрес Пэтифера.
К представлению начинался нездоровый интерес. Дамы в партере стали вести себя так шумно, что на них обращали внимания больше, чем на артистов. Кто-то начинал смеяться уже над зрителями, а не над карлами.
В зале сидел по-видимому таинственный «дирижер-организатор» представления, который сообщил карлам все пикантные подробности о жителях города, но он не давал о себе знать. Люди спрашивали друг у друга, кто это мог быть.
А тем временем лошади все выбегали и выбегали. Наконец, вместо них выбежала карликовая женщина, и по залу разнесся ропот:
— Жена Пэтифера!
— Юния!
— Похожа!
— Скандал!
— Хорошо, что миссис больна!
— Как будто чувствовала!
За нею выбежал карлик в костюме молодого денди. По залу разнесся шепот — Филипп!
Джекки Уилкс вздрогнул. Филипп Робийяр? Родственник девушки, с которой он ехал в поезде.
Этот «Филипп» начинает бегать вокруг дамы, изображающей жену Пэтифера, которая кричит: «Ох, жарко, горю! Пожар в душе». Молодой человек выливает на нее ведро воды, дама благодарит его за это и начинает живехонько сбрасывать с себя одежды. В действиях карлицы наступает пикантный момент. Она приговаривает: «Сейчас я вам что-то покажу».
Джекки увидел того, кого называли мистером Пэтифером. Он сидел недалеко от него на трибуне.
Его глаза были налиты кровью как у быка, который гонится за тореадором.
Он шептал проклятия в адрес Юнии, но не отрывал глаз от представления.
Жена Пэтифера разделась и осталась в трико телесного цвета. На груди у нее были прилеплены бриллианты.
Она их стыдливо прикрывает шляпкой. Карл-Пэтифер испуганно спрашивает, где ее бриллианты. Карлица мстительно кричит, что это Филипп украл их у нее. Пэтифер берет в руки бумажный нож и страшно им потрясая, бросается на карла, изображающего Филиппа. Юния радостно хохочет. Филипп ловко увертывается от Пэтифера и со смешным криком «дядя, дядя, помогите!» убегает за кулисы.
Вместо него выбегает карл, которого зрители называют покойником Даром Бибисером.
Маленький человечек, которого Джекки видел на платформе и которого среди зрителей называет Мартином стыдливо ерзает на месте и с возмущением обращается к загадочному джентльмену, что сидят рядом с ними.
Дар Бибисер встречается на сцене с карлом, которого среди зрителей безошибочно определяют капитаном Макинтошем.
В зале стоит гомерический хохот. На Макинтоше оказываются надеты пять пар сапог: которые он снимает один за другим и кидает в Бибисера, пока не остается совсем босым.
Он поворачивается к зрителям и кричит: «Вы можете спать спокойно, уважаемые дамы и господа. Я буду бесшумно прокрадываться к грабителям и бандитам». На этих словах он достает из-за пазухи большой пистолет, сделанный из теста и начинает с урчанием его поедать.
…Бабушка Робийяр теребила внучку Полли, громко спрашивая:
— Ну что, ты меня молодую снова не видишь? Полли, внимательно оглядывая карлов, отвечала отрицательно.
— Я не вижу среди них женщин, — продолжала допытываться бабушка. — Куда исчезла та хорошенькая девушка, что изображала меня в молодости. Она хорошо дралась с индейцами. Только зря в обморок упала. Я никогда — не падала. Эти игры не для меня.
— Вон, бабушка, ты! — завопила Полли.
— Где, где? — оживилась старушка.
— Да вон старый дядька гримируется — в профиль, точно ты!
Бабушка больно дернула внучку за косичку.
— Ты у меня сейчас получишь!
— Но я тебя уверяю, это он будет играть тебя в молодости. Глаза твои, — оправдывалась Полин.
По рядам зрительниц, преимущественно почтенного возраста пронесся шепоток негодования.
— Хоть бы эту срамоту не выставляли! Кто нас показывает — старики с мерзкими животами?
Выступление карлов нанесло первую пощечину общественному мнению Саванны.
Бибисер стал передавать по рядам зрителей чье-то таинственное мнение: его подзывали, просили поделиться тайной, и спрашивали, кто ее рассказал. Бибисер начинал мямлить что-то невразумительное.
Старые актеры, — шептал Бибисер, — особенно эти — уроды — единственные могут передать красоту. Потому что они поняли ей цену. Передайте всем недовольным, что пока молодым саванцам это зрелище нравится — представление будет продолжаться. Во всем есть свои тайны. Надо их понять.
Равняться на молодых — это скандал!!! Бибисера заставили замолчать.
Снова зазвучала мелодия старинного вальса, который перебил бравурный фальшивый туш, со сцены убрали зеркала и гардеробные стойки с одеждой, и на ровной площадке остался стоять маленький игрушечный домик. Робийяр вздрогнул. Это была точная копия его имения. «Страшный Суд».
— Неплохо! — сказал кто-то, на весь зал. — Голос показался знакомым: но он был изменен. Люди замерли. Кто-то вскрикнул.
В представлении наступил момент, неожиданный для самих карлов.
Послышалась грустная мелодия.
Выбежал настоящий маленький мальчик и протащил по песку игрушечный кораблик.
— Переселенцы из Старого Света прибывают в Новый, — раздался на весь зал замогильный голос, и… на арену цирка вышел… Пьер Робийяр.
Зрители вздрогнули и обратились туда, где должен был сидеть Пьер. Уважаемый джентльмен сидел на месте — но на арене стоял… он же. Публика затихла, теперь, даже если бы на цирк напали индейцы, никто бы не оторвался от зрелища.
А следом вышла… Кэролайн. Ее вспомнили сразу все. Это была копия умершей женщины, только облагороженная воспоминанием. Женщину играл молодой мужчина. Не карл.
Она прошлась по кругу арены и внимательно посмотрела в лицо каждого.
Потом взяла из рук мальчика кораблик и начала водить его по песку. Из-за кулис послышались чьи-то стоны. Пьер Робийяр — тоже актер нормального роста — стоял в стороне.
Потом подошел к Кэролайн и поцеловал ее. Зал вздрогнул, как от пощечины.
Мужчина, игравший Пьера, взял юношу, что играл Кэролайн под руку, и подвел к маленькому домику.
Топнул ногой, и из окошка вылетел воробей, который скрывался там, невидимый зрителям. Дети и их няньки зааплодировали удачному фокусу. Они не знали, что разыгрывается трагедия.
— Полин, — сказала бабушка Робийяр в наступившей тишине громким шепотом, — я забыла дома нюхательные соли от мигрени, поди принеси мне их.
— Но, бабушка, я же пропущу представление, — запротестовала девочка.
Бабушка забыла возразить.
Исполняющий роль Пьера Робийяра актер ушел с арены, а на площадку вышли… те, кто сидел в зале. Нормального роста.
И не только все пожилые, но теперь уже и люди среднего возраста стали узнавать себя.
Все узнали банкира Харвея, узнали Мартина Бибисера.
— Меня зачем же? — возмущенно спросил он на весь зал.
А потом вышел и Батлер, последним — все они стали кружиться вокруг Кэролайн и приглашать ее на танец.
Зазвучал менуэт.
Кэролайн, как автомат, танцевала с приглашавшими ее мужчинами. Комедиант, изображающий Батлера, тоже делал это очень удачно. А потом заиграла другая музыка, и актер-Кэролайн оказалась напротив актера-Пьера Робийяра. Они подошли друг к другу и закружились в чарующем танце. Все открыли рты при виде той грации, которую демонстрировали уроды.
Кэролайн и Пьер самозабвенно танцевали, и вот уже голова Кэролайн склонилась на грудь Пьера. А в толпе карлов, высыпавших на сцену, началось волнение, и они начали указывать пальцами на пару, высказывая свое негодование.
Лицо настоящего Пьера Робийяра было абсолютно спокойным. Он смотрел так, как будто единственный из всех зрителей не видел скандальности в том, что происходит на сцене.
«Какое самообладание, — подумал неизвестный, руководивший представлением, — или тут что-то другое?»
Но когда на сцену вышла карла — Сьюлин, Пьер напрягся. Желваки на его лице заходили ходуном.
Сьюлин остановилась напротив пары Пьер — Кэролайн и поманила Пьера пальцем. Тот покорно оставил первую женщину и перешел к другой.
Снова выбежал мальчик, изображающий Филиппа. Он стал приставать к Кэролайн. Пьер-актер подошел к нему и ударил мальчика по щеке. Уродцы заговорили скрипучими голосами, каждый вытащил на сцену маленький домик, который был копией реальных домов Саванны.
Зрители стали тыкать в них пальцами.
Карлы заговорили о сплетнях, когда-либо звучавших в настоящих домах реального города. Обсуждался буквально каждый из уважаемых жителей города.
Какой-то господин, что сидел в партере, вдруг закричал, что все это вранье: не говорил он таких слов своей жене. И тут же дама, сидевшая рядом с ним, заголосила и крикнула, что ее сестра никогда не завидовала своей соседке, а наоборот, ее муж изменял ей с сестрой.
Трагедия началась с одного очень хитрого хода, кем-то гениально придуманного. Один из актеров, изображающий сестру миссис Мериузер, поднялся в партер, подошел к реальной миссис Уайтинг — и начал в лицо ей говорить гадости, которые миссис Мерриузер говорила бы про миссис Уайтинг. Муж миссис Уайтинг сидел рядом, его нервы не выдержали — он погнался за актером, а догнав стал бить. У старика в женском платье пошла кровь носом и вдруг оказалось, что это настоящая миссис Мерриузер. Началось невообразимое. Все повскакивали со своих мест и, завязалась драка.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Встреча
Последний момент, который помнил Филипп, — это то, что они оба и все остальное потонуло в бесконечном потоке солнца. Оно погрузилось в их комнату, как в море, и в самом его центре — он нашел Эллин.
И только тогда, когда солнечный поток ослабел — он увидел Свою Любимую явственно. Ее имя испарилось из памяти Филиппа, но это казалось неважным.
Он знал, что это — Она. Его — Единственная и Неповторимая, с которой он наконец встретился.
И тогда началась сказка.
Дом, где они жили принадлежал не им. Филипп помнил об этом, и одновременно забывал, настолько это казалось ему неважным.
Он был со своей Любимой.
Филипп и Его Любимая оказались вдвоем — в Раю. Целый день, как Адам и Ева, они проводили под солнцем любви друг к другу. Они возлежали — на кроватях. Они валялись — на кроватях. Они бесились — на кроватях.
Когда им это надоедало, они начинали бегать наперегонки — по пушистым персидским коврам, что покрывали полы и стены их огромных бесконечных комнат.
Эти комнаты были лабиринтами.
Они анфиладами уходили вдаль. Куда они могут привести? Филипп не знал и не пытался узнать.
Со своей Любимой он переживал все чувства первого человека: смеялся и плакал. Гордился и выказывал мощь. Наконец — то Он — мог рассказать Ей о своих приключениях, которые испытал прежде, чем нашел Ее.
Это было очень важное условие их встречи. Он — ее добился.
Они — были счастливы.
Хотя что-то темное, похожее на облачко в ясном небе, проскальзывало иногда в их отношениях.
Филиппа удивляло, что иногда Любимая Его! — не видит.
Она застывала в двух шагах от него и начинала жалобно звать, как будто потеряла. А он думал — что это шутка и не откликался.
Любимая начинала шарить руками. Пугалась, и делала два неуверенных шажка вперед, как будто в темноту!
Филипп хохотал и подставлял ей ножку. И тогда: Любимая спотыкалась — и падала — прямо ему в объятия.
Страх оставлял Ее.
Мир принимал осязаемые очертания.
Филипп думал, что Бог не хотел, чтобы любимые пользовались конкретными именами. Для Филиппа не было Эллин — он видел только Любимую. Для Эллин не было Филиппа — она видела Любимого.
И все.
Они потеряли счет времени, которое кружило им голову. Они сами стали временем.
Как-то они питались, но Филипп не думал об этом, не чувствовал голода. Иногда Любимая почти насильно заставляла отведать какого-то кушанья. И оно возвращало Филиппу силы.
А иногда он этого не делал и тогда солнце, которое сияло всегда с того момента, как он ее увидел — начинало меркнуть.
Начинало выходить из комнат, как выходило оно из моря. Филипп негодовал и пытался вернуть его обратно.
Оно появлялось вместе с Любимой.
Она вносила роскошные фарфоровые блюда, полные явств, из которых они ели, а потом, бросались на тончайшего фламандского полотна простыни и начинали говорить друг другу простые и гениальные как жизнь слова:
— Я люблю тебя.
— А я люблю тебя.
Иногда, он с ужасом видел как фигура Любимой, опоясанная солнечным светом, испаряется на глазах, словно пожираемая неким чудовищем, и остается — Нелюбимая, которую он никогда не знал: ни в лицо, ни по имени.
Филипп пугался. Звал Свою Единственную и она приходила! Бросалась к нему! И он вновь обретал покой и счастье.
В один такой торжественный миг встречи, Филипп сказал самое важное: «Мы должны пожениться. Пригласим к себе священника, он сотворит обряд в доме, где мы оказались счастливы».
Девушка согласилась и сказала, что уже позвала этого человека.
После этого она заснула и забыла дать питье измученному жаждой Филиппу. И Филипп почувствовал страшную муку во всем теле.
Он поднялся с роскошного ковра и уставился на кувшин для воды. Ему хотелось пить, а Любимая, которая приносила всегда питье — спала. Филипп не хотел ее будить и потому он ждал. И ждал очень долго. Наконец, он решил съесть то, что лежало рядом с кувшином в блюде — недоеденное раньше.
Вдруг отворилась дверь и на пороге возник неизвестный.
Толстый священник, в костюме светского человека. Филипп ободряюще ему улыбнулся, а человек вдруг произнес какие-то слова. Филипп не разобрал их смысл, только из комнаты ушло солнце и как показалось Филиппу — навсегда.
Юноша посмотрел на себя и увидел, что он наг и смутился этого.
Толстый господин, которого Филипп принимал за священника, вдруг представился дядей… Любимой. Филипп перестал смеяться. Он посмотрел на Любимую и увидел, что она — нага. Двое влюбленных перед неизвестным — наги как Адам и Ева. Сказка вдруг прекратилась.
— Вам, молодой человек, видимо приятно было общаться с моей племянницей, — заговорил тихим голосом толстый человек в лиловом сюртуке. — Что же, я очень рад, если вы нашли общий язык. Завтра у вас свадьба — как вы сами недавно пожелали. Поздравляю вас, вы будете мужем Роз Бибисер.
Филипп с ужасом оглянулся, желая, чтобы Любимая пришла на помощь. Но в комнате ее не было. На полу скорчившись сидела незнакомая девушка. Та, что встречала Филиппа.
— Я вас первый раз вижу, мистер, — прошептал он. Вы не могли бы мне объяснить, как я здесь оказался?
— Я не могу вам это объяснить, молодой человек. Я могу вам только сказать, что вас зовут Филипп. И вы успели тысячу раз обесчестить мою племянницу, которую зовут Розалия Бибисер.
Тишина, новая, незнакомая, во мраке.
— Я — не потерплю оскорбления.
Чужие слова, чужой голос. Юноша с трудом произнес.
— Я не знаю никакой Роз Бибисер. Я был здесь со своей Любимой. Не подходите ко мне. Верните мне Ее.
Вместо возражений, тот, кто назвался дядей, ударил Филиппа ногой. В грудь. Филипп упал. Вскочил, ринулся на обидчика, и получил второй удар.
— Сиди спокойно, щенок. Я найду с десяток белых слуг, что подтвердят, как ты использовал эту девушку и… тебе не отвертеться от суда. Учти это. А то, что ты ничего не помнишь — твое дело, или врачей, но никак не Роз. Не вздумай обижать бедную девушку.
Филипп испугался, потому что все, что происходило с ним было наяву, но он то знал, что это сон.
Бибисер спокойно взглянул на Филиппа.
— У вас скоро свадьба. Не дурите, мистер. И оденьтесь в следующий раз к моему приходу, — сорвался он на крик и вышел.
Филипп остался наедине с незнакомкой. Она сидела повернув к нему свое лицо и Филипп с ужасом понял, что девушка — слепа.
— Тебе сделали плохо, мой милый. Мой дядя? Да? — спросила она.
Филиппа обманули. У него украли Любимую. Кто?
— Роз, — сказал он, с испугом ощущая новое имя на языке. — Вас ведь зовут Роз? Сколько времени мы провели с вами здесь?
— Я не знаю, — Роз запнулась, как будто что-то скрыла.
— Роз, — позвал Филипп. — Где у вас хранится одежда?
Роз сидела, как изваяние. Только у нее дрожали губы.
— Я не помню, как вас зовут! — сказала она шепотом.
— Меня зовут Филипп. — Юноша понял, что никогда не смог бы назвать ее любимой.
С ним была не она. Но кто тогда?
Эллин!
Где она?
Филипп подумал, что Роз — надо одеть. Она еще более беспомощна, чем он. Потому, что слепа. Непонятна ясность разума в такую минуту.
Филипп встал, чтобы пройти в те сказочные комнаты, в которых он бегал за своей Любимой, там в шкафах висели немыслимо роскошные одеяния. И испугался. ПОТОМУ ЧТО ЕМУ НЕКУДА БЫЛО ИДТИ. Он стоял перед тупиком.
Комнат — больших и светлых не было и в помине. Перед ним были — три распахнутые двери, которые вели в три маленькие комнатенки. Чуланы.
В них не было окон. Самое страшное: никакое солнце никогда не могло заглянуть в них. Комнаты были предназначены для слепых.
И вдруг — новое потрясение. Персидские ковры? В которых утопали ноги двух счастливых людей!
Ковров не было. Страшные обычные дерюги, которые годятся для мустангеров в сапогах. Половики — в пятнах грязи. Обычные дерюги, что стелят под ноги белые охотники в хижинах. На этих дерюгах должны спать свиньи. А по ним — катались они с Роз.
Два божественных создания, которых объединяла любовь. Боже!
Филипп посмотрел на свое тело. Оно было все в синяках и ссадинах.
Парень подбежал к большому зеркалу, что стояло у окна. Он — Филипп! Это — он?
Худое, поросшее щетиной лицо.
Мускулы спали и торчат ребра.
Если это — он, то с ним не могла быть та, что зовется Роз.
Потому что у его Любимой атласная кожа. А тело Роз? Фантом! Это была кожа в пупырышках и ссадинах. Кожа Любимой не такая.
Такая кожа, такое сложение не могло быть у людей, которые ели вместе, всегда, когда чувствовали голод. Ели изысканнейшие яства, которые приносила возлюбленная Филиппа.
На стенах их комнат висели бесподобные полотна, которые говорили о вечной любви. Куда они подевались?
Картины, что висели на стенах, были богомерзкими рисунками, сплошь похабные, не вызывающие ничего, кроме чувства стыда.
Филипп замер. Балкон, на который они выбегали!
Они были Адам и Ева, их должны были видеть случайные прохожие. Их можно позвать на помощь. Филипп заметался в поисках балкона. Маленькое тусклое оконце под потолком — единственный проводник света, который за окном.
Филипп заглянул в него. За этим оконцем не было никакого леса, который видели Он и Любимая. Никаких джунглей, никаких райских садов. Пустырь, окраина города, где нет даже собак. Их тут никто не мог увидеть, кроме слуг. Слуги! Те, что приносили иногда еду.
Значит они могли наблюдать за ними все время, пока они счастливые бродили по комнатам, взявшись за руки. Надо бежать отсюда.
Подойти к двери — страшно.
Где же он находится? Филипп напрягся.
То, что он видел перед собой, не соответствовало тому, о чем помнил. Как будто все подменили.
«Наш голубой единственный флаг», — всплыла в голове мелодия. Эту мелодию он спел, когда любимая попросила его колыбельную, а ведь раньше он петь не умел.
Как же он преобразился! И с кем?
Где та, что украла его Любимую? Что она делает? Почему затихла?
Филипп бросился к девушке. Та сидела у пустой оловянной миски. Где же хрупкая фарфоровая посуда. Где тот фарфор, в котором им подносили изысканные яства. Он видел в оловянной миске Роз бурду, которую нельзя есть.
Как хорошо, что у этой девушки нет зрения. Если бы она увидела мир таким, каким его видит Филипп, она бы сошла с ума.
Как же холодно. Надо найти одежду.
Раньше одежда висела в шкафу. Филипп бросился к маленькому шкафчику. Пусто. Ничего!
А ведь Филипп помнил как они доставали откуда — то самые изысканные наряды. Он был в костюме испанского гранда, а его любимая — восточной одалиски.
Может это были не они?
От девушки, сейчас, ничего не добиться. Она — в прострации. К ней не вернулось ясность ума.
Но я не хочу, чтобы она возвращалось ко мне, — крикнул Филипп.
Девушка вздрогнула.
Филипп вспомнил, как несколько часов назад они валялись на кровати, утопая в мягкой перине — и ничего не боялись.
Сейчас — страшно, и в комнате — стоит только грубый топчан, сколоченный из досок: из свежих неструганых досок — это единственное ложе, которое у них есть, кроме ложа страха, конечно.
А тонкие фламандские простыни. Они где? Никаких простынь.
Для их досок подходит саван. Наверное, им его уже готовят.
Филипп бросился к двери.
Заветная дверь! За ней — свобода, которая — «на запоре». В двери — окошко, как в арестантской камере. Еду ставили на подставку возле этого окошка.
Филипп не сразу сообразил, что на него смотрит толстое лицо белого человека.
Лицо расплылось в улыбке.
— Я — адвокат мистера Бибисера, мистер Робийяр. Нам нужно составить ваш брачный контракт. Завтра вы женитесь! Свадьба будет без свидетелей.
Филипп вздрогнул, защитная реакция была самой простой: он плюнул в лицо адвоката. Слюна попала точно в глаз. Следующим был бросок на дверь, но она оказалась достаточно крепкой. Лицо «откатилось» от двери, Филипп заметил двух здоровенных громил — черных, что стояли в коридоре и мрачно смотрели на Филиппа. Один из них привел его сюда.
— Выпустите меня, — заорал он, — и девушку тоже. Мы — не хотим умирать! Здесь — холодно! — Громилы никак не реагировали.
И тут Филиппа осенило, как можно обмануть тюремщиков. Поддавки! Надо играть в поддавки, чтобы выбраться отсюда.
— Моя жена, — пусть оценят им сказанное, — Моя жена мерзнет! И я тоже! Отнесите мистеру Батлеру записку, чтобы он привез мою одежду. Немедленно одежду! Достойную наших тел, — заорал Филипп, сорвавшись на крик. — Немедленно доложите господину Бибисеру, чтобы он околел, что у его племянницы нет свадебного платья: пусть пришлют портного.
Лица дебилов вытянулись. Один из них стал «руки по швам». Другой зашел в боковую комнатку и вышел оттуда с одеждой Филиппа.
Уловка провалилась. Никого сюда не пустят.
— Где одежда моей жены? — заорал Филипп от отчаяния, выбивая свою одежду из рук громилы. — Немедленно достаньте ее одежду. Мистер Бибисер сказал, чтобы мы были одеты.
Ссылка на Бибисера, подействовала. Один негр тут же исчез, а второй неуверенно уставился на одежду Филиппа, что упала на пол.
— Мою одежду, — Филипп тянул руку в окошко. Еще немного, и он незаметно откроет щеколду.
Громила поднял сюртук и протянул мистеру Робийяру. Филипп убрал руку.
Окошко захлопнули: путь на свободу был отрезан. В руках остался только сюртук, подаренный Батлером.
Эллин!..

Батлер как-то говорил, что у него есть слуга, который иногда выдает себя за Чарльза Батлера. Он — белый охотник. Большой специалист по опиуму. Он живет где-то под Милуоки. Его фамилия Джонсон.
У него плантации опиумного мака. В то время, когда все выращивают хлопок, рис и розы этот джентльмен выращивает грибы и маки. Вот так-то».
Филипп заметался. Хотя бы это была ошибка.
…Роз хотела, чтобы он полюбил ее, чтобы он был ей послушным. Он должен был быть таким, каким она его выдумала. И для этого оказались нужны наркотики. Несмотря на то, что они приводили их смерти. Это ее не пугало. Роз была согласна на все…
А ведь есть и другая причина!
Филипп помнил, что Батлер рассказывал.
Слепота Роз не была врожденной. Врачи сказали, что при сильнейшем нервном стрессе она может прозреть.
Роз, так теперь можно называть его Любимую, говорила, что в своих снах она видит цвет. В них нет черного мрака. Мир оказывается напоен светом, какого никогда не было в настоящей жизни.
В наркотическом состоянии, как и во сне она могла возвращаться к своему зрячему состоянию. И ей стало не важно, что оно иллюзорно.
Она всегда говорила Филиппу, что его с необычайной отчетливостью. Это было действительно так. Только неизвестно, узнала бы этого Филиппа его мама — Кэролайн.
Под опиумным солнцем проходила настоящая жизнь Роз Бибисер, и она совершила свой выбор в его пользу…
«Но почему она остановила свой выбор также и на мне?»
…Филипп не знал, что в доме Бибисера часто обсуждали его историю. Все гадали, за что Пьер Робийяр неожиданно изгнал своего любимца.
Роз поразила романтическая история, что окутала имя Филиппа с недавних пор? Слава вора, слава дон-жуана-соблазнителя. Она догадывалась, что это из-за любви к женщине. Она увидела в этом юноше идеальный образ своих грез. Она поверила, что он — ее герой.
Более того, он — ее мужчина.
Она захотела его увидеть…
«…Значит, Бибисер не может тронуть меня пока меня охраняет Роз. А вдруг, Роз не только охраняет, но и приказывает? В нашем мире принято, что всеми делами должен вершить мужчина. Эту условность нельзя избегнуть никому. Роз нашла своего сообщника в лице дяди. Он стал теми руками, которые двигали пружины страшной истории. Он стал ее руками.
Но как? Он — хозяин. Значит кто — то должен был его заставить? Значит, все-таки есть третий?
Филипп может об этом догадаться, сидя в своей темнице.
Может!
Батлер как-то сказал, что отец Роз — Дар Бибисер никакого завещания в пользу дочери не оставлял.
И вдруг, оно появляется.
Батлер говорил, что в соседнем с Саванной Чарльстоне — городе промышляет адвокат. Янки. Аферист».
Филипп был на пути истины.
Слепая девушка с помощью слуг разыскала этого человека и предложила ему дело. Вроде бы мелкое, но за большие деньги. Адвокат согласился.
Он составил завещание от имени родителей слепой девушки, которые сгорели в доме.
Поддельное завещание, никогда не существовавшее. И это стало началом триумфа Роз. Об этом завещании могла знать только дочь Дара Бибисера. Так, что ничего удивительного в том, что оно вдруг обнаружилось у Роз для людей не оказалось.
Только один Батлер, который хорошо знал Дара Бибисера подозревал, что эта Роз сама позаботилась о себе, и состряпала завещание.
Филипп вспомнил это!
Во-первых, ей нужны были собственные деньги, которыми могла бы распоряжаться только она.
Она ведь искала исцеления.
Во-вторых, ей нужно было заставить служить себе Мартина Бибисера. Поэтому в завещании появилась графа о том, что он должен выдать свою племянницу замуж и получить за это деньги.
Филипп не знал, что мистер Джонсон не причем.
Роз справилась сама. От своей служанки-негритянки, узнала про грибной опиум, которым индейцы лечат слепоту. Рабыня привела к ней индейца, знавшего разницу между сном и смертью.
С помощью зелья свою жизнь она превратила в сон, а свои сны сумела сделать явью.
…В городе расходился слух о Филиппе.
Ей надо было заманить его к себе и она нашла способ как это сделать. Каким-то таинственным образом сообщила Батлеру, что Эллин Робийяр некоторое время должна жить в ее доме. Батлер этому поверил, и сообщил об этом Филиппу. Это стало началом их страшного романа.
Роз угостила Филиппа порцией грибного зелья, и это стало способом погружения в мир звезд. Юноша был в дурмане, а Роз все контролировала: время приема пищи, ее количество.
Новое озарение пришло ей в голову: еще более завораживающее.
Роз придумала внезапное появление своего дяди, которое должно было подействовать на Филиппа как шок. И параллельно с этим — отказ от опиума: в результате которого реальный мир кажется кошмаром. Она-то ведь ее все равно не видела, но чувствовала душой: какой силой обладает нищета?
Убогость ей была нужна затем, чтобы Филипп не захотел возвращаться в тот мир, который был реальным, и который должен был открыться с приходом ее ублюдка дяди.
Она хотела, чтобы реальный мир испугал и оттолкнул Филиппа. Нервы его — на пределе, душа его — не хочет верить в то, что встреча с Любимой — мираж.
Она догадалась об этом. Роз была в душе поэтом и знала, насколько жизнь воображаемая превосходит жизнь подлинную.
Приход дяди она запланировала, но не подозревала, что он появится так рано и это испортит все дело.
Она распорядилась, чтобы к моменту пробуждения Филиппа в комнате лежала настоящая дерюга, чтобы его оставили без одежды, и чтобы он этого испугался.
Но она не учла, что Филипп станет о ней заботиться и потребует у стражи женскую одежду, которой у них не было. Она не верила, что он ее полюбит!
Роз забыла, что Филипп может любить, ведь именно потому она его выбрала.
Филипп был ее сказкой, которую она хотела подарить ему. Какой подарок!
«А что, если я ошибаюсь», — думал Филипп.
И он действительно ошибался. Роз и Филипп сначала действительно спали на персидском ковре и действительно кутались в шелк. Она хотела, чтобы мираж был подлинный. Ее деньги это позволяли.
Она запланировала приход дяди, но только не учла степень мелкости и грубости его души. Приход Бибисера должен был буквально втоптать Филиппа в грязь, и его душа должна была не выдержать. Но она выдержала.
Розалин Бибисер не знала того, что любовь Филиппа к Эллин была поэмой, но поэмой — неоконченной, хотя к ней было уже невозможно добавить новую песнь, пока не спета старая.
Филипп не смог променять любовь к Эллин на те красоты, которые ему открыла Роз.
Даже несмотря на черноту, которая ему открылась в жизни.
Роз оказалась волшебной девушкой. Самой непредсказуемой из всех, каких он только знал. Но он не смог полюбить ее.
Она смогла доказать Филиппу своим телом, что красивая.
«Я не знаю какая она на самом деле? — думал Филипп. Она закружила мне голову маскарадом».
И опять он ошибся. Ей не нужно было казаться красивой, потому что она была красивая!
Но еще она была поистине гениальна. Когда Филипп очнулся от дурмана, она загримировалась под уродину, чтобы напугать его. Она сделала все возможное, чтобы у него возник страх перед реальной жизнью, чтобы он сам, на коленях попросил у нее дурмана и вернулся бы к своей Единственной.
Розалин! Розалин!
Это шептала она ему на ухо во время сна. И если бы его сердце было не занято, ему бы не пришлось искать иной женщины…
«…Наверное сейчас она ждет, чтобы я сам выбрал, оставаться мне с ней или идти к Эллин. Она осталась верной своим принципам. Не захотела подчинять себе мужчину, тогда когда у него должен быть выбор. Она считает, что женщина Юга должна слушаться мужчину».
Такая история была за плечами Роз Бибисер.
Но, как настоящий мужчина Юга Филипп должен был сам решить, что делать. К какой женщине идти: к той, что его любит так, как любит Роз, или к той, что пока не знает, какова сила ее любви — Эллин.
…«Что же. Ей решать», — думал Филипп, когда понял свое положение…
…Но оказалось, что право решать предоставили ему.
Он чувствовал, как в соседней комнате Роз знает, что он все сейчас решает и ждала результата.
Войдет ли он к ней как был раньше и они упадут на персидский ковер, в ворсе которого утонут с головой, или он войдет одетый, как подобает джентльмену, который всегда остается чужим и отгороженным.
Именно за этим, Роз отобрала у Филиппа рванную одежду и приготовила костюм.
Чтобы все понять заранее. По шороху парадной ткани. И чтобы Филипп тоже чувствовал торжественность в выборе между нею и Эллин.
Роз нуждалась в том, чтобы все узнавать на ощупь, и даже без слов. Если Филипп войдет одетый — значит он уходит от нее, если нет — значит он принадлежит ей.
Она ждет, каким он выйдет.
«…Она не знает моей тайны.
Эллин — моя недописанная поэма.
Хотя сама Роз — вызвала мое уважение и страх.
Именно из-за него я до последней секунды не знаю, каким появлюсь перед ней: любящим или ненавидящим, но эти две женщины в моем сердце…»
Роз ожидала его, утопая в персидском ковре. Слепые глаза ее были устремлены к входной двери.
«…Сейчас он выйдет. Я слышу его шаги. Господи, это шаги босого человека — он принял мой мир? Кажется, что-то происходит с моими глазами, или это просто цветные круги от боли?..»
«…Это не Роз! Какая-то прекрасная девушка лежит на тахте, утопая в перине!
Я вижу персидский ковер, я вижу стены, увешанные прекрасными картинами, и ничего не понимаю: ведь я не принимал ни какого снадобья…»
«…Вот он подходит ко мне. Я чувствую запах его кожи. И еще, мне кажется я начинаю различать силуэты предметов. Надо дотронуться до его кожи, чтобы понять, что он выбрал. Филипп!..»
…Рука Роз тянется в пространство и ощущает казенную ткань мужских брюк.
Перед глазами наступает полный мрак… Голоса. Одни голоса.
— Я ухожу.
— Ты так решил? Тогда я тебя не держу.
— Спасибо. Что ты будешь делать?
— Только то, что я могу! Я буду мечтать за нас обоих.
— Роз, я должен тебе сказать, что не сержусь на тебя ни за что. Я тебя понял и принял такой, какая ты есть. Но я хочу уйти. Я не люблю тебя. Для меня есть другая.
Роз с трудом разжала пересохшие губы.
— Тебя не выпустят отсюда. За дверью охранники.
— Прикажи им что-нибудь. Я не могу не уйти. Меня ждет Эллин.
— Я это знаю. Но путь отсюда один, через подписанный брачный контракт. В этом вопросе все решает Бибисер.
— Роз! Но ты же знаешь, я не могу подписать его.
— Значит не выйдешь отсюда.
— Но ты меня отпускаешь?
— Я тебя отпускаю. Но я не властна отворять двери. Подпиши контракт, и тогда я покажу его тем охранникам, что стоят у двери, может быть тогда они выпустят тебя.
— Но подписать контракт — это значит…
— Это ничего не значит. Если ты веришь мне, то сразу как только ты уйдешь, я порву его — и ты будешь свободен.
— Ты порвешь его?
— Да. Я его порву!
— Мне остается ВЕРИТЬ тебе, Роз!
— А МНЕ что остается?… Знаешь, что мне остается? Мне остается — тебя ждать. И я буду ждать тебя. Буду! Пока ты не придешь. Я ведь еще должна увидеть твое лицо.
А сейчас подписывай контракт. Это надо сделать до прихода дяди. Зови адвоката. Он за дверью. Мы все успеем.
Филипп вышел в коридор, дорогу ему преградили стражники.
— Мне нужен адвокат, — сказал Филипп. — Я хочу все подписать.
Белый человечек появился как из-под земли.
— Давно этого ждал, давно этого ждал, — заверещал он. Адвокат вошел в комнату. В перине утопала прекрасная Роз. Адвокат хищным взглядом стрельнул по ее телу. Филипп захотел его ударить.
Адвокат был ловок: Вот здесь, — сказал он, протягивая Филиппу ручку и бумагу, и указывая место подписи.
Филипп расписался. Адвокат удовлетворенно подул на подпись. — Очень хорошо, мистер Робийяр. Поздравляю вас!
Филипп ничего не ответил.
Он смотрел на Роз. Та вытянула руки вперед.
Адвокат, — сказала она, — МОЙ МУЖ (как странно это звучит) должен на время уйти из моего дома. Он — свободен.
— Но это не положено, — осклабился в улыбочке адвокат, до прихода мистера Бибисера.
— Никаких приходов мистеров бибисеров! — закричала Роз, как раненое животное. — Он уйдет сейчас, потому что моему мужу не могут оказывать непочтение в моем доме. Вы все получили, что хотели. Контракт в ваших руках. Дайте мне его! Я хочу попробовать его на ощупь. Мне приятно ощупать бумагу, в которой заключена моя судьба.
Ничтожный адвокат протянул девушке лист. Филипп как зачарованный смотрел на ее руки.
— Ну что же вы стоите, МУЖ, — закричала она! Идите же, вас ждут.
Филипп вышел в двери — путь ему никто не загораживал. Все было как во сне.
Филипп остановился, оглянулся и спустился вниз по лестнице. Неожиданно побежал. Изо всех сил.
Он бежал и чувствовал, как ноги наливаются свинцом. Но это была ерунда. Он был свободен. И теперь он точно мог найти Эллин. Остальное было все равно.
Он выбежал на улицу, свернул за угол.
И не мог уже видеть, как с другой стороны улицы семенил в дом Мартин Бибисер, который еще издали увидел открытую дверь в комнаты Роз. На пороге стоял адвокат. В руках Роз держала бумагу и слепые глаза ее, расширенные от ужаса были страшны.
— Не подходите ко мне, — спокойно сказала она адвокату, — я порву эту бумагу.
Роз не ожидала, что Бибисер ринется к ней как ураган, услышав эти страшные для него слова. Для его кошелька.
Мартин ворвался в комнату прежде чем девушка успела что-либо предпринять. Он вырвал бумагу из ее слабых рук и заорал что-то.
На него кроличьими глазами смотрел адвокат.
— Где этот? Ведите меня к нему, — прохрипел Бибисер.
— Он ушел, мистер Бибисер, — прошептал подручный человечек. — Совсем ушел. Мисс Роз его отпустила.
Как? — заорал Бибисер, и с ненавистью и страхом посмотрел на Роз…
…Филипп бежал по улицам и говорил сам себе: Свободен, свободен! Роз любит меня. Она не обманет меня во имя нашей любви…
На следующий день он услышал как городские кумушки шушукаются о том, что несчастная Роз Бибисер, сидя у окна своей комнаты на третьем этаже, сделала неверное движение и упала вниз.
Филипп был потрясен и не предполагал, что ослышался и в городе судачили совсем про другую девушку.
Брачный контракт на память
Батлер сидел у себя в гостиной за круглым столом, крытым белой скатертью и подводил итоги: Ему надо срочно разыскать Филиппа, который находится неизвестно где. Жаркое из рябчиков, начиненных баклажанами, оставалось нетронутым.
Мальчишка сбежал, как вор, не предупредив хозяина, ничего не сказав — неизвестно что…
Но планы остаются в силе. Нефть Робийяра продолжает тревожить воображение плантатора.
Старуха, вызвав его на дуэль, — проронила одну фразу: «Я не дам вам убить моего сына, он вам этого не позволит».
«Как это понимать?» — спрашивал себя Батлер?
Пьер случайно проболтался, что не может умереть, потому что на это есть особая причина.
Но что за тайна его держит на этой земле?
Батлер жаждал дуэли, как и смерти Пьера, потому что это решает все проблемы. Филипп получил бы доступ к сердцу Эллин, а Батлер — к нефти Страшного Суда.
Пока же этот путь охраняется.
Интересы двух мужчин схлестнулись.
Бибисер после злополучного выступления карлов носа не кажет. Обиделся, что на него свалили гнусные выступления, или на то, что не вызвали на дуэль.
Обед Батлера прервал стук в дверь. Вошел слуга, доложил, что пришел мистер Бибисер.
«Как в театре, — изумился Батлер. — Слышит, слышит, что я его жду. Интересно, что случилось.
А-а, на нем лица нет? Он хочет вызвать меня на дуэль? Забавно».
Чарльз Батлер оторвался от тарелки с жарким.
Бибисер вваливался как-то боком.
«Наверное его племянница выпала из окна», — зло подумал Батлер.
— Бибисер, я не видел вас бог знает сколько времени. Почему вы не появлялись. Мы же с вами договорились. Что с вашей племянницей?

Человек, который знал, на чьем дворе ночью лаяла собака. Сколько раз за день изжога мучила губернатора штата.
Робийяр написал ему письмо с приглашением к себе в дом.
Когда Бибисер его получил, он подумал, что почтальон ошибся адресом. Потом он искал в памяти однофамильца по фамилии Бибисер, наконец, с ужасом признал, что письмо адресовано лично ему и потребовал нож. Длинный, с острым лезвием.
Он вскрывал конверт, как хирург. В конверте было приглашение на разговор к Робийяру. Бибисер не знал, о чем разговаривать с Робийяром, и как одеться поприличнее, чтобы не показать Пьеру верх безвкусия. Робийяр слыл нравственным столпом общества.
Предположения, почему Пьер вызывает его к себе — роились тучей. Наверное, кто-то донес Робийяру, что Бибисер подстроил ловушку его племяннику и теперь он потребует сатисфакции. А если дуэль? — От этой мысли Бибисера пробрал холодный пот и толстый человечек в ужасе замахал на самого себя коротенькими руками.
Пьер Робийяр начал проводить свой план в исполнение издалека. Он пригласил к себе в дом своего родственника банкира Харвея. Дочери задрожали от страха, почувствовав, что начинаются тайны.
Двое мужчин уже довольно долго разговаривали. Наконец, Робийяр перешел к делу. Харвей почувствовал напряжение, и заерзал в кресле:
— Джек, я хотел просить у вас денег на свадьбу Эллин. Мое имение убыточно. Но я не какой-то подлый янки, чтобы заниматься торговлей и ждать скорой прибыли. А ситуация такова, что я намерен выдать замуж дочь незамедлительно. Я в безвыходном положении! Мне нужно 15 тысяч.
— В общем-то вы правы, Пьер. Судьба девушки в нашем обществе находится целиком в руках мужчин. Вы правильно сделали, что обратились ко мне. В конце концов Сьюлин, ваша жена — была моей дочерью. Упокой Господи ее душу. И уж если я признался, что неравнодушен к вашему семейству, то не буду скрывать, что хотел бы ему помочь. — Он решил быть определенным. — Я дам вам необходимые деньги для брака Эллин.
Пьер просиял. Все его волнение как рукой сняло.
— Кто этот счастливец, берущий ее в жены? Невинный вопрос заставил Пьера покраснеть.
Он поступал чудовищно. Он собирался женить Эллин на первом встречном! На том кто попадет под руку! и сам не знал, кто это будет! Женить приходилось без выбора, лишь бы опередить Филиппа. Харвею было невозможно объяснить темную часть этой истории.
Робийяр промямлил, что-то невразумительное.
Чувствительный Харвей смутился. Как родственник он ожидал большего доверия. Тем более, что деньги давал тоже он.
— Я всего лишь любопытствую, Пьер. Если это тайна, то я в нее не вмешиваюсь. Я собственно хотел встретиться с вами по-другому поводу.
Служанки затеяли на дворе стирку. От земли вверх поднимался столб пара. Сквозь него пролетели две чайки.
… Харвей перешел к своей теме:
— Тот случай — ну, с карлами! Он, конечно, ужасен, оскорбителен для общества, но в чем-то — полезен: он открыл нам глаза друг на друга. В частности, на Филиппа, про которого карлы кажется что-то знали…
На дворе кто-то закричал. Пьер понял так, что кого-то уронили в котел с бельем.
… Мы в самом деле говорим и судим Филиппа слишком строго. В какой-то степени, будучи вашим родственником, я думал, что имею право говорить о его судьбе. Надо вам сказать прямо, его судьба мне не безразлична…
Пьер мстительно поджал губы. Хозяин кабинета заметил, что старинная статуэтка привезенная им из Египта — треснула…
«Филипп, его мальчик страдает, — думал про себя Робийяр. — А все они считают, что он — грубое животное, только радуется этому…»
Крик за окном усиливался.
«…Пьер — неумолим, он не позволит, чтобы эмоции заставили его изменить велению разума. В конце концов, они ничего не знают. „Родственник“ перешел к непозволительному».
— Джек, мы с тобой друзья, — резко начал Пьер, — но зачем ты вмешиваешься не в свои дела?
— Я не вмешиваюсь! — Филипп страдает!..
Египетская статуэтка упала на пол. Робийяр непроизвольно вскрикнул.
— …Да-да! Видишь как ты на это реагируешь.
Мальчик незаслуженно страдает! Все говорят, что у него ужасная репутация. Я слышал про него сто-о-лько! Будто он обесчестил половину благородного женского населения Саванны, будто он переночевал со всеми падшими женщинами нашего города…
За окном раздались стоны. Столб пара стал гуще. А наверху было абсолютно голубое небо.
Бесстрастное.
…Но ведь это не так! Именно потому, и я страдаю за него. Это дурацкое выступление злобных карлов открыло мне глаза на природу событий. Бедный мальчик чувствует себя оболганным!
Робийяр посмотрел на отколовшуюся голову статуэтки.
— Мне доложили, что видели Филиппа в городе. В борделях. Если мы можем, мы должны помочь ему хоть чем-то, иначе парень окажется в пропасти.
Честь семьи, честь фамилии, репутация — больное место Робийяра…
Две чайки сели на крышу сарая. Мужская и женская особь. Настало время брачных игр.
…Всю жизнь он пестовал в себе только это, и хотел того же — в детях. Робийяр сдался.
— Да, у него плохая репутация, — начал он. Но что я могу сделать.
За окном закричали, что доктора Мида звать бесполезно.
— Мы вместе можем попробовать ее исправить.
— Я не откажусь от своих обвинений, — резко начал Пьер.
— И не надо, — продолжил за него Харвей. — Все очень просто. Почему бы твоему племяннику не начать работать, Почему бы ему не стать серьезным человеком, чтобы исправиться, чтобы, как говорится, списать, погасить свои долги.
У Харвея был оттопырен правый карман брюк.
— Я бы хотел этого, — сказал Пьер неуверенно, и Харвею показалось, что в глазах его мелькнула радость и облегчение.
«Интересно, что там лежит?» — подумал Пьер.
«А у него хороший антиквар. Есть что продавать» — подумал Харвей.
— Ты предлагаешь, ему исправить репутацию, но каким образом.
— Пригласить работать к себе в банк. Разве этого недостаточно.
— Думаю достаточно, — сказал Пьер мрачно.
Он пытался скрыть радость.
— Вот и договорились, — сказал Харвей. Я беру Филиппа в банк и мы начинаем восстанавливать его репутацию.
Два пожилых человека посмотрели друг на друга со значением.
Харвей был полный и невысокий, с добродушной улыбкой человек, а Робийяр — высокий и жесткий, похожий на одну из чаек, что сидели на крыше сарая.
Двум джентльменам хотелось увидеть Филиппа немедленно.
Батлера взяли под локоть тогда, когда он уже заносил ногу на подножку экипажа. Он хотел ехать по ночным кабакам Саванны — снова искать Филиппа. Беда с юным беглецом могла произойти каждую секунду.
Батлер в удивлении оглянулся. Перед ним стоял гвардейский капитан с четырьмя солдатами, а за ними — арестантская карета.
— Что такое, капитан? — спросил Батлер.
— Вам надлежит проехать с нами, мистер Чарльз. — По лицу капитана Батлер понял, что тот был на представлении карлов, и видел себя со стороны.
Под Батлером почва заходила ходуном. Хозяин труппы уродов, который был обязан Батлеру своим самым лучшим представлением, оказался свиньей.
— Вы уверены, что хотите арестовать меня, капитан? Батлер как умел оттягивал время.
— Уверен.
— А если я применю силу?
— Я применю ее также, — в глазах у капитана светилась решимость воспользоваться своим преимуществом.
По чрезвычайному наитию Батлер понимал, что если он не найдет Филиппа сейчас, то может его не найти уже никогда. Парень мог потерять голову после посещения Роз. Его запросто могли пристрелить в каком-нибудь салуне, примени он неосторожно фокусы старого китайца, обучавшего его игре в карты.
— Капитан Макинтош, — обратился Батлер к военному. Я ведь не лезу в драку с вами, потому что я вижу много выходов из создавшегося положения. Вы хотите, чтобы я ехал с вами, я этого, как видите, делать не хочу. Кто нас может рассудить? Я думаю, что это деньги. Причем сумму вы можете назвать свою.
— Мне не нужны ваши деньги, — спокойно сказал Макинтош.
— Деньги нужны всем, — философски заметил Батлер.
Из соседнего с Батлером дома выбежала стайка испанцев — маленьких мужчин, готовых драться с кем угодно. Это были дети старого испанца Эрнандеса давным-давно переселившегося в Саванну. Его ребята держали в страхе пол города.
Капитан Макинтош не обратил на них никакого внимания. Батлер смотрел как юноши, которым было лет по пятнадцать, окружают двух мужчин.
Он задрал голову вверх. Голубое предвечернее небо над головой — символ свободы, птицы в небе — орлы — символ победы. Батлер напрягся. Капитан потянул руку к кобуре с пистолетом.
— Вы бы лучше следили за порядком в порту, капитан! Пока вы со мной тратите время, там убивают ни в чем не повинных людей.
Макинтош ожидал каких-то других слов от Батлера, а не рассуждений о криминальной ситуации в порту.
— Вы говорите чушь, мистер. Не заговаривайте мне зубы и не вынуждайте на грубость по отношению к вам, я требую, чтобы вы немедленно сели в карету!
Маленькие испанцы, которые прислушивались к диалогу, растворились в темноте.
— Я не обманываю вас, — заорал вдруг Батлер. Там идет резня. Резня! Вы понимаете это слово? А вы тут занимаетесь тем, что пытаетесь мне мстить за то, к чему я ни имею ни малейшего, вы слышите ни малейшего, отношения.
Капитан Макинтош отскочил от Батлера и глаза его сузились. Гвардейцы напряглись.
— Мистер Батлер, я с вами не шучу, — произнес он раздельно. Пальцы гвардейцев напряглись на курках ружей.
«А ведь, пожалуй, я передергиваю», — с сожалением подумал Батлер. Орлы над головой улетели.
Со стороны порта раздался шум и топот бегущих ног.
Капитан Макинтош, капитан Макинтош! — доносились испуганные голоса, — Капитан Макинтош! Беда, беда! В порту драка! Белые мустангеры режут матросов.
Страшную новость орали сразу несколько голосов.
Батлера и Макинтоша окружила стайка молоденьких испанцев, которые с горящими глазами гомонили вокруг двух мужчин.
— Макинтош, мистер Макинтош! скорее на помощь.
На лице Макинтоша отразилась борьба чувств. Обман или правда. Сумерки сгущались. Какие-то подозрительные испанки орали угрозы в адрес тех, кто орудовал в порту. Макинтош огляделся, пытаясь соориентироваться.
По дороге от порта бежал подросток, хорошо одетый, весь в слезах, штанишки на его коленках были в грязи, он громко мычал, или скорее плакал. Макинтош преградил ему дорогу лошадью.
— Эй мальчик, стой. Ты бежишь из порта?
Подросток остановился, утер слезы и испуганно посмотрел на Макинтоша, силясь понять, стоит ли отвечать тому, кто его так грозно спрашивал. Человек был в форме гвардейского капитана.
Мальчик судорожно кивнул головой. Капитан нахмурился. Батлер промолчал.
— Там идет драка, отвечай?
Мальчик отчаянно кивнул. От страха он видимо боялся рот раскрыть. Но и врать похоже не мог.
Капитан задал профессиональный вопрос:
— Кровь?
Мальчик так же судорожно кивнул. Макинтош принял решение. Похоже Батлеру повезло. В порту в самом деле что-то происходило.
Макинтош не мог выбирать между арестом человека, который всего лишь не уплатил вовремя долг и кровавыми убийствами. Он обернулся к Батлеру.
— Мистер, вам судьба дает отсрочку. Я не могу вас задержать. Я могу вас только предупредить. Если судья не отменит своего решения, я буду вас искать как преступника, который скрывается от правосудия, так что советую вам самому завтра явиться к судье. Ваш покорный слуга. Арестантская карета повернула по направлению к порту. Батлер невесело подумал, что теперь в ней может оказаться гораздо более пассажиров, чем мог предполагать капитан Макинтош.
Карета исчезла за горкой. Батлер, с презрением глядя вслед капитану, заорал:
— Капитан, вам не хочется поднести дуло к виску? Вы не знаете то, что знают даже сопливые мальчишки нашего города. И после этого наши горожане думают, что счастливы и спокойны, пока на страже находитесь вы.
В двух соседних особняках распахнулись окна. Любопытные обыватели прислушивались к голосу Батлера.
Батлер подошел к мальчику, который перестал плакать.
— А ты совсем немой, малыш? — Мальчишка радостно закивал. — И наверное ничего не слышишь, что я говорю? — Мальчишка отчаянно закивал. — Вот так всегда бывает, когда… — Батлер застопорился. — Ладно, вот тебе золотой.
Батлер ласково погладил по голове меньшего из Эрнандесов — глухонемого, которого родители выучили на все вопросы покорно кивать Головой.
Батлера окружили остальные парни Эрнандеса. Они были весьма довольны своей сообразительностью. Глаза их светились детским восторгом. Они смогли обмануть самого Макинтоша.
— Господа, — торжественно обратился к ним Батлер, — капитан предоставил мне фору во времени — я вынужден ею воспользоваться, а посему покидаю свой дом, но вас прошу быть моими гостями. Я распоряжусь, чтобы вас щедро наградили и приглашаю всех на ужин, который, к сожалению, не смогу разделить с вами. Моя благодарность вам всем.
Батлер по-королевски улыбнулся. Мальчишки были счастливы.
Дворецкий получил от мистера Чарльза соответствующие распоряжения и впустил шумную ватагу ребятишек в дом. Батлеру нужны были деньги. Он решил одолжить их у Потифара.
Мартин Бибисер наконец собрался к Пьеру Робийяру. Он велел заложить самый лучший экипаж. Одел большой розовый галстук. Когда его увидела служанка — она прыснула. Бибисер покраснел, и подумал, что если в самом деле произойдет дуэль, розовый галстук окажется удобной мишенью. Но переодеваться было поздно. Приближалось назначенное время. Опаздывать было нельзя.
Батлер помчался к мистеру Пэтиферу. Дом Пэтифера находился неподалеку от дома-особняка Батлера. Двух мужчин разделяли три улицы и объединяло абсолютное презрение к морали. Пэтифер был трагической личностью в городе. Юг и жаркое солнце наказали его за грехи сполна.
То, что его жена была весьма вольных нравов было еще не страшно. Две его дочери отличались чрезмерной экстравагантностью. Тоже бы ничего. Только, попросту говоря, у них была нарушения в психике, и Пэтифер скрывал это от людей. В том числе и от друзей, к которым принадлежал мистер Батлер. Потому-то Чарльз не знал ни о психической болезни жены Пэтифера, ни болезни двух его дочек, ни тем более о том, что сам Пэтифер был на грани помешательства от такой жизни. Батлер принимал эксцентрику женской половины семейства Пэтифер за способ жить в скучной и подневольной дамской среде.
У крыльца Бибисера встретила бабушка Робийяр, которая обычно никогда не здоровалась с ним на улице. Она попробовала сделать перед Бибисером книксен. У нее это плохо получилось. Бибисер подумал, что он бредит.
Бабушка с выражением лица ангела кротко кивнула головкой. Сверху вниз.
— Вы знаете, мистер Бибисер, мистер Робийяр уже ждет вас.
Бибисер вспотел.
Бабушка провела его в кабинет. Извинилась, что не может развлечь гостя, потому что должна собираться в гости к своей родственнице Юнии Потифар и вышла. Правда, за дверью она решила ненадолго задержаться у замочной скважины.
Робийяр сидел на стуле. При появлении Бибисера он встал. Бибисер поежился. Робийяр возвышался над ним как скала.
«Пистолетов на столе нет», — подумал Бибисер.
— Ах, зачем вы так, мистер Робийяр, садитесь, пожалуйста.
«Этот недоумок, распоряжается в моем доме как хозяин».
— Мистер Бибисер, я пригласил вас для того, чтобы озадачить маленькой просьбой. Вы знаете, что у меня есть племянник. Он пропал. Зная вашу некоторую осведомленность о делах города, я бы хотел узнать, не знаете ли вы где он находится.
— Представьте себе, не-ет!
— Если узнаете, не откажите, кхе-кхе, в любезности: сообщите об этом.
— С удо-овольстви-ием!
— Тогда у меня больше нет вопросов.
«Скоропостижная встреча получилась! — подумал Робийяр. — Я даже не предполагал. Пожалуй, еще два слова напоследок, чтобы невежливо не получилось».
— А как ваша племянница. Она не собирается замуж?
— Что-о?
«На невинные вопросы реагирует так, будто я его предлагаю зарезать».
— Как ва-аша племянница, говорю? Она… не собирается замуж?
— Не-ет. То есть, прямо наоборот, пото…
— Очень хорошо. То есть, конечно, жаль. Все молодые люди должны жениться. Но на тех, на ком им советуют их родители. До свидания…
— Да, согласен с вами на все сто процентов.
— Ну что же, тогда, позвольте, я буду с вами прощаться.
— Да, конечно…. только я не докончил мысль: про племянницу, которая не выходит замуж…
— Вы же сказали, что она не собиралась туда. До свидания!!!
— Неточно сказал. Собиралась, но помешали обстоятельства.
— Да-да, обстоятельства сильнее нас. Всего хорошего!
— Ее бросил мистер Филипп, который от вас скрывается.
— Да… да. Кто-о?
— Мистер Филипп, ваш племянник. Он провел у меня несколько дней в доме, обесчестил мою племянницу Розалин и скрылся в неизвестном направлении.
Робийяр застыл как вкопанный.
— Этого не может быть!
— У меня есть свидетели.
Робийяру потребовалась минута, чтобы осознать невозможное. Он чувствовал, как под ним расползается благородная ткань старинного кресла.
— Невероятно. Я даже не знаю, что вам сказать. Что вы предприняли?
— Ничего. Я поступил благородно. Если молодой человек сбежал, значит он передумал.
— Да-да, передумал. Невозможно себе это представить. Чтоб благородный человек… Он бы и мухи не обидел…
— Мухи нет, а женщину — пожалуйста!
— Да-да…Но я же должен извиниться перед нами?
Эта мысль привела Робийяра в шок.
— Да, это было бы логично. Кстати, у меня есть доказательства связи. Их предоставить?
— Не на-адо. — Робийяру было худо. — Может быть вы могли бы принять у меня деньги. Я понимаю, честь деньгами не купишь, но в качестве некой компенсации.
— Если вы настаиваете, я пожалуй, вам уступлю.
— Невозможно… Но прошу вас, не говорите никому, что Филипп так поступил, это на него затмение нашло. Он не мог так поступить. Он же, благородный человек, но…
— Раньше вы всем говорили обратное.
— Да-да, я и сейчас от своих слов не откажусь.
«Позор! А как же его любовь к Эллин? Он же ее любит. Он не мог совершить этого бесчестного поступка».
— Вас не затрудняет, что я все вас задерживаю?
— Нет, что вы. После того, что вы сказали, я как в ледяной омут…
— А-а, я думал, может вам помочь деньги-то…, если вам куда за ними лезть надо, вы скажите, я сам туда залезу.
— Ах, да, деньги. Нет — нет, никуда лезть не надо. Вот Харвей их тут оставил…
— Кто?
— Да так, привычка болтать вслух. Сколько вам?
— Вы знаете-е, как-то цифра тут роли не играет, это больше знак внимания, чем… пятнадцать тысяч.
— Сколько-сколько?
— Да нет, что вы, не наклоняйтесь, я и погромче скажу: Пятнадцать тысяч, знак извинения что ли, девушкины слезы осушить, понимаете ведь сами, сами в таком были…
Робийяр, посмотрел как памятник на пигмея, у своих ног. Это была вся сумма, что оставил Харвей для брака Эллин.
Или спасать Филиппа — его честь, или обезопасить себя от Филиппа — свою честь.
Роковой момент.
— Вам плохо, мистер Ро…
— Не подходите ко мне. Вон деньги, на столе, берите их и прошу вас… двери прямо… потом вниз…
— Что вы, что вы, дорогу найду. Только скажите.
Бибисер как тень прошел мимо стола — и нет на нем денег, повернулся к двери — и растворился как будто не было.
«Хотел узнать одно, пришлось узнать другое».
Робийяр упал в кресло. Он не знал, что делать, умирать молча или звать на помощь. Сердце зашлось в дикой боли.
«Кажется не выдержу. А как же тайна? Видимо придется еще потерпеть. Я не могу унести ее в могилу».
В дверь к Робийяру раздался стук…

…— Боже мой, какие годы, бабушка Робийяр, я ведь никого не убивал!
— Вы оказались плохим пророком, Чарльз, — суровым голосом твердила бабушка. — Пока мы тут сидели в комнате, пошли слухи, что капитан Макинтош в порту на шхуне нашел-таки чей-то порезанный труп и теперь готов вас обвинить в убийстве, Чарльз Батлер. — Бабушка чуть не проткнула своим указательным пальцем глаз Батлера.
После выступления карлов все в городе, как будто сошли с ума.
Смелый джентльмен отшатнулся от старухи.
— Видит Бог, я пошутил, когда говорил Макинтошу о резне в порту. Это была уловка отчаявшегося человека. Я хотел, чтобы он поскорее от меня отвязался.
— А судьба пошутила над вами, — ответствовала старуха Робийяр. — Никогда не возводите на нее напраслину.
— Вот теперь я погиб, — Батлер рухнул на стул, глаза его бессмысленно уставились в одну точку. — Я никогда не прощу этого моему языку. Дайте мне кинжал.
— Вы хотите заколоться? — с участием спросила бабушка.
— Нет! — неистово закричал Батлер. — Я хочу отрезать свой язык, будь он проклят. Так подставить самого себя! Ну откуда мне было знать, что этот дурак что-то найдет в порту. Дайте мне кинжал. Вы подсказали мне верный ход. Язык — подождет! Я решил заколоться.
— Не будете дураком! — проскрипела бабушка. — Я же сказала, что надо делать! Добирайтесь до дома Харвея.
— Да-да, я попрошу у Пэтифера карету.
— Кареты здесь не годятся, — отмахнулась старуха. — Тем более, что у Пэтифера она сломана, а ваша — капитану известна. К тому же я слышала: Макинтош отдал приказ проверять все кареты. Тут надо действовать вашим методом, мистер Батлер.
— Как это? — безнадежно спросил Чарльз.
— А вот так. Как вы смогли посмеяться над целым городом, так вы должны обмануть в нем одного дурака — капитана Макинтоша. Воспользуйтесь трюком карлов! Пе-ре-о-де-ва-ни-е, — зловеще произнесла старуха. — Переодевание. Вы должны выдать себя за свою противоположность. Ну, скажем, за монашку. Мы раздобудем вам платье.
— Я в женском платье? — Батлер был возмущен до глубины души. — Лучше на каторгу за обман и кражу, чем джентльмену, как я, одеть женский костюм.
— Не будьте мальчиком, Чарльз, — забасила бабуся. — Сам лорд Бекингем, когда это было ему нужно, не гнушался женским платьем. А вы не лорд Бекингем, хотя и хороших кровей.
Батлер застонал. Он не мог противостоять балагану, который начался вокруг него в доме Потифара. Всякий дикий поступок, казался в нем — самым надежным. Батлер поддался безумию и согласился на экстравагантный шаг. В глубине души он желал этого, после долгого благопристойного поведения. Он хотел, чтобы его племянник Ретт — им гордился…
…Филиппа скрутили и пытались душить. Дюжие молодцы, которые играли с ним, месили своими кулачищами тело Филиппа и таскали по полу. Филипп хрипел. На его шее пытались затянуть удавку. Карты были рассыпаны. Грязные ковбойские сапоги топтали лаковые картинки, с улыбающимися дамами и валетами. Недопитый стакан с виски опрокинулся на пол, но не разбился.
Филипп смотрел перед собой: все в тумане. Его прекратили бить. Обшарили карманы, вытащили сор, подхватили за руки и выволокли на улицу. Голова юноши отсчитывала булыжники на мостовой. Его тащили довольно долго и бросили на пустой улице. Филипп ничего не чувствовал. Тело джентльмена, валяющееся посреди улицы не вызвало паники или, хотя бы, заинтересованного взгляда. Подошли две кошки, понюхали и ушли…
Прекрасная незнакомка
…Через двадцать минут принесли платье монашки, румяна и белила.
— Батлер, вам надо сбрить усы, — руководила операцией бабуся Робийяр.
Почтенный джентльмен взвился на дыбы:
— Мне сбрить усы?! Пусть я лучше превращусь в настоящую женщину, но усы сбривать не буду.
— Ладно, обойдемся гримом, — смилостивилась миссис Робийяр.
Батлера загримировали.
— Какая хорошенькая монашка, — с одобрением пробасила старуха Робийяр.
— Может быть, вы пойдете со мной как дуэнья, — с надеждой в голосе спросил дрожащий Чарльз.
— Монашки не нуждаются в дуэньях, — захохотала старуха. И потом, не пристало такой старой женщине, как я, ходить на ночь глядя с мужчиной, как вы. У вас плохая репутация.
Батлер захлюпал носом.
— Но я ведь сейчас не мужчина. И моей репутации вам нечего бояться. Пойдемте со мной. Без вас я не справлюсь.
— Ничего, — успокоила его бабушка, — Дойдете.
Через десять минут дом Саймона Потифара покинула полная монашка с чрезвычайно белым лицом и красными щеками. Ее лицо было до половины закрыто платком.
Монашка прятала на животе письма к Джеку Харвею. Город погружался во тьму. Путь был неблизок. Монашка могучими прыжками бежала по пустым улицам города.
На очередном перекрестке ее заметили гвардейцы капитана Макинтоша.
— Ха, какая хорошенькая девица. Вся в соку. В моем вкусе, — сказал один из них. — Куда это она несется. Может, из монастыря сбежала?
— Давай спросим, — подсказал другой.
Гвардейцы выставили вперед свои ружья.
— Эй, сестра, — позвали они женщину. — Именем закона — остановитесь.
«Чертова бабушка вам сестра, а не я, — злобно подумала монашка. — Жаль, что у меня нет пистолета». Монашка остановилась.
— Покажите свое лицо, — попросил один.
— Вам плохо? — спросил другой.
— Может быть, вы сбежали из монастыря? — спросил снова первый.
— О, джентльмены, — мозг монашки лихорадочно работал. — Вы видите перед собой грешницу. Я не могу открыть своего лица, потому что в этом городе меня очень хорошо знают. Со мной приключилась беда, я рожаю. Бегу к доброй женщине за помощью. Не чините препятствий, и Господь вас не забудет!!!
Лица гвардейцев вытянулись. К откровенности в этом ханжеском протестантском городе не привыкли.
Один густо покраснел, другой от неловкости побелел. Два солдата думали смутить монашку, а монашка смутила их.
— О, простите нас, — залепетал тот, что был помоложе. — Я не знал, что вы в таком положении, мы поможем вам дойти, куда вам надо.
Другой застеснялся еще больше.
— Что ты, Мэтью. Нам нельзя отлучаться! Капитан Макинтош голову снимет. Еще подумают чего, — зашипел он в самое ухо своему напарнику. — Ну-ка отвяжись от этой бабы, а то вдруг привяжется, чтобы мы ее проводили — стыда не обберешься.
— Извините нас, святая сестра, — промямлил парень помоложе. — Мы вас не хотели задерживать.
«Как будто это я к вам пристала, сволочи, — злобно подумала монашка, — Сейчас бы садануть вам ногой каждому, чтобы запомнили».
Голос у монашки был хриплый, парень помоложе вспомнил, что такой был у его сестры, когда она рожала своего первенца. Он еще больше испугался.
— Темно уже, сестра. Боязно ходить одним в сумерки, — прошептал он.
Тот, что был постарше, зашипел на него:
— Это не так, сестра! Мы — не должны уходить со своего поста. Идите отсюда, давайте, не отвлекайте нас.
На монашку напал столбняк. Она набычилась и в упор смотрела на того, кто остановил ее — на младшего.
«Сейчас признает во мне отца своего ребенка, — с замиранием сердца подумал гвардеец. — И — прощай честь, прощай репутация. Меня выгонят из гвардии, а родители несчастной вызовут меня на дуэль».
— Не смотрите на меня так, мисс. Мне страшно.
Монашка криво усмехнулась, и молоденький гвардеец с ужасом увидел, что нижняя часть ее лица обезображена: покрыта волосами — густыми и черными.
«Да она уродка. Силы небесные, избавьте от нее».
Монашка гигантскими шагами побежала от двух гвардейцев.
«Чтоб тебе пропасть», — думали солдаты ей в спину.
«Чтоб у вас внизу все отсохло», — грозно думала про них монашка.
Через два поворота на улице опять показались люди. Толпа горожан, которое обступила что-то на асфальте.
— Что их черт носит на ночь глядя устраивать сборища, — выругалась монашка. — Спокойно дойти не дадут.
Перед женщиной в черном толпа расступилась.
— Монахиня! Она поможет! — раздались чьи-то рассудительные голоса.
— Черт, кому я понадобилась, — заскрипела зубами монашка.
— Эй, благочестивая сестрица, — несколько мужских рук взяли монашку под локотки.
— Не лапайте меня, — заорала она, вырываясь из их рук.
— Да мы не трогаем! — испугались мужчины. — Тут парню плохо, помогла бы. Наверняка же обученная.
— Ничему я не обученная, — передразнила джентльменов монашка. — Мужланы!!! Я и не знала, что нашим дамам опасно одним ходить по улицам.
Толпа расступилась перед ней и сомкнулась. Монашка очутилась в кольце людей. У ее ног на земле лежал красивый джентльмен — с лицом в кровоподтеках, очень бледный и, по-видимому, без сознания.
Монашка увидела его и непроизвольно ойкнула.
— Что, умирает? — откликнулось несколько голосов.
Монашка склонилась над распростертым юношей.
— Филипп, — позвала она. Толпа загудела.
— Она его знает! — зазвучали голоса. — Наверное, из их братии.
— Да вы что? Он же — джентльмен, а она — дева.
— Может рядом живут, — предположил кто-то.
— Через стенку, — передразнили его. — Скажешь тоже. У нас только один монастырь — женский. Мужского нет.
— Куда же джентльменам-то деваться? — озаботился кто-то.
— Да тише вы! Дайте оказать помощь, — оборвали его.
Монашка прислонилась своим огромным ухом к груди юноши.
— Помирает, — сказала она громко.
— Как же это? — загудели голоса. — Спасти нельзя?
— Спасти можно — в монастыре. Монашкой овладела прыть. Она легко раздвинула цепь мужчин и подняла юношу на руки.
— Ух ты, — пронеслось в толпе. — Да она — силачка?
— Расступись! — заревела монашка таким басом, что ближние к ней отступили назад. — Я сына своего нашла. Ему — плохо. Вот доставил Господь встречу! Я и не знала, что такое будет.
Дальние ничего не понимали. Ближние не поверили чудесным стечением обстоятельств. Родной матери сыночка привелось найти.
— Бывает же, Господь подарки зашлет, — проскрипел кто-то.
— Мисс, вам помочь? — вступило несколько мужских голосов одновременно.
— Нет, — выдавливала из себя монашка, поудобнее забрасывая тело на плечи. — Я уж сама.
Материя соскользнула с ее лица, и все увидели блестящие черные усы на лице женщины.
— О-о, — в ужасе охнула толпа. — Смотрите, баба усатая.
Монашка, как паровоз, устремилась на толпу, разметая ее направо и налево.
— Оставьте меня, — ревела она. — Кто меня тронет, того Господь Бог накажет.
Кто-то из мужчин преградил ей дорогу.
— А точно ли это женщина? — крикнул кто-то. — Чтобы монашки были с усами…
— Только монашки и бывают, — возразил кто-то сомневающемуся.
— Ну так остановите ее. Она человека уносит?
— Да это сын ее, — ответили другие.
— А может не сын — возразили им. Может, она обманывает: сотворит чего с мистером.
— Остановите ее, — зарыдал чей-то голос, — это же мужик, господа! Ловите его!
— Нет, это баба с усами! — крикнул кто-то.
Тут уж загомонили все. Монашка отбросила приличия и теперь громадными прыжками убегала от преследователей с юношей на руках. Но, видимо, женщине было не под силу состязаться с преследователями в скорости бега. Ее стали настигать.
«Догонят, — думала монашка, — и от меня ничего не оставят».
— Эх, прощай, Филипп, только нашел тебя и снова расставаться. Ведь буквально на дороге валялся, кто же тебя так обманул, что ты от всех убегать устал. Эх, узнать бы. Кому-то не поздоровилось бы.
Монашка бережно положила юношу на землю и моментально скрылась от преследователей в сумерках.
После выступления карлов город серьезно заболел идиотизмом.
По ночным улицам бежало странное существо: похожее на гермафродита: усы его топорщились, а монашеское платье развевалось.
Кое-кто из окон наблюдал это триумфальное шествие.
Подарки Галлимару
У дома Джека Харвея существо остановилось и оглянулось по сторонам. Улица была пуста, но уже где-то на соседней слышались голоса преследователей.
«Однако, — подумал гермафродит, — а если его нет дома?»
И дверной молоток отчаянно забился в руках таинственного существа.
Джек Харвей готовился отойти ко сну, когда его разбудили громовые удары в дверь. «Деньги сгорели, — моментально испугался он. — Оставил такую большую наличность — зачем?» Харвей моментально сунул ноги в шлепанцы и помчался открывать сам. Слуги запаздывали.
На пороге дома стояла монашка. Тьфу, черт. Харвей испугался еще больше. Кто умер? Родных в монастырях не было.
— Я от мистера Робийяра, впустите меня в дом, — фальцетом закричала монашка. Ее выговор был таким ненатуральным, что Харвей испугался еще больше.
— Что вам надо, мисс? — сурово спросил он.
И глаза его недобро сверкнули.
— Сначала вы меня впустите.
— Нет, вы сначала скажите, что случилось?
Монашка заскрежетала зубами.
— Да впустите же вы меня наконец. Я от Робийяра. Вот письмо. Из него все поймете.
Харвей от удивления ослабил бдительность, монашка, оттолкнув его, проникла в дом и заперла за собой дверь.
Перед домом Харвея послышались встревоженные голоса.
— Куда она подевались?
— Куда она подевалась?
— Надо спросить здешних хозяев!
— Стучите по домам!
И сразу забарабанили дверные молотки соседей. Следующая очередь была за домом Харвея.
Монашенка выхватила из-за пазухи письмо и поднесла к самым глазам Харвея.
— Читайте скорее послание.
Но Харвей не смотрел на письмо. Он видел толстые мужские пальцы, покрытые черными волосами. Пальцы дрожали и письмо дрожало. Харвей понял, что серьезно влип. По всей видимости, к нему в дом проник грабитель.
— Вы мужчина, — произнес он с внезапной хрипотцой.
— Да, конечно, же!!!
Монашка содрала с головы покрывало.
— Я Чарльз Батлер, эсквайр, — заревел он. — Неужто вы меня не узнаете, Харвей?!
Харвей не поверил своим глазам — перед ним стояла женщина с яркими румянами. Гроза города в женском костюме. Джек Харвей помимо своей воли усмехнулся. Всхлипнул! Издал гортанный звук и, наконец, захохотал во все горло.
В дверь забарабанили дверным молотком.
— Ради Бога, Харвей, скажите, что у вас нет никакой монашки — умоляюще воскликнул Батлер.
Джек Харвей стонал от смеха и ничего не отвечал. Он подполз к двери и открыл ее.
Батлер секундой раньше успел стянуть с себя культовый костюм и затолкал его под скамейку.
Румяна на его лице стерлись, и лицо выглядело белым в красную полоску.
На пороге стояли несколько сердитых мужчин. Их лица освещались факелами.
— Мистер Харвей, — начали они… и увидели Батлера. Тот увидел их.
— Что угодно, господа? — спросил он с вызовом, выходя на свет.
Ночные посетители убавили свой пыл.
— Простите, мистер, к вам сейчас монашка не забегала?
— Монашка? — в глазах Харвея плясали огоньки. — Нет-нет! У меня только мои друзья, — Мистер Харвей указал на Батлера и непроизвольно хихикнул.
Батлер потупился в землю.
— А кого вы ищите?
— Да мы са-ами не знаем, — поскучнели преследователи.
— Оборотня, говорят, застукали.
— Вампира, — подсказал кто-то.
— Мальчика похитить хотел.
— Надругаться, — закончили задние в толпе.
Батлер вытер лицо носовым платком. Краска размазалась по его лицу. В свете факелов он выглядел мясником, которому пришлось поработать без выходных.
— А где этот юноша? — спросил он, выходя их темноты.
«Гости» испуганно посмотрели на него.
— Это мой приятель, приятель, мистер Батлер, — опять повторил Харвей.
— Ах, Батлер, — узнал наконец кто-то в толпе.
— Юноша лежит на асфальте, где его бросил мужчина в женской одежде.
— А что такое?
— Несите его сюда. Мы можем оказать ему помощь, — приказал Батлер.
— Да уже вроде послали за капитаном Макинтошем.
— Ничего-ничего! — Батлер повернулся к банкиру за помощью.
Харвей понял намек:
«Конечно, нечего, чтобы юноша благородных кровей лежал в столь поздний час где-то на улицах города. Несите его в мой дом, а капитан Макинтош, если это будет нужно, заберет его отсюда».
Харвей движением руки приказал «гостям» отойти от дверей. Преследователи растворились в ночной мгле.
Батлер и Харвей поднялись наверх.
— Почему вы напугали полгорода вашим монашеским поведением?
— О-о! Довольно долгая история. Берите трубку, садитесь поближе к огню, расскажу. Боюсь даже, что вы чему-то можете не поверить.
И Батлер стал рассказывать. По мере рассказа по лицу Харвея все чаще прогуливалась улыбка. Наконец, он принялся хохотать во все горло, и это нашло отклик в душе Батлера.
Но он не успел им поделиться.
В дом опять застучали.
Харвей открыл дверь. На пороге стояли недавние преследователи.
— А где юноша? — нахмурясь спросил банкир.
— Мистер, мы ни при чем. — Лица людей были в растерянности. — Мы хотели его отнести к вам. А он очнулся, увидел нас и задал такого стрекача, что мы не могли его догнать.
Вниз спустился Батлер.
— Болваны! — на лице Чарльза выразилось негодование.
Вы же его могли убить своим преследование.
Батлер побежал наверх. За ним поспешил Харвей.
— Мистер Харвей! Помочь мне могут только ваши деньги. Я должен спокойно перемещаться по городу, чтобы искать Филиппа.
Банкир уже все давно понял.
— Идемте наверх! Я вам все дам, — банкир повел Чарльза Батлера в свое хранилище.
Батлер обдумывал то, как ему встретиться с хозяином Галлимаром. Тот жил в единственно приличной в городе гостинице «Атлантик». Ужасно злой! По-прежнему без денег.
Путь к нему по-прежнему был один. Снова переодевание и путешествие по городу. Но Батлер уже боялся пользоваться костюмом монашки.
— Мистер Харвей, я и не подозревал, что к женщине могут столь часто приставать, — поделился он своим опытом. — Надо поставить вопрос об этом на ближайшей сессии нашего штата. Чарльз Батлер невольно оказался первым последовательным феминистом в истории Соединенных Штатов.
Харвей задумался о том, как доставить Батлера к Галлимару, минуя патрули капитана Макинтоша.
— Может быть вы прикинитесь негром? — предложил он. — Женщиной вы уже были. Из всех бесправных существ в нашем городе остались только негры.
— О, господи! — простонал Батлер. — Я уже на все согласен.
Но Батлеру это нравилось. Он был истинным сыном своего молодого государства.
— Тащите сажу или чем вы там думаете меня намазать.
Харвей увел Батлера в свою спальню, и через пару минут из нее вышел негр с очень благородными и правильными чертами лица. Харвей посмотрел на него издали.
— Вас не узнать, мистер Батлер. Наверняка ваша прабабушка была негритянка. Вам идет этот цвет.
Батлер поморщился, но ничего не ответил.
Для достоверности Харвей снарядил с ним целую толпу своих рабов, которые должны были изобразить процессию: восемь человек, как бы с подарком для Галлимара — от Харвея.
Батлер отбыл.
Банкир послал Галлимару фикус…
…А в это время Филипп убежав от преследователей бродил по ночному городу и молил Бога О помощи. Он хотел найти свою Эллин и не подозревал, что бродит где-то совсем недалеко от того дома, в котором она была заперта с Евлалией и нянькой Ду…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Батлер теряет Филиппа
Филипп сидел напротив Батлера как ангел, выпущенный из ада.
«Господи! Зачем ему понадобился этот бессмысленный побег?» — подумал Батлер.
— Зачем ты это сделал? — спросил он как можно строже.
Филипп ответил, что это произошло случайно.
— Карлики, мистер…
— «Карлики, мистер», — передразнил его Батлер. — Что они тебе дались. Я тебя спрашиваю, зачем ты сбежал из моего дома, нарушив все наши договоры.
Филипп молчал, потом набрался храбрости, но вместо того, чтобы сделать трагические глаза и начать выдавать ложь за правду, спросил:
— Вы получали известия из «Беременного озера»?
— Да, мне регулярно пишет Серна — все идет как надо.
— А она написала вам, про Псалома.
— Что?
— Про Псалома.
— Конечно. Он хворает. А что это ты мне зубы заговариваешь.
— Значит он… значит он — здоров?
— Прекрати бредить и отвечай лучше кто тебя подговорил бежать из моего имения.
— Никто, я сам. Просто, я вам перестал верить, и думал, что у вас на меня какие-то виды.
— Ах, вот оно что! У меня на тебя какие-то виды. Интересно, где же ты их на мне видишь?
У меня насчет тебя только один вид: чтобы ты жил!
Филиппа это остудило. Но он как попугай заладил:
— Значит вы ничего не знаете.
— И знать не хочу, — мягко сказал Батлер. — Признавайся, что ты придумываешь в своей хорошей умной голове против меня?
Филиппа, кажется, успокоили такие слова Батлера.
— Ты сбежал из дома Бибисера, — мягко продолжил Батлер.
— Откуда вы знаете, — побледнев, спросил юноша.
— От Бибисера.
— Как от Бибисера? Он что, всем рассказывал? — тихо спросил юноша.
— Нет, рассказал пока только мне. Батлер «дал» вступительный пробный аккорд.
— Он подал на тебя жалобу шерифу. Теперь, тебе крышка. Кажется об этом тебя предупреждали. Разве ты не знал об этом, мой мальчик. Не знал? — спросил Батлер еще вкрадчивее.
Филипп по-настоящему испугался.
— Это не я соблазнял. Это она меня соблазнила.
— А суду начхать — жестко сказал Батлер. — Мужчина — ты. Значит и отвечать будешь ты.
Филипп покачнулся на стуле, по лицу его разлилась смертельная бледность.
— Мистер Батлер, спасите.
— Только после того, как услышу, что ты ничего не таишь на меня. Отвечай, не таишь?
— А что может мне сделать судья? — не мог забыть Филипп о страшном известии. У него нет доказательств.
— К сожалению, у Бибисера брачный контракт, подписанный тобой.
— Этого не может быть. Роз обещала его порвать. Она не может обмануть меня.
— Значит, она тебя обманула.
Весь мир рушился на глазах юноши.
— Не может быть?!
— Может!!!
— Тогда я выброшусь из окна, — обреченно сказал юноша.
— А здесь первый этаж, — участливо возразил Батлер.
— Тогда предоставьте мне спальню на третьем, — тихо попросил Филипп и на его глазах выступили слезы.
— А-а, хватит разыгрывать здесь трагедию. Еще ничего не случилось, — рассердился Батлер. — У меня полным полно связей, чтобы вытаскивать таких олухов, как ты, из беды.
Филипп почти закричал.
— Так чего же вы не вытащите меня из беды. Вы же любили мою мать Кэролайн! Сделайте хоть что-то ради ее памяти.
— Не надо учить меня жить и всуе упоминать ее имя, — сухо оборвал его Батлер. — Я сделаю для тебя все просто так, — тихо закончил он.
Юноша испугался. «Что его ожидало?»
Взгляд упал на кривой мексиканский нож, что лежал перед ним на столе. Если бы только хватило духу им воспользоваться.
«Сейчас он себе что-то сделает, Батлер», — подумал хозяин дома.
Филипп внимательно смотрел на свое отражение в кривом лезвии.
Батлер быстро подошел к столу, схватил нож, картинно повертел и неожиданно метнул его в стену. Подбежал к стене, попробовал вытащить лезвие. Не получилось.
— Смотри, как я умею. — Сказал он весело, — Если ты не будешь вешать носа, я научу тебя такому же фокусу. Помогает при игре в карты.
Он еще раз торжествующе подергал за рукоятку.
— Видишь, не вытаскивается. А если бы вместо стены было горло какого-нибудь мародера из салуна???
На столе лежал второй нож — индейский.
Ни слова не говоря, Филипп схватил его и запустил в стену. Он попал точно в первый, и вышиб его из стены. Получилось это случайно.
У Батлера вытянулось лицо.
— А вот так бы я сделал Бибисеру, — тихо сказал Филипп.
Он потянулся к третьему ножу.
— Можно еще раз попробовать? — шепотом спросил он.
— Повременим, — так же шепотом ответил Батлер.
— Самое главное, что-то можно еще сделать. Тебя не повесят и не отрубят голову.
Филипп вздрогнул от возможной кары. Батлер сделал козырной ход:
— Я выкупил брачный контракт у Бибисера. Он — у меня. Ты можешь не волноваться.
Филипп молча смотрел на протянутую ему бумагу, где Бибисер признавал, что получил от Батлера энную сумму денег в обмен на брачный контракт Филиппа Робийяра.
Самого контракта Батлер не показал, опасаясь, что Филипп захочет его порвать.
Филипп не верил своим глазам. Мистер Батлер совершил чудо! В порыве безудержной радости Филипп захотел обнять Батлера, объяснить ему насколько не по воле Филиппа все получилось. Насколько он чище и лучше того, что сделала с ним судьба.
Он захотел рассказать Батлеру обо всем что пережил.
— Мистер Батлер поймите меня правильно. Я не соблазнитель. Я в самом деле жертва. Я провел в бреду несколько дней. Что только не заставила меня увидеть Роз Бибисер. Я трижды мог забыть Эллин и все же я ее не забыл. Поэтому ради ее любви ко мне я вам обещаю — я женюсь на ней, чего бы мне это стоило.
Вы выкупили меня из… — Филипп не нашел, что сказать.
— Я не просто благодарен вам, мистер Чарльз. Я докажу вам это на деле. Я выплачу вам деньги, которые вы вынуждены были уплатить за меня этому подонку Бибисеру. Обещаю. Хотите, я выпишу вам вексель.
— Ну что ты, — рассердился Батлер, — я же не из-за каких-то денег это сделал. Тем более таких эфемерных, как твои. Я понял, какой негодяй Бибисер! Что придумал! Нет, не нужен мне твой вексель!
Батлер несколько минут в молчании походил вокруг Филиппа.
— Хотя поверь, мне с таким трудом достались эти деньги. Хорошо, что хоть я узнал, о том, что он собирается идти к твоему дяде. Представляешь, чтобы подумала бы Эллин, когда бы ей сказали, как ты вел себя с Роз Бибисер. Она бы вычеркнула тебя из своего сердца.
— Не говорите мне об этом, Я сам все понимаю. Именно поэтому я так тронут вашим благородным поступком. И потому прошу, мистер Чарльз, хотя бы ради себя. Раз вам не нужны мои векселя сейчас, может быть когда-нибудь, когда я стану богатым, они вам понадобятся. Я выпишу вам за брачный контракт вексель, и обещаю, что вы получите по нему все до последнего цента.
— Ты припираешь меня к стенке со своим векселем. Уж если ты только так настаиваешь, то пожалуй, я соглашаюсь. Выпиши мне вексель. Хотя повторяю, ты напрасно утруждаешь себя. Я делал все не ради денег.
Филипп не дал Батлеру договорить. В глазах его горела решимость серьезного человека, который не хочет, чтобы о нем думали, будто он только и умеет, что жить за чужой счет.
— Дайте мне ручку, — сказал он. И Батлер понял его чувства.
— Пожалуйста, — в тон ему ответил он. — Напишите, что хотите. — Он даже поддразнивал Филиппа.
Филипп размашистым почерком выписал вексель.
Его доверие к Батлеру было восстановлено.
Бумажка поболталась в руках Филиппа, дабы высохли чернила. Батлер разделял его радость. Он знал, что подписывал себе Филипп.
Планы врагов
В Саванне собрались все участники этой драмы. Филипп, Эллин, Пьер Робийяр, Чарльз Батлер и множество других людей, которые оказались втянуты в роковой круговорот событий.
Испытывая подозрения, Филипп сбежал из дома Батлера, но они рассеялись, как дым. Батлер доказал свое бескорыстие, выкупил Филиппа и безграничное доверие к Батлеру было восстановлено.
Осталось небольшое усилие, какой-нибудь случайный поворот судьбы и Эллин с Филиппом могли бы встретиться, чтобы уже никогда не разлучаться. Они прошли: испытания разлукой, испытание соблазнами, которые им готовила жизнь — и все сумели превозмочь.
Теперь Филиппа ничего не удерживало от того, чтобы похитить Эллин хоть силой из дома ее дяди.
Он хотел повести ее под венец при первой возможности, и не обратил бы внимания на проклятия своего дяди, который, следуя страшной тайне, препятствовал счастливейшему из браков, и казался всем старым тираном, выжившим из ума.
Через несколько дней Батлер приступил к дальнейшему осуществлению своих замыслов. Он заговорили с Филиппом о его положении.
— Спасибо, мистер, — сказал грустно Филипп, выслушав до конца Чарльза. — Вы хотите мне помочь, но вы бы мне помогли, если бы раньше дали возможность встретиться с Эллин.
А сегодня я все понял: я должен быть честен перед вами и хочу сказать, что совершенно отчетливо представляю свои возможности и боюсь: я никогда, вы слышите, никогда не смогу вам вернуть долг, ибо на мне общество поставило крест. После того, что было у меня с Роз Бибисер, меня никто не простит! И даже Эллин! Потому я заявляю вам — я ухожу из этого мира. О нет, не пугайтесь. Я ухожу… в монастырь!
Ибо только Бог знает, что я безгрешен. Перед всеми я — падший человек!
Батлер бросил бороздить комнату и посмотрел на Филиппа. Довольно недоуменно.
— В монастырь? Ты же не верующий.
— Стану им!
— Стане-ешь? — протянул Батлер.
— Да, — продолжал Филипп твердо. — Я слишком мешаю всем в этой жизни. Мне все помогают, но я-то знаю, что никогда не смогу отплатить тем, кто меня любит — тем же. Поэтому я уйду от людей и стану разговаривать с Богом!
— Красиво, — восхищенно протянул Чарльз. — Ты это сейчас придумал или в книжке какой вычитал?
— Я не спектакль перед вами разыгрываю, а говорю то, что знаю.
— «То, что знаешь». Свинья ты этакий, — передразнил Батлер. — Ты говоришь такие позорные вещи, что мне слушать просто невозможно. Жаль, до ножа далеко тянуться, а не то я бы у тебя перед глазами вскрыл бы свои вены и написал кровью, что ты — «дурак». Ну скажи, скажи — и Чарльз забегал вокруг стола, — зачем тебе думать, будто ты не сможешь мне заплатить? Ты даже не представляешь своих возможностей!
— Если хочешь знать — Батлер в нервном возбуждении грыз кончик полотняной салфетки, которую вертел в руках. — У меня есть один план, как поставить тебя на ноги. Простенький такой планчик, но вполне реальный! О чем ты задумался?
— Я? — Филипп словно вернулся издалека, — вспомнил «видения», что были у меня в поезде. Вы ведь не представляете себе, мистер Чарльз, какие сны я видел в поезде.
— Сны, какие сны? — механически спросил Батлер.
— Вы хорошо относились к моей матери, я вам скажу. Я видел сон, как явь. Это самое замечательное, что в нем было.
— «Сон как явь», — эхом отозвался Батлер. — Сдается мне, я уже слыхал эту строчку. Кажется, это Эмили Дикинсон.
Филипп вздохнул.
— Не знаю, мистер Чарльз. Во сне мой дядя целовал мою мать.
— Да, оживленно спросил Батлер. Твой дядя ее целовал?
— Он ее целовал так, будто хотел показать это всем.
— Хм, — Батлер ничего не понял.
— Извините, что отвлек вас, — пробасил Филипп. — Что у вас за предложение? Поделитесь со мной. Мне интересно узнать, сможете ли вы пробудить у меня интерес к жизни?
Батлер подошел к стенному шкафчику и достал бутылку виски.
— Мой дорогой Филипп, виски делает жизнь более насыщенной и полноценной. Выслушай меня внимательно, и со значением тайным отнесись к словам явным.
— Ну, мистер Чарльз, — не отвечая на его шутки говорил Филипп — не понимаю я ваших алхимических присказок.
— Не понимаешь, потому что университетов не кончал, — шутливо оборвал Батлер. — Слушай же, отрок. Я знаю, как спасти твою судьбу. Знаешь ли ты всех, кто был влюблен в твою мать?
— Кроме вас не знаю никого, — рассмеялся Филипп.
— Вот это твоя ошибка, юноша! — процедил Батлер укоризненно. — Потому, что это залог успеха. Я — был влюблен в твою мать, я — собираюсь тебе помочь. Кто еще был влюблен в твою мать? — он может тебе помочь. В твою мать был влюблен Джек Харвей. Банкир, президент банка «Харвей метрополитен».
Филипп открыл рот. Он не знал этого. Батлер продолжал:
— Не люди, — живые деньги. На такой чертовски тонкой струне, как любовь к женщине, из мужчин можно вить веревки.
Филипп удивленно хмыкнул. Ничего хорошего в этой черте он не видел.
— А потому, секрет прост. Ты придешь к банкиру и условно говоря спросишь его: не узнаете ли вы меня?
Филипп расхохотался.
— Мистер Чарльз, вы говорите это так, будто я — его тайный сын, который придет и обрадует папочку своим рождением. «Посмотрите, мой милый папа, как я выгляжу». И папа откроет рот и распахнет объятия. Вы надеетесь, что он узнает в моих чертах — свои?
— Может быть, — устало проговорил Батлер и сел на стул. — В твоих чертах он должен узнать черты Кэролайн и в душе его проснется ураган, который сметет все преграды, воздвигаемые разумом. Ты понимаешь меня, мой мальчик? Ты должен возродить в сердце старого человека любовь к давно ушедшей женщине.
И тогда, желая видеть ее возле себя даже в таком отвратительном облике как твой, он сделает все возможное, чтобы это было так, и предложит тебе работу. Точнее, ты должен намекнуть ему сам про то, что удержит тебя возле него. Действуй.
Филипп поперхнулся виски. Напиток оказался крепким.
Батлер принял это на счет своей идеи. Он еще упорнее принялся убеждать юношу, и хотя оптимизма насчет его плана Филипп не испытывал, он, в конце концов, согласился.
Молодой человек очень быстро пьянел, и границы реального размывались в его сознании. Он качался на стуле, и неожиданно упал на пол.
Батлер неодобрительно поглядел на Филиппа.
— Тебе говоришь дельные вещи, а ты их не слушаешь.
Батлер понял, что больше ничего сказать не сможет, перебросил Филиппа как мешок с песком на кровать, и ушел спать.
А Филипп провалялся до утра следующего дня, пока его не разбудил Батлер и не велел одеваться, чтобы идти на встречу с банкиром.
В уверенности Батлера Филипп чувствовал силу жизни.
Окончательно в себя он пришел только на улице, по пути в банк. Мистер Батлер вез его на карете.
Рассказ Филиппа
… Улица была какая-то пыльная.
— А когда шел дождь, мистер Чарльз? — похмельным голосом спросил я самозванного защитника.
— Заткнитесь, мистер! От вас несет, как от стухшей бочки со спиртом, если такое вообще бывает.
У банкира вы должны только хлопать левым глазом, а правый не открывать вовсе: он у вас косой, когда вы с похмелья. Если вы не будете это делать, ранее влюбленный в покойницу Кэролайн Харвей никогда не узнает в вашем похабном лице черты своей возлюбленной. Все зависит от вас.
Я пропустил скабрезности Батлера мимо ушей.
«Старый черт. Думает, что он один знает все про человеческую душу. Я в своем юном возрасте тоже кое в чем разбираюсь».
Я скрестил ноги. А потом руки. И сплюнул в окно. Показал язык встречной девушке и ущипнул себя за попу, чтобы больше так не делать. Мной владела ярость. Я вышел из под контроля пай-мальчика и мстил ему.
Дом банкира был претенциозен. Колониальная белая громада в три этажа и с каменными львами по бокам парадного крыльца.
— Ведите себя поприличнее, мистер. — Напутствовал его Батлер. Он заметил странности в поведении молодого человека.
— По всей видимости винные пары вывели вас из-под контроля вашего захудалого сознания, так это еще не повод, чтобы вы думали, будто все будут к вам относиться как к пай-мальчику, которому необходимо прощать случайные шалости. Запомните, чтобы добиться этой аудиенции я потратил слишком много денег.
Если бы Батлер пореже ссылался на то количество денег, которое он потратил на меня, я бы ему больше верил.
У подъезда их встречал белый дворецкий. В ливрее. Такого в домах Юга отродясь не было. Белые люди не прислуживали. Они могли быть нищими, неуважаемыми, но никогда не опускались до работы лакеев. На это годились черные.
— Что это, мистер Чарльз? — спросил Филипп у Батлера, указывая глазами на белого дворецкого. — Это перекрашенный черный?
— Не задавай вопросов, на которые ты сам можешь придумать ответ, — прошипел Батлер.
«Ну и передняя… Холл — необъятных размеров. И опять каменные львы». Навстречу гостям по лестнице спускался мистер Джек Харвей. Глядя на него, Филипп вспомнил ряд тонкостей, которые выветрились из его пьяного сознания.
Прежде всего, мистер Харвей был отцом жены дяди Пьера. Он был отцом Сьюлин и при этом любил сестру Пьера. Замечательно! Его привязывали к дому Робийяров двойные узы. Очень мило!
А знал ли он о том, как Сьюлин терроризировала Кэролайн? Наверняка не знал! А то бы он потрепал свою дочь по загривку. И он же был дедушкой Эллин — это поразило Филиппа больше всего.
«Боже мой, — мой родственник!»
У меня началась икота. Батлер двинул мне локтем в бок. Дыхание сперло. Харвей подумал, что я восхищаюсь его домом. Он ласково взял меня под локоток, и нимало не заботясь о Чарльзе Батлере, повел одного наверх в свои аппартаменты. Мне было стыдно обернуться и взглянуть в глаза мистеру Батлеру.
Филипп не видел, как Чарльз заговорщицки улыбнулся им в спину, а когда мистер Харвей обернулся — показал большой палец правой руки. Харвей ответил подмигиванием.
Юношу привели в кабинет.
— Выбирайте себе кресло, — предложил Харвей — мой родственник.
Я опять икнул. И вспомнил бешеный взгляд Батлера.
Юноша не знал, что идет по пути хорошо продуманного сценария.
— Выберите вон то, — будто на мороженое, указал мне Харвей. Кресло было явно очень старинное и к тому же — глубокое.
— По-видимому, что-то очень важное привело вас ко мне, коли вы так неожиданно вспомнили о нашем родстве, — высокопарно обратился ко мне банкир.
Я покраснел и икнул. Банкир досадливо поморщился.
— Эти старые кресла трещат, как попугаи. Что поделаешь — время!
Я смотрел на него как на волшебника. Банкир меня разыгрывает или в самом деле принял гнусный звук за издержки мебельного производства? Похоже было, что старый осел говорил вполне искренне. Если он такой кретин, то каков же его банк?
— Мой банк самый богатый на Юге, — сказал медленно, с оттяжкой Харвей. — чем ввел меня в кратковременное умственное помешательство: то ли я сказал свою мысль вслух, то ли Харвей случайно продолжил своей фразой мою мысль.
На всякий случай я решил прекратить рыгать и думать. Но ненадолго. Пока идет аудиенция.
— В банке «столько-то и столько» дохода в месяц, — плел свою гнусную лекцию Харвей.
Я молчал.
По всей видимости юноша как-то нарушил тактику поведения, избранную стариком. Тот стал нервничать.
— Что же вы молчите, молодой человек? — наконец не выдержал он. — Или вы не хотите со мной разговаривать? У меня что, пахнет изо рта?
— Не у вас. У меня, — промычал я, соблюдая предосторожности, указанные мистером Батлером. Я закрыл правый глаз и стал усиленно подмигивать левым. Харвея это смутило.
— Мне кажется, вы скучаете, молодой человек. Во всяком случае, глядя на ваше поведение, я делаю такой вывод.
— Ах, как вы проницательны, сэр, — сказал я подобострастно, вспомнив белого лакея в передней. Может быть, мистер Харвей не был любителем черного?
— Вы умница, — сказал, причмокивая, Джек Харвей. — Вы душка, потому что у вас на лице написано все, о чем вы думаете. По всей видимости — вы мечтаете заняться в вашей жизни, которая порядком вам осточертела, чем-нибудь серьезным. А именно, вы хотите видеть свое имя внесенным в анналы серьезных молодых людей Юга?
Я прекратил раскачиваться в кресле. Джек Харвей застонал. Я испугался и посмотрел ему в глаза. Он указал мне пальцем вниз — я ужаснулся.
Ножка кресла, в котором я сидел, опустилась прямо на сапог мистера Харвея. Как настоящий джентльмен, он не сказал об этом вслух. Но ему было больно.
Я пристыженно поднялся с кресла и помог мистеру Харвею высвободить сапог.
— Извините, — сказал я шепотом, чтобы не нарушать идиллическую атмосферу джентльменского разговора, который у них завязался.
— Не стоит извинений, — так же шепотом ответил мне мистер Харвей. — Сам виноват. Не надо ходить там, куда не зовут. Вы банковским делом когда-нибудь занимались, — без всякой видимой связи спросил он.
Я испугался, что попал ему на ногу другой ножкой кресла. Опасливо взглянул вниз. Ног мистера Харвея вообще не было видно. Он сидел, держа их на весу, в воздухе и испуганно смотрел мне в глаза. По-видимому, один из нас, не понимал другого.
Я подумал, что аудиенция закончилась.
— Мистер Харвей, мой визит мне кажется несколько затянувшимся. Вы не это хотели мне сказать?
У Харвея произошел паралич взгляда. Он уставился мне в лоб.
— Простите, не понял.
— Мой визит несколько затянулся, — растерялся я.
Харвей дико улыбнулся и сказал:
— Понимаю-понимаю. Какая сегодня хорошая погода!?
— Погода дрянь — согласился я, — и понял, что вновь допустил оплошность. — То есть погода в самом деле ужасная, нос проблесками надежды.
— Вы банковским делом когда-нибудь занимались? — опять спросил Харвей.
Я почувствовал, что банкир целеустремленно устраивает меня к себе на работу.
— Представьте себе — нет.
— Очень хорошо представляю, — мистера Харвея не так-то легко было сбить с цели. — Сам начинал с нуля — и видите, каких результатов достиг.
Харвей указал мне на канарейку, пискнувшую в своем железном «Коллизее».
Я понял это в неприличном смысле.
— Что вы имеете в виду, мистер Харвей?

А его брачный контракт с Роз Бибисер, которую он позорно обесчестил? И то, что я его выкупил? Похоже он хочет забыть об этом, как и том, что должен мне по векселю, который сам же мне выписал.
Он хочет забыть обо всем как бы между прочим. Как будто он начал жить только с приходом в банк!"
— Хозяин ваш кофе, — робко произнес за дверью голос черной рабыни.
— Вылей его в кровать мистера Робийяра, — зло закричал Батлер.
— Что-что? — не поняла служанка.
— Что слышала. Я тебе приказываю: вылей черный кофе в кровать мистера Робийяра и оставь в ней записку, что это нефть, которую он должен мне в обмен на то, что я его приютил, согрел, накормил, вывел в свет.
— Я же писать не умею, — простонала, сбитая с толку служанка.
— Что вы все сегодня мне вздумали перечить: один слушаться не хочет, другая писать не умеет, когда это от нее требуется!
Батлер искал повода сорвать свой гнев. Утренний скандал вывел его из себя.
Служанка потопталась под дверью. Небо за окном стало совсем черным. Холодный ветер шел с Атлантики. Батлер поежился, хотя в кабинете совсем не было холодно.
Служанка прошлепала в спальню Филиппа.
— Вылей точно на самую середину! — заорал ей вслед Батлер изо всех сил.
За окном с кокосовых деревьев посыпались орехи.
Батлер с ненавистью посмотрел в небо, готовясь бросить вызов темным тучам, которые прятали веселое солнце.
"Филипп тяготится своим положением изгоя. Он хочет стать честным джентльменом, изменять своей жене втихую, тайно жить со своей наложницей и благостно принимать молчаливое одобрение общества. Ничтожество!
Вам надоел я, как живой пример того, что можно жить совсем наоборот, руководствуясь другими принципами? Вы хотите добиться в этой жизни успеха, изменив человеческой природе. Ох, и посмеюсь я над вами, когда мы вместе окажемся в раю. Я спихну вас оттуда в ад! Я проучу вас! Я покажу вам, что меня не-воз-мож-но обмануть!
Обставить Батлера, как мальчишку! Такое еще никому не удавалось".
Тучу пыли, которую желтым шаром гнал по улице ветер вдруг подняло в воздух и с размаху швырнуло в окно кабинета Батлера.
Батлер поддел ногой листик, что валялся на красном персидском ковре, постланном со стены на пол.
"Филипп забыл какую-то из своих дурацких банковских бумажек" — подумал Батлер.
Листик плавно взвился в воздух и упал на лицевую сторону. Крупными корявыми буквами на ней были начертаны какие-то словеса.
"Нет, это не рука Филиппа. Это кто-то грамоту изучает", — механически подумал Батлер и вспомнил собственное детство. Может быть эта дура служанка. Батлер поднял листочек, чтобы закинуть его в камин. На бумаге было написано:
"Сегодня в полночь жду вас на углу дома".
Батлер вытаращил глаза.
Он прочел письмо снова и листок выпал у него из рук. Медленно покружившись, упал рядом с каминной решеткой.
Найденный листок не оставлял сомнений: у Филиппа были тайные дела о которых не знал Батлер? Уж не заговор ли? Филипп вступил с кем-то в переписку тайком от своего старшего друга.
Тайно от Батлера значит только одно — против Батлера.
Но как далеко зашли его тайные действия — неизвестно.
Батлер испугался.
За окном хлынул дождь. Вдали в океане чья-то шхуна боролась с волнами.
"Филипп тайно от меня с кем-то держит связь.
Но, с другой стороны — Филипп не авантюрист, возразил кто-то другой в душе Батлера. — Приключения не для него".
"И в то же время он разрывается между доверием ко мне и каким-то тайным влиянием на него со стороны дяди".
"И все это Филипп и Филипп, — опять заныл в душе Батлера тот, кто доверял юноше. — Сколько подозрений рождает одно твое имя!"
"Надо понять, что за опасность грозит лично мне!"
Батлер завесил окно шторой, зажег свечи и заметался по комнате, обставленной старинной мебелью в стиле Людовика XIII.
"Какой нехороший кабинет! Встреча сегодня в полночь.
А вдруг это было вчера? Записка не датирована.
И потом — у какого дома?"
Батлер понял, что не в силах ответить ни на один вопрос и больше не может оставаться в четырех стенах. Уже темнело, но он решил мчаться в банк.
Ему казалось, что он только взглянет на Филиппа и сразу разрешит страшную загадку, которой обернулось против него все, что было связано с именем Пьера и Филиппа Робийяров.
Вечерний выезд Батлера
Батлер велел запрячь своего любимого рыжего Тлалько. Это был сын того жеребца, на котором он воевал в Мексиканскую компанию: своенравное и гордое животное с весьма непредсказуемым нравом.
Быстрый тропический ливень уже закончился. В воздухе было свежо и пахло перезревшими бананами.
По дороге в банк путь Батлеру преградил старый знакомый по имени Пит: ковбой, который одно время охранял усадьбу Батлера под началом управляющего мистера Джонсона. Этот Пит на секунду задержал его. Он подошел к коню Батлера и попросил у мистера Чарльза немного денег на выпивку. Батлер нелюбезно отказал и пришпорил Тлалько. Конь сделал громадный скачок вперед и взвился на дыбы. Наездник от неожиданности не удержался, опрокинулся навзничь, и неподвижно замер на земле.
Нищие зеваки, что после дождя в вечерний час выбрались на улицу, моментально обступили богатого джентльмена, упавшего с коня. Кажется, можно было поживиться!
Батлер был без сознания.
Пока ему пытались оказать первую помощь, на его затылке вздулась огромная шишка, а лицо побледнело все явственнее. Попытки привести его в чувство успехом не увенчались.
— Кто это?
— Кто это?
Спрашивали друг у друга зеваки, и никто не мог ответить.
Огненный жеребец с диким ржанием носился посреди узких улочек бедняцкого квартала и никак не давался в руки пытавшихся поймать его охотников. Ужасное зрелище.
Кто-то закричал, что следует позвать капитана Макинтоша. Не успел еще стихнуть возглас, призывающий блюстителя порядка, как в конце улицы показался конь капитана. Урод на коне восседал, как царь Валтасар: с сардонической ухмылкой. Нищие белые неуютно поежились словно от порыва ледяного ветра.
Честь капитана
Макинтош был в ленивом настроении — вечерняя служба утомила его. Одни неприятности. Он до сих пор помнил о проделках Батлера. Вся его команда тайно насмехалась над Макинтошем. Капитан бесился и ничем не мог отплатить Батлеру. Его должность ему опостылела: законы сдерживали его месть. Но что это за законы, если они не позволяют расправиться с врагом?!
Когда Макинтош увидел впереди толпу простолюдинов, обступивших чье-то тело — он нехорошо усмехнулся. Его конь, точно хищник почуявший добычу, рванулся вперед. Белая рвань почтительно расступилась перед грозой городских мошенников. Золотые эполеты на мундире капитана торжествующе блестели.
Гомонящая толпа затихла перед всадником.
— О-о, да вы хотели ограбить белого господина, — нарочито удивленным голосом спросил Макинтош. — Что за беда привела его сюда? — риторически посетовал он.
— Мистер упал сам!
— Мистер упал сам!
— Мы ему не помогали, — завопило сразу несколько калек, обступивших тело. Макинтош спрыгнул с коня и подошел к мужчине, неподвижно лежавшему на мостовой. Он исполнял некий ритуал.
Перед ним лежал Батлер. Жалкий беспомощный Батлер. Его враг и осквернитель репутации.
"Вот и пришла пора сквитаться, Мистер Насмешник Над Всем и Вся", — спокойно подумал Макинтош.
— Эй! — заорал он страшным голосом. — Всем расступиться! Прочь с дороги!
В руках Макинтоша появился невесть откуда взявшийся хлыст со свинцовым наконечником, таким наказывали беглых рабов. Макинтош сделал вид, будто собирается разогнать толпу, обступившую бедного мистера. Орудие пыток взвилось в его руке. Но почему-то удар пришелся по лицу Батлера. Его безжизненное тело вздрогнуло, как будто от удара молнии.
Макинтош сделал вид, что все происходит как надо.
— Положите этого несчастного на мою лошадь, — распорядился капитан. Белые попрошайки проворно исполнили грозное приказание.
— Я окажу ему первую помощь. А если кто из вас скажет, что это я ее оказывал, — будет иметь дело со мной без всякой гарантии на счастье жить долго. Я — капитан Макинтош, вы меня знаете. Как бывший охотник вам говорю, это — мой зверь и оказывать ему помощь буду я. А кто будет с этим несогласен — пуля в лоб.
Толпа одобрительно прогудела что-то, выражая полную свою покорность и согласие.
Конь Макинтоша с привязанным к седлу бесчувственным Батлером скрылся в неизвестном направлении. Даже облачка пыли не осталось после отъезда капитана. Вечер и недавний ливень скрыли все следы.
Триумф Филиппа
Настал глубокий вечер. Филипп вернулся в дом Батлера усталый и разбитый после целого дня сидения за бумажками. От непривычки болели глаза. Он был страшно раздосовадован на себя.
Сегодня опять они проезжали мимо таинственного домика, и Филиппу показалось, будто за ним подглядывала пара чьих-то глаз, гордый джентльмен уже собрался приказать кучеру остановиться и выйти из кареты, чтобы выяснить, кто живет в таинственном домике, но что-то остановило Филиппа. Он передумал. Всегдашние любопытные взгляды городских бездельников встали перед ним. А вдруг они подумают что-то скабрезное о нездоровом любопытстве Филиппа? А вдруг они подумают, что у него там скрывается любовница и он интересуется домиком для отвода глаз?
Филипп передумал выходить из экипажа. Его чувство достоинства молодого банкира перекрыло все. Хотя таинственный голос, который жил в его душе с тех пор, как он влюбился в Эллин, пел ему: "Выйди! Ты же мужчина! Забудь предрассудки и сомнения… Выйди!!"
Но Филипп справился со своей внезапно нахлынувшей сентиментальностью. Надо было спешить домой. К Батлеру! Своего дома еще не было.
Филипп с раздражением откинулся на подушки экипажа. Карета покатила дальше.
В своем домике Эллин с облегчением и одновременно с тоской перевела дух.
Подъезжая к дому, Филипп вспомнил свою утреннюю размолвку с Батлером.
"Все-таки Батлер мог ему еще пригодится. К тому же Филипп неосторожно выписал ему вексель на крупную сумму денег. Правда повод был более чем достойный. Батлер выкупил Филиппа из лап Бибисера. Интересно, как там поживает эта слепая Роз?".
Воспоминание хоть и непривычно резануло душу Филиппа, зато обелило в его глазах Батлера. Все-таки он был спасителем, попавшегося в капкан джентльмена.
И потом: он тогда так нравился Филиппу своим образом мыслей.
Конечно, банковская служба — дело достойное, но кажется Филипп поторопился отнести себя к роду и племени служак-счетоводов.
Именно сегодня, когда он с таким пафосом доказывал Батлеру, что его образ жизни нечестив, собственное дело показалось Филиппу безнадежно скучным. Ни риска, ни смелости оно не требовало. Не надо было стегать лошадей, шнырять под свистом пуль! Единственное развлечение — подкладывать табачную жвачку под задние места клерков и спустя некоторое время смотреть как те не могут оторвать свои томные места от стула. Все остальное — скучища.
"В какой легион я записал свою бессмертную душу?" — огорчился Филипп.
Это он подумал поднимаясь по мраморным ступенькам Батлерова дома.
"Это же так не по мне. Надо будет извиниться перед бедным Чарльзом и предложить ему сыграть в вист".
Но мистера Батлера в доме не оказалось.
— Ускакал днем вслед за вами, — доложила Филиппу испуганная служанка.
— Интересно, куда это? — Филипп пошел в кабинет Батлера, где днем так неосмотрительно с ним поругался, и стал мерить шагами комнату. В кабинете было очень мрачно и душно. Толстые шторы были закрыты и свечи уже догорали, едва коптили. Как будто умерших духов призывали.
Даже собственные шаги были не слышны в комнате. Толстый персидский ковер, с кровавым ворсом поглощал все звуки.
"Вон валяется какая-то бумажка".
Филипп поднял ее.
"Сегодня в полночь жду вас на углу дома".
Записка лаконичная. Филипп удивился. Как интересно. Сколько много смысла в простой фразе.
"Записка Батлеру. Странная у него переписка. Таинственная. Его ждут в полночь на углу дома. У какого дома? Нашего или чужого.
Кто писал — неизвестно. Почерк какой-то корявый. Детский".
Неожиданная мысль.
"А вдруг записка старая и встреча проходила вчера или позавчера?"
"Правда Батлера нет именно сегодня. Значит встреча проходит именно сейчас".
Неожиданно захотелось разузнать тайну, найти Батлера.
"Надо обойти углы всех главных улиц. Их не так-то много!"
Филиппу сразу стало интересно жить.
"Это по мне! Вот это настоящая жизнь", — обрадовался он.
"А то все одни бумаги да бумаги. Поесть нормально нельзя, чтобы не подумать о счетах в банке".
За окном раздался тихий свист.
Филипп задул свечу, в темноте подбежал к окну и попробовал, осторожно отодвинув штору, обозреть улицу.
Никого не было видно.
"Может быть случайный звук, — подумал Филипп. — Ошибка слуха". Хотя прямо под окнами улица не просматривалась. Надо было спускаться вниз.
Филипп бросился вон из дома. Под окнами никого не было. Возвращаться в дом не имело смысла. Приключение, которое началось столь интригующе затягивалось. Филипп пробежал вперед несколько кварталов, выбирая углы, где, по его мнению, неизвестный мог назначать встречу мистеру Батлеру. Ни одна догадка не оказалась верной. Все предполагаемые углы были пустыми.
"Ну и ладно, — думал Филипп, — пойду на окраину".
Юный джентльмен задрал голову вверх. Над головой висели звезды величиной с кулак. Захватило дух. Филипп подумал о равнозначном количестве золота на своем счету.
"В нашем городе вовсе не так уж много неприличных углов, чтобы их нельзя было обойти за одну ночь", — с воодушевлением подумал Филипп.
Надо сказать и эта посылка Филиппа стала ложной. На всех неприличных углах тоже было пусто.
Пора было возвращаться в третьем часу ночи без Батлера. И без охраны. При том, что по ночам в Саванне грабили и в кустах могли разделаться с человеком как угодно.
Филипп побежал по ночным улицам.
Рассказ тени
Я ждал его несколько часов. С тех пор, как он выскользнул из дому. На городской ратуше пробило два. Часы на ней были диковинные. Время они отбивали по своей прихоти. Никогда нельзя было быть уверенным, что знаешь время точно, слушая бой часов на городской ратуше Саванны.
Наконец, тот кого я ждал, показался. Тщедушная фигурка подростка — с таким немудрено справится, если полезет драться.
Я выступил из темноты.
— Филипп, — позвал я. Фигура человека вздрогнула, и секунду другую я ждал, что он развернется и во все лопатки побежит от меня.
Но он остался стоять на месте.
— Не бойтесь меня, я не грабитель, — попытался сказать я нежным голосом.
— А кто вы? Я вас не знаю, — сдавленным голосом спросил Филипп.
— Короткая же у вас память, сэр, — посетовал я.
Человек осторожно шагнул ко мне.
— Но-но, дальше не подходите, — сказал я угрожающе.
— Я не вижу вашего лица, — хитро начал Филипп.
"Драки-то, пожалуй, не избежать", — подумал я и предупредил:
— Филипп, ни шагу дальше. Иначе я за себя не отвечаю. Я — не угрожаю вашей жизни. Успокойтесь. Речь идет о жизни другого человека.
От собственного голоса я немного успокоился, и молодой джентльмен напротив меня, похоже, начал прислушиваться к голосу разума.
— Значит, моей жизни вы не угрожаете? — произнес Филипп, констатируя факт, который мог его успокоить.
Секунду он пытливо всматривался в меня.
— Вы должны были здесь встретиться с мистером Батлером?
— Нет, что вы! — удивился я. — Я пришел по поводу вас. Вы мою записку ведь получили? Я специально не указывал в ней ни времени, ни места встречи: знал, что так безопаснее. Как только вы выскочили из дома, я следовал за вами тайно.
— Вы адресовали записку мне?!!
— Да, вам! Слуги за деньги могут выполнить безобидное поручение. Я попросил подбросить вам письмо, а остальное дело случая. Вас он привел ко мне. Я — рад.
Филипп Робийяр в удивлении замер.
— Откуда вы меня так хорошо знаете? Выйдите на свет, чтобы я получше вас разглядел.
Теперь испугался я.
— В этом нет нужды. Я бы — лучше в темноте. Тем более, что я вам не угрожаю.
— Кто вы? — спросил он.
— Сейчас я вам представлюсь. Только сначала расскажу свою историю. Обещайте, что выслушаете ее? Тогда вы все поймете. Если вы убежите, будет очень плохо.
— С чего вы это взяли, что я должен от вас убегать? Не стану я убегать от вас, — видимо своими подозрениями я задел гордость Филиппа.
— Хорошо. Тогда все в порядке, раз вы такой гордый и смелый, — сказал я.
"Выслушайте же меня. — Мы встретились с вами однажды, но вы не обратили на меня внимание. А я, ваше лицо тогда запомнил. Оно поразило меня своей страстностью. Я сразу подумал, что вы, должно быть, в кого-то Очень сильно влюблены, коли с таким отсутствующим видом смотрели на мир, будто видели в нем только одно лицо. Я не буду напоминать вам место нашей встречи. Вы вспомните его сами, если захотите.
Я расскажу вам о другом.
Я очутился в этом городе совсем недавно. Внимание мое в нем привлек некий дом, который как я думал, совершенно необитаем, и который не имеет к моей жизни никакого отношения.
Те, люди, которые могли бы в нем жить, должны были отличаться очень странным характером. Этот дом был с глухими ставнями и из его окон никто никогда не выглядывал.
Так или иначе я захотел попасть в этот дом. И попробовал это сделать. Однажды в жаркий полдень, когда ставни были на окнах так же наглухо закрыты, я вошел в его скрипучие двери…"
Рассказ Роз
Я осталась совсем одна. Филипп ушел от меня. Счастье покинуло меня. Глухая ночь навсегда воцарилась в моей душе. Я готовилась к смерти. Дни тянулись за днями в моей сумрачной темнице. Ничего не радовало меня. Ничего не оживляло мою душу. Я только думала о Филиппе, и ждала его. Я верила, что рано или поздно он должен прийти.
А пока, в наш город пришла настоящая тропическая жара. День и ночь на улицах города не умолкали голоса птиц. Я могла их только слушать. Как мне хотелось их увидеть!
Однажды днем, в непомерно жаркую пору, я сидела в своей комнате. Все оставили меня. Дядя Мартин практически не приходил. — Он потерял ко мне интерес. До меня доходили слухи, что он получил деньги от Пьера Робийяра за то, что Филипп якобы обесчестил меня. Но мне была безразлична эта его очередная подлость. Я верила, что Филипп по-прежнему любит меня, как в те несколько дней, и придет ко мне. Однажды днем я услышала чьи-то шаги по лестнице, и встрепенулась. Эти шаги были осторожные: они принадлежали незнакомому человеку. Свои так входить не могли. Это был кто-то иной.
Я сразу подумала: Филипп. Надо было остановиться и унять дрожь, которая охватила меня. Я застыла.
Шаги поднимались наверх.
Я пыталась думать о чем-то другом: но это мог быть только Филипп. Сердце забилось. Мне казалось, что невозможно, чтобы я жила.
Я замерла.
Шаги слышались все ближе. Во мне что-то происходило.
Я чувствовала, как силы оставляют меня. Голова закружилась. Стало совсем плохо. Хоть бы кто пришел на помощь!
И никто не приходит.
О, Господи, надо что-то предпринять.
Где-то у меня стоит вода? Я не могу найти столик. Поводила руками вокруг. Ничего не нашла. О, Господи, задыхаюсь.
Сейчас сердце не выдержит. О-ох, плохо, плохо.
Затуманилось в глазах. Но я ничего не вижу… Чего же в них туманится.
Надо собраться с силами. Шаги приближаются. Вот кто-то скрипит половицами на последнем пролете. Господи, так ведь не бывае-е-ет!!!
Шаги еще ближе. Совсем немного и я его увижу. Со мной стало происходить что-то совсем нехорошее. Платок из рук куда-то выпал. И что делать?
Я слышу чье-то дыхание. Надо позвать хоть кого-то на помощь. Мое сердце не выдержит. К окну, к окну.
Глоток свежего воздуха! Это слишком страшно задохнуться в такой миг!
А воздуху все меньше. Не проходит в легкие.
— Помогите!
Тишина.
— Помогите!
Я сама слышу свой голос откуда-то со стороны. Никого нет. О, люди!
Коричневая тумба преградила мне дорогу. Тумба же всегда была острая. Почему она сейчас коричневая?
Я — галлюцинирую. Как тогда с опиумом. Помогите быстрее, быстрее, увольте меня от ожидания!
Кто же так медленно поднимется? Я не могу крикнуть, чтобы позвать своего Филиппа. Я только чувствую — это ОН!
Господи, пытаюсь прорваться к двери, чтобы приотворить ее и крикнуть в коридор: "Филипп, на помощь!" — и ничего не получается.
А стул все-таки коричневый. Я о него больно стукаюсь.
Боль — это из прошлой жизни, — это понятно. Коричневый цвет — это непонятно! Я не могу его видеть. Коричневый цвет — это страшно. В глазах нестерпимо жжет. Кажется, я их совсем лишусь. Комнату застилает коричневый свет. Я галлюцинирую. А за дверью стоит Филипп, чего-то ждет.
Я не могу его видеть.
Я не должна его видеть.
Что со мной происходит? Все кругом в коричневом свете. Я вижу комнату, в которой провела столько времени.
Я вижу предметы… Я не хочу потерять в этот миг своего Филиппа. Я не хочу сейчас галлюцинировать. Пусть я останусь слепая, но моя голова должна остаться ясной!
Все, скрипит дверь.
Я кричу изо всех сил:
— Филипп!
И сама не слышу своего голоса. Видно мне заклеили рот.
Кто-то входит в дверь.
Я — в галлюцинации, потому что вижу молодое прекрасное лицо Филиппа.
— Филипп, Филипп, — кричу я, и мой волшебный человек бежит ко мне. Я знала, что дождусь его. Я знала это. Но причем же здесь галлюцинация. Я не должна находиться в плену своих химер в такой миг. Не должна! Помогите мне, я хочу ощупать своего Филиппа.
Но это не возможно, потому что я умираю. Это смерть пришла за мной. Я все вижу. А так не бывает. Я вижу все, как раньше. Отчетливо и реально.
Я вижу все в мельчайших подробностях и прежде всего лицо своего Филиппа. Это он!
О-о, кажется, я победила всех. Я победила смерть. Я умерла, потому что я вижу: но я дышу, значит я — в раю или… в аду.
Но и там я вижу!
Филипп бросается ко мне, и что-то говорит, а я — не слышу что.
Я вижу только его губы, к которым прижимаюсь, и целую его и целую его, и по щекам моим текут слезы, потому что я чувствую, что жизнь продолжается.
И это осязание самое правдивое.
Это мой Филипп! Я прозрела. Вы слышите — я прозрела! Вам теперь не отнять у меня ни моего Филиппа, ни мое зрение! Я победила. О, Господи! Я не в раю, или в аду. Я — в жизни. За что ты мне это сделал? Я благодарю тебя! Это было слишком хорошее мгновение для нас.

И тут что-то обожгло его глаза. И он не сразу понял, что один из них вытекает. Макинтош оглянулся в ужасе, злой и опасный, как бешенный пес. Он был готов рвать на куски любого. Перед ним на коне сидел Батлер.
Возмездие
Напротив Макинтоша на коне сидел Батлер. Одна его рука была на перевязи. Он ничего не говорил. В здоровой руке он держал огромный бычий хлыст, которым крестьяне на пашнях погоняют волов. Тремя ударами такого хлыста можно распороть человека до внутренних органов, насмерть.
В воздухе повисла тишина.
Узкая улочка, окруженная двухэтажными хибарками. Из печных труб домишек перестал струиться дым. Столпившиеся обыватели подумали, что это сцена из Страшного суда. Два ангела смерти стоят друг напротив друга.
Батлер молчал. Он давал осознать Макинтошу положение дел. Рука Макинтоша потянулась к пистолету. Хлыст в руке Батлера взвился быстрее. Как змея, метнулся к Макинтошу и обвился вокруг запястья капитана. Макинтош закричал.
Ему стало нестерпимо больно, его руку вырывали с корнем, вытягивали из плеча, и капитан упал с коня.
Лицо Батлера напоминало маску — белое, и в глазах не огонь — пламя; даже не пламя — месть.
Он дернул хлыст и тот сполз с запястья Макинтоша, которое оказалась разодрано до кости. Бравый капитан попробовал тут же вскочить на ноги.
Батлер пнул его в грудь сапогом и капитан упал снова, из горла его раздалось глухое рычание, он вскочил и кинулся опять на Батлера, пробуя ухватить его за сапог. Батлер успел поднять своего жеребца на дыбы и Макинтош с размаху налетел на копыта коня грудью, как на барьер — и упал. Изо рта у него потекла струйка крови.
Батлер спрыгнул с коня и методично, как метроном, начал сечь по лицу, по плечам Макинтоша, который посмотрел в глаза Батлера — и впервые понял, что умеет бояться.
— Батлер, — прошептал он, — я тебе мстил за старое. Я тебя не убивал — ты меня первый опозорил. Я тебе отомстил, Батлер. Мы квиты. Отпусти меня, Батлер.
Это было зря: просить пощады у Батлера. Ведь у огня пощады не просят.
Он был человеком, пока хлестал Макинтоша, а когда тот запросил пощады — стал безразличным как пожар в степи, что не знает, кого он жжет: деревья или землю.
Но тем не менее он прекратил сечь капитана и сказал:
— Хорошо. — Губы его искривились в улыбке, — Сейчас мы поедем к площади "В честь основания нашего города".
В Саванне так называлась глиняная пыльная площадка в центре города.
— И там ты это повторишь, а потом публично попросишь у меня прощения.
— Батлер, Батлер! За что просить прощения? Я тебе мстил! Я имел право! Я капитан — по праву в этом городе.
Батлер одной рукой поднял с земли Макинтоша, а притянул его к себе: за уши, поближе, к самому лицу. Макинтош замолк. Он еще ни разу не замолкал, если начинал орать, а сегодня его этому научили.
Притихшая толпа смотрела и в ужасе молчала. Батлер тихо-тихо сказал, но это все расслышали: — Помолчи, а-а?
И Макинтош согласно кивнул головой.
А Батлер достал острый тесак и смахнул кончик носа Макинтоша. Лицо капитана окрасилось кровью! Все!
— Если ты не будешь просить у меня прощения, я буду тебя резать дальше, — спокойно проговорил Батлер.
У Макинтоша наступил шок. Батлер достал виски, и прижег нос капитана.
— Обычно я это делаю с мочками ушей, — шепотом проговорил Батлер, — но ради тебя я пошел на новацию. Ты ведь тоже любишь это мудрое французское слово: "новация".
Батлер толкнул перед собой Макинтоша, вскочил на коня. Макинтоша никто не держал, и прежде чем капитан что-то смог понять Батлер наотмашь — по его спине — хлыстом, и скомандовал.
— Вперед! Вперед! И только сверни в сторону, нет, ты только сверни в сторону! В ту же секунду ты — не капитан, ты — дерьмо! Бывшее Макинтош, как напишут на могиле.
Они выбрались на центральную улицу города. Батлер гнал плетью Макинтоша перед собой, а когда капитан от боли начал выть, крикнул ему:
— Теперь похвастайся своим согражданам, как ты мне клеймо выжигал!
И Батлер, как полоумный, захохотал во все горло.
Кричал и хохотал!
Случайные прохожие не просто останавливались. Они немели.
И так эти двое добрались до площади, на которой стоял банк Харвея, салун Красотки Уотлинг, дом судьи, и два общественных туалета.
Батлер загнал Макинтоша на деревянную трибуну — с нее выступали ораторы на всяческих торжествах — Батлер заорал:
— Я хотел, чтобы ты сказал всем, здесь присутствующим, какой страшный грех я совершил, и как ты отмстил мне за него, справедливо отомстил!
У Макинтоша еще продолжается шок, он покорно залез на трибуну и начал орать, о том, как Батлер над ним — представителем власти, издевался и как его обманывал. Это распалило Макинтоша, буквально довело до кипения, он вошел в раж, брызгал слюной, а Батлер с дьявольским хохотом спрашивал его:
— А как ты ему отплатил?
Макинтош не понял, кто это сказал: от солнца и от боли он ничего не увидел, начал надувать грудь, и брызгая слюной проорал о том, как заставил ковбоя Пита засунуть колючку под хвост жеребца Батлера и тот взвился на дыбы и сбросил Батлера оземь, а Макинтош поднял его — бесчувственного — и повез за город, и там: выжег ему подковой на плече клеймо!
Батлер хохотал все громче и громче, а Макинтош не видел — кто хохотал, и думал, что это толпа, которая собиралась на площади, одобрила его действия. А дальше, как будто время остановилось.
Все молчат и опускают глаза в землю. И самое главное: это слушает судья, из окна своей конторы на первом этаже — и ему становится не по себе, и он жутко потеет хотя на улице пасмурно и небо в тучах.
Судья боится вмешаться, хотя это хочется каждому сердобольному сердцу. Все смотрят на Макинтоша, а на Батлера — боятся.
Чарльз рвет на себе рубашку, и подъезжая к Макинтошу кричит ему:
— А узнаешь, ты это! — и показывает свое плечо.
Макинтош очнувшись ревет:
— Ты — Батлер!!!
Батлер вкладывает в руку Макинтошу свой пистолет и говорит:
— Так стрельни же в мишень величиной с подкову, Макинтош. Хорошая мишень! Ты убьешь своего врага.
И Макинтош берет в руки пистолет и Батлер ему кричит:
— Ты только дай мне отъехать подальше. И поворачивается к нему спиной.
В это время Макинтош быстро вскидывает руку, но прежде чем, он успевает еще ее поднять, Батлер резко оборачивается и из пистолета, который висел у него на луке седла, всаживает пулю точно в лоб Макинтошу.
И Макинтош как красивый петух с ярмарки, в ярко синем мундире, чернеющем от крови, медленно оседает на помост.
Батлер хохочет: пока он оседает, а потом резко обрывает собственный смех и медленно переводя глаза с человека на человека, осматривает каждого, кто стоит на площади.
В наступившей тишине он произносит такие слова:
— Я запомнил каждого, кто здесь стоит.
Я знаю, — что здесь было. И я знаю, что сегодня же вы начнете перевирать это, рассказывая своим уродам, каковые вы сами и есть, все что здесь было. И я говорю: каждому из присутствующих, кого знаю и кого нет: если я хоть раз услышу слово неправды об этом дне, я буду находить того, кто это сказал и поступать с ним так, как поступил только что с тем, кого вы видите на песке. И могу вам внушить — ЭТО, — то что лежит, — никогда не было че-ло-ве-ком!
И так же, что касается клейма. С сегодняшнего дня эта тема исчерпана. И если я хоть раз — услышу в этом городе слово о клейме — я буду поступать с тем, кто его скажет так, как поступил с тем, кто лежит здесь на песке.
Вы поняли!!! — орет Батлер толпе.
И та опускает глаза.
— Я не слышу, — еще страшнее орет Батлер.
— Вы, по-ня-ли?
— Я спрашиваю каж-до-го!
И тогда начинают: первые — дамочки, а потом — их мужья: они робкими и козлиными голосами выдавливают из себя писклявое: "Да…да".
И скоро блеянье овец виснет над площадью; а Батлер находит взглядом в окне кабинета судью и кричит ему:
— Эй, судья! — Тот тоже бледнеет и хочет сесть на плетенное кресло, стоящее в глубине его кабинета: но отойти от окна ему не позволяет честь. А Батлер орет ему:
— Была ли здесь перед вами экзекуция? Судья?
— Нет, — еле-еле пищит судья.
— Я не слышу, — орет Батлер. — Скажите так, чтобы слышали все.
— НЕТ…Т! — говорит чуть громче судья.
— Не слышу, — орет Батлер в исступлении.
И тогда судья выгибается из окна своего знаменитого кабинета на первом этаже, с плетенной мебелью и орет во все горло:
— НЕ-ЕТ!!! Здесь ничего не происходило! Никакого преступления. Нормальная дуэль. Вы — не совершили ничего дурного. Вы — просто вырвали, — судье не хватает воздуху — сорняк.
И на этих словах он с шумом захлопывает свое окно и прячется в глубину кабинета.
— Браво, Эрни! — орет Батлер. — Я — восхищен вашим умом. Вы действительно один из самых умных джентльменов нашего города!
И Батлер, хохоча, направляет свою Гнедую на толпу.
И та — расступается перед Батлером. И Батлер исчезает в облаке пыли. Он едет домой. Он исполнил первую часть плана.
Тайна
Вечером того дня Филипп явился на три часа раньше обещанного срока. Он был в восхищении.
— Мистер Чарльз, — заорал он с порога! — в его голосе не было и следа покровительности. — Мистер Чарльз! — Я видел все из окна. Я видел как вы разделали этого Макинтоша!
Батлер вышел и улыбка сползла с лица Филиппа.
— Вы разве этому не рады?
— Рад, почему же. — Чарльз Батлер улыбнулся, но глаза его остались холодными и безжизненными, как бывало с ним иногда в хмелю.
— Так с чем же ты меня поздравляешь?
— С тем, как вы… под орех Макинтоша, — Филипп уже не был уверен, что сказал то, что надо.
— Послушай, парень, — голос у Батлера был жесткий, — я, между прочим, обращался на площади ко всем. Ко всем-всем. И просил запомнить — всех: никто не должен говорить про то, что видел на площади. — Чтобы не нагромождать лжи. И ты тоже!
Улыбка окончательно исчезла с лица Филиппа. Он не рад был уже тому, что пришел. С каждой секундой слова Батлера все больше раздражали его. Но он испугался Батлера и как не мог уйти, так же не мог сказать, что хотел.
— Садись, — Батлер стал откровенно груб со своим питомцем. — Садись, — и почти затолкнул Филиппа в кресло. — Будем пить и веселиться.
Филиппу было не до смеха.
Он заложил за ворот салфетку. Еда не лезла в рот. Но под взглядом Батлера приходилось пережевывать пищу.
— Ты прав, что уезжаешь от меня. Ни к чему нам сидеть вместе, под одной крышей — у нас с тобой разные интересы.
Филипп попробовал напомнить об их желании похитить Эллин.
Батлер никак не отреагировал на прошлое: он был холоден и отчужден.
— Мистер Чарльз, — Филипп хотел рассмешить его и рассказал анекдот, который слышал как — то в салуне от случайного охотника.
Батлер без улыбки жевал кусок мяса. Бокалы с виски он опорожнял один за другим. Казалось, что он действительно решил всерьез напиться. Филипп не помнил, чтобы Батлер когда-нибудь пил.
Столько!
— Ты знаешь, — неожиданно сказал Батлер, — я решил порвать со своей старой жизнью обманщика и лжеца.
Было видно, что Батлер хочет сказать что-то чрезвычайно важное.
— Ты как-то сказал, Филипп: "Нам всем надо по-новому обустраиваться". Помнишь, я говорил, что мы сами не понимаем своих желаний — они скрыты. Так вот, сегодня я хочу, чтобы жил хорошо прежде всего я, а на тебя — мне наплевать! Ты понимаешь — наплевать! Вот так-то.
— О чем вы? — побледнев спросил Филипп.
— Я — ни о чем, я — о деле. Ты — прав, надо презирать людей и никогда не относиться к ним хорошо.
— Я никогда так не говорил!
Батлер не хотел дать ему понять, что тот Филипп, который сидел рядом с ним, уже не тот, которого знал Батлер. Новый Филипп обидел его до глубины души. Чарльз перевел разговор в старое русло.
— Я займусь, наконец — то, делом и может быть стану магнатом — железнодорожным, — сказал Батлер.
Филиппу стало неуютно от такого маскарадного общения. Он ждал возможности уйти, Батлер злил его сознательно, и в сердце юноши родилась на него злоба.
— Как же конкретно вы это будете осуществлять?
— Так я тебе и сказал! Ты же мой конкурент, куреныш общипанный. — Батлер во все горло расхохотался над Филиппом. Он смотрел на него и было видно, как он ненавидел нового Филиппа. — А помнишь, как твой любимый мистер Дядя тебя за шиворот и — вон! Выставил на улицу, в дурацком виде, и как раз Харвей приехал. Хо-хо-хо!
— Мы условились, что эта тема будет закрыта.
— Будет, будет, — Батлер шептал — шептал и вдруг взял Филиппа за грудки и притянул к себе. Филипп в страхе стал вырываться. — Дай-ка посмотрю, что за прыщи на твоей морде вскочили.
— Какие прыщи? — Филипп в испуге ощупал свое лицо.
— Да вот, я вижу, — озабоченно пробормотал Батлер и стиснул ворот Филиппа так, что ему стало нечем дышать.
— Не нравится? — сквозь зубы процедил Батлер.
Гость был не рад, что пришел.
— Я подумал: зачем я с тобой нянчусь? Ты бы со мной не стал столько возиться. Так, молокосос?
Этого Филипп стерпеть не мог. Он резко вскочил и оттолкнул руку Чарльза Батлера.
— Я ухожу, мистер Батлер!
Глаза Батлера округлились. — Я тебя чем-нибудь обидел? Филипп! Я — не хотел. Ты же знаешь: у меня были трудности, а впереди — большие дела.
— Какие большие дела? — Филипп ждал повода встать и уйти. Его трясло.
— Да вот, собираюсь покупать землю в Лавергельском каньоне.
— В Лавергельском каньоне земля неплодородная, — зло сказал Филипп.
Батлер продолжал над ним насмехается. Юноша собирался прощаться;
— Ты как всегда прав, — пьяно пробормотал Батлер. — Но это злаки не растут, а металл — очень хорошо растет.
Пьяный бред Батлера Филиппу был не нужен.
— А следом за Лавергельским каньоном — Перизитское ущелье. Я бы его тоже купил — но на него у меня нет денег.
— Там всегда была природная свалка. Стервятники вьют там свои гнезда, а золотоискатели убивают друг друга. — Филипп в гневе обращал внимание на невозможность затеи Батлера.
— Да, но Центральная Нью-Йоркская железнодорожная компания намерена проложить там железную дорогу, об этом мне сказали друзья из близкого к компании круга. Я куплю те земли, и компании придется выкупать их у меня за очень большие деньги. Очень.
Батлер пьяно хихикнул.
Филипп замер. То, что он принимал за идиотизм, вдруг оказалось верхом сметливости. Батлер, казалось, впервые в жизни — не шутил.
Юноша обратился в слух. То, что бормотал Батлер — не было похоже на пьяную ложь. Похоже, впервые кто-то слышал о грядущих планах Батлера.
Вот оно, золотое зерно, ради которого стоило приходить к пьяному хаму.
"И он называет себя джентльменом?! Скажи еще что-нибудь, простофиля!" В душе Филиппа не осталось и следа былой привязанности. И он не знает, что Батлер в ней уже не нуждался.
— Железная дорога? — переспросил Филипп — Когда ее начнут строить?
Батлер замычал: — Ты, парень, смотри! "Железная дорога, железная дорога"… Это тайна. Большая губернаторская тайна. Ты меня понял?
Но послушай: если бы я мог купить Перизитское ущелье — а оно главное на этом участке пути, я бы мог заломить компании сумму в несколько десятков тысяч, или даже — стать совладельцем железнодорожной компании. В год — это чистый миллион прибыли.
Но пока я могу купить только Лавергельский каньон. Хотя это тоже солидно. А может быть, если соберу денег, то через месяц и Перизитское ущелье куплю.
Филипп стал похож на гончую, взявшую след.
— Мистер Батлер, значит у вас нет денег на покупку двух участков земли?
— Нет.
— Жаль. А вы уверены, что компания купит у вас земли.
— Конечно, купит. Существует одно маленькое условие: земля, не должна оставаться пустой. В противном случае она слишком дешево стоит. Она должна осваиваться. Ее стоимость возрастает неимоверно, и в зависимости от грандиозности проекта — определяется стоимость выкупной акции. Ты понимаешь, куреныш, сколько миллионов я бы мог получить, если бы у меня было два ущелья?
За эту фантастическую информацию, Филипп был готов стерпеть любые оскорбления. Но он запомнил все позорящие слова и — потом отомстит. Недолго ждать. Пусть только пьяная скотина поболтает. Прав был дядя Робийяр: с Батлерами нельзя дружить.
Мистера Чарльза одолела пьяная икота.
Филипп торопился выспросить.
— А что вы собираетесь делать в Лавергельском ущелье?
— Я буду срочно возводить там предприятие по переработке не-важно-чего. Красивое название? Если хочешь — будешь в нем управляющим. Я тебе дам красивую должность. Главный специалист по производству глупых слов. Это очень большая должность? — Батлер сморщился от смеха как запеченное яблоко. — Ты не представляешь даже, как это важно — производить пустые слова — о чести, о морали, о святости. Ты — идеальный управляющий на мою фабрику.
Батлер вдохновился. — Я изображу для комиссии серьезные работы на новой земле. Уже завтра туда повезут рабов и машины. Я буду превращать Лавергельский каньон в увеселительный парк. Представляешь, какой-нибудь путешественник придет на мои земли, а там на него нападут "апачи". Он им закричит в немом изумлении: "Джентльмены, остановитесь! Я проходил в колледже, что вас уничтожили двадцать лет назад под чистую!" А индейцы ему: пых-пых резиновыми стрелами промеж лопаток и в крик: "Нет-нет! Усилиями Чарльза Батлера, эсквайра, мы — вновь на свободе!" Здорово получается, а-а?
Батлер остановился. Филипп понял, что судьба отдала ему в руки шанс разбогатеть. С пьяным Батлером, который этот шанс упустил, оставаться больше не имело смысла;
Юный компаньон произнес заготовленную фразу:
— Мистер Чарльз, меня ждут сегодня на ужин в одном очень приличном доме, мне надо туда идти. Спасибо за угощение!
— Ты же сказал, что весь вечер оставляешь для меня, — напевно проговорил Батлер. — Я приготовил для нас самый лучший гавайский ром. Я ведь к тебе при-вя-зан! Останься!
Батлер говорил это искренне. Филипп понял, что может отыграться. Лицо его исказила мстительная гримаса.
— Да, говорил. — Он наслаждался тем, что Батлер расстроен. — Но сейчас мне понятно, что нечего у вас больше засиживаться. Я же сказал: меня ждут приличные люди.
Глаза Батлера сверкнули:
— Ах, — приличные. — Огонь в глазах вспыхнул еще сильнее и погас. — Тогда конечно, иди. Я бы мог тебе рассказать про каньон. Ах, какую бы фабрику по производству грез мы бы с тобой устроили, Филипп!
— Ну дай, я тебя поцелую. На прощание! — сказал Батлер, с трудом перегибаясь через стол, — усилие физическое соответствовало усилию душевному — и разойдемся как два мустанга в степи.
Между ним и Филиппом стояла тарелка с маисовым отваром — очень горячим. Батлер задел грудью тарелку и опрокинул ее на колени Филиппу.
Мистер "компаньон" заорал: "Больно! Горячо!" И буквально выскочил из-за стола.
— Что вы наделали! Мой костюм! У меня будет ожог!
— Да, будет, — согласился Батлер. — Довольно сильный.
— Чему вы радуетесь, мне надо срочно менять костюм!
— Надо.
— Так дайте же мне что-нибудь!
— Нет!
— Как?! — опешил Филипп. — Вы специально для меня покупали костюмы — чуть ли не с десяток, пока я жил у вас.
— Никогда этого не было, — убежденно возразил Батлер. — Пойди, проверь.
Батлер демонстративно, как свою душу, распахнул перед Филиппом дверцы кухонного шкафа, в котором стояли одни тарелки.
Филипп ошарашено оглядел пустые внутренности шкафа.
В душе Батлера больше не было неясности к Филиппу.
— Видишь — нету. Прими мои соболезнования, — церемонно сказал Батлер.
Филипп чуть не плакал. Он не хотел уходить побежденным.
— Если бы я знал, что вы так напьетесь, я бы никогда не пришел к вам.
— А если бы я знал, что ты такой свинья, — сказал Батлер, — я бы никогда не пригласил тебя.
Батлер сказал это серьезно. Филипп оторопел.
Чтобы парень не задирался, Батлер изобразил жесточайший алкогольный ураган в своем мозгу. Зашатался, чуть не упал на Филиппа.
— Все! Иди! Тебя ждут!
— В таком костюме меня нигде не ждут.
— Настоящие друзья ждут в любом костюме. Разве ты забыл, в каком виде прибегал ко мне?
Филипп почувствовал в интонациях Батлера, где-то на самом дне горькие нотки сарказма. Ему на секунду стало стыдно, он попытался прислушаться к своей душе. Но буквально на секунду. Он должен был Батлеру крупную сумму денег и пора было выбираться из-под его власти и влияния.
— Все, я пошел.
— Мокрый через весь город?
— Да!
— Жаль, что не идет дождь.
— Почему?
— Тогда не было бы заметно, что у тебя мокрые брюки. Ха-ха! Кумушки могут подумать, что ты впал в детство. На следующий день в нашем "Саванна кроникер" появилось бы сообщение "Филипп Робийяр впал в детство — спешите видеть". — Батлер говорил абсолютно серьезно.
Филиппа трясло. Он не мог понять: от злости или от горя.
— Я ухожу, — сказал он решительно, — думаю здесь больше не появляться.
— Да? — Батлер резко развернулся в его сторону, — А деньги? Ты должен мне очень крупную сумму денег! Не забудь пожалуйста, что когда-нибудь я предъявлю векселя к оплате и не буду ждать отсрочек! — Глаза Батлера были тупы и пьяны.
Дверцы пустого шкафа захлопнулись.
— Ты даже не представляешь, как скоро я с тобой рассчитаюсь. Твоими собственными же идеями и процентами с них, — проскрежетал Филипп совсем тихо. Громко он ничего не ответил и вышел.
"Компаньон"
На следующий день жители Саванны с изумлением узнали, что в Лавергельском ущелье Батлер собирается строить увеселительные заведения. Салуны, карусели, заповедные зоны, чтобы создать иллюзию минувших десятилетий. Эпоху освоения земель штата пионерами-охотниками и так далее. Город насупился. Детям это понравилось, взрослые ждали подвоха. К ущелью потянулись повозки с людьми. На всех углах города обсуждали планы Батлера и реальность строительства.
В то же самое время пополз другой слушок. Почти конфиденциальный, подпольный — о том, что Центральная Нью-Йоркская железнодорожная компания собирается строить огромную железнодорожную ветку через все штаты, с Юга на Север. Для этого выделяются огромные деньги, и ветка пройдет где-то поблизости от Саванны. Подробности не известны, все — очень страшная тайна.
Третий слух был опять про Батлера. Специалисты выражали сомнение в успехе его дела. Что карусели будут построены, в этом никто не сомневался, а вот, что туда будут ездить на отдых горожане… — в этом сомневались очень многие. Место было удалено от города, неудобное; и пользовалось дурной славой. Все подсчитывали, какой убыток Батлеру принесет строительство ненужных каруселей и салунов. "Даже пьяницы туда ходить не будут", — грешили городские пьяницы.
Параллельно со всеми этими событиями городского масштаба развивались другие — чисто личного характера. Дело было так.