ПЕРВАЯ СЕРИЯ
Пролог
Районный отдел милиции города Прятинска. Поздний вечер. За столом дежурный, который, покуривая, смотрит телевизор, стоящий в углу. Часть помещения отгорожена решеткой — &то местный вытрезвитель и спецприемник. Сейчас там находятся несколько оборванного вида граждан в разной степени опьянения. Правда, один — ему за сорок, он невысокий, худощавый, в линялых джинсах, кедах и застиранной футболке — трезв. Зовут его Витя, он сидит на топчане и лениво поглядывает через решетку на экран.
— Начальник! —- тряся решетку, орет в это время один из. задержанных, наиболее грязный, пьяный и агрессивный — Отпусти! Чего повязал? Чего я сделал, ну?
— Заткнись! — рявкает «начальник», для убедительности приподнявшись со стула. — Харю сверну!
— Ну хоть закурить дай! Дай закурить! Дай!
Милиционер, подойдя к решетке, протягивает пьянице папиросу, чиркает зажигалкой...
— Начинаем передачу «Легенды российского спорта», — объявляет диктор. — Сначала посмотрите кадры, снятые семнадцать лет назад...
На экране — московская улица того времени. Среди оживленной толпы идет невысокого роста паренек.
— Посмотрите на этого молодого человека в плаще и кепке! — говорит диктор. — Не правда ли — самый обычный, ничем не примечательный паренек, каких тысячи можно встретить на московских улицах? А между тем это восьмикратный чемпион мира по дзюдо, двукратный олимпийский чемпион, пятикратный победитель первенства воздушно-десантных войск страны по рукопашному бою, почетный доктор Токийской академии восточных единоборств, почетный участник и победитель закрытого специального чемпионата «Телохранитель» для бойцов-профессио-налов Соединенных Штатов Америки, кавалер ордена "Желтый дракон" всемирной ассоциации карате-до, заслуженный мастер спорта СССР! Вот что это за паренек! Его зовут Виктор Селезнев, и наша сегодняшняя передача посвящается ему...
Витя, чуть подавшись вперед, смотрит на экран. Почти сразу становится понятно: олимпийский чемпион семнадцатилетней давности и бродяга в линялых джинсах — один и тот же человек.
— Вот некоторые этапы спортивной карьеры Виктора, — продолжает диктор.
...Поединок дзюдоистов, в котором Витя побеждает эффектным броском.
...Награждение. Витя на пьедестале почета наклоняется, председатель Олимпийского комитета надевает ему на шею медаль. Неистовствуют зрители, до отказа заполнившие трибуны.
Кремле Л.И. Брежнев вручает Вите орден Ленина.
...Тренировка. Витя со штангой на плечах прыгает на корточках по залу.
...Встреча с молодежью. Малыш, одетый в кимоно, бросает Витю через голову. Витя от «могучего* броска отлетает в другой конец зала, ударяется о стенку, отскакивает от нее, падает — мальчишки в восторге.
...Тренировка. Витя В насквозь мокром от пота кимоно проводит серию молниеносных бросков, работая с тремя партнерами едва ли не одновременно.
...Витя на ткацкой — или какой-то в этом роде — фабрике. Он, смущенно улыбаясь, идет по цеху, окруженный восторженной толпой женщин всех возрастов и объемов.
...Снова поединок дзюдоистов, тяжелый и упорный.
Во время передачи в дежурную часть входит майор — начальник отдела.
— Товарищ майор! — вскочив, рапортует дежурный. — За время моего...
— Вольно! — командует майор. — А эти что? — Он кивает на сидящих и лежащих за решеткой.
— Без паспорта! Задержаны при проверке документов! Для выяснения личностей!
— В розыске никого из них? Смотрел по приметам?
— Нет, не подходят...
— Ну так и гони их в шею! Какие там у них личности... бомжи и бомжи...
— Есть, товарищ майор!
Дежурный подходит к рещетке,открывает ее, жестом показывает: «Выметайтесь»!
Бродяги один за другим выползают из камеры.
— А это что — Селезнев? — Майор видит на экране героя передачи. — Ох ты! Вот гениальный был тип! Таких сейчас нет! Жаль, не выступает...
Майор прилипает к экрану.
— Вещи не забудь! — говорит в это время Вите дежурный, показывая на стоящую в углу гитару и старенький рюкзак. Витя, кивнув, надевает рюкзак, берет гитару, выходит...
Оказавшись на улице, оглядывается — в окне виден телевизор, на экране молодой Витя дает интервью. Посмотрев на самого себя и усмехнувшись, Витя нынешний уходит в темноту.
Утро. Витя с рюкзаком и гитарой шагает по шоссе. Впереди виднеется городок. Наиболее заметен монастырь, расположенный на высоком берегу реки. На шоссе стоит большой щит с надписью «Зареченск». Витя, прочитав надпись, пожимает плечами.
— Зареченск так Зареченск! — говорит он сам себе и идет дальше.
...Витя сдает рюкзак и гитару в камеру хранения вокзала города Зареченска.
...Витя выходит на привокзальную площадь, на которой расположен местный рынок. Идет по рядам, подходит к двум рыночным бомжам, завязывает разговор...
Сверкает, переливаясь огнями, надпись «Цветущий май», сделанная из разноцветных лампочек. Она венчает собой огромную сцену, на которой разворачивается мощное кинофестивальное шоу — гремит оркестр, дрыгают шагами девицы, пляшут живые куклы.
— Итак! — продолжает ведущий — Первый российский фестиваль «Цветущий май» подходит к концу. Конечно, «Цветущий май» в конце сентября — это несколько странно, но я еще раз напомню, что наш фестиваль планировалось провести в мае, однако средства вовремя не поступили, а название всем нам очень нравилось: это ведь и знаменитая джазовая композиция легендарного Александра Цфасмана, и чудесное время года...В общем, всюду осень, а у нас — цветущий май! Оркестр!
Джаз начинает играть знаменитую мелодию.
— Сегодня произойдет то главное событие, которого все. мы ждали почти две недели, — компетентное жюри определило победителей, и сегодня их имена будут названы!
...Это киношоу показывают по маленькому переносному телевизору, который стоит в коммерческом ларьке. Ларек — один из десятков подобных ему — расположен на привокзальной площади Зареченска. Ларек торгует спиртными и неспиртными напитками, жевательной резинкой, сигаретами...
Сейчас он закрыт — трое мужиков, в том числе и Витя, разгружают фургон с товаром.
Они заносят ящики с водкой в подсобку.
Продавщица считает ящики, поглядывая.на экран. Видимо, кинодействие ей надоело, и она переключает телевизор на другую программу, где показывают клип с Майклом Джексоном.
Кругом, на площади — разнообразная жизнь. «Беспроигрышная лотерея, выигрыш — двадцать пять миллионов долларов, оплата на месте* — вопит продавец лотерейных билетов; орет музыка из ларька, заполненного аудиокассетами, рядом — выставка книг с душераздирающими картинками на обложках. Среди них заметна книга в глянцевом переплете с портретом автора — сурового бородатого человека в очках.
— Последний супербестселлер выдающегося мастера боевиков, триллеров и детективов Павла Филимонова «Внуки подземелья*, — выкрикивает продавец. — Последний супербестселлер...
Неподалеку жарят шашлыки, тут же небольшой рыночек — деревянные столы, за которыми торгуют «лица кавказской национальности*. Их товар — овощи, орехи, зелень, фрукты, в частности «груша сладкий вкусный апорт-раппорт*, как гласит рукописный плакатик...
Прямо посреди площади стоят несколько огромных трейлеров, груженных арбузами. Около каждого трейлера идет торговля.
Организовано все очень четко — один продавец стоит около арбузов, помогая покупателям выбрать и одновременно расхваливая товар, другой взвешивает и — по требованию — вырезает арбузную пирамидку на пробу, третий принимает деньги и отсчитывает сдачу, еще один подносит арбузы из кузова по мере их убывания. Таким образом, около каждого трейлера работают четыре человека — здоровые, молодые парни.
— Откуда арбузы, хозяин? — интересуется покупательница.
— Краснодарские! Самый сок! Бери, бабуля! Сутки гнали, чтобы ты арбузика нашего попробовала! Бери!
А около водочно-сигаретного ларька по-прежнему идет разгрузка.
...Кинопраздник продолжается.
На сцену выезжает украшенная цветами телега — ее везут три статиста с картонными лошадиными головами, надетыми на собственные. В телеге расположился цыганский ансамбль.
Всюду деньги, деньги, деньги,
Всюду деньги — господа!
А без денег жизнь плохая,
Не годится никуда!
— поют цыгане.
— Да, — подхватывает ведущий, — всюду деньги! А без денег жизнь, в том числе и жизнь нашего кино, действительно плохая и не годится никуда! Увы, государство не в состоянии обеспечить нормальное существование отечественного кинематографа!
Однако есть в нашей стране люди, которым небезразлична судьба российского кино. Люди, которые могут оказать нашему любимому искусству реальную помощь! Генеральный спонсор фестиваля, президент инвестиционной фирмы «Росинвест» — Галина Коновалова!
На сцену из первого ряда поднимается женщина лет сорока, довольно полная, коренастая, с короткой шеей и большими сильными руками. Она элегантно одета, на ней тщательно подобранные драгоценности, но все равно она производит впечатление принарядившейся рыночной торговки или продавщицы из пивного ларька.
...Этот телевизор работает в райотделе милиции. В кабинете начальника райотдела — полковник Скворцов и лейтенант милиции- Самошин. На столе полковника в глубокой тарелке лежит половина арбуза, нарезанная на дольки, а также корки и семечки. Полковник, доев кусок арбуза, вытирает рот платком.
— Зря ты! — говорит он. — Сладкий... хорош!..
Они закуривают, поглядывая на экран. По их расслабленным позам можно понять, что преступность в Зареченске то ли полностью уничтожена, то ли ушла в глубокое подполье...
— Мы преступников ловим, — нарушает молчание полковник, — воров и бандитов... а надо вот кого ловить! — заявляет он, тыкая пальцем в экран — там опять крупно показывают Коновалову.
— Почему? — улыбается лейтенант.
— Ты как маленький! — раздражается полковник. — Или прикидываешься? Генеральный спонсор! Откуда такие деньжищи? С неба? Чудес-то не бывает!
— Бывают, Сергей Алексеевич! В наше время — бывают!
— Это, пожалуй, верно! — еще больше раздражается полковник. — Времена нынче!.. Все как с ума посходили.
— Первоначальное накопление капитала! —- смеется лейтенант. — Кто сумел, ухватил, сообразил, туда-сюда крутанулся — тот впереди! А кто не успел — тот, извините, продолжает работать в райотделе милиции города Зареченска! Кстати — очень почетно, важно и на пользу людям!
— Иначе говоря, подобная дыра не для таких, как ты? Это хочешь сказать? Я давно замечаю... Так, нет?
— Если честно, то да! — Лейтенант, как бы извиняясь, разводит руками. — Сами понимаете... сейчас фантастические дела происходят, люди сумасшедшие карьеры делают, огромные состояния. — Он показывает на телевизор, имея в виду Коновалову. — Славу мировую! А я вроде не хуже других! Чего же мне — всю жизнь в Зареченске алкашей таскать и по рынку патрулировать?
— Боже упаси, — заявляет полковник в притворном ужасе. — Алкашами уж мы займемся, мы-то для этого на свет появились...
— Сергей Алексеевич!
— Ладно!.. А вот скажи —ты чего хочешь добиться? Уж если такой разговор у нас с тобой возник... Министром мечтаешь стать или генералом?
— На меня, когда я маленький был, собака однажды набросилась. У нас, во дворе, — помолчав, говорит лейтенант. —Здоровенный ротвейлер! Как я жив остался — сам удивляюсь... Мать услышала, что я ору, выбежала, тоже закричала, мужики какие-то вмешались, спасли. Вон — шрам остался. — Он, засучив рукав рубашки, показывает руку.
— Ну и что?
- — Хозяина собаки все просили, давно, еще до этого, не выпускать ее без намордника... И потом мать к нему опять ходила, а он ей сказал... ну, в общей,у послал и все... Соседи милицию вызвали — пришел, кстати говоря, наш любимый Гусев, протокол составил, оштрафовал хозяина на десять рублей... а пес так и продолжал по двору носиться, а все от него врассыпную. Вот тогда я и подумал: снять бы телефонную трубку, позвонить — и чтобы через пять минут подъехали, собаку бы эту — из автомата, а хозяина — мордой об асфальт, и не один раз, а пока я не скажу — «хватит»... А я, может быть, и вовсе не скажу. И чтобы всегда так было — если я сказал или позвонил — приехали, тут же и кого надо — мордой об асфальт или из автомата!..
Взглянув на полковника, лейтенант понимает, что наговорил лишнего.
— Да это я так — маленький был! — Он улыбается. — А попросту говоря — и по миру поездить хочется, и собственный домик заиметь, комнат эдак в тридцать, и девушки там, — он показывает на экран, — тоже вроде получше зареченских — почему нет? Почему это все кому-то, а не мне? Не прав?
— Может, и прав, — неохотно говорит полковник, глядя в сторону. — Ну и как же ты все это собираешься в жизнь воплощать?
— Не знаю пока... — Лейтенант перестает улыбаться. — Не знаю! Что и плохо! Время-то идет, Сергей Алексеевич! Идет, сволочь, и причем — в одну сторону! Оно идет, а я на месте стою! Вот сейчас, — он смотрит на часы, — половина пятого! Еще один день прошел — и ничего не случилось!..
— Зачем ты вообще в милиции пошел? Юридическое образование имеешь — так остался бы в Москве после университета, стал бы адвокатом, или в фирме юрисконсультом! И выгодно, и престижно... и спокойнее!
— Чтобы в Москве в фирме устроиться, надо связи иметь или деньги... а у меня — ни того, ни другого! Вот и пришлось вернуться в родной Зареченск...
— Ладно. Пока ты еще у нас — иди, задержанных проверь. Там каких-то бомжей натаскали — выясни, может, кто в розыске числится...
Лейтенант встает, выходит. Полковник смотрит ему вслед, вздохнув, закуривает новую папиросу.
Лейтенант заходит в дежурное помещение. Там, так же как и в прятинской милиции, часть комнаты отгорожена решеткой. За ней копошатся двое алкашей. За столом сидит дежурный, старшина Гусев, толстый, обрюзгший человек лет сорока пяти. Он читает газету и ест арбуз, чавкая и обливаясь соком.
— Арбузика не желаете, товарищ лейтенант? — Гусев показывает на лежащее рядом полосатое полушарие. — Краснодарский.
Лейтенант, с отвращением взглянув на облепленного и обсыпанного арбузными косточками Гусева, идет к своему кабинету.
— А откуда это у вас, товарищи начальники, арбузики появились? — начинает вдруг «выступать» один из бомжей. — Вымогательство это! Продавцов на рынке потрясли! Поборы. Получение взятки арбузом! У вас, гражданин начальник, коррупция расцвела пышным цветом!
— А ну заткнись! — кричит Гусев, едва не подавившись.— Тебе сейчас такая будет коррупция!..
— В розыске никто не числится? — спрашивает его лейтенант, кивая на бомжей.
— Никак нет! Проверил!
Лейтенант, кивнув, идет к себе в кабинет. За его спиной слышатся вопли: «Арбузники не успели приехать, на рынок выйти, уже вся милиция тут как тут!»
— Будешь орать — я тебя сейчас на пятнадцать суток... Подвергну административному аресту!
— Подвергнешь? А чем ты меня кормить будешь эти пятнадцать суток? Арбузом? У вас же фондов нет на содержание арестованных! Подвергнет он!..
— А ну заткнись! Кому сказано!
— Давай подвергай! И пойдешь по рынку на мою кормежку побираться!
Лейтенант у себя в кабинете сидит за столом, обхватив голову руками. На его лице — отчаяние. Через какое-то время он встает, достает из сейфа пистолет. Подойдя к висящему на стене зеркалу, смотрит на себя, подносящего пистолет к виску. Вздохнув: »Похоже, только и остается!» — отходит от зеркала, убирает пистолет в сейф. За дверью продолжаются, правда более лениво, препирательства бомжа и Гусева.
А на рынке Витя и двое его »коллег» продолжают разгрузку. Еще пара ходок с ящиками — и работа закончена.
Фургон отъезжает, продавщица выгоняет работников из подсобки и закрывается изнутри.
— К прилавку идите, там рассчитаемся! — ворчит она. — А то знаю я вас! Только отвернись — ящика как не бывало, а расплачиваться мне!
Троица, обогнув ларек, подходит к прилавку. Продавщица выдает каждому деньги.
— А бутылек, мамаша? — начинает канючить один из грузчиков, Коля.
— А покупай! — предлагает продавщица. — Чего желаешь?
— Совесть-то поимей! И так за гроши вкалывали, надрывались! Что мы — не отработаем! Кто тебе еще за эти копейки!..
— Ладно! — Продавщица выставляет на прилавок бутылку водки. — Не плачь только!
Коля, мгновенно замолчав, хватает бутылку. Кивком головы зовет за собой товарищей.
Арбузная торговля продолжается. Невдалеке проходит милиционер, наблюдающий за порядком. Он подходит к главному арбузнику, они жмут друг другу руки, что-то обсуждают — видно, что отношения налажены.
Около арбузных горок шныряют мальчишки — подростки лет по пятнадцать. Они явно намереваются украсть парочку арбузов, но пока это не очень получается.
Наконец один из мальчишек, встав за спиной продавца, ногой откатывает арбуз под кузов трейлера.
Там арбуз подхватывает другой паренек, передает дальше. Продавец поворачивается — мальчишка со скучающим видом смотрит в сторону...
Тем временем троица грузчиков расположилась на перевернутых ящиках за ларьком. Коля уже сбегал в соседний ларек, торгующий в розлив пепси-колой, взял три бумажных стаканчика, другой грузчик — Вова — в это время разложил на ящике пару соленых огурчиков, стрелку лука, несколько чесночин, а теперь нарезает хлеб перочинным ножом. Все эти припасы он достал из полиэтиленового пакета, который лежал около задней двери ларька рядом с ватником.
— Вот так с утречка пройдешься по рынку, — приговаривает он, — глядишь, и закусочка набежит... Не дадут пропасть друзья с Кавказа...
— Ну, поехали! — командует Коля. — Эй... как тебя... Витек, бери, пока не отняли!
Витя берет стаканчик, все трое чокаются, выпивают, хрустят огурчиками...
— А ты, Витек, откуда взялся? — спрашивает Коля, аппетитно чавкая. — Вроде я тебя не видел тут...
— А я так... — неопределенно ухмыляется Витя. — Хожу, брожу...
— Где ходишь?
— Ну... везде...
— Дело твое... Только это... — с нажимом говорит Коля — Мы вообще посторонних не берем, а тебе, видишь, заработать дали, чужому-пришлому, так что сам понимаешь... если еще подработать хочешь...
— Поделиться надо, друг, — подхватывает Вова. — А то, знаешь, кто не делится, тот и безо всего остаться может.. Давай отстегивай!..
— О чем речь! — Витя вытаскивает полученные за разгрузку деньги, дает Коле и Вове по бумажке.
— Во молодец! — Коля, подмигнув Вове, готовится налить еще водки.
— Я все! — Витя закрывает свой стакан ладонью.
— Обиделся, что ли? — ухмыляется Коля. — Новенький — отстегни, чего обиждуься!..
— Да нет, не обиделся... Я вообще, мужики, это дело не очень...
— Подшитый, что ли? — спрашивает Коля. — Да нет, — тут же сам соображает он, — ты же выпил только что...
— Вот так вот просто и не употребляешь? — поражается Вова.
Витя, усмехнувшись, качает головой — нет».
— Ну почему? — поправляет он себя. — По стаканчику или там бутылочку раздавить с хорошими людьми — отчего же...
— Иначе говоря, — делает вывод Вова, — как нормальные люди? Хочешь — пьешь, хочешь — не пьешь?
— Ну да... вроде бы...
— А чего же ты тогда, друг Витя, — спрашивает Коля, — извини, конечно... так вот живешь? По рынку болтаешься, халтуру ищешь... Может, освободился недавно, жилья нет? — соображает он.
Не сидел я. Это — нет!
— Чудеса! — задумывается Коля. — Ладно — мы, алкаши, пьянь подзаборная, чего там... Тебе уже к полтиннику небось?
— Сорок семь, — уточняет Витя. — Да вы не страдайте, мужики! У нас демократия: кто как хочет — тот так и живет! Я же не мешаю никому!
— Это-то да... Ну ладно! — Коля берется за стаканчик.
— Ах ты сволочь! — слышится крик на всю площадь.
Оглянувшись, мужики видят, что продавец арбузов схватил за ворот мальчишку, откатывавшего арбузы под трейлер.
-— Скотина! — орет продавец, изо всех сил тряся мальчика. — Только отвернешься, а он!.. Ворюга!
Он сильно, с разворота, бьет паренька по лицу. Тот отлетает в сторону и падает на второго продавца, который тоже хватает его.
— Ах ты погань! — Второй продавец ударом отшвыривает мальчишку к третьему.
Из-за трейлера выскакивают еще трое мальчишек — соучастники кражи.
— Пустите его! — кричат они. — Мы отдадим! Не бейте! Мы обратно все вернем!
— Вот они, вся банда! — орет один из арбузни-ков. — Погодите, голубчики!
Мальчишек окружают и начинают избивать. Они пытаются уворачиваться, кричат, просят пощады, но их крики только раззадоривают звереющих продавцов.
Витя встает с места.
— Круто мужики взяли! — говорит он.
— Ты-то не лезь, — останавливает его Коля. — Их смотри сколько! Разберутся!
Кое-кто из посетителей рынка пытается урезонить арбузников.
— Погодите, мужики! Так-то, зачем! Дети все-таки!..
Какой-то мужчина, пытавшийся вмешаться, тут же получает по физиономии, падает. Остальные, боясь встревать, ограничиваются словесными увещеваниями.
Избиение продолжается. В круг прорывается Витя. Что происходит дальше — не очень понятно, но один из продавцов неожиданно падает, двое других отлетают в разные стороны, образуется проход, и мальчишки успевают убежать, а ринувшийся в погоню парень вдруг, споткнувшись о Витину ногу, растягивается на земле.
— Все, ребята! Хватит! — неожиданно громко и с явным страхом в голосе кричит Витя. — Не надо, ребята!
— Ты что же, сволочь, лезешь! — Четверо мужиков, озверев от того, что мальчишки сбежали, надвигаются на Витю. — Смерти захотел? Гнида!
— Беги, дурак! Убьют! — кричат Вите из толпы. — Ноги делай!
— Помогите! — вопит Витя на весь рынок. — Убивают! Спасите!
При этом он не только не пытается убежать, а, напротив, явно ждет нападения.
Четверо молодых здоровых парней, каждый из которых выше Вити чуть не на голову и раза в два шире, с руганью бросаются на него.
И тут же один, хрипя, начинает корчиться от боли, другой с размаху влетает в арбузную горку, третий, промахнувшись, мощным ударом сбивает с ног четвертого...
Витя, казалось бы, почти ничего не делает — нет ни эффектных бросков, ни каратистских ударов с японскими воплями. Чуть убранная в сторону голова, слегка выставленный вперед локоть, почти незаметное касание противника то ребром ладони, то стопой, то затылком по носу — вот, похоже, и весь Витин арсенал.
При этом он не переставая кричит: «Помогите! Спасите! Убивают!» — и все в таком роде.
Привлеченные шумом драки, сбегаются парни-продавцы с соседних трейлеров — восемь человек, вооруженных монтировками. В толпе кто-то ахает — дело может кончиться убийством.
Рыночный милиционер — Гусев — энергично пробивается сквозь толпу, но, оказавшись около драки, останавливается — вмешиваться опасно.
Не двигаясь с места, он старательно свистит, кричит: «Разойдись!», «Прекратить!» Никто его, естественно, не слушает.
Парни с монтировками бросаются на Витю.
Но, несмотря на явное численное превосходство нападающих, ситуация не изменяется. Витя, продолжая время от времени сообщать, что его убивают, аккуратно «вырубает» арбузников.
Толпа — в том числе и Коля с Вовой — смотрит на все происходящее как на чудо.
Когда нападающие валяются на земле, пытаясь прийти в себя, милиционер решает вмешаться.
— Попрошу документы! — увидев, что драка прекратилась, кричит он Вите. — И пройдем со мной!
Может быть, впервые за всю драку в глазах Вити вспыхивает злоба.
— Милиция! — кричит он в толпу, повернувшись к милиционеру спиной. — Где милиция? Тут детей избивали — почему милиция не вмешалась?
Милиционер, пытаясь остановить Витю, хватает его за плечо.
— Меня бьют! Милицию позовите, граждане! — Выкрикнув это и по-прежнему не поворачиваясь, Витя взмахивает рукой. Гусев, как сноп, валится на землю.
Слышится вой сирены — на рынок въезжает ми-лиЦй'й.
Витя, перепрыгнув через валяющихся на земле ар-бузников, скрывается в толпе и исчезает.
К месту драки подъезжает фургон, из него выскакивают милиционеры и начинают одного за другим забрасывать арбузников внутрь.
— А куда эти убежали? Которые били? — спрашивает у толпящихся вокруг людей лейтенант Само-шин — старший в наряде. — Где они?
— Да какие «они»! Один он был! — восторженно кричат ему в ответ. — Один — и все!..
Лейтенант не верит, его обступают, начинают рассказывать, изображать, как было дело, кто-то, увлекшись, попадает соседу по физиономии...
Среди толпы стоят потерявшие дар речи Коля с Вовой.
— Да-а... — произносит наконец Коля. — Айда Витек... Непростой, видать, дядя... А я-то!.. Пугать его вздумал! «Отстегни, мол!» Он бы, чувствую, так отстегнул!..
Вова кивает — «все правильно».
Витя тем временем, попетляв по базару, оказывается на улице. Милицейские свистки все еще слышны, поэтому он, забежав во дворик, прячется за дровяным сарайчиком.
— Эй! — слышит он вдруг. — Эй, дядя? Это я, не бойся!
Витя выглядывает и видит того самого- паренька, который на рынке, стоя около арбузной горки, откатывал арбузы под трейлер. Пареньку лет шестнадцать, судя по пробивающимся усикам и пушку на подбородке, но рост и телосложение у него, как у десятилетнего. Под глазом у него «фонарь», губы разбиты.
— Здорово! —Паренек протягивает руку. — Я за тобой бежал... Слушай, спасибо тебе! Выручил. Если бы не ты — прибили бы, наверное!.. Спасибо!
— И прибьют когда-нибудь, — сердито замечает Витя, — если воровать не бросишь... Отцу бы твоему сказать, чтобы всыпал как следует!
— Нет! — смеется паренек. — Не получится! Нет у меня отца! И матери тоже нет! Детдомовские мы! А воровать... они же, сволота, перекупщики, сами эти арбузы за бесценок скупили, считай, отняли у хозяев!.. У них спереть — сам Бог велел!.. Слушай... а как тебя зовут?
— Виктор Николаевич.
— А меня — Вова. Капитонов Владимир Иванович... Слушай, дядя Витя, а где ты так драться научился? Это же... Ну, ты дал! Сколько их было-то? Человек десять, не меньше!.. А ты — раз, два! Ты боксер, что ли?
— Нет, — улыбается Витя, — я, знаешь, в шахматы, в шашки...
— Да ладно, — смеется Вова, — видел я твои шашки... Ну не хочешь — не говори... А зачем ты «спасите* орал? Для смеха, что ли?
— Ну почему? — Витя тоже смеется. — Чтобы спасли...
— Кого? Их от тебя?..
— Хотя бы...
— А ты вообще откуда? — спрашивает Вова. — Ты здесь живешь, в Зареченске?
- Нет.
- А где?
— Да нигде..,
— Слушай, Владимир Иванович, — настораживается Витя, поскольку трели милицейских свистков приближаются, — научи-ка меня, куда бы смыться... а то я в вашем городишке недавно, географии не знаю...
— А пошли к нам! — предлагает Вова.
— Куда — к вам?
— В детдом. У нас и поживешь!
А можно?
У — Директор — нормальный мужик, я договорюсь! Пошли!.. У нас хорошо! А красиво как! Вот он, видишь?
Вова показывает на холм, находящийся на окраине города.
На холме стоит монастырь. Это — старое здание в русском стиле, с церковным куполом, пристройками, подворьем. Монастырь окружен стеной. Место выбрано очень удачно — холм огибает река, другойее берег — низкий, и монастырь будто парит над бескрайними просторами.
— Вот это — детдом? — удивляется Витя. — Однако!
— До революции монаст1 ырь был, — рассказывает Вова, — а потом большевики пришли, монахов по-уливали, и беспризорников стали свозить сюда... так детдом и остался... Ну пошли?
— Ну пошли...
Вдруг Вова, побледнев, хватается за Витину руку и медленно, закрыв глаза, садится на землю.
— Эй! — пугается Витя. — Владимир Иванович! Чего это с тобой?!
Вова открывает глаза.
— Нормально все, — с трудом говорит он. — Голова закружилась... У меня, доктор говорит, повышенное мозговое давление... Я от физкультуры освобожден... А тут, видишь, бежали мы... и вообще... Все! — Он встает. — Пошли!
Витя вслед за Вовой исчезает за сараями.
...Киношоу по телевизору продолжается.
— А сейчас, — сообщает ведущий, — одна из самых интересных, самых ожидаемых наград — «Лучшая женская роль года»! Пять замечательных актрис предендуют на этот приз! Я уверен — уважаемое жюри было в большом затруднении, потому что все роли прекрасны, каждая из претенденток — ярчайшая звезда российского кинематографа! Но, к сожалению, приз только один! Кому же он достанется? Итак!
По телевизору начинают показывать фрагменты из фильмов, вошедших в номинацию по этому разделу.
Этот телевизор стоит не в водочном ларьке, а в комнате, хорошо, добротно, хотя и несколько старомодно обставленной. Комната эта — одна из трех в отдельной квартире. Напротив работающего телевизора — тахта, на ней, под простыней, лежат парень и девушка — Костя и Света. Света, затаив дыхание, буквально впилась глазами в экран — она ждет объявления имени победительницы. Костю, похоже, кинособытия не сильно волнуют.
— Брось ты, Светка! — Он тянет девушку к себе. — Чего уставилась? Тебе же все равно приз не дадут, ну так какая разница!., ,
— Подожди! Костенька, ну подожди! — Света отпихивает Костю в сторону.
Костя обиженно отодвигается, но, взглянув на висящие над телевизором часы, тут же забывает про обиду.
— Зараза! Чуть не забыл!
Он натягивает под простыней плавки, бежит на кухню, берет в шкафчике большую кружку, сыплет какой-то порошок из банки с яркой наклейкой, доливает воды из чайника, размешивает все это и, отпивая по глотку, идет к Свете.
— Протеиновый коктейль! — сообщает он девушке. — Ускоряет рост мышечной массы в одну и две десятых раза! Слышишь? А, говори с тобой!..
Допив коктейль, он подходит к зеркалу и принимает одну за другой несколько атлетических поз.
Костя занимается культуризмом, и это сразу видно — у него крупные, рельефные, хорошо «накачанные» мышцы. Попозировав, он достает из ящика под зеркалом сантиметр и измеряет свой бицепс, согнув и напружинив правую руку.
— Все! Карьера обеспечена! А, Светка? Эй! Да ну тебя!..
— Лариса Корецкая! — выкрикивает в этот момент ведущий. — Фильм «Иду к тебе»!
Зал взрывается аплодисментами. Телеоператор крупно показывает Ларису. Это молоденькая, лет двадцати, девушка, которая, плача от радости, идет к сцене, на ходу пожимая тянущиеся к ней со всех сторон руки.
Лариса останавливается около режиссера фильма "Иду к тебе" Марии Сергеевны Семеновой, бурно обнимает ее. Мария Сергеевна тоже обнимает Ларису, целует и, развернув за плечи, направляет к сцене.
Света смотрит на все это с нескрываемым восторгом.
— Чего — завидно? — подмигивает Костя. — Тоже хочется? Так давай учись, добивайся... Бывает, что и из детдома девочки актрисами становятся... Тут недавно по телику рассказывали про одну — тоже в детдоме выросла... Известная, много снимается... Да ты знаешь — такая, орет все время...
— Туда разве попадешь... — вздыхает Света.
— Ну вот же Лариса эта попала!
—       Талант нужен...
— У тебя вроде ничего получается, — подбадривает де.вушку Костя. — Я вашу эту самодеятельность видел — ты там вполне...
— Там-то вполне... Счастливая эта Лариса! — снова вздыхает Света.
Лариса Корецкая, сияя улыбкой, стоит в громе аплодисментов и блеске софитов.
На сцену поднимается стройный, в элегантном костюме мужчина лет сорока, с огромным букетом роз. Он преподносит букет Ларисе, целует ей руку, аплодирует, отойдя в сторону.
— Вот оно что! — оживляется ведущий. — Вот кто оказался среди поклонников Ларисы Корецкой! Дорогие друзья, Ларису только что поздравил президент крупнейшего в стране частного банка «Александр» — Александр Зимин! Очень, очень интересно! Дорогая Лариса, не упустите свой шанс! Впрочем, дружба — я подчеркиваю — дружба Ларисы и Александра ни для кого уже не тайна, а что касается тайн, на то они и тайны, чтобы тайное не становилось явным до поры до времени!
Света с восторгом смотрит на экран.
— А ты знаешь, — оживляется она, — ведь они все через два дня мимо нас проедут! Ага! Фестиваль закончится, и они на творческие встречи поедут со зрителями. Какие крупные города есть на пути в Москву — Там встречи будут! «Эхо фестиваля» называется!
— Мы, что ли, тоже крупный город? — ухмыляется Костя.
— Поезд-то московский через нас идет! Стоянка две минуты!
Костя снова ухмыляется.
— Надо будет подойти к поезду... А вдруг увижу кого-нибудь из них! — мечтает Света.
— Я в Москву поеду, к Старкову, и тебя возьму, — обещает Костя, — может, куда-нибудь пристроишься... А вообще — мне массажистка нужна... Вот пошла бы ты на курсы...
— Приз Ларисе Корецкой вручает признанный эталон мужской красоты и силы, чемпион россии по бодибилдингу Алексей Старков! — объявляет ведущий.
Из-за кулис появляется громадного роста атлет в плавках. Он приветственно взмахивает руками, колоссальные мышцы волнами перекатываются под глянцево сверкающей кожей.
— Ух ты! — Теперь уже Костя прилипает к телеэкрану,
Медленно, словно робот-терминатор, Старков приближается к Ларисе и, опустившись на одно колено, протягивает ей статуэтку. Зал аплодирует.
Поднявшись с колена, Старков слегка толкает Ларису назад, усаживает ее на ладонь и поднимает вверх на одной руке. Зал неиистовствует, Костя у телевизора — тоже.
— Здорово! Потрясно! Светка, а ну-ка давай!
Он сдергивает одеяло, хватает голую Свету,
силой — несмотря на визг и сопротивление — усаживает на ладонь, пытается поднять. На какой-то момент Косте это удается, но он тут же теряет равновесие, обоих несет в сторону, и в результате они заваливаются прямо на средних лет женщину, которая уже несколько минут, буквально кипя от возмущения, наблюдает за их возней.
— Привет, мама! — вопит Костя, пытаясь удержаться на ногах. — Познакомься — это Света!
Голая Света в результате падения оказывается в объятиях Костиной мамы — Алевтины Степановны.
— Здравствуйте, — аккуратно высвобождаясь, говорит девушка и только тут вспоминает, что она не одета. Взвизгнув, Света бежит в комнату, молниеносно натягивает трусики, мечется по комнате в поисках платья...
— А ничего она, — замечает Алевтина Степановна, снимая в прихожей плащ. — Ничего... А мне бабка Никитична в магазин позвонила — пришла к твоему Косте подружка... Дай, думаю, отпрошусь на полчасика да посмотрю, что за подружка такая... Стройненькая, ладненькая... И живота не видно... пока...
— Какого живота? — настораживается Костя.
— Какого... Такого! У этих тварей детдомовских одна метода — забеременеть по-быстрому, тогда ты, дурак наивный, не отвертишься... Она же, зараза, видит, что с порядочными людьми дело имеет... Мы же ее, гадину, с ребенком на улицу не выгоним, — миролюбиво рассуждает Алевтина Степановна, выкладывая из сумки продукты на кухонный стол.
— Чей это на самом деле ребенок будет — вопрос, конечно, а жениться тебе придется... или, на худой конец, алименты платить... а она весь свой детдом поганый в свидетели призовет, что ты с ней жил, сыночек... А тогда и занимайся своим культуризмом, сколько душе угодно... Пеленки постираешь, ночку возле ребеночка не поспишь, потом на работе повкалываешь, чтобы семью накормить, — а тогда и занимайся...
Света, заливаясь слезами, выбегает из квартиры, хлопнув дверью.
Костя устремляется было за ней, но, передумав, останавливается.
— А, ладно... все равно на тренировку скоро... Мелешь, мама, сама не знаешь что! Какой там ребенок, и почему жениться обязательно! Все со всеми живут, и никто ни на ком не женится...
— Детдомовская она? Дурак ты, сыночек! Пойми — детдомовская!
— Ну и что?
— А ты подумай — у каких родителей в наше время дети в детдоме оказываются? Сейчас не война, слава Богу! Значит, или алкоголики, или уголовник ки... Или и то, и другое! А яблоко от яблони — сам знаешь! И такую... ты в дом •приводишь! Опомнись!
— Ай ладно... — машет рукой Костя. — Ты лучше вот что скажи... творог принесла?
Мать, всхлипывая,, кивает.
— Обезжиренный?
— Я тебя растила без отца. — Мать собирается зарыдать. — Мучилась...
— Ма^, успокойся! Растила — я и вырос! Творог обезжиренный или нет?
Алевтина Степановна протягивает ему пакет.
Костя рассматривает этикетку.
— Ага... то, что надо! Да не переживай ты!.. Мне, во-первых, в армию осенью, а Светка знает: до армии — никаких свадеб! А если я в Москву уеду и Старков меня возьмет, тогда вообще другая жизнь начнется! Так что не боись! Все! Я на тренировку! Четыре яйца мне отвари, белок отдельно сделай, поняла? Все, пока!
Костя уходит. Мать с тревогой смотрит ему вслед.
...Кинофестивальный зал аплодирует. Цыгане, запевая «Величальную», несут Галине Васильевне стаканчик водки на подносе.
...Этот телевизор работает в служебном кабинете. Кроме телевизора, там имеются классический, буквой «Т», стол, диван, сейф... Это кабинет мэра города За-реченска Сидорова.
Сам Сидоров сидит во главе буквы «7» и, поглядывая в телевизор, разговаривает по телефону.
— Так что там такое на рынке? — спрашивает он. — Ага, доложили!.. Драка? И все? Обычная? Не совсем... Ну ладно... Разбирайся, доложишь... А денег нет! А не пришли! Должны были — а не пришли! А не знаю... тебе — в первую очередь... Конечно, как же ты в нашем Чикаго без вертолета!.. На рынке-то никому из твоих рыло не начистили? Ага, ага!.. Ну да — особый случай!.. Ну вот — две машины у тебя! Две! А надо — четырнадцать?.. А я, видишь ли, — мэр, а не Господь Бог... Будь здоров!
Он кладет трубку.
За столом, напротив Сидорова, сидит мужчина лет шестидесяти пяти, в помятом, лоснящемся костюме. Это директор Зареченского детского дома Михаил Борисович Зайцев.
— Семен Петрович! — канючит Зайцев. — Ну войди в положение! Это же детский дом! Детский! Я не говорю — весь ремонт, ну хоть крышу!.. Мало того что дети болеют, так ведь здание уникальное! Архитектурный памятник! Мэр ты или кто?
Сидоров, вздохнув, молча смотрит на него.
— И что за слово идиотское придумали — «мэр»? — говорит он наконец. —Ну ладно где-нибудь там... А у нас? Смех... Мэр... голландский!..
— Семен Петрович! — продолжает ныть мужчина. — Ну пойми!..
— Ты взятку принес? — оглянувшись на дверь, спрашивает мэр.
-        Принес, а как же! — подмигивает Зайцев.
Мэр нажимает кнопку звонка.
Входит секретарша — женщина лет пятидесяти.
— У нас совещание, — глядя в сторону, говорит Сидоров. — Никого не пускать, ни с кем не соединять...
— Вы же утром уже совещались!.. С директором бани! — раздраженно говорит секретарша.
— Не твое дело... Иди давай! Да! Если из воинской части — то соединяй!
Секретарша, фыркнув, выходит.
Когда дверь за ней закрывается, мэр достает из тумбы стола тарелку с солеными огурцами и нарезанным хлебом и два граненых стакана.
Зайцев вынимает из портфеля бутылку водки. Мэр берет бутылку, разглядывает, ставит на стол, достает из кармана кошелек, протягивает Зайцеву деньги.
—- Так? Или еще?
— Много даешь... На двоих так на двоих... Мне твои чаевые тоже ни к чему...
Зайцев, вернув одну бумажку, прячет деньги, открывает бутылку, разливает водку, они с мэром чокаются...
Телевизор все это время продолжает работать.
В тот момент, когда мэр чокается с Зайцевым, Галина Васильевна берет стаканчик с водкой, поднесенный цыганами, приветственно поднимает его.
— Во, видал? — Мэр тоже приподнимает свой стакан, приветствуя Галину Васильевну. — Ваше здоровье, мадам Коновалова!
Все трое выпивают, хрустят огурчиками...
Коновалова ставит стаканчик на серебряный поднос и вдруг, поймав ритм песни, взмахивает руками и начинает.отплясывать «Цыганочку». В зале — всеобщий восторг.
— Ты вот у кого денег-то попроси, — советует мэр, указывая недоеденным огурцом на Галину Васильевну. — Там и на крышу есть, и на чердак...
— Про нее по телику рассказывали, — говорит Зайцев. — Образование — восемь классов, ПТУ... крановщица... а потом — как-то чего-то...
— Как-то — это как? — переспрашивает мэр, наливая еще пр полстакана.
— Сначала вроде бы какими-то плащами спекулировала, потом подпольный цех открыла. Первоначальный капитал появился — кооператив организовала торгово-закупочный... Не помню я!..
— Надо нам с тобой, Михаил Борисович, — замечает Сидоров, — взять твой детдом, вывести на перрон, встать на колени!..
-       Зачем?
— Так они же все мимо нас проезжать будут! И Коновалова в том числе... Две минуты поезд стоит — можно успеть чек выписать! Хоть на миллион долларов!
— Представляю я себе, — со слезой в голосе говорит слегка «поплывший» от водки Михаил Борисович, — огромную нашу, необъятную Россию! Несется по ней поезд, едет в нем эта самая Коновалова — со свитой, с охраной, со всеми вон киношниками!.. И стоят вдоль железной дороги простые люди, и каждый — с протянутой рукой, потому что бедность замучила, а она мимо несется, Коновалова эта, миллионерша, и не видит ни черта!..
— Стоит народ с протянутой рукой, — подхватывает мэр, — вместо того чтобы работать, а она мимо несется и правильно делает! Ой ты, гой еси, одним словом!..
— Да где же работать-то, Сеня! — вскрикивает Зайцев. — Ну где у нас в Зареченске работать? Была хорошая фабрика, резинки для трусов делали для всей страны — закрылась... Я ведь, Сеня, беззаконие творю! У меня в детдоме и по восемнадцать, и по двадцать лет воспитанники есть, и еще старше. Выпускать надо давным-давно, а я держу, потому что — куда выпустишь? В другие-то города страшно отправлять, не дай Бог что случится, жизнь-то нынче... А у наб.т— и учиться негде, и работать...
— Ну, может, дадут денег, — не веря в это, говорит мэр. — Мы фабрику снова откроем, переоборудуем...
— Вон они на что деньги тратят! — кричит опьяневший Зайцев. — Вон! Полюбуйся!
По знаку Коноваловой прямо с потолка в зал сыплются воздушные шары, со сцены летят цветы... В зале гаснет свет, и на экране появляется снятый «проездом» длинный банкетный стол, уставленный самыми немыслимыми напитками и закусками. Стол снят так, что он кажется бесконечным, уходящим за горизонт... Вдоль стола стоят улыбающиеся официанты.
— Товарищи дорогие! — слышится голос Коноваловой. — Наша компания приглашает всех на банкет, а чтобы никто не сомневался — идти или нет, посмотрите — чем угощать будем... Мы для этого случая свой художественный фильм сняли! Приходите, милости просим!
Свет в зале зажигается, Коновалова под аплодисменты зала покидает сцену.
— Видал? — вопит Зайцев. — Вот они где, миллионы! А приехала бы она к нам в детдом да посмотрела бы, как дети живут, чем питаются... Ведь для них каждое яблоко — праздник!.. Эх!.. Вот будет она мимо нас проезжать, так я не с протянутой рукой, а с булыжником на перрон выйду!..
Звонит телефон. Мэр снимает трубку.
— Да. Я. Решили? Ну, отлично! Он здесь как раз... Есть. Договорились! — он кладет трубку. — Не боись, Михаил Борисович! Я еще на посту! Сейчас тебя осчастливлю! И весь твой детдом!
— Это как? — удивляется Зайцев.
— Слушай. Насчет ремонта... Делать его надо — это не вопрос... С другой стороны — денег на ремонт нет и быть не может... С третьей стороны — ты знаешь, что на тридцатом километре есть воинская часть, причем строители... У них проблема возникла — переформировывают их, численный состав увеличивается чуть не вдвое, а жить им негде... Строят они дома и строить будут еще года полтора...
— Ну и что? — настораживается директор.
— Я с командиром говорил... Если, говорит, детский дом мне свое помещение на год отдаст... ну, на полтора... я, говорит, офицеров там расселю — в смысле здесь — и за это им все отремонтирую в лучшем виде! А?
— Подожди... как это детдом отдаст помещение? — возмущается Зайцев. — А дети куда?
— Распределим по области!.. — говорит мэр, довольный своей находчивостью. — Старших — в ПТУ, в общежития, маленьких — по интернатам распихаем!.. Не волнуйся — не на улицу! Годик перемогаетесь — а зато потом въедете в хоромы! И бесплатно! Ну? Молодец я?
— Сказал бы я тебе, кто ты, — зло говорит Зайцев.
— А чего такое? <— возмущается обиженный мэр. — Для вас же стараюсь!
— Для кого — «для вас»? — спрашивает директор, в упор глядя на Сидорова. — Наверное, для нашего детского дома?
— Ну! Ясное дело!
— Так вот: наш детский дом, к твоему сведению... если ты до сих пор еще не понял... это ведь не стены! Не крыша — даже новая, отремонтированная! А это — люди! Коллектив! Это отношения старших и младших, это традиции, которые от одних к другим передаются... это... климат особый!
— У тебя будет особый климат с дырявой крышей! — сердится мэр.
— Не цепляйся к словам! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!.. Мы все — одна семья! А за год — среди чужих — новые друзья, новые связи, новые привычки... в том числе и вредные... Да нет, и речи быть не может! Это означает все разрушить! Все, что годами создавалось... десятилетиями! Дружба, атмосфера, отношения между детьми... тысячи незримых нитей!.. Это же дети, дети, без родителей живущие! И так психика напряжена, нервная система чуть не у половины с нарушениями... естественно, без папы с мамой растут да плюс у некоторых наследственность... сам понимаешь!., Закон простой: ребенок должен расти в семье! Нет родителей — значит, мы должны этой семьей стать! Мы и есть такая семья! А теперь представь, что значит отдать ребенка на год из семьи в чужие руки! Да еще в интернаты, где черт знает что творится!..
— Тихо, тихо! — успокаивает мэр возмущенного Зайцева. — А по-моему, ты, Михаил Борисович, того... сгущаешь краски... Ты, конечно, великий педагог, но... и в других местах дети растут, и слава Богу...
— Все! — вопит директор. — Слышать не желаю!
Он резко встает и, на ходу хлопнув Зайцева по
плечу, выходит из кабинета.
Мэр наливает себе водки, выпивает, закусывает огурцом, убирает все следы «пиршества» в стол, нажимает кнопку селектора.
— Соединяй меня со всеми, — командует он.
Тут же звонит телефон. Мэр снимает трубку.
— Да... Нет у меня денег! — орет он. — Не дали! Да, опять не дали! Должны были! И не дали! Значит, без хлеба будем сидеть! Не знаю я, йак твое оборудование чинить! Не знаю!
Бросив трубку, он откидывается в кресле. Телефон тут же звонит снова. Мэр сидит, не снимая трубку.
...Коновалова стоит на сцене фестивального зала, кланяясь в ответ на гремящие апплодисменты. При этом она — кстати, не первый раз — посматривает в кулису.
Наконец там появляется рослый, стриженный ежиком парень — это один из охранников Коноваловой, Юра. Он делает знак — «Пора, быстрее!».
Коновалова, поклонившись, идет в кулису, оттуда — почти бегом по коридору, к дверям с надписью ♦Генеральный спонсор».
За дверью, в кабинете, оборудован офис — есть компьютер с принтером, факс, ксерокс...
В кабинете двое молодых людей, по виду — ученые-аналитики. Вид у них тоже «офисный» — белые рубашки, галстуки. Один из них говорит по сотовому телефону:
— Вы можете, кстати, дополнительно информировать бюджетную комиссию конгресса о том, что фильм, продюсером которого была компания «Ро-синвест», на крупнейшем российском кинофестивале стал абсолютным лидером. Это тоже говорит о понимании госпожой Коноваловой современных процессов и направлений развития культуры в нашей стране...
Он говорит по-английски. Заметив, что Галина Васильевна вошла, он сообщает:
— Сейчас госпожа Коновалова возьмет трубку.
— Добрый день, мистер Смит. — Галина Васильевна хоть и с «нижегородским» акцентом, но свободно говорит по-английски. — Я не сомневалась в успехе, если за дело берется такой человек, как вы...Через сутки мы даем конкретный адрес. Через три дня вы можете высылать съемочную группу. Работы будут начаты. Я ручаюсь, мистер Смит. Я ручаюсь лично! Вы немедленно получите факс, что компания «Росинвест» отвечает всем своим имуществом, а это — недвижимость в центре Москвы! Лучше бы проект сорвался и вы получили бы эту недвижимость. Да-да! Я ценю ваше остроумие, но проект не сорвется! Да, я уверена! Успехов! — Она отключает связь, кладет на стол телефон.
— Галина Васильевна! — с тревогой говорит один из молодых людей, Илья Левин. — Все это хорошо, конечно!..
— Так, голубчики! — ни к кому не обращаясь, задумчиво говорит Галина Васильевна. — Илья, отправь им факс, о чем я сейчас говорила — компания «Росинвест* ручается... ну, в общем, ясно...
Илья садится к компьютеру, набирает текст, получает лист из принтера, вкладывает его в факс...
Галина Васильевна ждет, пока лист начнет проходить. Факс жужжит, письмо медленно уползает внутрь — сообщение передано.
— Все, как говорится, отступать некуда — позади Москва! — говорит Коновалова. — Ну-с, давайте думать...
— Вы меня извините, Галина Васильевна, но так нельзя! Сначала договориться, условиться,определить срок чуть ли не до секунды — а потом начинать думать, как этот договор выполнить! Зачем вы согласились ? — говорит Левин.
— Нам плывут в руки миллионы долларов из американского бюджета. Отказываться ? — в упор смотрит на него Коновалова.
— А что мы с ними будем делать?
— А кто тут еврейская голова ? Даже две? Думайте! Я-то уверена — нам нужен город! Обычный русский городок! А уж мы его!..
В дверь заглядывает Юра.
— Галина Васильевна, на сцену! Народ требует!
— Думайте! — Коновалова выходит.
...Телевизор продолжает показывать киношоу.
— Итак, дорогие друзья, — говорит ведущий, — фильм «Иду к тебе» режиссера Марии Семеновой является бесспорным лидером нашего конкурса. Однако профессиональное жюри еще не сказало своего слова! А пока — особый, специальный приз! Он называется "Женское сердце" и его получает исполнитель главной мужской роли в одном из конкурсных фильмов — артист, который сумел завоевать симпатии, покорить сердца наибольшего числа зрительниц! Кто же он — любимец прекрасной половины зрительного зала? В этой номинации — пять мужчин, пять замечательных артистов. Все они достойны награды, но победитель — один. Кто же он?
На экране начинают показывать кадры из конкурсных фильмов.
...Этот телевизор стоит в райотделе милиции. В кабинете начальника милиции молодой лейтенант разбирается с участниками драки на рынке — парнями, торговавшими арбузами. Начальник райотдела, Скворцов, сидит во главе стола и молча слушает-.
— Ребята! — устало говорит лейтенант арбузни-кам. — Ну чего глупости-то молоть! Один, один!..
— Да вы у людей спросите! — кричит один из парней. — Весь базар видел!
— Правильно! — говорит лейтенант. — Старшина Петренко ходил, свидетелей опрашивал! Говорят, действительно, какой-то мужичонка там болтался, он и Гусева ударил... Некоторые — врать не буду — тоже говорят, что он один вас всех...
— Вот! — галдят парни. — Слышишь, лейтенант! А мы про что?
— Да не может такого быть! — орет доведенный до белого каления лейтенант. — Вас двенадцать человек! С монтировками! Молодые лбы, здоровые! Я сам по боксу кандитат в мастера, кое-что понимаю в этом деле!.. Короче — если не прекратите!..
— Спокойно, Самошин! — прерывает его полковник. — Про этого., одного... что-нибудь еще можете сообщить?
— Сто раз уже говорили!.. — галдят парни. — Среднего роста, худой... За мальчишку вступился, мы мальчишку этого поучить хотели за воровство... что было, то было... А какие у него приметы... Только на него глянешь — уже лежишь, вот и все приметы!.. Чего нам врать-то, делать, что ли, больше нечего?.. Да и не мы одни — весь базар одно и то же говорит, ты сам, лейтенант, только что!..
— Ладно! — обрывает их полковник. — Все свободны.
— Товарищ полковник! — возмущается лейтенант. — Да врут они все!..
— Свободны! — повторяет полковник. — Идите! Торговлю можете продолжать!
Парни поспешно, пока начальство не передумало, выходят.
— За мальчишку они свое получили, — замечает полковник. — Более чем... А что касается этого... одного... и до нас, значит, очередь дошла... ну-ну...
— Какая очередь? — не понимает лейтенант.
Полковник, порывшись в столе, достает откуда-то
снизу, из-под груды бумаг, небольшую папку.
— Знаешь, лейтенант, — говорит полковник, раскрывая папку, — в каждой профессии, в каждом деле, свои легенды существуют... своя, так сказать, мистика, потусторонний мир, тайны и привидения... У моряков, например, — «Летучий голландец*... У летчиков — неопознанные летающие объекты или Бермудский треугольник... У шахтеров — дед какой-то есть, по шахтам бродит, не помню, как они ёго называют... Артистов послушаешь — в театре духи живут, даже фильм есть такой, «Призрак оперы*...
— Ну и что? — недоумевает лейтенант.
— Вот, смотри! ¡Д Полковник, надев очки, достает из папки листы. — Информация из министерства, так сказать, для справки... примерно раз в год что-то подобное появляется, я для интереса поднакопил... В городе Воронеже, в одна тысяча девятьсот... так... на городском вокзале... местная милиция проверяла документы ... иначе говоря — устроили облаву на бомжей... при этом, к сожалению, были пьяные...
— Кто — бомжи?
— Это само собой... Наши... в общем, ночью будили, кулаками, дубинками... били, короче говоря... А какой-то тип закричал «не бейте... Ну и вот... там, правда, восемь человек было, не двенадцать, но омоновцы, трое раньше в спецназе служили...
_ И что?
— Госпитализированы. Переломы, вывихи, сотрясения... Один человек!.. Мужичок средних лет... особых примет нет... исчез... дальше! — Он берет другой листок. — В городе Усть-Вилюйске, Восточная Сибирь, местные парни организовали банду, весь город запугали. Однажды на танцах начали приставать к девушкам, избивать парней, кто пытался заступиться, одну девушку собрались изнасиловать прямо на танцплощадке... мол, мы тут короли, нам все дозволено...
— А милиция? — возмущается лейтенант.
— Какая там милиция... — вздыхает полковник. — Боялась связываться... Этой бандой двое уголовников руководили, как потом выяснилось...
— Ну-ну? — Лейтенант предвкушает эффект. — И он их?..
— И он их... — подтверждает полковник. — Все — «качки», все — карате занимались, у всех — ножи, кастеты, у четверых — нунчаки, у одного — "ствол"... Недаром их весь город боялся! Все — вповалку... Ледовое побоище!..
— Да кто же это такой?
Полковник пожимает плечами.
— Поди знай... И вот постепенно стали такие случаи по России накапливаться... в конце концов, один раз — чего не бывает, тем более, может, померещилось свидетелям или пьяные были... Но видишь — то тут, то там, и все похоже... Один, маленький, худенький, примет нет, куда делся — непонятно... То в ресторане города Севастополя моряки гуляли, драку устроили, начали к посетителям приставать... То на инвалидную артель в городе Омске рэкет наехал, данью обложили, а этот наш герой... там работал, то ли дворником, то ли кочегаром, без документов... Наехал рэкет, трое, он двоих вырубил, одному дал убежать, тот вернулся с подмогой, еще семеро... Ну, тут уж...
— Чудеса! — поражается лейтенант. — Да, если он при артели инвалидов жил, может быть, они про него что-то знают?
— Знают... Витей зовут... вежливый... Все.
— Да-а! — Лейтенант потрясен. — Прямо Робин Гуд какой-то у нас завелся!
— Ну, Робин Гуд-то он относительный, — возражает полковник, — сопротивление работникам милиции... неоднократно... тяжкие телесные причинял, увечья...
— Так за дело! — возражает лейтенант.
— А это не ему решать — за дело или не за дело, если у нас такие Вити начнут порядок устанавливать, и государству конец! Беззаконие это! Беспредел! Да ведь и он не дурак, тоже это понимает! Недаром везде и всегда «Не бейте! — орет. — Спасите! Убивают!». Думаешь, почему?
— Необходимая оборона! — соображает лейтенант.
— Она самая... защищался — и все! Хитрый тип! Сегодня-то у нас... перед тем как Гусева нашего выключить, «милиция!» кричал. Все свидетели в один голос утверждают! Значит, не видел, что милиционера бьет!
— Куда же он, интересно, делся?
— А куда он обычно девается, — пожимает плечами полковник. — Чудеса! Да... Но учти, лейтенант!
Если вдруг, не знаю уж как, мы этого Витю поймаем — нам большое спасибо скажут! На уровне министерства! Интерес большой к этой личности! Начальство чудес не любит! Уголовники, бандиты — это, как говорится, свое, родное, тут понятно! А вот когда без разрешения чудеса начинаются — это, сам понимаешь, не очень-то поощряется...
— Вот бы поймать, а? — мечтает лейтенант. — Наверное, сразу бы в Москву взяли!
— Лови, лови! — усмехается полковник. — Бог в помощь!.. Значит, оформишь сегодняшнее происшествие как драку между ними самими. Взаимных претензий нет, пострадавших нет — и все... А что касается этого Вити легендарного, мой тебе совет — не лезь лучше! Ну, посадим мы его...
— Товарищ полковник! — удивляется лейтенант. — Вы же сами говорите — беззаконие, беспредел...
— А может, так и надо — задумчиво говорит полковник. — Есть же... отдельные представители... Что хочешь с ним делай, а пока морду не набьешь — не поймет... Беззаконие, конечно!.. Смотри-ка! Еще кому-то приз вручают!
— Приз «Женское сердце» получает исполнитель главной мужской роли в фильме «Иду к тебе» Владимир Каретников, — сообщает тем временем ведущий по телевизору.
На сцену поднимается Каретников — рослый, с длинной шевелюрой и модной небритостью.
— Приз вручает чемпионка России по бодибилдингу, фитнессу н шейпингу Наташа Старкова! — объявляет ведущий.
На сцену выходит девушка в бикини, с очень хорошей спортивной фигурой. Это жена Алексея Старкова, Наталья.
Вслед за женой выходит сам Алексей. Разыгрывается пантомима: Наташа стремится к Каретникову, Алексей ее удерживает, пытается сломить сопротивление, увести со сцены, Наташа вырывается, Алексей рыдает, Наташа его жалеет, склонившись над коленопреклоненным мужем, но все-таки уходит к Каретникову... Все это, конечно, только повод для показа раз-лотных атлетических поз.
Наташа вручает Каретникову приз — «Хрустальное сердце*. Зал аплодирует.
— Через два дня вся эта компания у нас будет, — говорит полковник лейтенанту. — Надо подготовиться...
— Две минуты всего поезд стоит! — недоумевает лейтенант. — Чего там!
— А того там, — строго отвечает полковник — что люди наверняка поглазеть соберутся! А вдруг кто-нибудь в поезд полезет, с артистами знакомиться? Или бутылкой в вагонное окно зафитилит! Или еще чего-нибудь. Народ-то дикий!..
— Это верно, — соглашается лейтенант. — Ладно... подготовимся, товарищ полковник...Разрешите идти?
— Ишь оживился! — усмехается Скворцов — Витю ловить бежишь?
— А вдруг это мой шанс и есть? Именно мой!
— А ты в каких масштабах мордой об асфальт собираешься бить? — полушутя интересуется полковник, — Город, область?.. Или всю страну?
— Да я так! Что вы! — смеется лейтенант. — Хотя... иногда, знаете, может быть, и всю страну стоит... чтобы успокоилась!.. Разрешите идти?
Полковник кивает. Лейтенант выходит из кабинета.
Кннопраадник продолжается.
— А теперь, — объявляет ведущий, — настало время вручения главного приза нашего фестиваля! Существует традиция — награждать отдельно за лучшую режиссуру и отдельно — за лучший фильм! Но нам эта традиция кажется неправильной! Ведь если режиссер признан лучшим, то за что? Ясно, что за самый выдающийся фильм! И наоборот, возможно ли, чтобы лучший фильм, победивший в конкурсе, был поставлен не самым лучшим для данного фестиваля режиссером? Бред! Абсурд! Нонсенс! Поэтому на нашем фестивале приз за лучший фильм получает лучший режиссер. Но кто же он? Кто же победитель? Вспомним, дорогие друзья, пять фильмов, попавших в номинацию нашего фестиваля!
В зале гаснет свет, и начинается показ кинофрагментов.
...Этот телевизор работает и в кабинете директора детского дома Зайцева. Кабинет расположен в монастырской келье с низкими сводчатыми потолками. Мебель в кабинете, разумеется, современная. Обращает на себя внимание застекленный стеллаж с огромным количеством кубков, статуэток, дипломов в твердых обложках, вымпелов на подставках и без.— это все награды за спортивные и культмассовые достижения.
В кабинете — сам Зайцев, Витя и Вова Капитонов. Взрослые сидят, а Вова в возбуждении бегает по кабинету.
— Михаил Борисович! — кричит он. — Говорю фе вам — если бы не он!.. У кого хотите спросите!
— Не надо мне спрашивать! — строго говорит директор. — И так охотно верю, что вы на рынке воровали арбузы! Верю!
— Да при чем тут арбузы!
— Тихо! — цыкает на Вову Зайцев. — Я понял!.. Все это хорошо, одно нехорошо — документов у него нет...
Витя разводит руками — «нет*!
— Ты, наверное, их потерял? — с иронией спрашивает Зайцев. Витя, улыбаясь, кивает.
— После отсидки, что ли?
— Нет, — отвечает Витя. — Не сидел я.
— А почему документов нет?
— А зачем они мне? — улыбается Витя. — Как меня зовут — я и так скажу, когда родился — тоже, прописки все равно не имеется, детей нет, в армии служить по возрасту не положено...
— А ну-ка, Вова, выйди! — велит директор. — Выйди, выйди!
Вова, возмущенно дернув плечами, выходит.
— Я тебе, друг, вот что скажу, — негромко говорит Вите Зайцев. — Наш детский дом — не хвалясь заявляю — явление уникальное. Мы все здесь — семья. Много сил мы на это положили — и я, и товарищи мои... чтобы дети не воспитанниками себя чувствовали, а детьми...
Сам понимаешь — кто сейчас в детский дом попадает? Те, у кого родители либо алкоголики, либо уголовники... либо отказные дети... от кого в родильном доме отказались... Таких у нас больше половины, тот же Вова Капитонов, кстати... Ты, наверное, слыхал, что в детских домах бывает? И воруют, и бьют детей, и старшие младших обижают... Ну а мы все—семья... Вот Капитонов... он за эти арбузы еще свое получит... Но я точно знаю — они не для себя воровали, а для маленьких наших. У нас — так...
Витя кивает — «понятно».
— То, что ты за Вову заступился, — продолжает директор, — это тебе плюс... и очень большой. Иначе бы я с тобой и говорить не стал... А делать что умеешь?
— Все умею, — говорит Витя.
— Ну-ну. — Директор задумывается.
По коридору детдома идут Света и Татьяна Терентьевна, воспитательница, — толстенькая смешливая женщина, по виду — типичная клуша.
Они проходят мимо Вовы, который стоит под дверью директорского кабинета.
— Капитонов — на репетицию, — командует Татьяна Терентьевна. — Быстренько!
Вова идет вслед за ними.
— Светка! — Он всматривается в лицо девушки, видит ее заплаканные глаза. — Ты чего?
— Не лезь к ней, Вова! — шепчет воспитательница. — Это — личное!.. Кстати, — вспоминает она. — А что, Михаил Борисович у себя?
— У себя, — подтверждает Вова.
— Не на репетиции? Да что же это такое! — с возмущением говорит Татьяна Терентьевна и идет обратно, к директорскому кабинету.
В кабинете Зайцев продолжает раздумывать.
— Как же быть-то с тобой?.. — Он постукивает пальцами по столу.
В кабинет буквально врывается Татьяна Терентьевна.
— Михаил Борисович! — Она многозначительно указывает на стенные часы.
— Татьяна Терентьевна! — Директор дает понять, что он занят.
— Михаил Борисович! — с нажимом повторяет воспитательница.
— Татьяна... — Тут взгляд директора падает на Витю. — О! Слушай, друг! Вот если Луку сыграешь — беру тебя!
— Какого Луку? — не понимает Витя.
— Из пьесы Горького «На дне*... Мне некогда! — перебивает Зайцев уже открывшую рот для возражений Татьяну Терентьевну — Я все равно текста не знаю! А это вот наш новый сотрудник.. Виктор Николаевич... Он согласен... Берите и вводите... и пускай играет!.. Все! Я сказал — все!..
Татьяна Терентьевна с большим сомнением оглядывает «нового сотрудника» в линялой футболке и кедах.
— Хорошо, — с леденящим душу спокойствием заявляет Татьяна Терентьевна. — Но в таком случае я ни за что не отвечаю!
— Вот и слава Богу! — радостно заявляет директор. — Берите его и ни за что не отвечайте! Давай, друг! — Он подталкивает Витю к выходу. — У нас все этим занимаются! Мужчин мало — приходится... Роль классическая, пьеса тоже! Давай! А после репетиции зайди — решим, где жить будешь, все такое!..
Витя, пожав плечами, идет к двери.
— Итак, — провозглашает в это время ведущий кинопраздника, — лучший фильм нашего фестиваля — картина «Иду* тебе», режиссер Мария Семенова! Приветствуем победителя!
Витя, резко остановившись, смотрит на экран.
Камера крупно показывает лицо Марии Сергеевны. Затем изображение «отъезжает», на экране видно, как Мария Сергеевна под гром аплодисментов идет по залу. Операторы показывают аплодирующих Ларису Корецкую, Каретникова, Наташу и Алексея Старковых, Галину Васильевну Коновалову...
К Марии Сергеевне бросается женщина ее возраста в ярко-зеленом пиджаке, с короткой мальчишеской, несмотря на солидный возраст, стрижкой. Она, рыдая, обнимает Семенову.
— Первой режиссера Марии Семенову поздравляет ее ближайшая подруга и соратница, второй режиссер всех ее картин Людмила Канарейкина, которую все в мире кино по-дружески называют «Милка»! Дорогая Милка — это и твоя победа тоже!
И снова Мария Сергеевна крупно на экране. Она улыбается, машет рукой, на ее глазах слезы — видно, что она счастлива, горда своей победой.
— Между прочим, — говорит в это время Татьяна Терентьевне директор, — вы знаете, что вся эта кинопублика через два дня будет у нас? Поезд стоит две минуты, но тем не менее!.. Дети есть дети! Полезут за автографами — весь поезд разнесут!..
Татьяна Терентьевна кивает — «все понятно».
— Идемте, Виктор Николаевич! — зовет она. — Идемте же!.. Вы что — не слышите?
Витя, похоже, действительно не слышит — он не отрываясь смотрит на Марию Сергеевну.

Конец первой серии

ТРЕТЬЯ СЕРИЯ
На следующий день в детском доме снова идет репетиция на сцене. Витя в стариковском гриме — Лука, Ирина Семеновна, крест-накрест перевязанная шерстяным платком, — жена Клеща, Анна.
— Посторонись, не видишь — больные идут! —. объявляет Лука и, поддерживая кашляющую Анну, ведет ее к выходу.
Выйдя за кулисы, Витя достает сигареты.
— Хотите? — Он протягивает пачку Ирине.
— Давайте! — Ирина берет сигарету, закуривает.
Некоторое время оба молчат. Стоят они в коридоре,
окна выходят на реку, виден другой, равнинный берег.,.
— Про вас мальчишки просто чудеса рассказывают! — Ирина наконец нарушает молчание. — Вы двадцать семь человек уложили!
— Ну уж! — смеется Витя. — Десять — двенадцать от силы...
— Эго не много, да? — Ирина тоже смеется. — Ерунда, правда?
Витя пожимает плечами.
— А вы вообще кто? — интересуется Ирина.
— В смысле?
— Появились неизвестно откуда, никто вас не знает... Но была же у вас какая-то жизнь до сегодняшнего дня? Да вы не бойтесь, я в милицию не побегу... Я-то вас, кстати, от милиции спасла, между прочим... Мне просто интересно! Кто вы?
— Я — странный человек! — помолчав, говорит Витя. — Помните, у Островского, в пьесе «На всякого мудреца довольно простоты*, Турусина говорит Городулину: «Вы странный человек*, — и тут входит лакей и объявляет: «Странный человек пришел!* То есть странник, бродяга!
— Интересно. — Ирина улыбается. — А вы очарованный странник или обычный? Слушайте! — Она вдруг настораживается. — А вы до премьеры никуда не устранствуете ? Татьяну Терентьевну хватит удар! И ребята готовятся!..
— Нет! Нет! — успокаивает ее Витя. — Я же понимаю... И потом, меня — худо-бедно, старшину-то я зашиб все-таки — здесь искать больше не будут...
— А потом, когда-нибудь — уйдете? Дальше будете странствовать?
— Да, — кивает Витя. — Пойду себе...
— А куда ?
— На Дальний Восток... на Камчатку... Я в Долине гейзеров не был, там, говорят, красиво!
— А почему, — помолчав, спрашивает Ира, — вы не как все люди живете? У всех семьи, дети, квартиры свои, телевизоры, холодильники... А вы — «странный» человек! Почему?
— А вы замужем, Ира? — вместо ответа спрашивает Витя. — По-моему, нет.
— Нет, а что?
— А почему?
— Ну... как-то... так получилось...
— Вот видите — все замужем, а вы не замужем... У вас — так получилось... а у меня — вот так получилось... Серьезно — получилось так... Неинтересно это...
— Я тоже хочу в Долину гейзеров, — говорит Ирина. — Возьмите меня с собой.
— Не возьму, — подумав, отвечает Витя.
— Почему?
— Это далеко. Долго идти. А вдруг я к вам привыкну? Придем мы в Долину гейзеров — а дальше что?
— Еще куда-нибудь пойдем, — улыбается Ирина. №=г,Так и будем вместе ходить?
— Я больше не могу в нашем родном Зареченске жить. И я не замужем, правильно, потому что здесь не за кого замуж выходить... Я у мамы с папой была единственной дочкой, они меня воспитывали изо всех сил — и музыка, и языки, и танцы, и книги... Я такая умная сделалась, что теперь мне никто не нравится..|
— Ну... поехали бы в Москву... или в Петербург... — говорит Витя, «выстреливая» докуренной сигаретой в окно. — Там жизнь бьет ключом... люди разные...
— Ой, я боюсь! — машет обеими руками Ирина. — Масса чужих людей, шум, гам, кругом бандиты!
— Какие бандиты?
— Посмотришь телевизор — кажется, что везде разбой, непонятно, как мы все еще живы!.. Я в Москве училась, в педагогическом, на третьем курсе замуж вышла... как-то вдруг... так, без записи... Два месяца мы прожили, и надоело... Мы с ним и решили оба — ничего не получается, друг другу мы не нужны... и спокойно расстались, и я домой поехала... а потом институт закончила, и Михаил Борисович, директор наш, меня уговорил здесь работать... не в обычной школе, а здесь, в детском доме... Не стыдно вам?
— А что такое? — удивляется Витя.
— Я вам про себя все рассказала, а вы мне про себя — ничего! Откуда вы, «странный человек»? Почему вы Островского наизусть знаете?
— Вот пойдем в Долину гейзеров, — серьезно говорит Витя, — я вам по дороге все расскажу! А не испугаетесь? Кругом кошмар, бандиты!..
— С вами? Конечно, не испугаюсь! — смеется Ирина. — Но вы меня точно возьмете?
Витя молчит.
— Ага! Молчите! Значит, понимаете, что я серьезно говорю! Если бы мы просто трепались, вы бы мне сейчас сказали: «Конечно, Ирочка, пойдемте, какие проблемы!» А я серьезно говорю. — Она задумывается. — Я иногда... в автобусе или на улице... смотрю на какого-нибудь человека и думаю... вдруг, ни с того ни с сего: «Вот это и есть мой самый родной, мой единственный... Это с ним я проживу всю жизнь... Просыпаясь, я буду видеть его... Ему я буду говорить ♦спокойной ночи» каждый вечер... Это он, а почему бы и нет? Чужой человек становится родным, когда мы себе это придумываем... Так почему бы не придумать про этого... Все, я решила — он!» А человек исчезает в толпе, и через десять минут я не могу вспомнить его лица!..
— Сейчас — это я? — спрашивает Витя.
— Кто?
— Ну... сейчас я для вас — самый родной, единственный, тот, с кем вы проживете всю жизнь... тот; кого вы собираетесь видеть, просыпаясь!.. И это мое лицо вы забудете через десять минут после того, как я исчезну!..
— А вы — злой, — помолчав, говорит Ирина. — Почему?
— Я прав? — спрашивает Витя вместо ответа. — Я сейчас самый родной и близкий?
— Уже нет. — Ирина отворачивается к окну. — Простите. Так не ведут себя с незнакомыми людьми..« Я забылась... заболталась... извините, ради Бога!.. Пойдемте... наверное, пора!
— Подождите. — Витя удерживает ее за локоть. — Хотите?.. Я ведь живу просто так... ни за чем... а могу поставить себе задачу... Задача будет простая — чтобы вы были счастливы. Я приложу к этому все силы... С утра до ночи я буду думать только о вас... Ваше счастье станет моей единственной заботой... главной целью моей жизни! Хотите?
— А у вас это получится? —Ирина растерянна, хотя старается казаться ироничной. — Вы уверены?
— Уверен.
— Почему?
— Это не важно. Ну? Одно ваше слово — и вы для меня самый родной, самый близкий на свете человек. И с этой минуты я живу только ради вас. Хотите?
— Кто вы? — глядя ему в глаза, спрашивает Ирина.
— Хотите или нет?
— Нет, — помолчав, говорит Ирина. — Я боюсь.
Они оба молчат.
— Простите меня, Ира, — говорит наконец Витя. — Так нельзя, я понимаю... простите.
— Ирина Семеновна, дядя Витя! — зовет их прибежавший из зала Капитоша. — На сцену!
Витя и Ирина идут к залу.
— Подождите! — Ирина останавливается. — Вы собирались сделать меня счастливой... Значит, вы знаете, что такое счастье? А, странный человек?
— Знаю.
— Так скажите!
— Сделать вас счастливой — вот что такое счастье! — улыбается Витя.
Ира долго, внимательно смотрит на него.
— Пошли, Ирина Семеновна! — торопит Капитоша. — Зовут!
— Да. — Ирина отворачивается от Вити. — Да. Иду.
Они входят в зал.
— Прогон первого акта! — кричит Татьяна Терентьевна. — Приготовились! Я засекаю время! Начали!
Звучат первые реплики.
...А кинофестивальный поезд в это время отъезжает от очередной станции.
Все повторяется — толпа, крики, девичьи слезы, торчащий из окна Каретников...
Он, махнув последний раз рукой, возвращается в купе.
Это купе Марии Семеновой, там — она сама и Лариса.
— Садись, кинозвезда! — смеется Мария Сергеевна. — Лариса, а ты-то чего не показываешься? Народ требует! Слава надоела?
Лариса молчит. У нее вообще расстроенный вид — покрасневшие глаза, припухшие веки, она смотрит в сторону, руки ее при этом теребят край свитера.
— Да что с тобой? — допытывается Мария Сергеевна. — Заболела?
— Любовь, — ухмыляется Володя Каретников. — Ночи безумные!.. Мария Сергеевна! Зачем звали?
— Вот зачем, братцы! Садитесь поудобнее, чтобы не упасть! — велит Мария Сергеевна. — Разговор серьезный!
— Тогда я, ради Бога извините, на секунду выскочу!
Каретников встает, но Мария Сергеевна молча достает из-под столика бутылку мартини, и Каретников тут же садится обратно.
— Это кончится когда-нибудь? — Она наливает Володе треть стакана.
— Ну, Мария Сергеевна, дорогая, золотая! — оживляется Каретников, хватая стакан. — Я если пью, то пью, но уж если работаю, то... вы же знаете! А вы-то сами? За компанию!
— Еще мне не хватало средь бела-ясна дня... а хотя!.. — Мария Сергеевна наливает и себе мартини. Они с Володей выпивают.
— Так вот, друзья мои- Мария Сергеевна берет с тарелки плитку шоколада, разламывает на дольки, жестом предлагает шоколад Володе и Ларисе. — К делу. Грядет новая картина. Сценарий вы читали. Главные роли — ваши. Но!..
— Чего — «но»? — настораживается Каретников.
— Вот чего. Сюжет, как вы помните, прост — он ей изменил, и они расстались... Если без подробностей — общая схема такова. И вот я подумала... а не могли бы эти самые герои встретиться, к примеру говоря, году в семидесятом? А расстаться — сейчас?
— Могли, конечно. — Каретников пытается понять, куда клонит режиссер. — Так за эти двадцать пять с лишним лет чего-то напроисходило, наверное?
— Уж наверное! Причем много всякого! — таинственно улыбается Мария Сергеевна. — Ну, догадались?
Недоумение на лице Каретникова сменяется восторгом.
— Восемь? Шестнадцать? — спрашивает он, подпрыгивая на диванчике. — Сколько?
— Тридцать две! — с подчеркнутым равнодушием говорит Мария Сергеевна.
Каретников разводит руками — мол, и рад бы не выпить, но невозможно — и разливает водку.
— Поняла, ты, банкирша? — Обнимает он Ларису свободной от бутылки рукой. — Вместо несчастной кинокартинки на полтора часа — тридцать две серии! Полотно! Каждый вечер, месяц с лишним, мы с тобой — во весь экран, на всю страну! А там, глядишь, другие страны купят! Это же телевидение! Лариска — это шанс себя обессмертить! Народ когда с ума начал сходить, Лариска, вспомни! Когда наше кино по телику показали! А не показали бы — никто бы на вокзалах не толпился! Мария Сергеевна! Родная!.. Лариска, ты чего? Дар речи потеряла?
Лариса молчит.
— Нет, это, конечно, здорово, — наконец говорит она, натянуто улыбаясь. — Действительно, в кино почти никто не ходит, а телик все смотрят...
— Правильно! — вопит Каретников. — Нет, ну это!.. А когда съемки? Сценария-то нет?
— Почему нет? Есть, — смеется Мария Сергеевна. — Сериал — моя давняя мечта...
— И молчали! — возмущается Каретников.
— А что было говорить впустую!.. Денег-то не удавалось достать, поэтому и пришлось все в однщ серию запихивать... А вчера меня купчиха наша вызвала и говорит: «Делаем сериал, причем чем больше, тем лучше*. Единственное условие поставила — снц%| мать в том месте, где она скажет.. Зачем-то ей понадобилась такая штука,.. Так что вот, братцы мои! Я к чему все это говорю... Тридцать две серии — это как минимум полтора года жизни. Вы готовы? Подумайте.I Ну, тебе, Лариса, проще. Студентка, возьмешь академический отпуск... хотя — твое актерское мастерство вся страна увидит, вот и дипломная работа! Володя, а как с твоим театром быть?
— Вопрос, — задумывается Каретников. — Уходить, откровенно говоря, не хочется... Как-то надо^ будет крутиться... в конце концов, интерьерные сцены можно снимать и в Москве! — соображает он. — Все улицы — там, где купчиха укажет, а внутри, в комнате, поди разбери, где это!
— Ну, знаешь! — возражает Мария Сергеевна. — За окнами тоже что-то должно быть видно, причем желательно не Кремль!.. Лариса! Что с тобой?
Лариса, про которую Каретников и Мария Сергеевна, увлеченные разговором, забыли, сидит, забившись в угол купе, на ее глазах слезы: неожиданное известие о съемках сериала явно выбило ее из колеи.
— Ты чего, Л арка? — пугается Каретников. — Нехорошо тебе?
— Я Саше говорила — надо было самолетом лететь. — Лариса пытается улыбнуться. — Меня в поезде укачивает... Мария Сергеевна, я пойду полежу... Спасибо большое, я так рада, новая роль, сериал, это счастье просто... Извините... — Она встает.
— Давай провожу тебя! — пред лагает Каретников.
— Ты что? — через силу смеется Лариса. — Он и так меня ревнует к каждому столбу... а тут я вдруг появлюсь с секс-символом под ручку... Все нормально, я в порядке!
Лариса выходит.
— Небось ночь не спала, — со знанием дела заключает Каретников. — Банкир дорвался до юных прелестей... а вот мне почему-то Лариска никогда не нравилась... как женщина в смысле. Смотрю на нее — и хоть бы что-нибудь шевельнулось!.. Да! Хороший день сегодня! Вот уж новость так новость!
Он наливает Марии Сергеевне и себе водки, они чокаются, выпивают.
В это время поезд останавливается у очередной станции, на перроне — толпа, слышны крики:«Ка-рет-ни-ков! Во-ло-дя!» — все как обычно.
Каретников, вздохнув, встает, опускает оконную раму, дежурно улыбаясь, выглядывает наружу.
У себя в купе сидят Лариса и банкир Зимин. Доносятся крики: «Ла-ри-са! Ко-рец-ка-я! Ла-ри-са!*
— Ну, что же ты? — зло, жестко говорит Зимин. — Вперед! Все же ради этого!
Лариса молчит.
— Так! — Зимин смотрит в сторону. — Тридцать две серии! Значит, ребенка, естественно, не будет?
Лариса молчит.
— Не будет, — отвечает за нее Зимин, — Ну, что же... тебе, как говорится, видней... приедем в Москву, положим тебя в клинику на денек — и можешь спокойно сниматься! Бог в помощь!
— Саша! — Лариса смотрит на Зимина полными слез глазами. — Зачем ты мучаешь меня?
— Это ты меня мучаешь! Ты! — кричит Зимин. —> Мне сорок два года, Лариска! Сорок два! А я впервые в жизни влюбился по-настоящему! Мы ведь хотели пожениться, хотели ребенка! И всему конец —' ради чего? Ради этого? — он показывает на перрон, где беснуется толпа поклонников Ларисы. — Ну так вот оно, это, уже есть! Всю жизнь ты, что ли, собираешься перед ними кривляться?
— Я — актриса, — тихо говорит девушка. — Пойми!
— Видела ли ты, — Зимин, несколько успокоившись, подсаживается к Ларисе, обнимает ее за плечи, — знаменитый фильм тридцатых годов «Сестра его дворецкого*?
— Нет.
— А я видел. По телику... Там играла американ-. с кая кинозвезда того времени, Дина Дурбин.
— Про нее слышала, конечно. — Лариса пытается вспомнить. — А при чем тут Дина Дурбин?
— А при том, что Дина Дурбин в возрасте двадцати семи лет, в зените славы, в обстановке фанатичного обожания, спокойно вышла замуж за какого-то миллионера, оставила съемки и прожила долгую, счастливую жизнь в качестве жены и матери. С удовольствием, наверное, вспоминая о днях своей кинославы!.. А посмотри — сколько вокруг актрис, переживших эту славу! Тридцать лет назад блистали, а теперь — зайчиков в мультфильмах дублируют! Мечтают о роли в эпизоде, как о великом счастье! И при этом — ни семьи, ни детей, ни кола ни двора! Ты этого хочешь? Мы вернемся в Москву, ты избавишься от ребенка — а ты уверена, что у тебя в дальнейшем будут дети? Конечно, найдем лучших врачей, конечно, за любые деньги — но ведь гарантий-то все равно нет! Такая операция чем угодно может кончиться!
Лариса молчит.
— Девочка моя, — Зимин осторожно, как ребенка, гладит Ларису по голове. — Ну подумай! О нас, о цем!.. И кстати говоря, я ведь вовсе не призываю тебя навсегда бросить профессию! Пройдет три-четыре года, все образуется — и пожалуйста! Играй, снимайся! Но сейчас, в этой ситуации! Я тебя умоляю — подумай!
Лариса молчит.
Поезд трогается, крики поклонников постепенно стихают.
...В это время Света и Капитоша разговаривают с директором детского дома Михаилом Борисовичем Зайцевым у него в кабинете. Идет спор, судя по всему, давний и бурный.
— Выйди вон. Капитонов! — кричит Михаил Борисович. — Немедленно!
— Не выйду! — кричит в ответ Капитоша. — И не кричите на меня!
— Вова! — Света пытается успокоить товарища — Ну подожди ты! Угомонись!
— Куда она поедет? — возмущается Михаил Борисович. — В какую Москву? В какие актрисы? Ты соображаешь, что говоришь?
— У нее талант! Вы сами видели!
— Вова, дорогой ты мой!.. — вздыхает директор. — Ну, талант!.. Правильно! А у меня денег нет на умывальник новый, взамен того, который на третьем этаже неделю назад деточки расколотили... На какие шиши я ее отправлю?
— Вы просто не хотите! — заявляет Капитоша. — Не считаете нужным! Так и говорите!
— А я, между прочим, так и говорю! — соглашается директор. — Ну, найдем мы деньги., предположим... съездит Светочка в Москву, не поступит в театральный институт и вернется!..
— А если поступит? — кричит Капитоша. — Тогда что?
— Вот этого-то, — говорит директор, — Я больше всего и боюсь. Поступит, окончит институт, будет по диплому актриса — и что? И куда?
— Как — куда? — поражается Капитоша. — В театр, в кино!..
— Да? А если не возьмут? Ни в театр, ни в кино? Вот ты видел... все видели... с кинофестиваля передачи... Там девушка эта... Лариса, кажется... да?
— Ну вот! — торжествует Капитоша — А Светка чем хуже? Лучше в сто раз!
— Да пойми ты! — Директор устало откидывается в кресле, — Такая Лариса — одна! Ей повезло. Ничего не скажешь, вот мы ее и видим... по всем программам! А других-то — не видим! А этих других, которым не повезло, — сотни! Тысячи! С разбитыми судьбами, рухнувшими надеждами, изломанными жизнями! И все потому, что кто-то когда-то похвалил, обнадежил, в институт принял, диплом выдал, а там написано — «актриса»! И уже другой судьбы человек себе не представляет, а эта — не складывается!..
— А вдруг у Светки как раз и получится? — говорит Капитоша уже без прежнего напора.
— А вдруг нет? — резонно возражает директор. — А скорей всего — нет. Просто по статистике! Ты сама-то хочешь ехать поступать или не хочешь? — спрашивает директор у Светы. — А то мы тут орем, препираемся — зря, может быть?
— Ну, говори! — требует Капитоша. — Да, конечно, хочет! — заявляет он.
Света молчит.
— Михаил Борисович! — говорит Капитоша, с возмущением взглянув на Свету. — Она знаете почему молчит? Она со своим Костей поругалась, он на ней жениться не хочет, а между прочим, сам в Москву собирается к Старкову!
— К кому? — переспрашивает директор.
— Старков — это культурист знаменитый, президент клуба «Атлет*. Костя хочет профессионалом стать, по бодибилдингу. — Капитоша в качестве иллюстрации становится в позу «двойной бицепс», надувая несуществующие мускулы — Он культуристом будет, ты — актрисой! Чего тут думать?
— Пусть он едет и кем угодно становится! — со слезами на глазах кричит Света. — А мне ничего не надо! Не поеду я ни в какую Москву! Дурак ты, Капитоша! Лезешь не в свое дело! — Она выбегает из кабинета.
Капитоша устремляется было за ней. но, взглянув на директора, решает остаться — пусть Света побудет одна. На его лице — обида.
Директор разводит руками — «мол, вопрос решился сам собой!» — и показывает Капитоше — садись.
— Слушай, Владимир Иванович, — говорит он, что-то вспомнив, — ты мне вот что скажи... этот.Я дядя Витя так называемый... нормально?
— В смысле?
— Ну, — директор щелкает себя по горлу, — не замечал?
— А, нет, нет. -уверяет Капитоша. — Не было! Он нашим... на кухне... бутылку поставил... ну, как бы за знакомство... я и бегал, чтобы ему в городе не появляться... Поварихи выпили, а он — так... чуть-чуть для вида...
— А ты что — с ними сидел?
— Сидел. А чего? Я не пью, не волнуйтесь..*! нельзя мне, вы же знаете... повышенное мозговое давление!..
— О чем и речь! В санаторий бы тебя! — вздыхает директор. — Да подкормить как следует!..
— Ну а. — директор понижает голос, — у нас тут девочки... или, не дай Бог, мальчики... как он... не того не реагирует?
— Он, по-моему, на Ирину Семеновну реагирует, — смеется Капитоша. — Сегодня, пока репетиция была, разговаривали... ну, серьезно...
— Это — ради Бога! — успокаивается директор. — Ну ладно...
Он достает из ящика стола картонную шахматную доску и коробку с пластмассовыми шашками, зажимает в каждом кулаке по шашке: в одном — черную, в другом — белую, вытягивает руки вперед. Вова хлопает по правому кулаку, ему достается белая, и они оба начинают расставлять шашки на доске. Видно, что шашечный ритуал отработан, игра по вечерам и для Вовы, и для директора — обычное занятие.
— Нет, так, на взгляд. — рассуждает Михаил Борисович, — вроде хороший мужик... Чего-то, видимо, случилось у него, если так живет... А что касается Светы — не лезь ты в это дело! Мало ли о чем в юности мечтают = актерами быть, космонавтами, президентами, пройдет!
— Жалко, — вздыхает Капитоша. — Способная она... Ну ладно... в шашки или в поддавки?
— Ну... давай в поддавки!
Капитоша, кивнув, делает ход.
В это время Света, всхлипывая и вытирая слезы рукавом, идет по коридору детдома.
Она доходит до кабинета литературы, видит в приоткрытую дверь Ирину Семеновну, которая проверяет тетради.
— Можно? — Света заглядывает внутрь.
— Заходи! — приглашает Ирина Семеновна. — Ты плакала? Что случилось? Да садись!
— Ирина Семеновна. — Света садится. — Вот вы были в Москве... учились там... Как вы считаете не надо мне туда ехать? Капитоша советует, директор против... Не знаю, что делать... Вроде и тянет, попро* бовать охота, а с другой стороны!.. Вот как быть? Ирина Семеновна молчит — думает.
— Видишь ли, — говорит она наконец, — это ведь вопрос, древний как мир!
— В смысле? — удивляется Света.
— В смысле — как жить? Пробовать, добиваться лезть из кожи — или тихо, спокойно, незаметно, день за днем... Я тебе честно скажу — я не знаю...
— Вот и я не знаю, — вздыхает Света.
— Мой папа... всегда повторяет: Главное длят женщины — удачно выйти замуж! А моя мама всю жизнь не работала... вернее, как раз работала, она тоже учительницей была, только физики... а послё моего рождения бросила школу... Я раньше маму втайне жалела — вот, мол, похоронила себя у плиты, загубила свою жизнь... а теперь я вижу — она счастливый человек! Это вовсе не значит, что все женщины должны превратиться в домохозяек... но это тоже может быть счастьем!
На лице Светы — сомнение.
— Ведь главное — как сам человек себя ощуиць ет, — продолжает Ирина Семеновна. — Вот у Гоцци есть такая пьеса — «Счастливые нищие». Можно быть счастливым нищим и несчастным миллионером!
— Верно... — В глазах Светы вспыхивает потаенная злоба. — Только, я думаю, это сами нищие и выдумали... которые миллионерами не сумели стать!

Ваша мама правильно сделала — муж зарабатывает, так чего в шкоде корячиться! От звонка до звонка! Тоже мне — счастье! Конечно, лучше дома сидеть! А вы... в Москве не остались, здесь живете тихо, спокойно — счастливы? Вам деваться некуда — так и скажите! — орет Света, будучи уже не в силах сдержаться. — А позвал бы кто-нибудь в эту же Москву — мигом бы и про нас забыли, и про все! И не надо мне вкручивать! Если я бездарная и мне соваться нечего — так и скажите! А то взялись — учить, успокаивать, жалеть! Не надо мне ничего! — Она замолкает, потом, опомнившись, хватается за голову. — Ой, простите, Ирина Семеновна! Не то я говорю!
— Да нет! — Ирина смотрит в другую сторону. — Ты все правильно говоришь... Позвал бы меня кто-нибудь — я бы мигом!.. Видишь — не зовут... Когда звали — испугалась, убежала... а теперь не зовут.... И послушай ты доброго совета — держись за своего Костю, выходи за него замуж, рожай ребенка... А то и актрисой не станешь, и семьи не будет!
— Ирина Семеновна, миленькая. Света порывисто обнимает учительницу. — Не сердитесь! Это меня Капитоша с толку сбивает, все зудит: «Ты талант, ты — то-се...» А я тоже думаю — ну какая из меня актриса, Господи Боже! Костя из армии вернется, на мне женится, он меня любит, я знаю... и будем жить, и все хорошо будет! А если он в Москву поедет — и я с ним, ему помогать! Чего еще! Правда? А вы петь пойдете?
— Да, пойду. — Ирина Семеновна улыбается. — Сейчас вот допроверяю...
— Не сердитесь!.. — Света выходит.
Ирина Семеновна, взглянув на часы, снова начинает проверять тетради.
А директор с Капитошей продолжают играть. При этом оба довольно слаженно напевают известную народную песню «Степь да степь кругом».
Входит мэр — Семен Петрович.
— Здорово, мужики! — Он здоровается за руку с Зайцевым и с Капитошей. — Ну, кто кого?
— Три — три, — говорит Капитоша, делая ход. — Вернее, четыре — три!
— Почему это? — возмущается директор.
— Да вы «ешьте»! — указывает Капитоша. — И эту тоже!
— Ну и что? Ох ты!.. — Директор в комическом ужасе хватается за голову, потому что Капитоша «съедает» пять шашек подряд.
— Хана тебе, Михаил Борисович! — радостно констатирует мэр. — Вылетай, раз продул, дай-ка я разок сыграну... — Он смотрит на часы. — Успеем!
Он поворачивает доску к себе, и они с Капитошей расставляют шашки.
— Скажи-ка, Владимир Иванович, — говорит мэр Капитоше, — вот если ваш детдом на годик расселить? В крайнем случае на полтора? А за это время полный ремонт произвести? Это как — ничего?
— Может, и ничего, — задумывается Вова. — Подумаешь — годик-полтора! А зато — ремонт, все покрасят, красиво будет! А, Михаил Борисович?
— Нет, я сказал! — Директор хлопает по столу так, что шашки подскакивают и позиция на доске меняется. — Ты, Семен Петрович, займись своим делом — достань деньги на ремонт! А как детей воспитывать и где — это уж позвольте мне разбираться!
— Хорошо! — говорит мэр. — Я деньги ищу, где только можно, и ты это знаешь... Но учти: не будет денег — я детский дом расселю своей властью и пущу сюда на год военных! У тебя крыша падает! Детям на головы! Соображаешь?
Директор, отвернувшись от мэра, демонстративно разворачивает газету «Зареченские новости». Капито-ша и мэр, переглянувшись, расставляют шашки и начинают новую партию.
В это время Витя у себя в комнате разбирает вещи, вынимая их из рюкзака, принесенного Капитошей. Витины вещи — это три рубашки, зимняя шапка-ушанка, грубый толстый свитер и альбом с фотографиями. Гитара стоит в углу.
Слышится стук в дверь.
— Да! — говорит Витя. — Войдите!
Входит Ирина.
— Добрый вечер, странный человек! — говорит она, оглядываясь. — Устроились?
— Да вроде...
— Вы пойдете петь?
— Куда?
— Петь. А, вы не знаете... В семь часов, в актовом зале. Приходите, все увидите и услышите. Я так и решила, что вы не в курсе и надо вам сказать... Ну вот... ладно...
— Садитесь, Ира! — предлагает Витя. — Посидите, и вместе пойдем!
Ирина садится.
— Хотите булочку? Мне тетя Варя надавала. — Витя придвигает Ирине глубокую тарелку с булочками.
— Нет, спасибо! — смеется Ирина.
— А выпить?
— Выпить... А что у вас есть?
— Что у меня есть! — Витя, подмигнув, достает из рюкзака бутылку. — Это мартини. По чуть-чуть, да? I
Он наливает Ирине и себе мартини в граненые стаканы, стоящие на столе.
— Вы меня пугаете! — смеется Ирина. — Бродяга, который знает наизусть Островского и пьет мартини. Боже! Вам по социальному статусу полагается пить портвейн... «Агдам* какой-нибудь... или одеколон.
— Вы правильно сказали — у меня была какая-то прежняя жизнь. Другая... и привычки сохранились, некоторые...
— Вы мне наконец расскажете, кто вы такой? '
— Ну ладно. — Витя тоже садится. — Так и быть... только, я вас прошу, — никому!
Ирина, очень заинтригованная, поспешно кивает — мол, само собой, она никому не расскажет."!
— Я, Ира, ангел! — очень серьезно говорит Витя.
— То есть? — не понимает Ирина.
— Ну, видите ли... мы привыкли с иронией относиться к Господу Богу и ко всему, что с ним связано... а между тем... вы же, кстати, крестик-то носите, значит, где-то в глубине души допускаете возможность существования всего этого... Ну и вот.., все действительно существует, и наш милосердный Господь время от времени посылает на землю своих, говоря вашим языком, сотрудников. Чтобы выяснить, что у вас тут творится. В частности, моя задача... одна из задач... выяснить, как живет учительница литературы Ирина Семеновна, все ли у нее в порядке, не надо ли чего!..
— Издеваетесь! — Ирина пытается за равнодушием скрыть обиду. — Да нет, не хотите говорить — не надо! Ну, ангел и ангел! Пожалуйста! Привет Господу Богу передавайте!
Она идет к двери. Витя, вскочив со стула, обегает Ирину и преграждает ей путь.
— Ирочка, ну не сердитесь!
Он берет Ирину за плечи. Она пытается вырваться, но Витя держит ее крепко.
— Да отпущу, конечно, не сердитесь только! Да никто я, ей-богу, человек просто... ессе гомо, как говорили римляне... Да садитесь, я вас прошу!
Ирина, подумав, возвращается на место, берет стакан, отпивает.
— Не сердитесь! — Витя тоже садится. — Ну, пожалуйста... хотите, я вам песню спою?
Он берет гитару, проверяет строй и начинает петь. Витя поет известную в свое время песню Александра Дулова «Ноченька*: «Ноченька, ночь зимняя, очень-очень синяя...»
— Хорошая песня, — говорит Ирина, когда Витя ставит гитару на место. — А вы правда уйдете когда-нибудь?
— Да, — кивает Витя. — Конечно...
— А когда?
— Не знаю. Как получится.
— А от чего это зависит?
Витя снова пожимает плечами.
— Надо спешить, пока вы не ушли. — Ирина с волнением смотрит на Витю, — Як вам приду сегодня... ну... когда все уснут... Хорошо?
— Но ведь вы так и не знаете, кто я. Это ничего?
— Да не важно. — улыбается Ирина. — Ну кто вы? Беглый каторжник? Президент Соединенных Штатов в изгнании? Какая разница... Героический поступок вы совершили, Островского наизусть зна* ете. песенку спели — много ли бедной девушщ надо? А если еще выяснится, что вы в прошлом... ой, даже не знаю... я совсем испугаюсь. Я и так-то боюсь, со мной в жизни такого не было, чтобы я к кому-нибудь сама напрашивалась... да и вообще почти ничего у меня в жизни не было... Вы не будете надо мной смеяться?
Витя подходит к Ирине, кладет ей руки на плечи.
— Я не буду над вами смеяться... честно... но только... я все равно когда-нибудь уйду. Уйду один,* Вот это вы должны знать.
— Я поняла. — Ирина, дернув плечами, сбрасывает Витины руки. — Я все поняла. Пойдемте петь. Пора уже.
— Обиделись?
— Обиделась, — соглашается Ирина. — Ноя все равно приду. По крайней мере — будет что вспомнить. Мне двадцать шесть лет — а мне почти нечего вспомнить! Ужас! А я вам совсем не нравлюсь?.. «Нравитесь», — ответите вы сейчас. Да? И зачем вы только к нам сюда пришли?.. Ладно...
Она выходит из комнаты. Витя идет за ней.
В кабинете директора мэр и Капитоша продолжают играть в шашки. Директор читает газету, поглядывая в бубнящий телевизор.
— Пошли. — Он кладет газету на стол. — Потом доиграете! Пошли, а то Татьяна Терентьевна крик подымет!
Мэр и Вова с сожалением отрываются от шашек.
— В школе номер семьсот восемь города Москвы, — сообщает в это время по телевизору диктор, — сегодня утрбм раздался звонок. Неизвестный сообщил, что школа заминирована. Все школьники были срочно эвакуированы. Однако прибывшие по вызову саперы, которые в течение четырех часов тщательно осматривали все здание, взрывного устройства не обнаружили. Видимо, школьники решили устроить себе еще один выходной.
— Так ясно! — смеется Капитоша. — Зачем было саперов вызывать!
— Нельзя не вызвать! — возражает директор, выходя вместе с мэром и Капитошей в коридор. — А мало ли что? Вдруг правда!
— И так каждый раз проверяют? — поражается Капитоша, — Кто ни позвони?
— Конечно, — подтверждает мэр. — Тут, знаешь, брат, лучше перестраховаться...
Они входят в столовую. Там готовится к репетиции хор — человек сорок детей и несколько взрослых, среди них — Ирина, тетя Варя из столовой, некоторые педагоги.
Руководит хором Татьяна Терентьевна.
— Виктор Николаевич, — командует она, — становитесь... Какой у вас голос?
— Да никакого, — улыбается Витя. — Я так просто, послушать...
— Становитесь к басам, направо... Начали! —Татьяна Терентьевна взмахивает руками. — Распеваемся! и раз!..
Хор поет гаммы и вокальные упражнения. I
— Ну, чего надумала? — шепотом спрашивает Капитоша у Светы, стоя рядом с ней.
— Никуда я не поеду! — так же шепотом отвечает Света. — Отстань от меня! Глупости все это!..
Капитоша задумывается, механически открывая рот.
Хор продолжает распеваться. Капитоша, видимо, что-то надумав, выходит из своего ряда. В ответ на гневный взгляд Татьяны Терентьевны он, скорчившись, хватается за живот.
Капитоша бежит по коридору, оглянувшись, заходит в кабинет директора.
Снимает телефонную трубку, набирает номер. I
— Милиция? — басом говорит он. — СегодюЙ придет поезд, который киношников везет... Предупреждаю — дальше на его пути заложена мина. От Зареченска до станции Дерябино. Нет, точнее сказать не могу. Это говорит неизвестный. Все! — Он вешает трубку и поспешно выбегает из кабинета.
Хор продолжает петь.
Капитоша возвращается на свое место, показывает Татьяне Терентьевне — все в порядке, отпустило.
—- Пойдешь поезд встречать? — шепчет он Свете.
— Какой поезд?
— Который киношников везет!
— Чего идти на две минуты! — пожимает плечами Света. — По телику и то больше увидишь!
- Пойдем, пойдем! — настаивает Капитоша. — Не уходи никуда, поняла?
— Ладно. — Света пожимает плечами. — Пойдем, если хочешь...
В кабинете начальника милиции — лейтенант и полковник Скворцов.
— Вот такой звонок, товарищ полковник, — докладывает лейтенант. — Только что поступил в дежурную часть.
— Откуда звонили? — спрашивает полковник.
— Не удалось засечь... Гусев не сообразил сразу... А когда мне доложил — поздно было, уже позвонил еще кто-то... А можно ведь только последний номер определить... знаете нашу технику...
— Ну, что будем делать?
— Ничего, — смеется лейтенант. — Шалости чьи-то! Ерунда!
— А если нет?
— Товарищ полковник! — Лейтенант от удивления даже приподнимается на стуле. — Да что вы?
— Я все понимаю! — обрывает его полковник. — Теперь давай рассуждать.,. Сигнал был?
— Ну, был.,,
— Если мы поезд остановим и саперов вызовем, что с нами сделают?
Лейтенант пожимает плечами — он не знает.
— А ничего не сделают, — уверенно говорит полковник. — Поскольку сигнал был... а вот если.,, не дай Бог!..
— Да не может быть! — возражает лейтенант. —. Думаете — рванет? Быть того не может!
— Конечно, нет! — соглашается полковник. — Категорически исключено... А вдруг?..
Сраженный этим аргументом, лейтенант замолкает.
— То-то. — Полковник снимает телефонную трубку. — Не поймешь, кому первому звонить-то...
Репетиция хора продолжается.
— Внимание! — командует Татьяна Терентьевна. — Все готовы? Семен Петрович, вы готовы?
Мэр, который в качестве солиста вышел вперед, кивает.
— И-и-и! — Татьяна Терентьевна взмахивает руками.
— Степь да степь кругом, — запевает мэр. — Путь далек лежит...
— В той степи глухой, — подхватывает хор, — замерзал ямщик...
Самозабвенно, закрыв глаза, поет директор, загрустив, подпевает тетя Варя, хор звучит красиво, мощно и вполне профессионально. Татьяна Терентьевна в упоении дирижирует.
...А кинофестивальный поезд мчится вперед, причем в данный момент как раз по глухой степи, о которой поется в песне.
— Ты, товарищ мой, — напевает эту же песню Коновалова, глядя на дисплей, — не попомни зла... Она отрицательно качает головой. — Не то! Железная дорога в тридцати километрах... Плохо!..
Семен молча кивает — «верно*
...Витя стоит в хоре среди «басов*, пяти старших мальчиков с ломающимися голосами, и старательно поет, смотря при этом на Ирину. Она нарочно, для Вити, изображает примерную пай-девочку, которая думает только о пении. Не выдержав, давится от смеха.
В это время к мэру, который старательно солирует, подбегает мальчик, что-то говорит, мэр отмахивается.
Татьяна Терентьевна, не переставая дирижировать, мечет в мальчика глазами громы и молнии, мальчик настаивает, доносятся его слова: «К телефону, срочно, из милиции, сказали — все бросить, чепе». Мэр, раздосадованно хмыкнув, бежит за мальчиком.
Капитоша, в числе прочих наблюдающий за происходящим, очень доволен — его звонок принят всерьез.
...Мария Сергеевна у себя в купе смотрит на фотографию, где она вместе с молодым Витей.
При этом она достает из-под столика недопитую бутылку мартини и после некоторых колебаний, сказав себе традиционное «а хотя!..*, наливает треть стакана.
...Света поет, отмахиваясь от Капитоши, который что-то зудит ей в ухо.
.Лариса Корецкая, сидя на диване в своем купе, плачет.
Напротив, глядя в окно, сидит мрачный Зимин — видимо, прийти к какому-то решению им не удалось.
...У себя в кабинете полковник милиции кладет, трубку на рычаг. Он доволен — все сделано, как полагается.
Лейтенант кивает — наверное, полковник прав,
...Поезд идет по степи, неотвратимо приближаясь к Зареченску.

Конец третьей серии

ПЯТАЯ СЕРИЯ
...На привокзальной площади идет творческий вечер артиста Каретникова. В данный момент Володя с большим подъемом заканчивает знаменитый монолог «Быть или не быть*. Аплодируют все, кто в состоянии это делать.
Усевшись на ящик, Володя целует руку жене мэра, самого Семена Петровича хлопает по плечу — мол, «знай наших!* — и выпивает поднесенный кем-то стаканчик...
Рядом уже давно — судя по его состоянию — находится директор детского дома Михаил Борисович Зайцев.
— Восхитительно! — заявляет он, восторженно глядя на Каретникова. — Когда-то, давным-давно, я был в Москве, на семинаре руководителей детских учреждений... нас водили во МХАТ... там играла Татьяна Доронина!..
— Кого — Гамлета Доронина играла? — удивляется Каретников.
— Почему — Гамлета? — в свою очередь, удивляется Михаил Борисович. — Марию Стюарт!
— Но это же не Гамлет!
— Это — да... но я хочу сказать, что тогда я испытывал сильнейшее потрясение... и сейчас тоже!
— Ах вон что! — соображает Каретников. — Вы сравниваете, так сказать, уровень эмоционального воздействия!., Логично!
— Как все-таки современен Шекспир! — заявляет Зайцев. — Как современен! Я слушал монолог, которому четыреста лет, и думал — надо чинить крышу! Не обижайтесь, Володенька, но для нас это и есть «быть или не быть!». Не починим крышу — зиму не переживем! А этот злодей, — он кивает на мэра, — денег не дает! Собрался детдом расселять! Изверг ты, Семен!
— Но если нет денег! — вопит мэр. — Нет у меня денег!
— А у меня есть! — Каретников лезет в карман, достает смятые бумажки. — Вот!
— Не хватит! — вздыхает Зайцев.
— А тогда давайте у кого-нибудь попросим! — соображает Володя. — Пускай дадут, крышу починить! Вон у нас этот едет... Ларискин банкир — пускай даст на крышу! Так прямо пойдем и скажем: «А ну давай деньги!»
— Ура! — вопит Зайцев, обнимая Володю. — Завтра пойдем и скажем: «Товарищ Ларискин! Будьте добры!..*
— Как-как? — переспрашивает Володя. — Как вы его назвали?
— А как? — удивляется Зайцев. — Ларискин, банкир — вы сами сказали!
— Да-да-да! — Володя едва не валится от смеха на землю.
— А вот если не даст денег — расселю! — грозит мэр. — Нельзя детям жить, если перекрытия рушатся! Ничего — годика на полтора расстанетесь, а потом опять соберетесь!
— Никогда! — вопит Зайцев. — Через мой труп!..
Все трое выпивают.
...А Витя и Ирина по-прежнему сидят в кабинете литературы и смотрят на экран.
Там идет схватка между двумя дзюдоистами, один из которых — Витя. Небрежным движением он швыряет противника на спину и победно вскидывает руки.
— Это ерунда, — говорит Витя Ирине. — Чемпионат Европы...
На экране — средних размеров зал, заполненный экзотической публикой Гонконга или Тайваня.
— А вот это очень интересно! — говорит Витя.
Он, показывая Ирине видеозапись, много говорит,
суетится, явно торопясь уйти от серьезного разговора.
— Это каждый год проводится закрытие чемпионата мира по рукопашному бою... без правил... По сути — гладиаторские бои... Все это снимают, кассеты по всему миру продают, плюс ставки делаются... как на лошадей... Деньги сумасшедшие там крутят! Ну, советские спортсмены в этом деле никогда не участвовали... открыто, во всяком случае, тем более — в то время... а я добился, негласно, чтобы разрешили... я ведь и рукопашным боем занимался, так интересно было себя проверить... Лучшие бойцы мира собрались... я и выступил... Там хозяева этого дела, помню, озверели, убить хотели меня!
— Почему?
— А посмотрите! — смеется Витя.
Под оглушительный рев толпы на ринге появляется чернокожий гигант абсолютно зверского вида. Он ревет, как горилла, колотя в необъятную грудь огромными кулаками.
С другой стороны на ринг выходит Витя в майке и ♦семейных* трусах. Он ниже ростом своего противника раза в полтора, и рядом с громадным негром кажется худеньким мальчишкой.
По сигналу гонга начинается поединок. Начавшись, он тут же и кончается — негр с воплями бросается на Витю, они сталкиваются, что происходит — понять невозможно, однако черный колосс с грохотом рушится на помост и остается лежать неподвижно. В публике — рев, свист!..
— Они-то рассчитывали, что будет долгий поединок в стиле «Давид и Голиаф», — смеется Витя. — А тут — раз и все!
— А что с ним? — тревожится Ира.
— Ничего особенного... Вон уже шевелится! Это ерунда! А вот серьезный был случай... по-настоящему серьезный...
На ринге появляется боец чуть повыше Вити, с азиатской внешностью и манерами полного придурка — он почесывается во всех местах, смотрит на публику, будто не понимая, где находится, смеется идиотским смехом...
— Опаснейшая скотина, — говорит Витя. — Наказать пришлось...
— За что?
— Ну, это все — жестокий, кровавый, но тем не менее — спорт! — объясняет Витя. — Видишь, что противник... ну... вырубается, такдай ему в себя прийти, он же не враг. Не добивай его!.. И все такую вот негласную этику соблюдали... а этот — нет. Добивал. Нескольких искалечил, одного убид... Очень высокого класса боец! Но — сволочь. Садист!..
Тем временем на ринге идет поединок. Витин противник обладает взрывной концентрацией, мгновенно превращаясь из расслабленного увальня в стремительную боевую машину. Бой идет жестокий, несколько раз Витя едва успевает увернуться от разящих ударов.
— Старается! — зло смеется Витя. — Почувствовал, с кем дело имеет!
Бойцы сталкиваются, что происходит — опять же непонятно. Витин противник падает и лежит неподвижно.
— Ничего не понимаю! — говорит Ирина. — Что вы с ним сделали?
Витя отматывает изображение назад, и начинает показывать Ирине поединок отдельными кадрами. Тогда становится видно, как Витя, оказавшись на мгновение сбоку соперника, слегка касается пяткой его спины.
— Вы его что — убили?
— Нет. Но выступать он перестал. Сообразил, что в следующий раз — не пожалею.
— Однако! — Ирина смотрит на Витю даже с некоторым страхом.
— Все правильно, — говорит Витя. — Все меня поддержали тогда, даже из его команды ребята... Ну что, хватит?
Витя выключает видик.
— Рассказываю! — покорно говорит он, увидев немой вопрос в глазах Ирины.
— Вот был я такой весь из себя олимпийский чемпион в двадцать пять лет, гордость советского спорта.
А Машка была начинающая актриса, закончила Щукинское училище и в Театре Вахтангова играла горожан. Знаете, как в программах театральных пишут: «Ромео — такой-то, Джульетта — такая-то, а горожане — артисты театра». Вот она и была — «горожане*. Артистка-то из нее, прямо скажем, слабенькая. Машка сильно переживала, тем более муж у нее — великий человек, а она как бы при мне и, в общем, — никто.
И вот появилась у нее мечта — снимать кино. Решила она сделаться кинорежиссером — вроде это ее место в жизни и есть. Поступила на высшие режиссерские курсы, окончила их, сняла короткометражку, очень приличную... А дальше встал вопрос о первом фильме. Сценарий, она написала, студия готова, все готовы — только денег нет...
Она — туда-сюда, никто ей, никому не известной Маше, денег не дает. То есть включили ее в какой-то план в Комитете по кинематографии, но режиссер неизвестный, сценарий какой-то необычный, явно некассовый...
— Это «Сиреневый туман» некассовый? — поражается Ирина.
— Вот, представьте себе — почти все так думали! Я через свои каналы пытаюсь деньги достать — обещают: вот-вот, конечно-конечно... и не дают.
Какая бы дружба ни была, а сотни тысяч на ветер выбрасывать никому неохота. И так год прошел, и два... Я Машке говорю: «Ну, напиши другой сценарий, попроще, или экранизацию сделай чего-нибудь из известного... тогда, может, дадут деньги!..* А она — упертая! Только это — и все!.. Свихиваться начала, блеск в глазах какой-то появился... и тут я, как назло, опять чемпионом мира стал. Статьи, то-се, вот передачу эту самую стали готовить... а она, бедная, так никто и никто... И вот в один прекрасный день прихожу я с тренировки, встречает меня Машка и говорит: «Витя, — говорит, — я тебе изменила». Сама дрожит, бледная вся...
Я ничего вообще не понял. А она говорит: «Один человек...ну, в общем, от него зависит, буду я кино снимать или нет...Так вот он обещал... с таким условием, что я с ним... решил поиздеваться, выяснить, насколько я искусство люблю... а я говорю — пожалуйста... Ну вот и пожалуйста!»
Я понять не могу — шутит она или что, спрашиваю: «А разрешение-то он дал? Или зря старалась?» «Нет, — говорит, — не зря, сегодня приказ подписан, он мне показывал... Я, — говорит, — Витя, люблю только тебя, и ты это знаешь, но выхода не было, такой шанс упускать было нельзя...»
Витя замолкает. Ирина тоже молчит, не решаясь спрашивать, что было дальше.
— А дальше было вот что, — продолжает Витя. — Машка, конечно, плакала, в истерику вдавалась, в итоге под утро сморило ее, заснула. А я тем временем все и решил. Надел пальто и шапку, даром что дело в июне было, взял кое-какие фотографии, кассету эту взял, денег немного — и ушел. А днем из автомата Машке позвонил и сказал, что ушел я навсегда, искать меня бессмысленно, ничего мне не надо — ну там квартиру, машину, вещи — все это. При этом с собой я кончать не собираюсь, жить буду, это не вопрос, а вот где и как — не ее дело. А чтобы она все-таки не думала, что меня до смерти довела, буду ее с днем рождения поздравлять телеграммой. Это и означает — жив! Вот, Ирина Семеновна, собственно говоря, и вся моя история!..
— Подождите, — говорит Ирина после долгой паузы. — Сколько же лет прошло с тех пор?
— Пятнадцать...
— И вы все это время?..
— Да, — смеется Витя. — Блуждаю!.. Сначала, конечно, тяжело было... Я же все-таки привык, ну... попросту говоря, питаться хорошо, спать под одеялом, а не под забором... на своей машине ездить... Я же олимпийский чемпион как-никак... А тут... сначала голодал, в милицию меня забирали, избивали там... пытались, вернее... а потом приноровился, научили люди добрые, где подработать можно, где переночевать... Видите — жив! И здоров...
— Все-таки я не понимаю. — Ирина трет лоб ладонью. — Ну, ушли вы из семьи, от жены — ну ладно... Люди разводятся, но при этом сохраняют работу, друзей, образ жизни... а вы взяли и вообще ушли! От всего, от всех! Почему?
— В той жизни, Ира, все было подчинено делу. Карьера, место на пьедестале, фильмы, победы — успех Все — ради этого. Остальное — не главное,.. Любовь и дети,., все не важно1..
— У вас был ребенок? — спрашивает Ира.
— Так именно что не было!.. Какой ребенок — не до него! Только вперед! Так что я. по большому счету, не от Машки ушел. Я от такой жизни ушел. Решил: зачем мне такая жизнь, когда ради успеха, ради дела можно... Если вокруг все такие — значит, надо круг менять... Сначала-то, конечно, от обиды все... а потом осмотрелся, чуть успокоился — интересно стало! Я хоть и весь мир объездил, а видел-то что? Спортзалы, раздевалки, аэропорты и приемы всякие... В Большом Кремлевском дворце и в Доме кино бывал — тогда это было престижно, я там с Машкой, кстати, и познакомился... и в прочих подобных местах... а жизни-то, обычной жизни во всем ее многообразии, и не видел... А вокруг-то, оказалось, масса всего... люди потрясающие... Я ведь и в море ходил, и в шахты лазил, и лес валил... а в городе Прятинске главным редактором местной газеты работал два месяца... регистратором был в загсе, новобрачных поздравлял: «Сегодня вступают в законный брак!..» Как Куприн — актером служил, ну, в охране — немерено... Как приходишь наниматься, сразу спрашивают — чего умеешь, и выставляют какого-нибудь рэмбо местного разлива... Я сначала боялся...
— Вы — боялись? — смеется Ирина.
— Конечно. Покалечишь, не дай Бог. А они, пока не вырубишь, не успокаиваются... Фотографом был, водителем трамвая... и троллейбуса...
— А автобуса?
— Тоже вроде... Чего только не делал... интересно!..
— А вы Машку любите... до сих пор... да?
— Не знаю. — Витя пожимает плечами. — Постарела она... Тогда, в то время — что вы!.. Если бы не любил — так не ушел бы никуда... Пусть делает что хочет — наплевать... А сейчас!.. Не знаю...
— Ну, она-то вас любит... Как меня выспрашивала: «А не стоял ли кто-нибудь рядом, а не видели здесь никого?»
— Конечно, выспрашивала! — смеется Витя. — Любопытно ей посмотреть на бывшего-то мужа через пятнадцать лет. Только при чем тут любовь! Она про меня и думать забыла! Если бы сегодня на глаза не попался — и не вспомнила бы!.. Так что не надо идти со мной в Долину гейзеров... и не надо приходить ко мне ночью... Я не святой, за пятнадцать лет много было всякого... но — вам не надо. Ни к чему... Я — уйду, вы про меня забудете, и все будет в порядке...
— А смешно было бы! — неестественно, в излишнем возбуждении, хохочет Ирина. — Зашли вы в наш город еще через пятнадцать лет — а у вас тут сын подрастает... хорошо воспитанный мальчик, интеллигентная семья — все-таки мама — учительница!.. Мы нашего папу встретим, обогреем, приютим... на старости лет!..
Витя встает.
— Поздно уже. Вам пора, — говорит он Ирине.
— Не сердитесь! — Ирина понимает, что наговорила лишнего.
— Я не сержусь. Просто — поздно. Пойдемте, я провожу вас...
Они молча спускаются на первым этаж. Из зала слышатся голоса. Ирина и Витя заглядывают в полуоткрытую дверь.
В зале идет репетиция — Света разучивает сцену на балконе, готовясь к завтрашнему показу.
— Тоньше, Светочка, тоньше! — вскрикивает Татьяна Терентьевна. — Больше лиризма! Больше любви! Ты — юная, невинная девушка, ты первый раз полюбила!
Света стоит на двух сдвинутых столах. По краям столов поставлены спинками к Свете стулья — это «балконная решетка». Внизу Капигоша — «Ромео»,— преклонив колено, простирает руки к любимой.
— Татьяна Терентьевна, можно я слезу! Мне так неудобно! — просит Света. — Завтра ведь не будет никакого стола...
— Это не важно! Завтра — это не важно! — категорически заявляет Татьяна Терентьевна. — Ты должна найти зерно роли, нащупать образ, внутреннее ощущение своей героини... Найдешь — потом играй где угодно! Начали! Вова — реплику!
Капитоша подает реплику, Света читает монолог Джульетты — проникновенно, трогательно, с подъемом.
— Вот тоже, — замечает Витя, который вместе с Ириной издали наблюдает за репетицией, Ш еще одна жертва борьбы за успех... Завтра Машка пошлет эту Свету подальше, а мечта-то останется! И — ощущение: жизнь не удалась... Семья будет, дети, работа...
какая-то, а главное-то — не получилось!.. И в этом состоянии надо жить...
— Так что. по-вашему, лучше не мечтать?
-— Вопрос!..
Они выходят из монастыря, идут по улочке.
— Я... тогда еще, — нарушает молчание Витя, — был в Америке... Я там несколько раз был, три или четыре... но в один из «разов» возникло свободное время — дней пять, в Нью-Йорке... Одни соревнования закончились, другие сдвинулись, образовался люфт... И я просто ходил и смотрел на людей на улицах, в кафе, в метро. Вы знаете — чудные, замечательные люди. Добрые, вежливые, улыбаются, никакой злобы на лицах, этого нашего остервенения... А я хожу среди них и чувствую — что-то не то. Какая-то у них у всех беда, боль или... не знаю что!.. Вот не верю я в эти улыбки, в это постоянное «о'кей*, «ноу проблем!», все отлично, все замечательно, жизнь прекрасна! Что-то не то. Ничего я тогда не понял, решил — мерещится... а потом сообразил. Вот оно в чем дело. Они все — неудачники! И с этим ощущением живут. Вот как!..
— Почему неудачники? С чего вы взяли?
— Так общество-то — «любых возможностей!*. У нас раньше — если человек никем не стал, спился, бедствует, — почему? Государство мешало. И это вправду так было! Спортсменов за границу не пускали очень многих, писателей не печатали, евреев на работу не брали!..
Ужасно, с одной стороны, а с другой — как ни странно, облегчало жизнь! «Я не виноват — режим давит!» И, бывало, писатель гордился тем, что его не печатают, режиссер — что у него фильм на полку положен!..
Что этот писатель на самом деле написал, писатель ли он вообще — как бы и не важно! Запретили — значит, молодец! Герой и мученик! Жизнь прожита не зря!
Я ведь не про талантливых людей говорю, а именно про бездарей, про большинство... а у них-то там — ничего не мешает! Пожалуйста, становись! Добиваются чего-то — единицы, что естественно... а остальным валить-то не на кого, только на себя! Не сбылась «американская мечта» — сам и виноват! А у большинства... у абсолютного большинства — она ведь не сбылась, по большому счету! Залезли мы в какие-то дебри философские!
— Какие дебри! — грустно улыбается Ирина. — Вы все думаете про свою Машку: правильно она тогда поступила или нет... Не пошла бы к этому «деятелю* — жила бы как честная женщина, но — с ощущением несбывшейся «американской мечты*!.. Была бы неудачницей, злобной и завистливой... Так что, не зря ли от нее ушел, понять надо было, простить и забыть... —думаете вы. Правильно?
Витя молчит..
— «Прошло пятнадцать лет, — продолжает Ира. — Но может быть, простить и вернуться не поздно и сейчас? — думаете вы. — Она такая же красивая, я так же ее люблю, как и раньше, и зря я вычеркнул из жизни пятнадцать лет*, — думаете вы.
"Я самовлюбленный дурак, для которого мои чувства и переживания — самые главные на свете, а на чувства и переживания других людей мне наплевать, — думаете вы. — А жизнь прошла, и не воротишь! И зачем была нужна глупая игра в гордость и мужское достоинство, чего я этим добился, только жизнь испортил и себе, и любимой женщине*, — думаете вы.
«А тут еще эта провинциальная идиотка навязалась на мою голову, с которой даже переспать противно, а она еще в душу лезет!*
Повернувшись, Ирина бежит прочь. Витя делает шаг — догнать, но останавливается.
Задумавшись, смотрит вслед Ирине.
...Наступает утро. Фестивальный поезд стоит около вокзала, по перрону расхаживают милиционеры оцепления.
В вагоне открывается дверь, и на перрон спускается одна из местных девушек — она мелькала в толпе встречающих, потом — на банкете на привокзальной площади. Ее провожает охранник Коноваловой. Небрежно кивнув девушке на прощание, он закрывает дверь. Девушка уходит через вокзал в город. Милиционеры оцепления лениво провожают ее взглядами, перемигиваются.
Поезд потихоньку начинает просыпаться. Открываются — вернее, опускаются — окна, из них кое-где выплывают облачка сигаретного дыма.
Некоторые пассажиры в халатах, спортивных костюмах, зевая и потягиваясь, бредут к расположенному невдалеке небольшому желтому зданию с колоннами — это станционный сортир. Около него постепенно образовываются две очереди — мужская и женская.
Те, кто уже побывал в сортире, умываются под краном, который почему-то торчит прямо из стены вокзального здания.
На перроне со стороны города появляются Наташа и Алексей Старковы —: они возвращаются с утренней пробежки.
Из здания вокзала несколько человек в белых куртках выносят столы, стулья, притаскивают огромный, сверкающий никелем бак, заливают в него ведрами воду, расставляют на столах вазочки с сахаром, печеньем, булочками, сушками и пряниками, а также чайники с заваркой.
— Пожалуйста, товарищи, кто желает чайку — милости просим. — приглашает один из официантов. — Мэрия угощает! Будьте любезны!
— Мэрия угощает! — слышится крик из ближайшего вагона. — Пошли!
В окне купе появляется мэр. После вчерашнего банкета он протрезвел, но не окончательно.
— Петрович, не шуми! — Каретников, тоже с трудом воспринимающий происходящее, высовывается в окно. — Мэрия, говоришь, угощает? А чем?
— А кто ее знает. — Мэр пожимает плечами.
— Стоп.
Каретников начинает обшаривать куле. Выясняется, что на одной из полок спит директор детдома Зайцев. Когда Володя заглядывает под его подушку, Зайцев просыпается.
— Ой Господи, — бормочет он. — Да... это же надо... братцы! А где Ларискин?
— Кто? — переспрашивает Володя, роясь в вещах.
— Банкир Ларискин... где?.. Пошли!..
— Подожди, Миша... Не может быть!.. — Каретников яростно перетряхивает вещи, поднимает матрасы, обшаривает карманы — свои, мэра, Зайцева. — Не может быть... Бог-то есть на свете или нет его? Ага!.. Бог есть! — Он торжественно взмахивает бутылкой шампанского, которую обнаружил под полкой. — Так„. Всех напоит-похмелит добрый доктор Айболит! — Он ловко, привычно, без «выстрела», открывает бутылку, разливает шампанское по стаканам.
Все трое, поспешно чокнувшись, выпивают.
— А небо сегодня — ясное! — замечает мэр, выглянув в окно. — Солнышко светит! Погодка!..
— Конечно, — соглашается Каретников, — после шампанского-то!..
Невдалеке, за деревьями, садится вертолет.
Около пьющих чай пассажиров постепенно собирается местное население. Две-три бабки принесли кто — баночку грибов, кто — тарелку с квашеной капустой, огурчиками, кто — блюдо пирожков с грибами... Все это выставляется на столы.
Одна бабуся, оглянувшись, ставит на стол большую бутыль с жидкостью, отливающей всеми цветами радуги.
— Так! «Цинандали», которое сами гнали! — оживляется ведущий. — Горит?
— А как же? — обижается бабка, —Свое, не магазинное!
Ведущий наливает «цинандали* в блюдце, чиркает зажигалкой — жидкость вспыхивает.
— Володя! — зовет ведущий выглянувшего из окна Каретникова. — Иди, дегустнем! Тут и сало выдают, и чесночок!
— А это... этот, да? — шепотом спрашивает бабка-самогонщица, у ведущего. — Который этого играл... как его...
— Да-да! — подтверждает ведущий. — Именно этого!
— Хорошее кино! — умиляется бабка. — Как он ей в конце говорит: «Никогда!» Я прямо изревелась вся!.. Пускай придет, сала покушает!..
В купе Каретникова, едва постучав, влета1ет ассистентка Марии Сергеевны — Милка Канарейкина.
— Володя, пошли к Марии! — кричит она. — Пошли скорей! Скандал!
— Что такое?
— Пошли!
— Извините, братцы! — говорит Каретников гостям. — Что-то случилось...
— А мы пойдем погуляем. — Мэр поднимается с места. — Посмотрим, что к чему...
— Ларискина подождем... — Зайцев тоже встает. — Володенька, только не забудь!..
В купе Марии Сергеевны сидят заплаканная Лариса и Зимин.
— Мария Сергеевна! — сквозь слезы говорит Лариса. — Я вам так благодарна, вы себе даже не пред-
ставляете, за все, за все! Я даже не знаю!.. Вы для меня всегда будете как родная!..
— Мария Сергеевна! — вступает Зимин. — Вы — женщина, вы должны понять... Если сейчас вмешаться — у Ларисы может потом никогда не быть детей!..
— Здрасьте! — В купе входит Каретников. — Ну, чего? — говорит он Ларисе. — Отваливаешь? Мила рассказала...
— Спокойно, Володя! — обрывает его Мария Сергеевна. — Лариса-ждет ребенка и, естественно, сниматься не может. Я все поняла, Александр Васильевич! — говорит она Зимину. — Всего вам доброго! И тебе, Лариса!
— Тогда, — Зимин встает, —-поскольку вертолет уже прибыл... может быть, отвезти вас в Москву?
— Нет, спасибо, — говорит Мария Сергеевна.
— Вас? — это Володе.
— Ни за что! — смеется Каретников. — Тут такая благодать... Всю бы жизнь здесь прожил!..
— Мария Сергеевна! — Лариса обнимает Семенову и, заливаясь слезами, выходит из купе. Зимин за ней.
— Вот зараза! — возмущается Мила-ассистент-ка. — Нашла банкира — и про все сразу забыла! Сучка!
— Тихо! — обрывает ее Мария Сергеевна.
— Так. Кто есть? Мила, иди к купчихе, садись на телефон... звони в актерский отдел «Мосфильма», звони в группу. Пусть сегодня же идут по институтам, по школам — в общем, пусть ищут! Типаж ты знаешь! Стоп. Купчиха не улетела еще? Сейчас я тебя с ней отправлю на вертолете.
Мила вздыхает, полностью покорная судьбе. *
— Мария Сергеевна! — слышится крик-с перрона. — Скажите, чтобы нас пустили! Это мы!
Мария Сергеевна выглядывает в окно.
На перроне стоят Капитоша, Света, поодаль —Татьяна Терентьевна и несколько ребят.
— Ах да! — вспоминает Мария Сергеевна. — Сейчас, ребята, подождите, я к вам выйду! Мила, иди собирайся!
Мила, кивнув, исчезает.
— Да, учудила Лариска, — вздыхает Каретников/— Замуж вышла... Ох, черт, забыл! Александр Васильевич! — кричит он в окно Зимину, который вместе с Ларисой прощается с некоторыми пассажирами. — На секунду!
Володя выскакивает из вагона, бежит к мэру и Зайцеву и, подхватив обоих под руки, тащит к Зимину.
— Александр Васильевич! Вот, познакомьтесь! — Он показывает на Зайцева. — Директор местного детского дома! Им крышу надо починить!
— К сожалению, я не умею! — улыбается Зимин.
— Александр Васильевич! — проникновенно говорит Каретников, беря Зимина под руку. — Это — дети! Сироты! Детский — понимаете? — детский дом! Вы — президент крупнейшего в стране банка! Разумеется, детских домов много, и решить их проблемы вы не можете... но у вас сегодня, я так понимаю, счастливый день. Принято важное решение. — Володя указывает на Ларису. — Так отметьте этот деньдобрым делом! Тем более я подозреваю, сумма-то тут! — Он пренебрежительно машет рукой. — Для вас!..
Зимин после короткого раздумья достает сотовый телефон, набирает номер.
— Яша? — говорит он. — Это я... Слушай, надо сделать одну акцию... благотворительную... помощь детям... Her, серьезно! Детский дом города, — он смотрнт на вокзальную надпись, — Зареченска. Да, где стоим... Позвони, узнай, сколько им надо, и перечисли... А это потом обсудим... До встречи!—Он убирает телефон в карман. — Все!
Мэр молча разводит руками — «нет слов!». Михаил Борисович, подскочив, хватает руку Зимина, трясет... На его глазах выступают слезы.
— Слава Богу! — бормочет он. — Ну, все... А то — расселить, распределить!.. — Он свободной рукой показывает мэру фигу. — Вот тебе! А это... — спохватывается он. — Извините... это точно? Не передумаете?
— Слово банкира! — улыбается Зимин.
— Да. Зареченск! — говорит в это время женши-на-диспетчер, сняв телефонную трубку у себя на пуль-те. — Есть детский дом!.. Зайцев Михаил Борисович... А он тут, на станции... Михаил Борисович!.. — кричит она. — К телефону вас! Москва!
Михаил Борисович бежит к телефону.
— Да, — кричит он в трубку. — Да, я. Да, мне! — он с изумлением смотрит на улыбающегося Зимина. — Смета? Есть у нас, да, конечно!.. Записываю. — Он, схватив со стола диспетчера карандаш, быстро пишет цифры — номер факса. — Понял. Сегодня же! Спасибо! — Он вешает трубку. — Сказали, смету по факсу послать и номер счета!..
Зайцев бежит к Зимину, снова трясет его руку.
— Товарищ Ларискин! — со слезами на глазах говорит он. — Господи!
— Моя фамилия — Зимин! — Банкир с некоторым раздражением отнимает руку. — Нам пора! Счастливо!
Зимин и Лариса уходят.
— Что я говорил! — Каретников подмигивает мэру. — Говорил — сделаем, починим вашу крышу — вот и пожалуйста!
— Господи! Володенька! — бормочет обалдевший Зайцев, обнимая Каретникова. — Родной ты наш! Подожди... Зимин... А Ларискин где?
— Тебе не все равно? — смеется Каретников.
— Отметим! — вопит Зайцев. — Пошли! Вон • там. — Он показывает на столики около вокзала. —
Накрыто! Посидим!
Мэр, Зайцев и Володя идут к столикам, продолжая обсуждать только что происшедшее чудо.
На перроне появляется толпа ребят во главе с Костей. Ребята явно подготовились к встрече со знаменитым культуристом — все они в майках, с голыми руками, в коротких шортах, у многих — широкие кожаные пояса, которые обычно используют штангисты, напульсники, головные повязки — чтобы при подъеме веса волосы не лезли в глаза. Для того чтобы произвести впечатление и быть замеченным, каждый передвигается, максимально «надув» грудную клетку, втянув в живот и напружинив все имеющиеся в наличии мышцы. Такое впечатление, что к поезду движется толпа роботов-терминаторов.
Костя, препираясь с милиционером, кричит: «Алексей!* Из окна выглядывает Старков, кивает — «сейчас*..
Тут Костя замечает Свету и Капитошу.
— О, здорово! — с удивлением говорит он. — А вы чего здесь?
— У нас дела! — важно отвечает Капитоша. — Встреча назначена!
— Какая встреча?
— Режиссер, Семенова Мария Сергеевна, попросила Свету показаться... монолог прочесть...
— Чего ты мелешь-то? — раздражается Костя. — Я серьезно спрашиваю!
В этот момент к Свете подходит ассистент режиссера, Мила.
— Ты... как тебя?
— Света!
— Да... Мария Сергеевна просила извиниться, немного обождать, она освободится и посмотрит тебя!..
Мила уходит.
Капитоша со скромным торжеством смотрит на изумленного Костю.
— Подожди... — говорит Костя. — А как это?..
Капитоша не успевает ответить — на перрон спускаются Старков и Наташа. Костя устремляется им навстречу, мгновенно забыв про Свету.
В «штабном* вагоне Коновалова разговаривает с Марией Сергеевной.
— Возьмем твою Милу, о чем разговор! — обещает Коновалова. — А Лариска-то, надо же! Любовь!.. Найдете девочку-то!
Мария Сергеевна пожимает плечами — «постараемся».
— Снимать надо срочно! — предупреждает Коновалова. — Хотя куда торопиться!.. Города-то нет! Ребята в Москве ищут, все компьютеры наизнанку вывернули... есть, конечно, варианты, страна большая, но все как-то... Ладно. Поглядим. Милу давай сюда!.. Ну, до встречи! — Она притягивает Марию Сергеевну к себе: — Опомнись, Машка! Захочет этот твой — так и в Москве объявится, и где угодно, а нет — так чего искать!.. Ладно. Дело твое!
Мария Сергеевна уходит.
Она идет через тамбур к себе, но, вспомнив что-то, возвращается обратно, спускается на перрон.
Капитоша устремляется ей навстречу, таща за собой Свету.
— Доброе утро, ребята, — говорит Мария Сергеевна и садится на перронную скамейку. — Я готова..
— Что, прямо здесь? — пугается Света.
— А какая разница? — замечает Мария Сергеевна, взглянув на часы. — Вы же актрисой хотите, стать, значит, не должны публики бояться. Пожалуйста, начали!
— Давай! — шипит Капитоша, дергая Свету за руку. — Чего стоишь? Говори! «Приди, о ночь!..»
Девушка явно зажата, ее смущает и напор Капи-тоши. и безумное волнение Татьяны Терентьевны — та повторяет за Светой каждое слово, кивая головой и прижимая к груди трясущиеся руки, — и зеваки, глазеющие на все это. Но больше всего Свету сбивает вежливо-равнодушный взгляд Марии Сергеевны.
Каретников, распивающий с Зайцевым и мэром "радужный» напиток, тоже обращает внимание на происходящее.
— А это чего? Кто такая? — спрашивает он.
— Боже мой! — ахает Зайцев. — Светочка! Это наша девочка! Ты знаешь, Володя, очень способная! Очень! Если можно ей помочь — я-тебя умоляю!
Каретников, улыбнувшись, качает головой — «нет!».
— А чем тут поможешь? — говорит он, хрустя огурцом. — Есть талант — значит есть, а если нету!.. Пошли глянем!..
Троица подходит поближе.
К этому времени Света окончательно зажалась. Она пытается изображать трогательную, детскую наивность, чистое чувство юной девушки, но получается у нее фальшиво, неорганично, попросту говоря — плохо. Капитоша, который подает реплики за Ромео, еще больше портит впечатление.
Мария Сергеевна вежливо смотрит и слушает, но уже ясно, что Света ей не нравится.
— Зажалась девочка, — бормочет Каретников. — Зажалась...
Подойдя поближе, он осторожно произносит нужную по тексту фразу, сразу перекрыв поставленным голосом Капитошино бормотание.
Света замолкает, оглядывается. Она видит равнодушие Марии Сергеевны, снисходительную жалость Каретникова, обреченность — «все пропало!* — Ка-питоши...
В глазах Светы вспыхивает веселая злость. Волнение пропадает — все уже ясно, терять нечего, потому что все и так потеряно, осталось только слегка отомстить высокомерной режиссерше за снисходительность и жалость.
На поданную Володей реплику «Мой друг, клянусь сияющей луной, посеребрившей кончики деревьев...* она, как и полагается, отвечает по тексту.
Но со Светой происходит резкая трансформация. Это уже не юная, невинная девушка, почти дитя, а матерая оторва, с прокуренным голосом и базарными интонациями.
— О, не клянись луною! — орет Света, наступая на вздрогнувшего от неожиданности Каретникова. — В месяц раз меняющейся. — Она выплевывает в сторону несуществующий окурок.- — Это путь к изменам!
— Так чем мне клясться? — Засунув руки в карманы, блатной походочкой движется к Свете мгновенно сориентировавшийся Володя.
— Не клянись ничем! — визжит Света на весь перрон, как будто ее режут, тем более что Каретников приближается к ней с видом «убью, сука!*. — Или клянись собой как высшим благом, — она заискивающе улыбается; подмигивает «хахалю» — «мол, я на все готова, только не зарежь*, — которого достаточно для клятвы!
Каретников с удовольствием включается в игру. Реплику «Клянусь, мой друг, когда бы это сердце...» он неожиданно для Светы произносит уже не как озверелый сутенер, а как вынужденный сознаться в своем тайном пороке гомосексуалист — опустив глаза, с явными «голубыми* интонациями.
— Не надо, верю! — вопит Света, якобы потрясенная тем, что у ее Ромео обнаружились подобные наклонности. — Как ты мне ни мил, мне страшно, как мы скоро сговорились!
Сцена продолжается в том же духе. Вокруг собралась толпа, люди хохочут, аплодируют.
Мария Сергеевна, подавшись вперед, смотрит на Свету с явным интересом.
Капитоша, следя за реакцией Марии Сергеевны, несколько раз толкает Татьяну Терентьевну локтем в бок — «вроде порядок, смотрит. Светка нравится!».
Света под хохот и аплодисменты доходит до фразы Джульетты «Как светлый мир, которым я полна!».
Света произносит эту фразу вообще без интонации. На ее глазах выступают слезы — она уверена, что провалилась, ей стыдно за дурацкую игру, которую она затеяла.
— Извините, — говорит она Марии Сергеевне и поворачивается, чтобы уйти. Но Каретников преграждает ей дорогу. Взмахом руки заставив толпу замолчать, он опускается перед Светой на одно колено. Текст «Но как остановить мне тебя так скоро?» он произносит уже без трепотни, с любовью, нежностью и подлинной болью.
Сцена продолжается, но теперь и Света, и Володя играют по-настоящему.
На перроне воцаряется мертвая тишина. Зрители с огромным, искренним волнением следят за диалогом влюбленных, у многих женщин, а также у Зайцева на глазах наворачиваются слезы;
Сцена кончается под Гром аплодисментов
— Ну как? Торжествующий Каиитоща подбегает к Марии Сергеевне. — Нормально, а? Видели? Ну? Что я говорил?
— Да. — Мария Сергеевна кивает, не сводя со Светы внимательного взгляда. — Безусловно, способная девочка... очень способная.
— Слушай, а ты... тебя как зовут? — спрашивает Свету Каретников.
— Света.
— Ты из детдома?
— Да.
— Ну, слушай, а? В самодеятельности занимаешься?
— Занимаюсь...
— Тебе в театральный надо поступать! Точно говорю!
В этот момент над станцией пролетает вертолет. Все, и в том числе Каретников, машинально смотрят ему вслед.
— Подожди-ка! — Каретникова, который вспомнил про улетающую в вертолете Ларису, вдруг осеняет идея.
Подбежав к Марии Сергеевне, он что-то негромко говорит, указывая на Свету, на вертолет, снова на Свету.
— Вариант, — подумав, говорит Мария Сергеевна. — Подождем... Милка поищет в Москве... посмотрим... но — вариант.,1
Она подходит к Свете.
— Ты никуда не уезжаешь в эти дни?
— Да нет! — машет руками Капитоша. — Куда ей ехать! Здесь она, в боевой готовности, в любой момент!
— Значит, вот Что. — Мария Сергеевна кладет Свете руку на плечо. — Девочка ты способная — это ясно. Становиться ли тебе актрисой — решай сама. На эти дни, пока мы здесь, не пропадай никуда — еще поговорим...
Она уходит. К Свете подбегает Татьяна Терентьевна, плача, обнимает девушку.
В это время в спортзале с гордым названием «Олимп» тренируется Алексей Старков.
Популярная в народе легенда о дутых, ненастоящих мышцах культуристов, конечно, является полной ерундой, и тренировка Старкова это доказывает. Он поднимает колоссальные веса, демонстрируя не только объем мускулов, но. и огромную физическую силу.
Тренировочный процесс организован очень тщательно. Выжав два-три раза лежа сверхтяжелую штангу, Старков глазами дает команду двум парням, к те снимают со штанги по «блину» с разных сторон. Старков снова жмет, снова дает команду, парни снова снимают «блины» — и так до тех пор, пока на станке не остается пустой гриф.
Закончив этот так называемый «гигантский» подход, Старков подходит к стоящему в углу столику, где приготовлены разные банки с цветными наклейками'— специальное питание для роста мышц— и несколько бутылок молока. Алексей делает коктейль, пьет, несколько минут ходит по залу—снова берется за штангу. (Кстати, ходит он исключительно на цыпочках — таким образом дополнительно «подкачиваются» икроножные мышцы.)
Наташа Старкова тоже тренируется — она работает на тренажерах н блочных устройствах, которые сделаны в зале.
За тренировкой мастеров с огромным вниманием наблюдают ребята во главе с Костей.
В зале народу не много — вдоль стен, на скамеечках, сидят человек двадцать.
Но зато все окна буквально забиты головами. Зал расположен в полуподвале — чтобы смотреть внутрь, надо лечь на землю. Поэтому около каждого окошка образовался штабель из любопытных.
Толпа стоит в дверях, в раздевалке, на лестнице, ведущей в зал...
Наконец Алексей ложится на скамью. Наташа ловко, профессионально делает ему в мягкое место укол, и на этом тренировка заканчивается.
— Спасибо, братцы! — Алексей жмет Косте руку. — Хорошо поработал... Вечером тоже можно прийти?
— Конечно! — уверяет Костя. — Вот только душа нет... не провести никак...
— Ничего, — улыбается Старков. — На станции колоночка стоит, ополоснусь... Ты закончила?
Наташа кивает.
— Так, а ну-ка давай на ребят посмотрим, — говорит Старков Наташе. — Становись! — командует он.
Зареченские культуристы выстраиваются в шеренгу.
— До пояса разделись! — велит Старков и идет вдоль строя, внимательно оглядывая ребят.
— Ну, понятно... Спасибо! Я в Москву приеду, пришлю вам литературу последнюю, методики... А гм иди сюда! — зовет он Костю.
Когда Костя подходит, Старков и Наташа внимательно, профессионально осматривают его
— Ничего! — одобрительно говорит Старков. — Данные есть... Про наш клуб слышал?
— Конечно!
— Тебе в армию осенью?
Костя кивает.
— Ну, это не проблема... договоримся... Пойдем, проводи-ка нас!
Они втроем выходят во двор.
— Алексей Витальевич! — просит один из парней. — А можно... на память?
— Конечно! — Старков замечает в его руках фотоаппарат. — Давай щелкай!
Вокруг Старкова и Наташи образуется толпа, мигает вспышка...
— До вечера! — Старков приветственно взмахивает рукой, и они с Наташей и Костей идут к вокзалу.
— Так вот, Константин, — говорит Старков, — мне молодые кадры нужны. Чтобы наш клуб рос и процветал, будущее надо сейчас планировать... Из тебя что-то на уровне получится, я так думаю, года через три... Жильем обеспечим, деньги платить будем — невеликие, но... не пропадешь!.. Само собой — тренировки, режим... Куришь?..
— Нет, что вы?
— Это хорошо... В общем, так... Наташа! — Старков видит, что жена остановилась у привокзального ларька и покупает коньяк и пиво.
— Отстань, любимый! — Наташа сует коньяк в сумку, а пиво, которое ей в ларьке открыли, пьет прямо сейчас.
— Ну, так... — вздохнув, продолжает Старков. — Ладно... Мы сейчас пойдем отдохнем, а ты зайди ко мне часиков в пять. Поговорим подробнее...
Они уходят. Костя смотрит им вслед в полном восторге.
Мэр, Зайцев и Каретников идут к вертолету, провожая Галину Васильевну Коновалову. Вместе с Коноваловой летят охранники, консультанты — Семен и Илья — и ассистентка Марии Сергеевны, Мила.
— Уважаемая Галина Васильевна! — Мэр на ходу пытается произнести речь. — Мы с вами незнакомы! Но с первых минут я увидел в вас!..
— Спасибо, спасибо! — рассеянно говорит Коновалова. — Счастливо оставаться!
— Приезжайте! — кричит пьяный Зайцев. — Мы крышу починим! Нам товарищ Ларискин обещал помочь! Посмотрите! Красиво будет!..
— Как девочка — ничего? — вполголоса спрашивает Коновалова у Володи. Тот молча показывает большой палец — «во!».
— Найдем город — съемки немедленно! Так что пить-то завязывай — (тухнешь!
Коновалова, ее охранники и помощники садятся в вертолет. Трое провожающих старательно машут вслед.
Вертолет поднимается в воздух, делает круг над городом, чтобы выйти на нужный курс.
* * *
Охранники лениво курят, Семен с Ильей расставляют шахматы, Галина Васильевна достает из сумочки вязанье... Случайно она бросает взгляд вниз, на город, — и замирает в восхищении.
Городок Зареченск сверху поразительно красив. С трех сторон его огибает река, вдали виднеется лес, над рекой высится монастырь, мимо которого они сейчас как раз пролетают.
Галина Васильевна хватает Семена за плечо, указывая вниз.
Семен, взглянув в окошко, с недоумением смотрит на Коновалову и, сообразив, прилипает к стеклу. То же самое делает Илья.
Внизу Зайцев, мэр и Володя бредут обратно к вокзалу.
— Есть на свете добрые люди! — восхищается Зайцев. — Вот Ларискин — взял и дал денег! Ну, еще не дал — но даст! Я верю! И эта... Коновалова... тоже дала бы... Надо было попросить у нее... на одеяла новые!.. А ты, злодей! — Он грозит мэру пальцем. — Расселить, распределить! — Грозящий палец, соединившись с остальными, превращается в фигу. В Никогда, понял? Никогда!
...А в вертолете происходит полное ликование. Ничего не понимающая ассистентка Мила таращит глаза от удивления.
А Галина Васильевна, Илья и Семен обнимаются, хлопают друг друга по плечам, стуча кулаками по головам, показывают, какие они дураки, что чуть не просмотрели замечательный объект у себя под носом, указывают на реку, на железную дорогу и — в восторге — на монастырь.
За грохотом мотора слов не слышно, но и без слов можно понять смысл происходящего: город, необходимый для осуществления их планов, найден.
...По команде Галины Васильевны вертолет разворачивается и направляется обратно, к городу.
На перроне, около столика с «Цинандали», стоят мэр, Зайцев и Каретников.
— Какая девушка! — восхищается Володя. — Света, да? С ходу включается, темп берет, легко, мощно — блеск! И вот так вот выросла в детдоме без родителей?
Зайцев кивает.
— Волнуюсь я, Володя, — помолчав, говорит он. — Ты не обижайся, но ваш мир, актерский, — это ведь!.. — Он ищет слова, боясь обидеть Каретникова. — Сам знаешь!..
— Это верно, — соглашается Володя. — Наш мир — что и говорить... То ли дело — мир водопроводчиков! Или вот как-то по радио объявляли: «Требуются сколотчики тары!...» Взять мир сколотчиков тары — другое дело! Так, может, вашей Свете в сколотчики тары податься? Боге ним, с актерством? Кто-то ведь и тару должен сколачивать.
— Да не обижайся ты! — Зайцев обнимает его за плечи. — Волнуюсь!..
— В нашем деле, — говорит Каретников, — в нашем мире — зависть, лесть, злоба, лицемерие, подлость!.. Но как и везде! Я сильно подозреваю, дорогой Михаил Борисович, что и у сколотчиков тары то же самое! Кому-то выдали новый молоток — кому-то нет! Кто-то стал бригадиром — кто-то не стал! И так далее!
— Везде одно и то же! — вмешивается мэр. — Вот у нас, на последних выборах вернее, во время избирательной кампании!.. Мой соперник, известный паразит Ничипоренко...
— Это как? — интересуется Каретников. — Что он — работает паразитом?
— Нет, работает он директором фабрики по производству резинки для трусов, а паразитом является по своей духовной сущности. Так вот, он распустил клеветнический слух, что я, видите ли, выпиваю! В газете об этом написал! А я, Володя, — он оживляется от воспоминаний о великом прошлом, — сделал гениальный, прямо-таки наполеоновский ответный ход! Я выступил по нашему местному телевидению...
— А у вас что — свое телевидение есть? — изумляется Каретников.
— Есть. Кабельное проложили и порнуху гоняют... Так вот, я выступил и говорю: «Да, товарищи, не буду скрывать — выпиваю!* Мне потом рассказывали — весь город замер! «Выпиваю, — говорю, — Да. Что есть — то есть! Вот господин Ничипоренко — он не выпивает. Он пьет! Причем запоями! А я — выпиваю! Выбирайте, уважаемые сограждане!.,* Ну тут, конечно!... А чего это она, — перебивает он сам себя, взглянув наверх, — возвращается, что ли?
Действительно, вертолет Коноваловой приближается к месту взлета и, зависнув, начинает снижаться.
— Извините, братцы! — Мэр поспешно идет к месту посадки.
— Да, что-то, видать, случилось, — говорит Зайцев, тоже глядя на вертолет. — Слава Богу, сел нормально... Так ты думаешь — пускай едет, поступает? Да? — спрашивает он Каретникова.
— Нет, — твердо заявляет в ответ Володя. — Пускай здесь сидит. Семечками торгует. Или тару сколачивает!..
— Понял... — вздыхает Зайцев. — Ладно! — Он протягивает Володе руку. — Рад был познакомиться. Увидимся!
Они расходятся.
В это время к вертолету, из которого высаживаются Коновалова, вся ее команда й Мила, подходит мэр.
— Что случилось, Галина Васильевна, уважаемая?— спрашивает он. — Укачало?
— А, товарищ начальник, — радуется Коновалова. — Очень кстати!.. А мы ведь толком-то и не познакомились! Вот, друзья, — говорит она своим, — это мэр города Зареченска, ради Бога, извините, нас так молниеносно представили!..
— Сидоров Семен Петрович! — Мэр по очереди пожимает протянутые руки.
— Семен Петрович, дорогой! — Коновалова берет мэра под руку. — А кто-то, между прочим, экскурсию по городу обещал! А? Слабо?
— Неужели для этого вернулись?
— А что вы думаете? Посмотрели сверху — красота, тишина, благолепие!.. Я и подумала — ну куда мы денемся! Ну что нам эта Москва! Ну неужели она денек-другой не простоит без нас?.. Значит, так... Мы пойдем к себе, а вы уж постарайтесь в смысле транспорта. А как прибудет — нас позовите. И, Семен Петрович, очень прошу... требую!., все расходы... малейшие — бензин там, оплата водителей, все такое — учитывайте, сообщайте, немедленно возместим! И, само собой, подумаем — чем городу помочь... У вас, конечно, проблем много, а денег мало. Ну вот!.. Проведем экскурсию, потом сядем, посидим... это самое под шашлычки!.. И, глядишь!..
Она замолкает, потому что видит, что ее разгуля-евски-панибратский тон не обманывает мэра.
— А какова должна быть идейная направленность экскурсии? — не без иронии спрашивает мэр.
— В смысле?
— Что вас интересует конкретно? Ну, например... «Ленинские места в Зареченске»... Таких, правда, не имеется. Или, допустим — «Зареченский период в творчестве Леонардо да Винчи»... В чем дело, Галина Васильевна? — в упор спрашивает мэр Коновалову. — Чего это вдруг за экскурсии такие? Чудес-то ведь не бывает!..
— Хитер, Семен Петрович!.. Молодец!.. — оценивающе смотрит на него Коновалова. — Ты, значит, не только водку пьешь?
— Нет, не только!.. — соглашается мэр. — Коньяк тоже пью!..
— А вот поездим, посмотрим — и поговорим! — хлопает его по плечу Коновалова. — Действуй!
Она со свитой идет к поезду.
Мэр, задумчиво посмотрев ей в след, направляется к окошку диспетчера.
— Соединика меня с милицией, — говорит он сидящей за пультом женщине.
Та начинает набирать номер.

Конец пятой серии

СЕДЬМАЯ СЕРИЯ
Вокруг детского дома стоит милицейское оцепление. Примерно в сотне метров друг от друга по всему периметру расставлены омоновцы.
Лейтенант с группой захвата — пятью здоровыми, рослыми мужиками в пятнистой форме — обходит детдом.
Они идут по коридору учебного корпуса, заглядывают в классы, потом, дойдя до жилого отсека, — в спальни. Вместе с ними ходит директор Зайцев.
— И что вы так волнуетесь? — .ворчит он. — Поражаюсь... хотя — явление закономерное... Жили мы, жили, никто ничего не проверял, не контролировав... а вот стоит миллионерше появиться... и даже она не появилась еще, только собирается., а тут уже ОМОН, проверки, чуть не обыски!..
— Правильно! — замечает лейтенант, заглядывая в очередное помещение. — Кому мы с вами нужны, уважаемый Михаил Борисович? Никому. Полезут к нам бандиты? Никогда». А такую мадам могут и выслеживать, и теракт подготовить, и захват осуществить... с целью получения выкупа... Поезд-то, думаете, случайно остановился? Развлекается кто-то? Может, так... а может, и не так...
Группа движется по коридору.
В это время Ирина, оглядываясь, входит в Витину комнату,
— Весь детдом обшаривают! — громким шепотом сообщает она. — Скоро Коновалова приедет, так они бдительность решили проявить, идиоты!..
— Надо бы смыться! — замечает Витя. — А то как бы чего не вышло!..
— Они уже в коридоре!. — волнуется Ирина. — Вы не пройдете!
Витя осторожно выглядывает в окно — прямо внизу расхаживает взад-вперед омоновец с автоматом.
— Я пойду попробую их отвлечь, — шепчет Ирина. — А вы спрячьтесь куда-нибудь... Вдруг не заметят...
Она выходит в коридор и буквально сталкивается с милиционерами.
— Ирка, привет! — говорит лейтенант. — Вот работа, а? Слушай, а это что за комнатуха, откуда ты вышла?
— Подсобная, — отвечает Ирина. — Тут раньше дворник жил, а теперь всякая ерунда хранится... а я думаю — не сюда ли наши деточки ватман засунули, а то надо бы стенгазету выпустить, наконец собрались — так бумаги нет...
В комнате никого нет. Лейтенант заглядывает под кровать, сдергивает одеяло, открывает окно...
— Никто не мелькал, Cepera? — спрашивает он.
— Да нет! — слышится голос дежурящего внизу омоновца. — Я ни шагу не отходил...
Лейтенант, еще раз осмотрев комнату, выходит. Омоновцы — за ним.
— Ну где же этот ватман проклятый? — восклицает Ирина, чтобы иметь возможность остаться в комнате.
Когда шаги удаляющихся по коридору милиционеров стихают, Ирина сама начинает искать Витю — она-то знает, что он здесь. Однако поиски не дают результата, Ирина в полном недоумении застывает посреди комнаты.
— Эй! — слышится сверху. — Ку-ку!..
Ирина поднимает глаза — и от удивления чуть не падает.
Витя сидит под самым потолком, в углу комнаты, непостижимым образом уперевшись руками и ногами в сходящиеся стены. Подмигнув потрясенной Ирине, он спрыгивает вниз.
— Вы что — летать тоже умеете? — спрашивает Ирина, которая, похоже, ничуть не удивится, если Витя ответит утвердительно.
— К сожалению!.. — разводит руками Витя. — А это вовсе не чудо, а знаменитая техника японских «ниндзя*... Слышали?
— Это такие... таинственные воины, которые все могут?
— Именно... Я с одним «ниндзя» познакомился в свое время, он меня и научил таким штукам... Акира его звали — как Куросаву...
— Вы, значит, в Японии тоже были?
— Быть-то был... а с Акирой мы в городе Тамбове встретились, в спецприемнике для бомжей... Он бывший военнопленный, из лагеря выпустили, жить негде, в Японию не уехать — пошел бродить... Ему тогда к восьмидесяти подходило, а руки — как железные... живот — не пробить!.. Мы с ним в этом спецлриемнике под потолок залезли на спор — кто дольше!.. Залезли — и сидим. Тревога началась, сирена воет, менты взад-вперед мечутся; мужики — ну, остальные — кричат, мол, ничего не видели, не знаем! — а мы сидим... Я два часа просидел и свалился, не выдержал... Навыка-то нет... а он — хоть сутками!..
— Вас, наверное, били потом? — спрашивает Ирина.
— Нет. Мы ушли, и все... Надоело там...
— Вас просто так выпустили?
— Да мы не спрашивали... — смеется Витя.
Слышится далекий звонок.
— Ой! — Ирина смотрит на часы. — У меня урок! У меня два урока — и я к вам приду, хорошо?
Они обнимаются.
— Бегу! — Ирина исчезает.
Оставшись один, Витя усмехается с подтекстом — «ето я, старый дурак, делаю?*, — присаживается к столу, достает из кармана фотографию, где он снят вместе с Марией Сергеевной, усмехнувшись еще раз, показывает фотографии язык — и вдруг, что-то вспомнив, поспешно смотрит на часы. Витины часы, помимо времени суток, показывают еще и число. Похоже, сообразив, что сегодня— Машкин день рождения, Витя выглядывает в коридор, потом — в окно. "Он видит, как во двор въезжает милицейская «Волга*, из нее выходит полковник Скворцов, к нему подбегает лейтенант и начинает что-то объяснять. Понимая, что убежать не удастся, Витя садится на кровать и с досадой стучит себя по коленке.
А во дворе детдома полковник продолжает разговаривать с лейтенантом.
— Да все обшарили! — сокрушается; лейтенант. — Как в воздухе растворился!..
— Виктор Селезнев —задумчиво говорит полковник. — Помню, как же!.. И в газетах, и по телику!.. А потом вроде как исчез... Я думал — перестал выступать по возрасту, и травма... А он — вон что!.. Только ты учти, друг Самошин... Предположим, ты его поймал. Сомнительно — но предположим. И что?
— В смысле?
— Что ты ему предъявишь? Сейчас статью за бродяжничество и ту отменили!
— Так вы же сами мне целое досье показывали! — удивляется лейтенант.
— Э, милый!.. Когда это было, где свидетели!.. Взять драку в Севастополе — моряки давно демобилизовались, Севастополь теперь заграница... Ты, я так понимаю, выслужиться хочешь? Поймать серьезного преступника и на этом карьеру сделать? Так?
— Да, так! — с вызовом заявляет лейтенант.
- — И это хорошо... Но представь: сообщил ты начальству, что данный таинственный тип — бывший олимпийский чемпион такой-то... а кинорежиссер Семенова подтвердит, что видела его в Зареченске именно вчера? Эти бомжи базарные его опознали — а кто им поверит? Кто поверит, что они не за бутылку мелют, что им велено?.. Привезешь ты арбузников, они скажут — да, этот нас повырубал... А кто это? Та же Семенова подтвердит, что он и есть Селезнев, ее бывший муж и спортсмен великий? Но предположим, даже так... Каша!
— В смысле? — не понимает лейтенант.
— В самом прямом. Эффекта нет! Я понимаю так: схвачен на месте преступления преступник, спасены люди, предотвращены тяжкие последствия! А на сладкое — он оказался тем-то и тем-то! Это — да! Журналисты схватятся, телевидение подвалит!.. А тут!.. И потом, я тебе говорил и повторяю: в глазах общественности он герой! Ребенка защитил! Гусеву нашему вломил — и правильно, я бы еще добавил! Надо будет, кстати, и добавить... Напомни мне про Гусева... Так вот он — герой и народный заступник! А кто тогда ты в этой ситуации?
— Я так понимаю, — усмехается лейтенант, — что вам, товарищ полковник, самому этот тип нравится?
— Нравится, — соглашается полковник. — Хоть действия его и незаконны... но, поскольку народ у нас дикий... а милиция у нас народная, вроде Гусева, такие заступники вызывают невольное уважение!..
— Однако, — говорит лейтенант, — вы же мне не запрещаете проводить следственные действия?
— Да нет, — внимательно смотрит на него полковник, — не запрещаю... ^
— Тем более, — задумчиво глядя в небо, говорит лейтенант, — что странная связь прослеживается... Не успел этот чемпион в городе появиться — возникла угроза террористического акта...
— Чего? — изумляется полковник.
— Поезд-то стоит! Мину ищем!
— Ах да! — вспоминает полковник. — Слушай!.. Говоря сухим языком протокола — при чем тут мамины галоши? Ты же сам шумел — ерунда, шалость, детское хулиганство!..
— Конечно! — охотно соглашается лейтенант. — А вдруг нет?
Полковник хочет что-то возразить, но-,: вспомнив собственную интонацию, умолкает.
— Ладно, — говорйт он наконец. — Хорошо... Значит... через часа полтора прибудет сюда госпожа Коновалова... Сейчас она на фабрике, потом еще куда-то, а потом — и сюда... Оцепление оставь для солидности... я подключусь к процессу...
Он садится в «Волгу» и уезжает.
Лейтенант, задумавшись, внимательно рассматривает носки собственных ботинок.
...А Костя, обуреваемый радужными мечтами и планами, идет по перрону к поезду. Он доходит.до, вагона, где живут Старковы, поднимается в тамбур. Милиционер, стоящий в оцеплении, не останавливает его — он уже видел, что КосТя знаком со Старковым.
Постучавшись и получив разрешение войти, Костя открывает дверь в купе и видит следующую картину. На одном из диванов сидит Старков и, уперев локоть правой руки в колено, делает упражнение «подъем на бицепс». Он, конечно, не поднимает штангу или гантель — в поезде ихжет, — а растягивает трос двумя руками. На однуфучку он наступил ногой, за другую тянет. В середине троса — коробочка, внутри — пружинный механизм, который и создает усилие.
На другом диванчике — Наташа Старкова. Она внимательно следит за действиями мужа. Перед его лицом она держит включенный секундомер, чтобы Алексей мог следить за временем. В свободной от секундомера руке у Наташи бутылка коньяка. Время от времени она прихлебывает коньяк прямо из горлышка.
— Есть! — Наташа останавливает секундомер.
Старков опускает руку.
— Привет! — говорит он Косте. — Захода... Видал такую штуку? — Старков показывает Косте коробочку с тягами. — Агрегат фирмы «Поверман», — говорит он. — В дороге — блеск! Триста двадцать килограммов дает — представляешь? А мы новую ме^ дику пробуем... называется «Пятнадцать секунд*... Сколько ты на бицепс поднимаешь?
— Восемьдесят! — уверенно заявляет Костя.
— А вот я тебе ставлю двадцать килограммов... в четыре раза меньше... А ну-ка!
Костя, пожав плечами — «подумаешь, вес!» — становится ногами на нижние тяги, берется за ручник.
— Только — учти! — улыбается Старков. — Сгибаешь руки — десять секунд, разгибаешь — пять... Итого — пятнадцать. Восемь повторений, как всегда... За временем следи!
Наташа нажимает на секундомер — пошел!
Костя начинает сгибать руки.
— Медленней! — командует Старков. — Торопишься!
Косте удается проделать упражнение только полтора раза.
— Ага! — торжествует Старков. — Чувствуешь'-' Вес-то копеечный, а однако... Это мне сейчас тренер позвонил. — Он кивает на лежащий рядом сотовый телефон. — И говорит — попробуй! Я слышал и ранее про эту систему, да как-то... Я вообще, знаешь, люблю эти штучки! Я на силу люблю работать! Сила растет, и мышцы растут! Но и в этом что-то есть!.. Да ты садись!..
Костя садится. Он в полном восторге и обалдении — с ним на равных разговаривает, делится профессиональными проблемами сам Старков!
— Ну ладно! — Алексей сворачивает приборчик. — Значит, давай о деле... Ты нам годишься — я уже говорил. Начнем, конечно, с подробнейшего медосмотра, наши врачи тебя всего изучат, это само собой! Но, я думаю... — Старков берет Костю за руку, считает его пульс, поглядывая на секундомер. — Шестьдесят — и это после упражнения! Хорошо... пульс нормальный — думаю, и остальное в порядке... От армии мы тебя освободим — это не проблема. По здоровью! — подмигивает он. — Жить — в Олимпийском комплексе, в гостинице, и там же — зал. Питание, массаж, тренировки — все за счет клуба — плюс стипендия. С твоей стороны что требуется? Не нарушать режим — раз. Тренироваться по системе, как тренер скажет, — два. И начнешь выступать — первые три года — все призовые деньги в пользу клуба. Плюс доходы от рекламы, от фото, от киносъемок — в общем, от всего, с момента первого гонорара три года — тоже в пользу клуба. Понял?
Костя кивает.
— А дальше, после трех лет, хочешь — новый контракт с клубом... на других условиях... хочешь — уже сам, но тогда и зал, и тренера, и питание — все ты оплачиваешь... Но это в будущем. А клуб оставляет за собой право использовать твое имя. Станешь ты, сам по себе, чемпионом «Олимпии» — мы везде можем писать и говорить, что такой-то — наш питомец! И если мы какую-то продукцию выпускаем — тренажеры, или спортивное питание, или одежду, — имеем право твое имя использовать...
— Да я и так! Что вы!..
— Не спеши! — улыбается Старков. — Это ведь сотни тысяч долларов, а то и миллионы! А данные у тебя хорошие — все может быть!
Костя от изумления замирает — будущее оказывается еще более прекрасным, чем он предполагал.
— Ну а вдруг... — на всякий случай спрашивает он. — Если не получится у меня... не пойдет?
— Три года попашешь — посмотрим! Если не получится — домой поедешь!..
— А платить я должен буду? За тренировки, за все?
— Нет, — улыбается Старков. — Это — наш риск... Да и что с тебя взять, откуда у тебя деньги-то такие? Расстаемся — и все!.. И такое бывает... В общем — ты подумай, посоветуйся с родителями или уж я не знаю, с кем... В принципе мы еще сутки, судя по всему, здесь проторчим, если решишь — можем вместе поехать, места свободные есть... я договорюсь... но, — он замолкает, по его лицу пробегает тень, — есть еще нюансы в этом деле... Я тебе сказать обязан...
Костя с готовностью ждет, но Старков молчит. Наташа усмехается, отпивает коньяк.
— Наташка! Ну неужели трудно налить в стакан! — раздражается Старков. — Чего ты как на вокзале!..
— А я и есть на вокзале! — Наташа, подмигнув Косте, снова отпивает из горлышка. — Вот, Костя, до чего спортивная жизнь доводит! Пили-то втихаря все время, чтобы тренер не засек, тайком, по-быстрому, о том, чтобы разлить, на стол поставить — и речи быть не могло! Вот и привыкла из горла! Ну, это ладно... Давай, Алеша! Говори! Пусть знает, на что идет.
Старков молчит, видимо, соображая, с чего начать.
— У тебя девушка есть? — спрашивает наконец Наташа.
— Есть, а что?
— Тыс ней только целуешься? Или уже не только?
— Ну, —| смущается Костя. — В общем...
— Не только, — усмехается Наташа. — Сначала — целовались, потом — понятно... Теперь будь готов обратным курсом следовать... Будете целоваться — и все,
— Почему? — не понимает Костя. — Это режим такой, что ли?
Наташа разражается хохотом.
— Никакого режима, — глядя в сторону, говорит Старков. — Наоборот — это вроде метаболизм ускоряет... обмен веществ в смысле... Так что сколько угодно...
— Сам не сможешь. — Наташа, поставив коньяк на столик, растягивается на диванчике. — От этого железа проклятого какие-то мышцы растут а какие-то — наоборот!.. Учти! Да вот Леша расскажет. Он знает!..
Костя молчит — он долго, с трудом осознает услышанное.
— Чего-то я не пойму, — говорит он наконец. — Это вы... про импотенцию... извините? А при чем тут?..
— Значит, слушай, — нарушает молчание Старков. — Первое — нагрузки колоссальные. Потом, для того чтобы такие супермышцы накачать — обмен веществ надо сдвинуть. У нормальных людей, с нормальным обменом, таких мышц не бывает!.. Значит — режим плюс спецпитание! А это для организма серьезная встряска. Стресс!
— Подождите! — Костя совершенно ошарашен. — Так это что — у всех такое?
— Нет, — усмехается Старков. — Совсем не у всех... Правда, иногда и наоборот бывает, — говорит Наташа. — Просто с утра до ночи!.. Да, любимый? Не забыл?
— Помолчи! — раздражается Старков. — Понимаешь, — говорит он Косте, — и вправду по-разному бывает... на кого как это действует... но нагрузки, режим — это полбеды... От этого если и появляются нарушения — две недели отдыха, и все в порядке.
— Так это ерунда! — расцветает Костя. — Подумаешь!..
— Не спеши! — останавливает его Старков. — Ты про стероиды слышал когда-нибудь?
— Конечно! — говорит Костя. — Анаболические стероиды, препараты для ускоренного роста мышц. Очень вредные. От них и цирроз печени, и давление повышается, и угроза рака, и... это самое, про что вы говорите... Их сейчас и не применяет никто!
Старков и Наташа переглядываются, улыбаются.
— Вот представь себе, — говорит Алексей, — занимаешься ты пять-шесть лет... тысячи тонн железа поднял, море пота пролил, все свое время на культуризм угрохал — и застрял. Не растут мышцы дальше. Хоть тресни! Потому что у каждого человека свой естественный предел есть, который не преодолеть обычным способом... иначе бы каждый, кто хочет. Шварценеггером мог стать... Качайся себе — и качайся! Ах нет... стоп — и все. А это ведь уже жизнь твоя, твой путь, уже большие деньги маячат, слава, друзья тебя догоняют, вот-вот обгонят! Есть методы этот застой преодолеть — обычные методы, не химия, — так пока подберешь нужный — годы могут пройти! А тут серия уколов — и все! А организм молодой, здоровый, цветущий, сила прет, девки из-под тебя еле живые выползают — ну чего не поколоться ради славы и деньжищ?
— А при чем тут... — машет рукой Наташа.
— Правильно! — соглашается Старков — Деньги — черт с ними в конце концов! Но если уже человек чем-то всерьез занимается, он хочет быть первым! Первым — любой ценой! И не в деньгах тут дело, и не в елаве, а в том, что — смог! Достиг! Добился! Понимаешь? И ты, раз по этому пути хочешь двигаться, должен знать, какова цена. Еще раз повторяю — далеко не у всех этим кончается. Одна из заповедей культуризма гласит — все на всех действует по-разному! Есть, конечно, общие принципы... но и различий — вагон... Так что либо пойдешь к успеху, как по ровной дороге... как тот же Арнольд... Шварценеггер. Качался себе, качался и накачался — ни застоя, ни срывов, ничего! Он тренируется — мышцы растут, никаких проблем! На то он и Арнольд — уникальное явление природы! А может быть и по-другому... А отказаться от толчка, когда ты уже вершину видишь. — очень трудно...
— Да... — Костя потрясен услышанным. — Так зачем вообще все это надо? Эти мышцы невероятные... такой ценой?
— Как — зачем? — улыбается Старков. — Люди... особенно мальчишки, посмотрят, ну хоть на мою фотографию, и захотят такими же стать. И начнут заниматься. И вырастут моряками, летчиками, слесарями, но при этом здоровыми и сильными людьми! Качаться ведь любой может, и любому это полезно — если разумно подходить, конечно! Может, я своим примером, — подмигивает он, — миллионам людей здоровья прибавил! Чем не цель жизни? Между прочим, почему я от армии тебя освободить смогу? Не за взятку, как это не странно... Стонут военные — призывники-то хилые, тощие, больных чуть не половина, молодежь — сам знаешь какая... В основном курят, пьют чуть не с детского сада, спортом не занимаются! А будет положительный пример, такой, как ты, — глядишь, и в армию другое пополнение приходить начнет! В Министерстве обороны это понимают...
— И ты учти! — вмешивается Наташа, которая к этому времени уже изрядно «наприкладывалась». — Учти, Костя: с бабами спать каждый может! Это не фокус! А вот стать... вот таким, как Лешка, достичь.
добиться своим трудом — вот что такое мужик настоящий! А если мне приспичит, так я!..
— Помолчи! — обрывает ее Старков. — В общем, ладно. Иди, Костя, думай. Надумаешь — приходи... Тут, кстати, ничего удивительного нет: спорт высших достижений — мирового уровня — всегда опасен. Любой! Боксеры умирают на ринге, гонщики бьются, борцы спины ломают, и так далее! У нас еще не самое страшное! — улыбается он. — Ну ладно... Иди. Думай!
Костя выходит.
— Наташка! — Старков подсаживается к жене, обнимает ее. — Через два года я ♦Олимпию» выиграю. Если все по графику пойдет точно! Тогда все брошу, лечиться начну... мы еще с тобой!.. Не сердись...
— Я не сержусь, Леша. — На глазах Наташи появляются слезы. — Я подожду, конечно!..
...Экскурсия по городу Зареченску пришла в свою решающую фазу — на высоком берегу, относительно недалеко от монастыря, разворачивается пикник.
Экскурсанты расположились на траве — кто сидит, кто лежит, подставив лицо солнцу. Охранник Юра, двое местных поваров и секретарша мэра организуют стол* из расстеленных на траве скатертей. Тянет дымом от мангала с шашлыками, тихонько напевают цыгане... Все это напоминает то ли соответствующий эпизод из купринского »Поединка», то ли »Завтрак на траве»... — вполне идиллическая картина. Однако ощущение покоя и безмятежности нарушается состоянием Коноваловой и мэра. Они оба улыбаются друг другу, подмигивают насчет «стола», Коновалова старательно вдыхает свежий воздух, сладострастно жмурится от солнышка, мэр, потирая руки, подхихикивает при виде бутылок, но время от времени они оба не успевают скрыть настороженные, подозрительные взгляды, направленные друг на друга.
— Да что же это такое! — вскрикивает мэр, очередной раз «проколовшись* на взгляде. — Что же это они делают? Извини, Галина Васильевна!..
Вскочив с травы, он резво трусит к мангалам с шашлыками.
— Да кто же уксус сейчас льет! — вопит он на весь пикник. — В последний момент надо! Перед снятием! Ты-то, — это секретарше, — должна знать! Что же ты за секретарь главы исполнительной власти, если не знаешь, когда шашлык уксусом поливать!
— Говорила — замачивать надо было! — ворчит секретарша. — С вечера бы замочить в растворчик!..
— История, — объявляет мэр, — учит нас чему? Она нас учит, что первобытный человек поймал барана, нарезал его на мелкие кусочки, надел на палочку и начал жарить, урча от нетерпения! Так шашлык и появился! И никто никого ни в чем не замачивал, да еще с вечера! И мы не будем нарушать вековые устои! Покропить — другое дело, но чтобы соус был воспринят как следует, шашлычок должен распариться, раз-жарнться, прийти в умягченное, умиротворенное состояние! Поняла?
Секретарша кивает.
— Ну как? — тихо спрашивает ее мэр. — Пока нормально все идет?
— Эти, — говорит секретарша, тихо кивая на сидящих рядом с Коноваловой Илью и Семена, — все записывали, что вы на экскурсии говорили. А бородатый вроде еще и диктофон включил...
— А я что — чего-то не то говорил? — пугается мэр.
— Да нет, вроде-то... покороче можно было, а то вы на фабрике как начали молоть — ужас просто!
— Ничего — много не мало! — отмахивается мэр. — Молчит гостья-то наша, — говорит мэр. — Ничего не предлагает, не обещает, будто и на самом деле решила городок посмотреть и больше ничего!.. Ладно. Сейчас по шашлычку вдарим — и начну денег просить. Унижаться буду и терять человеческий облик!
Секретарша кивает.
— Надо начинать разговор, — размышляет в это время Коновалова. — Он не дурак, понимает, что не зря все это... Как впечатленьице, братцы?
— Хороший город, — говорит Илья. — То, что надо. Берем!
— А монастырь не будем смотреть? — спрашивает Семен.
— Будем... А, собственно, что? Вот он, такой и есть. Внутри — само собой, перестраивать надо. Там, кажется, детский дом помещается... Посмотрим, конечно!
— Сейчас! — радостно сообщает вернувшийся мэр. — Еще чуть-чуть!..
— Ну что, Семен Петрович! — говорит Коновалова. — Давай разговаривать, что ли! Вот только надо главный вопрос решить — предварительно по рюмке выпьем? Или, наоборот, не будем?
— Будем! — уверенно заявляет мэр. — Обязательно! А то представь — мы с тобой во время разговора поругаемся1 Может такое быть? Свободно! И — не выпьем. Никогда. А «никогда» — страшное слово, Галина Васильевна! Не дай Бог! Так что, я думаю...
— У говорил! — Коновалова делает знак Юре, тот подносит ей и мэру по рюмке водки и по огурчику.
Галина Васильевна и мэр чокаются, выпивают.
— К делу! — командует Коновалова. — Илья, Семен — рассказывайте! А я заодно послушаю, как оно со стороны звучит!..
...Лейтенант в это время прогуливается по учебному коридору детского дома.
Звенит звонок. Коридор наполняется ребятами, начинается обычная беготня.
Лейтенант заходит в кабинет литературы, где за учительским столом сидит Ирина Семеновна, заполняя журнал.
— Ира, твоя милиция тебя бережет! Привет! — Он садится. — Ну как жизнь?
— Да как!.. — вздыхает Ира. — Вот так... А ты, Севочка, не генерал еще?
— Нет, но буду!
— Будешь, будешь! Конечно, — уверяет его Ирина. — Еще немножко в лейтенантах походишь — и генералом сделаешься!
— Кто у вас Луку играет? — резко, с профессиональным напором спрашивает лейтенант. — Только, Ирка, не ври! Ты своим враньем — пойми! — ненужный ажиотаж создаешь! Врет человек — значит, скрывает
чего-то, значит — есть, что скрывать, начинаются подозрения, то-се... А правду скажешь — и выясняется, что дело-то выеденного яйца не стоит!.. Ты подумай — может, и врать незачем... Селезнев это?
Ирина, помолчав, кивает.
— Ну, вот видишь, — говорит лейтенант. — Я все знаю — и ничего! И директор ваш тоже хорош — детский сад какой-то, честное слово! Чего вы его прячете? Что он Гусева нашего вырубил? Так правильно!.. Что — документов у него нет?
Ирина снова кивает.
— Так статью за бродяжничество отменили! Знать надо законы-то! А между прочим, паспорт надо иметь, мы же в государстве живем, а не в лесу дремучем! Слушай, — лейтенант подмигивает, — а познакомь меня с ним! Познакомь, а?
Ирина молчит.
— Знаешь ведь, где он, — настаивает лейте-* нант. — Интересно мне — такой человек! Олимпийский чемпион — шутка сказать! Да прекрати ты! — раздражается он, поскольку Ирина молчит по-прежнему. — Захотел — давно бы поймал его! Прямо на сцене! Он, конечно, чемпион и все такое, но пистолет есть пистолет! — Лейтенант, распахнув китель, показывает Ирине висящий в кобуре «ствол». — С ним драться трудно! И оцепление стоит, захотели бы — все бы перевернули, но нашли! Чего цирк устраивать! Он что — бандит, убийца?
Ирина качает головой — «нет!».
— Ну так чего? Познакомь!..
— Ладно! — Ирина встает. — Только, Сева, я тебя прошу!..
Они выходят из кабинета, идут по коридору.
— Да чего меня просить-то? — улыбается лейтенант. — Ты мне скажи... или просто сама подумай — есть за что его сажать?
— Нет, — говорит Ирина.
— Ну так* А я ему помогу паспорт сделать! А захочет — пропишем у нас в городе. Прописку хоть и отменили, но тем не менее! Бюрократов-то много кругов А так — паспорт в порядке, прописочка — никаких проблем!
Они подходят к Витиной комнате. Ирина стучит в дверь.
— Виктор Николаевич, это я! — говорит она.
Дверь открывается, Ирина входит в комнату, лейтенант — за ней.
Увидев милиционера, Витя отступает к окну, бросает взгляд во двор — там маячит омоновец — и садится на стул, ожидая дальнейших действий лейтенанта. При этом Витя с недоумением и обидой смотрит на Ирину — больше всего он «ударен» тем, что милицию привела она.
— Вот познакомьтесь. — говорит Ирина. — Это лейтенант Самошин... мой бывший одноклассник... Мы и в Москве в одно время учились... Он — на юридическом, а я — на филфаке... Вы не волнуйтесь....
— Да не волнуйтесь вы! — Лейтенант, широко улыбаясь, подходит к Вите, протягивая руку. Витя, чуть помедлив, подает свою. — Чего милиции боитесь. как маленькие! Очень приятно познакомиться!
Слышал о вас, в детстве по телевизору видел, как выступали? Шутка сказать — Виктор Селезнев!
— Я ничего про вас не рассказывала, — поспешно говорит Ира, — Он сам откуда-то все знает!
Витя вопросительно смотрит на лейтенанта.
— Ваши фокусы, кто Луку играет, — уж извините! Ясно, что не Ира, а еще кто-то! Правда, это я только сегодня засек, когда вас рядом увидел? Так бы и не догадался!
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спрашивает Витя.
— А действительно!.. — соображает Ирина. — Я и не спросила... откуда ты знаешь?
— Профессия! — улыбается лейтенант. — Да случайно!.. Режиссер Семенова Мария Сергеевна... ведь вы с ней знакомы? Ну вот! Она вас на вокзале издали видела, потом потеряла. Попросила меня найти, фотографию дала, рассказала, кто вы! Ну а дальше!.. Недавно драка была на базаре, двадцать человек кто-то уложил... а у нас чемпион по дзюдо появился... Алкаши эти, которые с вами машину разгружали, опознали вас по фото... Драка из-за детдомовских ребятишек произошла, а в детдоме какой-то неучтенный Лука появился... Ну и все! А вы надолго к нам?
Витя пожимает плечами — он не знает.
— Я не спрашиваю, — поспешно говорит лейтенант — откуда вы, куда... Судя по всему — постоянного места жительства у вас нет? Само собой — ваше личное дело. Но вот если бы вы остались, — мечтательно говорит он, — как бы вы нас могли подготовить!.. По карате, по рукопашному бою! Такого тренера иметь — это же как в сказке! А мы бы через милицию жилье вам выделили... Уж найдем ради такого случая, я сам к мэру пойду! Прописку, паспорт! Ну, это, если захотите, и так сделаем... Вы подумайте! — Он встает. — Ну, извините. Не буду мешать! Очень приятно было познакомиться! Да, — вспоминает он, — а этой... Семеновой-то Марии Сергеевне что сказать? Нашел я вас? Или нет?
— А какую фотографию она вам дала? — спрашивает Витя.
— А вот!.. — Лейтенант достает фотографию, показывает Вите. Витя рассматривает снимок и отдает его обратно лейтенанту.
— Нет. Не нашли вы меня. И, судя по всему, ей показалось. Пожалуйста, так и скажите!
— Слушаюсь! — Лейтенант полушутливо берет под козырек, потом протягивает руку. — Ну, до свидания. Подумайте — очень прошу! Ирина, уговори Виктора Николаевича остаться! Лично отвечаешь! — Он выходит.
Витя, задумавшись, молчит.
— Не волнуйтесь, — говорит Ирина. — Севка — нормальный парень, мы в одном классе учились. На карьере, правда, помешан, генералом хочет стать — а так нормальный... Эй! Вы чего? Вы о своей Машке думаете?
— Ищет, — усмехается Витя. — Делать ей, что ли, нечего?.. Вот дает...
— Я пойду. — Ирина направляется к двери.
— Подождите... — Витя подходит к ней, берет за руку. — Вам что велено делать?
— А что?
— Уговаривать меня остаться. Вот и давайте!
Ирина долго смотрит на него.
— А Машка? Она ведь ищет вас?
— Да, — соглашается Витя. — Именно. Она меня — ищет. А я ее — нет...
— Мне кажется, — говорит Ирина, — что я вас знаю давным-давно... как будто вся моя жизнь прошла рядом с вами...У Куприна хорошая фраза есть в «Поединке* про супругов Николаевых. Они раздевались друг при друге с привычным бесстыдством давно женатых людей... Вот я бы так могла... при вас... с привычным бесстыдством... Закройте дверь, пожалуйста!
Витя, подходя к двери, поворачивает ключ.
— И занавески задерните! Я ужасно боюсь, — говорит Ирина. — Этого нашего с вами первого раза!.. Поэтому давайте уже... окажемся под одеялом и... дальше видно будет!
Она поспешно расстегивает пуговицы на блузке. Пальцы у нее сильно дрожат, руки не слушаются.
Витя, подойдя к Ирине, обнимает ее.
...Тем временем Илья с Семеном провели первую ознакомительную беседу с мэром по поводу переустройства его родного города.
— Вот так — в общих чертах, — заканчивает Илья.
Мэр молчит. Секретарша, зайдя за спины его собеседников, машет руками, показывая мэру — «закройте рот!*.
Наконец мэр закрывает рот и тут же снова его открывает — чтобы выпить поднесенный Галиной Васильевной стаканчик.
Выпив стаканчик, мэр наконец-то приходит в себя.
— Мы думали, — говорит он, хрустя очередным огурцом, — ты фабрику захочешь... ну, пару магазинов... а ты вон чего*..
— А я — вон чего, — соглашается Коновалова. — Хватит, Семен Петрович, по уши сидеть* Сам говоришь — никто у тебя в городе толком не работает, ничего не развивается, народ нищий... пьют, естественна!
— Подожди ты... пьют-т© пьют... Что все-таки с детским домом будет?
— Дался он тебе! — пожимает плечами Коновалова. — Монастырь — главная приманка для туристов! А для нас — главный козырь. Почему Зареченск? А вот почему! — Она показывает на монастырь. — И хрен возразишь!.. Что касается детей — распределим по другим домам, по интернатам. Взрослых — трудоустроим. Не волнуйся — на улице никто не окажется!
Мэр долго молчит.
— Послушай, Галина Васильевна, что я тебе скажу, — говорит он наконец. — Как бы вот только... попонятней... Ну, смотри... все мы — и ты, и я — в детстве про машину времени читали...
— Ну, предположим, — кивает Коновалова, — И что?
— И думали, мечтали: хорошо бы оказаться в будущем* Сел в машину, дернул ручку — и готово! А там всего полно, все бесплатно. Тротуары сами ездят, люди, как птицы, летают — в общем, картина; Репина! Новогодняя елка в Кремле... Каждый из нас мечтал в этом будущем побывать. Интересно — что говорить! А вот если — навсегда остаться? Если бы мне сказали — вот тебе, Семен, билет в один конец! Захотел бы я? Да ни за что1!.. Потому что прекрасная там жизнь, но — чужая! Другая, не наша!
— У тебя дети есть? — спрашивает его Коновалова.
— Понимаю вопрос! Дочка. В Москве учится. Да, в Москве, а не в Зареченске! В Зареченске негде учиться! И работать тоже! А вы сделаете так, чтобы все прямо тут, у нас было! А я не хочу!
— Да почему ? — раздражается Коновалова.
— Подожди, не я, мэр, не хочу это организовывать и воплощать! А я, просто житель, не хочу менять свою жизнь! Я хочу в огороде копошиться и бегать в сортир на улицу! Я хочу, чтобы по моей улице по-прежнему козы бродили! Вот нравится мне! Я — женщина — хозяйка — хочу босиком по теплой земле к водопроводной колонке прогуляться с ведром... и там всласть языком помолоть с соседками... а не кран включать в гордом одиночестве... хотя кран — удобнее! Я хочу, если я •мужик, чтобы жена на меня с любовью смотрела, потому что я дров нарубил огромную поленницу, замудохал-ся — да, но зато она мне потом бутыл ку поставит, лучок порежет и улыбнется лишний раз, а я стакан приму с чувством законной гордости и глубокого удовлетворения! Хотя паровое отопление лучше! Понимаешь?
— Верно, верно, — кивает Коновалова, — а представляешь, Семен Петрович, как бы жена тебе улыбалась, если бы ты после охоты на мамонта шел домой в пещеру! Наверное, цвела бы, как маков цвет!
— Только, к сожалению, — язвительно улыбается Илья, — водку тогда еще не придумали!
— Может, мы зря из пещер в дома переехали? — серьезно говорит Коновалова. — Ведь хорошая была жизнь! Продукты свежие... тот же мамонт — не из холодильника, а в натуре... воздух чистый, вода без примесей...
— Это ты, Галя, надо так понимать, надо мной издеваешься! — констатирует мэр.
— Именно, — соглашается Коновалова, — именно, именно! Опомнись, Семен!
— Очень, конечно, образно про мамонта... И сам я вроде него получаюсь... Такой доисторический персонаж... Но знаешь что: когда человек был счастливее — при мамонтах или при нас с тобой — это очень большой вопрос!
— Никакого вопроса! — сердится Коновалова. — Всегда были проблемы — то пещера сырая, то домик маленький, то — как сейчас у американцев — вилла не в том районе... А скоро будет, что на Луну путевок не достать! — Она закуривает.
— Хорошо ты, Семен Петрович про машину времени рассказал, — помолчав, задумчиво говорит Коновалова. — Меня, знаешь, одна твоя фраза больше всего растрогала... о том. что все мы про машину времени в детстве читали... и ты, и я!.. А я вот не читала в детстве про машину времени... и никто у нас в поселке ничего не читал, кроме цен на водку! И у вас в Зареченске, извини меня... книжки, может, и читают, времена изменились... а цели нет у людей, стремиться не к чему, живут, как трава! Короче, что решил?
— Утром сегодня, честно тебе скажу, мы, городские власти, решили: на все соглашаться, все с тобой подписывать, лишь бы какие-нибудь деньги в городской бюджет получить! Мы-то думали — ты фабрику в аренду захочешь да магазины... Не представляли
себе размеров бедствия, как говорится... А теперь!.. Слушай! — с восторгом от собственной сообразительности вскакивает мэр. — Как же я раньше-то! Мы для кого, собственно говоря, все это затеваем? Для простых людей и скромных тружеников! Так давай с ними и посоветуемся!
— А с кем именно? — серьезно спрашивает Коновалова.
— В смысле?
— С простыми людьми будем советоваться? Или со скромными тружениками?
— С народом! — провозглашает мэр, обрадовавшись хорошей идее. — Это прежде всего жителей касается! Вот с ними и посоветуемся! Выступлю я по телевидению нашему, все расскажу!.. И пусть люди решают!
— А ты ни за что отвечать не будешь! — замечает Коновалова.
Илья и Семен переглядываются — дело, похоже, осложняется и запутывается.
— Я тебе говорила, Петрович, — напоминает Коновалова мэру, — у нас на все про все — три дня!
— Ну, извини, Галя, — разводит руками мэр. — Вопрос серьезный.
— Хотя... — раздумывает Коновалова. — С другой стороны... уж если народ нас поддержит — тогда это дело не остановить! Ладно!
Семен с Ильей дружно качают головами — «не надо этого делать, рискованно!».
— Рискуем! — соглашается Коновалова. — А как иначе? А иначе — никак! Только уже тогда, Семен Петрович, дай я по телевидению выступлю! Так оно лучше будет!
— Ну, давай, — соглашается мар. — Имеешь право.
— Подожди! — соображает Коновалова.
— Ну выступлю я — и что? Как мы мнение народа узнаем?
Мэр, не подумавший об этом, пожимает плечами.
— Семен, Илья! — велит Коновалова. — Скажите Юре — пусть организует... сегодня вечером — выступление по местному телевидению... Пускай прямо сейчас начинают объявлять об этом... текст объявления составьте... а завтра с утра — голосование, кто «за*, кто «против»! Пусть типография бюллетени напечатает. Простые — «да* и «нет*. И все!
— А списки избирателей? — возмущается мэр. — А избирательная комиссия? А счетная комиссия? А ревизионная комиссия! Да ты чего?..
— Отдохни от демократии, Сема! — просит Коновалова. — Это не голосование, не выборы, а опрос, изучение мнения. Ничего для этого не надо, ни списков, ни комиссий!.. Я тоже, знаешь, не с Луны!
Семен с Ильей отправляются выполнять задание.
— Я тебе скажу, Галя, — вздыхает мэр, — что меня в этой ситуации больше всего мучает... Как я своему другу Михаилу, директору детдома, скажу, что он должен на все четыре стороны убираться? А детдома больше не будет!.. Как я ему это скажу?..
— Не знаю, Семен — жестко говорит Коновалова. — Как-нибудь скажешь!.. Я другое знаю — что его питомцам, детдомовским детям, лучше будет, если у нас все получится! Вот это я знаю точно! А если твой Михаил Борисович этого не поймет — его проблемы!
Кстати!.. Может быть, в детдом подъехать? Посмотреть, что там к чему?
Она встает, оглядывается. Участники пикника покончили с шашлыком, и теперь кто дремлет на солнышке, кто курит, наслаждаясь прекрасным видом, кто слушает цыган...
— Перекурим, — предлагает мэру Коновалова, — да и отправимся. А народ пусть отдыхает... Семен Петрович! Скажи мне уже наконец — ты-то сам как? За? Или нет?
Мэр задумывается.
— Степь да степь кругом, — запевает он, подчеркивая тем самым свое желание уйти от ответа, — путь далек лежит...
— ...в той степи глухой... — задумавшись, подпевает Коновалова.
Кто-то из цыган, услышав, начинает подыгрывать. Постепенно песню подхватывают почти все участники пикника.
Во двор детдома вбегает Костя. Он оглядывается — нет ли Светы поблизости — и, не обнаружив девушки, входит внутрь. Быстро поднявшись по лестнице, идет по коридору, заглядывая в классы. В одном из них он видит Свету — она, стоя на подоконнике, снимает с окон портьеры. Рядом другие ребята и девушки заняты тем же.
— Привет, Костя! — радуется Света. — А мы, видишь, миллионершу ждем! Стараемся, чтобы все победнее выглядело, — может, растрогается, денег даст!
— Иди сюда! — Костя выходит из класса. Света, встревоженная его видом, бежит за ним.
— Костя! Что случилось? Да подожди!
Костя быстро идет вперед, к окну, и, резко остановившись, оборачивается. Света пугается — у Кости на глазах слезы.
— Господи! Костенька, милый! Что?
— Облом! — тихо, но яростно говорит Костя. — Никуда я не еду! Зря это все! Два года пахал, надеялся!..
— Не берут тебя? — Света успокаивается. — Это далеко не самое страшное. Подумаешь! Не один Старков на свете!
— Да берут... — отмахивается Костя. — Только... — Он, оглянувшись на ребят, снимающих шторы с коридорных окон, начинает шептать Свете на ухо про то, что рассказал ему Старков.
На лице девушки сменяется целая гамма переживаний — от любопытства до неприкрытого ужаса.
— Подожди... а дети? — спрашивает она.
Костя известным жестом показывает, что у них со
Светой будет вместо детей.
— А если даже и будут — так кто еще родится после этой химии! — поясняет он.
— А без химии нельзя? — спрашивает Света.
— Можно, — говорит Костя, немного успокоившись. — Но тогда — риск, можно годы потратить и не добиться ничего...
— И не надо! — решительно заявляет Света. — Плюнь ты на это все и не думай!..
— Да? — орет Костя, уже не обращая внимания на окружающих. — И что мне теперь? И куда? В армии отслужу — и потом чего? Без работы околачиваться? И в любимом Зареченскс всю жизнь прожить неизвестно кем! Что тут делать?.. Груши околачивать? Так и то не устроишься — вон желающих сколько!.., А в Москву ехать — зачем?., У меня мечта была!.. — Он. отвернувшись, утыкается лбом в холодную стенку.
Света, растерянно оглядываясь, кладет Косте руку на плечо — он не реагирует.
...А в комнате Вити, под одеялом, идет веселая возня. Ирина пытается положить Витю на лопатки. Она обхватывает его за шею, заламывает руку, наваливается всей тяжестью, но Витя, смеясь, выскальзывает из захвата, легко забирает руку, перекатываясь по кровати, уходит от «туше*... Но, почувствовав, что Ирина устает, он немедленно дает уложить себя на лопатки.
— Ф-фу! — отдувается Ирина. — Ну? Я победила?
— Ты! — соглашается Витя.
— Что?
— А здорово я придумала?
— В смысле?
— Ну... здесь оказаться. Это ведь я все придумала, организовала и добилась. Не забудь! Слушай. — Она разглядывает Витю. — Ты просто супермен! Какие руки у тебя! Плечи! Во мне повезло!
— И мне, — говорит Витя.
Под дверью Витиной комнаты стоит лейтенант, прислушиваясь к тому, что там происходит. На его лице злоба и раздражение. При этом он не замечает, что к двери подошел Капитоша.
— Здравствуйте, — тихо говорит Капитоша.
Лейтенант, вздрогнув, отшатывается от двери.
— Чего тебе?
— Да ничего, — пожимает плечами Капитоша. — Нас учат со взрослыми здороваться всегда... Михаил Борисович так и говорит — кого из взрослых увидите, знакомый, незнакомый, обязательно поздоровайтесь!.. Ну и я...
Лейтенант, отстранив безмятежно смотрящего на него Капитошу, уходит.
...Во двор детдома въезжает милицейская «Волга». Из нее выходят Коновалова и мэр. Им навстречу спешит директор, все здороваются и идут по двору ко входу.
Лейтенант в пустой учительской, поглядывая на дверь, набирает номер телефона.
...Телефон звонит в кабинете армейского подполковника. Тот снимает трубку.
— Привет. — говорит он. — Здорово... Ну, чего?
— И где ты ходишь? — раздраженно говорит лейтенант. — Час уже тебе названиваю!..
— Работаем! — отвечает подполковник. — Сам знаешь!.. Ну, чего?
— Скажи-ка... дядя... — лейтенант говорит тихо, прикрывая рот ладонью, — ты мину нашел?
— Издеваешься, — кричит подполковник, — мало мне из Москвы по десять раз вдень названивают. так теперь и ты еще!.. Сам говорил — нет ее и быть не может!
— Значит, не нашел?
— Значит — не нашел!.. — раздражается подполковник. — Уж извини!
— Ля — нашел.
— Это как? Ты что?.. Где?
— Тихо, тихо!.. Тут сейчас мероприятие готовится, я должен быть... Через пару часиков я к тебе подъеду — поговорим... Дело-то ведь не в мине как таковой, а в том, кто ее подложил... Да. Вроде есть... достойный кандидат в террористы!.. Дождись меня. Понял? Ну, пока...
Лейтенант кладет трубку и, выйдя из учительской в коридор, выглядывает в окно.
Во дворе он видит Коновалову, директора, мэра, учителей. Директор что-то объясняет Коноваловой, размахивая руками.
А в окне напротив стоят, обнявшись, Витя и Ирина. Они тоже смотрят вниз и лейтенанта не замечают...

Конец седьмой серии

ДЕВЯТАЯ СЕРИЯ
Мария Сергеевна по-прежнему смотрит на телеграмму, которую принес Капитоша.
— Он где-то здесь, Милка, — повторяет она. — Рядом...
Капитоша вежливо молчит.
Мария Сергеевна решительно кладет листок на стол.
— Хорошо, — очень спокойно говорит она. — Что я, в конце концов, бегать за ним должна по всему Зареченску? Случайно оказался здесь, решил меня поздравить — традиция... Телеграмму в поезд не послать, попросил первого встречного. — Мария Сергеевна изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать или не кинуться немедленно искать Витю. — Выполнил, так сказать, гражданский долг... Здесь он или за тридевять земель — какая, собственно, разница... Ты меня извини, ради Бога, — это Капитоше. — Я забыла, как тебя зовут...
— Капитонов Владимир Иванович...
— Спасибо тебе, Владимир Иванович... Если случайно встретишь этого человека, — Мария Сергеевна указывает на телеграмму, — поблагодари за поздравление, скажи, что у меня все в порядке... Странно, что милиция так опростоволосилась, и что за свидетели были?..
— Ты видела этих свидетелей? — усмехается Милка. — Светлый день, а у них уже глаза на затылке... перепутали!..
— Наверное, — соглашается Мария Сергеевна. — Бери, Владимир Иванович, шоколадку... Кстати! — вспоминает она. — А где твоя подруга? Где Света?
— Да вон, на перроне — улыбается Капитоша. — Когда мне телеграмму мужик-то передал, стало надо к вам идти, я сразу — за Светкой... Пошли, говорю, вместе, если такой повод есть!.. Мало чего!
— А почему она с тобой не зашла? — спрашивает Мария Сергеевна.
— Неудобно ей....
Так повод же есть!
— Переживает. — Капитоша переходит на таинственный полушепот. — Ей жених ее, Костя, условие поставил — или он, или кино! Не хочет мужем кинозвезды быть! Вот она и мучается — и Костю любит, и в кино сниматься охота! Я ее для чего и приволок! Вы ей скажите — берете ее или как, а то она, бедная, извелась совсем!
— Понятно... знакомо до боли, — невесело улыбается Мария Сергеевна. — Позови ее, Владимир Иванович! Поговорим...
Капитоша, кивнув, исчезает.
— Надо Вовку Каретникова к этой Светке подключить! — подмигнув, предлагает Милка. — Сразу про всех своих женихов забудет! — Она встает, идет к двери. — Скажу ему, чтобы подключился, а там видно будет!
Она выходит. В дверях сталкивается с Капитошей и Светой.
— Здравствуйте, — говорит Света. — Мне Вова сказал...
— Да-да, проходи, садись, — приглашает Мария Сергеевна. — Шоколадку бери... Значит, послушай!..
— Нет... вы извините... — вежливо, но твердо говорит Света. — Можно, сначала я скажу, а потом уже... Спасибо вам большое, Мария Сергеевна... но только я не буду!..
— Светка! — кричит потрясенный Капито-ша. — Ты что? Рехнулась? Я из-за тебя!.. Другая жизнь перед тобой, а ты!..
— Подожди, Капитоша! — просит Света. В этот момент в купе входят Милка и Володя Каретников.
— Здрасьте, кого не видел! — говорит он. — Звали?
— Сядь, послушай... Ну-ну, Света, и дальше?
— Ну и вот... -1- продолжает Света. — Короче.^, у меня есть причины...
— Это Костя твой — причины? — вопит Капитоша. — Да на черта он тебе сдался? Да таких, как он!..
Милка в это время переглядывается с Каретниковым — «мол, я тебе говорила!..».
— Подожди, Вова! — почти кричит Света. — Я его люблю, поймите! — говорит она Марии Сергеевне. — Если я сниматься буду... я не знаю, может, вы меня еще и не возьмете... но вдруг... я сниматься буду, потом учиться... мне с Костей расстаться придется... а я не хочу... я люблю его...
Мария Сергеевна все это время внимательно разглядывала Светочку с точки зрения ее пригодности на роль. Поэтому теперь она искренне расстроена.
— Жаль. — Мария Сергеевна закуривает. — Очень жаль... Я вот смотрю на тебя, Света, и все больше убеждаюсь, что ты очень и очень нам подходишь... Ты могла бы быть не хуже Ларисы Корецкой... Не обижайся на это «не хуже», Лариса — профессионал, любимица публики... но Лариса сниматься не может, ждет ребенка... жаль... очень жаль!..
Света встает.
— Извините... я время у вас отняла, и вообще... спасибо вам большое... извините...
Капитоша, страшно расстроенный, тоже встает.
— Слушай, Света, — небрежно говорит вдруг Каретников, — У тебя есть полчасика свободных?
— А что? — внутренне напрягается Света.
— Да у меня в купе, откровенно говоря, хлев... бутылки, окурки, жратва недоеденная... может, зайдешь, наведешь порядок? Я заплачу тебе, сколько скажешь!..
Каретников говорит это спокойно, вежливо, почти не глядя на Свету.
— Ты!.. — Света заливается краской. — Я тебе что — уборщица?
— А что такого? — искренне удивляется Володя. — Ну — уборщица!.. Ничего страшного... работа как работа... Ну, согласна?
— Ты зачем это говоришь? — в упор смотрит на него Света. — Зачем? Ты мне что-то объяснить хочешь — да?
— Ага! — соглашается Каретников. — Я тебе хочу объяснить, что ты идиотка!
— Ну конечно! — кричит Света. — Упускаю такой шанс, другие всю жизнь мечтают, а я! Ну давай! Только при чем тут твое купе?
— А представь, — предлагает Каретников, — что ты всю жизнь убираешь чужие купе, квартиры, кабинеты... Или — всю жизнь, каждое утро, заходишь в класс и учишь детей литературе или математике...или сидишь в Кремле и работаешь президентом нашей великой и необъятной Родины!.. Вроде не уборщица... Ну как? Нравится?
Света молчит.
— Или, — продолжает Каретников, — сидишь ты всю жизнь дома, растишь своих детей, ждешь с работы своего... как его, ну — мужа... смотришь по вечерам телик... потом ложишься спать, чтобы утром проснуться — для чего?
Капитоша, Милка и Мария Сергеевна следят за происходящим с напряженным ожиданием. Похоже, Каретников попал в болевую точку.
— Ну и что ? — кричит Света. — Что здесь плохого — детей воспитывать?
— Ничего плохого, — тихо, но с большой внутренней силой говорит Володя. — И уборщицей быть, и учительницей — ничего плохого. И президентом России — тоже ничего плохого. Только это все не для Тебя! Не для меня — и не для тебя! И ты это знаешь! Я тебе честно скажу. — Он садится на диван, закуривает. — Меня Людмила Евгеньевна, — он кивает на Милку — позвала, чтобы я тебя покорил, чтобы ты в меня влюбилась и про своего парня забыла!.. Не обижайся — она о деле думает. Но я решил — чего я буду!.. Влюбишься в меня — ради Бога! Хоть сейчас... Но ты пойми... вернее, не пойми — а перестань себе врать! Не сможешь ты быть ни уборщицей, ни президентом, ни женой — в смысле только женой! Не сможешь! При-этом — учти — мне на тебя, по большому счету, наплевать! Ты мне — никто!
— Ты мне тоже! — вспыхивает Света.
— Правильно! — охотно соглашается Каретников. — Я, как мы все, о деле беспокоюсь! Мне партнерша нужна хорошая — вот я тебя и убалтываю! Плюс — выполняю поручение. — Он кивает на Милку. — Только по-другому! Но при этом я правду говорю!
Света молчит — слова Каретникова заставили ее задуматься.
— Послушай, Света, — говорит наконец Милка. —Я тебя не уговариваю... то есть уговариваю, конечно, но ты думай сама... Я в девятнадцать лет замуж вышла... первый раз. У нас семья была интеллигентная, отец — профессор консерватории, мать — на виолончели играла в оркестре Театра оперетты... И в меня влюбился один скрипач... двадцать семь лет, лауреат международного конкурса... Уже!.. Очень хороший человек... порядочный и влюбился до ужаса... И мама мне все время говорила — соглашайся, от добра добра не ищут, надо устраивать жизнь... И я решила — ну что я буду, в конце концов!.. Вроде я его и люблю... Поженились... Чем кончилось — понятно... Я к чему это все... нельзя себя обманывать. И нельзя свою жизнь строить по принципу «Сойдет, образуется! Как все, так и я»... Это ведь твоя жизнь, не чья-нибудь... Я после нашей с этим скрипачом первой ночи из дому ушла, поехала в общагу консерваторскую, напилась там до поросячьего визга и со всеми подряд пере... — Она умолкает, оглянувшись на Ка* питошу. — Потому что я как представила, что каждая ночь будет, кар эта... всю жизнь!.. И вот, понимаешь — и замуж нельзя выходить по принципу «сойдет, образуется», и дело свое нельзя так выбирать... Всю жизнь будешь мучиться... А мужа, кстати, проще сменить, чем профессию... Бывает, есть мечта — и не получается ее достичь. Ну не выходит. Я вот хотела быть актрисой — не вышло. Не одарил Господь... Но самой себе крылья подрезать — это ты меня извини!..
— А первая любовь, кстати, тем и хороша, — подмигивает Каретников, — что она первая. То есть не последняя!.. Даже не вторая!
— И потом, — вмешивается наконец Мария Сергеевна, — почему твой жених такое крепостное право устанавливает? «Или я, или кино» — это что за постановка вопроса? У многих актрис мужья не актеры, а совсем из других сфер деятельности — и ничего!
— В общем, — подводит итог Милка, — уговорили?
Света, помолчав, кивает.
— Слава Богу! — Милка подмигивает Марии Сергеевне. — Слушай. А может, тебе прямо к нам и переселиться?
— Как это? — не понимает Света.
— Все равно надо в Москву ехать — костюмы шить, грим пробовать, да и съемки в Москве начнутся... Оставайся. Дадим тебе купе отдельное — и живи!
— Нет, я так не могу! — пугается девушка. — Мне надо директору нашему сказать... с ребятами попрощаться и вообще... Нет, так нельзя!
— В общем, правильно... — неохотно соглашается Мария Сергеевна. — Значит, Света, мы рассчитываем на тебя! Никого больше не ищем, не пробуем — так?
— А я правда гожусь? — задает Света главный для себя вопрос.
Все — кроме Капитоши — разражаются хохотом.
— С этого бы и начинала! — смеясь, говорит Каретников. — А то — «люблю», «личные причины»,.. Ты любишь меня, Светка! — Он говорит это так искренне, что девушка не сразу понимает, что это — игра. — Ты ведь любишь меня, правда? Именно обо мне ты мечтала всю жизнь... так?
— Да. — На глазах Светы наворачиваются слезы. — Да! И не волнуйся — это не важно, что ты на сорок лет старше и у тебя отнялись ноги! Ты молод душой — это главное!
Каретников, на секунду обалдев, сгибается от хохота. Милка, переглянувшись с Марией Сергеевной, показывает большой палец.
— Я пойду. — Света встает. — Пойдем, Вова...
— А твой парень, если любит, должен понять, — замечает Каретников. — Вот меня кто ни полюбит — сразу понимает, что я прежде всего — артист. Кого не устраивает — счастливо оставаться!
— До завтра, — прощается Капитоша. — Вы не волнуйтесь — я ее приволоку, что бы ни было!
Света и Вова уходят.
— Сволочи мы, откровенно говоря, — замечает Мария Сергеевна.
— Почему? — удивляется Милка.
— Поманили девочку, уболтали, она все бросит, жениха своего пошлет — а потом выяснится, что она не годится. Мы же ее не пробовали толком...
— Что делать! — пожимает плечами Каретников. — Лотерея! Хочешь выиграть — рискуй! Хочешь очень много выиграть — рискуй всем, что имеешь!
— Ага! А тут какой-нибудь случайный человечек купит один билет от нечего делать — и главный выигрыш сорвет! — замечает Милка. — Ты-то, Вовка, чем рисковал? Дал тебе Господь талант — вот и все! И весь твой риск!
— Не скажи! — возражает Каретников. — Завтра меня сниматься не позовут — и куда? Что я умею? Шофер — баранку крутит, рабочий — детали делает. А я — чего? Я — ничего... Кстати, Мария Сергеевна, обратите внимание — не пью! Готовлюсь!
— Молодец, — думая о своем, говорит Семенова, — Садись, посиди... день рождения у меня...
— По такому поводу! — Каретников потирает руки и всячески оживляется, но тут же, подмигнув: — Шучу. Нет. Все!..
Милка и Мария Сергеевна чокаются, Володя поднимает свой стакан, но не пьет.
Витя и Ирина сидят за столом в Витиной комнате и едят из одной тарелки картошку. Они, видимо, недавно встали с постели — Витя в майке и тренировочных штанах, Ирина в традиционной униформе любовницы — в Витиной клетчатой рубашке.
— А можно я еще выпью? — Ирина наливает себе мартини. — Ты не хочешь?
— Ну, давай...
— Я могу теперь назвать тебя — Витька, — задумчиво говорит Ирина. — Витька... О чем ты, Витька, думаешь?
— Я, Ирка, о тебе думаю. Честно. Какая ты молодая и красивая.
— Ну и что придумал?
— Да нет, вру. Не о тебе. Я думаю о том, что директор сказал... что ваш детдом расселяют и все такое... Плохо это...
— Нет, — решительно заявляет Ирина. — «Витька* мне не нравится. Я тебя «дядя Витя* буду звать! Ты, дядя Витя, прав!
— Думаешь?
— Конечно. Мне с тобой так хорошо — просто ужас! До сих пор голова кружится. Как же ты можешь быть не прав! Ты всегда будешь прав!
— А стану старенький, ни на что не способный? — подмигивает Витя. — Тогда как?
— А тогда тут же станешь не прав. Во всем! Это я по телику смотрела передачу случайно... про семейные проблемы... и там один мужик сказал: «Жена, — говорит, — перестала меня понимать!» Вот теперь мне все ясно! Он перестал ее... — Ирина фыркает от смеха, — а она перестала его понимать!
— Только теперь тебе ясно? — улыбается Витя.
— Я же ничего не знала, — уже серьезно говорит Ирина. — Я дожила до двадцати шести лет — и ничего не знала... Причем у меня были...
- Помолчи — вдруг резко и грубо говорит Витя. Ирина умолкает, испуганно глядя на него.
— Есть простой закон. — Витя смотрит в сторону, вертя в пальцах вилку. — Хочешь, чтобы твоя любовь — со мной или с кем-нибудь — продолжалась, никогда о прошлом не рассказывай. Никогда, ничего! Поняла?
— Ты меня напугал, — вздыхает Ирина. — Но... прости... я замужем была...Ты ведь убедился, извини, это же было!
— Это — пожалуйста! — неожиданно улыбается Витя, — Вот такой существует парадокс мужской психики. Про мужа — рассказывай, причем что угодно! Муж не мужчина, вот как-то так получается! Но про кого-то еще — молчи!
— Интересно, — задумывается Ирина, — почему так? Нет, мне и рассказывать нечего!..
— Вот правильно!
— Да нет, честно! Мой супруг — писатель — у меня так охоту отбил... я думала — на всю жизнь! Правда! А вот если бы ты про своих баб стал рассказывать — я бы спокойно слушала, и ничего!..
— Мужики вообще по-дурацки устроены в смысле мозгов, — улыбается Витя. — Я должен быть, с одной стороны, самым первым, но в то же время — самым лучшим... а как можно быть лучшим, если сравнивать не с кем? Но если есть с кем сравнивать — а вдруг я не лучший? А если единственный — тогда... Тьфу, запутался!..
— Ты первый, единственный и самый лучший! — заявляет Ирина. —Клянусь!
Она, встав по стойке «смирно», отдает пионер» ский салют.
— А ты меня не бросишь, дядя Витя?
— Брошу.
— Ну вот!.. Почему?
— Ну а что делать? Видишь — уходить надо, разгоняют ваш детский дом, жить негде!..
— Может быть, еще и не разгонят, — задумывается Ирина. — Жалко...
— Разгонят, и правильно — город надо переделывать. Никуда не денешься...
— Слушай, — оживляется Ирина. — Тебе же Севка Самошин... ну, лейтенант, милиционер, предлагал! Работай у них инструктором, они комнату дадут, а то и квартиру... Будем с тобой жить!
— Не будем мы, Ирка, с тобой жить! — помолчав, замечает Витя.
— Почему?
— Потому... Есть такое выражение, отвратное, но верное, к сожалению: «Надо устраивать свою жизнь».,. Так вот — тебе надо устраивать свою жизнь... и не на неделю, не на год... Тебе двадцать шесть? Значит, ты должна устроить себе приблизительно лет пятьдесят!.. Ну, будем мы с тобой жить в комнате, в общаге милицейской... ну, лет через десять — в квартире... Ты в Париже была?
— Нет...
— Ну вот... И в Лондоне не была... и в Нью-Йорке... а если со мной останешься — то и не бу1 дешь... Представь себе — Париж!.. А? То-то... Хорошо тебе со мной... да, наверное... но нельзя всю жизнь и постели провести!.. Надоест. Тебе же первой! Захочется друзей, круг знакомств иметь,общаться... в свет выходить... жить захочется! Что — не так?
— Мне уйти? — спрашивает Ирина.
— Если честно — хорошо бы!..
Ирина молчит, она заметно обижена. Видно, что она не ожидала в такой момент разговора, подобного холодному душу.
Она встает, подходит к Вите и очень серьезно показывает ему фигу, поднеся пальцы к Витиному носу.
— Не уйду я, — заявляет она. — Ты, конечно, прав... но ты ведь все в будущем времени говоришь?.. «Захочется, надоест»... Надоест — уйду. Но мне же пока не надоело!
Они обнимаются.
— Дядя Витя, я тебя люблю, — шепчет Ирина. —
Я тебя сразу полюбила, как только увидела, с первого взгляда... Давай с тобой будем жить... не бросай меня, не уходи... я маленькая, глупая, я не умею ничего, тебе со мной интересно — так скажи, а при чем тут Париж!.. Может быть, и нет никакого Парижа, а мы с тобой — есть...
— Дядя Витя, ты дома? — слышится под дверью голос Капитоши. — Можно к тебе?
Витя и Ирина отодвигаются друг от друга.
— Заходи, Вова! — торжественно заявляет Ирина. — К нам — можно! Мы — дома!
Тут Ирина, вспомнив, что на ней только мужская рубашка, молниеносно ныряет под простыню, и в этот момент входит Капитоша. Он сильно озабочен и на перемещения учительницы литературы не обращает внимания.
— Слушай, дядя Витя... — Капитоша присаживается к столу. — Я отнес, все нормально, — говорит он тихо, отвернувшись от Ирины. — Слушай... а правда это? Ну, что расселяют нас?
— Правда, — кивает Витя.
— Да, Вова, правда, — говорит Ирина. — У нас был педсовет, директор объявил...
— Ребята знают уже, — замечает Капитоша. — Я думал — туфта или не поняли они... И что деньги на каждого положат в банк, жилье дадут, все такое?
— Да, — подтверждает Витя.
— Не обманут?
— Вряд ли!.: У этого проекта, я так думаю, много противников, только и ищут, к чему бы придраться...' Если выяснится, что тут обманутые дети фигурируют, — такой будет скандал!.. Никому это не надо! Нет, вас всем обеспечат, тем более что деньги-то на это ничтожные нужны в сравнении со всеми другими расходами. Не волнуйся...
— Да... я же и говорю, — с досадой заявляет Капитоша. — А они!.. Слушай, дядя Витя, пойдем, а? Ничего такого страшного, просто... пойдем, а?
— А что случилось? — насторожившись, спрашивает Ирина.
— Да так... плачут они... в третьей палате... Директор там, еще взрослые — и все равно... Может, ты как-нибудь воздействуешь...
Витя встает, Капитоша — за ним.
— Идите, я сейчас! —• говорит Ирина им вслед.
Капитоша и Витя идут по коридору.
— Слышь, дядя Витя, — говорит Капитоша, — я твою записку отдал, она сначала так... ну, заволновалась, а потом говорит — чего, говорит, я за ним буду бегать, не хочет — не надо... ну и все, в общем... А ты с ней хорошо знаком?
— Ну... неплохо....
— .Как думаешь — не обманывает? Она Светку обещала, .что на роль возьмет, Светка от своего парня уходить хочет... Не обманывает, если обещала?
— Не знаю, Вова... ручаться не могу...
Они доходят до третьей спальни, заходит внутрь.
Это спальня мальчиков младшего возраста, семивосьми лет. А в спальне около двадцати кроватей, на них — малыши, почти все плачут. Между кроватями бегают Михаил Борисович, несколько старших ребят и девочек — среди них Света, — которые пытаются успокоить детей.
На вошедших Витю и Капитошу малыши не реагируют.
— Вот так вот весь вечер, — говорит Капитоша Вите. — мы со Светкой пришли, а тут., боятся они, ехать на новые места не хотят... к нам привыкли, и вообще...
Несмотря на всеобщие усилия старших, плач не прекращается. Почти никто, из детей не голосит, не рыдает, ревом назвать это нельзя — они плачут тихо, как взрослые, когда случается большое, настоящее горе.
Витя, оглядев спальню, растерянно переглядывается ЗКапитошей.
— Господи! — За ними появляется запыхавшаяся Ирина. — Может быть, врача? Хотя!..
Вдруг Витя резко хлопает в ладоши.,
— Ап! — кричит он и хлопает еще раз.
Привлеченные хлопком, малыши перестают плакать.
— Ап! Алле! — снова кричит Витя и, приветственно взмахнув руками, делает на узком пространстве между кроватями акробатическую связку. Спальня довольно длинная, поэтому Витя успевает до противоположной стены «уложить* и двойное сальто, и фляк, и сальто назад...
Остановившись, он снова взмахивает руками, кричит что-то приветственное и катится обратно «колесом*. «Колесо» получается как живое — оно останавливается на полпути, едет назад, снова вперед, закатывается между кроватями, выезжает обратно...
Оказавшись наконец на том месте, откуда он начал «связку», Витя снова выбрасывает руки вверх и кланяется.
Позабыв про слезы, малыши смеются и аплодируют.
— А теперь — фокусы! — провозглашает Витя.
— Кто хочет увидеть волшебную страну, где сбываются мечты? Поднимите руки!
Руки поднимают все.
— Легли на спину, — велит Витя, по-факирски завернувшись в покрывало, сдернутое с ближайшей свободной кровати. — Закрыли глаза — раз, два, три! Смотрите вперед, глаз не открывайте!.. Появляется берег, видите — золотой песок, зеленые пальмы, это чудесный остров, вокруг синее море, шумят волны, плещутся о берег, они шумят, одна волна, вторая, третья, четвертая...
Малыши спят. Витя, облегченно вздохнув, выходит из спальни, остальные — за ним. Последний — Капитоша — гасит свет.
— Лихо ты, дядя Витя! — восторгается Капитоша в коридоре.
— А я, кстати, полгода в цирке работал акробатом... лет десять назад, — смеется Витя, прислушиваясь вместе с директором, не плачет ли кто-нибудь в спальне. — Такая разъездная контора была... Помню, раз, в Сургуте... пора начинать, а из всего цирка трезвых только двое — я и медведь... а детское представление, полный зал, детишки шумят... пришлось нам с мишкой все первое отделение самим работать...Потом фокусник, Владимир Ильич... — ага, так и звали! — в себя пришел, подключился...
— А ну-ка, Света, посмотри? — просит директор.
Света, осторожно приоткрыв дверь, заглядывает в спальню.
— Спят! — сообщает она.
Но дверь тут же открывается, из нее выглядывает мальчик, один из обитателей спальни.
— Дядя Витя, — зовет он. — Послушай!
— Ты чего не спишь? — грозно говорит Витя. — А ну — в кровать!..
— Я сейчас... Знаешь что? Научи нас драться.
— Чего? — не понимает Витя.
— Научи нас драться, — повторяет мальчик. — Ты же умеешь... Я тогда на базаре был вместе с Вовкой, видел...
— Ну и что? Чего вдруг?.. Спортсменом хочешь быть?
— Нас в другие дома распределяют, — поясняет мальчик, — кого куда... Там бить будут, издеваться... мы хотим, как ты, чтобы — раз! — Он неловко взмахивает кулачком. — И отстали, не били больше...
— Да почему? — Витя приседает перед малышом на корточки. — Почему — бить? С чего ты взял? Никто вас не будет бить, ты что?
— А ты Петьку спроси. — Мальчик указывает куда-то в глубину спальни. — Он у нас недавно, из другого детдома... говорит — там били... Научи, а?
— Послушай, — Витя берет мальчика за плечи, — послушай и другим скажи. Никто и никогда вас бить не будет. Никогда и нигде. А если только попробуют — я приду и сам лично головы им поотрываю. Я это умею — ты видел. Ничего не бойся. Иди спи!
Малыш, вздохнув — Витины слова его не очень успокоили, — уходит в спальню.
— Вот, — тихо говорит директор, указывая на дверь спальни, — вот!..
На его глазах выст/пают слезы, руки сильно дрожат. Повернувшись, он идет по коридору к своему кабинету.
Витя в тревоге смотрит на Ирину, потом — на Капитошу.
— По-разному бывает, — замечает Капитоша. — Куда попадешь... Я-то здесь вырос, сколько себя помню — тут живу... а приходили ребята из других домов... Бывает, где и ничего — и кормят, и не особо трогают... а есть!.. — Он, махнув рукой, умолкает.
— А кто, интересно, — спрашивает Витя, — будет это решать? Куда конкретно посылать детей? В какие именно заведения?
Ирина пожимает плечами.
— А информация имеется? — продолжает Витя. — Где что творится? Где, как Вова говорит, «ничего*? А где — «чего*? Можно это узнать?
— Видимо, можно, — задумывается Ирина. — Кстати, может быть, в милиции это знают? Надо у Севы спросить!
— Не спросить, — жестко говорит Витя, — а потребовать, чтобы взял под контроль! И никаких расселений, пока четко не будет известно — что за место, как таМ дети живут, и все такое!
— Витя, — Ирина видит, что Витя сильно взвол-, нован, — мы, конечно, поговорим с Севой... но потребовать'.. И потом — видишь, все решается очень быстро, за несколько дней — помнишь, директор говорил? Я боюсь, что...
— А ты не бойся! — очень спокойно говорит Витя. — Пока все не выясним как следует — никто никуда не поедет!
Кивнув ребятам, Витя идет к себе, Ирина — за ним.
— Как-то это все, — вздыхает Света, — нехорошо...
— Чего нехорошо? — спрашивает Капитоша.
— Мы — ладно, мы — взрослые... а малышей жалко... Такого дома, как у нас, нет больше... Куда они поедут... уже все подружились, и к нам привыкли, и мы к ним... они все хорошие... маленькие...
На глазах у Светы наворачиваются слезы.
— И откуда эта проклятая мина взялась? — почти кричит она. — Так бы уехал этот чертов поезд через две минуты, а мы бы домой пршли и жили бы, как раньше!..
— Зато тебя, видишь, в кино берут, — возражает Капитоша, — а так режиссерша и не узнала бы про тебя!
— Вовка! — тихо говорит Света. — Я вот — ты слышал — отказывалась, все такое... а мне знаешь как хочется сниматься... Я, по-моему, уже и Костю как-то не так люблю... нет, люблю, конечно!.. А когда сегодня Володя Каретников мне в глаза посмотрел! Я понимаю — играет, артист, плевать ему на меня, и все равно! Будто прямо в душу!..
— А я про что? — замечает довольный Капитоша, переходя на любимый занудно-педагогический тон. — Я всегда говорил — плюнь ты на своего Костю с высокой башни, ничего в нем нет хорошего, таких, как он, везде и всюду...
Они уходят по коридору, при этом Капитоша продолжает бубнить.
В это время Ирина и Витя продолжают обсуждать возникшую ситуацию.
— Черт его знает! — рассуждает Витя, расхаживая взад-вперед по комнате. — С одной стороны, конечно, надо все эти реформы устраивать. Это — без вопросов! С другой стороны — не такой же ценой! Привет от Федора Михайловича!
— ©т кого?
— От Достоевского!
— Ах да! — соображает Ирина. — Может ли всеобщее счастье быть достигнуто ценой слезы ребенка!..
— А что сам Достоевский по этому поводу говорил? Я уж и забыл...
— А ты у Машки спроси! — равнодушно советует Ирина.
— А при чем тут Машка ?
— Ой, не надо!.. Неужели ты про нее не вспомнил? Ведь это — первое, что тебе в голову пришло! До всякого Достоевского...Такой повод увидеться вдруг возник! Машка связана с банкиршей... как ее... Коноваловой, может попросить отложить расселение или еще чего-нибудь... И придешь не просто, а по делу... Что — не так?
— Да, — помолчав, соглашается Витя. — Но ведь это разумно!..
— Подумал об этом? — спрашивает Ирина.
Витя кивает — «да».
— Ну вот и иди... у тебя есть серьезная причина — сложные отношения с Федором Михайловичем... обсудите... Ты ведь пока к ней не сходишь — не успокоишься! Так иди!
— А пошли вместе? — вдруг говорит Витя.
— Ты что? Зачем?
— Машка и вправду многое может... а ты — педагог, член коллектива!..
— Не стыдно тебе? — невесело улыбается Ирина. — Такой сильный и такой трусливый... Один-то боишься идти?
— Боюсь...
— А чего боишься? «Я встретил вас, и все былое...»? Да?
— Да или не да — а идти к ней придется... Это и на самом деле выход...
— Ну вот и иди.
— Сейчас?
— А почему нет? — Ирина смотрит на часы. — Время детское...
— Пойдем вместе, а? Ну серьезно!.. Быстрее будет, кстати! Не придется в воспоминания ударяться! Пойдем!
— Нет, — качает головой Ирина, — а зачем же она милицию подключила тебя искать? Севочку нашего? Иди, дядя Витя! А я буду тебя ждать. Мне интересно, когда ты вернешься...
На ее глазах наворачиваются слезы.
Витя, заметив это, садится на стул.
— Не пойду я никуда...
— Нет, дядя Витя! — Ирина подходит к нему, кладет руку на плечо. — Надо идти. Дети-то плачут! Надо, никуда не денешься! Давай забудем о личном ради долга! Поэтому — иди к Машке, а я попробую с Севкой поговорить!
— С каким Севкой? у
— Ну, с лейтенантом, милиционером! Пусть и вправду подключается. Хоть узнает — какие есть в округе детские дома, что в них творится! Идем, дядя Витя!
Они выходят из-комнаты, идут по коридору. Проходя мимо спальни малышей, останавливаются, прислушиваются, слушают.
— Спят, — шепчет Ирина. — Слушай, дядя Витя... а у нас с тобой будут дети?
Отойдя от двери, они спускаются по лестнице, выходят во двор.
Все это время Витя молчит.
— Не знаю, — говорит он наконец, — пока не знаю...
— А когда узнаешь?
— Когда вернусь. — Витя обнимает Ирину за плечи. — Не сердись, Ирка! Ну что делать, если я такой идиот!..
— Я пошла.
Ирина целует Витю в щеку, и они расходятся в разные стороны.
В районном отделе милиции, в одном из кабинетов, сидят лейтенант Самошин и подполковник Синицын. — Сволочи мы, — вздыхает Синицын.
— Конечно, — охотно соглашается лейтенант. — Мерзавцы! Ну,соорудил?
Синицын, оглянувшись на дверь, лезет в портфель, достает оттуда несколько взрывных патронов, похожих на детские хлопушки. Патроны связаны проволокой в единый пакет, от которого тянется шнур, смотанный в клубок.
— Вот это — под рельсы. — поясняет Синицын. — Найдем на железной дороге... а вот...
Он достает из портфеля еще несколько патронов, шнур, пластмассовую коробочку с кнопками...
— Взрыватель, — говорит Синицын, указывая на коробочку. — Это хозяйство — ему.
— Давай. — Лейтенант убирает взрыватель и патроны в ящик стола. — Теперь так. Завтра ты это, — он кивает на связку, — находишь. Поднимаешь шум. И твоя задача выполнена. А я завтра же вечером беру этого типа и сажаю.
— Можно? — слышится стук в дверь. — Можно, Сева?
Синицын молниеносно сгребает свои боеприпасы в портфель, лейтенант задвигает ящик стола.
— Да, — говорит лейтенант. — Войдите.
Входит Ирина.
— О, привет! — изумляется лейтенант. — Какими судьбами?.. Садись, садись... Вася — мы договорились, да?
Подполковник, кивнув, встает, идет к двери.
— Если что — звони, я дома. — Он выходит.
— Ага, хорошо! — говорит ему вслед лейтенант.
— Ирка! Черт — и угостить тебя нечем... Кроме сигарет — ничего! Может, чайку? Гусев!
— Нет, нет. Сева, ничего не надо! — успокаивает его Ирина. — Я по делу...
— Писатель звонил, — подмигивает лейтенант. — Я все вспоминаю... гениально его кто-то из ребят прозвал... Филимон Купер!.. Блеск... Тобой интересовался... Я, естественно, ничего, про твоего чемпиона — ни слова, не мое дело... Как он, кстати?
— Слушай... мы вместе решили с тобой посоветоваться... В общем, так...
В это время Витя, стоя в тени вокзального здания, . смотрит на поезд.
В одном из купе — явное оживление. Это — купе Марии Сергеевны. Окно опущено, и из темноты хорошо видно, что в купе набилось много народу и день рождения отмечается по полной программе.
Кроме Марии Сергеевны и Милки присутствуют Коновалова, Илья с Семеном, Володя Каретников, телеведущий, Старковы — Алексей и Наташа, кто-то еще... Доносится нестройный гул голосов, обрывки песен, в общем — обычный полупьяный галдеж.
— Хор наш поет припев старинный, — вдруг слышится с перрона нестройное пение, — вина полились рекой!..
Под окном появляются мэр и его секретарша с цветами и шампанским. Мэр играет на гитаре.
— С днем рождения любимой Марии Сергеевны дорогой! — распевает он.
Их встречают приветственными возгласами, приглашают, они идут к тамбуру, поднимаются в вагон и вскоре оказываются в купе.
Поезд по-прежнему оцеплен милицией, а на площадках покуривают охранники Коноваловой.
Поняв, что просто так ему в поезд не попасть, Витя, не выходя из темноты, двигается вперед, к первому вагону.
...Разговор Ирины и лейтенанта продолжается.
— Понял, понял, — задумчиво говорит лейтенант. — Детей, конечно, жаль, что и говорить... само собой — я постараюсь выяснить... У нас в области, по-моему, этих детских домов — четыре и вроде — приличные, ничего особенного там не происходит... так... — Он замолкает, видно, что какая-то мысль не дает ему покоя. — Так... а твой чемпион олимпийский, значит, против?
— Во-первых, он не мой! — заявляет Ирина — Если наш... Филимон Купер интересуется — так и доложи!
— Не буду я ничего докладывать! — старательно обижается лейтенант. — Я тебя про другое спрашиваю! Между прочим, ты ко мне пришла!
— Севочка! Я же и говорю!.. Витя, конечно не против реформ и преобразований. Он только хочет, чтобы дети при этом не пострадали!
— Что невозможно! — замечает лейтенант.
— Почему?
— Потому... Многие выросли в нашем детдоме. По три, по четыре года в нем прожили. А представляешь, что для ребенка — четыре года, если ему всего восемь! Полжизни! А если еще учесть, что он соображать начал лет с двух! И вдруг его отрывают от друзей,
от взрослых, которые ему как родители, и куда-то увозят! Пусть на новом месте будет рай земной — все равно это мощная психическая травма! Которая через пять — десять лет может аукнуться! У них в подсознании отложится, что мир жесток и несправедлив, и как реакция — ответная жестокость! А мы потом удивляемся, откуда берутся так называемые немотивированные преступления... Ни с того ни с сего — избили кого-то, искалечили, ногами затоптали... А это все от детства идет,.. Или — депрессии, неврозы!..
Лейтенант, говоря это, все время пытается решить какой-то вопрос, хотя говорит он увлеченно и достаточно взволнованно.
— Севочка, а что делать? — спрашивает Ирина.
— Вопрос... вечный вопрос, — усмехается лейтенант. — Значит, олимпийский чемпион, заслуженный мастер спорта Виктор Селезнев, по большому счету — против этих новаций!.. Видимо; его жена... бывшая... известный кинорежиссер Мария Семенова... Знаю я, знаю... взял подшивку журнала «Физкультура и спорт* за те годы, полистал — там их свадебная фотография опубликована... Итак, кинорежиссер Семенова — тоже, видимо, будет против... Скажи, Ирка, только честно — ты, конечно, умом понимаешь, что жизнь надо менять, что так больше нельзя, что все эти реформы необходимы... умом!.. А, как говорится, душой? Хорошо бы, чтобы все осталось, как раньше, правда? Детский дом ваш замечательный, театр, по вечерам бы песни пели... и товарищ Селезнев в своей конуре посиживал бы под боком... А? Так? Ну — честно?
— Ты знаешь, да... — кивает Ирина. — Действительно, я умом понимаю... но...
— Да, — вздыхает лейтенант, — то-то и оно.,. Ну ладно. Я, что смогу, сделаю, Узнаю — во всяком случае. А там — посмотрим! Как живешь-то?
— Хорошо! — Ирина встает. — Даже неудобно говорить, но... хорошо, Севочка, живу! Ну, пока! Спасибо тебе!
Она выходит.
Лейтенант, посмотрев ей вслед с раздражением, снимает телефонную трубку, набирает номер.
— Товарищ подполковник? Это я. Слушай, Вася... Да ничего не случилось, взрывпакеты твои целы, не взорвались... одно случилось — дураки мы с тобой! Не на ту лошадь поставили! Или... говоря опять же эзоповым языком... ну был такой Эзоп, баснописец... древнегреческий дедушка Крылов... в общем — слона-то мы с тобой и не приметили! Главного слона,, который нас доставит по назначению!.. В общем, короче — пока все отложи! Ничего завтра не находишь и вообще эту тему пока забудь! Надо будет — заезжай, я все равно дежурю, так я тебе объясню, что к чему! Ну, давай!
Лейтенант кладет трубку. Некоторое время сидит задумавшись.
— Вставай, страна огромная, — вдруг запевает он негромко, — вставай на смертный бой!.. Вот именно!.. Вот именно...
...Витя в это время, дойдя до хвоста поезда, ныряет под состав, незаметно для охраны добегает до вагона Марии Сергеевны, забирается на крышу, доползает до открытого окна. В зубах у него зажат букет — несколько веток сирени, отломанных с привокзальных кустов.
Витя, свесившись с крыши, заглядывает в купе.< Мария Сергеевна и гости что-то нестройно поют.
Витя берется за верхний край окна и, совершив переворот, мягко приземляется прямо посередине купе, на коврик.
Все дружно ахают, Милка взвизгивает, песня, естественно, обрывается...
— Извините, — говорит Витя, взяв букет в руки. — Охрана, милиция — пришлось... С днем рождения, Маша!
Он протягивает букет.
— Витька, — шепчет потрясенная Мария Сергеевна. — Господи! Витька...

Конец девятой серии

ОДИННАДЦАТАЯ серия
Ночь. Света спит на диванчике в купе поезда. Во сне она улыбается — видимо, ей снятся съемки, толпы поклонников, каннская лестница...
...Улыбается — только не во сне, а наяву — и ее сверстница, юная, но уже знаменитая актриса, недавняя кинозвезда Лариса Корецкая.
В загородном особняке банкира Зимина заканчивается .прием. Зимин и Лариса провожают гостей. Гости — а это солидные, серьезные, роскошно, но скромно одетые люди — прощаются, целуют руку Ларисе, кто-то хлопает по плечу Зимина — мол, повезло с женой!
Один за другим отъезжают шикарные лимузины. В доме прислуга начинает уборку. По территории участка расходятся охранники, которые в момент разъезда гостей сконцентрировались у дома и ворот...
— Ты знаешь, Лариса, — Зимин, махнув на прощание последнему гостю, ведет жену в дом, — наверное, это странно прозвучит... но я последние дни живу с ощущениями сбывшейся мечты!.. Ведь я почти всю жизнь — сорок лет из сорока семи — прожил не то чтобы в бедности... то есть и в бедности, но дело-то не в этом... — в постыдной зависимости от каких-то людей, которых не выбирал, не знал, а если знал — воспринимал с отвращением... Ты знаешь, что такое нагрузка?
Лариса, думая о чем-то своем, пожимает плечами.
— Я говорю не о физической нагрузке, нет... Давай посидим...
Они садятся в холле на диван.
— Машенька, — просит Зимин прислугу, — дай мне кофе, а Ларисе... что, Ларисочка?
Лариса опять пожимает плечами — ей все равно.
— Ну, сок... — Маша уходит. — Так вот, нагрузка — это педагогический термин... количество учебных часов, которые должен дать тот или иной учитель... и, соответственно, чем больше нагрузка, тем больше зарплата. Моя мать преподавала в профтехучилище черчение... отец нас бросил, мы жили вдвоем... и каждую осень, в начале учебного года, мама ходила полумертвая, переставала спать, ее трясло, потому что в училище распределяли эту проклятую нагрузку, и ей могли дать больше, а могли — меньше... И от этого зависело, сможет ли она платить за мой английский — я занимался с учительницей, — сможем ли мы ходить в филармонию, должен ли я буду все три месяца сидеть в пионерском лагере или хотя бы на месяц мы с мамой сможем куда-нибудь поехать вместе... И мы с мамой зависели от некой Локтевой, Татьяны Петровны... Она могла дать маме нагрузку, а могла не дать, поскольку была замдиректора училища, как раз по этим делам... С Локтевой надо было дружить, распивать с ней чай, глядеть ей в глаза и улыбаться!.. И весь мир сужался до размеров Локтевой!.. Я, кстати, пару лет назад, ради смеха, купил это училище, с Локтевой вместе! Мама до сих пор там работает, Локтева так же распределяет нагрузку, а мама по-прежнему боится, что нагрузки ей не хватит! И с этим ничего не сделать! Но мы с тобой — независимы! Над нами нет Локтевых, нет никого! Я всю жизнь мечтал о независимости и... о тебе, о такой, как ты!.. Хорошо, когда мечты сбываются! Ты настоящая королева, они были в восторге! Не буду скрывать — я волновался, я хотел, чтобы ты понравилась, ведь это — мои друзья, близкие мне люди!.. Говоря высоким стилем — твой первый выход в свет в качестве моей супруги прошел блестяще!..
В это время Маша приносит Зимину кофе, Ларисе — высокий массивный бокал с соком.
— Скажи, Саша, — задумчиво говор.ит Лариса, беря бокал, — а сколько стоит это зеркало?
Она показывает на ближайшую стену, где висит большое зеркало в деревянной оправе.
— Зеркало? — недоумевает Зимин. — А почему ты... при чем тут зеркало? Не знаю... долларов семьсот — восемьсот... А что?
— Ничего... это ничего, — так же задумчиво говорит Лариса и вдруг, резко встав с кресла, швыряет в зеркало бокал.
Зимин, вздрогнув от неожиданности, тоже встает.
— Что с тобой?
Лариса, схватившись за голову, почти падает обратно в кресло.
— Я больше не могу! — кричит она. — Я все здесь разнесу к чертовой матери! Я не могу больше!
Она, схватив чашку, швыряет ее куда-то в сторону, обливая диван.
— Твои друзья в восторге! — орет она. — У тебя мечта сбылась! А мне что делать? Что мне делать — ты об этом подумал. Видишь — я сама о себе позаботилась! Теперь у меня есть занятие! Завтра я поеду покупать новое зеркало! И новый диван! А послезавтра? Что будет послезавтра? Что?
Зимин молчит.
— Сашенька, милый, любимый, прости меня! — Лариса бросается к Зимину, обнимает, целует ему руки. — Прости, ради Бога! Я тебя обманула... я и себя обманула... я думала, что я смогу так жить... Ты... семья... нет, я не могу... что ты? Я два дня тут живу — и уже не могу!.. Сашенька, миленький, родненький, верни меня... верни обратно... я тебя люблю, правда, мне никто не нужен, но я просто не могу так!..
— Подожди! — пугается Зимин. — А ребенок?
— Что ты! — заливаясь слезами, кричит Лариса. — Какой ребенок? Я его уже ненавижу, этого ребенка! Я — актриса, я хочу сниматься! Я хочу сниматься в сериале, у Марии Сергеевны! И больше ничего, и никакого ребенка! Я понимаю — это ужасно, это чудовищно, вот и гони меня, отправляй обратно и забудь поскорей! Я тебе жизнь испорчу, я сама сдвинусь и тебя с ума сведу! Я два дня прожила с тобой в этом доме.,, я старалась, ты видел, я вела себя как жена, как хозяйка, я научилась говорить: «Маша, уберите!», я понравилась твоей маме — и все! Больше я не могу!
Зимин молчит.
— Хорошо, — говорит он наконец. — Завтра... впрочем, почему завтра? — Он берет телефон, набирает номер. — Сережа? Это Зимин. Посоветуй... Дело в том, что Лариса не хочет... не может рожать... съемки... Где можно решить этот вопрос?.. Да, срочно, потому и среди ночи... Перезвони, да!..
Он отключает телефон.
— Сашенька, милый, — пугается Лариса, — если ты думаешь, что я из-за кого-нибудь, что я тебя не люблю... нет-нет, мне никто не нужен, правда, я тебя люблю... но я не могу...
Зимин подсаживается к ней, гладит по голове.
— Все хорошо, моя девочка, — тихо говорит он. — Все хорошо...
Утро. В квартире Кости, на кухне, сидят лейтенант, Алевтина Степановна и сам Костя. Он — в трусах, взъерошенный, похоже, его подняли для разговора прямо с постели.
Все трое молчат.
Лейтенант, который, похоже, только что закончил рассказ, разводит руками — «вот так!».
Алевтина Степановна идет к телефону, набирает номер.
— Галька? Это я... Алевтина... Валерка твой вчера... вернее, этой ночью, стоял в оцеплении? Возле этого поезда проклятого? Ну? Чего спрашиваю я — ты не знаешь? Он домой пришел? Пришел — и что? Кончай, Галька, вертеться — меня жалеть нечего! Что он рассказывал?.. Ясно... Я с обеда сегодня... если доживу...
Алевтина Степановна кладет трубку, возвращается в кухню, садится. Она изо всех сил пытается сдержать слезы, но все-таки ей это не удается.
— Я почему пришел, — говорит наконец лейтенант Косте. — Ты ведь все равно узнаешь... Та же Галя не удержится, раззвонит... Я боюсь, как бы ты глупостей не наделал... Это, брат, жизнь, в ней не то еще бывает... Считай, повезло тебе, что сейчас выяснилось, кто она такая... А представь — поженились бы, да еще, не дай Бог, дети бы родились... Так что повезло тебе! Поэтому, очень прошу, без глупостей! Ты парень здоровый, не дай Бог, удар не рассчитаешь! А в тюрьму садиться из-за этой... Держи себя в руках, будь мужчиной.
Костя молчит.
— Чуяло мое сердце... — начинает причитать Алевтина Степановна. — Ведь говорила я тебе, Костенька! Тварь она детдомовская, только выгоду свою ищет! Сначала тебя окрутила, на все готовая была, а теперь, видишь, получше случай подвернулся — так она туда! И еще обиды тут разыгрывала! Артистка! Да пропади она пропадом, тьфу на нее, не расстраивайся, сыночек, родной, не стоит она того!
Костя молчит.
— Теперь вот что, — говорит лейтенант. — Теперь я с тобой хочу поговорить как со взрослым человеком, гражданином нашего города... Этот проклятый поезд — он ведь не одну твою судьбу переехал... весь город пострадать может... крутые дела готовятся...
Так, в двух словах... И вы, Алевтина Степановна, тоже учтите... Есть план... Ну, в общем, город наш собираются превратить в туристический центр... все купят, снесут, перестроят, а жители будут туристов обслуживать... Я думаю, девушки тоже не удержатся... По-наедут-то крутые люди со всего света с пачками долларов, а наши ребята будут им чемоданы подносить и девочек предлагать...
— Это кто же такое придумал? — возмущенно ахает Алевтина Степановна.
— Это придумала некая Галина Васильевна Коновалова, миллионерша, председатель компании «Росинвест». Она тоже едет в этом поезде, — поясняет лейтенант.
— Слыхала, — кивает Алевтина Степановна, — по телевизору показывали ее. Вроде простая такая русская баба...
— Она-то русская, — соглашается лейтенант, — да советники-то у нее!...
— Да неужели? — ахает Алевтина Степановна. — Ах вот оно что!..
— Ну, дело не в этом, — тут же говорит лейтенант, — они тоже разные бывают, как и все люди... Директор вашего магазина, между прочим, Хавинсон Израиль Самуилович — и ничего!
— Он-то да! — искренне соглашается Алевтина Степановна. — Все бы русские такие были!
— В общем, дело, конечно, не в национальных особенностях, а в финансовых интересах. — Лейтенант встает. — Это мероприятие огромные прибыли обещает... Вы, наверное, читаете газеты, смотрите телевизор и прекрасно знаете, что нечто подобное во всей России происходит, и наш Зареченск — далеко не первый... Но ты, Костя, учти — от молодежи очень многое будет зависеть. Если мы все скажем «нет» — может быть, эту заразу удастся остановить. А то, что надо ее останавливать, бороться — я думаю, ты понял... Не было бы этого поезда, этих заезжих богачей и знаменитостей — было бы, мягко выражаясь, спокойнее... При том, что ничего еще не началось, неприятностей уже не оберешься!.. Ты, я знаю, среди ребят авторитетом пользуешься — разъясни им, что к чему. И со мной связь поддерживайте. Я чувствую — придется мне возглавить борьбу... потому что начальство наше... В общем, больше некому... Пойду.
Он крепко, по-мужски, глядя в глаза, жмет Косте руку и выходит.
— Что же ты молчишь, сыночек? — Алевтина Степановна снова начинает плакать. — Ты скажи что-нибудь, обругай ее, тварюгу эту... кулаком стукни... Костенька, родной!..
Костя молчит.
На привокзальном базарчике идет обычная торгово-закупочная жизнь. Однако обычная она только на первый взгляд — чувствуется напряжение, тревога, лица у людей озабоченные, видно, что какая-то проблема не дает всем покоя.
Везде, во всех торговых рядах, идет обсуждение одного и того же вопроса. Заметно, что катализаторами дискуссии являются базарные бомжи Коля, Вова и еще несколько подобных им личностей обоего пола.
— Говорят, весь город купят, нас расселят, выгонят к чертовой матери, и будут здесь сплошные аттракционы, — заявляет Коля одной торговке.
— Как это? — вмешивается покупательница, замершая с пучком морковки в руке.
— Будет туристический центр для иностранцев, а мы будем им кофе подносить, а кто не хочет — выгонят! «Вам кофе в постель?» — «Нет, лучше в чашку!» — изображает Коля разговор барина с лакеем.
— Да ладно трепаться! — вмешивается мужик лет пятидесяти, по виду — отставной военный. — Не те времена!..
— Не скажите! — возражает женщина в очках, с учительской назидательностью в голосе. — Как раз — те времена!.. Все продается, все покупается... Те самые времена!
— Поезд-то стоит! — понизив голос, сообщает Коля.
— Так, говорят, мина!
— Говорят — мина! — охотно соглашается Коля. — Это ты, друг, верно заметил!.. Именно что «говорят»! А в монастыре крышу чинят — гляньте!
Действительно, на крыше монастыря видны рабочие, отдирающие листы кровли.
— Сто лет не чинили, а тут вдруг — нате! Наверное, мины испугались!
— Готовятся к чему-то, — соображает кто-то в толпе.
— Всю Москву уже скупили и пол-Петербурга, — авторитетно заявляет тетка с металлическими зубами. — Теперь до нас очередь дошла!
— Да прекратите вы! — возмущается отставник. — Что за дикость!..
Тут Коля замечает проходящего мимо лейтенанта.
— Гражданин начальник! — кричит он. — Вот вы у нас тут Советская власть плюс электрификация! Скажите — правда это?
Лейтенант, взглянув на Колю и едва заметно — но заметно — вздохнув, идет дальше.
— Во, видали? — многозначительно подмигивает Коля. — Вот так...
— Что «видали»? — возражает бывший военный. — Ничего он не сказал!..
— Но ведь явно что-то знает! — возражает женщина учительского вида. — Он даже не спросил, о чем идет речь! О какой правде!
— Подождите! — Мужчина-отставник быстро идет вслед за лейтенантом. — Один вопросик!
Вокруг лейтенанта довольно быстро образуется небольшая, но все-таки толпа, сыплются вопросы.
Лейтенант молчит, разводит руками, пожимает плечами, и, как ни странно, это «заводит» людей больше всего. Возникает яростный спор, все уже орут друг на друга, показывая в сторону поезда, кто-то кого-то берет за грудки... Лейтенант, взглянув на часы, решительно протискивается сквозь толпу, но его уход остается почти незамеченным — диспут продолжается.
В это время бомж Вова «выступает» на другом конце площади.
— Чего ты орешь? — орет он на хозяйку ларька, которой еще вчера безропотно подчинялся. — Да мне твоя машина что ты сама! Завтра снесут твой ларек и будешь ходить побираться, у иностранцев копеечку заграничную выпрашивать! Думаешь, сохранят твой центральный универмаг, — он пинает ногой ларек, — когда здесь западные туристы будут разгуливать? С землей сровняют, и тебя заодно! И не ори!
— Ты чего, Вовка, — пугается хозяйка. — Какие туристы? Пил бы меньше, что ли!
Вокруг ларька, привлеченные Вовиными воплями, собираются люди.
— А ты у народа спроси! — Вова указывает в ту сторону, где происходит начатый Колей диспут. — Волнуются люди! Переживают за судьбу родного города! Одна ты сидишь как клуша!
Люди у ларька устремляются на крик.
Тем временем дискуссия начинает напоминать митинг. При этом заметно, что большинство людей не понимают, что происходит, о чем идет речь, по какому поводу возник весь этот шум и гам, но слухи уже распространяются, и ощущение «что-то будет» делает свое дело.
Лейтенант, стоя в сторонке, наблюдает за происходящим. Дождавшись нужного — по его мнению — момента, он решительно протискивается в гущу толпы.
— Товарищи! — кричит он. — Успокойтесь!
Коля ставит перед лейтенантом пустой ящик из-
под бутылок.
— Встаньте, гражданин начальник! — просит он. — Возвысьтесь над толпой, а то вас сзади не видно!
— Товарищи! — заявляет в наступившей тишине лейтенант, встав на ящик. — Прежде всего — прошу всех сохранять спокойствие! Должен вам сообщить, что действительно существует проект, согласно которому наш Зареченск будет превращен в международный центр туризма. Детский дом будет расселен, большая часть домов снесена, город — перепланирован, а жители должны будут сначала работать на стройке, а потом — обслуживать туристов!
По толпе прокатывается ропот.
— То есть как это — «должны»? — возмущается кто-то. — Кому должны?
— Виноват! — говорит лейтенант, взмахом руки устанавливая тишину — Я сказал неправильно! Никто ничего не должен, все будет добровольно!
— Еще лучше! — кричат в толпе. — Дома снесут, а не хочешь на стройке надрываться — с голоду подыхай!
— Да на черта это надо!
— Жили нормально и будем жить!
— Товарищи! — кричит лейтенант. — Успокойтесь! Пока все это обсуждается! Официально заявляю — решение еще не принято! Даю вам слово — мы не допустим ограбления жителей нашего родного города! Мы не допустим, чтобы старики оказались на улице, чтобы дети-сироты из нашего детского дома, — он показывает на монастырь, — дети, для которых этот дом стал родным, были раскиданы по интернатам и спецприемникам! Мы не допустим, чтобы наша молодежь превратилась в жалких лакеев, услужливо склоняющихся перед наглыми западными туристами или нашими так называемыми «новыми русскими», которые еще хуже, еще наглее! Мы с вами должны отстоять наш город, и мы сделаем это!
Коля с Вовой вопят:
— Правильно! Верно! Молодец, лейтенант! .
— Я сейчас отправлюсь в мэрию, попробую узнать, что происходит. — Лейтенант сходит с ящика. — Не волнуйтесь — мы заставим наши власти дать информацию, а там — посмотрим!
Он уходит. Люди в толпе с уважением смотрят ему вслед.
...У себя в «штабном» вагоне Коновалова говорит по телефону. Илья и Семен стоят рядом.
— Да, мистер Смит, — Коновалова подмигивает своим аналитикам. —Работы не начнутся — они уже начались! Идет ремонт крыши! Завтра — официальное расселение детского дома и официальное же начало движения проекта! Все это вы увидите по Центральному телевидению! Пожалуйста — пусть приедет представитель! Только что пришел факс из Бюджетной комиссии правительства — они подтверждают готовность финансировать российскую часть проекта! Как ваши? Тоже? Прекрасно! Итак — смотрите наше телевидение! Нет, зачем же прямой репортаж? Смонтируют, озвучат!.. Мистер Смит, это Центральное телевидение, сообщать о новостях, которых не было, теперь не принято! Мы начинаем — примите поздравления! Счастливо! — Она отключает телефон. — Ну, братцы, дело движется! Бюджетная комиссия конгресса утвердила наши мероприятия. Деньги отпущены! Так. За дело! Юра! — зовет она охранника. — Значит, на завтра, на три часа дня — автобусы к детскому дому. План расселения готов?
Юра кивает.
— С областным начальством согласовано?
Юра снова кивает.
— Почем нынче?
— Нормально, — усмехается Юра, — в пределах.»
— Хорошо — говорит Коновалова. — А сегодня вечером у нас встреча с детдомовцами, как раз после концерта, за ужином, мы им и объявим... Тем более, я так думаю — все и так уже известно, город маленький... Артисты в курсе?
Юра кивает.
— Старков?
Юра снова кивает.
— Теперь так... — Коновалова задумывается. — Мы с господином мэром договаривались референдум провести... о согласии жителей города на переход к новой жизни... Надо нам это?
— Нет, конечно! — уверенно говорит Илья. — Но придется!
— И дело, конечно, не в мэре, — поддерживает его Семен, — а в том, чтобы народ не помешал...
— Народ ему мешает! — возмущается Коновалова. — Так. Ладно. Так... Давайте-ка вот что! Сегодня, в детском доме, перед концертом я выступлю, объясню, а на завтра на утро назначим референдум... к обеду подсчитаем...
— А вдруг не в нашу пользу будет? — сомневается Илья.
— Рискуем, Ильюша! Не привык еще?
Илья покорно кивает — «привык».
— Да, мое выступление — Юра! — надо по местному телевидению передать. Это технически возможно?
Юра кивает — «да».
— Ну да? — сомневается Коновалова. — Ты точно знаешь?
— С нами же телевизионная бригада едет, — поясняет Юра, — которая на фестивале работала. Я с ними говорил — они уже с местными связались, все будет работать...
— И ведущий, кстати, есть! Народный любимец! — вспоминает Коновалова. — Так. Ясно. Что еще?
В вагон быстро входит Милка, ассистентка Марии Сергеевны. Она сильно взволнована.
— Что такое? — удивляется Коновалова.
— Я сейчас пошла на рынок. — Запыхавшаяся Милка садится. — Ну тут, за вокзалом, на площади... нам с Машкой огурчиков купить, помидоров...
— Ну и что?
— Салатику... — Милка никак не может отдышаться. — Там такое делается! Целый митинг! Против вас!
— Так, — медленно говорит Коновалова, переглядываясь с Ильей и Семеном. — Ну-ну!..
— «Не дадим, — орут, — распродавать родной город, защитим детей-сирот, не хотим превращаться в лакеев...» Само собой — «Уезжайте в свой Израиль!»
— Все как полагается! — замечает Илья. — Молодцы!
— А самый главный там знаете кто? Лейтенант милиции! Который нас в детдоме встречал! Выступает, призывает — прямо Ленин в Октябре!
— А народ что?
— Слухи-то, я так поняла, уже вовсю! Никто же ничего не знает толком!
— Ошибка! — говорит Коновалова Илье и Семену. Семен качает головой — «нет!*.
— Нужна подготовка, — заявляет он. — Пусть накричатся, пар выйдет, узнают правду и успокоятся, да еще и обрадуются!
— Все это, надо полагать, организовано, — то ли спрашивает, то ли утверждает Коновалова.
Милка пожимает плечами — она не знает.
— Разумеется, — говорит Илья. — Чудес не бывает!
В этот момент за окном слышится аханье литавр, и духовой оркестр начинает играть «Песню защитников Москвы».
Коновалова отдергивает шторки. На перроне расположился духовой оркестр, рядом несколько молодых парней держат транспаранты с надписями: «Руки прочь от Зареченска!», «Защитим родной город!», «Ограблению трудящихся — нет!» И оркестр, и ребята с транспарантами — в Штатском, но руководит ими полковник Синицын.
— Начинаются дни золотые! — хмуро усмехается Коновалова.
— А знаете, какие слова в этой песне... что они играют? — прислушивается Милка. — «Нерушимой стеной обороны стальной разгоним, уничтожим врага!..» Помню, на пении учили...
— Это, значит, нас, — замечает Коновалова. — Что делаем?
— В двадцатые годы забавный случай был в одном городке... — говорит Илья. — Шла первомайская демонстрация, а около трибуны, внизу, стоял какой-то старик. И несколько часов подряд выкрикивал один и тот же призыв: «Смерть врагам капитала!» А из колонны в ответ кричали: «Ура!»
— Ну и что? — не понимает Коновалова.
— А вы вдумайтесь! «Смерть врагам капитала!» А кто враги-то? Те, кто шел мимо, демонстранты! Сработало привычное сочетание слов -— «капитал», «враг», «смерть»! И очень долго никто ничего не замечал!
— А потом что? — интересуется Семен.
— Кто-то опомнился!..
— Старика небось расстреляли!.. — хмыкает Коновалова. — Забавный случай... Что делаем-то?
Ни Семен, ни Илья не успевают ответить — в вагон вбегают взволнованные пассажиры.
— Галина Васильевна! — кричат они. — Что это такое? Это против нас? Немедленно отправьте нас отсюда! — Мало того, что мы здесь торчим третьи сутки, так теперь еще приходится в революции участвовать! В качестве врагов народа!
— Тихо! — призывает Коновалова. — Успокойтесь, господа! И посмотрите — оцепление стоит, и никто никого не трогает! А лозунги — ну что же!.. Не волнуйтесь!
Тем временем на перроне, помимо переодетых в гражданскую одежду солдат, появляются люди с площади во главе с теми же Колей и Вовой. Они скандируют: «Город мы не отдадим! Город мы не отдадим!»
Все пассажиры поезда — кроме тех, кто прибежал в «штабной» вагон, — смотрят из окон на толпу.
В одном из окон — проснувшаяся от шума Света. Она тоже, ничего не понимая, смотрит на перрон.
Пассажиры, продолжая испуганно возмущаться, постепенно покидают «штабной» вагон.
— Что делаем? — настойчиво спрашивает Коновалова у Ильи и Семена.
— Думаем, — спокойно отвечает Илья. — Что мм еще можем делать!..
...В это время Витя у себя в комнате чистит картошку. Ирина проверяет тетрадки. При этом они оба довольно дружно и слаженно что-то поют. Слышится стук в дверь.
— Да! — говорит Витя. — Войдите!
Входит лейтенант.
— Приветствую! Как говорится — уже спелись?
— Спелись, Севочка, — улыбается Ирина. — Именно...
— Значит, Виктор Николаевич, докладываю. — Лейтенант ставит портфель на ближайший стул. — Ко мне вчера Ира приходила, рассказывала... Мы — то есть город — начали борьбу с этими делами... Не волнуйтесь — детдом отстоим. Но было бы очень хорошо, если бы вы лично приняли участие. Олимпийский чемпион, заслуженный мастер спорта, проездом в нашем городе, благородный поступок совершен на глазах у всех — спас детдомовского ребенка от хулиганов! Вот если вы подадите свой голос в защиту города — будет очень хорошо!
— Подождите! — Витя откладывает ножик и картофелину. — А что происходит?
...— Противно, честное слово! — Лейтенант садится. — Что у нас за народ!.. Воистину — «страна рабов»! Быдло — оно быдло и есть!.. Я действовал — смех сказать — как в плохих фильмах про революцию! В место массового скопления народа — на рынок — заслал парочку агитаторов. Они пустили слух, устроили шум, еще несколько ребят из воинской части, друг Синицын выделил, раздали листовочки, которые в той же части на ксероксе настрогали, — и пожалуйста! Люди уже волнуются, уже всеобщее возмущение и уже — что самое страшное — на все готовы! Теперь крикни «бей жидов» — пожалуйста! Крикни «громи поезд» — ради Бога! Чего боятся, что отстаивают — и сами не знают, терять-то нечего, половина безработных, у других зарплата нищенская, вроде для них-то эти перемены как раз и необходимы! Нет — лишь бы не трогали! Лишь бы усилий не прикладывать хотя бы на то, чтобы понять, о чем речь идет! Так что рад доложить — капитализм в городе Зареченске не пройдет!
— Что-то я не понимаю, — говорит Витя. — Ира! Ты собиралась вчера узнать, как и куда лучше расселить детей из детдома...
— Ну да, — кивает Ира. — При чем тут остальные мероприятия?
— Ну как же? — Лейтенант изумляется Витиной недальновидности. — Это же связанные вещи! В родном детдоме! Произойдет то, чего вы и добивались! В принципе, — доверительно, по-свойски говорит лейтенант, — я ведь на вашем участии не настаиваю... Если вы по каким-то причинам не хотите «светиться» — не надо! Я просто считал своим долгом вас успокоить, поскольку вы интерес проявили!..
— Да-да, спасибо, — кивает Витя. — И что же теперь будет?
— Народ возмутится, — весело заявляет лейтенант, — поднимется на борьбу против эксплуатации, за право иметь сортир на огороде и один телефон на квартал... Мы, я думаю, бахнем информацию в центральные газеты... для поддержки... Тем временем найдем мину — и ту-ту в буквальном смысле!
— А правильно это?
— То есть?
— Ну... может быть, стоит людям объяснить, что на самом деле происходит?..
— Подождите, — улыбается лейтенант растерянно. — Вы, Виктор Николаевич, попросту говоря, за кого? Вы же сами... Ира говорила... возмущались, и все такое!
-Я про детдомовских ребят думал, — поясняет Витя, — и продолжаю думать. Вот и все!
Лейтенант молчит — реакция Вити, которого он считал союзником, для него полная неожиданность.
— Подождите, — говорит он наконец, — давайте разберемся... Вы ведь знаете, что тут, в нашем городе, готовится. Вы считаете — это хорошо?
— Конечно, — уверенно говорит Витя. — Детдомовские ребята — вот единственная проблема! А так!.. Я здесь три дня, почти нигде не был — и то вижу, что завал полный! Конечно, надо жизнь менять!
— Понятно. — Лейтенант смотрит в сторону. — И, возвращаясь к нашим баранам?.. Которые там митингуют на площади?
— Зря вы, кстати. — Витя слегка морщится. — •Люди все-таки... Их бы успокоить, объяснить им. !'что к чему... Зачем вы это устроили — листовки, ''Агитаторов!..
— Да',1 наверное, зря. — Лейтенант встает. — Детей жалко... Им-то будет хуже!..
— Это да, — вздохнув, соглашается Витя, — это — верно... Буду следить, -ездить по интернатам, смотреть, чтобы не обижали... Я договорился... Привыкнут потихонечку, освоятся...
— Одна надежда...
Слышится шум въезжающей во двор машины.
Витя выглядывает в окно — это приехал большой белый, с синей надписью трейлер.
— Заканчивайте эту ерунду, — жестко требует Витя. — Митинги, листовки1! Только побоища не хватало! Ого!
Последнее восклицание относится к тому, что Витя увидел во дворе, когда мельком глянул в окно.
Из трейлера выгружают ящики, коробки, полиэтиленовые упаковки — это угощение и подарки для детдомовских детей в связи с сегодняшним праздничным вечером.
Ирина, подойдя к окну, тоже смотрит ,во двор.
— Да, не поскупилась миллионерша, — смеется Витя, —ребятки душу отведут! Ты смотри — и водка, и коньяк! Это., надо полагать, взрослым., то есть нам! А это что такое?
Из трейлера выгружают части большого белого куба.
— А это, видимо, Старков будет выступать, — догадывается Ирина, — я яо телевизору видела, он на кинофестивале стоял на такой штуке... А у нет мышцы настоящие?
— А какие же? — смеется Витя.
— А я где-то читала, что культуристы эти накачанные только для вида, а силы у них нет!
— Да ну, глупости! Он небось- двести пятьдесят килограммов лежа жмет! Как это — сил нет!..
Витя и Ирина разговаривают, стоя спиной к лейтенанту. Они явно увлечены происходящим во дворе. Воспользовавшись этим, лейтенант достает из портфеля . изготовленный подполковником Синицыным взрыватель и связку патронов и аккуратно, неслышно кладет это все в угол, под тряпки, прислоненные швабры, за вставленные друг в друга ведра с засохшей краской...
— Извините!'— говорит он. — Что делать!..
Витя и Ирина оборачиваются.
— Пойду!' — Лейтенант идет к двери. — Не волнуйтесь, Виктор Николаевич,— все будет в порядке!
Он аккуратно прикрывает за собой дверь.
— По-моему, большая скотина твой Севочка! — замечает Витя.
— Да, — соглашается Ирина. — Редкая!.. Хотя человек и неглупый...
— Тем хуже! Опаснее...
вйтя снова берется за ножик, Ирина открывает очередную тетрадку, они улыбаются друг другу и начинают петь.
...На перроне по-прежнему играет оркестр, молодые парни держат лозунги и плакаты.
Толпа на перронесильно увеличилась. Люди читают листовку, спорят, обсуждают ситуацию.
Каретников и Света смотрят из окна купе на перрон. — Сума они, что ли, спрыгнули?— изумляется Каретников. — Чего вдруг?..
— Тебе легко рассуждать, — говорит Света. — У людей жизнь меняется! Привыкли к одному, а тут!.. Смотри — Капитоша бежит!
Действительно, на перроне появляется Вова, который пытается уговорить милиционера из оцепления пропустить его в поезд.
— Эй! — кричит Каретников в окно. — Он ко мне! Пропустите!
Милиционер пропускает Капитошу, и тот несется к поезду.
— Эй, артист! — кричит кто-то- из толпы, узнав Каретникова. — Скажи своим капиталистам, чтобы уматывали! А то сами поезд толканем, и покатитесь!
— Однако! —. Каретников садится. — Что же это будет!..
В купе вбегает запыхавшийся Капитоша.
— Светка! — Он сильно озабочен. — Слушай... Костя все знает!
— Да что он знает? — спрашивает Света, начиная догадываться, о чем идет речь.
— Что, что! —» Капитоша оглядывается на Каретникова. — Ты где ночевала?
— Вова, — ахает Света. — Да у нас... ничего не было! Ты что?..
— Я ничего. — Капитоша смотрит в сторону. — Я-то чего? А Костя, видишь, озверел...
— Ну и дурак! — вспыхивает Света.
— Может быть, мне поговорить с ним? — предлагает Каретников. — Хотя... не поверит... .
— Это точно, — соглашается Капитоша. — Никогда в жизни! И хорошо! — подмигивает он Свете. — И ладно! И сиди себе тут, не высовывайся! Я твои вещи принесу... да какие там вещи... а Михаилу Борисовичу письмо напишешь... или сбегаешь попрощаешься, когда стемнеет... и с ребятами тоже... Если решила — все! А то Костю увидишь, расстроишься, задумываться начнешь!..
— Пожалуй, — говорит Каретников. — Менять судьбу — так уж менять! Подождите, братцы, пойду я в вагон-ресторан, принесу поесть чего-нибудь...
Он выходит.
— Все нормально, Светка! — поспешно заявляет Капитоша, заметив, что глаза девушки наполняются слезами. — Молодец! Решила — все!..
...В «штабном» вагоне продолжается совещание.
— Ну! Ну? — требует Коновалова. — Идеи давайте!
Илья и Семен молчат.
— И что за народ! — Коновалова с отвращением смотрит на толпу за окном. — Для них же стараешься, а они!.. А, между прочим, скандал нам не нужен! Все спокойно должно быть и строго добровольно! Надо делать что-то! А может, плюнуть? Пусть живут как хотят!
— Плевать поздно! — напоминает Илья. — Деньги уже пошли! Мы отвечаем за недвижимость в Москве!
— Ну и черт с ней! — бушует Коновалова. — Все отдадим и будем жить как люди!
— Как какие люди? — вежливо спрашивает Семен. — Вот эти? — Он кивает на толпу.
Да... — вздыхает Коновалова. — Простой народ!.. Их, конечно, можно понять!..— Разрешите?'— В вагон входит лейтенант:
— Добрый день!
— Взаимно — отвечает Коновалова, переглянувшись с Ильей и Семеном. — Проходите, гражданин начальник! Вас-то нам и надо!. . Вы ведь от народа прибыли?'
— От него! — улыбается лейтенант.
— И что?-
— Народ протестует, негодует и возмущается! Сами видите... и слышите!:.
— А вы их вождь и идейный вдохновитель?- — спрашивает Коновалова. — Садитесь... Так, нет?
— Так, — соглашается лейтенант. — И хочу заявить — ни на какие уступки мы не пойдем! Если что —выставим живой щит и будем препятствовать! Люди готовы отстоять родной город! И детдомовских детей, кстати!
— Понятно, — кивает Коновалова. — А позвольте. узнать — зачем вы это все затеяли? Вам-то чего?
— Я в: этом городе, — начинает лейтенант, — среди этих людей!..
— Ой ладно! — с досадой морщится Коновалова. —Все свои! Вы ведь зачем пришли? Договариваться, чего-то своего добиваться, а не речи произносить! Вот и давайте договариваться! Все всё понимают... А если денег?.. Попросту говрря!.. А?
— Галина Васильевна!.. — Лейтенант с укоризной разводит руками. .
— А если много денег?
— А много—это сколько?
— Вот это я понимаю! — говорит Коновалова. — Обсудим!
— Нет-нет! — заявляет лейтенант. —Я только из любопытства спросил!.. Никаких денег, ни в коем случае!
— Карьеру, значит, делаете, — понимающе, даже сочувственно говорит Коновалова.— Это пра-вишьно.;Что деньги?.. То они- есть, а то бац — и нет!.. Так!.. А что мы в смысле карьеры можем предложить? Наш проект — он ведь и охранного обеепечениятре-бует... — Лейтенант отрицательно-качает головой.— Понятно — мало... А то и представительства-в совете директоров... отторода... канраз по правамтрудящихся... А трудящиеся, глядишь,оценят,выберут-куда-ни-будь, в ту же Думу... Вы по-образованию юрист?— Лейтенант-кивает. — Ну вот...-я направление верно поняла?
Лейтенант улыбается —«мол, верно!».
— Эй Господа!
Она, оглянувшись, видит, что Илья с Семеном вполголоса, но очень увлеченно -чтото ¡обсуждают, глядя на дисплей-компьютера.
— -Слышали, о>чем мы тут воркуем?
— Да-да,— говорит Илья, продолжая-набирать какие-то цифры.
— Мы слышали... Галина -Васильевна, -нам не нужен посторонний-человек,-который к тому же способен предать при первом удобном случае. А эти люди на перроне пусть вас не смущают— мы сумеем их успокоить, причем очень быстро.
Он нажимает клавишу, из принтера вылезает листок.Илья протягивает-его Коноваловой.
—Ну, правильно, — усмехается Коновалова, взглянув на -листок.— Могли бы и - быстрее сообразить!.. Слушай, друг, — говорит она лейтенанту, — Похоже, без тебя обойдемся... Извини... Судя по всему — ты к раздаче опоздал, котлеты кончились... Денег могу подкинуть, немного... за беспокойство... Ты небось ночь не спал, бегал, толпу агитировал... Бери, пока я добрая! А так... мои ребята, видишь, поумнее оказались!
— Я не знаю, что вы решили, — с трудом сдерживаясь, говорит лейтенант. — Ноя бы на вашем месте не торопился!..
— Окажись сначала на моем месте, — замечает Коновалова, — потом будешь решать... А чего ты обиделся? Если у нас не получится, без тебя не сможем обойтись — позовем, попросим... Пока вроде обходимся. Дело такое...
— Только в следующий раз!..
— Дороже. Понятно!.. — соглашается Коновалова. — Ты не злись, милый! Приучайся дела спокойно вести! Теперь — извини.
Лейтенант, резко повернувшись, выходит.
— Такая сволочь, кстати, и пригодиться может, — говорит Коновалова. — Старательный, активный... Ну что — поехали?
Илья, кивнув, нажимает на клавишу. Семен делает то же самое у другого компьютера. Два принтера начинают выдавать листы. На каждом листе заметна надпись — «акция».
...Света, Капитоша и Каретников завтракают в купе. — Надо, кстати, поговорить с Марией Сергеевной, — говорит Каретников Капитоше. — Пускай тебя в группу включат, оформят, ну хоть ассистентом режиссера или бутафором... Поедешь с нами на законных основаниях, а там, глядишь!..
Вдруг он, поперхнувшись, резко встает и поспешно задергивает шторки на окне.
— Ты чего? — удивляется Света.
— Глаза болят от солнца, — поясняет Каретников. — На съемках-то — свет, прожекторы, вот глаза и устают... Многие артисты поэтому темные очки носят все время, Марчелло Мастроянни, например!..
— Вон что! — с уважением говорит Капитоша.
Каретников, конечно, врет. А дело в том, что на
перроне он увидел идущих к поезду Ларису Корецкую и Зимина.
Лариса и Зимин, не глядя друг на друга, идут к вагону Марии Сергеевны.

Конец одиннадцатой серии