Весна 1521

Слышен приглушенный рокот барабанов, но мне ничего не видно – только кружева на корсаже, дама передо мной полностью закрывает эшафот. Я при дворе уже больше года, бывала на многих празднествах, но на таком – никогда.
Шаг в сторону, вытянуть шею – и наконец я вижу осужденного, рядом с ним священник, вот они вышли из Тауэра, медленно ступают по лужайке, туда, где ждет деревянный помост. Плаха – посредине, палач давно готов, рукава засучены, черный капюшон опущен на лицо. Похоже на маскарад, все такое ненастоящее, придворное увеселение, да и только. Король на троне рассеян, будто повторяет про себя речь – готов простить преступника. Рядом с ним трое, лица мрачные: мой муж Уильям Кэри – года не прошло, как мы поженились, мой брат Георг и мой отец – сэр Томас Болейн. Я переминаюсь с ноги на ногу в маленьких шелковых туфельках, хорошо бы король поскорее даровал помилование, тогда можно будет пойти позавтракать. Мне всего тринадцать, и я зверски голодна.
Герцог Бекингем еще далеко от эшафота, но уже скинул теплый плащ. Он наш близкий родственник, я зову его «дядюшка». Он был на моей свадьбе, подарил позолоченный браслет. Отец говорит, герцог не раз уже ссорился с королем, у него самого в жилах королевская кровь, и гарнизон он держит слишком большой – это не радует короля, который пока не слишком прочно сидит на троне. Хуже всего, люди слышали, герцог как то сказал – у короля нет сына и наследника и он, наверно, так и умрет, не оставив после себя потомка.
Подобных мыслей вслух не произносят. Король, двор, да и вся страна – все уверены, королева скоро, совсем скоро, родит мальчика. А кто с этим не согласен, уже ступил на скользкую дорожку – ту, что кончается деревянными ступеньками на эшафот. Герцог, мой дядя, уже идет по этим ступенькам, шаги твердые, ни малейшего признака страха. Хороший придворный никогда не скажет неприятной правды. Жизнь при дворе – сплошной праздник.
Дядя Бекингем как раз подошел к краю эшафота – настало время последних слов. Мне ничего не слышно, да и в любом случае я не свожу глаз с короля – пора уже ему подать реплику, произнести положенное королевское помилование. Этот человек, там, на эшафоте, залитый бледными лучами золотистого утреннего солнца, играл с королем в теннис, состязался на турнирах, сотни раз пил с ним и в кости резался, они – товарищи с детства. Хорошо, король преподал ему урок – и к тому же при всем честном народе, а теперь надо его простить, а нам всем отправляться завтракать.
Фигура вдали повернулась к духовнику, герцог склонил голову, поцеловал четки. Упал на колени перед плахой, вцепился в нее обеими руками. Интересно, как это – прижаться щекой к гладкому навощенному дереву, ощущать легкое дуновение теплого ветерка, слышать резкие крики чаек. Даже если знаешь, что все делается невзаправду, просто маскарад, все равно странно, наверное. Каково сейчас дяде положить голову на плаху, а палач уже тут как тут, наготове?
Палач взмахнул топором. Я взглянула на короля, дальше откладывать уже некуда. Дядя раскинул руки, сигнал – к казни готов. Я снова перевела взгляд на короля, он, наверное, уже встал. Нет, все еще сидит, усмешка на лице, как всегда, красивом. Я все еще гляжу на него, опять барабанная дробь, и вдруг барабаны резко замолкают, удар топора, один, затем другой, третий – такой знакомый, домашний звук, будто дрова рубят. Глазам своим не верю: дядина голова катится по соломе, устилающей помост, из обрубка шеи – фонтан крови. Палач в черном капюшоне кладет заляпанный кровью топор, поднимает голову за клок густых, курчавых волос, теперь всем видна эта странная маска лицо, черная повязка между лбом и носом, зубы скалятся в прощальной дерзкой ухмылке.
Король медленно поднялся на ноги. А мне по ребячьи подумалось: «Наверно, ему ужасно стыдно, затянул до последней секунды, и все пошло наперекосяк. Он ошибся, не вмешался вовремя».
Но ошибалась, конечно, я. Вовсе он не затянул, не забыл. Вот так, перед целым двором расправился с дядей – пусть все видят, кто у них король. Двух королей не бывает, король один, и зовут его Генрих. И у этого короля будет сын, а кто сомневается – тому позорная смерть.
Притихший двор возвращается в Вестминстерский дворец. Три больших барки идут на веслах вверх по течению. Люди толпятся на берегу, снимают шапки и плюхаются на колени, когда мимо быстро проплывает королевская барка. Разноцветный вихрь вымпелов, дорогие одежды сияют на солнце. Я, вместе с придворными дамами, на второй барке, с королевой. Рядом сидит моя мать. Взглянула на меня – что случается нечасто – и спросила:
– Ты такая бледненькая, Мария, тебе дурно?
– Я думала, его не казнят. Думала, король его помилует.
Мать наклонилась – губы у самого моего уха, никто другой не расслышит из за скрипа барки и ударов весел по воде, бросила резко:
– А ты еще дурочка. И говоришь глупости. Смотри и учись, Мария. При дворе ошибкам места нет.

Весна 1522

– Я еду завтра во Францию, привезу твою сестру Анну  домой, – объявил отец, стоя на ступенях Вестминстерского дворца. – Пусть займет место при дворе королевы Марии Тюдор,  когда та вернется в Англию.
– Я думала – она остается во Франции. Выйдет замуж за французского графа или кого то в этом роде.
Он покачал головой:
– У нас на нее другие виды.
Я знала – спрашивать отца о его планах бесполезно. Больше всего на свете меня страшило – вдруг она сделает лучшую партию, чем я, и тогда мне по гроб жизни тащиться за шлейфом ее платья, покуда ей шествовать впереди.
– И пожалуйста, без этого сердитого выражения на лице, – потребовал отец.
Я тут же улыбнулась льстивой придворной улыбкой и послушно произнесла: – Конечно, отец.
Он кивнул и собрался уходить, а я присела в низком реверансе. Выпрямилась, неторопливо отправилась в спальню мужа. Там на стене висит небольшое зеркало, я застыла перед ним, уставившись на свое отражение. «Все будет в порядке, – шепчут мои губы, – я ведь Болейн, это вам не мелочь, моя мать – урожденная Говард, а Говарды одна из самых знатных семей страны. Я из Болейнов, я из Говардов, – закусила губу. – Но ведь и она тоже».
Улыбнулась ничего не значащей придворной улыбкой – в зеркале отразилось хорошенькое веселое личико.
Я младшая сестра, но уж не самая распоследняя. Замужем за Уильямом Кэри, королевским фаворитом. Меня отличает королева, я самая молодая фрейлина. Никому не позволю мне жизнь испортить. Даже ей это не удастся.
Анна и отец задержались в пути из за весенних бурь, а я вдруг поняла, что в глубине души по ребячьи надеюсь – вдруг корабль разобьется и она утонет. Думая о ее смерти, я испытывала странную смесь чувств: тут и непонятная острая боль, настоящее отчаянье, и в то же время бурная радость. Будто мир без Анны для меня не существует, но в мире просто нет места для нас обеих.
Как бы там ни было, ничего особенного не случилось, и она добралась благополучно. Я увидела ее, когда она вместе с отцом сходила по трапу на королевский причал, откуда ко дворцу шла мощенная гравием дорожка. Даже издали, из окна на первом этаже удалось разглядеть широкий подол ее платья, модный покрой плаща, и это зрелище элегантно развевающейся материи вызвало приступ чистой, беспримесной зависти. Я смотрела на нее, пока она не скрылась из виду, и заторопилась к своему месту в парадной спальне королевы.
План простой – пусть сначала увидит меня, по домашнему устроившуюся в богато украшенной вышитыми гобеленами комнате, и тогда я поднимусь и поприветствую ее, такая взрослая и грациозная. Но стоило дверям распахнуться и ей войти, как меня охватила бурная радость, и с громким криком «Анна!» я бросилась ей навстречу, только юбки летели. И Анна – голова высоко поднята, выражение лица высокомерное, бросает хмурые взгляды по сторонам – вдруг перестала быть важной юной особой пятнадцати лет от роду и бросилась, распахнув объятья, ко мне.
– Ты выросла, – задыхаясь, проговорила она, крепко обхватив меня, прижавшись щекой к щеке.
– Это просто каблуки ужасно высокие. – Я вдохнула такой знакомый аромат. Мыло, розовая вода на теплой коже, запах лаванды, пропитавший одежду.
– Ты как?
– Хорошо, а ты?
– Bien sur!  А свадьба?
– Неплохо. Красивые платья.
– А он?
– Превосходно. Всегда с королем, тот ему благоволит.
– И ты это сделала?
– Сто лет назад.
– Больно было?
– Очень.
Она чуть отодвинулась, вглядываясь мне в лицо.
– Ну, не слишком больно, – поправилась я. – Он старается быть поласковей. Всегда дает мне вино. Но вообще то просто ужасно.
Хмурый вид исчез, она хихикнула, в глазах светится смех.
– Почему ужасно?
– Он писает в ночной горшок, а мне все видно.
Она просто зашлась от смеха:
– Быть не может!
– Довольно, девочки. – Из за спины Анны появился отец. – Мария, представь сестру королеве.
Я повернулась, повела Анну сквозь толпу придворных дам, туда, где, в кресле у камина, выпрямившись, сидела королева.
– Она строгая, – предупредила я Анну, – тут тебе не Франция.
Екатерина Арагонская  пристально взглянула на Анну, меня охватил приступ страха – вдруг сестра понравится ей больше, чем я.
Анна присела перед королевой в безупречном французском реверансе и величаво, будто весь дворец принадлежит ей одной, подошла ближе. Чарующий, мелодичный голос, каждый жест – все напоминает о французском дворе. Я с удовольствием заметила – королева восприняла манеры Анны с явным холодком. Я потянула сестру на скамью у окна.
– Она ненавидит все французское. Будешь продолжать в том же духе – не сможешь остаться при ней.
Анна пожала плечами:
– Но это модно, нравится ей или нет. Как же мне себя вести?
– Может, по испански, если уж непременно хочешь кого то изображать?
Анна хихикнула:
– Носить такие чепцы? Ей словно крышу на голову нахлобучили!
– Ш ш ш, – сказала я с упреком. – Она достойная женщина. Лучшая королева в Европе.
– Она старуха, – отрезала Анна. – Одевается как старуха, хуже всех в Европе, да еще из самой глупой страны в Европе! У нас нет времени на Испанию.
– У кого это – у нас? – холодно осведомилась я. – Не у англичан же?
– Les Francois!  – раздраженно бросила Анна. – Bien sur! Я теперь настоящая француженка.
– Ты коренная англичанка, как Георг и я. Вспомни, я тоже была при французском дворе. Зачем ты всегда притворяешься особенной?
– Каждому нужно что нибудь этакое.
– Этакое?
– Каждой женщине необходима изюминка – то, что притягивает взгляды, делает ее центром внимания. Я собираюсь быть француженкой!
– Строишь из себя невесть что, – протянула я осуждающе. Анна смерила меня взглядом.
– Я притворяюсь не больше и не меньше, чем ты, – спокойно произнесла она. – Моя маленькая сестричка, моя золотая сестричка, моя сладкая сестричка.
Я встретила ее взгляд. Мои светлые глаза утонули в ее, темных, я знала, что улыбаюсь ее улыбкой, она – мое зеркальное отражение, просто потемней.
– Ах так, – протянула я, все еще отказываясь признать ее правоту. – Ах так…
– Именно так. Я – темноволосая француженка, модная и таинственная, ты – милая, простодушная, белокурая англичанка. Вот это будет парочка! Кто против нас устоит?
Я расхохоталась. Она всегда умела меня рассмешить. Сквозь мелкие стекла в свинцовом переплете окна увидела у конюшни короля с группой охотников.
– Это король? – спросила Анна. – Правда, так красив, как говорят?
– Он просто чудо. Правда правда. А уж танцует и скачет верхом… просто слов нет.
– Сюда придет?
– Вероятно. Всегда к ней заходит.
Анна с отвращением глянула туда, где в окружении придворных дам сидела с шитьем на коленях королева.
– Интересно почему?
– Потому что любит ее! Такая чудесная история. Ее выдали за его брата, а брат умер молодым, и она не знала, что делать и куда идти, тогда он решил жениться на ней и сделать ее королевой. Правда, романтично, и любит он ее по прежнему.
Анна подняла красиво очерченные брови и оглядела комнату. Придворные дамы прислушивались к шуму возвращающейся охоты, расправляли юбки и поудобнее устраивались на стульях – настоящая живая картина для входящих. Дверь распахнулась, на пороге громогласно хохотал очень довольный собой король Генрих.
– Мне удалось застать вас врасплох!
– Какая приятная неожиданность, – сердечно произнесла королева.
Друзья и приятели короля ввалились в комнату вслед за ним. Первым вошел мой брат Георг, замер на пороге, увидев Анну, но, как настоящий придворный, сдержал радость и низко склонился над рукой королевы.
– Ваше величество, – произнес он со вздохом. – Я пробыл на солнце все утро, но ослеплен только сейчас.
Королева вежливо улыбнулась, не отрывая взгляда от его темных кудрей.
– Можете поздороваться со своей сестрой.
– Мария здесь? – равнодушно спросил Георг, будто не видя нас обеих.
– Другая ваша сестра, Анна, – поправила королева. Легким жестом руки в кольцах она поманила нас к себе.
Георг склонился в поклоне, но не двинулся с места, чтобы не отходить от трона.
– Как по вашему, она изменилась? – спросила королева.
– Надеюсь, изменится еще больше, имея перед глазами такой образец, как вы.
– Очень мило, – благодарно улыбнулась королева и взмахом руки отправила его к нам.
– Здравствуйте, мисс Красотка, – обратился он к Анне. – Здравствуйте, миссис Красотка, – ко мне.
Анна взглянула на брата из под темных бровей:
– Хотела бы я тебя обнять!
– Уйдем отсюда, как только будет возможно, – решил Георг. – Хорошо смотришься, Аннамария.
– У меня все превосходно. У тебя?
– Как нельзя лучше.
– Что собой представляет муж нашей маленькой Марии? – спросила она, с любопытством глядя на Уильяма, склонившегося к руке королевы.
– Правнук третьего графа Сомерсета, в большой милости у короля. – Георга интересовали только семейные связи и близость к трону. – Хорошая партия. Знаешь, Анна, тебя привезли домой, чтобы выдать замуж.
– Отец не сказал, за кого.
– Думаю, за Ормонда.
– Буду графиней! – победно улыбнулась Анна.
– Подумаешь, ирландской, – тут же возразила я.
Мой муж отошел от трона и с удивлением встретил дерзкий, настойчивый взгляд Анны. Генрих уселся позади королевы и оглядел комнату.
– К нам сегодня присоединилась сестра моей дорогой Марии Кэри, – заметила королева. – Анна Болейн.
– Сестра Георга? – осведомился король. Брат поклонился:
– Да, ваше величество.
Король повернулся к Анне, она нырнула в глубоком реверансе, потом подняла голову и вызывающе улыбнулась. Это не произвело на него впечатления. Король любил беззаботных, весело хохочущих женщин, ему не мог понравиться пристальный, дерзкий взгляд темных глаз.
– Счастливы, что сестра вернулась? – спросил он меня.
Я тоже присела в низком реверансе. Немного покраснела, но слова лились без труда.
– Конечно, ваше величество. Как же не мечтать об обществе такой сестры, как Анна!
Брови у него сошлись к переносице. Король явно предпочитал грубоватые мужские шутки женским колкостям. Перевел взгляд с меня на изображающую загадочность Анну, и тут наконец до него дошло. Расхохотавшись, прищелкнул пальцами и протянул мне руку:
– Не беспокойтесь, моя милая. Никто не затмит новобрачную в первые годы семейного счастья. К тому же мы оба, Кэри и я, предпочитаем светловолосых женщин.
Все присутствующие рассмеялись, среди них и темноволосая Анна, и когда то золотоволосая, а теперь седеющая королева. Глупо не рассмеяться от всего сердца, если король изволил пошутить. Я тоже смеялась, только куда искреннее и веселей, чем они.
Музыканты взяли первый аккорд, и Генрих притянул меня к себе.
– Такая славная девочка, – сказал он одобрительно. – Кэри сказал, ему так понравилась молодая невеста, что он теперь знать никого не захочет, кроме двенадцатилетних девственниц.
Нелегко было продолжать улыбаться. Мы кружились в танце.
– Ему повезло, – благосклонно сказал король.
– Ему повезло снискать ваше расположение, – запинаясь, произнесла я – как не сказать комплимент королю!
– А еще больше повезло с вашим расположением. – Он громко захохотал и закружил меня в танце.
Я поймала быстрый одобрительный взгляд брата, но приятнее всего – прочесть зависть в глазах Анны, сам король Англии держит меня в объятиях.
В ожидании помолвки Анна легко вписалась в повседневную жизнь английского двора. Она все еще не виделась со своим будущим мужем; казалось, споры о приданом и владении имуществом будут длиться вечно. Даже влияние кардинала Уолси  – а у него был свой интерес в этом, как, впрочем, и во всяком другом, заваривающемся в Англии деле, – не могло ничего ускорить. Тем временем Анна флиртовала с изящностью истинной француженки, с показной любезностью прислуживала сестре короля, каждый день проводила несчетные часы в болтовне, верховой езде, играх со мной и Георгом. У нас были схожие вкусы, да и по возрасту мы были близки, хоть я в свои четырнадцать считалась еще ребенком, когда Анне было уже пятнадцать, а Георгу девятнадцать. Мы – ближайшие родственники, но все еще почти чужие друг другу. Мы с Анной оставались при французском дворе, пока Георг учился быть придворным в Англии. Теперь, воссоединившись, мы стали известны при дворе как тройка Болейн, вернее – очаровательная тройка Болейн. Частенько король, бывая во внутренних покоях, оглядывался вокруг и звал тройку Болейн или посылал кого нибудь на другой конец дворца привести нас.
Наша главная задача – украшать собою многочисленные развлечения короля: рыцарские турниры, теннис, верховую езду, охоту с гончими, соколиную охоту, танцы. Он любит жить в постоянном возбуждении, наш долг обеспечить, чтобы он никогда не скучал. Иногда, очень редко, перед обедом или во время дождя, когда охотиться невозможно, он находил путь в покои королевы, тогда она откладывала шитье или книгу и отсылала нас.
Если я медлила, то успевала заметить ее улыбку, так она никогда не улыбалась никому, кроме короля, даже дочери, принцессе Марии. Однажды я вошла, не подозревая, что король там, и обнаружила, он словно любовник сидит у ног королевы, положив голову к ней на колени, а она гладит его золотисто рыжеватые кудри, наматывает их на палец, и они блестят ярко, словно кольца, которые король когда то дарил юной принцессе с такими же сияющими волосами, той, на ком женился вопреки всем советам.
Я вышла неслышно, пока меня не заметили. Они так редко бывают наедине, не хочется разрушать чары. Бросилась искать Анну. Плотно закутавшись в плащ, с букетом подснежников в руке, она гуляла вместе с Георгом по холодному саду.
– Король наедине с королевой, – выпалила я.
– В постели? – Анна удивленно подняла брови. Я покраснела:
– Конечно нет, сейчас два часа.
– Ты счастлива в браке, если думаешь, что в постели можно оказаться только ночью, – улыбнулась Анна.
Георг протянул мне руку.
– Она счастлива, – ответил он за меня. – Уильям говорил королю, что никогда не встречал девушки милее. Но чем они занимались, Мария?
– Просто сидели.
Мне совершенно не хотелось описывать Анне эту сцену.
– Так ей сына не получить, – отрезала Анна.
– Ш ш ш, – одновременно произнесли мы с Георгом. Мы придвинулись друг к другу, понизили голос.
– Она, наверно, потеряла надежду, – сказал Георг. – Сколько ей сейчас? Тридцать восемь? Тридцать девять?
– Всего лишь тридцать семь, – возмутилась я.
– У нее еще не прекратилось обыкновенное женское?
– О, Георг!
– Не прекратилось, – сухо ответила Анна, – но что толку? Это ее вина. Дело не в короле – у него есть бастард от Бесси Блаунт,  он уже учится ездить на пони.
– Есть еще масса времени…
– Ты права, еще есть время ей умереть, а ему снова жениться, – задумчиво произнесла Анна. – Она ведь не очень крепка здоровьем, правда?
– Анна! – На сей раз я искренне возмутилась. – Это подло. Георг оглянулся вокруг, убедился, в саду никого нет, кроме двух сестер Сеймур с матерью, но нарочито не обратил на них внимания. Эта семья была нашим главным соперником в борьбе за влияние и успех, и мы предпочитали не замечать их.
– Звучит подло, но это правда, – отрезал Георг. – Кто будет королем после него, если у него нет сына?
– Принцесса Мария  может выйти замуж, – предположила я.
– Иностранцу править Англией? Мне этого не вынести, – возразил Георг. – Нельзя допустить еще одну войну за трон.
– Принцесса Мария может стать королевой и не выходить замуж, – наугад предложила я. – Будет править самостоятельно.
Анна недоверчиво фыркнула, в холодном воздухе стало видно облачко пара от ее дыхания.
– Ну да, – насмешливо протянула Анна. – Ездить верхом по мужски и участвовать в турнирах. Девушке не управиться с такой страной, лорды съедят ее живьем.
Мы остановились возле фонтана в центре сада. Анна с заученной грацией опустилась на край водоема, и золотые рыбки с надеждой подплыли к ней.
Она стянула вышитую перчатку и поболтала в воде длинными пальцами. Подплыли рыбки, широко разевая рты, но ничего не получили.
– Волнует ли это короля? – спросила Анна свое колеблющееся отражение.
– Конечно, – ответил Георг. – Ничего в мире нет важнее. Думаю, он собирается узаконить сына Бесси Блаунт и сделать его наследником, если у королевы не будет потомства.
– Бастард на троне?
– Не зря же его крестили Генрихом Фицроем, – парировал Георг. – Все знают, что он сын короля. Если Генрих проживет достаточно долго, чтобы сохранить для него страну, если он заставит Сеймуров и нас, Говардов, согласиться, если Уолси сохранит влияние на церковь и власти за рубежом… что сможет его остановить?
– Маленький мальчик, к тому же бастард, – задумчиво протянула Анна. – Шестилетняя девочка, стареющая королева и король в расцвете сил.
Она посмотрела на нас, медленно отведя взгляд от бледного отражения в воде, и спросила:
– Что может случиться? Что то должно случиться! Интересно – что?
Кардинал Уолси прислал королеве письмо, приглашая нас в свое поместье в Йорке на бал маскарад во вторник на Масленой неделе. Голос у меня дрожал от восторга, когда я по просьбе королевы читала письмо: большой маскарад, крепость под названием «Зеленая вилла», и пять дам будут танцевать с пятью кавалерами, осаждающими крепость.
– О, ваше величество. – Голос у меня прерывался от волнения.
– Что?
– Вот бы и мне позволили пойти, – продолжила я робко, – просто посмотреть на праздник.
– Думаю, что ты надеешься на большее, а? – Ее голубые глаза блеснули.
– Оказаться среди танцующих, – призналась я. – Звучит так заманчиво!
– Вполне может случиться. Сколько дам требует от меня кардинал?
– Пять, – ответила я, стараясь сохранять спокойствие, и краем глаза заметила, что Анна села на стул и прикрыла глаза. Я точно знала, о чем она думает, ее голос звучал у меня в голове так ясно, как если бы она кричала вслух: «Выберите меня! Выберите меня! Выберите меня».
Это подействовало.
– Мисс Анна Болейн, – задумчиво произнесла королева. – Королева Мария Французская, графиня Девон, Джейн Паркер  и ты, Мария.
Мы с Анной переглянулись. Пятерка была подобрана странно: тетка короля, его сестра королева Мария, богатая наследница Джейн Паркер, которая станет нашей невесткой, если только ее отец и наш договорятся о приданом, и мы обе.
– Мы будем в зеленом? – спросила Анна. Королева улыбнулась:
– Вероятнее всего. Мария, не напишешь ли ты письмо кардиналу? Сообщи, что мы с удовольствием принимаем приглашение и просим прислать распорядителя праздника, чтобы выбрать костюмы и обсудить порядок танцев.
– Я сделаю! – Анна поднялась со стула и подошла к столу, где были приготовлены бумага, перо и чернила. – У Марии такой неразборчивый почерк, что кардинал может принять ее письмо за отказ.
Королева рассмеялась.
– Французская выучка! – сказала она мягко. – Напишите кардиналу, мисс Болейн, на своем превосходном французском, или, может быть, вы собираетесь писать на латыни?
Взгляд Анны не дрогнул.
– Как предпочитает ваше величество, я достаточно бегло владею обоими языками.
– Напишите, мы жаждем принять участие в празднике, – спокойно ответила королева. – Вот досада, вы не владеете испанским.
Распорядитель праздника прибыл, чтобы разучивать с нами нужные па танцев, но это только послужило сигналом для беспощадной битвы, правда ведущейся при помощи улыбок и нежных слов. Мы никак не могли договориться, кто кого будет изображать на маскараде. В конце концов вмешалась королева и, не допуская никаких обсуждений, распределила роли сама. Я получила роль Доброты, сестра короля королева Мария – роль Красоты, Джейн Паркер – Постоянства. «Уж она как вцепится…» – прошептала мне Анна. Сама Анна стала Стойкостью. «Интересно, что она подумала о тебе», – шепнула я в ответ. У Анны вырвался нервный смешок.
Нас атакуют индейские женщины – на самом деле придворная певческая капелла, а спасти нас должен король с кругом избранных друзей. Нас предупредили, что король переоденется, и придется очень постараться, чтобы не разгадать прозрачную уловку – кто скрывается под золотой маской на золотоволосой голове и к тому же выше всех в зале.

Он медленно приближал свою ладонь к моей, как танцор в паване. Вот ладони соприкоснулись, меня точно обожгло. Его губы дрогнули, кажется, он это заметил. Моя холодная ладошка скользнула вдоль его руки, кончики пальцев встретились. Я ощутила тепло его кожи, нащупала мозоль от стрельбы из лука на одном из пальцев, почувствовала жесткую ладонь мужчины, который скачет верхом, охотится, играет в теннис и может весь день напролет держать копье или меч. Я отвела взгляд от его губ, заметила, с какой радостной готовностью он смотрит на меня. Его взгляд собрался в одну точку, словно солнечный свет, прошедший сквозь зажигательное стекло. Да, он просто излучает страсть.
– Кожа такая мягкая, – шепчет он, – а ручки крохотные, как я и думал…
Предполагалось, мы сравниваем длину наших пальцев, и хотя этот предлог давно исчерпал себя, мы продолжаем сидеть ладонь к ладони, глаза в глаза. Медленно, непреклонно, его рука сжимает мою и держит нежно, но крепко.
Анна допела песню и, без паузы, не меняя тона, чтобы не разрушить чары, начала другую, но тут вмешалась королева.
– Ваше величество смущает миссис Кэри, – произнесла она со смешком, будто ухаживание мужа за женщиной двадцатью тремя годами моложе могло ее только позабавить. – Ваш друг Уильям не поблагодарит, если его жена по вашей милости начнет лениться. Она обещала подрубить рубашки для монахинь из Духова монастыря, но еще и половины не сделала.
Король отпустил меня и обернулся к жене.
– Уильям меня простит, – отозвался он беспечно.
– Я бы хотела сыграть в карты, – сказала королева. – Присоединитесь ко мне, муженек?
На мгновенье я решила – у нее получится, на ее стороне – долгие годы привязанности. Король встал, пошел было к королеве, но обернулся. В моем взгляде не было расчета – ну, почти не было. Просто молодая женщина, страстно провожающая мужчину глазами.
– Моей партнершей будет миссис Кэри. Может, пошлете за Георгом Болейном, тогда сыграем с двумя Болейнами.
– Я предпочитаю Джейн Паркер, – спокойно ответила королева.
– Отлично проделано!
Вечером, в нашей спальне, Анна причесывалась возле камина. Она склонила голову набок, темные длинные волосы упали на плечо душистым водопадом.
– Трюк с ладонями очень хорош. Чем это таким вы занимались?
– Он сравнивал размер наших рук.
Я заплела косу, надела ночной чепец, завязала белые ленты.
– Когда наши руки соприкоснулись, я почувствовала…
– Что?
– Ожог. Правда, будто его прикосновение могло обжечь меня.
Анна взглянула с сомнением:
– Что ты имеешь в виду?
Я уже не могла остановиться.
– Я хотела, чтобы он до меня дотронулся. Абсолютно умирала от желания. Хотела его поцеловать.
– Ты хочешь его? – недоверчиво спросила Анна. Обхватив себя руками, я опустилась на низкий каменный подоконник.
– О Боже, да. Я не представляла, что дойду до этого. Да, да!
– Надеюсь, отец с матерью тебя не услышат. Тебе приказали ловко вести игру, а не предаваться мечтам, словно ты – томящаяся от любви дурочка.
– Ты думаешь, он меня не хочет?
– Хочет – сию минуту. А через неделю? Через год?
Тут раздался стук, и Георг просунул голову в дверь:
– Можно войти?
– Только ненадолго, – нелюбезно отозвалась Анна. – Мы уже ложимся.
– Я тоже собираюсь лечь. Мы пили с отцом, сейчас я иду спать, а утром встану пораньше и на трезвую голову повешусь.
Я едва слушала. Глядя в окно, я вспоминала, как ладонь Генриха касалась моей ладони.
– Что случилось? – спросила Анна.
– Свадьба назначена на будущий год. Завидуете?
– Почему все вступают в брак, кроме меня? – раздраженно спросила Анна. – С Ормондами дело заглохло, а больше никого на примете нет. Мне что, в монахини идти?
– Неплохая мысль, – отозвался Георг. – А меня они примут?
– Хорошая аббатиса из тебя выйдет! – Я наконец уловила смысл их разговора и со смехом отвернулась от окна.
– Получше некоторых! – весело отозвался Георг, пытаясь сесть на скамью, но промахнулся и шлепнулся на пол.
– Ты пьян! – укорила я брата.
– И от этого злишься, – добавила Анна.
– Что то в моей будущей жене просто поражает. Какая то она, – он искал слово, – протухшая…
– Ерунда, – возразила Анна. – У нее большое приданое и хорошие связи, королева к ней благоволит, отец ее – уважаемый и богатый человек. Чего тебе еще?
– У нее рот как кроличий силок, а глаза одновременно и теплые и холодные.
Анна рассмеялась:
– Поэт!
– Я понимаю, что Георг имеет в виду. Страстная и скрытная одновременно.
– Просто благоразумная, – возразила Анна.
Георг покачал головой:
– Холодная и жаркая разом. Сплошные причуды, ничего не разберешь. Собачья жизнь меня ждет.
– Женись, ляг с ней в постель и отправь в деревню, – нетерпеливо возразила Анна. – Ты же мужчина, можешь поступать, как захочешь.
Георг заметно повеселел.
– Сплавлю ее в Гевер!
– Или в Рочфорд Холл. А король обязательно пожалует тебе новое поместье на свадьбу.
Георг поднес к губам фляжку.
– Кто нибудь хочет попробовать?
– Давай! – Я пригубила холодное терпкое красное вино.
Анна поджала губы.
– Я иду спать. А ты, Мария, постыдилась бы пить в такое время. – Она откинула одеяла, забралась в постель и подоткнула простыни. – Оба вы слишком беспечны, – изрекла сестра.
Георг скорчил гримасу:
– Она еще и командует!
– Очень строгая, – прошептала я, изображая почтительность. – Никогда не подумаешь, что полжизни провела при французском дворе и занималась лишь тем, что флиртовала.
– Больше похожа на испанку, чем на француженку, – поддразнил Георг.
– К тому же незамужняя. Испанская дуэнья.
Анна откинулась на подушку и натянула одеяла:
– Не старайтесь, я все равно не слушаю.
– Кто ее возьмет? – задал вопрос Георг. – Кому она нужна?
– Кто нибудь найдется! Младший сын или бедный старый сквайр.
Я передала фляжку Георгу.
– Вот увидите, – донеслось с кровати, – мой брак будет лучше, чем у вас обоих. И если в ближайшее время дело не сдвинется, я сама что нибудь придумаю.
Георг вернул мне фляжку:
– Прикончи ее! Мне уже более чем достаточно.
Большим глотком я допила вино и забралась на кровать со своей стороны.
– Спокойной ночи, Георг!
– Посижу немного возле огня. У нас, Болейнов, все отлично, не так ли? Я обручен, ты почти затащила короля в постель, а маленькая мадемуазель Совершенство свободна и весь брачный рынок к ее услугам.
– Да, у нас все отлично.
Я вспомнила настойчивый взгляд голубых глаз короля на своем лице, медленно скользящий от верха моей шляпы до воротника плаща, зарылась в подушку, чтобы никто не услышал, прошептала:
– Генрих. Ваше величество. Любовь моя.
На следующий день неподалеку от Эльтама проводился турнир. Усадьбу Фиарсон построил во время предыдущего царствования один из многочисленных придворных, достигших богатства при отце короля. Все они были людьми практичными, а предыдущий король самым крепким орешком из всех.
Дом был большой, величественный, однако без крепостной стены и рва. Сэр Джон Ловик верил в вечный мир в Англии, поэтому построил дом, не нуждающийся в защите, дом, который невозможно защитить. Вокруг бело зеленой шахматной доской разбиты сады – белые камни, дорожки и бордюры вокруг клумб, окруженных зеленью травы. Дальше парк, где хозяин охотится на оленей, а между парком и садами ровная, зеленая лужайка круглый год ожидает – не захочет ли король устроить турнир.
Шатер для королевы и придворных дам затянут вишнево красным и белым шелком, хорошо сочетающимся с вишневым платьем королевы. В ярком наряде она выглядит румяной и помолодевшей. Я в зеленом, это платье я надевала во время маскарада на Масленой неделе, когда король впервые обратил на меня внимание. Зеленый оттеняет мои волосы, и они кажутся еще более золотистыми, глаза сияют. Я стояла возле кресла королевы и знала – любой, переводя взгляд с нее на меня, думает, королева – прекрасная дама, но годится мне в матери. А мне только четырнадцать, я готова для любви, готова для страсти, полностью созревшая женщина и в то же время девушка в цвету.
В трех первых сражениях принимали участие придворные невысокого ранга – надеялись, рискуя жизнью, привлечь к себе внимание. Они были достаточно искусны, не говоря уже о паре весьма впечатляющих приемов, а когда один рыцарь сбросил с коня куда более крупного противника, раздались громкие рукоплескания. Победитель спешился и снял в знак благодарности шлем. Стройный, светловолосый, привлекательный. Анна толкнула меня локтем:
– Кто это?
– Всего лишь один из Сеймуров.
Королева повернулась ко мне:
– Миссис Кэри, не сходите ли к шталмейстеру, чтобы узнать, когда скачет мой муж и какого коня он выбрал?
Я повернулась, собираясь выполнить приказание, и поняла, почему меня отсылают – по лужайке к нашему шатру медленно приближался король. Я сделала реверанс и пошла не торопясь, надеясь, он заметит, как я медлю около навеса. Вдруг он прервал разговор и ускорил шаг. Его доспехи с золотой насечкой пылают серебром. Кожаные ремни, держащие нагрудник, перчатки – красные, гладкие как бархат. Он кажется таким высоким – героический полководец давних войн. Металл сверкает на солнце, пришлось даже отступить в тень и прикрыть ладонью глаза.
– Миссис Кэри в ярко зеленом!
– Вы весь сияете!
– А вы, наверно, ослепительны даже в самом темном наряде!
Я молча смотрела на него. Окажись Анна или Георг поблизости, они подсказали бы мне подходящий ответ. Но вся моя находчивость исчезла, вытесненная страстью. Незачем говорить, по лицу видно – я полна желания. Король тоже молчал. Так мы и стояли – глаза в глаза, сосредоточенно вопрошая друг друга, читая во взгляде ответную страсть.
– Я должен видеть вас наедине, – сказал наконец король.
Я не стала кокетничать.
– Ваше величество, я не могу.
– Не хотите?
– Не смею.
Он глубоко вдохнул, будто мог ощутить запах желания.
– Вы можете довериться мне.
Я оторвала от него взгляд, отвернулась и, ничего не видя вокруг, повторила бесхитростно:
– Не смею.
Он поднес мою руку к губам и поцеловал. Я ощутила тепло его дыхания и, наконец, нежное прикосновение усов.
– Мягкие!
Он поднял глаза:
– Мягкие?
– Ваши усы, – объяснила я. – Все думала, какие они при прикосновении.
– Вы думали о моих усах?
У меня загорелись щеки.
– Да.
– Какие от них ощущения при поцелуе?
Опустила голову, чтобы не видеть сияния его голубых глаз, и незаметно кивнула.
– Вам хотелось, чтобы я вас поцеловал?
Я подняла глаза и сказала в отчаянии:
– Ваше величество, мне пора идти. Королева послала меня с поручением и захочет знать, куда я делась.
– Куда послала?
– К шталмейстеру, чтобы узнать, на какой лошади вы скачете.
– Я сам могу ей это сказать. Зачем вам идти по такому солнцепеку?
– Мне не трудно исполнить ее просьбу.
Он неодобрительно фыркнул:
– Видит Бог, у королевы достаточно слуг, чтобы гонять их взад вперед. При ней – вся испанская свита, а я с трудом содержу даже маленький двор.
Краем глаза я заметила Анну – она вышла из за драпировок и застыла, увидев нас с королем так близко друг от друга. Он мягко отстранился:
– Пойду к королеве – отвечу на все вопросы о лошадях. А вы куда?
– Приду через минуту. Мне нужно прийти в себя, я чувствую… – Я запнулась, не в силах выразить свои ощущения.
Он нежно взглянул на меня:
– Слишком юна для таких игр, Болейн там или не Болейн. Думаю, вам помогают – учат, как попадаться мне на глаза, как поступать.
Я бы призналась в семейном заговоре, если бы не Анна. Стоя в тени шатра, она наблюдала за нами. Пришлось покачать головой:
– Это не игра.
Отвернулась. Губы задрожали.
– Клянусь, для меня это не игра, ваше величество.
Он взял меня за подбородок, повернул к себе.
С ужасом, смешанным с восторгом, я ждала – сейчас он меня поцелует на виду у всех.
– Вы меня боитесь?
Я устояла перед искушением прижаться к его руке.
– Боюсь того, что может случиться.
– Между нами? – Он улыбнулся самоуверенно – похоже, желанная женщина почти у него в руках. – Ничего плохого не случится, Мария, если вы меня полюбите. Даю слово. Будете моей возлюбленной, моей маленькой королевой.
Я только рот раскрыла.
– Подарите мне свой шарф, чтобы на турнире у меня был ваш залог, – потребовал он.
Я оглянулась по сторонам:
– Только не здесь!
– Тогда передайте через Георга. Я не буду носить шарф на виду. Спрячу под нагрудник поближе к сердцу.
Я кивнула.
– Так дадите мне залог?
– Если желаете.
– Еще как желаю.
Отвесив поклон, он повернулся к шатру королевы. Анна исчезла, как добрый дух.
Спустя пару минут я сама отправилась вслед за ними. Встретив вопросительный взгляд королевы, присела в реверансе.
– Ваше величество, я вернулась, потому что увидела – король сам направляется к вам, чтобы ответить на все вопросы.
– Надо было послать слугу, – резко заметил король. – Нечего было гонять миссис Кэри в такую жару по солнцепеку.
Королева помедлила лишь секунду.
– Мне очень жаль. Как неразумно с моей стороны.
– Не передо мной нужно извиняться, – многозначительно произнес король.
Я думала, она заупрямится; Анна рядом со мной вся напряглась, и я поняла – она тоже ждет, что же теперь сделает принцесса Испании и королева Англии.
– Простите, миссис Кэри, если я доставила вам неудобство, – сказала та спокойно.
Жалкая победа. Богато устланный коврами шатер, женщина, годящаяся мне в матери, и я полна сочувствия – ей же так больно. Я даже забыла о короле, остались только мы двое, обреченные стать источником страдания друг для друга.
– Всегда рада служить вам, королева Екатерина, – ответила я, и это было правдой.
Она взглянула на меня, будто читая мои мысли, и повернулась к мужу:
– Лошади готовы к турниру? Вы уверены в себе, ваше величество?
– Сегодня – или я, или Суффолк.
– Вы будете осторожны, сир? Не беда – проиграть такому бойцу, как герцог, но если что то случится с вами – королевству конец.
Короля не особо обрадовало такое проявление любви и заботы.
– Вы правы – пока у нас нет сына.
Королева вздрогнула, краски сбежали с ее лица.
– Еще есть время, – прошептала она чуть слышно. – У нас еще есть время.
– Не так уж много, – отрезал он. – Мне пора, надо приготовиться.
Он прошел мимо, даже не взглянув на меня. Анна, я и остальные дамы присели в реверансе. Выпрямившись, я заметила – королева глядит на меня не как на соперницу, она снова видит во мне свою маленькую камеристку, всегда готовую услужить. Казалось, она ищет того, кто понимает, как ужасна участь женщины в этом мире мужчин.
Вошел Георг, грациозно преклонил колени перед королевой:
– Ваше величество, я пришел к прекраснейшей даме Кента, Англии и всего мира.
– Встаньте, Георг Болейн, – улыбнулась королева.
– Я бы предпочел умереть у ваших ног, – возразил он.
Королева легонько ударила его по руке веером:
– Я бы предпочла услышать о шансах короля в предстоящем турнире.
– Кто поставит против него? Он лучший наездник. Но я готов держать пари пять к двум во втором сражении. Сеймур против Говарда. Ни малейших сомнений, кто победит.
– Предлагаете поставить на Сеймура?
– Чтобы на нем было ваше благословение? Ни за что! Поставьте на моего кузена Говарда, ваше величество, и можете быть уверены в победе, а также в том, что поддержали одно из самых славных и верных семейств в стране.
Она рассмеялась:
– Вы просто отъявленный льстец! Сколько вы готовы проиграть?
– Скажем, пять крон?
– Идет!
– Я тоже поставлю, – вдруг заявила Джейн Паркер.
– Не могу предложить вам те же ставки, потому что все мое состояние и так в вашем распоряжении. – Георг отвечал вежливо, но улыбка на лице погасла.
Это был все тот же язык куртуазной любви, язык флирта, непрестанно употребляемый в аристократических кругах, иногда он значил очень многое, но чаще вовсе ничего не значил.
– Я просто хочу поставить несколько крон. – Джейн старалась вызвать Георга на комплимент, в чем он всегда был мастер.
Анна и я насмешливо наблюдали за ней, даже и не думая помочь.
– Если я проиграю ее величеству – а вы видели, как милостиво она согласилась меня разорить, – у меня ничего не останется для других. Ведь рядом с ее величеством у меня ничего не остается для других – ни денег, ни сердца, ни глаз.
– Ни стыда ни совести, – подхватила королева. – Разве можно так разговаривать с невестой?
Георг поклонился:
– Все мы – звездочки, окружающие прекрасную луну. Величайшая красота затмевает все.
– Уходите прочь, сверкайте где нибудь еще, моя милая звездочка.
Георг поклонился и отошел за шатер. Я скользнула за ним.
– Давай скорее, он – следующий.
Длинный белый шелковый шарф украшал верх моего платья. Я вытянула его из зеленых петель платья и вручила брату. Шарф исчез у него в кармане.
– Джейн видела нас.
– Не имеет значения. – Георг покачал головой. – У нас с ней общие интересы, хочет она этого или нет. Мне пора идти.
Когда я вернулась в шатер, глаза королевы на мгновение остановились на пустых петлях у меня на груди, но она промолчала.
– Начинают! – воскликнула Джейн. – Очередь короля.
Я увидела – двое поддерживают его, помогая сесть в седло, так тяжелы доспехи. Карл Брендон, герцог Суффолк, зять короля, тоже вооружился, и вот уже двое всадников едут к нашему шатру. Король склоняет копье, приветствуя королеву, и так и держит опущенным, проезжая мимо шатра. Он приветствует и меня, я вижу его улыбку сквозь поднятое забрало. На плече из под нагрудника выбивается что то белое – я знаю, это кончик шарфа. Герцог Суффолк следом тоже склоняет копье перед королевой, а мне сухо кивает. Анна у меня за спиной тихонько вздыхает.
– Суффолк признал тебя, – шепчет она.
– Похоже на то.
– Конечно признал. Он поклонился. Похоже, король говорил о тебе с ним или со своей сестрой Марией, а уж она сказала мужу. Значит, он настроен серьезно, а как же иначе.
Я оглянулась. Королева смотрит вниз на арену, где король придержал коня. Боевой конь вскидывает голову, переступает с ноги на ногу в ожидании сигнала. Король легко сидит в седле, вокруг шлема – маленькая золотая диадема, забрало опущено, копье направлено вперед. Королева наклоняется, чтобы лучше видеть. Звучит труба, всадники вонзают шпоры в бока коней, и те срываются с места, так что земля летит из под копыт. Копья устремляются вперед, как стрелы, летящие в цель, трепещут вымпелы на концах копий, всадники сближаются. Король получает скользящий удар – и отражает его щитом, ответный выпад оказывается удачнее – минуя щит, копье короля с глухим стуком бьет в нагрудник Суффолка. Внезапный удар выбивает противника из седла, а вес доспехов довершает остальное – он переваливается через круп лошади и со страшным грохотом падает на землю. Его жена вскакивает на ноги.
– Карл! – И, подобрав, словно простолюдинка, юбки, несется к мужу, без движения лежащему на траве.
– Надо, пожалуй, тоже пойти. – Анна заспешила за своей госпожой.
Я отыскала глазами короля. Оруженосец освобождает его от тяжелых доспехов. Снял нагрудник – и вот мой белый шарф медленно падает на землю, а король ничего не замечает. Сняв ножные латы и наплечники, король на ходу натягивает плащ и спешит туда, где пугающе неподвижно лежит его друг. Королева Мария на коленях, поддерживает голову мужа, пока оруженосец стаскивает с него доспехи. Поднимает глаза на приближающегося брата, улыбается:
– Ничего страшного. Он уже обругал Питера – тот прищемил ему кожу пряжкой.
– Хвала Господу! – отвечает король со смехом.
Двое с носилками уже спешат к ним. Суффолк садится и решительно заявляет:
– Я в состоянии ходить! Будь я проклят, если меня унесут с поля битвы, пока я еще не умер!
– Вот и хорошо. – Генрих поставил зятя на ноги, подбежал еще кто то, и они повели спотыкающегося Суффолка прочь, поддерживая его с обеих сторон.
– Оставайся, – бросил король сестре через плечо. – Устроим его поудобнее и поищем какую нибудь повозку.
Услышав приказание, королева Мария остановилась. Тут подбежал королевский паж с шарфом в руках.
– Не сейчас, – резко произнесла королева Мария. Парень замер в нерешительности.
– Но это он выронил, ваше величество. Когда снимал нагрудник.
Она протянула руку, и паж отдал шарф. Она, с отсутствующим видом комкая шарф в кулаке, смотрела вслед мужу – король вел его в дом, где сэр Джон Лавик уже торопился открыть двери, позвать слуг, и направилась обратно к шатру. Я бросилась было к королеве Марии, но замерла, не зная, что мне делать.
– Как он? – спросила королева Екатерина. Королева Мария нашла в себе силы улыбнуться:
– Неплохо. Голова ясная, кости целы, нагрудник едва погнут.
– Что это у вас?
Королева Мария опустила глаза на измятую ткань:
– Ах это! Король выронил, а паж поднял и отдал мне. Она раскрыла ладонь, не видя и не слыша ничего, по прежнему занятая только мужем.
– Пойду к нему, – решила она. – Анна, вы и все остальные можете после обеда остаться с королевой.
Екатерина одобрительно кивнула, и королева Мария поспешила к дому. Проводив ее глазами, королева, как всегда неторопливо, развернула шелк. Тонкая ткань легко скользила между пальцами. И возле бахромы – вышитая ярко зеленым шелком монограмма: МБ.
– Видимо, это ваше? – Ее слабый голос был полон презрения. Она держала шарф двумя пальцами, на расстоянии вытянутой руки, словно дохлую мышь, найденную на дне буфета.
– Давай, – шепнула Анна и подтолкнула меня в спину. – Возьми.
Я сделала шаг вперед. Королева выронила шарф, но я успела подхватить. Жалкий клочок ткани выглядел хуже половой тряпки.
– Спасибо, – смиренно произнесла я.
За обедом Генрих едва взглянул на меня. Несчастный случай поверг короля в меланхолию – придворные уже научились ее опасаться, – столь свойственную еще его отцу.
Королева не могла быть милее и приятней, но ни беседа, ни очаровательные улыбки, ни музыка не могли развеселить короля. Он без смеха наблюдал за ужимками шута, слушал музыку – и пил все больше. Королева никак не могла развеселить его, потому что отчасти сама была причиной плохого настроения. Он смотрел на жену, женщину на пороге старости, и видел смерть за ее плечом. Пусть она проживет еще десяток лет, проживет сколько угодно – лицо уже покрывается морщинами, месячные скоро прекратятся… Королева прямиком движется к старости, так и не оставив наследника. К чему поединки, песни и танцы, игры весь день напролет, если нет мальчика, принца Уэльского, – значит, король не исполнил величайший, главнейший долг перед королевством. А бастард от Бесси Блаунт – не в счет.
– Уверена, Карл Брендон скоро поправится, – начала королева.
На столе стояли засахаренные сливы и пряное, сладкое вино. Королева сделала глоток, но вряд ли почувствовала вкус – король сидел рядом с ней с искаженным, потемневшим лицом – вылитый отец, а уж тот никогда не любил невестку.
– Не думайте, что это ваша вина, Генрих. Видит Бог, поединок был честным, вы даже первым получили удар.
Король повернулся в кресле и холодно взглянул на королеву. Улыбка исчезла с ее лица, но она не спросила, в чем дело. Зрелая и мудрая леди, она не станет расспрашивать рассерженного мужчину о причине гнева. Бесстрашно улыбнулась и подняла бокал.
– Ваше здоровье, Генрих! – с теплотой в голосе произнесла королева. – Благодарю Бога – сегодня не вы получили рану. Бывало, умирая от страха, я бежала из шатра на арену, и сейчас, жалея вашу сестру королеву Марию, я ликую – сегодня не вы получили рану.
– Мастерски сделано, – шепнула Анна мне в самое ухо.
Это сработало. Мрачный взгляд посветлел. Генрих был покорен мыслью, что женщина может так за него волноваться.
– Никогда не видел вас в тревоге.
– Муж мой, я в тревоге день и ночь, но пока вы здоровы и счастливы, пока в конце концов возвращаетесь домой, на что мне жаловаться?
– Ага, – еле слышно произнесла Анна. – Она дала ему разрешение и обезоружила тебя.
– Что ты имеешь в виду?
– Очнись! Разве не ясно? Она развеяла его дурное настроение и разрешила быть с тобой – если он вернется, когда все будет кончено.
Король поднял бокал для ответного тоста.
– А что будет дальше? – тихонько спросила я. – Ты же у нас все знаешь?
– Он возьмет тебя – ненадолго, – небрежно бросила Анна. – Но ты не встанешь между ними. Тебе его не удержать. Она стара, это правда, но обожает короля, а ему это необходимо. Во времена его юности Екатерина считалась прекраснейшей дамой во всем королевстве. Тебе этого не побороть, такая, как ты, для этого не подходит. Ты мила, почти влюблена в него, что полезно, но я не сомневаюсь – тебе его покорить не удастся.
– А кому удастся? – ошеломленно спросила я – она и вправду меня в грош не ставит. – Тебе, что ли?
Она взглянула на короля с королевой. Так военный оценивает стену перед осадой. Чисто профессиональный интерес.
– Я, пожалуй, смогла бы. Но будет нелегко.
– Он хочет меня, а не тебя, – напомнила я. – Он моей благосклонности добивается. Мой шарф носил на груди.
– И выронил, даже не заметив, – с всегдашней безжалостной точностью заметила Анна. – В любом случае – дело не в его желаниях. Он жаден и испорчен, его можно подбить почти на все, что угодно. Но ты на это не способна.
– Почему это не способна? – возмутилась я. – С чего ты взяла, что сумеешь удержать его лучше меня?
Казалось, ее безупречно прекрасное лицо вырезано изо льда.
– Женщина, которая возьмется управлять им, никогда не должна забывать, что действует по плану. А ты готова получать удовольствие в постели и за столом, в то время как единственным удовольствием должно быть постоянное на него влияние, постоянный контроль над королем. В таком браке нет места плотской страсти, что бы там Генриху ни казалось. А это требует немалого искусства.
Обед закончился в пять часов, и лошади уже ждали перед домом – можно сразу прощаться с хозяином, садиться в седло и скакать в Эльтам. Когда мы встали из за пиршественных столов, я заметила, как слуги сбрасывают остатки хлеба и мяса в большие корзины, чтобы продать их за бесценок возле кухонных дверей. Этот след расточительности и мошенничества тянулся за королем по всей стране, словно слизь за улиткой.
Бедняки приходят посмотреть турнир, ждут, пока двор отобедает, а потом собираются возле кухонных дверей в ожидании остатков пиршества. Им выносят объедки – ломти хлеба, обрезки мяса, недоеденные пироги. Ничего не пропадет впустую, бедные заберут все. Расчетливо – как свиней разводить.
Именно возможность приработка так привлекает королевских слуг. В любом месте каждый слуга может слегка словчить и отложить что нибудь на черный день. Последний кухонный мальчишка имеет свой маленький доход от хлебных корок, от жира, капающего с жаркого, даже от подливки. И на вершине этой кучи объедков мой отец – он теперь управляет всеми расходами королевского двора, наблюдает, какую долю получает каждый, и о себе не забывает. Даже у камеристки, приставленной к королеве для мелких услуг, готовой в любой момент соблазнить короля прямо под носом у своей госпожи, причинив ей самое большое горе, которое одна женщина может причинить другой, – даже у нее есть свой доходец. Ее тайный промысел начинается после трапезы, когда никто ни на кого не обращает внимания, тут в дело идут и обрывки любовных залогов, и недоеденные во время любовной игры цукаты.
Мы скакали домой. Солнце садилось, становилось прохладно. Я закуталась в плащ, но откинула капюшон, чтобы видеть дорогу и темнеющее небо, на котором уже показались первые звезды. На середине пути лошадь короля поравнялась с моей.
– Хорошо провели день? – спросил король.
– Вы потеряли мой шарф, – ответила я с обидой. – Паж отдал его королеве Марии, а та – королеве Екатерине. Ваша жена сразу же его узнала и вернула мне.
– Ну и что?
Мне бы вспомнить обо всех мелких унижениях, которым подвергается королева Екатерина, будто это ее королевский долг. Король не слышит от нее ни одной жалобы, только Богу в тихой молитве поверяет она свои горести.
– Это было ужасно. Не стоило давать вам шарф.
– Вы его получили обратно, – отозвался король без всякого сочувствия. – Если уж он вам так дорог.
– Да не в этом дело. – Я уже не могла остановиться. – Теперь королева точно знает, что шарф – мой. Вернула на виду у всех дам, швырнула на землю, я едва успела подхватить.
– Ну и что? – Голос звучит сурово, на лице вместо улыбки угроза. – Что изменилось? Она видела, как мы танцуем, разговариваем. Она видела – я ищу вашего общества, пожимаю вам ручки прямо у нее на глазах. И нечего сейчас ныть и жаловаться.
– Вовсе я не ною! – Я была уязвлена в самое сердце.
– Еще как ноете, – решительно возразил он. – Безо всякого на то основания и, смею сказать, безо всякого права. Вы мне не жена, мадам, и не любовница. А больше я ни от кого не собираюсь выслушивать жалоб. Я король Англии. Если вам что то не нравится, всегда остается Франция. Возвращайтесь ко французскому двору.
– Ваше величество, я…
Он пришпорил коня, и тот перешел с рыси на легкий галоп.
– Желаю вам доброй ночи, – бросил он через плечо.
Плащ развевался по ветру, реяли перья на шляпе, и он покинул меня, а я ничего не успела сказать, не смогла позвать его обратно.
Я ничего не рассказала Анне, хотя та ожидала полного отчета. Мы в молчании проследовали из покоев королевы в нашу комнату.
– Не буду ничего говорить, – объявила я непреклонно. – Оставь меня в покое.
Анна сняла чепец и принялась расплетать волосы. Я прыгнула на кровать, сбросила платье, натянула ночную сорочку и скользнула под одеяло, даже не причесавшись и не умывшись.
– Нельзя же так ложиться, – возмутилась сестра.
– Бога ради, – я уткнулась в подушку, – оставь меня в покое.
– Что он сделал? – Анна улеглась рядом со мной.
– Даже и не спрашивай, все равно не скажу. Она кивнула и задула свечу.
Дымок догорающего фитиля достиг моих ноздрей, и мне почудился запах беды. Скрытая темнотой от испытующего взгляда сестры, я перевернулась на спину, уставилась на полог над головой и предалась размышлениям – вдруг король так рассердился, что больше не захочет меня видеть?
Мне стало холодно. Я провела рукой по лицу и обнаружила – щеки мокры от слез. Пришлось вытереться краем простыни.
– Ну, что еще? – сонно пробормотала Анна.
– Ничего.
– Ты его упустила! – осуждающе произнес дядя Говард, глядя не на меня, а на большой обеденный стол в парадной зале Эльтама. Наши слуги караулили при входе, и больше никого, кроме пары псов да спящего в золе камина мальчишки, не было. В дальнем конце залы, у других дверей, тоже стояли слуги в говардовских ливреях. Дворец, собственный дворец короля оказался вполне надежным местом для наших интриг.
– Он уже был у тебя в руках, и ты его упустила! Что ты сделала не так?
Я покачала головой. Слишком глубока моя тайна, чтобы вывалить ее на гладкую поверхностью стола, принести в жертву каменному лицу дяди Говарда.
– Я жду ответа! Ты его упустила. Он уже неделю в твою сторону и не смотрит. Что ты сделала не так?
– Ничего, – прошептала я.
– Что то точно было не так! На турнире он прячет на груди твой шарф, чем же ты ухитрилась расстроить его потом?
Я бросила укоризненный взгляд на брата – только он мог выдать меня дяде. Георг виновато пожал плечами.
– Король выронил шарф, а паж отдал королеве Марии.
Горло перехватило от волнения и горя.
– Ну? – резко спросил отец.
– Она отдала шарф королеве. Королева вернула мне.
Я переводила взгляд с одного сурового лица на другое.
– Они обе поняли, что это значит, – продолжала я безнадежно. – А по дороге домой я сказала королю, как несчастна – ведь он позволил всем увидеть мой подарок.
Дядя Говард резко выдохнул, отец стукнул кулаком по столу, а мать отвернулась, будто у нее не было сил смотреть на меня.
– О Господи! – Дядя взглянул на мою мать. – Ты уверяла, она должным образом воспитана. Полжизни провела при французском дворе, а хнычет, словно деревенская девка.
– Как ты могла? – только и спросила мать.
Я покраснела, опустила голову и увидела отражение собственного несчастного лица в полированной поверхности стола.
– Я же ничего плохого не хотела, простите меня.
– Ничего страшного не случилось, – вступился Георг. – Вы слишком мрачно на все смотрите. Он не будет долго сердиться.
– Он смотрит зверем, – резко оборвал его отец. – Разве ты не знаешь – как раз сейчас перед ним танцуют сеймуровские девчонки.
– Они и вполовину так не хороши, как Мария, – не сдавался брат. – Ну сказала что то не к месту. Может, ему даже понравится, что в ней не хватает лоску. Зато видна страсть.
Отец, слегка успокоенный, кивнул, но дядя продолжал барабанить пальцами по столу.
– Ну и что же теперь?
– Отошлите ее, – внезапно произнесла Анна. Ее слова не просто привлекли внимание, не в том дело, что она заговорила последней, нет, ее убежденность просто завораживала.
– Отослать? – переспросил дядя.
– Отправьте ее в Гевер, а ему скажите – она больна. Пусть думает – она умирает от горя.
– А дальше что?
– Король попытается ее вернуть. Тогда она сможет вертеть им, как захочет. Все, что нужно сделать, – сестра язвительно улыбнулась, – все, что ей нужно сделать по возвращении, – суметь очаровать самого образованного, самого остроумного, самого привлекательного государя в христианском мире. Думаете, справится?
В холодном молчании отец, мать, дядя и даже Георг изучали меня.
– Я бы тоже не справилась, – чопорно добавила Анна, – но ее научу, как очутиться в его постели, а что будет дальше – в руках Божьих.
Дядя Говард не сводил глаз с Анны.
– А научить, как его удержать, тоже сможешь?
Сестра подняла голову и улыбнулась – живое воплощение самоуверенности:
– Смогу – на некоторое время. Он же только мужчина, в конце концов.
Дядя коротко рассмеялся – столько пренебрежения к его полу прозвучало в ненароком вырвавшейся фразе.
– Поосторожнее, – посоветовал он. – Мы, мужчины, не случайно оказались там, где мы есть. Мы выбрали силу и власть, нам не до женщин, мы используем наше положение, чтобы утвердить законы, позволяющие навсегда удержаться наверху.
– Это верно, – согласилась Анна. – Но мы же не о большой политике говорим. Мы говорим о желаниях короля. Сестре просто надо поймать его и удержать – достаточно долго, чтобы он сделал ей ребенка, Говарда, королевского бастарда. Чего нам еще требовать?
– А у нее получится?
– Будет учиться. Она уже на полпути к этому. В конце концов, король выбрал ее.
Легким пожатием плеч Анна дала понять – она невысокого мнения о королевском выборе.
Воцарилось молчание. Дядя, видимо, размышлял обо мне и моем будущем в качестве племенной кобылы, об интересах семьи. Внезапно он посмотрел на Анну, будто увидел в первый раз:
– Не многие девушки мыслят столь ясно в твоем возрасте.
– Я тоже Говард, – усмехнулась она.
– Странно, что ты сама не пытаешься поймать его.
– Я размышляла над этим, – призналась Анна. – Как любая другая женщина в Англии.
– Ну и?..
– Я же Говард, – повторила Анна. – Важно, чтобы одна из нас его подцепила. Какая разница кто? Если ему нравится Мария, если у нее будет ребенок – признанный сын короля, наша семья будет первой в стране, вне конкуренции. И мы сможем сделать это. Сможем управлять королем!
Дядя кивнул. Он знал – совесть короля похожа на домашнее животное, его легко пасти, но иногда случаются приступы упрямства.
– Похоже, стоит тебя поблагодарить за разработанный план.
Она не поклонилась, а заносчиво, как цветок на стебле, повернула голову:
– Мечтаю увидеть сестру фавориткой короля. Это в такой же мере мое дело, как и ваше.
Мать шикнула было на уж слишком самоуверенную старшую дочь, но дядя покачал головой:
– Дай ей сказать. Она не глупее нас с тобой, и мне кажется, она права. Мария поедет в Гевер и будет ждать, пока король не пошлет за ней.
– А он пошлет, – сказала Анна со знанием дела. – Пошлет непременно.
Со мной поступили как со свертком, как с пологом от постели, как с тарелками для верхнего стола в зале, оловянными кружками для нижнего. Запаковали и отправили в Гевер – служить приманкой для короля. Я его не видела перед отъездом, ни с кем не поговорила. Мать сообщила королеве, что я переутомилась, и испросила для меня позволения на несколько дней оставить службу и отдохнуть дома. Королева, бедняжка, решила – она выиграла, Болейны отступили.
Поездка была недолгая, чуть больше двенадцати миль. Для обеда остановились на обочине дороги, перекусили хлебом и сыром, которые взяли с собой. Отец мог бы прибегнуть к гостеприимству любого большого дома по пути, нас хорошо знали как близких к королю придворных и везде приняли бы превосходно. Но он не хотел прерывать поездку.
Вся дорога в ямах и рытвинах, тут и там валяются поломанные колеса – повозки частенько переворачиваются. Но лошади твердо ступают по сухой земле, время от времени мы даже пускаем их в галоп. Обочины дороги сплошь заросли зеленой весенней травой, из нее выглядывают колокольчики и крупные белые ромашки. В живой изгороди жимолость переплелась с буйными побегами боярышника, у корней сине фиолетовая Черноголовка и долговязые, неуклюжие стебли белоцветки – изящные белые цветы с пурпурными прожилками. Позади живой изгороди, на тучных пастбищах, опустив головы, жуют траву упитанные коровы, на холмах – овцы, да иногда в тени дерева можно заметить пастушка, лениво наблюдающего за стадом.

Сколько Анна ни пытайся разгадать, каково королеве видеть меня так близко к королю, видеть наши взгляды, утопающие друг в друге, желание, подымающееся в обоих горячей волной, королева никогда не выдаст своих чувств, на лице ее написан лишь вежливый интерес. В конце каждой фигуры танца она одобрительно хлопает в ладоши, хвалит танцоров. Вдруг танец кончился, Генрих и я застыли, ни музыкантов, ни танцоров вокруг, чтобы укрыть нас, заслонить. Мы одни, выставлены напоказ, все еще держимся за руки, в молчании не сводим глаза друг с друга, мы вместе. Вот так бы и стоять целую вечность.
– Браво, – раздался уверенный, твердый голос королевы. – На редкость красиво.
– Он пошлет за тобой, – сказала Анна в тот вечер, когда мы раздевались у себя в комнате. Она уже сняла платье и тщательно его расправила на комоде в изножье кровати, положила чепец рядом. Туфельки заботливо поставлены одна подле другой под кровать. Сестра вытащила ночную сорочку и села перед зеркалом расчесать волосы.
Протянула щетку мне и закрыла глаза, пока я нежно расчесывала ее длинные, до пояса, волосы.
– Или сегодня, или в крайнем случае завтра днем. Пойдешь?
– Пойду, конечно.
– Только помни, кто ты, – предупредила сестра. – Не давайся сразу же, с порога. Никаких тайных углов второпях. Приличная комната и приличная кровать.
– Посмотрим.
– Это важно, – нахмурилась она. – Если он подумает, тебя можно взять как маленькую потаскушку, он тебя возьмет и тут же забудет. Неплохо было бы продержаться чуть подольше. Если отдашься слишком легко, его хватит на раз или два, и все.
Я взяла прядь ее мягких волос и принялась заплетать косу.
– Ой, – вскрикнула она. – Не тяни так сильно.
– А ты перестань поучать. Оставь меня в покое, дай мне самой с этим справиться. Пока что все неплохо получается.
– Это еще полдела. – Она пожала плечами, белыми и гладкими, улыбнулась своему отражению в зеркале. – Любая дурочка сумеет понравиться мужчине. А вот попробуй его удержать.
Стук в дверь. Мы обе замерли. Темные глаза Анны взглянули в глаза моего отражения в зеркале. Я уставилась на нее.
– Вдруг король?
Но я уже открывала дверь.
Там стоял Георг – бордовый замшевый камзол, тот, что был на нем во время ужина, сорочка сверкает сквозь прорези белизной полотна, на темноволосой голове – бордовая же шапочка, расшитая жемчугом.
– Vivat! Vivat Marianne!  – Он шагнул в комнату и закрыл за собой дверь. – Он приказал пригласить тебя на бокал белого вина. Мне велено извиниться за поздний час, но венецианский посол только что отбыл. Весь вечер говорили только о войне с Францией, и теперь он полон страсти к Англии, Генриху и святому Георгу. Уверяю тебя, ты вольна поступать, как сочтешь нужным. Можешь выпить бокал вина и вернуться в свою постель. Ты сама себе хозяйка.
– Он уже что нибудь предложил? – встряла в разговор Анна.
Георг закатил глаза к потолку и выговорил сестре:
– Немного сдержанности не повредит. Он же не покупает ее, ну, не в открытую. Ее приглашают на бокальчик вина. Ценой мы сочтемся попозже.
Я вдруг вспомнила.
– Мой чепец! Анна, скорее, заплети мне волосы. Она покачала головой:
– Прямо как ты есть, с волосами, рассыпавшимися по плечам. Смотришься, как девственница в день венчания, правда, Георг? Именно то, что ему надо.
Брат кивнул:
– Весьма хороша. Расшнуруй ей чуток корсаж.
– Ей полагается быть дамой.
– Чуть чуть. Мужчины любят бросить взгляд на то, что покупают.
Анна слегка распустила шнуровку, расшитый перед корсажа немного ослаб. Она потянула его вниз, к талии, так куда более соблазнительно.
– Превосходно, – кивнул брат.
Она отступила назад и оглядела меня с тем же выражением, с каким наш отец осмотрел бы кобылу прежде, чем отправить ее к жеребцу.
– Неплохо бы помыться, – внезапно решила сестра. – По крайней мере подмышки, и передок не забудь.
Я жалобно поглядела на Георга, но он решительно кивнул:
– Да, помойся. Он от дурных запахов приходит в ужас.
– Давай давай! – Анна повелительно указала на кувшин и тазик.
– Тогда вы оба выйдите.
Георг повернулся к двери.
– Мы подождем снаружи.
– И задницу, – Анна уже закрывала за собой дверь, – главное, не забывать про задницу. Чистота везде и во всем.
Закрытая дверь оборвала мой ответ – весьма неподобающий для юной леди. Я быстро сполоснулась холодной водой и насухо вытерлась. Взяла у Анны со столика цветочной воды, подушила волосы, шею и ноги у самых бедер. Потом открыла дверь.
– Чистая уже? – резко спросила сестра.
Я кивнула.
Она смотрела на меня с тревогой:
– Тогда иди. И посопротивляйся хоть немножко. Пораздумывай, посомневайся, не давайся ему сразу в руки.
Я отвернулась. Мне уже немного надоели ее глупости.
– Девочке тоже полагается хоть какое удовольствие получить, – ласково произнес Георг.
– Ну не в постели же, – оборвала сестра. – Она там ради его удовольствия, а не ради своего.
Я уже больше не слушала. В ушах молотом стучала кровь, сердце трепетало – он за мной послал, я скоро его увижу.
– Пошли, – сказала я Георгу. – Скорей.
Анна вернулась в комнату.
– Я тебя буду ждать.
– Не знаю, вернусь ли я сегодня.
– Надеюсь, что нет, – кивнула сестра. – Но я все равно подожду. Посижу у камина, посмотрю, как восходит солнце.
Ну, вот, она будет бодрствовать ради меня в своей девичьей спальне, пока я наслаждаюсь любовью в постели короля.
– Как тебе, наверно, хочется оказаться на моем месте, – с несказанным удовольствием произнесла я.
– Конечно, он же король. – Она и глазом не моргнула.
– И хочет меня, – расставила я все точки над «i».
Георг склонился и взял меня под руку, повел узкими ступенями по лестнице, ведущей к парадной зале. Мы крались вниз словно пара связанных друг с другом привидений. Никто нас не заметил. В теплом пепле громадного камина спали несколько поварят, охрана дремала, положив головы на столы.
Мы миновали королевский стол на возвышении, за ним дверь в анфиладу королевских покоев. Там начиналась широкая лестница, богато украшенная пышными гобеленами всех цветов, от яркого шелка до туманного лунного света. Два стражника с оружием стояли на часах перед королевской опочивальней, но увидев меня – золотистые волосы распущены по плечам, уверенная улыбка, – позволили мне пройти.
Парадная королевская опочивальня за двойными дверями привела меня в изумление. Раньше я здесь всегда бывала в толпе придворных. Сюда приходили все, кто добивался какой либо милости от короля. Просители подкупали влиятельных сановников, чтобы оказаться поближе к королю, вдруг он спросит, зачем они здесь и что им надо. Эта огромная комната со стрельчатыми сводами всегда была полна народа в богатых одеждах, людей, жаждущих королевского благоволения. Сейчас все пусто, в углах тени. Георг сжал мои ледяные пальцы.
Перед нами оказалась дверь в личные покои короля, еще два стражника, на этот раз со скрещенными пиками.
– Его величество приказал нам явиться, – отрапортовал Георг.
Пики звякнули, размыкаясь, солдаты отсалютовали, поклонились и распахнули большие тяжелые двери.
Король сидел у камина, закутавшись в широкую бархатную накидку, отороченную мехом. Услышав, как отворилась дверь, вскочил на ноги.
Я склонилась в глубоком реверансе:
– Вы посылали за мной, ваше величество.
Он не мог отвести глаз от моего лица.
– Да, посылал… благодарю за то, что пришли… Я хотел вас видеть… поговорить… Я хотел, чтобы… Я хотел… хотел тебя, – наконец выпалил он.
Я подвинулась чуть ближе. Сейчас, подумала я, до него донесется аромат духов. Наклонила голову и почувствовала – волосы упали тяжелой волной. Я видела, он переводит взгляд с лица на волосы, с волос на лицо. Позади меня тихонько закрылась дверь, Георг, не говоря ни слова, вышел. Генрих даже не заметил его ухода.
– Вы оказываете мне честь, ваше величество, – прошептали мои губы.
Он покачал головой, не от нетерпения, просто как человек, у которого нет времени на все эти игры.
– Я хочу тебя, – решительно повторил он снова, будто женщине ничего другого и знать не надо. – Я хочу тебя, Мария Болейн.
Я снова ступила чуть ближе, наклонилась. Почувствовала тепло его дыхания, губы на моих волосах.
– Мария, – прошептал он, задыхаясь от желания.
– Ваше величество?
– Зови меня Генрих, хорошо? Хочу услышать, как твои губки произносят мое имя.
– Генрих.
– А ты меня хочешь? – зашептал он. – Меня, мужчину? Будь я крестьянином у твоего отца, ты бы меня хотела? – Он поднял мой подбородок, взглянул прямо в глаза. Я не отвела взгляда.
Нежно, ласково коснулась его лица, провела ладошкой по мягкой курчавой бороде. Он прикрыл глаза, потом повернул лицо и поцеловал мою руку, все еще ласкавшую его лицо.
– Да, – ответила я. Что за дело, какая все таки чушь, разве можно представить себе этого человека кем то иным, не королем Англии. Король всегда остается королем, а я всегда остаюсь Марией из рода Говардов. – Будь ты никто и будь я никто, все равно бы тебя любила. Будь ты крестьянин, убирающий хмель, я бы тебя любила. Будь я девчонка, убирающая хмель, любил бы ты меня?
Он притянул меня ближе, тепло его рук грело сквозь корсаж.
– Да, да, – уверял он. – Я везде бы тебя узнал по твоей верной любви. Кто бы я ни был и кто бы ты ни была, я всегда тебя узнаю по твоей верной любви.
Наклонился и поцеловал меня, сначала чуть касаясь, нежно, а потом все сильнее и сильнее. Губы такие теплые. Повел меня за руку к постели под балдахином, уложил, зарылся лицом между пышных грудей, не сдавленных корсажем, так заботливо ослабленным для него Анной.
На рассвете я приподнялась на локте и глянула в квадраты стекол в свинцовых рамах. Небо становилось светлее, я знала – Анна тоже сейчас глядит на восходящее солнце, наблюдает, как разгорается заря, и думает – ее сестра стала любовницей короля и самой влиятельной дамой в Англии, уступающей лишь королеве. Интересно, о чем она сейчас мечтает, сидя у окна, слушая, как утренние птички робко пробуют свои первые нотки. Что она чувствует – король предпочел меня, от меня теперь зависит благосостояние семьи. Каково это, знать – я, а не она, нежусь в королевской постели.
Говоря по правде, все и так ясно. В ней сейчас бурлит та самая смесь чувств, которую всегда испытывала я – восхищение и зависть, гордость и бешеное соперничество, страстное пожелание успеха сестре и непреодолимое желание, чтобы соперница с треском провалилась. Король повернулся на другой бок.
– Ты проснулась? – раздался полуприглушенный одеялом голос.
– Да. – Я тут же очнулась от мечтаний. Что сейчас делать, уходить? Нет нет, из множества покрывал выпросталось улыбающееся лицо.
– С добрым утром, красавица моя, как спалось?
Отражая его радость, ответила сияющей улыбкой:
– Прекрасно.
– Весела и довольна?
– Счастливее, чем когда либо в жизни.
– Тогда иди сюда. – Он протянул ко мне руки, я скользнула в его объятья, в теплый запах его тела, ощутила крепкие бедра, руки, обнимающие мои плечи, лицо, зарывшееся в мою шею.
– О, Генрих, – ребячливо протянула я, – любовь моя.
– Знаю, знаю, – улыбнулся обворожительной улыбкой. – Подвинься ка поближе.
Я оставалась с ним, пока солнце уже совсем не взошло. Теперь пора поторапливаться обратно к себе, а то скоро слуги заполнят все коридоры.
Генрих сам помог мне надеть платье, затянул шнуровку сзади на корсаже, набросил мне на плечи свой плащ – защитить от утреннего холода. Открыл дверь спальни, мой брат Георг лежал, примостившись на скамье под окном. Увидел короля, вскочил, поклонился, шляпа в руках. Увидел меня за широкой спиной короля, улыбнулся нежно.
– Проводи мадам Кэри к ней в комнату, – приказал король. – Пошли ко мне пажа, Георг, хочу сегодня начать день пораньше.
Георг поклонился, протянул мне руку.
– И приходи сегодня на мессу в мою часовню, – уже в дверях спальни обернулся король.
– Благодарю вас. – Брат с беззаботной грацией поблагодарил за величайшую милость, которой только мог удостоиться придворный. Пока я ныряла в реверансе, дверь за королем закрылась, и мы пустились в обратный путь через приемную и залу.
Было уже поздно, младшая прислуга сновала взад и вперед, разжигая огромные бревна в камине парадного зала, подметая полы. Солдаты, спавшие, положив головы на столы, поднимались, протирали глаза, зевали, проклинали крепкое вино, ударившее вчера в голову.
Я накинула капюшон королевского плаща, прикрыла растрепанную гриву волос, мы быстро пробежали через залу и вверх по лестнице к покоям королевы.
Георг постучал, Анна открыла дверь, впустила нас. Лицо побледневшее, явно всю ночь не спала, глаза покраснели. Что за удовольствие глядеть, как сестра бесится от зависти.
– Ну и как? – бросила она.
Я взглянула на несмятое покрывало:
– Ты не ложилась?
– Не могла, надеюсь, ты то поспала хоть немножко.
Я сделал вид, что не замечаю ее непристойных намеков.
– Давай рассказывай, – скомандовал Георг. – Нам просто нужно знать, все ли у тебя в порядке, Мария. Отец захочет узнать, и мама, и дядя Говард. Тебе лучше сразу привыкнуть – придется о таких вещах говорить вслух. Это теперь не твое личное дело.
– Самое что ни на есть личное дело на свете.
– Не для тебя, – холодным тоном произнесла Анна. – Перестань разыгрывать невинную дурочку. Ты с ним спала?
– Да, – бросила я в ответ.
– Больше одного раза?
– Да.
– Хвала Господу! – воскликнул брат. – Дело сделано. Мне пора, он позвал меня с собой на мессу, – шагнул ко мне, крепко обнял. – Молодец, сестренка. Поговорим потом, мне надо идти.
Георг неосторожно хлопнул дверью, Анна шикнула ему вслед, затем повернулась к комоду с платьями.
– Надень вот это, кремовое, нечего выглядеть потаскушкой. Я тебе приготовила горячей воды, помойся. – Она подняла руку, отметая мои протесты. – Мойся, не спорь. И голову помой. Ты должна быть сама чистота, Мария. Не будь же такой ленивой шлюшкой. Давай снимай платье, и поторапливайся, через час нам уже идти на мессу с королевой.
Я повиновалась, как, впрочем, всегда.
– Ты за меня хоть чуть чуть рада? – спросила я, выпутываясь из корсажа и нижних юбок.
Ее лицо в зеркале, взмахнула ресницами, скрывая зависть.
– Я счастлива за семью. Ты то тут при чем, что про тебя думать?
Король сидел на галерее над часовней, слушал заутреню. Мы гуськом пробирались в молельню королевы. Я прислушалась – бормотание писца, подносящего королю бумаги на подпись, а внизу в часовне священник совершает положенные ритуалы мессы. Король всегда занимался делами во время утренней службы – традиция, воспринятая им от отца. Многие думали, дела таким образом освящаются. Другие, как мой дядя, считали, что король торопится отделаться от бумаг побыстрее и оттого не обращает на них должного внимания.
Я опустилась на колени на подушечку в личной молельне королевы. Платье цвета слоновой кости переливается, складки эффектно обрисовывают бедра. В нежной глубине, внутри все еще ощущается его тепло, вкус губ на губах. Несмотря на ванну, на которой так настаивала Анна, мне все равно казалось, лицо и волосы все еще хранят запах его пота. Я закрыла глаза – не в молитвенном экстазе, а в любовном.
Королева преклонила колени рядом со мной. Лицо печально, голова под тяжелым плоеным чепцом поднята прямо и гордо. Платье чуть распахнуто у ворота, так чтобы можно было дотронуться пальцем до власяницы, которую она всегда носит прямо на голом теле. Серьезное лицо, усталое, сумрачное, теперь она склонилась над четками, постаревшая, дряблая, обвислая кожа щек и подбородка, глаза крепко зажмурены.
Месса тянется бесконечно. Я завидую Генриху, его хоть отвлекают деловые бумаги. Королева, погруженная в молитву, кажется, никогда не теряет сосредоточенности, пальцы не устают перебирать бусины четок, глаза закрыты. Только когда служба закончилась, священник вытер сосуды белоснежным платком и унес их, она позволила себе протяжный вздох, будто услышала что то такое, чего нашим ушам слышать было не дано. Потом обернулась и улыбнулась каждой придворной даме, даже мне.
– Пора уже перестать поститься, – ласково обратилась к нам королева. – Может быть, и король с нами позавтракает.
Пока мы одна за другой проходили мимо двери на галерею, я помедлила на мгновенье – не может же быть, чтобы он не сказал мне ни слова. Будто почувствовав невысказанное желание, Георг, мой брат, открыл дверь как раз в это мгновенье и громко произнес:
– Доброе утро, дражайшая сестричка.
Генрих, сидящий в глубине комнаты, поднял голову от бумаг, увидел меня – в дверном проеме, словно в рамке картины, кремовое платье, выбранное Анной, пышные волосы почти скрыты головным убором в тон платью, юное лицо открыто. Король еле слышно выдохнул, охваченный желанием, мои щеки чуть покраснели, на губах нежная улыбка.
– Добрый день, сир. Добрый день, братец, – тихо проговорила я, не сводя глаз с лица Генриха.
Король поднялся на ноги, протянул руку, будто хотел затащить меня внутрь. Поймал взгляд писца, отдернул руку, сказал:
– Приду завтракать с вами, передайте королеве, я присоединюсь к обществу через пару минут. Как только закончу с этими… с этими…
Он небрежным жестом указал на бумаги, словно понятия не имел, о чем там идет речь.
Он пересек комнату – форель, плывущая на свет фонаря браконьера, произнес тихо, чтобы никто, кроме меня, не слышал:
– А ты, как ты поживаешь?
– Хорошо, – я бросила на него быстрый, шаловливый взгляд, – разве что устала немножко.
– Плохо спалось, дорогая? – усмехнулся в ответ.
– Совсем не спалось.
– Не понравилась постель?
Я запнулась, я не Анна, у меня нет сестриного таланта к словесным баталиям. Пришлось ответить чистую правду:
– Очень понравилась, сир.
– Придешь снова спать в эту постель?
Что за чудная минута, мне пришел в голову подходящий ответ.
– Сир, я надеюсь как можно скорее снова не спать в этой постели.
Король откинул голову, засмеялся, наклонился поцеловать мне руку:
– Как прикажете, моя дорогая, я ваш верный слуга.
Я глаз не могла отвести от его лица, пока губы прижимались к моей руке. Он выпрямился, наши взгляды встретились, утонули друг в друге, переполняемые желанием.
– Мне пора, королева будет спрашивать.
– Я не заставлю себя ждать, уж поверь.
Я улыбнулась напоследок, бросилась бегом по галерее догонять остальных дам. Каблучки стучат по каменным плитам пола, прикрытым камышовыми циновками, шелковое платье шуршит. Мое молодое тело – такое бодрое, прекрасное и любимое. Любимое не кем иным – самим королем Англии.
Он пришел к завтраку, сел, улыбнулся. Потускневшие глаза королевы взглянули на мои порозовевшие щеки, муаровое сияние платья. Она отвела взгляд. Послала за шталмейстером и музыкантами.
– Собираетесь сегодня на охоту, сир? – ласково спросила она.
– Конечно. А ваши придворные дамы, не хочет ли кто присоединиться?
– Уверена, захотят. – Голос королевы звучал по прежнему ласково. – Мадемуазель Болейн, мадемуазель Паркер, мадам Кэри, вы три прекрасные наездницы. Не поехать ли вам сегодня на охоту?
Джейн Паркер бросила на меня торжествующий взгляд – мое имя названо третьим. Ей ничего не известно, тепло разливалось у меня внутри. Может радоваться, сколько угодно, она то ничего не знает.
– Почтем за честь и счастье отправиться с королем на охоту, – ответила за всех Анна. – Все три.
Во дворе замка у конюшен король вскочил на огромного охотничьего коня, а один из пажей поднял меня в седло предназначенной мне лошадки. Я надежно устроилась в седле, расправила складки платья, пусть свисают до земли в элегантном беспорядке. Анна оглядела меня с ног до головы – как всегда, придирчивым взглядом, не упустила ни одной мельчайшей детали. Я обрадовалась, когда ее голова в наимоднейшей французской охотничьей шляпке одобрительно кивнула. Она позвала пажа – подсадить ее на лошадь, вот она уже возле меня, наклонилась, крепко удерживая поводья.
– Если он тебя потащит в лес, не давайся, – шепнула сестра. – Помни – ты из рода Говардов, а не какая то там потаскушка.
– Если он меня захочет…
– Если он тебя захочет, распрекрасно подождет.
Егерь протрубил в рожок, лошади насторожились в ожидании. Генрих улыбнулся веселой мальчишеской усмешкой, я просияла улыбкой в ответ. Моя кобыла, Джесмонда, стремительно, словно пружина бросилась вперед по знаку распорядителя охоты. Мы поскакали по мосту, рысью, гончие светлой, пятнистой волной у копыт охотничьих лошадей. День солнечный, но не слишком теплый, прохладный ветерок играет в луговой траве, мы скачем все дальше от городка, крестьяне, сгребающие сено, завидев нас, останавливаются, опираясь на грабли, снимают шапки. Разноцветное море благородных всадников проносится мимо, селяне, завидев королевский штандарт, падают на колени.
Я оглянулась на замок. Створчатое окно покоя королевы распахнуто, я заметила темный чепец, бледное лицо. Она глядит вслед мчащейся охоте. За обедом королева будет улыбаться Генриху, улыбаться мне, будто не видела нас, скачущих бок о бок в ожидании охотничьих забав. Лай гончих внезапно изменил тон, вдруг они, как одна, замолкли. Егерь протрубил в рожок, долгий, протяжный звук – гончие учуяли след.
– Э ге гей! – звонко кричит Генрих, пуская лошадь в галоп.
– Сюда! – подхватываю я. В дальнем конце лесной прогалины несется огромный олень, ветвистые рога прижаты к спине. Гончие устремляются за ним, молчаливо, лишь изредка доносится взволнованный короткий лай одной из них. Вот они ворвались в густой подлесок, мы осадили лошадей – надо ждать. Егеря в тревоге уносятся куда то рысцой, мечутся по лесу взад вперед, надеются разглядеть, где олень. Один из них внезапно поднимается в стременах, громко трубит в рожок. Моя лошадь встает на дыбы, потом бросается на звук рожка. Я вцепляюсь в луку седла, хватаюсь за гриву – сейчас не до грации, только бы усидеть в седле, не упасть с лошади прямиком в грязь.
Олень вырывается вперед, несется изо всех сил к прогалине на опушке леса, а там недалеко заливные луга и река. Собаки стремительной волной мчатся за ним, следом лошади в безумной гонке. Вокруг только грохот лошадиных копыт, я почти закрыла глаза, комья грязи летят прямо в лицо. Я прильнула к шее Джесмонды, тороплю ее. Шляпа давно слетела с головы. Передо мной белая от цветов живая изгородь. Мощный круп лошади подо мной собирается, одним могучим прыжком умное животное перелетает через изгородь, приземляется на другой стороне, и вот она уже снова несется галопом со всеми остальными. Король впереди меня, глаз не сводит с оленя, которого гонят прямо на нас. Волосы мои развеваются, теряются шпильки и булавки, я хохочу безостановочно, несясь навстречу ветру. Кобыла настораживает уши, когда слышит мой смех, но снова на пути изгородь – на этот раз с неглубокой грязной канавой перед ней. Мы обе видим канаву, Джесмонда медлит лишь мгновенье и тут же взвивается в воздух, перелетает через препятствие. До меня доносится сладкий запах жимолости, раздавленной конскими копытами. И мы снова летим, еще быстрее. Олень превращается в маленькую коричневую точку. Он уже в реке, быстро плывет на другую сторону. Распорядитель охоты отчаянно трубит в рожок, это сигнал собакам – не лезьте в воду, возвращайтесь ко мне, оставайтесь на берегу, травите добычу, когда олень попытается выбраться на берег. В охотничьем угаре гончие ничего не слышат. Выжлятник скачет вперед, но половина своры уже в реке, пытаются догнать оленя. Течение слишком сильно, вода слишком глубока для собак. Генрих натянул поводья, смотрит на весь этот хаос.
Я боюсь, он рассердится, но король только хохочет, будто в восторге от хитроумия оленя.
– Беги! Беги! – кричит он вслед зверю. – У меня и без тебя хватает жаркого, полная кладовая оленины.
Все вокруг тоже смеются, словно король совершил невесть какой благородный поступок, я понимаю, остальные тоже боятся – вдруг охотничья неудача рассердит короля. Переводя взгляд с одного сияющего лица на другое, я думаю – что же это за глупость, вся наша жизнь зависит от настроения одного человека. Но он улыбается мне, и я понимаю, у меня то выбора нет.
Он глядит на мое заляпанное грязью лицо, растрепанные волосы.
– Просто поселянка какая то, да и только, – говорит он, голос полон нескрываемого желания.
Я стаскиваю перчатку, пытаюсь собрать волосы, все бесполезно. Улыбаюсь уголком рта – да, я знаю, что у него на уме, но не отвечаю, а только шепчу:
– Ш ш ш.
Прямо у него за спиной Джейн Паркер, ловит ртом воздух, будто муху проглотила. Поняла наконец, что лучше нас не задирать, мы, Болейны, этого не любим.
Генрих спрыгивает с коня, бросает поводья груму, подходит к моей лошади.
– Угодно ли вам сойти вниз? – Голос ласковый, приглашающий.
Я соскальзываю с крупа коня прямо в его объятья. Он ловит меня, бережно ставит на землю, но из рук не выпускает. На глазах всего двора целует в одну щеку, потом в другую.
– Ты – Королева охоты.
– Мы тебя коронуем венком из полевых цветов, – кричит Анна.
– Да! – Генриху страшно нравится эта затея, все бросаются обрывать жимолость, и спустя пару минут мои золотистые, растрепанные волосы уже венчает источающая медовый запах корона.
Приближается повозка с обедом, слуги натягивают легкий шатер, там будут обедать пятьдесят приближенных, королевских любимчиков. Остальным ставят скамьи. Прибывает королева, ее иноходец идет легким шагом. Она видит – я сижу по левую руку короля, на голове – корона из цветов.
Прошел месяц, Англия наконец вступила в войну с Францией, война официально объявлена, Карл, испанский король, стремительным натиском бросает армию в самое сердце Франции, его английские союзники в это время маршируют от английской крепости Кале на юг к Парижу.
Двор тревожно ожидает новостей в Лондоне, но приходит летняя эпидемия чумы, и Генрих, как всегда, страшась заразы, приказывает начинать путешествие. Мы не переезжаем, скорее убегаем в Хэмптон Корт. Король повелевает, чтобы все припасы доставлялись только из окрестных деревень, ничего из Лондона, запрещает торговцам, купцам и ремесленникам следовать за двором из нездоровой, затхлой столицы. Чистый дворец у проточной воды должен предохранить нас от болезней.
Из Франции приходят хорошие вести, из Сити – плохие. Кардинал Уолси организует новый переезд двора, сначала на юг, потом на запад, из одного дворца в другой, от одного вельможи к другому, и везде устраиваются маскарады и парадные обеды, охоты, пикники и рыцарские турниры, Генрих веселится как мальчишка, все новое его развлекает. Каждый из придворных, чей дом посещает король, разыгрывает гостеприимного хозяина, как будто несказанно счастлив визиту, а не ужасается чудовищным расходам. Королева путешествует вместе с королем, скача бок о бок по холмам и равнинам, когда устает, перебирается в паланкин. По ночам он то и дело посылает за мной, но среди дня учтив и заботлив по отношению к ней. Ее племянник – единственный союзник английской армии в Европе, дружба с ее семейством означает победу английского оружия. Но королева Екатерина для короля – не только военный союзник. Сколько бы ни любезничал со мной король, он ее мальчик, ее любимый, избалованный, золотой мальчик. Какая бы девчонка, я или кто другой, ни оказывалась в его спальне, это не мешает их глубокой привязанности, начавшейся, когда она раз и навсегда полюбила этого человека, ребячливого и эгоистичного, чье королевское достоинство ни в какое сравнение не идет с достоинством истинной принцессы.

Зима 1522

На Рождество король держал двор в Гринвиче, и все двенадцать дней после Рождества не прекращались пышные и экстравагантные празднества и забавы. Распорядителем рождественских празднеств был сэр Уильям Армитеж, это его забота – выдумывать что нибудь новенькое каждый день. Ежедневные развлечения включали в себя разнообразные удовольствия – с утра на свежем воздухе, где мы становились зрителями поочередно то гонок гребцов, то турниров и соревнований лучников, то медвежьей травли, собачьих или петушьих боев, смотрели на бродячих акробатов и глотателей огня. Затем следовал обед в парадной зале с лучшими винами, элем и пивом, каждый день на столе появлялся новый замысловатый, украшенный марципанами пудинг – просто произведение искусства, да и только. После обеда опять развлечения – каждый день новые, – пьеса или представление, танцы или маскарад. Каждому давалась роль в пьесе, каждому были приготовлены костюмы для карнавала, все веселились, как могли, король всю зиму не переставал хохотать, а королева улыбаться.
Неоконченная военная кампания во Франции с наступлением зимы приостановилась, но всяк понимал – придет весна и снова начнутся бои, Англия и Испания будут сражаться против общего врага. Король Англии и королева из Испании провели эту зиму вместе – во всех смыслах слова «вместе», каждую неделю, невзирая ни на что, они обедали вдвоем, и он проводил ночь в ее постели.
Но в остальные ночи, тоже невзирая ни на что, Георг стучал в дверь комнаты, где помещались мы с Анной, и произносил одну и ту же фразу:
– Он тебя требует. – И я летела как на крыльях к нему, моему любимому, моему королю.
Я не оставалась с ним на всю ночь. В Гринвиче полно иностранных послов со всей Европы, король не может открыто выказывать подобное пренебрежение королевой. Испанский посол, как никто другой, всегда озабочен соблюдением этикета, к тому же он близкий друг королевы. Он, конечно, знал, какую роль я играю при дворе, я ему не нравилась, так что ни к чему мне, растрепанной и раскрасневшейся, сталкиваться с ним в дверях королевской опочивальни. Лучше уж выскользнуть из теплой королевской постели и пробраться тайком в свою комнату, Георг тащится рядом, непрерывно зевая, время раннее, посол еще не скоро пойдет к мессе.
Анна никогда не спит, всегда ждет меня – эль уже подогрет, камин разожжен, комната теплая. Я прыгаю прямо в постель, она укутывает мне плечи шерстяным пледом, садится рядом расчесать мои спутанные волосы, а Георг подбрасывает еще одно полено в камин и присаживается со своим стаканчиком эля.
– Что за утомительная работа, – жалуется он, – приходится спать каждый день после обеда, а иначе глаза просто сами собой закрываются.
– Анна укладывает меня в постель после обеда, будто я малый ребенок, – недовольно говорю я.
– Хочешь выглядеть такой же осунувшейся и изнуренной, как королева? – возражает Анна.
– Да, у нее вид не слишком цветущий. Она что, больна? – интересуется Георг.
– Просто старость. – В голосе Анны звучит злорадство. – К тому же она все время пытается казаться счастливой и всем довольной. А это так утомительно. Нелегко ведь доставлять удовольствие Генриху, сам понимаешь.
– Вовсе и нет, – звучит мой самодовольный ответ, и мы все трое хохочем.
– Пообещал он тебе какой нибудь подарок на Рождество? – продолжает расспросы Анна. – Или Георгу? Или кому нибудь из нас?
– Нет, ничего не сказал. – Я качаю головой.
– Дядя Говард прислал золотую чашу, на ней вычеканены наши гербы. Ты ее подаришь королю, – объявляет Анна. – Я пока ее припрятала в шкафу. Стоит целое состояние. Надеюсь, оно не будет потрачено впустую.
– Он обещал мне сюрприз, – сонно киваю я. Брат и сестра встрепенулись. – Хочет взять меня с собой завтра на верфи.
– Я уж понадеялась на подарок. – Анна корчит недовольную гримаску. – Мы все поедем? Ведь двор?
– Нет, небольшая компания. – Глаза сами собой закрываются, я уже почти засыпаю, но слышу, как Анна встает и идет по комнате, вынимает мою одежду из комода, чтобы приготовить ее на завтра.
– Наденешь алое платье. Можешь взять мою бордовую накидку, отороченную лебяжьим пухом. На реке будет холодно.
– Спасибо, Анна.
– Я не для тебя стараюсь, не думай. Все делается для благосостояния семьи. Ты сама тут совершенно ни при чем.
От такого ледяного тона во мне все леденеет, но найти остроумный ответ сил уже нет. В полусне слышу, Георг ставит пустой стакан, встает с кресла, нежно целует Анну в лоб.
– Тяжелая работа, но того стоит, – тихо произносит он. – Спокойной ночи, Аннамария, оставляю тебя твоим обязанностям, мне пора заняться своими.
Слышу ее соблазнительный смешок:
– Шлюхи Гринвича – благородное призвание. Увидимся завтра.
Накидка сестры хорошо смотрится вместе с алым платьем для верховой езды, сестра дала мне и свою маленькую французскую охотничью шляпку. Генрих, Анна, я, Георг, мой муж Уильям и еще человек пять скачем дружной группкой вдоль реки к верфям. Там строится новый корабль королевского флота. Зимний день полон солнца, яркие лучи отражаются в воде, с обоих берегов реки несется шум – это гуси прилетели из России зимовать на наших заливных лугах. Гуси гогочут, утки крякают, громко кричат кроншнепы и бекасы. Лошади скачут легким галопом вдоль реки, моя кобыла бок о бок с охотничьей лошадью короля. Рядом с нами Анна и Георг. Генрих пускает коня рысью, но при виде доков переходит на шаг.
Заметив приближающуюся кавалькаду, выходит старший мастер, срывает шапку, низко кланяется королю.
– Я решил прокатиться верхом и поглядеть на вашу работу, – улыбается ему король.
– Какая высокая честь, ваше величество.
– Как идут дела? – Король спрыгивает с коня, бросает поводья конюху – тот уже стоит наготове. Король поворачивается ко мне, снимает меня с седла, берет под руку и ведет в сухие доки.
– И как она тебе нравится? – спрашивает меня Генрих, указывая на гладкий дубовый борт наполовину построенной шхуны, покоящейся на огромных деревянных катках. – Правда, красавица, каких еще поискать?
– Красива и опасна. – Я гляжу на пушечные окна. – У французов уж точно ничего подобного нет.
– Верно, – гордо заявляет Генрих. – Будь у меня в прошлом году на море три такие красавицы, разгромил бы весь французский флот, не дал бы им спрятаться в порту. Тогда бы стал королем Англии и Франции на деле, а не только на словах.
– Говорят, французская армия очень сильна, – неуверенно начинаю я. – А Франциск весьма решителен.
– Он просто павлин, – сердито бросает Генрих. – Все показное. Карл Испанский с ним разберется на юге, а я зайду со стороны Кале. А потом мы разделим Францию пополам. – И, повернувшись к корабельному плотнику: – Когда она будет готова?
– Весной, – отвечает тот.
– Рисовальщик сегодня здесь? – спрашивает король.
– Он здесь, – кланяется стоящий рядом человек.
– Мне пришла в голову прихоть сделать ваш портрет, мадам Кэри. Присядьте, пожалуйста, пусть он набросает ваши черты.
– Конечно, если вы того желаете. – Я даже покраснела от удовольствия.
Генрих кивнул плотнику, тот что то прокричал с платформы вниз на причал, оттуда торопливо прибежал рисовальщик. Генрих помог мне спуститься по лестнице, усадил на штабель свежераспиленных досок, а молодой человек в грубой домотканой одежде принялся за набросок.
– А что вы собираетесь делать с портретом? – с любопытством спросила я, стараясь сидеть неподвижно и все время улыбаться.
– Подожди, увидишь.
Художник положил лист бумаги.
– Мне этого достаточно.
Генрих обнял меня одной рукой, поставил на ноги.
– Тогда, красавица моя, пора домой, обедать. Поскачем галопом по заливным лугам, мигом домчимся до замка.
Конюхи стоят наготове с лошадьми. Король одним движением поднимает меня в седло и сам вскакивает на коня. Оборачивается убедиться, что все готовы. Лорд Перси подтягивает подпругу лошади Анны. Сестра глядит на него и соблазнительно улыбается. И вот уже вся компания скачет обратно в Гринвич, солнце садится, окрашивая холодное зимнее небо в кремово розовые цвета.
Рождественский обед длился чуть ли не весь день. Я и не сомневалась, Генрих пошлет за мной этой ночью. Но он вдруг объявил, что собирается посетить королеву, и все придворные дамы, включая меня, должны, покуда он выпивает с друзьями, составить ей компанию, а потом он отправится в опочивальню ее величества.
Анна сунула мне в руки недошитую рубашку и села рядом, поставила каблучок на подол моего платья – мне не встать, пока она не поднимется.
– Оставь меня в покое, – чуть слышно прошептала я.
– Чтобы я этого дурацкого выражения лица больше не видела, – зашипела сестра. – Шей и улыбайся, как все остальные, будто всем довольна. Надулась как сыч – кому ты такая нужна.
– Провести с ней рождественскую ночь…
– Хочешь знать, почему?
– Хочу.
– Какая то нищая попрошайка, гадалка, ему сказала, что сегодня он зачнет сына. Вот он и надеется к осени получить наследничка. Боже, какие же мужчины идиоты.
– Гадалка?
– Да. Предсказала – будет сын, если он откажется от других женщин. Нечего и спрашивать, кто за это платит.
– Что ты имеешь в виду?
– Сдается мне, что в карманах этой гадалки найдется немало золота, заплаченного Сеймуром, стоит только перевернуть ее и потрясти как следует. Но теперь поздно, ничего не попишешь, зло уже сделано. Он будет в постели королевы эту ночь и все остальные двенадцать ночей. Ты уж постарайся попадаться ему на глаза каждый раз, когда он направляется в ее спальню, – пусть помнит, что теряет.
Я склонилась над шитьем. Анна заметила слезинку, упавшую на подол рубашки, я попыталась стереть ее пальцем.
– Вот дуреха, вернется он к тебе, никуда не денется.
– Думать не могу – он с ней в постели, – шепнула я. – Он ее тоже зовет «красавица моя»?
– Наверно, – грубо оборвала меня Анна. – Редко найдешь мужчину, у которого бы хватило сообразительности время от времени менять напев. Он исполнит свой долг с королевой, а потом снова оглянется вокруг, так ты уж не забудь попасться ему на глаза и улыбнуться, тогда ты снова в деле.
– Как же улыбаться, когда сердце разбито?
Анна хихикнула:
– Тоже мне, королева трагедии! Улыбаться с разбитым сердцем – это мы, женщины, умеем, а ты женщина, придворная дама и Говард – вот тебе три причины, чтобы быть наиковарнейшим созданием во всем Господнем мире. Ш ш ш, он идет.

Лето 1523

На Майский праздник кардинал Уолси придумал новую забаву – игру в разбойники. Придворные дамы, все в белом, погрузились на барки, и на них – вот неожиданность – напали французские разбойники, все в черном. Вольные английские стрелки, одетые в зеленое, на своих барках попытались отбить пленниц. Завязалась веселая потасовка, противники окатывали друг друга водой из ведер, стреляли налево и направо снарядами, сделанными из свиных пузырей, наполненных водой. Королевская барка, богато изукрашенная зелеными флагами с зеленым же вымпелом на мачте, оснащенная маленькой пушечкой, забрасывала французских разбойников водяными снарядами, так что нападавших пришлось спасать при помощи лодочников с Темзы, которым за это немало заплатили. Одно плохо, им тоже хотелось поучаствовать в битве.
Королева во время сражения вымокла с головы до пят. Она веселилась, как девочка, глядя на мужа в роли Робин Гуда Ноттингемского, с маской на лице и зеленой шапочкой на голове.
Я сидела рядом с королевой, король бросил мне розу. Мы вернулись к пристани Йоркского дворца, там нас приветствовал сам кардинал. Заиграли спрятавшиеся за деревьями музыканты. Золотоволосый, на голову выше всех остальных, Робин Гуд повел меня в танце. Улыбка, я видела, ни на миг не покидала лица королевы, хотя король, танцуя, взял мою руку и прижал ее к зеленому камзолу, там, где было сердце. Чепец не скрывал великолепия торчащей за ухом розы.
Повара кардинала превзошли самих себя. Фаршированные павлины и лебеди, гуси и утки, оленина всех сортов, четыре вида жареной рыбы, а лучше всех жареный карп. Засахаренные фрукты и марципаны в форме цветов и букетов–отпраздновать май – так хороши, что даже есть жалко. После трапезы, когда от реки потянуло прохладой, музыканты заиграли таинственную мелодию и повели нас темнеющими аллеями обратно ко дворцу.
Дворец преобразился, кардинал приказал задрапировать залу зеленой материей, в каждом углу огромные букеты цветов, а в центре два зеленых трона – один для короля, другой для королевы. Перед тронами маленькие танцовщики исполняют замысловатый танец. Мы заняли свои места, полюбовались на детишек в маскарадных костюмах, а потом и сами принялись танцевать.
Все веселились до полуночи, и только тогда королева поднялась и приказала придворным дамам покинуть залу. Я следовала в ее кортеже, но тут король ухватил меня за подол платья.
– Пойди сюда, – нетерпеливо приказал он.
Королева повернулась, собираясь сделать прощальный реверанс, и увидела – король держится за мою юбку, а я растерянно гляжу на него. Она, не задумываясь, опустилась перед мужем в самом что ни есть изысканном испанском реверансе.
– Спокойной ночи, супруг мой, – голос – слаще не бывает, – спокойной ночи, мадам Кэри.
Я тоже нырнула в реверансе и прошептала, склонив голову:
– Спокойной ночи, ваше величество.
Как мне хотелось опуститься еще ниже, на пол, провалиться сквозь пол, чтобы она не видела моего пылающего лица.
Когда я выпрямилась, королевы уже не было. Король будто совсем о ней позабыл, словно это мать ушла, оставив детишек резвиться на свободе.
– Музыканты, играйте, – весело скомандовал он. – И подать сюда еще вина.
Я огляделась вокруг, придворные дамы удалились вместе с королевой. Георг ободряюще улыбнулся мне и шепнул еле слышно:
– Не тушуйся, сестренка.
Я не знала, что отвечать, но тут Генрих поднял бокал и повернулся ко мне:
– За Королеву мая!
Придворные, которые повторили бы за королем все, что угодно, хоть голландскую скороговорку, подняли бокалы:
– За Королеву мая!
Генрих взял меня за руку и повел к трону, где только что сидела королева. Я покорно следовала за ним, только ноги заплетались. Не готова я сесть в ее кресло.
Он нежно подтолкнул меня у первой ступеньки, я обернулась взглянуть на невинные детские мордашки, на такие знакомые лица приближенных короля.
– Давайте станцуем для Королевы мая!
Он подхватил какую то девчушку, и они принялись исполнять сложные фигуры танца. Я сидела в кресле королевы, глядя на ее мужа, танцующего передо мной, слегка флиртующего с партнершей, и понимала – у меня на лице такая же улыбка маска, как у королевы, – все понимающая, все принимающая.
На следующий день после Майского праздника Анна – лицо белее мела – влетела в комнату.
– Посмотри! – прошипела она, бросив на кровать листок бумаги.
Дорогая Анна, сегодня я не могу с вами увидеться. Его преосвященство кардинал все знает, и мне приказано дать ему полное объяснение. Клянусь, я вас не подведу.
– Боже мой, – тихо сказала я. – Кардинал знает. Значит, король тоже узнает.
– И что с того? – проговорила сестра, бросаясь на меня, словно ядовитая змея. – Ну и пусть все знают. Мы обручились по всем правилам, правда ведь? Значит, все и должны узнать.
Я видела, листок бумаги дрожит у нее в руках.
– Что он хочет сказать – он тебя не подведет? – спросила я. – Если обручение было по всем правилам, то и подвести нельзя. О чем он таком говорит?
Анна в три шага добралась до стены, развернулась, шагнула обратно, точно лев в клетке – один из тех, в Тауэре.
– Не знаю, о чем он таком говорит. Он совсем дурачок.
– Ты сказала, он тебя любит.
– Это еще не доказывает, что он не дурак. – Тут ей что то пришло в голову. – Мне нужно к нему пойти. Он во мне нуждается. Он перед ними не устоит.
– Нельзя тебе идти, лучше обожди.
Она открыла сундук и вытащила накидку.
Тут раздался громоподобный стук в дверь, мы обе замерли. Анна мгновенно сдернула накидку, бросила ее в сундук и устроилась на крышке, будто с самого утра с места не вставала. Я отворила дверь, там стоял слуга кардинала Уолси.
– Госпожа Анна здесь?
Я чуть шире приоткрыла дверь, чтобы он мог ее увидеть. Анна глядела вдаль, на стоящую на якоре барку с ясно различимыми алыми вымпелами кардинала Уолси.
– Не соблаговолите ли пройти в приемную кардинала? – спросил гонец.
Анна повернула голову, но ничего не ответила.
– Немедленно, – добавил он. – Господин мой кардинал приказал, чтобы вы явились незамедлительно.
Она не возмутилась высокомерию этой команды. Ни для кого не секрет – кардинал управляет страной, а потому его слово весит никак не меньше слова самого короля. Анна подошла к зеркалу, бросила взгляд на свое отражение, ущипнула себя за щеки – вернуть на лицо краску, прикусила нижнюю губу, а потом и верхнюю.
– Мне тоже пойти? – спросила я.
– Да, будь рядом со мной, – быстрым шепотом пробормотала она. – Тогда он, может, вспомнит – король тебя слушает. А если там будет и король – ты уж постарайся его умилостивить.
– Я не могу ничего требовать, – напомнила я ей тоже шепотом.
Даже в такой момент сестра не удержалась – скорчила одну из своих гримасок:
– Это мне известно.
Мы последовали за слугой через парадную залу в комнату, где давал аудиенции Генрих. Там, против обыкновения, никого не было. Король уехал на охоту, большинство придворных вместе с ним. У дверей стояли люди кардинала в алых ливреях. Они отступили, пропуская нас, а потом снова заняли свои места, преграждая дорогу. Его преосвященство не хотел, чтобы нас прерывали.
– Госпожа Анна, – обратился он к сестре, когда та вошла в комнату. – Мне сегодня сообщили ужасную новость.
Анна стояла неподвижно, руки сложены на груди, лицо спокойное.
– Какая жалость, ваше преосвященство, – невозмутимо произнесла она.
– Я узнал, что мой паж, молодой Генрих Нортумберленд, осмелился злоупотребить вашей с ним дружбой и той свободой, которую я ему предоставил, позволяя себе целыми днями флиртовать и болтать о любви в покоях королевы.
Анна покачала головой, но кардинал не дал ей рта раскрыть.
– Я сегодня ему указал, что подобные легкомысленные занятия несовместимы с положением того, кто в будущем унаследует северные графства и чей брак небезразличен его отцу, королю и мне самому. Он не парень с фермы, чтобы заигрывать с молочницами в копне сена, до чего никому и дела нет. Брак для лорда в его положении – событие политическое, никак не меньше. – Кардинал на минуту умолк. – А политика в этом королевстве дело мое и короля.
– Он предложил мне руку и сердце, и я дала свое согласие, – ровным тоном ответила Анна. Я заметила, золотая буква «Б», которую сестра носила на жемчужном ожерелье, плотно обвивающем шею, подрагивает в такт ее быстрому дыханию. – Мы обручены, ваша милость, прошу прощения, если союз вам не по вкусу, но дело уже сделано. И тут уж ничего не изменишь.
Он бросил на нее мрачный взгляд из под широкой кардинальской шляпы:
– Лорд Генрих согласился подчиниться власти своего отца и его величества короля. Я сообщаю эти новости не из любезности, госпожа Болейн. Может быть, вы остережетесь наносить оскорбление тем, кто поставлен Богом выше вас.
Она побледнела:
– Он никогда не согласится. Он ни за что не подчинится отцу вместо того, чтобы…
– Вместо того, чтобы подчиняться вам? Интересно, так вот и обстояло дело? Но он повинуется отцу, госпожа Анна. Теперь дело в руках герцога и короля.
– Он обещался мне, мы обручились, – гневно заявила Анна.
– Это было обещание жениться в будущем, – объявил кардинал. – Обещание жениться, если представится возможность.
– Нет, это обещание жениться в настоящем, – непоколебимо стояла на своем Анна – Помолвка перед свидетелями, со вступлением в брачные отношения.
– Ага. – Пухлая рука предупреждающе поднялась. Тяжелое кардинальское кольцо, казалось, подмигнуло Анне – не забывай, кто духовный глава Англии. – Пожалуйста, даже не пытайся меня убедить, что дело сделано. Если я сказал – обещание жениться в будущем, значит, так оно и есть, госпожа Анна. Я никогда не ошибаюсь. И если дама вступает в отношения с кавалером на основании такого незначительного обещания, это не свидетельствует в пользу ее ума. Такая дама, отдавшаяся кавалеру, а потом брошенная, уже себя погубила, ей больше никогда не выйти замуж.
Анна бросила на меня быстрый взгляд. Наверно, кардинал понимает – смешно проповедовать добродетель девственности той, чья сестра, как известно всему королевству, постоянно нарушает супружескую верность. Но он и взглядом не выдал, что заметил мое присутствие.
– Никому не пойдет на пользу, госпожа Болейн, если чувства к лорду Генриху толкнут вас на ложь.
Я видела – сестра борется с охватившим ее паническим страхом.
– Ваше преосвященство, милорд, – начала она, голос чуть дрожит. – Из меня выйдет неплохая герцогиня Нортумберленд. Я буду заботиться о бедных, о том, чтобы на севере царило правосудие. Я охраню Англию от шотландцев. И всегда буду вашим верным другом, вашей должницей на веки вечные.
Он слегка улыбнулся, словно хотел показать – дружбой с Анной его не подкупишь, у него бывали предложения и получше.
– Не сомневаюсь, из вас вышла бы превосходная герцогиня, если не в Нортумберленде, то где нибудь еще. Такое решение должен принять ваш отец, ему выбирать, за кого вам выходить замуж. Да и мы с королем можем подсобить. Уладив все остальные дела, моя дорогая дочь во Христе, я позабочусь и о ваших желаниях. Я не позабуду, – теперь он уже не сдерживал улыбки, – я не позабуду, что вам хочется стать герцогиней.
Он протянул ей руку, Анна шагнула вперед, присела в грациозном реверансе, поцеловала кольцо, затем попятилась к двери. Пока за нами не закрылись двери, она не произнесла ни слова. Повернулась и пошла по каменным ступеням, ведущим в сад. Всю дорогу вниз по извилистым тропкам сестра молчала и заговорила только тогда, когда мы добрались до каменной скамьи в зарослях роз, подставляющих солнцу белые и алые лепестки.
– Что мне теперь делать? Думай! Думай!
Я только хотела сказать, что ничего не в силах придумать, как поняла – сестра говорит не со мной, она обращается к самой себе.
– Как же мне перехитрить Нортумберлендов? Сможет Мария уговорить короля? – Она покачала головой. – На Марию полагаться нельзя, она ничего толком не сделает.
Я сдержала негодующий ответ. Анна вышагивала взад вперед по траве, юбка завивается вокруг сапожек на высоких каблуках. Я села на скамью, не сводя с сестры глаз.
– Послать Георга, пусть подбодрит Генриха? – Она кружила по траве. – Отца? Дядю? В их интересах, чтобы я поднялась повыше. Пускай поговорят с королем, и на кардинала у них есть влияние. Пускай найдут приданое, достойное Нортумберлендов. Им же выгодно, чтобы я стала герцогиней. Они придут на помощь. А когда герцог Нортумберленд приедет в Лондон, ему сообщат, что помолвка состоялась и брак заключен.
Семейный совет собрался в доме Говардов в Лондоне. Мать и отец сидели за огромным столом, дядя Говард – между ними. Мы с Георгом, в немилости вместе с Анной, жались у стенки в дальнем конце комнаты. Анна – в самом центре, у стола, словно заключенный у тюремной решетки. Но она не опускала головы, как я. Нос задран, брови слегка подняты, глядит дяде прямо в глаза, ну прямо равная равному.
– Жаль, вместе с французскими модами ты выучилась французским привычкам, – прямо начал дядя. – Я тебя предупреждал – никаких сплетен вокруг твоего имени. Теперь я слышу – ты позволила Перси то, чего позволять не след.
– Я делила ложе со своим мужем, – безо всякого выражения в голосе произнесла Анна.
Дядюшка взглянул на нашу матушку.
– Если ты еще раз повторишь подобную чепуху, я тебя выпорю и сошлю в Гевер навечно, никогда не позволю вернуться ко двору, – тихо сказала мать. – Лучше мне увидеть тебя мертвой, чем обесчещенной. Говорить такое перед отцом и дядей – постыдилась бы. Ты – позор семьи.
Я сидела за спиной у Анны и не видела ее лица, но заметила – пальцы вцепились в опушку платья, так утопающий хватается за соломинку.
– Ты отправишься в Гевер, покуда все не позабудут об этой ужасной ошибке, – прозвучал приказ дяди.
– Прошу прощения, но это вы, а не я, совершаете ужасную ошибку. Мы с лордом Генрихом поженились. Он меня не оставит. Вы с отцом должны повлиять на его отца, на короля, на кардинала. Пусть признают наш брак. Если вы это сделаете, я стану герцогиней Нортумберленд, а значит, одна из Говардов войдет в знатнейшую семью Англии. Если я стану герцогиней, а у Марии родится сын, он будет племянником герцога Нортумберленда и королевским бастардом. Мы тогда сможем посадить его на трон.
Дядя уставился на Анну и тихо произнес:
– За куда меньшее король два года тому назад отправил на плаху герцога Бекингема. Смертный приговор был подписан моим отцом. Этот король заботится о наследниках. Никогда, никогда больше не произноси таких слов, а не то очутишься не в Гевере, а за стенами монастыря, монахиней на веки вечные. Анна, я не желаю, чтобы из за твоего недомыслия благосостояние семьи подвергалось риску.
Сдержанный тон, скрывавший страшный гнев, потряс сестру. Она пыталась собраться с мыслями, прошептала:
– Я больше ничего не скажу. Но это могло бы сработать.
– Ни за что, – резко ответил отец. – Нортумберлендам ты не нужна. К тому же Уолси не позволит нам взлететь так высоко. А король делает то, что ему Уолси скажет.
– Лорд Генрих мне обещал. – Страстные слова Анны пропали впустую.
Дядя только покачал головой и привстал, показывая – заседание окончено.
– Подождите, – отчаянно крикнула Анна. – Все еще может получиться. Клянусь вам. Если вы меня поддержите и лорд Генрих будет со мной, тогда и кардиналу, и королю, и герцогу придется с этим смириться.
– Они не смирятся. – У дяди явно нет ни малейших сомнений. – Ты просто дурочка. Никто не может справиться с Уолси. Ни один человек в стране. Мы не станем рисковать и наживать в нем врага. Стоит ему пожелать, и в постели короля будет не Мария, а какая нибудь девчонка из семьи Сеймуров. Все, чего мы добились с Марией, пропадет, если примемся помогать тебе. Это ее шанс, не твой. И ты можешь его погубить. Придется тебя убрать с дороги, на все лето по крайней мере, а то и на год.
Она застыла в ужасе:
– Но я его люблю.
В комнате повисло молчание.
– Да, – повторила она, – я его люблю.
– Это все совершенно несущественно, – ответил ей отец. – Твое замужество – семейное дело, и заниматься этим будем мы. Отправишься в Гевер, по крайней мере, на год. Нечего околачиваться при дворе, и считай, тебе еще повезло. А если посмеешь ему писать, или же отвечать, или пытаться с ним увидеться, тогда в дело пойдет монастырь, и притом затворнический орден.
– Ну, дела не так уж плохи. – Георг пытался сохранять веселый тон. Мы втроем направлялись к реке, чтобы сесть на лодку и вернуться во дворец. Один слуга в ливрее дома Говардов шагал впереди, расталкивая попрошаек и уличных продавцов, еще один шел за нами следом. Анна брела, ни на что не глядя, не обращая внимания на людские водовороты, запрудившие улицы.
Продавцы торговали товаром с тележек, хлебом, фруктами, живыми утками и курами, только что привезенными из деревни. Находчивые, с хорошо подвешенными языками, толстые лондонские домохозяйки торговались без устали, не то что сельские жители, неторопливые, сосредоточенные, пытающиеся получить побольше выгоды за проданный товар. Бродячие торговцы предлагали книжки с балладами и нотные листы, сапожники показывали готовые сапоги и ботинки, клянясь и божась – подойдут на любую ногу. Цветочницы и продавцы салата, бездельники пажи и трубочисты, факельщики, которым нечего было делать до наступления темноты, подметальщики улиц – тут были все. Слуги, решившие побездельничать чуток по дороге на рынок или с рынка, а перед каждой лавкой сидит на табурете дородная жена владельца, улыбается прохожим, приглашая их зайти и посмотреть, что сегодня продается по дешевке.
Георг без устали, словно острое и увертливое шило, тянет нас с Анной сквозь пестрядь базара. Он явно хочет доставить Анну домой раньше, чем буря в ее душе вырвется наружу.
– Нет, скажу вам, дела совсем не плохи, – все повторяет брат.
Мы наконец добрались до причала на реке, слуга махнул лодочнику.
– В Йоркский дворец, – резко бросил Георг. Наступил прилив, лодка быстро двигалась вверх по реке.
Анна невидящими глазами смотрела по сторонам, на берега, заваленные городским мусором.
Мы пристали к дворцовой пристани, слуга поклонился и отправился на лодке обратно в город. Георг потащил нас с Анной наверх в нашу комнату, и вот мы дома, за закрытой дверью.
Тут Анна обернулась и набросилась на брата, словно дикая кошка. Он поймал ее за запястья, оторвал руки от своего лица.
– Дела совсем не плохи! – заорала она. – Совсем не плохи! Я потеряла любимого, а заодно и репутацию! Я почти уничтожена, должна схоронить себя в деревне, пока все обо мне не позабудут. Совсем не плохи! Мой собственный отец не желает меня поддерживать, моя мать говорит – лучше бы ей увидеть меня мертвой. Ты совсем с ума сошел, идиот? Совсем с ума сошел? Или просто дурак, слепой, глухой недоумок?
Брат все еще держал ее за запястья. Она старалась вцепиться ногтями ему прямо в лицо. Я подобралась сзади и оттащила ее, а она все пыталась брыкаться. Мы стояли пошатываясь, словно трое подравшихся пьяниц, я ударилась об спинку кровати, когда она чуть не высвободилась из моих рук и снова набросилась на брата, но мне удалось вцепиться мертвой хваткой, да и Георг не выпускал ее рук, не давая расцарапать лицо. Казалось, мы сражаемся не с Анной, а с чем то похуже, каким то непонятным демоном, овладевшим ею, а вместе с ней и всеми нами, Болейнами. Это демон гордыни, что загнал нас в маленькую комнатку во дворце, довел сестру до такого страшного сумасшествия, подогревает эту жестокую, бессмысленную битву.
– Мир, ради Бога, мир, – кричал Георг, стараясь избежать ее ногтей.
– Мир! – орала в ответ сестра. – О каком мире ты говоришь?
– Ты проиграла, – без обиняков ответил брат. – Теперь незачем сражаться. Ты уже проиграла.
На мгновенье она замерла, но мы из осторожности не отпустили ее. Анна уставилась на брата невидящим, бессмысленным взглядом, потом запрокинула голову и расхохоталась диким, безумным смехом.
– Мир! – страстно произнесла она. – О Боже! Да, я умру в мире. Они меня пошлют в Гевер, и я там останусь до самой своей мирной кончины. И никогда его больше не увижу!
Она издала отчаянный вопль, прямо из глубины сердца, и, перестав сопротивляться, сползла на пол. Георг ослабил мертвую хватку, подхватил сестру. Анна обвила шею брата, спрятала лицо у него на груди. Она рыдала так ужасно, что я сначала не могла разобрать ни слова, а потом поняла – она снова и снова повторяет: «Боже, я его любила, я его любила, моя единственная любовь, о, моя единственная любовь». Тут и из моих глаз ручьем полились слезы.
Они времени даром не теряли. Одежда Анны была упакована, лошадь оседлана, Георгу было приказано сопровождать ее в Гевер в тот же самый день. Никто не сказал лорду Генриху Перси, что она уехала. Он передал для нее письмо, и моя мать, следившая за всем и вся, вскрыла послание, спокойно прочла его и бросила бумагу в камин.
– Что он пишет? – негромко спросила я.
– Клянется в вечной любви, – отвечала она таким тоном, будто считает подобное признание безвкусицей.
– Надо, наверно, ему сообщить, что ее нет.
– Скоро и сам узнает, – пожала плечами мать, – он сегодня утром виделся с отцом.
Другое письмо прибыло пополудни, имя Анны накорябано дрожащей рукой, чернила слегка смазаны, наверно, капнувшей слезой. Мать – выражение лица каменное – распечатала письмо, и его ожидала участь первого.
– Лорд Генрих? – задала я вопрос. Она только кивнула.
Я поднялась со своего места у камина и пересела к окну.
– Хочу выйти на воздух.
Матушка повернула голову и резко ответила:
– Останешься здесь.
Давняя привычка к повиновению и почтение к матери все еще меня не покинули.
– Как прикажете, матушка. Не разрешите ли пройтись по саду?
– Нет, – прозвучал короткий ответ. – Отец с дядей приказали, чтобы ты никуда не выходила, покуда Нортумберленд выясняет отношения с сыном.
– Не возьму в толк, чему может помешать моя прогулка?
– А вдруг ты отнесешь ему записку.
– Ни за что! – воскликнула я. – Богом клянусь, одно вы бы могли заметить, я всегда, всегда делаю то, что мне приказано. Вы выдали меня замуж в двенадцать лет, мадам. Спустя два года, только мне исполнилось четырнадцать, вы разрушили мой брак. Вы подложили меня в постель королю, а мне еще пятнадцати не было. Не сомневайтесь, я всегда делаю то, что мне прикажет семья. Если я не боролась за свою свободу, с чего мне бороться за свободу сестры?
Она кивнула:
– Это хорошо. В мире не существует свободы для женщин, борись ты за нее или не борись. Сама видишь, где очутилась Анна.
– Да, в Гевере. Но там она хотя бы свободна пройтись по саду.
– Ты что, завидуешь? – с удивлением спросила мать.
– Мне там было хорошо. Иногда кажется, там куда лучше, чем при дворе. Но сердце Анны разбито.
– Чтобы от нее была хоть какая польза семье, нужны разбитое сердце и сломленный дух, – холодно заметила мать. – Этим приходится заниматься еще в детстве. Я думала, там, при французском дворе, вас обеих научат повиновению, но они, похоже, оплошали. Ну, что же, наверстаем теперь.
В дверь робко постучали, через порог неловко переступил простолюдин в потрепанной одежде.
– Письмо для Анны Болейн. Не велено передавать никому, кроме нее, и молодой господин сказал – смотри, как она его читает.
Я в нерешительности поглядела на мать. Они кивнула, я сломала красную печать с гербом Нортумберлендов и развернула туго свернутую бумагу.

Жена моя,
Дабы не быть клятвопреступником, не нарушу наших клятв друг другу. Я вас не покину, если вы меня не покинете. Отец на меня разгневан ужасно, и кардинал тоже сердится, и потому мне страшно за нас обоих. Но если мы будем держаться друг друга, они нас неразлучат. Пришлите мне хоть слово, хоть одно словечко, что вы меня не покинете, и я вас ни за что не покину.
Генрих

– Он сказал, непременно дождаться ответа.
– Подожди снаружи, – приказал мать посланцу и захлопнула дверь у него перед носом. Потом повернулась ко мне: – Пиши ответ.
Она протянула мне лист бумаги, вложила в пальцы перо и продиктовала:

Лорд Генрих,
Мария пишет это письмо за меня, мне запрещено брать в руки перо, чтобы я вам не отвечала. Все бесполезно. Они не позволят нам пожениться, мне все равно не быть вашей. Не сражайтесъ за меня против своего отца и против кардинала, ибо я уже сдалась. Это было просто обещание жениться в будущем, которое ни вас, ни меня ничем не связывает. Освобождаю вас от ваших клятв и сама свободна от моих.

– Вы разобьете этим два сердца, – заметила я, присыпая невысохшие чернила песком.
– Может быть, – холодным тоном отозвалась мать. – Но юные сердца нетрудно склеить, а у сердца того, кто владеет половиной Англии, есть занятия получше, чем страдать от любви.

Зима 1523

Теперь, когда Анна исчезла, я оставалась единственной юной Болейн в мире, к тому же королева решила провести лето с принцессой Марией, и только я скакала рядом с королем во время путешествия. Лето было чудесным – мы вместе с королем мчались по полям, охотились, танцевали каждый вечер, а к возвращению двора в Гринвич в ноябре я шепнула Генриху, что уже второй месяц у меня нет женских дел, а значит, я ношу его ребенка.
По мановению ока все переменилось. У меня теперь были новые покои и горничная к услугам. Генрих купил мне меховую накидку, чтобы я не простудилась. Повитухи, знахарки, гадалки сменяли одна другую в моих покоях, у всех спрашивали одно и то же: «Мальчик?» Большинство отвечали утвердительно, получая в награду золотой, одна или две осмелились сказать «нет», вызвав недовольную гримасу короля. Мать ослабила шнуровку моего платья, мне больше не позволяли быть в постели короля по ночам, оставалось только лежать одной в своей комнате да молиться, чтобы родился сын.
Королева смотрела на мой растущий живот глазами полными горечи и боли. Я знала, что и у нее нет обычных женских дел, но даже вопроса не возникало – она уже не могла зачать. Она продолжала улыбаться во время рождественского пира, маскарада и танцев, сделала Генриху роскошный подарок, который ему ужасно понравился. После двенадцати дней маскарада наступила пора очищения, когда все должно быть ясно и честно, тогда она попросила его о разговоре без свидетелей. У королевы хватило мужества, Бог знает откуда взялось, признаться ему – у нее уже давно нет женских дел, она теперь бесплодна.
– Сама мне сказала, – возмущенно повторял Генрих тем же вечером – я сидела у него в опочивальне, завернувшись в меховую накидку, с большой кружкой подогретого вина в руках, босые ноги протянуты к ревущему огню камина. – Сама сказала, без малейшего стыда.
Я не отвечала. Что я могла сказать – женщине уже почти сорок, ничего тут нет постыдного, ну прекратились месячные, это же нормально. Кому лучше него знать, если бы Бог слышал ее молитвы, у них бы сейчас росло не меньше десятка детей, и половина – мальчики. Но король будто забыл обо всем. Ему теперь казалось – она не дала мужу того, что обязана дать, я сразу заметила, он не просто разочарован, он возмущен до глубины души.
– Бедняжка, – пробормотала я.
Он испепелил меня взглядом и поправил:
– Богачка. Жена одного из самых богатых людей в Европе, королева Англии, ни больше ни меньше, а что дала взамен – одного ребенка, да и тот – девочка.
Я кивнула, какой смысл спорить с Генрихом. Он наклонился ко мне, положил руку на мой огромный живот.
– Даже если там мой сын, ему все равно носить имя Кэри, и мне от этого никакого проку, ни мне, ни Англии.
– Но все будут знать – он твой. Все знают, что ты сделал этого ребенка.
– Мне же нужен законный сын, – с горячностью в голосе произнес король, будто я, или королева, или какая то еще женщина могли дать ему сына просто по собственному желанию. – Мне совершенно необходим сын, Мария. Англия должна получить моего наследника.

Весна 1524

Все долгие месяцы ссылки Анна писала мне раз в неделю письма, напоминавшие мои в ту пору, когда меня отослали в деревню. Я помнила, она мне так ни разу и не ответила. Теперь я при дворе, а она там, далеко, во тьме кромешной, беру верх над сестрой щедростью – я то отвечаю без промедления и, конечно, не премину рассказать о беременности и благосклонности ко мне короля.
Нашу бабушку Болейн тоже послали в Гевер приглядывать за Анной, и теперь обе они – молодая, элегантная леди французского двора и мудрая старуха, свидетельница того, как муж ее внезапно угодил из грязи в князи, ссорились с утра до ночи, как пара кошек на крыше конюшни, отчего обе пребывали постоянно в самом несчастном расположении духа. Анна писала:

Если не смогу вернуться ко двору, сойду с ума. Бабушка колет орехи голыми руками и везде разбрасывает скорлупу, которая хрустит под ногами, как ракушки улиток. Старуха настаивает на ежедневных совместных прогулках по саду, даже когда идет проливной дождь. Считает – дождевая вода полезна для кожи и оттого у англичанок такой бесподобный цвет лица. Смотрю на ее морщинистые, старые щеки и думаю – по мне, так лучше уж оставаться в комнатах.
Она пахнет просто ужасно и будто этого не замечает. Я приказала приготовить ей ванну, так служанка на другой день призналась – бабушка разрешила только посадить ее на табурет и помыть ноги. За столом она непрестанно мычит какую то мелодию, а какую – сама не знает. Считает, мы должны держать открытый дом, чтобы любой бродяга из Торнбриджа или фермер из Эденбриджа могли войти в залу и любоваться тем, как мы едим, будто у нас – королевский двор и нам больше нечего делать с деньгами, только раздавать нищим.
Пожалуйста, ну пожалуйста, скажи дяде и отцу, если мне позволят вернуться, я буду делать все, что велят, им не надо меня бояться. Я на все готова, только бы уехать отсюда.

Я написала ей в тот же день:

Тебе скоро разрешат вернуться. Я уверена, потому что лорд Генрих помолвлен против воли с леди Марией Тальбот. Говорят, жених во время помолвки разрыдался. Он уехал сражаться на шотландскую границу – командовать отрядом своих людей из Нортумберленда. Их семейству приходится охранять северную границу, пока королевская армия воюет во Франции. Испанцы по прежнему наши союзники, обе армии пытаются закончить этим летом то, что было начато прошлым.
В этом месяце наконец состоится свадьба Георга и Джейн Паркер. Я спрошу матушку, можно ли тебе приехать на свадьбу. Уверена, в этом она не откажет.
Я чувствую себя неплохо, только очень устаю. Дитя уже огромное и по ночам не дает мне спать – ворочается и брыкается в животе. Генрих ко мне ужасно ласков, и мы надеемся на мальчика.
Хотелось бы, чтобы ты была рядом. Он так мечтает о мальчишке, я просто боюсь – а вдруг девочка! Как бы сделать этого младенца мальчиком? Только не говори мне о спарже. Я все знаю про спаржу. И так уже заставляют ее есть три раза в день.
Королева не спускает с меня глаз. Теперь уже беременности не скроешь, ни для кого не секрет – это от короля. Уильяму не приходится сносить поздравлений с первым ребенком. Все знают и потому молчат, всем удобно, кроме меня. Иногда я себя чувствую полной идиоткой – живот далеко впереди, по лестнице без одышки не подняться, и муж, который мне улыбается, будто мы едва знакомы.
И еще королева…
Бога молю, чтобы не надо было ходить на службу в ее часовню два раза в день. Уж не знаю, о чем таком она теперь молится, теперь, когда надежд уже нет. Хотелось бы, чтобы ты была рядом. Мне не хватает твоего ядовитого язычка.
Мария

Георг и Джейн Паркер наконец, после множества проволочек, поженились в маленькой церквушке в Гринвиче. Анне разрешили вернуться из Гевера на один день, позволили сидеть на одной из дальних закрытых скамей, где ее никто не увидит, но до свадебного пира не допустили. Но важнее всего – свадьба намечалась на утро, а значит, Анна сможет вернуться из Гевера с вечера, и мы трое, Георг, Анна и я, проведем целую ночь с ужина до рассвета вместе.
Мы готовились к этой ночи, как повивальные бабки готовятся к долгим родам. Георг запасся вином, элем и легким пивом, я прокралась на кухню и выпросила у поваров хлеба, холодного мяса, сыра и фруктов, они с радостью навалили мне целый поднос еды, подумали – я такая голодная, потому что уже на седьмом месяце.
Анна была в коротком платье для верховой езды. Выглядела старше своих семнадцати лет, похудела, побледнела.
– Это все прогулки под дождем со старой ведьмой, – объяснила она угрюмо. Грусть придавала ей новый оттенок – никогда еще сестра не была так безмятежно спокойна. Словно выучила тяжелый урок – удача не падает тебе прямо в руки, словно спелые вишни. Сестра тосковала по тому, кого любила, – Генриху Перси.
– Он мне все время снится, – просто сказала она. – Как бы мне хотелось о нем не думать. Нет смысла оставаться такой несчастной. Я просто устала от этого. Звучит странно, правда. Устала быть несчастной.
Я глянула на брата. Он наблюдал за сестрой, лицо полно сочувствия.
– Когда его свадьба? – уныло спросила Анна.
– Через месяц, – ответил Георг.
Она кивнула:
– Тогда все кончится. Если она, конечно, не умрет.
– Если она умрет, он сможет, наверно, на тебе жениться, – с надеждой в голосе произнесла я.
Анна пожала плечами, сказала резко:
– Ты просто дурочка. Не могу я сидеть и ждать его, надеясь, что Мария Тальбот в один прекрасный день отправится на тот свет. Когда все это кончится, я еще кое на что сгожусь, правда ведь? Особенно если ты родишь мальчика. Тогда я буду теткой королевского бастарда.
Непроизвольно я положила руку на живот, будто стараясь охранить младенца – негоже ему слушать, что его тут хотят, только если он мальчишка.
– Он будет носить имя Кэри, – напомнила я ей.
– А если родится мальчик, сильный, здоровый и в придачу золотоволосый?
– Тогда назову его Генрихом. – Я улыбнулась, представляя себе золотоволосого мальчугана. – И король наверняка пожалует ему что нибудь стоящее.
– Мы все вознесемся вместе с ним, – вздохнул мечтательно Георг. – Тетя и дядя королевского сынка. Вдруг он получит какое нибудь герцогство или графство? Кто знает?
– А ты, Георг? – спросила Анна. – Рад радешенек в эту радостную ночь? Я думала, ты будешь кутить всю ночь напролет, а не сидеть тут с двумя дамами, одной – толстой как бочка, другой – с разбитым сердцем.
Георг налил еще вина и мрачно уставился в бокал.
– Две дамы, одна – толстая как бочка, другая – с разбитым сердцем, вполне подходят к моему настроению. Я бы не смог танцевать и распевать песни даже ради спасения собственной жизни. До чего же она отвратительна! Моя любимая! Будущая женушка! Скажите мне по правде, это ведь не только мне кажется? Она такая отвратительная, что всякому хочется держаться от нее подальше?
– Чепуха, вовсе она не отвратительная, – резко ответила я.
– Меня от нее с души воротит, всегда воротило. – Анна своих чувств не скрывает. – Что бы ни случилось, сплетни, слухи, отвратительный скандал, напраслина – она тут как тут, подслушивает, за всеми наблюдает, в каждом видит только самое худшее.
– Я знаю, – угрюмо отозвался брат. – Боже! До чего милая у меня будет жена!
– В первую брачную ночь можешь ожидать какого нибудь сюрприза, – хитро подмигнула Анна, подливая себе вина.
– Что такое?
Анна подняла брови.
– Для девственницы она слишком много всего знает. Большой запас сведений, куда более подходящий замужним дамам. Замужним дамам и шлюхам.
Георг остолбенел.
– Только не говорите мне, что она не девица. Не будь она девственницей, я бы точно смог от нее отделаться.
Анна покачала головой:
– Нет, я никогда не видала, чтобы какой мужчина переступил с ней границы приличий. Да и кому бы это понадобилось, ума не приложу. Но она смотрит во все глаза, слушает во все уши, не стесняется задавать разные вопросы и выслушивать всевозможные ответы. Я раз подслушала, как она разговаривала с девицами Сеймур о какой то любовнице короля. Не о тебе, конечно. – Это было сказано в мою сторону. – Они затеяли целую беседу о поцелуях с открытым ртом, и о том, что делать с языком, и где должен был быть король, снизу или сверху, и про ласки, и про руки, и как доставить ему такое удовольствие, чтобы вовек не забыл.
– Так она знает про эти французские штучки? – изумленно переспросил Георг.
– Уверяла, что знает, – расхохоталась в ответ Анна.
– Вот и славно. – Брат налил себе вина в бокал и помахал бутылкой – хочу ли я еще. – Может, и не так плохо быть ее мужем, может, я зря опасаюсь. Про ласки, про руки… ну и что ты знаешь про руки, глубокоуважаемая Аннамария? Сдается мне, ты услышала не меньше, чем моя будущая женушка.
– Ну нет, меня не спрашивай, – ответила сестра. – Я – девственница. Спроси кого хочешь, хоть матушку, хоть отца, хоть дядю. А лучше кардинала Уолси, он сам меня провозгласил девицей. Официально объявлена девственницей, да не кем нибудь, а самим архиепископом Йоркским. Кому быть более девственной, чем я?
– Тогда я тебе расскажу, когда узнаю, – куда более веселым тоном объявил Георг. – Я тебе напишу в Гевер, сможешь читать мои письма вслух бабушке Болейн.
Наутро свадьбы Георг являл собой весьма бледное зрелище, но только мы с Анной знали – тут дело не в беспутной ночи накануне. Он даже не улыбнулся, когда Джейн Паркер подошла к алтарю, но она так сияла, что хватило на обоих.
Сцепив руки на огромном животе, я думала о том времени, когда сама стояла у алтаря и обещала оставить всех и вся и прилепиться к Уильяму Кэри. Он взглянул на меня, слегка улыбнулся, будто тоже думал – тогда, только четыре года назад, нам, крепко взявшимся за руки во время церемонии, такое будущее и в голову бы не пришло.
Король Генрих сидел недалеко от алтаря, глядел на моего брата, венчающегося с молодой невестой, а я думала – семейство неплохо наживается на моем животе. На мою собственную свадьбу король опоздал, да и вообще – он туда явился скорее почтить Уильяма, своего друга, чем выказать уважение семейству Болейн. Но теперь он возглавлял процессию желающих счастья жениху и невесте, когда те после церемонии шли от алтаря по проходу церкви. Потом мы с королем, рука об руку, повели гостей к свадебным столам. Матушка улыбалась мне так, будто я ее единственная дочь, а Анна тихонько выскользнула в боковую дверь, села на лошадь и поскакала обратно в Гевер, сопровождаемая только несколькими слугами.
Я представила себе, как она скачет в Гевер одна и, подъехав к сторожке у ворот, видит в лунном свете хорошенький, словно игрушечный, замок. Мысленным взором видела я дорогу, петляющую между деревьев, ведущую прямо к подъемному мосту. Воображала ржавый скрип опускаемого моста, гулкие удары копыт по деревянному настилу, кони ступают осторожно, сырой дух идет ото рва с водой, дымок несет запах мяса, готовящегося на кухне на вертеле, аромат доносится до всякого, вступающего во внутренний двор. Представляла себе яркий свет луны, заливающий двор, ломаную линию фронтонов крыши на фоне темного неба, и в глубине души, вопреки всему, мечтала очутиться сейчас там, в Гевере, а не изображать шутовскую королеву маскарадного двора. От всей души желала я носить в своем чреве законного ребенка, сидеть у окна и глядеть на мою землю, даже если это всего лишь маленькое поместье, и знать – в один прекрасный день земля будет по праву принадлежать моему сыну.
Но вместо этого я была счастливицей Болейн, одаренной всеми благами, а главное, королевским благоволением. Кто знает, где пройдут границы земель моего сына, кто знает, как высоко суждено ему подняться?

Лето 1524

Когда пришел июнь, я перестала показываться на людях, готовясь к родам. У меня была затененная комната, увешенная гобеленами. Мне не полагалось ни видеть свет, ни дышать свежим воздухом, пока не пройдут шесть долгих недель после рождения ребенка. Получается, мне придется оставаться в четырех стенах два с половиной месяца. При мне будут матушка и две повивальные бабки, пара служанок и одна горничная. За дверью комнаты по очереди дежурят два знахаря, ожидая, когда их позовут.
– Пусть Анна тоже будет со мной, – попросила я матушку, оглядывая затемненную комнату.
Та нахмурилась:
– Отец приказал ей оставаться в Гевере.
– Ну пожалуйста, это так долго, мне с ней будет веселей.
– Хорошо, пускай тебя навестит, – решила мать. – Но мы не можем ей позволить присутствовать при рождении королевского сына.
– Или дочери.
Она осенила мой живот крестным знамением и шепнула:
– Проси Господа послать тебе мальчика.
Я больше ничего не сказала, довольная, что удалось выпросить визит сестры. Она приехала на один день и осталась на два. Анна настолько скучала в Гевере, так злилась на бабушку, так хотела оттуда уехать, что даже затемненная комната и сестра, убивающая время за шитьем маленьких распашонок для королевского бастарда, оказались немалым развлечением.
– Была на ферме при усадьбе? – спросила я сестру.
– Нет, только мимо проезжала.
– Мне просто интересно, какой у них урожай клубники.
Она пожала плечами.
– А ферма Петерсов? Не пошла туда на стрижку овец?
– Нет.
– А сколько мы собрали урожая в этом году?
– Не знаю.
– Анна, чем же ты тогда там занимаешься?
– Читаю. Музицирую. Сочиняю песни. Езжу верхом каждый день. Работаю в саду. Чем еще можно заниматься в деревне?
– Я посещала разные фермы.
Сестра только вскинула брови:
– Они все одинаковые. Трава растет – вот и все.
– А что ты читаешь?
– Богословие, – бросила она. – Слышала о Мартине Лютере?
– Конечно слышала. – Я просто остолбенела. – Слышала достаточно, чтобы знать – он еретик и книги его запрещены.
Анна улыбнулась, будто знала какой то особый секрет:
– Кто сказал, что он еретик? Все зависит от точки зрения. Я прочла все его книги и многих других, кто думает, как он.
– Ты уж лучше об этом молчи. Мать с отцом узнают – ты читаешь запрещенные книги, тебя снова ушлют во Францию или еще куда подальше, с глаз долой.
– На меня никто не обращает внимания, – отмахнулась сестра. – Твоя слава меня совершенно затмила. Существует только один способ привлечь к себе внимание семьи – забраться в постель к королю. Чтобы семья тебя любила, надо стать шлюхой.
Я сложила руки на необъятном животе и улыбнулась, ее ядовитые слова меня совершенно не трогали.
– Вовсе не обязательно меня щипать из за того, что моя звезда меня туда привела. Тебе никто не приказывал заводить шашни с Генрихом Перси и навлекать на себя позор.
На мгновенье с прекрасного лица упала маска, и я увидела тоскующие глаза.
– Ты о нем что нибудь слышала?
Я покачала головой:
– Даже если бы он и написал, мне этого письма не увидать. Думаю, все еще сражается с шотландцами.
Она крепко сжала губы, пытаясь сдержать стон.
– Боже, а вдруг его ранят или убьют?
Я почувствовала, как младенец шевельнулся, положила теплые ладони на растянувшуюся кожу живота.
– Анна, что тебе до него?
Ресницы опустились и скрыли горящие глаза. Сестра ответила:
– Конечно, мне до него и дела нет.
– Он теперь женатый человек. А ты, если хочешь вернуться ко двору, должна о нем крепко накрепко позабыть.
Анна указала на мой живот и откровенно сказала:
– В этом то и беда. Вся семья только и занята возможностью рождения королевского сынка. Я написала отцу десяток писем, а в ответ получила только одну записку от его секретаря. Он про меня совершенно забыл. Ему до меня и дела нет. Все, что его волнует, – ты да твой толстый живот.
– Скоро мы все узнаем. – Я старалась казаться спокойной, но на самом деле меня пронзал страх. Если родится девочка, сильная и здоровенькая, Генрих должен быть счастлив – он докажет всему миру, что может произвести потомство. Но ведь король – не обычный человек. Он хочет показать всему миру произведенного им здоровенького мальчишку. Он хочет показать всему миру своего сынка.
Родилась девочка. Столько месяцев надежд и ожиданий, особые службы в церкви – в Гевере и в Рочфорде, ничего не помогло – родилась девочка.
Моя маленькая девочка! Чудесный сверточек с ручками такими маленькими, что казались лапками крошечного лягушонка, с глубокой синевой глаз, напоминающей ночное небо Гевера. На макушке волосики такие черные, чернее не придумаешь, совсем не золотисто рыжие кудри Генриха. Ротик – просто розовый бутон, так и хочется поцеловать. Она зевала – ну прямо король, утомленный постоянными восхвалениями. Она плакала – и по розовым щечкам текли настоящие слезки, словно у государыни, которую лишили законных прав. Когда я ее кормила, крепко прижимая к себе, в восторге от того, с какой силой она сосет грудь, крошка надувалась, как маленький ягненок, и засыпала, словно пьяница, отвалившийся от кружки медового вина.
Я не спускала ее с рук. Ко мне приставили кормилицу, но я схитрила и сказала, ужасно болит грудь, просто необходимо кормить самой, и малышку у меня не забрали. Я в нее просто влюбилась. Я настолько ее полюбила, что никак не могла себе представить – чем она могла быть лучше, родись она мальчиком.
Даже Генрих растаял при виде нее, когда пришел с визитом в затененную тишину родильного покоя. Он вынул девочку из колыбельки и с восхищением оглядел совершенную красоту личика, маленькие ручки и ножки малышки, высовывающиеся из под вышитого платьица.
– Назовем ее Елизаветой, – сказал он, легонько покачивая дочку на руках.
– А можно мне выбрать другое имя? – осмелилась спросить я.
– Не нравится Елизавета?
– Мне хотелось назвать ее иначе.
Он пожал плечами. Имя девочки, в сущности, разницы нет.
– Как хочешь. Называй, как тебе угодно. Но до чего же хорошенькая.
Он подарил мне кошелек, набитый золотом, и ожерелье с бриллиантами. Еще он принес несколько книг, свои собственные богословские сочинения, и еще пару страшно толстых томов, рекомендованных кардиналом Уолси. Я поблагодарила короля и отложила книги в сторону, подумала – надо послать их Анне, пусть посмотрит и пришлет мне краткое изложение, тогда я смогу при случае сделать вид, что все прочла.
Визит короля начался довольно формально, мы оба в креслах у камина, но скоро он уложил меня в постель, сам лег рядом и принялся меня нежно и ласково целовать. Скоро он уже захотел заняться любовью, пришлось ему напоминать – я еще не была в церкви, а значит, не прошла очищения после родов. Я робко дотронулась до его жилетки, он со вздохом взял мою руку, прижал к своей отвердевшей плоти. Если бы только кто объяснил, чего он от меня хочет. Но он сам принялся направлять мою руку, шептать на ухо, что делать, и скоро его движения и мои неумелые ласки привели к желаемому – он издал вздох облегчения и замер.

Осень 1525

Семейный совет созвали, как только я вернулась ко двору. Заметила, скривившись, на этот раз мне предложили большое резное кресло с бархатной подушкой на сиденье. В этом году я, возможно, ношу под сердцем королевского сына.
Было решено – Анна вернется ко двору весной.
– Она получила хороший урок, – рассудительно заметил отец. – Раз звезда Марии поднялась так высоко, надо вернуть Анну ко двору и выдать замуж.
Дядя кивнул, и они перешли к более важной теме – что творится в голове у короля с тех пор, как он одним указом пожаловал отцу дворянство и сделал сына Бесси Блаунт герцогом. Подумать только, Генрих Фицрой, шестилетний мальчик, – герцог Ричмонд, граф Ноттингем и лорд адмирал Англии.
– Это бессмысленно, – решительно заявил дядя, – но указывает на ход мысли короля. Он собирается сделать Фицроя наследником. – Дядя замолчал и оглядел нас четверых, сидящих за столом, – отца и мать, Георга и меня. – Ясно, что он доведен до отчаяния. Пора подумать о новом браке. Это по прежнему самый спокойный и быстрый способ обзавестись наследником.
– Но если Уолси устроит новый брак, нас он ни за что не выберет, – заметил отец. – С чего бы? Другом он нам никогда не был. Будет искать французскую или португальскую принцессу.
– А если у нее будет сын? – Дядя кивком указал на меня. – Если королева не будет стоять на дороге? Девочка хорошего рода, не хуже, чем мать Генриха. Второй раз от него беременна–и все шансы за то, что на этот раз мальчик. Женится на ней – сразу получит наследника. Идеальное решение.
Повисло молчание. Я огляделась – они все кивали.
– Королева никогда не согласится, – сказала я просто. Почему то именно я всегда напоминала об этом факте.
– Когда королю не будет нужен ее племянник, не нужна будет и она. – Дядя не знает жалости. – Мирный договор, доставивший Уолси столько хлопот, открывает нам все двери. Мир с Францией положит конец союзу с Испанией – и королеве. Хочет она этого или нет, Екатерина просто опостылевшая жена.
Воцарилось молчание. То, о чем мы сейчас говорим, полная и окончательная измена, но дядя ничего не боится. Взглянул прямо мне в лицо – будто пальцем в лоб уперся, навязывая свою волю.
– Конец союза с Испанией предвещает конец королевы. Добровольно или нет, ей придется уйти с дороги. И ты займешь ее место, хочешь ты этого или нет.
Призвав на помощь все свое мужество, я встала и обошла кресло, чтобы опереться на массивную резную спинку. Голос мой звучал ровно и твердо:
– Нет, дядя. Простите, не могу так поступить. – Я встретила его взгляд – острые, орлиные, ничего не пропускающие черные глаза. – Я люблю королеву. Она великая женщина, не могу я предать. Не могу занять ее место. Не могу оттолкнуть ее и стать королевой Англии. Это против законного порядка вещей. Никогда не осмелюсь. Просто не могу.
В его улыбке было что то волчье.
– Мы создадим новый порядок. Новый мир. Ты понимаешь, о чем идет речь? Наступит конец власти Папы, изменится карта Франции и Испании, изменится все. Мы стоим на пороге перемен.
– А если я откажусь? – еле слышно спросила я.
Дядя одарил меня самой циничной из своих улыбок, глаза холодные как лед.
– Не выйдет, – просто ответил он. – Мир не настолько изменился. Командуют все еще мужчины.

Весна 1526

В конце концов Анне позволили вернуться ко двору. Она приняла на себя мои обязанности при королеве, потому что я чувствовала себя все хуже и хуже. На этот раз беременность проходила тяжело, и повивальные бабки клялись – все потому, что я ношу большого, крепкого мальчишку и он высасывает из меня все соки. Конечно, я ощущала его вес, прогуливаясь по Гринвичу и мечтая поскорее оказаться в постели.
Когда я ложилась, ребенок давил мне на спину так, что среди ночи у меня сводило ноги. Вот и сейчас Анна, едва проснувшись от моего крика, проползла под одеялом и устроилась в ногах кровати помассировать мне пальцы.
– Ради Бога, давай уже спать, – ворчала она. – Что ты все время вертишься и мечешься?
– Не могу улечься. Если бы ты немножко больше думала обо мне и немножко меньше о себе, принесла бы еще одну подушку под спину и чего нибудь попить, а не лежала бы как колода.
Сестра хмыкнула и повернулась, чтобы получше меня разглядеть. Комнату освещали только тлеющие в камине угли.
– Тебе действительно плохо или ты дурака валяешь?
– Мне очень плохо. Правда, Анна, у меня каждая косточка болит.
Она вздохнула, выбралась из кровати и зажгла свечу от камина. Наклонившись, пристально вгляделась мне в лицо.
– Бледная как привидение. – В голосе явственно прозвучала радость. – Тебя можно за мою мать принять.
– Мне больно, – повторила я.
– Хочешь подогретого эля?
– Да, спасибо.
– И еще подушку?
– Да, спасибо.
– И, как всегда, на горшок?
– Да, спасибо. Ах, Анна, если когда нибудь будешь носить ребенка, поймешь, каково мне. Клянусь, это не пустяк.
– Сама вижу, что не пустяк. С первого взгляда ясно – чувствуешь себя лет на девяносто. Ума не приложу, как мы удержим короля, если так будет продолжаться.
– Ерунда. Он все равно замечает только мой живот.
Анна сунула кочергу в огонь и поставила на край камина кувшин с элем и пару кружек.
– Спит он с тобой? – спросила она с интересом. – Когда ты приходишь вечером к нему спальню?
– В этом месяце – ни разу. Повитуха сказала – нельзя.
– Разумный совет любовнице короля. Интересно, кто ей за это заплатил? А ты, дурочка, и уши развесила, – раздраженно проворчала Анна, взяла, согнувшись над камином, раскаленную кочергу и сунула в кувшин с элем. Питье зашипело и забурлило. – И что ты говоришь королю?
– Что ребенок важнее всего.
Анна покачала головой, разлила эль по кружкам.
– Мы сами – важнее всего, – напомнила она. – Ни одна женщина не удержит мужчину, просто рожая ему детей. Необходимо и то и другое, Мария. Все равно надо доставлять ему удовольствие, даже если ждешь ребенка.
– Не могу же я делать все сразу, – жалобно простонала я. Сестра передала мне кружку, я сделала маленький глоток. – Хочу отдохнуть, и пусть мой сын спокойно растет и набирается сил. Я же при дворе с четырех лет, не при одном, так при другом. Я устала от танцев, праздников, турниров, маскарадов. Устала изумляться, что человек, на вид вылитый король в маске, – действительно король в маске. Вот бы уехать в Гевер прямо завтра!
Анна забралась в постель с кружкой в руке и улеглась возле меня.
– Не можешь ты уехать, – отрезала она. – У тебя все козыри на руках. Если королева уйдет с дороги, кто знает, как высоко ты взлетишь. Надо продолжать.
Я посмотрела на сестру поверх кружки, помолчала немного.
– Послушай, – произнесла я тихонько. – Не лежит у меня к этому душа.
Она посмотрела мне прямо в глаза и честно ответила:
– Может, и так. Но у тебя нет выбора.
Зима выдалась холодной, и от этого было еще тяжелей. Я сидела дома, заняться нечем, каждый день начинало болеть что нибудь новое – и я стала бояться родов. Одно дело – носить первого ребенка в блаженном неведении, но теперь то я знала – впереди месяц одиночества и темноты, а потом – беспредельные мучения, повитухи, угрожающие вытащить младенца прямо из живота, пока я, вцепившись в простыню, кричу от ужаса и боли.
– Улыбайся! – набросилась на меня Анна.
Король вошел в комнату, окружавшие меня дамы заволновались, схватились кто за лютню, кто за бубен. Я попыталась улыбнуться, но когда все время болит спина и смерть как хочется писать, какие уж тут улыбки. Я прямо свалилась на низкую скамеечку.
– Улыбайся же, – выдохнула Анна. – И сядь прямо, ленивая шлюха.
Генрих взглянул на нас:
– Вы, леди Кэри, выглядите утомленной.
– Она несет тяжкое бремя. – Анна сияла улыбкой. – Кому же это знать, как не вашему величеству?
– Может быть. – Он, казалось, слегка удивился. – А не слишком ли вы прямы, мадам?
Анна и глазом не моргнула.
– Каждой лестно устремиться прямо к вам, ваше величество. Если нет, конечно, резона бежать от вас подальше.
– И вы тоже побежите, мисс Анна? – Его увлек ее тон.
– Не волнуйтесь, не слишком быстро, – моментально ответила Анна.
Он расхохотался, а все дамы, и особенно Джейн Паркер, пытались понять, чем это я смогла развеселить короля. Он похлопал меня по коленке:
– Я рад, что твоя сестра вернулась ко двору. С ней веселее.
– Гораздо веселее, – ответила, не голос, а просто сахар.
Я не сказала сестре ни слова, пока мы не остались вечером одни. Анна помогла мне переодеться, расшнуровала тугие тесемки корсажа, и я вздохнула с облегчением. Почесала освободившийся живот, от ногтей остались красные полосы, выпрямила спину, надеясь хоть немного уменьшить постоянную боль.
– Ну и что ты, по твоему, делаешь? – спросила я раздраженно. – Убегаешь от короля?
– Глаза раскрой, – отрезала Анна. Помогла мне освободиться от юбки и влезть в ночную сорочку. Новая горничная налила воды в кувшин, и под придирчивым взглядом Анны я, как могла, вымылась чуть теплой водой.
– Ноги не забудь, – велела Анна.
– Мне их даже не увидеть, не то что помыть.
Анна жестом приказала поставить лохань на пол, чтобы я могла сесть, пока горничная моет мне ноги.
– Я просто делаю, что велят. – В голосе сестры слышался холодок. – Ты сама скоро поймешь.
Закрыв глаза, я наслаждалась чудным ощущением – мыльная пена смывает грязь с ног. Но в словах сестры звучали предостерегающие нотки.
– Кто велит?
– Дядя. Отец.
– Что велят?
– Нужно, чтобы король думал о тебе, не забывал про тебя. Чтобы ты была у него на глазах.
– Ну да, конечно.
– Если этого мало, буду флиртовать с ним сама.
Я выпрямилась и начала вслушиваться:
– Дядя велел тебе флиртовать с королем?
Анна кивнула.
– Когда он тебе это сказал? Где?
– Он приезжал в Гевер.
– Поехал в Гевер среди зимы, только чтобы приказать тебе флиртовать с королем?
Она кивнула без тени улыбки.
– Бога ради, разве он не знал, что ты и так будешь флиртовать? Это для тебя не труднее, чем дышать.
Анна невольно рассмеялась:
– Ясное дело, нет. Он приезжал объяснить, что наша главная цель, твоя и моя, увериться – если король захочет найти себе развлечение, пока ты не оправишься от родов, то не под юбкой у девчонки из семейства Сеймур.
– И как, интересно знать, я смогу его остановить? Половину времени мне придется провести в одиночестве.
– Правильно. Придется мне.
Сразу же вернулись детские опасения.
– А если ты понравишься ему больше?
– Ну и что? Я тоже Болейн, – ядовито улыбнулась сестрица.
– Это дядя Говард так сказал? А обо мне он подумал – подстрекать сестру флиртовать с отцом моего ребенка, пока я рожаю.
– Именно так. О тебе он совершенно не думает, – кивнула Анна.
– Не хочу, чтобы ты возвращалась ко двору в качестве моей соперницы.
– Я и так твоя соперница, с самого рождения, – сказала Анна просто. – А ты моя. Мы же сестры.
Она все исполнила блестяще, никто ничего не заподозрил. Играла с королем в карты, да так хорошо, что теряла не больше одного двух очков. Она пела песни его сочинения, предпочитая их песням всех остальных. Поощряла сэра Томаса Уайетта и еще десяток мужчин тесниться вокруг нее, пусть король привыкнет считать Анну самой соблазнительной женщиной при дворе. Куда бы она ни шла, вокруг нее не смолкали смех, болтовня и музыка – а ведь двор всегда жаждал развлечений. Долгими зимними вечерами главная обязанность придворных – не давать королю скучать, и в этом с Анной не мог сравниться никто. Только Анна могла весь день напролет оставаться обворожительной, привлекательной, очаровательной – и совершенно естественной.
Генрих садился рядом со мной и Анной, называл себя чертополохом меж двух прекрасных роз, сорняком меж спелых пшеничных колосьев. Обняв меня за талию, любовался ее танцем и заглядывал в ноты у меня на коленях, когда она пела. Он ставил на меня, если я играла против нее. Внимательно наблюдал, как она перекладывает лучшие куски мяса из своей тарелки в мою. Анна вела себя как нежнейшая сестра, невозможно быть заботливее и внимательнее.
– Ты низкая тварь, – заявила я однажды вечером. Анна, сидя перед зеркалом, расчесала волосы и теперь заплетала толстую косу.
– Знаю. – Она продолжала самодовольно рассматривать свое отражение, но тут раздался стук, и Георг сунул голову в дверь:
– Можно?
– Входи, – отозвалась Анна, – только дверь закрой, в коридоре сквозняк.
Брат послушно закрыл дверь и наклонил кувшин вина в нашу сторону.
– Кто нибудь выпьет со мной? Миледи Плодоношение или Миледи Весна?
– Я думала, вы с сэром Томасом отправились по бабам, – заметила Анна. – Он говорил, что собирается кутнуть сегодня.
– Король задержал меня. Хотел поговорить о тебе.
– Обо мне? – Анна вдруг насторожилась.
– Хотел знать, как ты отнесешься к приглашению.
Сама не сознавая, что делаю, я вцепилась ногтями в алый шелк простыни.
– Что за приглашение?
– В постель.
– И что ты ответил? – торопила Анна.
– Как приказано. Ты – девственница и гордость семьи. О постели до свадьбы и речи быть не может. Ни с кем на свете.
– А он?
– Ох.
– И это все? – Я требовала ответа. – Просто сказал: «Ох»?
– Да. И отправился вниз по реке к шлюхам, вслед за лодкой сэра Томаса. Ты обратила его в бегство, Анна.
Она приподняла край ночной сорочки и улеглась в постель. Георг взглядом знатока окинул ее обнаженные ноги:
– Очень мило смотришься.
– Не сомневаюсь, – ответила она самодовольно.
Я отправилась в родильный покой в середине января, и мне не полагалось знать, что происходит снаружи, пока я заперта в темноте и тишине. Говорили – был турнир и Генрих носил под плащом залог, который дала ему не я. Девиз на щите «Провозглашаю – не смею» озадачил добрую половину придворных, полагавших, это дань восхищения мне. Странно только – мне не увидеть ни турнира, ни девиза, запертой в полумраке родильного покоя, где нет ни придворных, ни музыкантов, и только толпа старух, потягивающих эль, ждет своего – а на самом деле моего – часа.
Некоторые полагали – моя звезда высоко взошла и девиз означает, что недалеко и до признания сына и наследника. Лишь очень немногие догадались перевести взгляд с короля, сражающегося под двусмысленным обещанием, начертанным на щите, на мою сестрицу – сидит себе подле королевы, глаз не сводит со всадников, на губах легчайшая улыбка, в повороте головы едва заметный вызов.
Она зашла ко мне вечером и сразу же начала жаловаться на духоту и темноту в комнате.
– Сама знаю, – коротко ответила я. – Говорят, так надо.
– Почему ты это терпишь?
– Подумай хорошенько, – посоветовала я. – Предположим, я добьюсь, чтобы подняли занавески и открыли окна, а потом потеряю ребенка или он родится мертвым, представляешь, что скажет наша матушка. Даже гнев короля по сравнению с этим ничто.
Анна кивнула:
– Не можешь позволить себе сделать неверный шаг.
– Быть возлюбленной короля – не только удовольствие.
– Он хочет меня. Он почти готов признаться.
– Придется отступить, если у меня будет мальчик, – предупредила я.
– Знаю. Но если будет девочка, мне могут приказать двигаться дальше.
Устав спорить, я откинулась на подушки:
– Двигайся куда хочешь, мне все равно.
Она глянула на мой округлившийся живот с любопытством и отвращением:
– Какая же ты огромная. Барку в твою честь называть, а не боевой корабль.
Я вгляделась в сияющее оживленное лицо, темные волосы убраны под изящный чепчик, цвет лица изумительный.
– Когда на завтрак подадут змей, тебе придется есть тезку, – констатировала я. – Уходи, Анна, у меня нет сил ссориться.
Она встала и пошла к двери.
– Если он захочет меня вместо тебя, придется помогать мне, как я помогала тебе, – предупредила Анна.
Я закрыла глаза.
– Захочет тебя – возьму новорожденного, если будет на то Божья воля, и уеду в Гевер, а ты забирай себе короля, двор и в придачу всю зависть, злобу и сплетни, я только спасибо скажу. Но учти, король не тот человек, который может принести женщине много счастья.
– Не желаю просто быть его женщиной, – высокомерно парировала Анна. – Уж не думаешь ли ты, что я стану шлюхой вроде тебя?
– Никогда он на тебе не женится. А если и так, подумай хорошенько. Погляди на королеву, прежде чем метить на ее место. Вглядись – на ее лице следы страдания, спроси себя – много ли радости принесет тебе брак с ее мужем.
Анна помедлила, прежде чем открыть дверь.
– За короля выходят не для радости.
В феврале у меня побывал еще один посетитель. Мой муж Уильям Кэри пришел рано утром, я завтракала хлебом с ветчиной и элем.
– Не хочу прерывать ваш завтрак. – Он остановился в дверях.
Я подозвала горничную:
– Убери.
Я чувствовала себя неловко – такая толстая и тяжелая на фоне его ухоженной красоты.
– Я пришел передать вам наилучшие пожелания от короля. Он просил сообщить, что милостиво дал мне очередную должность. Я опять ваш должник, мадам.
– Рада за вас.
– По его великодушию я понял, что должен дать ребенку свое имя.
Я неловко подвинулась в постели.
– Он никогда не говорил мне, чего хочет. Но я думала…
– Еще один Кэри. Чудная семейка получается!
– Да.
Он поцеловал мне руку, как будто вдруг раскаялся, что дразнил меня.
– Такая бледная и измученная. Нелегко на этот раз?
От неожиданной доброты на глаза навернулись слезы.
– На этот раз нелегко.
– Не боитесь?
Я положила руку на огромный живот:
– Немного.
– К вашим услугам лучшие повивальные бабки в королевстве, – напомнил он.
Я кивнула. Не было смысла говорить – обо мне и раньше заботились самые лучшие повитухи, и они провели три ночи подряд, стоя вокруг моей кровати и обсуждая самые страшные истории о смерти младенцев, какие только можно себе представить.
Он повернулся к двери:
– Я передам его величеству, что вы выглядите цветущей и жизнерадостной.
Тень улыбки скользнула по моему лицу.
– Хорошо. И пожалуйста, уверьте его в моем совершенном почтении.
– Он очень интересуется вашей сестрой, – заметил Уильям.
– Она очень интересная женщина.
– Не боитесь, что займет ваше место?
Я обвела рукой темную комнату, тяжелый полог, жаркий огонь и свою собственную бесформенную тушу на кровати.
– Бога ради, муженек, сегодня утром я готова любой уступить свое место.
Он расхохотался, взмахнул шляпой в поклоне и вышел. Я продолжала молча лежать, глядя, как полог кровати тихонько колеблется в неподвижном воздухе. Начинался февраль, роды ожидались не раньше середины месяца, казалось, до этого еще целая жизнь.
Слава Богу, он родился раньше. И слава Богу, мальчик. Мой маленький сыночек родился в четвертый день февраля. Признанный, здоровенький сын короля – Болейны получили все, что хотели, и могли начинать игру.

Лето 1526

Но их игра не удалась.
– Бога ради, что с тобой происходит? – Мать требовала ответа. – С родов прошло три месяца, а ты все еще бледна как смерть. Ты нездорова?
– У меня не прекращается кровотечение. – Я ждала сочувствия, но на ее лице читалось только раздражение. – Наверно, истеку кровью и умру.
– Что говорят повитухи?
– Все прекратится в свое время.
Мать только фыркнула.
– Ты растолстела, Мария, – проворчала она, – и стала такая скучная.
Мои глаза наполнились слезами.
– Сама знаю, – покорно ответила я. – Я скучаю…
– Ты подарила королю сына. – Мать старалась подбодрить меня, но в голосе ясно проскальзывало нетерпение. – Любая женщина в мире все на свете отдала бы за это. Давно бы вылезла из кровати, чтоб быть рядом с ним, смеяться его шуткам, петь его песни, скакать с ним бок о бок.
– Где мой сын? – прервала я ее рассуждения.
На мгновение она смутилась:
– Ты прекрасно знаешь где. В Виндзоре.
– Вы знаете, когда я видела его в последний раз?
– Нет.
– Два месяца назад. Вернулась из церкви после очистительной молитвы, а его уже нет.
Она была озадачена.
– Но его и должны были забрать. О нем хорошо заботятся.
– Другая женщина.
Моя мать искренне недоумевала:
– Какая разница? За ним хорошо ухаживают, его назвали Генрихом в честь короля. – В ее голосе звучало неприкрытое ликование. – Перед ним открыты все пути!
– Но мне его не хватает.
– Что?
Как будто я заговорила на другом языке, каком нибудь совершенно непостижимом – по русски или по арабски.
– Я скучаю по нему, я скучаю по Екатерине.
– Поэтому ты такая грустная?
– Я не грустная, я несчастная. Несчастная настолько, что не хочу ничего делать, только лежать лицом в подушку и плакать.
– Из за того, что скучаешь по детям? – переспросила мать, словно подобная мысль была ей совершенно чужда.
– Разве вы никогда не скучали по мне? – Я почти кричала. – Ну не по мне, по Анне? Нас отправили во Францию, когда мы были совсем маленькими. Вам нас хоть немного недоставало? Кто то другой учил нас читать и писать, помогал встать, когда мы падали, учил верховой езде. Неужели вам никогда не хотелось видеть своих детей?
– Нет, – ответила она просто. – Я не смогла бы найти лучшего места для вас, чем французский двор. Только плохая мать стала бы держать вас дома.
Я отвернулась. Слезы текли по щекам.
– Повеселеешь, если снова увидишь сына?
– Да, матушка, я буду так счастлива, если увижу его. И Екатерину.
– Хорошо, я скажу дяде, – пообещала она нехотя. – Но ты должна развеселиться по настоящему – улыбаться, смеяться, танцевать, радоваться жизни, так чтоб на тебя было приятно смотреть. Тебе нужно постараться вернуть короля.
– Ну, он недалеко ушел, – не удержалась я от колкости. Она не смутилась ни на минуту.
– Слава Богу, Анна поймала его. Она дразнит его, как комнатную собачку, и крепко держит на поводке.
– Тогда чем она вам не подходит? Зачем возиться со мной?
Быстрота ответа свидетельствовала – этот вопрос уже обсуждался на семейном совете.
– Потому что ты родила ему сына. Бастард Бесси Блаунт уже герцог Ричмондский, и наш малыш Генрих имеет такие же права. Ничего не стоит аннулировать твой брак с Кэри, а потом брак короля с королевой. Будем надеяться, он женится на тебе. Анна – просто приманка, пока ты рожала. Мы возлагаем наши надежды на тебя.
Она остановилась, ожидая бурного выражения радости. Я промолчала, и матушка продолжила чуть более резко:
– Вылезай из кровати, пусть тебя горничная причешет и зашнурует потуже.
– Я могу выйти к обеду, я не больна. Говорят, кровотечение не имеет значения, может, оно и так. Могу сесть рядом с королем, смеяться и уговаривать его спеть. Но, матушка, не будет веселья в моем сердце. Постарайтесь меня понять. Я больше никогда не буду веселой. Пропала моя радость, пропала навсегда. Никто не узнает, как это ужасно.
– Улыбнись, – решительно приказала мать.
Чуть не плача, я растянула губы.
– Сойдет. Продолжай в том же духе, и я постараюсь, чтоб ты повидалась с детьми.
Дядя явился после обеда. С удовольствием оглядел мою новую комнату, он еще не видел, как роскошно я устроилась. Мои личные покои не меньше, чем у королевы. Четыре дамы ожидают моих приказаний. А еще две горничные и паж. Король даже обещал мне собственного музыканта. Позади гостиной располагается спальня, которую я делю с Анной, и еще одна маленькая уединенная комнатка, где я могу побыть одна – почитать или просто посидеть. Почти каждый день я уходила туда, плотно прикрывала дверь и рыдала на свободе.
– Ты хорошо устроилась.
– Спасибо, дядя Говард, – вежливо ответила я.
– Твоя мать сказала, что ты скучаешь по детям.
Я кусала губы, стараясь удержаться от слез.
– Бога ради, для чего ты так себя ведешь?
– Не знаю, – прошептала я.
– Тогда улыбнись.
Я изобразила гримасу, удовлетворившую когда то мать. Дядя кивнул:
– Сойдет. Не думай, что можно лениться и валять дурака просто потому, что ты родила сына. Что толку от ребенка, пока ты не поднялась на следующую ступень.
– Я не могу заставить его жениться, – спокойно возразила я. – Он женат на королеве.
Дядя прищелкнул пальцами:
– Господи, женщина, ты что, ничего не понимаешь? Это больше ничего не значит. Не миновать войны с ее племянником. Король почти в союзе с Францией, с Папой, с Венецией. Неужто ты так невежественна, что этого не знаешь?
Я покачала головой.
– Ты должна разбираться в политике, – отрезал он. – Посмотри на Анну. Новый союз направлен против Карла Испанского, и когда они начнут побеждать, Генрих присоединится к ним. Королева приходится теткой врагу всей Европы. Она больше не имеет на короля никакого влияния. Она – тетка изгоя.
Я недоверчиво покачала головой:
– Не так давно она была спасительницей страны, вспомните Павию.
Он снова щелкнул пальцами:
– Все позабыто. Ладно, теперь о тебе. Твоя мать сказала – ты нездорова.
Я колебалась. Дяде доверять нельзя – это я понимала ясно.
– Нет.
– Изволь оказаться у короля в постели не позднее чем через неделю, Мария, или никогда не увидишь своих детей. Ясно?
Я только рот раскрыла. Такая жестокая сделка мне и в голову не могла прийти. Дядя повернул свою ястребиную голову и посмотрел на меня в упор.
– На меньшее я не согласен.
– Вы не сможете запретить мне видеться с детьми.
– Смогу, вот увидишь.
– Я в милости у короля.
Он с силой хлопнул по столу:
– Ничего подобного, вот в чем дело! Король тебе не поможет, и я тебе помогать не буду. Очутишься у него в постели – и делай что хочешь. Можешь попросить его устроить детскую и качать детей, сидя на английском троне. Можешь даже меня изгнать. А пока – ты не более чем старая, глупая, ни на что не годная шлюха.
Мертвая тишина воцарилась в комнате.
– Понятно, – произнесла я сухо.
– Вот и хорошо. – Он отошел от камина и одернул камзол. – Ты еще скажешь мне спасибо в день коронации.
– Да. – Ноги не держали меня. – Можно мне сесть?
– Нет, – ответил он. – Приучайся стоять.
Вечером у королевы танцы, король даже прислал своих музыкантов. Всем ясно – он сел рядом с женой только для того, чтобы любоваться танцующими дамами. Среди них Анна в синем платье, чепец в тон, на шее – любимая золотая подвеска в форме буквы «Б» на жемчужном ожерелье, как будто подчеркивает – она свободна.
– Потанцуй и ты, – тихонько прошептал Георг мне в самое ухо. – Все этого ждут.
– Ни за что не решусь. У меня кровотечение, могу и в обморок упасть.
– Вставай и иди танцевать. Клянусь, Мария, надо, обязательно надо, а не то проиграешь.
Он подал мне руку.
– Тогда держи меня покрепче. Подхватишь, если начну падать.
– Приму удар на себя.
И повел меня в круг танцующих. Анна, конечно, заметила, с какой силой Георг держит мою руку пониже локтя, до чего я бледна. Похоже, предвкушает – сейчас я грохнусь на пол. Но дядя смотрит на нас, и в ответ на требовательный взгляд матери она тянет за собой Франциска Уэстона, своего партнера, и уступает мне место. Георг ведет меня вдоль ряда танцующих по направлению к королю, я поднимаю глаза и улыбаюсь его величеству.
Одна фигура, еще одна, а потом к нам подходит сам король, заявляет Георгу:
– Я потанцую с вашей сестрой, если она не устала.
– Вы окажете ей честь.
– С вами я могу танцевать хоть всю ночь, ваше величество, – отвечаю я с сияющей улыбкой.
Георг с поклоном отступает назад. Потянул Анну за подол платья, отвел к стене.
Танец начался. Наши ладони соприкоснулись. Но приближались ли мы друг к другу или отходили в сторону, король не сводил с меня глаз.
Под тугой шнуровкой корсажа живот болит нестерпимо. По затянутой груди течет пот. Я продолжаю улыбаться сияющей, но безрадостной улыбкой. Остаться бы с Генрихом наедине, уж я его уговорю отправить меня с детьми в Гевер на лето, когда он все равно охотится. Мысль о сыне пронзила грудь острой болью, как от прихлынувшего молока. С радостной улыбкой взглянула через круг танцующих на отца моих детей, словно мечтаю лечь с ним в постель только ради него самого, а вовсе не ради выгоды для меня и моих родных.
Вечером Анна занялась моим купанием с особенной тщательностью.
– Боже милостивый, ты меня доведешь, – злобно шипела она, шлепая на меня холодную простыню. – Опять кровь. Как он это вынесет?
Я закуталась в простыню и начала причесываться сама, прежде чем она успеет наброситься на меня с частым гребнем – вырвать мне все волосы под предлогом борьбы со вшами.
– Может, он и не пошлет за мной. – Я так устала от танцев, от мучительного стояния на ногах, пока Генрих полчаса официально прощался с королевой, что мечтала только об одном – рухнуть в постель.
В дверь постучали, и Георг сунул голову в комнату.
– Отлично. – Он заметил, что я сижу полуголая после мытья. – Он зовет тебя. Накинь платье, и пойдем.
– Он храбрец, однако, – съязвила Анна. – Молоко подтекает, кровь идет, глаза на мокром месте.
Георг хихикнул, как мальчишка:
– Ты нежнейшая из сестер, Аннамария. Она должна каждое утро Бога благодарить за тебя – кто еще может так поддержать и ободрить?
У Анны хватило совести смутиться.
– А вот и кое что от кровотечения. – Он вынул из кармана комок ваты.
Я взглянула с подозрением:
– Что это?
– Одна шлюха посоветовала. Сунешь между ног, и кровотечение на время прекратится.
Я скорчила гримасу:
– А вовнутрь не провалится?
– Она сказала, что нет. Попробуй, Марианна. Ты должна быть у него в постели сегодня.
– Отвернись тогда.
Георг отвернулся к окну, а я прилегла на кровать и неловкими пальцами попыталась последовать его совету.
– Дай мне, – вмешалась Анна. – Видит Бог, все приходится за тебя делать.
Она сунула тампон и протолкнула поглубже. Я задохнулась от боли. Услышав мой хрип, Георг обернулся.
– Незачем убивать сестричку, – мягко произнес он.
– Эта штука должна быть внутри, так ведь? – Анна, сердитая и раскрасневшаяся, требовала ответа. – Девочку надо закупорить.
Георг протянул мне руку. Морщась от боли, я сползла с кровати.
– Видит Бог, Анна, если ты когда нибудь покинешь двор, сможешь стать колдуньей. – Его голос звучал очень ласково. – Доброта уже налицо.
Она нахмурилась, но промолчала.
– Ну, что ты такая кислая? – поинтересовался он у сестры.
Я накинула платье и влезла в туфли на высоченных алых каблуках.
– Вовсе не кислая, – отрезала Анна.
– Ага! – До него наконец дошло. – Я тебя насквозь вижу, маленькая мисс Анна. Тебе велели отступить и оставить его Марии. Ты – всего лишь придворная дама при старой королеве, а твоя сестра поднимается к трону.
Лицо Анны исказилось от ревности.
– Мне девятнадцать лет, – горько сказала она. – Добрая половина двора считает меня самой красивой женщиной в мире. И все знают – я самая остроумная и изящная. Король глаз от меня отвести не может. Сэр Томас Уайетт уехал во Францию, чтобы спастись от меня. А сестра – на год моложе, а уже замужем и родила двух детей от самого короля. Когда же наступит моя очередь? Когда я выйду замуж? Где моя пара?
Повисло молчание. Георг легонько погладил раскрасневшуюся Анну по щеке.
– Аннамария, Аннамария, – произнес он нежно. – Разве найдется для тебя пара? Ни король Франции, ни император Испании не достойны тебя. Ты лакомый кусочек, совершенство во всех отношениях. Не торопись, когда ты станешь сестрой королевы Англии, тогда посмотрим. Чем растрачивать себя на жалкого герцога, лучше обеспечить будущее Марии, а потом она поможет тебе.
Она невольно рассмеялась. Георг наклонился и легко коснулся губами ее щеки.
– Ты на самом деле абсолютное совершенство, и мы все тебя обожаем. Бога ради, так и держись. Если узнают, какая ты без посторонних, мы пропали.
Анна отшатнулась и замахнулась на брата, но Георг со смехом отдернул голову и обернулся ко мне:
– Пойдем, будущая королева. Все готово? Ничего не забыли? – Он повернулся к Анне. – Он сможет сделать свое дело? Ты не слишком туго ее зашпаклевала?
– Сможет, – сердито буркнула Анна. – Но будет чертовски больно.
– Не будем об этом беспокоиться, – улыбнулся Георг. – В конце концов, наш счастливый билет, наша надежда, которую мы подкладываем королю в постель, уже далеко не девочка. Пойдем, детка. Потрудись ради нас, Болейнов, мы все рассчитываем на тебя.
Он прервал поток болтовни, только когда мы прошли через большой зал и поднялись по темным ступенькам к королевским покоям. У короля сидел кардинал Уолси, так что Георг потянул меня на скамью под окном и принес бокал вина. Мы ожидали, пока король и его самый доверенный советник закончат разговор вполголоса.
– Наверно, считают кухонные объедки, – шепнул, озорничая, Георг.
Я улыбнулась. Попытки кардинала вести королевский двор с меньшей расточительностью служили постоянным источником развлечения тем придворным, чьи доходы росли как раз благодаря этому чрезмерному мотовству, а значит, и моей семье.
Позади нас кардинал поклонился и приказал пажу собрать бумаги. Кивнул нам, пока Георг усаживал меня в только что освободившееся кресло перед камином.
– Желаю доброй ночи, ваше величество, мадам, сэр, – произнес кардинал и покинул комнату.
– Выпей с нами бокал вина, Георг, – предложил король.
Я взглянула на брата с мольбой.
– Благодарю, ваше величество. – Георг разлил вино – королю, мне и себе. – Вы работаете допоздна, сир?
Генрих махнул свободной рукой:
– Ты же знаешь кардинала. Неутомим в трудах.
– Но смертельно скучен, – дерзко продолжил Георг.
– Ты прав, смертельно скучен, – злорадно согласился король.
Он отослал Георга в одиннадцать, а в двенадцать мы очутились в постели. Он нежно ласкал меня, нахваливал пышность груди и округлость живота. Я старалась запомнить его слова – в следующий раз, когда мать опять начнет попрекать меня, смогу ответить, что и такой нравлюсь королю. Но не было радости в моем сердце. Когда забрали моего сына, с ним исчезла и часть меня. Не могу я любить этого человека, зная – он не станет меня слушать, зная – я не смею обнаружить мое горе. Он – отец моих детей, но нисколько ими не интересуется, они слишком малы, их не используешь как фишки в игре «Кто наследует трон?». Он не первый год мой любовник, но до сих пор главная задача – не дать ему возможности узнать меня. Он лежал на мне, двигался внутри меня, а я чувствовала себя такой же одинокой, как моя тезка шхуна посреди океана.
Генрих сразу же заснул. Навалился на меня, тяжело дышит прямо в лицо, борода щекочет шею. Впору разрыдаться, но я лежу тихо. Я – Болейн, а не кухонная девка, могу и потерпеть.
Лежу тихо и вспоминаю, как сияет луна над рвом замка Гевер, мечтаю о своей уютной спальне, о собственной постели. Стараюсь не думать о детях: Катерина в своей кроватке в Гевере, малыш Генрих в колыбельке в Виндзоре. Нельзя плакать у короля в постели. Надо быть готовой улыбнуться, как только он проснется.
К моему удивлению, он проснулся в два.
– Зажги свечу, – попросил он. – Не могу спать.
Вылезла из постели. Болела каждая косточка – не шутка пролежать столько времени под тяжестью его тела. Разворошила дрова в камине, зажгла свечу от пламени. Генрих сел и натянул одеяло на голые плечи. Я накинула платье и устроилась в кресле, ожидая, чего он еще захочет.
С ужасом заметила – он тоже отнюдь не кажется счастливым.
– Что случилось, милорд?
– Как ты думаешь, почему королева не родила мне сына?
Я была ошарашена таким поворотом и не смогла быстро найти учтивый ответ, как полагалось бы придворной даме.
– Я не знаю. Простите, сир, ее время прошло.
– Ясно, – нетерпеливо прервал он. – Ну а раньше? Когда я женился на ней, мне было восемнадцать, а ей двадцать три. Она была прекрасна, не могу выразить, как прекрасна. Да и я был самый привлекательный принц в Европе.
– Вы и сейчас такой, – быстро вставила я.
Он самодовольно улыбнулся:
– Не Франциск?
Я отмела короля Франции:
– Никакого сравнения с вами.
– Я уже был сильным, зрелым мужчиной. Все это знали. И она сразу же зачала. Знаешь, как скоро после свадьбы она почувствовала первое движение ребенка?
Я покачала головой.
– Через четыре месяца! Только подумай! Я сделал ей ребенка в первый же месяц. Разве это не мужская сила?
Я ждала, что будет дальше.
– Девочка. В январе родилась мертвой.
Я отвернулась к огню – не могла видеть его расстроенного лица.
– Она снова понесла. На этот раз – мальчик. Принц Генрих. Мы окрестили его, устроили турнир в его честь. В жизни не был так счастлив. Его назвали Генрихом в честь меня и в честь моего отца. Мой наследник, мой сын. Родился первого января и умер в марте.
Я застыла – моего сыночка, моего Генриха забрали от меня, а ведь он тоже может не дожить до трех месяцев. Король не обращал на меня внимания – он был далеко, в прошлом, когда он был немногим старше, чем я теперь.
– Следующий ребенок – перед войной с Францией. Выкидыш случился в октябре. Осенняя утрата. Вся радость победы над Францией отравлена. И королева тоже погасла. Через два года, весной – еще один ребенок родился мертвым, опять мальчик. Еще один принц Генрих, если бы только выжил. Но он не выжил. Никто из них не выжил.
– У вас есть принцесса Мария, – шепотом напомнила я.
– Она была следующей. Я был уверен – теперь все изменится. Бог знает, на что я надеялся – я думал, это была просто неудачная полоса, может быть, болезнь, что то такое, а теперь это прошло. Раз один ребенок выжил, за ним последуют и другие. Но ей понадобилось два года, чтобы снова забеременеть. Опять девочка – и опять мертвая.
Затаив дыхание, следила я за этой семейной историей. Слышать страшный список потерь из уст отца было так же мучительно, как видеть его жену, преклоняющую колени у молитвенной скамеечки, когда она, перебирая четки, называет одного за другим умерших детей.
– Но я знаю, в чем дело. – Генрих приподнялся на подушках, его лицо, только что полное горя, пылало гневом. – Я то был в полной силе, я то мог иметь детей. У Бесси Блаунт уже был сын от меня, когда королева рожала своего последнего мертвого ребенка. У Бесси – сын, а у королевы только детские трупики. Почему так должно было случиться? Почему?
Я только головой покачала:
– Не знаю, сир. На все воля Божья.
– Да! – Казалось, он был доволен. – Именно так. Ты права, Мария. Это воля Божья. Так и должно было случиться.
– Неужели Бог хотел вас наказать? – Я тщательно подбирала слова, вглядываясь в его профиль в полумраке и жалея, что не могу услышать подсказки от Анны. – Во всем христианском мире вы наверняка Его самый любимый принц.
Он повернулся ко мне. В темноте голубые глаза потеряли свой цвет.
– Ну и кто же, по твоему, виноват? – Он как будто внушал мне какую то мысль.
Я вытаращила глаза и разинула рот, как деревенский дурачок, застрявший на перелазе. Как понять, что он от меня хочет?
– Королева?
Он кивнул:
– Наш брак был проклят. В этом то все и дело. Проклят с самого начала.
Я подавила невольное возражение.
– Она жена моего брата. Не должен я был на ней жениться, меня отговаривали, но я был молод и упрям. И я поверил ее клятвам, поверил, что брат ни разу не спал с ней.
Я чуть было не сказала, что королева не способна на ложь, но вовремя вспомнила о наших честолюбивых планах и промолчала.
– Нельзя было мне жениться на ней, – повторял он снова и снова, лицо сморщилось – вот вот заплачет как мальчишка. Он протянул ко мне руки, и я поспешила к кровати, чтобы поддержать его.
– Боже мой, ты видишь, Мария, как я наказан? У нас двое детей, и один из них мальчик, и у Бесси тоже внебрачный сын, но некому унаследовать мой трон, разве только у Генриха найдется мужество и сноровка завоевать его с боем. А принцесса Мария? Если она займет трон и сумеет его удержать, Англии придется выносить любого мужа, за которого я ее выдам. О Боже, как я наказан за грехи испанки! Как я обманут! И все из за нее!
Я почувствовала его слезы на моей щеке, прижала к себе, убаюкивая, как ребенка.
– Еще есть время, – шептала я. – Вы еще молоды и полны сил. Если королева освободит вас, у вас еще родится наследник.
Но король был безутешен. Он рыдал как ребенок, и я укачивала его, не пытаясь больше в чем то убедить, просто ласкала, гладила и шептала: «Тиши, тише, не надо плакать», пока поток слез не иссяк. Он заснул у меня в объятьях – ресницы мокры от слез, уголки пунцовых губ опущены.
Я опять не спала. Голова короля тяжело покоилась у меня на коленях, я обнимала его за плечи и изо всех сил старалась не пошевелиться. Мне было о чем подумать. Впервые я услышала об угрозе для королевы не от членов моей семейки. Раз такое говорит король – она действительно в опасности.
Генрих пошевелился только перед рассветом. Потянул меня в постель, взял быстро, не открывая глаз, и снова задремал. Его разбудило только появление в спальне слуги с горячей водой для мытья да пажа, который пришел помешать огонь в камине. Я задернула вокруг нас полог, накинула платье и сунула ноги в туфли на каблуках.
– Поедешь со мной на охоту? – спросил Генрих.
Я выпрямила занемевшую спину, как будто не я держала тяжесть его тела всю ночь напролет, как будто не у меня все болело.
– О да, – выдохнула я восхищенно.
– После мессы, – кивком отпустил меня.
Я вышла. Георг ждал в прихожей, стойкий, как всегда, раскачивал золоченый футлярчик, набитый травами, втягивал носом запах. Взглянул мне в лицо:
– Неприятности?
– Не у нас.
– Вот и хорошо. А у кого? – бодро спросил брат, взял меня под ручку и повел через комнату и дальше, вниз по ступенькам в большой зал.
– Сможешь сохранить тайну?
На лице нет уверенности.
– Скажи, в чем дело, чтобы я мог судить.
– Думаешь, я полная дура?
Георг выдал самую обаятельную из своих улыбок:
– Иногда так и думаю. Скажи же, в чем дело.
– Это Генрих. Он рыдал ночью, потому что проклят Богом и не имеет сына.
Георг резко остановился:
– Проклят? Он сказал «проклят»?
Я кивнула:
– Думает – Бог наказал его за женитьбу на вдове брата.
Лицо брата озарилось чистейшим наслаждением.
– Пойдем скорее! – Он потащил меня вниз, в старую часть дворца.
– Я не одета!
– Не важно, мы идем к дяде Говарду.
– Зачем?
– Король там, куда мы и хотели его привести. Наконец то!
– Мы хотели, чтобы он считал себя проклятым?
– Боже милостивый, конечно.
– Зачем?
Я остановилась и попыталась вытащить руку у него из под локтя, но брат крепко держал меня и тащил вперед.
– Ты и вправду дура, – просто сказал он и забарабанил в дядюшкину дверь.
Дверь приоткрылась.
– Надеюсь, что нибудь важное? – спросил дядя подчеркнуто вежливо, прежде чем увидел нас. – Входите.
Георг втолкнул меня внутрь и закрыл дверь.
Дядюшка в меховом плаще сидел перед камином, рядом – кувшин эля и стопка бумаг, вокруг никого. Георг быстро оглядел комнату:
– Могу я говорить свободно?
Дядя кивнул.
– Она только что из королевской постели. Король сказал – он бездетен по Божьей воле. Потому что проклят.
Дядя так и впился в меня взглядом:
– Он так и сказал? Сказал, что проклят?
Я медлила. Генрих плакал в моих объятьях, цеплялся за меня, будто я – единственная женщина в мире, способная разделить его боль. Дядя разглядел тень, скользнувшую по моему лицу, – понял, я готова к измене. Он коротко рассмеялся, отправил полено пинком ноги прямо в огонь и жестом велел Георгу усадить меня на табурет у камина.
– Скажи ка, – тихо, угрожающе произнес он, – ты хочешь увидеть летом своих детишек? Хочешь увидеть своего сыночка прежде, чем он начнет ходить?
Я кивнула, вздохнула и слово за словом пересказала все, что говорил король в тишине и уединении постели. Передала все свои вопросы, рассказала, как он рыдал и когда заснул. Дядя слушал с каменным лицом, по которому ничего нельзя было прочесть. Но вот он улыбнулся:
– Можешь написать кормилице, пусть отвезет ребенка в Гевер. Поедешь к нему уже в этом месяце. Ты все сделала очень хорошо, Мария.
Он махнул рукой, отсылая меня.
– Да, еще одно. Ты охотишься сегодня с его величеством?
Я кивнула.
– Если он опять заговорит об этом сегодня или в любое другое время, веди себя так же. Просто сыграй на его чувствах.
– Как это?
– Веди себя как очаровательная дурочка. Не давай ему советов. У нас достаточно ученых, чтобы объяснить богословские вопросы, достаточно юристов, знающих, как осуществить развод. А ты, Мария, будешь нежной и глупенькой. У тебя это отлично получается.
Он прекрасно видел, как я обижена, и сказал Георгу с усмешкой:
– Ты был прав, Мария – само очарование, лучшая ступенька в нашем пути наверх.
Георг кивнул и потянул меня вон из комнаты. Меня трясло. Стыд за себя, злоба на дядю.
– Что еще за ступенька?
Брат сжал мои дрожащие пальцы.
– Понимаешь, это же его дело – думать о продвижении семьи все выше и выше. Каждый из нас – не больше чем ступенька на этом пути.
Вырваться не удалось, он держал крепко.
– Не хочу я быть ступенькой! Будь моя воля, жила бы я на маленькой ферме в Кенте с двумя детьми и любящим мужем.
Мы стояли в тенистом внутреннем дворе. Брат взял меня одним пальцем за подбородок, повернул к себе и легонько поцеловал в губы.
– Все этого хотят, – лицемерно заверил он. – Все мы в душе простые люди. Но некоторых ждет великое призвание, а ты – величайшая из Болейнов. Развеселись, Мария, представь только, как тошно станет Анне от последних новостей.
Королевская охота продолжалась долго, мы скакали вдоль реки несколько миль, преследуя оленя, пока гончие наконец не загнали его в воду. Вернувшись во дворец, я чуть не плакала от изнеможения, но отдыхать было некогда. Вечером – пикник на реке, музыканты на барках, придворные дамы королевы показывают живые картины. Я наблюдаю с берега, как три барки медленно поднимаются вверх по течению, струящийся поток не заглушает назойливые звуки песни. Анна – на одной из барок, бросает розовые лепестки в воду, изображая резную фигуру на носу корабля, а Генрих не сводит с нее глаз. Рядом с ней другие дамы кокетливо подбирают юбки, собираясь сойти на берег, но только Анна движется так прелестно и вместе с тем естественно, будто знает – за ней наблюдают все мужчины на свете, никто с ней не может сравниться. И такова сила ее уверенности в себе, что ни один придворный не может отвести глаз, всякий действительно считает ее неотразимой. Замерла последняя нота, молодые люди с другой барки прыгают на берег и, обгоняя друг друга, устремляются к ней, а Анна ступает на трап, смеясь и удивляясь безрассудности юных придворных. Я вижу – Генрих улыбается в ответ на ее мелодичный смех. Анна вскидывает голову и идет прочь, будто ни один из них недостаточно хорош для нее. Подходит прямо к королю и королеве, ныряет в реверансе:
– Вашим величествам понравились живые картины? Она задает вопрос, словно она сама, а не королева, устроила пикник для развлечения короля.
– Очень мило, – обескураженно отвечает королева.
Анна бросает на короля пламенный взгляд из под опущенных ресниц, снова приседает в глубоком реверансе, направляется ко мне и садится рядом на скамью, а Генрих возвращается к беседе с женой.
– Я собираюсь повидать принцессу Марию во время летней поездки, – сообщает он.
Королева скрывает удивление:
– Где же мы с ней встретимся?
– Я с ней встречусь, – холодно бросает король. – Приедет туда, куда прикажу.
Королева не отступает.
– Я хочу увидеть дочь, мы не были вместе уже много месяцев, – упрямо повторяет она.
– Возможно, я пошлю ее к вам.
Королева кивает, все придворные напрягают слух, ясно: ей не принимать участия в летних поездках двора.
– Благодарю вас. – Королева полна истинного достоинства. – Вы очень добры. Мария писала, что делает большие успехи в греческом и латыни. Надеюсь, вы убедитесь, что она истинная принцесса.
– Греческий и латынь не помогут ей родить сыновей и наследников, – бросает король. – Не стоит растить из нее грамотея с согбенной спиной. Как вам известно, мадам, главный долг принцессы – стать матерью короля.
Дочь Изабеллы Испанской, одна из самых умных и образованных женщин Европы, сложив руки на коленях, разглядывает дорогие кольца на тонких пальцах.
– Разумеется, мне это известно.
Генрих вскакивает на ноги и хлопает в ладоши. Музыканты только и ждут его приказа:
– Играйте контрданс! Потанцуем перед обедом!
Музыканты играют веселую заразительную джигу, кавалеры бросаются на поиски пары. Генрих идет ко мне, я встаю, но он улыбается и подает руку Анне. Опустив глаза, она проходит, даже не взглянув в мою сторону. Широкий подол платья задевает мне колени, я вынуждена сделать шаг назад, чтобы освободить дорогу – все должны отступить, если идет Анна. Поднимаю глаза и встречаю безучастный взгляд королевы – смотрит, словно мы распускаем хвосты как два голубя соперника на голубятне. Не имеет значения, кто победит, всех съедят в свое время.
Я как в лихорадке жду, когда же наконец двор отправится в летнее путешествие, а я – в Гевер, к детям. Мы медлим, потому что кардинал Уолси и король никак не могут решить, куда ехать в первую очередь. Кардинал, поглощенный переговорами с новыми союзниками Англии против Испании – Францией, Венецией и Папой, хочет, чтобы двор оставался поблизости от Лондона. Если дело пойдет к войне, с королем легко будет связаться.
Но в городе царит чума, чума бушует в портовых городах, а Генрих ужасно боится заболеть. Ему хочется уехать подальше, в сельскую местность, к чистой воде, оставив толпы просителей и нищих в городской духоте. Кардинал спорил как мог, но Генрих, желая избежать болезни и смерти, непреклонен. Он доедет до самого Уэльса, навестит принцессу Марию, но вблизи Лондона не останется.
Я никуда не могла двинуться без позволения короля и без сопровождения брата. Я нашла обоих на огороженном корте, они играют в теннис на самом солнцепеке. Когда я подошла, мяч, посланный Георгом, с треском отскочил от нависающей крыши и скатился на землю, но король подоспел и мощным ударом отправил его в угол. Георг вскинул руку, как фехтовальщик, признавая поражение, и снова подал мяч. Анна и другие дамы сидят в тени на краю корта, изящные и свежие словно статуи в фонтане, изысканно одетые, все, как одна, в ожидании благосклонного взгляда короля. Я стиснула зубы, подавила мгновенное желание очутиться возле сестры, затмить ее, вместо этого встала сзади, пусть король сначала закончит игру.
Он победил, разумеется. Разыгрывая финальное очко, Георг убедительно проиграл. Дамы захлопали в ладоши. Король, раскрасневшийся, улыбающийся, повернулся и тут заметил меня:
– Надеюсь, ты не ставила на брата?
– Никогда не рискну ставить против вашего величества в игре, где требуется ловкость. Слишком забочусь о своем скромном состоянии.
Улыбаясь, он взял у пажа полотенце, обтер потное лицо.
– Но я здесь, чтобы просить о милости, – продолжила поспешно, пока нас не успели прервать. – Мне хотелось бы повидать наших сына и дочь, прежде чем двор отправится в путешествие.
– Один Бог знает, когда мы тронемся. – Генрих поморщился. – Уолси продолжает настаивать…
– Если выехать сегодня же, недели не пройдет, как я вернусь, и поеду с вами, куда бы вы ни решили отправиться.
Ему не хочется меня отпускать. Он больше не улыбается. Я взглянула на Георга, прося о помощи.
– Вернешься и сможешь нам рассказать, как поживает малыш! Не сомневаюсь, красив и силен, как отец. Няня говорила, у него светлые волосы?
– Они у всех Тюдоров золотые. Но никто меня не убедит, что он краше своего отца.
Как раз вовремя. У Генриха не успело испортиться настроение, он снова улыбнулся:
– Ты мне льстишь, Мария!
– Ваше величество, пока мы не уехали, так хочется убедиться, что о нем хорошо заботятся.
– Ладно, – произнес король беспечно, его глаза скользнули с меня на Анну. – Я найду чем заняться.
Дамы заулыбались, потому что он посмотрел в их сторону, некоторые даже осмелились кивнуть, повернуться, кокетливо встряхнуть головой, словно дрессированные пони. Лишь Анна взглянула на короля и отвела глаза, будто его внимание не имело никакого значения. Ее улыбка досталась Франциску. Простой поворот головы манил к себе, любой другой женщине такого не достичь, даже прошептав обещание любви. Франциск моментально подскочил и поднес ее руку к губам.
Лицо короля потемнело. Я изумилась безрассудству сестры. Генрих накинул полотенце на шею и вышел с теннисного корта. Дамы повскакали на ноги и одновременно нырнули в реверансе. Анна оглянулась вокруг, не спеша высвободила руку и сделала реверанс – сама по себе.
– Вы хоть наблюдали за игрой? – резко спросил король.
Анна выпрямилась, беспечно улыбнулась, словно его недовольство ничего не значило.
– Ну, примерно половину я видела.
Его лицо потемнело.
– Только половину?
– Зачем смотреть на соперника, когда на корте ваше величество?
Мгновение тишины – и он наконец расхохотался. Все придворные подобострастно рассмеялись вслед за ним, будто не они секунду назад затаили дыхание, испугавшись ее наглости. Насмешливая улыбка Анны, как всегда, ослепительна.
– Игра не имеет смысла, если видеть только половину, – возразил король.
– Я смотрела на солнце, не обращая внимания на тень, – парировала она. – Видела только дневной свет, вместо темноты ночи.
– Это я солнце?
– Ослепительное, – прошептала Анна, и слово это звучало так интимно, так обольстительно, – ослепительное…
– Вы находите меня ослепительным?
Она широко раскрыла глаза, удивляясь его непонятливости:
– Солнце, ваше величество. Солнце сегодня ослепительное.
Гевер – серый островок с башенками среди сочной зелени кентских лугов. Мы въехали через беспечно оставленные открытыми ворота в восточной части парка и увидели замок, а за ним – закат. Красные черепичные крыши сверкают в золотистом свете, серый камень стен отражается в неподвижной воде рва, кажется, тут два замка, один над другим – вот он, мой дом из страны грез. Во рву, касаясь друг друга клювами, плавает пара диких лебедей, изогнув шеи так, что вместе получается сердечко. Два плывут, два отражаются – четыре лебедя, а вокруг них на воде качается замок.
– Красиво, – вырвалось у брата. – Вот бы остаться тут навсегда.
Обогнув ров, мы миновали плоский дощатый мостик, там, где тропинка пересекала реку. Из камышей донесся звук выстрела, заставил мою уставшую лошадку сбиться с шага. На берегах реки косили сено, и свежий сладкий запах плыл в вечернем воздухе. Раздался крик, отцовские слуги в ливреях выскочили из караульной и замерли у разводного моста, заслоняя глаза от света.
– Это же молодой лорд и миледи Кэри! – воскликнул один из солдат.
Парень, стоявший сзади, повернулся и побежал обратно в замок – сообщить новости. Мы пустили лошадей шагом. Зазвонил колокол, остальные стражники выскочили из караульной, слуги, обгоняя друг друга, бросились во внутренний двор.
Брат виновато взглянул на меня, словно извиняясь за нерадивость солдат, и осадил лошадь, я первой пересекла разводной мост и въехала под решетку сводчатых ворот. Слуги уже толпились во дворе – от кухонных мальчишек, приставленных крутить вертел, до домоправительницы, открывшей дверь в большую залу, чтобы созвать слуг из глубины дома.
– Милорд, леди Кэри!
Она подошла ближе, и йомен смотритель буфетной с ней, оба поклонились. Грум поймал поводья, капитан стражи помог мне спешиться.
– Как мой сын? – спросила я у домоправительницы.
– Вот он. – Она указала на лестницу в углу двора.
Быстро повернулась. Кормилица как раз вынесла моего сыночка на солнце. Прежде всего меня поразило, как он вырос. Он родился маленьким, а в месяц его уже забрали у меня. Теперь совсем другое дело – Щечки округлились и порозовели. Кормилица поддерживает золотистую головку, я чуть не лишаюсь чувств от ревности, нестерпимо видеть большую, красную, крестьянскую руку на головке королевского сына, моего сына. Его туго запеленали, примотали к дощечке. Протягиваю руки – кормилица подает ребенка словно на блюде.
– Он здоров. – Она как будто оправдывается.
Наконец то я держу своего ребенка. Ручки примотаны к бокам, пеленки держат даже головку, двигаются только глаза.
Он смотрит мне в лицо, переводит взгляд с губ на глаза, потом на небо позади меня. Вороны кружат над башней, и он следит за ними.
– Прелесть моя, – шепчу я.
Георг неторопливо спешивается, бросает конюху поводья и заглядывает мне через плечо. Темно синие глазки пристально изучают новое лицо.
– Смотрит на дядю! – Георг явно доволен. – Запомни меня хорошенько, малыш. Мы принесем друг другу удачу. Ну разве не настоящий Тюдор, сестренка? Сделан на совесть! Вылитый король.
Румяные щеки, золотые пряди, выбивающиеся из под кружевного чепчика, синие глаза. Малыш спокойно и доверчиво глядит то на меня, то на Георга.
– Правда ведь, похож?
– Как странно, – Георг шепчет мне прямо в ухо, – только подумай, придется клясться в верности этому кусочку мяса. Однажды он может стать королем Англии, величайшим мужем Европы, и мы с тобой будем полностью от него зависеть.
Крепче сжала дощечку, ощутила тепло маленького тельца, туго примотанного к деревянной рамке.
– Господи, спаси и сохрани его, кем бы он ни был.
– Спаси и сохрани нас всех, – повторил брат. – Потому что нелегка дорога к трону.
Устав от рассуждений, Георг взял ребенка, мимоходом передал его няне и повел меня к парадному входу. Прямо в дверях крошечная двухлетняя девочка в коротком платьице, смотрит на меня. Какая то женщина железной хваткой держит ее за руку. Екатерина, моя дочка, а глядит на меня как на чужую.
Я упала на колени прямо на булыжник двора:
– Екатерина, знаешь, кто я?
Маленькое бледное личико дрогнуло.
– Моя мама.
– Правильно! Я так хотела приехать раньше, но меня не пускали. Я скучала по тебе, доченька. Так хотела быть с тобой.
Она обернулась к служанке. Та сжала ее ладонь, побуждая ответить.
– Да, мама, – тихонько прошептала девочка.
– Ты меня хоть немножко помнишь? – В моем голосе откровенная боль, всем вокруг ясно. Екатерина смотрит на служанку, потом снова на меня. Губы дрожат, лицо сморщилось – сейчас заплачет.
– О Господи, – устало цедит Георг. Твердо подхватывает меня под локоть, переводит через порог и решительно подталкивает к главной зале. Огонь горит, несмотря на середину лета, а в большом кресле перед камином восседает бабушка Болейн.
Георг коротко приветствует ее и оборачивается к домоправительнице, последовавшей за нами:
– Вон. И займитесь своими делами.
– Что с Марией? – интересуется бабушка.
– Жара, солнцепек. – Георг импровизирует на ходу. – Слишком много времени провела верхом так скоро после родов.
– И все? – колко осведомляется она.
Брат толкает меня в кресло, сам падает на стул.
– Еще жажда, – произносит он со значением. – Думаю, стаканчик вина ее воскресит. И меня тоже, мадам.
Старая дама только улыбается его грубости и жестом показывает на массивный буфет. Георг вскакивает на ноги, наливает себе и мне вина. Залпом пьет свой стакан и наливает еще.
Я отерла лоб тыльной стороной ладони, оглянулась:
– Пусть Екатерину приведут ко мне.
– Брось это, – посоветовал брат.
– Она меня едва знает. Похоже, совсем забыла.
– Вот поэтому я и говорю – брось это.
Я пытаюсь спорить, но брат настаивает:
– Как только раздался звон колокола, няня вытащила ее из детской, нарядила в парадное платье, велела быть вежливой и повела вниз. Бедный ребенок испуган до полусмерти. Господи, Мария, разве ты не помнишь, какая суета поднималась перед приездом отца с матерью? Хуже, чем первое представление ко двору. Тебя тошнило от ужаса, а Анна целыми днями ходила в самом нарядном платьице. Когда мать приезжает, это всегда страшно. Дай ей успокоиться, тихонько пойди в детскую и посиди с ней.
Я кивнула, соглашаясь, и поудобнее устроилась в кресле.
– Как дела при дворе? – осведомилась старая дама. – Как мой сын? Как ваша матушка?
– Все хорошо. Отец ездил в Венецию, трудился вместе с Уолси на пользу союза. Мать при дворе королевы.
– Королева здорова?
Георг кивнул:
– Вполне, но в этом году с королем не едет. Ее влияние при дворе сильно уменьшилось.
Бабушка кивнула – старая история, женщина слишком медленно движется к смерти.
– А как король? Мария по прежнему его фаворитка?
– То ли Мария, то ли Анна. У него слабость к сестрам Болейн. Но пока он предпочитает Марию.
От проницательного взгляда старой дамы не укрыться.
– Ты хорошая девочка, – произносит она одобрительно. – Сколько времени ты здесь пробудешь?
– Только неделю, больше не отпустили.
– А ты? – поворачивается она к Георгу.
– Останусь на пару дней, – тянет он лениво. – Я и забыл, как хорош Гевер летом. Могу остаться, пока Марии не пора будет возвращаться ко двору.
– Имей в виду, я все время буду с детьми.
– В компании не нуждаюсь. Буду писать стихи. Подумываю стать поэтом.
По совету брата я пока оставила попытку подружиться с Екатериной. Поднялась по маленькой винтовой лестнице в свою комнату, ополоснула лицо в тазу с водой, выглянула в окно. За свинцовыми рамами темнеет парк, промелькнула белая сова сипуха, донесся призывный крик самца, из леса – ответ самки. В воде плеснула рыба, на темно синем небе зажглись серебряные точки звезд. И только тогда я отправилась в детскую к дочери.

Я подошла. Впервые за семь лет она при мне попросила о помощи. Протянула руки, чтобы я помогла ей подняться. С трудом держится на ногах, глаза красные от слез.
– Вам надо отдохнуть, ваше величество.
– Некогда отдыхать. Доведите меня до молитвенной скамеечки и подайте четки.
– Но, ваше величество…
– Мария, – голос хриплый от недавних рыданий, – он меня уничтожит, лишит наследства нашу дочь, погубит страну, пошлет свою бессмертную душу прямиком в ад. Я должна помолиться за него, за себя, за Англию. А потом надо будет написать племяннику.
– Ваше величество, письмо до него не дойдет.
– У меня есть тайные пути.
– Не пишите ничего, что может обернуться против вас.
Замолчала, услышав страх у меня в голосе. Делано улыбнулась, но улыбка вышла горькой.
– Неужели может быть хуже, чем сейчас? Меня нельзя обвинить в измене, я – королева Англии, я и есть сама Англия. Наш брак нельзя расторгнуть, я – жена короля. Он сошел с ума этой весной, но осенью придет в себя и вернется. Все, что нужно, – пережить лето.
– Лето Болейнов. – Я вспомнила Анну.
– Лето Болейнов, – повторила королева, – не продлится дольше одного сезона.
Она сжала обитую бархатом подушку на молитвенной скамеечке, руки в старческих пятнах, я поняла – в этом мире она больше ничего не видит и не слышит, она рядом с Богом. Я тихонько вышла и затворила за собой дверь.
Георг притаился в темноте передней комнаты, как наемный убийца.
– Дядя ждет.
– Я не могу. Извинись за меня.
– Идем.
Ступила в полосу света, льющегося из распахнутого окна, яркие огни ослепили меня. Кто то пел, Анна беззаботно смеялась.
– Умоляю, Георг, скажи, что не нашел меня.
– Он знает, ты у королевы. Меня послали дождаться, когда ты выйдешь. Когда бы это ни случилось.
Покачала головой:
– Не могу предать ее.
В три шага брат пересек комнату, сжал мой локоть и повел к двери. Он шел так быстро, что я даже бегом с трудом за ним поспевала, а на лестнице не оступилась только благодаря тому, что он сжимал мою руку как в тисках.
– Из какой ты семьи? – спросил брат, стиснув зубы.
– Болейн.
– Кто твоя родня?
– Говарды.
– Где твой дом?
– Гевер и Рочфорд.
– Страна?
– Англия.
– Кто твой король?
– Генрих.
– Вот и служи им. В таком порядке. Разве я назвал испанскую королеву в этом списке?
– Нет.
– Запомни это!
Я пыталась возражать, но он продолжал яростным шепотом:
– Каждый день жертвую собой ради семьи, хожу на задних лапках то перед одной сестрой, то перед другой, угождаю королю. Отрекаюсь от своих желаний, от своих чувств, от своей души! Сам себя не понимаю. Вот и пришли.
Он втолкнул меня в комнату дядюшки, даже не постучавшись. Дядя сидел за столом, свет из окна падал на бумаги, на букет ранних роз. Сразу заметил, как тяжело я дышу, как расстроена.
– Мне необходимо знать, что произошло между королем и королевой. – Он не тратил время на предисловия. – Служанка сказала, ты была там.
Кивнула:
– Услышала ее плач и вошла.
– Она плакала? – осведомился недоверчиво.
Снова кивнула.
– Расскажи.
Я молчала. Властно взглянул на меня. Острый, проницательный взгляд карих глаз. Повторил еще раз:
– Расскажи.
– Король объявил, что стремится к признанию брака недействительным, как не имеющего законной силы.
– А она?
– Попрекнула его Анной, а он не отрицал.
Жестокая радость вспыхнула в его глазах.
– Что она делала, когда ты уходила?
– Молилась.
Дядя встал из за стола, обошел меня, заботливо взял за руку.
– Ты ведь захочешь повидать детей этим летом, правда, Мария?
У меня закружилась голова от тоски по Геверу, по моей маленькой Екатерине, по малышу. Закрыла глаза, на миг как будто увидела их, обняла. Ощутила сладкий младенческий запах чистых волос, нагретой солнцем кожи.
– Поможешь нам – разрешу провести в Гевере все лето, пока двор будет путешествовать. Все лето будешь одна с детьми, никто тебя не побеспокоит. Твое дело будет закончено, и я избавлю тебя от двора. Но ты должна помочь мне, Мария. Скажи мне точно, какие, по твоему, планы у королевы.
– Она собирается писать своему племяннику. Сказала, знает путь, как доставить ему письмо.
– Надеюсь, ты разузнаешь, как это она переписывается с Испанией, и сообщишь мне. Сделаешь – пробудешь с детьми на неделю больше.
Вернулся за стол, занялся бумагами, бросил небрежно:
– Можешь идти.
Когда я вошла, королева сидела за столом и писала.
– А, леди Кэри, пожалуйста, зажгите еще одну свечу, плохо видно.
Я поставила подсвечник ближе к ее бумагам. Королева писала по испански.
– Пошлите за сеньором Фелипесом, у меня к нему поручение.
Я медлила, но королева, подняв глаза от письма, коротко кивнула.
– Сходите за сеньором Фелипесом, – приказала я слуге, дежурившему у двери.
Он тут же появился. Хранитель посуды и столового белья, человек средних лет, он приехал из Испании вместе с Екатериной перед ее замужеством, да так и остался у нее на службе. Несмотря на английскую жену и английских детей, не утратил ни испанского акцента, ни любви к Испании.
Я провела его в комнату.
– Оставьте нас, – попросила королева.
Успела заметить – письмо сложено и запечатано ее собственным кольцом с изображением граната с герба Испании.
Я уселась ждать возле окна. Когда он прошел мимо меня, пряча письмо под камзолом, устало отправилась искать дядю Говарда, чтобы рассказать обо всем.
Сеньор Фелипес уехал на следующий день. Дядя нашел меня на извилистой дорожке, ведущей вверх к Виндзорскому замку.
– Можешь отправляться в Гевер, ты хорошо поработала.
– Правда?
– Мы схватим сеньора Фелипеса в Дувре, когда он будет садиться на корабль, плывущий во Францию. Достаточно далеко от дворца, до королевы новость не дойдет. Письмо к племяннику попадет к нам в руки, ее ждет гибель. Государственная измена налицо. Уолси в Риме, королеве придется согласиться на развод, чтобы спасти свою шкуру. Король освободится для нового брака. Этим же летом!
А королева верит, достаточно продержаться до осени, и все наладится.
– Обручение летом, свадьба и коронация по возвращении в Лондон, осенью.
Застыла от леденящей мысли: сестра – королева Англии, я отставная королевская шлюха.
– А я? – сглотнула комок в горле.
– Сейчас поедешь в Гевер. Когда Анна станет королевой, вернешься ко двору, надо будет, чтоб ее окружали члены семьи. Но пока ты свое дело сделала.
– Разрешаете уехать сегодня? – вот и все, что я спросила.
– Если найдешь кого нибудь, кто тебя отвезет.
– Можно попросить Георга?
– Да.
Сделала реверанс и, ускорив шаг, продолжила путь вверх по дорожке.
– Ты молодец, с Фелипесом получилось удачно, мы смогли выиграть время, – сказал дядя мне вслед. – Королева думает, помощь близка, и не знает, что по прежнему в одиночестве.
– Всегда рада служить делу Говардов.
Лучше, чтобы никто не подозревал, как я мечтаю похоронить всех, кроме Георга, Говардов разом, в большом семейном склепе и никогда о них не вспоминать.
Брат только что вернулся с конной прогулки с королем и не желал снова садиться в седло.
– Голова раскалывается. Пил и играл всю прошлую ночь. Франциск невыносим… Не поеду сегодня в Гевер, мне этого не вынести.
Взяла его руки в свои и заставила взглянуть мне в лицо. В глазах стоят слезы, сдерживать их уже нет сил.
– Ну пожалуйста, что, если дядя передумает? Помоги мне, отвези меня в Гевер к детям.
– Прошу тебя, не плачь. Не могу видеть твоих слез. Конечно, я отвезу тебя. Пошли кого нибудь на конюшню оседлать лошадей, мы выезжаем сейчас же.
Я побежала собрать необходимые вещи в сумку и велеть увязать сундук, чтобы отправить следом на повозке, застала Анну в нашей комнате.
– Куда это ты?
– В Гевер. Дядя Говард разрешил.
– А я как же?
Ее безнадежный тон заставил меня вглядеться пристальнее.
– Ты? Ты получаешь все. Боже милостивый, чего еще тебе надо?
Она упала на табурет перед маленьким зеркалом, уронила голову на руки и уставилась на свое отражение.
– Он любит меня. Просто с ума по мне сходит. Я трачу все время, чтобы манить его к себе и отталкивать прочь. Во время танца чувствую его возбуждение. Он страстно хочет меня.
– Так что же?
– Его надо поддерживать в таком состоянии, как соус на медленном огне. Доведешь до кипения – сама ошпаришься до смерти. Если он перегорит, что станет со мной? Остынет и отправится к другой. Надо же ему свой хрен куда то макать. А соперницы мне ни к чему. Вот поэтому ты мне и нужна здесь.
– Свой хрен куда то макать? – Она, право, становится хуже базарной торговки.
– Да.
– Обойдешься без меня. Всего то на пару недель. Дядя сказал – обручение летом, свадьба осенью. А я сделала свое дело и могу быть свободна.
Она даже не спросила, что это за дело. Сестра всегда была похожа на фонарь с опущенными заслонками – светит только в одном направлении. На первом месте – Анна, потом Болейны, потом Говарды. Она не нуждалась в катехизисе Георга. Это мне надо было напоминать о преданности семье, она сама знала, в чем ее интерес.
– Пару недель я выдержу. А потом получу все!

Лето 1527

С тех пор как Георг уехал из Гевера, я ничего не слышала ни о нем, ни об Анне. В эти солнечные летние дни двор совершал поездку по Англии, но мне было все равно. У меня дети, дом, никто не следит – не бледна ли я, не умираю ли от зависти. Никто не обсуждает у меня за спиной, лучше я выгляжу, чем сестра, или хуже. Свободна от двора, от постоянной борьбы между королем и королевой. Но самое лучшее – свободна от постоянного ревнивого счета между мной и Анной.
Дети в таком возрасте, когда день пролетает быстро, наполненный мелкими делами. Мы ловили рыбу во рву на кусочки бекона на ниточке. Седлали охотничью лошадь, и каждый из детей катался по очереди, снаряжали экспедиции через подъемный мост в сад за цветами и фруктами, закладывали повозку, выстланную сеном, я сама брала поводья и правила до самого Эденбриджа, чтобы выпить глоток эля на постоялом дворе. Смотрела, как они преклоняют колени на мессе, как округляют глаза, когда священник поднимает облатку. Наблюдала, как они засыпают вечером, видела их разгоряченную солнцем кожу, тень от длинных ресниц на пухлых щечках. Я напрочь забыла о существовании двора, короля, фаворитов.
Потом, в августе, пришло письмо от Анны. Его принес самый доверенный слуга, Том Стивенс, он родился и вырос в Торнбридже.
– От моей госпожи вам лично в руки, – сказал он, преклонив передо мной колено в обеденной зале.
– Спасибо, Том.
– И чтобы никто, кроме вас, его не видел.
– Хорошо.
– Никто и не увидит, потому что я буду сторожить, пока вы читаете, а потом брошу письмо в огонь, и мы убедимся, что оно сгорело дотла.
Я улыбнулась, но почувствовала беспокойство.
– Сестра здорова?
– Как сыр в масле катается.
Я сломала печать и развернула письмо.
Порадуйся за меня, моя судьба решена окончательно. Свершилось! Я стану королевой Англии. Он сделал предложение сегодня вечером, обещал развестись не позже чем через месяц. Уолси обрабатывает Папу. Сразу же попросила отца и дядю соединить нас, сказала – хочу разделить радость с семьей, так что есть свидетели, и он не сможет улизнуть. Пока не могу носить его кольцо открыто, но оно у меня есть, обручальное кольцо, и король поклялся быть моим. Король пойман, судьба королевы решена, ниспровергнут порядок вещей. Ничему больше не остаться прежним – ни для одной женщины в Англии!
Мы поженимся сразу же, как только Уолси пришлет весточку, что брак аннулирован. Королева узнает обо всем накануне свадьбы и ни днем раньше. Отправится в испанский монастырь, не желаю терпеть ее в своей стране.
Будь счастлива за меня и всю семью. Не забуду твоей помощи, так что ты всегда найдешь настоящего друга и любящую сестру в Анне, королеве Англии.
Опустила письмо на колени, глядя на тлеющие угли в камине. Том сделал шаг вперед.
– Уже можно сжечь?
– Позволь прочесть еще раз.
Отступил, но мне незачем перечитывать взволнованные чернильные каракули, и так помню, о чем письмо. Ее победа кричит из каждой строчки. Жизнь любимицы английского двора для меня закончена. Анна выиграла, а я проиграла, для нее начнется новая жизнь. Станет, как уже подписалась, Анной, королевой Англии. А я буду почти ничем.
– Вот и все, наконец то, – шепчу едва слышно. Вручаю Тому письмо, он сует его в самую глубь камина, в горящие угли. Бумага коробится от огня, буреет, чернеет, но все еще можно разобрать: «Ниспровергнут порядок вещей. Ничему больше не остаться прежним – ни для одной женщины в Англии!
Мне не нужно держать письмо в руках, чтобы вспомнить его тон. Анна торжествует, и она права. Все изменится для женщин в нашей стране. С этого времени ни одна жена, даже самая покорная и любящая, не может чувствовать себя спокойно. Если такая женщина, как Екатерина, королева английская, покинута безо всякой причины, что же говорить обо всех остальных.
Письмо ярко вспыхивает, горят желтые язычки пламени, и вот уже остался только мягкий белый пепел. Том перемешивает его кочергой.
– Спасибо, – говорю я. – Ступай на кухню, тебя накормят.
Выуживаю серебряную монету из кармана, даю ему. Он кланяется и уходит, оставляя меня наблюдать, как частички пепла поднимаются в трубу вместе с дымом и улетают в ночное небо, видное через широкую арку из покрытых сажей кирпичей.
– Королева Анна, – произношу и вслушиваюсь в звучание этих слов. – Анна, королева Англии.
Дети спят днем, я сижу рядом с ними. Вдруг увидела в окне всадника с несколькими слугами. Надеясь, что это брат, сбежала вниз, но лошадь, гарцующая во дворе, принадлежит Уильяму, моему мужу.
– Не вините меня за плохую весть.
– Что нибудь с Анной?
Кивнул:
– Ее обошли.
Привела мужа в большой зал, усадила в бабушкино кресло, поближе к огню. Убедилась – двери заперты, в комнате больше никого нет.
– Рассказывайте.
– Помните Франциско Фелипеса, слугу королевы?
Кивнула, все еще ничего не понимая.
– Попросил о надежном сопровождении из Дувра в Испанию, но это была только уловка. При нем было письмо от королевы ее племяннику, и он сумел перехитрить короля. В то же утро отплыл из Лондона на специально нанятом корабле. Пока разобрались, был уже далеко. Доставил письмо Карлу. И тут началось светопреставление.
У меня заколотилось сердце. Схватилась рукой за горло, будто могла унять сердцебиение.
– Что вы имеете в виду?
– Уолси по прежнему в Европе, но Папа предупрежден и не желает его принимать. Никто из кардиналов его не поддержал, даже мирный договор нарушен. Мы снова в состоянии войны с Испанией. Генрих отправил секретаря в Орвието, туда, где содержат Папу, чтобы попросить аннулировать брак и дать позволение королю жениться на ком пожелает, даже на сестре своей любовницы, даже на самой любовнице. Каков выбор – шлюха или сестра шлюхи!
Я только рот раскрыла.
– Он просит разрешения жениться на своей любовнице? Господи, уж не на мне ли?
Резкий смешок.
– На Анне. Обеспечивает возможность уложить ее в постель до свадьбы. У сестер Болейн это отлично получается, не так ли?
Выпрямилась в кресле, перевела дыхание.
– Не годится мужу говорить о жене непристойности. Рассказывайте дальше.
– А дальше вот что – все дело в Папе, а он под охраной племянника королевы в замке Орвието, и очень, очень непохоже – это мое мнение, а ваше? – что Папа издаст билль, дабы узаконить самое непристойное поведение, которое только можно себе вообразить – спать с женщиной, спать с ее сестрой и жениться на одной из них. Тем более ради короля, чья жена – женщина с незапятнанной репутацией, а у ее племянника неограниченная власть во всей Европе.
– Значит, королева победила?
Кивнул:
– Снова победила.
– Как Анна?
– Очаровательна. Просыпается раньше всех, смеется и поет весь день напролет, услаждает взгляд и занимает ум, поспевает вместе с королем на раннюю мессу, скачет бок о бок с ним весь день напролет, гуляет с ним по саду, смотрит, как он играет в теннис, сидит рядом, пока ему читают письма, играет в слова, читает философские труды и рассуждает, как настоящий богослов, без устали танцует, устраивает приемы и балы маскарады, ложится позже всех.
– Это правда?
– Идеальная любовница. Никогда не останавливается. Думаю, она и умрет на бегу.
Помолчали. Он осушил кубок.
– Выходит, мы там же, где и были, – протянула я недоверчиво. – Вперед не продвинулись.
Он тепло улыбнулся:
– Полагаю, ваше положение ухудшилось. Все открылось. Говарды теперь на виду. Все знают – ваша цель трон. Раньше казалось – вы гонитесь за деньгами и должностями, как и все мы, только чуточку более хищно. А теперь ясно – нацелились на самое высокое яблоко на дереве. Все вас возненавидят.
– Только не меня, – возразила я. – Потому что я остаюсь здесь.
Он покачал головой:
– Вы едете со мной в Норфолк.
Я так и застыла.
– Что вы хотите этим сказать?
– Королю вы больше не нужны, а мне нужны. Мы обвенчаны, вы все еще моя жена. Поедете ко мне домой и будем жить вместе.
– А дети?
– Поедут с нами. Будем жить, как я хочу, – помолчал и повторил: – Как я хочу.
Я вскочила на ноги, вдруг испугавшись этого человека, моего мужа, с которым делила постель, но которого совсем не успела узнать.
– Моя родня все еще сильна, – пригрозила я.
– Чем вы недовольны? Я же не развелся с вами пять лет назад, когда вы впервые наставили мне рога. Настали плохие времена для жен, мадам. Надеюсь, ваше семейство поймет наконец, вы такого наворотили, как бы все не потерять.
– Мой долг – подчиняться семье и королю. – Мой голос звучит твердо, не хватало еще показать, как я боюсь.
– Сейчас придется подчиняться мужу, – нежно сказал Уильям. – Хорошо, что позади – многолетняя привычка.
Анна, Уильям говорит – все пропало, мы, Болейны, проиграли, он увозит меня и детей в Норфолк. Умоляю, поговори обо мне с королем, или с дядей, или с отцом, прежде нем я уеду туда, откуда не смогу вернуться. М.
Проскользнула по узкой каменной лестнице в отцовский кабинет, потом во двор. Поманила одного из слуг, велела отвезти письмо, двор сейчас где нибудь между Болье и Гринвичем. Он слегка приподнял шляпу и взял письмо.
– Убедись, что оно попало к госпоже Анне, это очень важно.
Обедаем в большой зале. Уильям, как всегда изысканно вежливый, истинный придворный, пересказывает бесконечные новости и сплетни. Бабушка Болейн чувствует себя неуютно. Несмотря на обиду, жаловаться вслух не осмеливается. Кто может запретить мужу забрать жену и детей домой?
Как только зажгли свечи, она поднялась из за стола.
– Пора спать, – буркнула сердито. Уильям вскочил на ноги, поклонился.
Прежде чем снова сесть, достал из кармана камзола какую то бумагу. Я сразу же узнала почерк. Мое письмо к Анне! Бросил его на стол, заметил:
– Не очень то по дружески.
– Не очень то вежливо останавливать чужих слуг и читать чужие письма.
– Это мой слуга и мое письмо. Вы – моя жена. Все ваше – мое, а все мое я хочу сохранить, в том числе детей и женщину, носящую мое имя.
Положила руки на стол, разжала пальцы. Сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Напомнила себе – хоть мне только девятнадцать, четыре с половиной года из этих девятнадцати я была любовницей короля Англии. Я – Говард до мозга костей.
– Послушайте, муженек. – Голос мой звучит твердо. – Что прошло, то прошло. Вы не прочь были получить титул, земли, деньги, расположение короля, и мы оба знаем, откуда все это на вас свалилось. Я не стыдилась своих поступков, но и вы тоже. В нашем положении любой бы обрадовался. Нам обоим известно – заслужить и удержать любовь короля отнюдь не синекура.
Уильям, казалось, оторопел от моей внезапной откровенности.
– Одной неудачей Говардов не свалить. Это просчет Уолси, не наш. Игра еще далеко не проиграна, и если бы вы знали дядю Говарда так же хорошо, как я, то не спешили бы признавать его поражение.
Уильям кивнул.
– Враги наступают на пятки, Сеймуры в любой момент готовы занять наше место, будьте уверены, какую нибудь из их девиц где то уже учат, как попасться королю на глаза. Соперники всегда найдутся. И не важно, сможет ли король жениться на Анне, сейчас – ее звездный час, и нам, Говардам, да и вам тоже, муженек, в ваших же интересах, стоит ее поддерживать.
– Она будто катит по тающему льду, – вдруг сказал Уильям. – Слишком старается. Потом и кровью отвоевывает место возле короля. Каждому, кто приглядится, заметно.
– Какая разница, если король ничего не замечает?
– Так долго не выдержать. Она вертит им как хочет, это не может тянуться вечно. Ну удержит его до осени, но ни одной женщине не приковать его навсегда. Мужчину так не удержишь. На несколько недель – быть может, но после неудачи Уолси могут потребоваться месяцы, даже годы.
Представила на минуту – Анна стареет в ожидании свадьбы.
– И что же ей делать?
– Ничего, – звериная усмешка. – А мы с вами отправимся домой и начнем семейную жизнь. Я хочу сына, похожего на меня, а не маленького светленького Тюдорчика. Дочь с карими, как у меня, глазами. И дети у нас будут!
Я наклонила голову:
– Не желаю слышать попреки.
Уильям только пожал плечами:
– Придется потерпеть. Жена вы мне или нет?
– Да.
– Может быть, тоже собираетесь аннулировать брак? Кажется, браки вообще выходят из моды. Хотите уйти в монастырь?
– Нет.
– Тогда отправляйтесь ко мне в комнату, – сказал он просто. – Я буду через минуту.
Я застыла. Об этом то я и не подумала. Муж смотрел на меня поверх кубка с вином.
– Ну что?
– Нельзя ли подождать до Норфолка?
– Нет, – отрезал он.
Медленно раздеваюсь, удивляясь собственному отвращению. Десятки раз я спала с королем, ничего не чувствуя, лишь следуя его желаниям, просто чтобы доставить ему удовольствие. В этом году, точно зная – он думает об Анне, через силу шепча „любимый“, чувствуя себя просто шлюхой, понимала–мужчина, дурак, не отличит настоящую монету от фальшивой.
А вот этот мужчина в тринадцать лет впервые уложил меня в брачную постель. Сейчас я уже далеко не девочка, но все же не настолько цинична, чтобы без ужаса думать о ночи с тем, кто кажется мне почти врагом. Уильям имеет права на меня, и я его боюсь.
Он не торопится. Забираюсь в постель, притворяюсь спящей. Дверь открывается, он переступает порог. Слышу, ходит по комнате, раздевается донага, ложится. Натягивает на голые плечи тяжелое одеяло.
– Не спишь?
– Нет еще, – сознаюсь я.
В темноте находит мое лицо, ласкает шею, плечи, движется ниже. Даже через тонкое полотно сорочки чувствую, какие холодные у него руки. Он учащенно дышит, прижимает меня к себе, и я уступаю, расслабляюсь, как для короля. На мгновенье замираю от мысли – я не знаю, как вести себя с другими мужчинами, кроме Генриха.
– Не хочешь меня?
– Разумеется, хочу, я же твоя жена. – Голос звучит ровно.
Боюсь, это ловушка – если откажусь, он сможет развестись со мной. Но вздох разочарования показывает – он искренне надеялся на более теплый ответ.
– Тогда давай спать.
Какое облегчение! Не решаюсь сказать ни слова, вдруг передумает. Лежу неподвижно, пока он поворачивается ко мне спиной, натягивает одеяло, устраивается на подушке и, наконец, затихает. Тогда, только тогда живот перестает сжиматься и притворная говардовская улыбка сползает с лица. Проваливаюсь в сон. Выдержала еще одну ночь, осталась в Гевере. Говарды могут начинать игру. Мало ли что случится завтра!
Нас разбудил стук в дверь. Я выскочила из кровати, прежде чем Уильям успел схватить меня за руку. Открыла дверь, бросила резко:
– Тише, милорд спит.
Как будто в самом деле беспокоюсь, как будто сама не собиралась выбраться из его постели как можно скорее.
– От госпожи Анны, срочное. – Слуга протянул письмо. Я страшно хотела накинуть плащ и прочесть письмо подальше от Уильяма, но он уже проснулся и сел на кровати.
– Наша драгоценная сестрица, – улыбнулся насмешливо. – Что она пишет?
Выбора нет, я открыла письмо возле него, надеясь, вдруг Анна раз в жизни решила позаботиться не о себе, а о ком то другом.

Сестра, король и я приглашаем тебя и твоего мужа присоединиться к нам в Ричмонде, где мы все превесело проведем время.
Анна.

Уильям протянул руку, и я отдала письмо.
– Сама догадалась, куда я поехал, когда оставил двор, – заметил он. Я промолчала, и он добавил горько: – Прыг скок, и ты опять свободна. А мы вернулись к тому, с чего начали.
У него на устах как раз то, о чем я думаю. Но за внешней суровостью прячется страдание. Рога – не самый удобный головной убор, а он носит его уже пять лет. Медленно подошла к постели, протянула руку, сказала нежно:
– Мы обвенчаны, и я никогда не забываю об этом, хоть жизнь и развела нас. Будь мы женаты по настоящему, Уильям, я стала бы тебе хорошей женой.
– Говоришь, как истинная Говард. Вдруг погода переменится, и тогда уж лучше быть леди Кэри, чем второй сестрой Болейн, особенно если первая погубила себя.
Догадка до того точна, что пришлось отвернуться, вдруг прочтет правду в моих глазах.
– Ох, Уильям, – произнесла укоризненно.
Притянул поближе, взял пальцем за подбородок, повернул к себе лицом.
– Дражайшая женушка, – произнес насмешливо.
Я закрыла глаза под его испытующим взглядом и, к своему удивлению, ощутила тепло его губ у себя на губах. Ласковый, нежный, легкий поцелуй, и желание поднялось во мне как давно забытая весна. Обняла мужа за шею, прижалась ближе.
– Я был не на высоте прошлой ночью, – мягко сказал он. – Не здесь и не сейчас. Но быть может, в ближайшее время, как ты думаешь, женушка?
Улыбнулась, скрывая облегчение, что не придется ехать в Норфолк.
– В любое время, когда ты захочешь, Уильям, – согласилась я.

Осень 1527

В Ричмонде Анна – настоящая королева, разве что не по имени. Ее новые покои – рядом с королевскими, придворные дамы ждут приказаний, дюжина новых нарядов, драгоценности, пара охотничьих лошадей, а когда советники обсуждают государственные дела, ее кресло рядом с креслом короля. Только в главной зале, за обедом, ей приходится опускаться до стола для придворных, пока королева Екатерина величественно усаживается за стол на возвышении.
Я живу вместе с сестрой, надо же ее поддержать – несмотря на тесные отношения, никто не посмеет думать, что она любовница короля. Но на самом деле – помогаю держать его на расстоянии. Он отчаянно ее хочет, доказывает – раз уж они помолвлены, могут делить и постель. Анна использует любой предлог – то она защищает свою девственность, говорит, что никогда себе не простит, если потеряет невинность до свадьбы, хотя, видит Бог, и она пылает страстью. Никогда себе не простит, если не предстанет перед ним непорочной девой в брачную ночь. Говорит – если любит ее так сильно, как утверждает, то должен любить и святую чистоту ее души, хотя, видит Бог, ля ля ля, то она боится, то одновременно стремится и к нему, и от него, то ей нужно время.
– Сколько это может продолжаться? – ворчит она на нас с Георгом. – Бога ради, доехать до Рима, подписать бумагу и вернуться. Сколько на это нужно времени?
Укрыться можно только в нашей спальне, в глубине покоев, единственном укромном месте во всем дворце. Ведь мы постоянно на виду, каждый ловит малейший знак – потерял король наконец интерес к Анне или, наоборот, добился своего.
Сотни глаз высматривают – брошена она или беременна. Мы с Георгом чувствуем себя то телохранителями, то тюремщиками. Вот и сегодня Анна мечется между окном и кроватью, не в силах ни остановиться, ни замолчать.
Брат схватил ее за руку, кивнул мне поверх ее головы – держи сзади, если начнется истерика.
– Анна, успокойся. Мы идем смотреть лодочные состязания. Успокойся же наконец.
Сперва она дрожит в его объятиях, но постепенно успокаивается, плечи поникают.
– Я так устала.
– Знаю. – Георг тверд. – Это может продолжаться еще долго. Ты борешься за лучшую награду в мире. Приготовься к длительной, сложной игре.
– Хоть бы она умерла! – вдруг вырвалось у Анны.
Георг невольно взглянул на дверь:
– Тише! Может, так и случится. А может, Уолси добьется своего. Вдруг он как раз сейчас плывет вверх по реке и завтра ты обвенчаешься, а вечером окажешься с королем в постели? Слезы портят внешность, все ведь держится на твоей красоте.
– И не выходи из себя, – вставила я.
– Ты еще мне будешь советы давать!
– Король не выносит капризов, – предупредила я. – Сколько лет прожил с Екатериной, а она даже ни разу брови не подняла, не то что голос повысить. Пока то он по тебе с ума сходит, но сцен не потерпит.
Она чуть было снова не взорвалась, но тут до нее дошло.
– Понимаю. Вот за этим вы мне и нужны.
Мы придвинулись ближе, Георг крепче сжал ее руки, я обняла за плечи.
– Мы действуем заодно, – провозгласил Георг. – Это ради всех нас, Болейнов и Говардов. Вместе возвысимся или вместе падем. Надо выждать, игра может быть долгой. Ты во главе, Анна, но и мы не отстанем.
Она кивнула, повернулась к большому новому зеркалу на стене, отражающему солнечный свет, сады, реку. Сдвинула назад чепец, поправила ожерелье. Повернула голову, оглядела себя со всех сторон. Испробовала озорную, манящую улыбку.
– Я готова.
Мы уступили ей дорогу, будто она уже стала королевой. Анна вышла из комнаты с высоко поднятой головой, а мы с братом переглянулись, как актеры, вытолкнувшие наконец примадонну на сцену, и последовали за ней.
На королевской барке мой муж, улыбаясь, усадил меня рядом на скамью – следить за лодочными состязаниями. Георг присоединился к Франциску Уэстону и остальным кавалерам. Оглянулась – Анна сидит подле короля. Изящный поворот головы, лукавый взгляд, она снова полностью владеет собой – и королем.
– Погуляем до обеда по саду? – шепнул муж мне на ухо. Я сразу же насторожилась:
– Зачем?
Он расхохотался:
– Узнаю Говардов. Просто мне приятно твое общество, мы муж и жена, вдруг надумаем начать супружескую жизнь.
– Помню помню. – Улыбка вышла невеселой.
– Может, попробуешь поглядеть на меня без отвращения?
– Может быть. – Получилось нежнее.
Река искрится под лучами полуденного солнца. Лодки выстроились в ряд перед стартом, гребцы одеты в цвета благородных владельцев. Красочное зрелище – весла подняты, подобно трубам, гребцы ожидают команды. Все глаз не сводят с короля, он вручает Анне алый шелковый шарф. Она подходит к краю барки, поднимает шарф высоко над головой, на мгновение замирает, отлично понимая, куда устремлены все взгляды. Со своего места я вижу ее в профиль, голова откинута назад, чепец открывает лицо, порозовевшее от удовольствия, темно зеленое платье туго обтягивает грудь и стройную талию. В этот момент Анна – само воплощение страсти. Шарф падает, лодки рванулись вперед под ударами весел. Она не возвращается на свое место подле короля, на мгновение забывая о роли, наклоняется через перила, видит – лодка Говардов обгоняет лодку Сеймуров.
– Говард! – кричит Анна. – Давай, Говард!
Словно услышав ее, несмотря на шум и гвалт на берегу, гребцы налегают на весла, лодка вырывается вперед, замирает, снова летит вперед, Сеймуры отстают. Я тоже вскакиваю, все кричат, королевская барка опасно накреняется – придворные, забыв о достоинстве, столпились у борта и вопят каждый свое. Сам король смеется как мальчишка, обнимает Анну за талию и, не заботясь о других, громко поддерживает Говардов, раз это может порадовать девушку в его объятиях.
Мы первые! За сверкающими брызгами не видно весел, но наша лодка, несомненно, обогнала сеймуровскую на полкорпуса. Барабанная дробь и рев труб возвестили Сеймурам – для них все кончено, мы выиграли лодочные состязания, мы выиграли состязания за право зваться первым семейством в стране, девушку, носящую наше имя, держит в объятиях король, она нацелилась на английский трон.
Кардинал Уолси вернулся в Англию с позором, не получив разрешения на аннулирование брака, и сразу же убедился – поговорить с королем наедине ему не удастся. Раньше он решал все – от количества вина на банкете до мирного договора с Францией и Испанией, а теперь оказалось – отчитываться придется одновременно перед Анной и Генрихом как перед королем и королевой. Девчонка, которую он бранил за то, что не блюдет целомудрие и слишком высоко метит, теперь сидит по правую руку короля Англии и презрительно на него смотрит.
Старый, хитрый царедворец, кардинал и виду не показал, что удивлен. Вежливо поклонился Анне и начал доклад. Анна улыбнулась равнодушно, послушала, наклонилась вперед, прошептала какую то гадость королю на ухо, послушала еще.
– Какой идиот! – бушевала она в нашей спальне.
Я сидела на постели, вытянув ноги, а она опять металась между окном и кроватью, как один из львов в зверинце в Тауэре. Лениво подумалось: „Пожалуй, протопчет след на полу, можно будет показывать любителям реликвий, а назвать Пытка временем“.
– У этого дурака ничего не вышло.
– Что он говорит?
– Нелегко бросить тетку того, кто держит в своих руках Папу и пол Европы, вот, Бог даст, Франция с Италией объединятся и разгромят Карла Испанского, и тогда Англия предложит свою помощь безо всякого риска.
– Придется подождать?
Воздев руки над головой, она прорыдала:
– Подождать? Нет уж! Ты можешь ждать, кардинал может ждать, даже Генрих может ждать, но я то ждать не могу. Я должна обеспечивать хотя бы видимость развития событий, сохранять иллюзию движения вперед, пусть Генрих влюбляется все сильнее и сильнее, пусть поверит – дела идут все лучше и лучше, ведь он король и ему всю жизнь твердили – он получит все, чего захочет. Король привык снимать сливки, как мне ему сказать: „А ну ка подожди“? Как мне его удержать? Как?
Жалко, что нет Георга.
– Ты сумеешь. Делай то же самое, что делала раньше. У тебя все прекрасно получится.
Она стиснула зубы.
– Я буду старой и больной, когда наконец дойдет до дела.
Я легонько подтолкнула сестру к большому венецианскому зеркалу:
– Взгляни на себя.
Анну всегда успокаивало лицезрение собственной красоты. Она облегченно вздохнула.
– Ты по прежнему прекрасна, – напомнила я. – А король всегда говорит – у тебя самый острый ум во всей стране. Родись ты мужчиной, стала бы кардиналом.
Жесткая улыбка искривила губы.
– Уолси был бы в восторге!
Я улыбнулась в ответ, взглянула в зеркало на наши отражения. Как всегда, похожи, но как разнятся цвет волос, глаз, выражение лица.
– Ничего ему против тебя не сделать.
– Даже короля не увидит, пока его не вызовут, уж я прослежу, – злорадно сказала Анна. – Конец их милой болтовне с глазу на глаз. Без меня ничего решаться не будет. Уолси не сможет явиться во дворец, предварительно не уведомив и короля и меня. Он теряет власть, а я приобретаю.
– Все получится, у тебя годы и годы впереди.
Анна успокаивалась, зато я все больше раздражалась.

Зима 1527

Жизнь скользит по накатанной колее. Моя уютная, почти семейная жизнь с Уильямом все таки вертится вокруг короля и Анны. Мы с сестрой по прежнему делим комнаты и постель, что полезно, с какой стороны ни посмотреть, а для окружающих по прежнему считаемся придворными дамами королевы, не более и не менее.
Но с утра до вечера Анна проводила дни бок о бок с королем, как новобрачная, главный советник, лучший друг. В нашу спальню она возвращается лишь переменить платье или урвать минутку короткого отдыха, пока король слушает мессу или отправляется на верховую прогулку в мужской компании придворных кавалеров. Молча ложится на постель, умирая от изнеможения. Пустой взгляд устремлен на полог кровати, глаза широко открыты, но ничего не видят, губы не произносят ни слова.
В таких случаях я предпочитала оставить ее одну, только так она ухитрялась отдыхать от бесконечной толпы вокруг.
Легко ли непрерывно излучать очарование, и не только для короля, а для любого, кто посмотрит в твою сторону? Покажешься на минуту чуть менее ослепительной, чем всегда, и водоворот слухов засосет и тебя, и всех нас.
А когда Анна бывала с королем, мы с Уильямом проводили время вместе. Встречались почти как чужие, и он начинал ухаживания. Самое странное, самое простое, самое приятное, что может сделать оставленный муж для сбившейся с пути жены. Дарил мне букетики цветов, гирлянды из листьев остролиста и ярко розовых ягод тиса, однажды вручил маленький позолоченный браслет, писал премилые стихи, восхваляющие мои серые глаза и белокурые волосы, умолял подарить ему что нибудь на память, будто я была его возлюбленной. Я послала за моей кобылкой, чтобы иметь возможность выезжать с Анной, и обнаружила записку, приколотую к стремени. Вечером, откинув простыни нашей с Анной постели, находила конфету в золоченой обертке. Он осыпал меня записками и подарочками, а когда мы сидели рядом за обедом, на состязании лучников или возле теннисной площадки, мог наклониться и шепнуть мне в самое ухо:
– Приходи ко мне в комнату, женушка.
И я хихикала, будто только что стала его любовницей, будто не была много лет его женой, и выбиралась из толпы. Через несколько минут он следовал за мной, чтобы встретиться в его тесной спаленке в западном крыле Гринвичского дворца. Обнимал меня, шептал нежно, обещающе:
– У нас есть только мгновенье, любимая, не больше часа, я на все готов ради тебя.
Опускал меня на постель, расшнуровывал тугой корсаж, ласкал грудь и живот, стараясь изо всех сил, пока у меня не вырывался крик:
– Уильям, любовь моя, ты лучше всех, ты самый, самый лучший!
Только тогда, с самодовольной улыбкой человека, которого наконец после долгих лет заслуженно похвалили, он позволял и себе получить удовольствие, падал на мое плечо, содрогаясь и тяжело дыша.
В искреннюю страсть вплеталось совсем чуть чуть расчета. Если все сорвется и мы, Болейны, падем вместе с Анной, неплохо иметь про запас любящего мужа, большое имение в Норфолке, титул и деньги. Кроме того, раз дети носят его имя, он может забрать их себе когда вздумается. Ради детей я и самому дьяволу скажу, что он лучше всех, самый, самый лучший.
Наступило Рождество. Анна веселилась на славу. Танцевала без устали, словно готова танцевать день и ночь. Играла, будто могла, не задумываясь, спустить королевское состояние. Правда, со мной и Георгом у нее было соглашение – позже, потихоньку, мы возвращали деньги. Но если выигрывал король, ее с трудом заработанные деньги исчезали в его кошельке, и больше их никто не видел, а играя с королем, всякий раз надо было проигрывать, он не выносил, когда выигрыш доставался кому нибудь другому.
Он осыпал ее подарками и почестями, приглашал на каждый танец, на маскараде она неизменно становилась королевой бала. Но во время обеда Екатерина по прежнему сидела за главным столом и улыбалась, словно все происходит с ее согласия, словно сама королева дарует Анне честь играть ее роль. И принцесса Мария, тоненькая бледная девочка, сидела рядом с матерью и тоже улыбалась Анне, словно и она весьма приятно проводит время в обществе этой легконогой претендентки на трон.
– Боже, как я ее ненавижу! – Анна переодевается на ночь. – Живой портрет их обоих, круглолицая дура.
Я медлю с ответом. Что толку спорить с Анной? Принцесса Мария обещала вырасти девушкой редкой прелести. Лицо выражает решительность и характер, никакого сомнения, настоящая дочь своей матери во всех отношениях. В парадной зале смотрит не на нас с Анной, а сквозь нас, как будто мы – окна из прозрачного венецианского стекла и ей просто интересно, что там, за окном. Казалась, она не испытывает к нам ненависти, хотя мы отнимаем у нее внимание отца и подвергаем опасности мать. Словно мы – парочка женщин легкого поведения, такого легкого, что дунет ветер – и нет нас.
Остроумная девочка в одиннадцать лет уже умела сочинить каламбур, перевести шутку с английского на французский, испанский, даже на латынь. Анна тоже обладала быстрым умом, была образованна, но ей не хватало выучки этой маленькой принцессы, вот она и завидовала. А как много дало девочке общество матери! Станет или нет Анна королевой, она рождена, чтобы охотиться за должностями и привилегиями. А принцесса Мария от рождения получила права, о которых мы можем только мечтать. Никогда нам не научиться ее уверенности в себе, ее спокойному изяществу, идущему от абсолютной убежденности в гармонии своего положения в мире. Не удивительно, что Анна ее ненавидит.
– Она – пустое место, – утешила я. – Дай я тебе волосы расчешу.
В дверь тихонько постучали, и Георг проскользнул в комнату прежде, чем мы успели сказать „Войдите“.
– От жены прячусь. – Вместо извинения он помахал бутылкой вина и тремя оловянными кружками. – Разгорячилась от танцев, готова мне приказать отправляться в постель. Совсем озвереет, если видела, куда я пошел.
– Наверняка видела. – Анна налила вина. – Такая ничего не пропустит.
– Ей бы шпионом быть. Из нее вышла бы отличная шпионка, специалистка по прелюбодеяниям.
Со смешком позволила брату налить мне вина.
– Чтобы тебя выследить, большого уменья не требуется, ты всегда здесь.
– Единственное место, где можно быть самим собой.
– Не бордель?
– Больше туда не хожу, надоело.
– Влюбился, что ли? – цинично бросила Анна.
К моему удивлению, он отвел глаза и покраснел:
– Только не я.
– Что случилось, Георг? – спросила я.
Он покачал головой:
– Кое что случилось. Кое что, о чем я не могу рассказать, кое что, на что я не могу решиться.
– Что нибудь произошло при дворе? – заволновалась Анна.
Он подвинул табурет к огню, долго смотрел на горящие угли.
– Поклянитесь, что никому ничего не расскажете.
Мы одновременно кивнули, единые в решимости узнать тайну.
– И не смейте даже говорить об этом друг с другом, не хочу обсуждений у меня за спиной.
Это нас смутило.
– Поклясться, что не будем говорить даже между собой?
– Да, или я ничего не скажу.
Помолчали, но любопытство победило.
– Ладно. – Анна ответила за нас обеих. – Клянемся.
Чуть не плача, он закрылся рукавом и сказал просто:
– Я влюблен в мужчину.
– Франциск Уэстон? – выпалила я.
Его молчание ясно дало понять – я угадала. Анна пришла в ужас.
– Он знает?
Брат покачал головой, все еще пряча лицо в пышных складках алого, бархатного, украшенного вышивкой рукава.
– Еще кто нибудь знает?
Снова отрицательное движение темноволосой головы.
– Больше ни слова, ни намека, – велела Анна. – Ты говоришь об этом в первый и последний раз, даже с нами не надо. Вырви его из своего сердца, не смей глядеть в его сторону.
Он поднял глаза:
– Знаю, это безнадежно.
Оказывается, Анна заботилась вовсе не о брате.
– Ты подвергаешь меня опасности. Король никогда не женится на мне, если ты опозоришь семью.
– Так вот в чем дело? – Он вдруг впал в ярость. – Дело только в тебе? Ничего, что я люблю греховной любовью, что никогда не буду счастлив, что женат на гадюке, что у меня разбито сердце. Важно только одно – на репутации мисс Анны Болейн не должно быть ни пятнышка.
Анна кинулась к нему, целясь ногтями в лицо, Георг едва успел схватить ее за запястья.
– Взгляни на меня! – шипела она. – Разве я не отказалась от единственной любви, разве мое сердце не разбито? Разве не ты говорил мне тогда, что дело того стоит?
Он пытался удержать ее, но Анну было не остановить.
– Взгляни на Марию! Разве мы не лишили ее мужа, как меня лишили моего? Теперь пришло время и тебе кое от чего отказаться. Ты потерял великую любовь всей своей жизни, так разве я не потеряла свою, а Мария свою? Прекрати нытье, ты убил мою любовь, мы ее вместе похоронили.
Они продолжали бороться, я обхватила Анну сзади, пытаясь оторвать от брата. Вдруг боевой дух покинул Анну. Мы трое застыли, изображая живую картину – я обнимаю сестру за талию, Георг сжимает ее запястья, ее пальцы совсем близко от его лица.
– Боже милостивый, что за семейка, – удивленно протянул Георг. – Куда мы катимся?
– К какой цели мы движемся – вот что важно, – отрезала Анна.
Георг встретился с ней глазами и медленно кивнул, будто давая клятву:
– Я не забуду.
– Ты отказался от любви, и больше ни слова об этом, даже имя его забудь.
Снова торжественный кивок.
– Помни, ничего нет важнее моей дороги к трону.
– Я помню.
Меня пробрала дрожь, и я наконец выпустила Анну из объятий. Произнесенный шепотом обет больше напоминал сделку с дьяволом, чем простое соглашение брата с сестрой.
– Не говорите так!
Они разом обернулись ко мне. Одинаковые болейновские карие глаза, длинные прямые носы, дерзкий изгиб губ.
– Стоит ли отдавать жизнь за трон? – Мне хотелось разрядить обстановку, но ни один из них даже не улыбнулся.
– Стоит, – просто ответила Анна.

Осень 1528

Анна выжила, а чистый воздух Гевера вернул ей потерянные было силы. Когда она в первый раз вышла из спальни, я все равно сначала отказывалась сесть рядом с ней из страха передать болезнь детям. Она насмешничала по поводу моих страхов, но голос еще дрожал. Ей казалось – король ее предал, когда бежал подальше от двора. Ее оскорбляло, что он провел все лето с королевой и маленькой принцессой.
Сестра решила отыскать короля как можно скорее, как только придет прохладная осенняя погода и унесет с собой горячку. Как же я надеялась, что все они, занятые королевскими планами Анны, в этот раз обо мне позабудут.
– Ты отправишься со мной, – решительно заявила Анна. Мы сидели в любимом уголке у замкового рва, Анна на каменной скамейке, Георг улегся на траве у ее ног. Я тоже села на траву, спиной к скамье, глядя на детей, бултыхавших маленькими ножками в воде. У берега неглубоко, но все равно за ними нужен глаз да глаз.
– Мария! – резко окликнула меня Анна.
– Слышала, не волнуйся. – Но головы не повернула.
– Посмотри на меня!
Я подняла голову.
– Ты должна со мной поехать, мне без тебя не справиться.
– Не понимаю, зачем…
– Зато я понимаю – вмешался Георг. – У нее никого не будет рядом, в спальне, у кровати, кому бы она могла доверять. Как закроешь дверь, нужно знать наверняка – никто не помчится докладывать королеве, что она плакала, или сообщать королю, что она пышет яростью. Тому, кому каждый день приходится играть роль на сцене, нужен свой бродячий оркестр. Ей понадобятся люди, которых она знает и которые знают ее. Нельзя круглые сутки жить в маскарадной маске.
– Ага, – удивленно согласилась Анна. – Все именно так. А ты откуда знаешь?
– Потому что у меня есть друг – Франциск Уэстон, – признался Георг. – Всякому нужен кто то, кто не брат, не сын и не муж.
– И не любовник, – вставила я.
– Нет, – покачал он головой, – просто друг. Но я знаю, что Анне нужна ты, потому что мне нужен он.
– А мне нужны мои дети, – упрямо возразила я. – Анна прекрасно справится и без меня.
– Я тебя прошу как сестру. – Что то такое было в ее тоне, что заставило меня сразу же обернуться к ней. После болезни заносчивости в Анне поубавилось, и впрямь казалось, что ей может понадобиться сестрино участие. Медленно, очень медленно, таким незнакомым жестом Анна протянула мне руку.
– Мария… мне одной не справиться, – прошептала она. – Я уже чуть не умерла. Я тогда знала, если так будет продолжаться, что то случится, что то сломается. А теперь мне обратно возвращаться, и все снова начинать.
– Что, не получится удержать короля без такого надрыва?
Она откинула голову, закрыла глаза. В эту минуту передо мной сидела не самая блистательная дама самого блистательного королевского двора в мире, а смертельно уставшая девчонка, не знающая, куда бежать от спрятавшегося в ней страха.
– Нет. Я только так и умею – быть все время лучше всех.
Я протянула руку, почувствовала, как она ее схватила.
– Ладно, поеду и помогу.
– Хорошо, – еле слышно отозвалась сестра. – Ты мне очень нужна, будь рядом со мной, Мария.
И снова началась придворная игра – на этот раз в Брайдуэльском дворце. Папа Римский, утомленный бесконечными требованиями Англии, прислал в Лондон для окончательного и бесповоротного решения вопроса о браке короля итальянского богослова кардинала Кампеджо. Королева, ничуть не испугавшись такого развития событий, готовилась к его встрече. Она была весьма хороша собой. Летнее солнце подарило ее коже особое сияние, а общество дочери приносило ей бесконечную радость. Развлекать короля, смертельно напуганного царящей кругом болезнью, не стоило большого труда. Король с королевой обсуждали возможные причины эпидемии, предлагая различные меры борьбы с болезнью, составляли особые молитвы для чтения во всех церквях. Вместе волновались за судьбу страны, которой так долго управляли. Конечно, король не забыл об Анне, но теперь, когда она была всего лишь одной из тяжко болящих, память о ее очаровании немало поблекла. Снова, как раньше, королева оказалась единственным надежным другом в этом пугающем мире.
Я сразу заметила перемену в королеве, стоило мне только войти в ее апартаменты во дворце. На ней было новое бархатное платье, темно алого цвета, столь подходящего к теплому оттенку загоревшего лица. Нет, она не молодилась – ей никогда больше не стать молоденькой, но в ней царила непоколебимая уверенность, которой Анне в жизни не приобрести.
Она приветствовала нас с сестрой легкой иронической улыбкой, спросила, как поживают мои дети, осведомилась о здоровье Анны. Если королева и думала, что стране бы пошло на пользу, если бы горячка унесла Анну, как многих других, то мысли свои она хранила при себе.
Мы все еще считались ее придворными дамами, хотя спальня и гостиная, которую нам отвели, были чуть ли не больше, чем покои самой королевы. Остальные придворные дамы порхали с места на место – то в гостиной у королевы, то в нашей гостиной, то в приемной у короля. Привычная придворная дисциплина нарушилась, теперь можно было всего ожидать. Король и королева разговаривали друг с другом весьма любезно. Папский легат уже выехал из Рима, но почему то путешествие его затянулось. Да, Анна вернулась ко двору, но король только что провел целое лето без нее, и весьма приятное лето. Похоже, за это время страсть его слегка поостыла.
Никто не осмеливался предсказывать дальнейший ход событий. Немало придворных и всякого другого народа сначала появлялось в приемной у королевы, а потом перекочевывало в нашу гостиную – засвидетельствовать свое почтение Анне. Находились и те, кто ставил на другую лошадку, и начинали свой визит с гостиной Анны. Кое кто поговаривал, что король вообще вернется ко мне и к подрастающим детишкам. Я не обращала на эти сплетни никакого внимания, пока случайно не услышала, как дядюшка шутит с королем и обсуждает мальчугана крепыша, живущего в Гевере.
И я, и Анна, и Георг прекрасно знали – дядюшка никогда не проронит и слова попусту. Анна заперлась с нами в спальне.
– Что происходит?
Я покачала головой – ничего не знаю, но Георг отвернулся с виноватым видом.
– Георг!
– Как всегда, ваши звезды встают и заходят в противофазе, – смущенно ответил брат.
– Что такое? – нахмурилась Анна.
– Был семейный совет.
– Без меня?
Георг взмахнул рукой, как отбивающий выпад фехтовальщик.
– Меня вызвали. Я молчал. Слова не проронил.
Мы с Анной набросились на него вместе:
– Семейный совет собрался без нас? И что они сказали? Что им теперь надо?
Георг отстранил нас обеих.
– Хорошо, успокойтесь! Они сами не знают, куда бросаться, куда идти. Они не хотели, чтобы Анна знала – вдруг обидится. Но теперь, когда ты, Мария, так удачно овдовела, а он этим летом совсем Анной не интересовался, они думают – а не пустить ли тебя обратно в дело.
– Да не потерял он ко мне интерес! Не позволю меня вытеснить! – Она повернулась ко мне. – Ты, собака проклятая! Так вот что ты решила сделать…
– Ничего я не делала, – возразила я.
– Ты вернулась ко двору!
– Ты же сама настаивала. Я на короля даже и не гляжу. Я и двух слов с ним не сказала.
Она отвернулась, уткнулась лицом в подушку, как будто видеть нас обоих не могла.
– Но у тебя же его сын! – простонала она.
– И то правда, – мягко отозвался Георг. – У Марии его сын, и теперь она может снова выйти замуж. Семья считает – королю неплохо бы остановиться на ней. Ничто ему не мешает жениться на Марии.
Анна оторвала заплаканное лицо от подушки.
– Да не хочу я его вовсе, – воскликнула я.
– Ну, это уж никого не волнует, – горько произнесла сестра. – Если тебе прикажут, пойдешь как миленькая, займешь мое место.
– Как ты заняла мое, – напомнила я сестре.
Она села. На лице горькая усмешка, словно только что попробовала лимон.
– Ясно дело, одна сестрица Болейн или другая – какая разница. Каждая из нас может стать королевой Англии, а семья – семья нас в грош не ставит.
День за днем Анна старалась вновь очаровать короля. Она отвлекала его от королевы, отвлекала его от дочери. Мало помалу двор понял – она снова победительница. Да, только она – Анна.
Я наблюдала за ухищрениями соблазна с отрешенностью вдовы. Генрих дал Анне собственный лондонский дом, Дюрем на Стрэнде, у нее были свои покои в Гринвичском дворце, где двор проводил Рождество. Королевский совет постановил – королеве не подобает носить слишком изящную одежду и появляться на людях. Всем было очевидно – дело за малым, приедет кардинал Кампеджо, а там и развод не за горами. Тогда Генрих женится на Анне, а я уеду домой к детям и начну новую жизнь.
Я по прежнему оставалась главным доверенным лицом и компаньонкой Анны. Стоял уже ноябрь, когда в один прекрасный день сестра потребовала, чтобы мы с Георгом сопровождали ее на прогулку вдоль вздувшейся от дождей реки в Гринвичский дворец.
– Ты, наверно, тревожишься – что теперь с тобой будет, без мужа то? – начала она, удобно устроившись на скамье и поглядывая на меня.
– Наверно, поживу тут с тобой, пока здесь нужна, а потом уеду домой, в Гевер, – уклончиво ответила я.
– Я могу попросить короля об этом, пусть это будет мой подарок.
– Благодарю, сестрица.
– Я могу попросить его назначить тебе содержание, Уильям же почти ничего тебе не оставил.
– Я знаю.
– Король давал Уильяму на содержание сотню фунтов в год, можно устроить, чтобы эти деньги платились тебе.
– Благодарю, сестрица, – повторила я.
– Знаешь, – как бы между прочим бросила Анна, поднимая воротник, чтобы защититься от резкого ветра, – неплохо бы мне было усыновить твоего Генриха.
– Неплохо бы что?
– Неплохо бы мне усыновить малыша Генриха. Пусть будет моим сыном.
Я остолбенела и только и могла, что тупо смотреть на нее.
– Он тебе даже не особо нравится. – Такая глупая мысль могла прийти в голову только любвеобильной мамаше. – Ты с ним и не играешь никогда. Георг больше времени с ним проводит, чем ты.
Анна отвела глаза, посмотрела на реку, как будто хотела набраться терпения у текущей воды и скученных крыш Сити.
– Нет, конечно нет, но я совсем не за тем собираюсь его усыновлять. Сам по себе он мне и задарма не нужен.
Тут постепенно я сообразила, в чем дело.
– Ага, хочешь моего сыночка, сына короля. Хочешь сына, Тюдора по рождению. А когда король на тебе женится, в придачу получит и сына.
Она кивнула.
Я отвернулась, прошла пару шагов. Башмачки для верховой езды скрипнули на смерзшемся гравии. Пыталась найти подходящий ответ.
– Конечно, ты у меня можешь отобрать ребенка. Тогда уж король меня наверняка не захочет. В одно движение ты сделаешься матерью королевского сынка, да и от меня навеки обезопасишься.
Георг прочистил горло, прислонился к стене, руки сложены на груди, на лице полное бесстрастие. Я повернулась к нему:
– Ты, конечно, знал?
Брат пожал плечами:
– Она мне сказала, когда дело уже было сделано. Она сразу взялась за это, как только мы ей сказали, что семья подумывает–не заняться ли тебе снова королем. Она даже отцу с дядюшкой сообщила только после разговора с королем, когда уже все было решено. Дядюшка считает, неплохое вышло дельце.
Я сглотнула. В горле пересохло.
– Неплохое дельце?
– У тебя всего будет в достатке, – быстро сказал Георг. – Твой сын окажется поближе к трону, а у Анны на руках останутся все козыри, хороший план.
– Но это мой сын! – пробормотала я, задыхаясь. – Он не продается. Он вам не рождественский гусь на базаре.
Георг поднялся на ноги, обнял меня за плечи, развернул к себе.
– Никто его и продает, просто из него делают принца. У него тогда будут все права. Кто знает, не станет ли он следующим королем Англии. Ты должна гордиться такой возможностью.
Я закрыла глаза, похолодевшую кожу обвевал прибрежный ветерок. Мне даже показалось, сейчас в обморок упаду или стошнит меня. Как же мне хотелось свалиться замертво в тяжелой болезни, тогда им придется отвести меня в Гевер и оставить меня и детей в покое.
– А Екатерина? Что станется с моей дочуркой?
– Можешь оставить ее себе, – резко ответила Анна. – Кому нужна эта девчонка.
– А если я откажусь? – Я взглянула в честные глаза брата. Я все еще доверяла Георгу, хотя он меня и не предупредил.
Он покачал головой:
– Не можешь ты отказаться. Она уже все устроила. Подписано по закону, и печать поставлена. И дело с концом.
– Георг, – шепнула я. – Это мой мальчик, мой малыш. Сам знаешь – он для меня вся моя жизнь.
– Ты сможешь с ним видеться, – постарался утешить меня брат. – Будешь ему теткой.
Меня будто ударили. Я споткнулась на ходу, не смогла удержаться на ногах, пришлось опереться на руку брата. Повернулась к молчащей, ласково улыбающейся самой что ни на есть хитренькой улыбочкой Анне.
– Все, все тебе, да? – Слова мои источали ненависть. – Тебе все нужно. Мало тебе короля Англии у ног, еще и мой сын понадобился. Словно кукушонок, всех остальных птенцов в гнезде готова сожрать. Что еще нам надо сделать, чтобы твоему честолюбию было довольно? Всех ты нас погубишь, Анна.
Она отвернулась, не в силах вынести написанной на моем лице ненависти.
– Хочу стать королевой, – только и сказала она. – А вам всем придется мне помогать. Твой сынок Генрих может в этом деле поспособствовать, а потом мы ему отплатим добром за добро. Ты знаешь, как это делается. Только дурак лезет на рожон, как кости лягут, туда и надо идти.
– Когда мы с тобой играем, у тебя кости со свинцом. Я этого тебе не забуду, Анна. На смертном одре твоем припомню тебе, как ты у меня отобрала сыночка. Потому что боишься – своего не будет.
– Почему не будет? – Сестра по настоящему уязвлена. – Ты родила, так отчего и мне не родить.
Я удовлетворенно расхохоталась, выплевывая слова ей в лицо:
– Потому что дни идут, а ты моложе не становишься. И король тоже не молодеет. Кто знает, будет ли у вас сынок? Я то от него двух деток зачала, одного за другим, такого прекрасного мальчишку, Генриха моего, Бог лучше на землю не посылал. Тебе ни в жизнь не родить такого второго. Нутром чую, тебе ни за что не родить такого красавчика. Только и можешь, что украсть моего, – сама знаешь, у тебя своего никогда не будет.
Она побелела так, будто на нее снова напала горячка.
– Прекратите, – вмешался Георг, – прекратите, вы обе!
– Не смей этого больше повторять, – шипела сестра. – Не смей меня проклинать. Если я упаду, то и тебя за собой утяну, Мария. И Георга, и всех остальных. Не смей такого повторять, а не то сошлю в монастырь и вовек своих детей не увидишь.
Она вскочила на ноги, бросилась бежать, только мелькала отороченная мехом накидка. Я смотрела, как она несется по тропинке ко дворцу, и думала – опасней врага не сыскать. Теперь она помчится прямиком к дядюшке Говарду, а то и к самому королю. Анну сейчас все слушаются, все, кто имеет власть надо мной. И если она пожелает моего сыночка или даже самой моей жизни, ей достаточно только слово сказать.
Георг накрыл ладонью мою руку.
– Прости, сестренка, – неловко произнес он. – По крайней мере, дети останутся в Гевере, и ты сможешь с ними видеться.
– Она все себе берет, – выдохнула я. – Она всегда все брала. Но этого я ей вовек не забуду.

Рождество 1529

Двор собирался в Гринвиче, и королева тоже там будет. Ей достанется весь почет, а Анна пусть сидит себе тихо.
– Что теперь? – спросила я Георга. Я присела на его постель, а он устроился на широком подоконнике. Слуга складывает вещи – брат готовится к поездке в Рим. Георг то и дело вскакивает, кричит старому слуге: „Нет, не этот плащ, этот моль поела“ или „Ненавижу эту шляпу, отдай ее Марии, пригодится малышу Генриху“, а старик продолжает невозмутимо укладывать одежду.
– Что теперь? – повторил мой вопрос Георг.
– Меня вызвали к королеве, я живу теперь в своей старой комнате на ее половине дворца. Анна осталась у себя, совсем одна. Я думала, матушка с ней побудет, я и все остальные придворные дамы теперь обязаны прислуживать королеве, а совсем не Анне.
– Ничего в этом нет плохого, просто ожидается множество народу из Сити, они приходят во время Рождества посмотреть, как король с королевой пируют. Никак нельзя, чтобы купцы и торговые люди болтали о невоздержанности короля. Ему хочется, чтобы все говорили – он выбрал Анну для блага государства, а не ради похоти.
Я бросила взгляд на слугу – не много ли мы себе позволяем.
– Не беспокойся о Джоше, он слегка глуховат, благодарение Богу. Плохо слышишь, да, Джош?
Слуга и головы не повернул.
– Хорошо, хорошо, ты свободен, – сказал Георг, но слуга продолжал как ни в чем не бывало паковать вещи.
– Все равно, лучше не рисковать, – заметила я.
– Джош, – брат повысил голос, – оставь нас, потом докончишь.
Слуга вздрогнул, обернулся, поклонился Георгу и мне, вышел.
Брат бросился на кровать, удобно улегся, положив голову мне на колени. Я прислонилась к спинке кровати.
– Думаешь, доживем до этого? – лениво спросила я. – Такое впечатление, что мы к свадьбе готовимся уже лет сто, не меньше.
Он прикрыл красивые темные глаза, снова открыл, взглянул на меня.
– Бог знает, какова будет цена, когда дело наконец завершится. Счастье королевы, безопасность трона, уважение народа, нерушимая святость церкви. Иногда мне кажется, мы с тобой только и делаем всю жизнь, что на Анну работаем. И много ли нам за это достается?
– Ты, мой дорогой, наследник графской короны, вернее, двух.
– По мне бы лучше отправиться в крестовый поход и убивать неверных. А потом вернуться в свой замок к красотке жене, которая от меня, храбреца, без ума.
– А мне подавай поле хмеля, яблоневый сад и стрижку овец.
– Ясно, оба дураки. – Георг снова прикрыл глаза.
Он, кажется, заснул на пару минут. Я бережно придерживаю его голову, смотрю, как подымается и опускается при дыхании грудь. Меня клонит в сон, прислоняюсь к расшитому покрывалу на спинке кровати, дремлю.
В полусне услышала, как заскрипела дверь, лениво открыла глаза. Нет, это не слуга Георга, не Анна, которой мы опять зачем нибудь понадобились. Кто то украдкой взялся за дверную ручку, тайком приоткрыл дверь. Джейн, жена Георга, теперь леди Джейн Рочфорд, всовывает голову в комнату и глядит на нас.
Она не вздрогнула, не произнесла ни слова, увидев нас вместе в постели, и я – не совсем еще проснувшись, не в силах пошевелиться, чувствуя какую то неясную угрозу в ее неожиданном появлении – тоже не заговорила, наблюдаю за ней сквозь полуопущенные ресницы.
Она стоит тихо тихо, не входя в комнату, но и не закрывая дверь, внимательно оглядывая открывшуюся картину – голова Георга у меня на коленях, мои ноги, полускрытые платьем, запрокинутая голова, чепчик, оставшийся на подоконнике, разметавшиеся со сна волосы. Она нас рассматривает, будто собирается писать портрет или ищет доказательства на месте преступления. Затем так же тихо, как и вошла, выскальзывает обратно.
Я тут же потрясла брата за плечо, а когда он проснулся, закрыла ему рот ладонью.
– Ш ш ш, Джейн только что была тут. Она все еще за дверью.
– Джейн?
– Да, Бога ради, Джейн, твоя жена Джейн.
– А что ей нужно?
– Она ничего не сказала. Просто вошла, посмотрела на нас, спящих на кровати вместе, все подробненько осмотрела и исчезла.
– Наверно, не хотела меня будить.
– Наверно, – неуверенно пробормотала я.
– Что такое?
– Она так странно глядела.
– Она всегда странно глядит, – небрежно махнул рукой брат. – Девушка с душком.
– Вот именно. Понимаешь, она на нас смотрит, а мне кажется… – Я не могу подобрать правильного слова. – Будто я делаю что то совершенно неприличное. Словно мы с тобой в чем то виноваты, словно мы…
– Что?
– Слишком близко оказались.
– Мы же брат и сестра. Конечно, мы всегда рядом.
– Вместе в кровати и спали.
– Конечно, мы спали. Что нам еще делать в кровати вместе. Любовью заниматься?
Я хихикнула:
– Она так посмотрела, словно мне вовсе не положено быть у тебя в комнате.
– А где тебе еще быть? – Брат, похоже, ничуть не взволновался. – Где нам еще поговорить, придворные так и шныряют поблизости, норовят каждое слово подслушать. Она просто ревнует. Она бы все королевское приданое отдала за то, чтобы оказаться со мной в постели посреди бела дня. А по мне – лучше голову сунуть в пасть льву, чем положить ей на колени.
– Думаешь, не стоит беспокоиться? – улыбнулась я.
– Совершенно не стоит, – лениво отмахнулся он. – Она моя жена. Я как нибудь с ней разберусь. Сама знаешь, как это делается в браке, захочу – вообще от нее избавлюсь и возьму себе хорошенькую.
Анна решительно отказалась проводить Рождество в Гринвиче, если не она будет в центре внимания. Генрих снова и снова пытался ей объяснить – это пойдет на пользу им обоим, но она никак не могла смириться, что он предпочел королеву.
– Я уеду! – кричала сестра. – Ни за что не останусь здесь, где на меня никто внимания не будет обращать. Поеду в Гевер, проведу Рождество в деревне. Или лучше вернусь ко французскому двору. Отец уже там, мне будет весело. Ко мне во Франции всегда хорошо относились.
Он побледнел, будто она его ножом пырнула.
– Анна, любовь моя ненаглядная, единственная, не говори таких слов.
– Единственная любовь? – кинулась она на короля. – А на Рождество посадите рядом другую.
– И в этот день, и во все остальные лучше тебя мне не найти. Но если Кампеджо все еще докладывает обо всем Папе, мне нужно, чтобы все знали – я отказываюсь от королевы из самых чистых побуждений, просто по необходимости.
– Я, значит, недостаточно чиста? – Анна словно выплюнула эти слова.
Быстрота ума, которая так хорошо служила ей в придворном флирте, теперь оборачивалась против короля. И он не мог устоять – ни тогда, ни сейчас.
– Любовь моя ненаглядная, ты мой чистый ангел. И я хочу, чтобы об этом знал весь мир. Я сказал королеве, что ты будешь моей женой, ибо ты – лучшее, что есть в целой Англии. Этими самыми словами.
– Вы говорили с ней обо мне? – вскрикнула Анна. – Только не это. Оскорбление за оскорблением. А что она вам ответила? Что я не ангел, а всего лишь ее бывшая фрейлина? Что я ни на что не гожусь – даже рубашки подшивать?
Генрих закрыл лицо руками:
– Анна!
Она отвернулась, подошла к окну. Я притворялась, будто читаю книгу, низко склонила голову и быстро водила пальцем по строчкам, но в глазах все расплывалось. Тайком мы оба – король и его бывшая любовница – наблюдали за Анной. Плечи слегка сгорбились, кажется, пытается сдержать рыдания. Потом спина расслабилась, она обернулась – в глазах слезы, от гнева щеки порозовели, вся волнение, вся возбуждение. Приблизилась к королю, нежно тронула его за руку.
– Прости меня, – проворковала она, – прости меня, любовь моя.
Он взглянул на нее, не веря такому счастью. Распахнул объятья, она уютно устроилась у него на коленях, обняла его за шею, прошептала:
– Прости меня.
Я тихонько поднялась, по кивку Анны выскользнула из комнаты, с порога услышала ее слова:
– Хорошо, я побуду в лондонском доме, а ты оплатишь мой рождественский пир.
Королева приветствовала меня легкой улыбкой победительницы. Ей, бедняжке, казалось – нет Анны, нечего и опасаться. Он не знала, какую епитимью наложила Анна на короля в качестве платы за отсутствие на рождественском пиру. Она ни о чем не догадывалась, хотя весь двор прекрасно понимал, что вежливое обхождение короля ни о чем не говорит.
Но она недолго находилась в неведении. Генрих ни разу не отобедал с ней наедине. Он вообще ни разу не остался с ней один на один, всегда в чьем то присутствии. Не протанцевал с ней ни единого танца. Сказать по правде, он вообще не танцевал, только наблюдал за другими танцорами. Время от времени придворные кавалеры кружили перед ним новых красоток – юную наследницу из семьи Перси, следующую девчонку из рода Сеймуров. Кто только мог добиться места при дворе, прислал свою молоденькую чаровницу – вдруг удастся заполучить короля и стать новой королевой. Но король ни на кого не обращал внимания. Сидел утомленно рядом с женой, весь в мечтах о своей собственной красавице.
Вечером королева долго долго стоит на коленях на молитвенной скамеечке, многие придворные дамы уже дремлют, ждут не дождутся, пока уже она нас отпустит. Когда королева наконец встала после молитвы, оказалось, что не сплю я одна.
– Ну вот, сколько же здесь Петров, – с грустью оглядела неверных слуг королева.
– Мне очень жаль, ваше величество.
– Похоже, здесь она или не здесь, ничего не меняется, – промолвила брошенная бедняжка. Склонила голову, будто головной убор слишком тяжел. Я отколола булавки, сняла с нее чепец. Как же поседели у нее волосы! За последний год она больше постарела, чем за пять предыдущих.
– Нет, нет, просто страсть, страстишка. Он выше этого. – Похоже, королева говорила сама с собой. – Она ему скоро надоест, как все остальные. Бесси Блаунт, ты, а теперь вот Анна.
Я молчала.
– Сколько бы эта чаровница ни старалась, главное – ему не впасть в грех против Святой Церкви, я только об этом молюсь: „Господи, не дай ему впасть в грех“. А ко мне он вернется.
– Ваше величество, – тихонько начала я. – А если не вернется? Если признают ваш брак недействительным, если он женится на ней? Куда вы пойдете? Есть у вас убежище на случай крайней нужды?
Усталые голубые глаза взглянули на меня, словно королева Екатерина только что меня заметила. Протянула руки, чтобы удобнее было снять с нее платье, повернулась спиной, я заметила раздраженную от власяницы кожу. Ничего не сказала, помнила – она не любит, когда другие это видят.
– Я не готовлюсь к поражению, не желаю так низко падать. Уверена – Бог приведет Генриха обратно и мы снова будем счастливы вместе. Я знаю, моя дочь станет королевой Англии, лучше королевы не найти, уверена. Ее бабка – Изабелла Кастильская, какие тут сомнения, что женщина может править целым государством. Царствование нашей дочери войдет в историю, а король до самой моей смерти останется тем, чем был, когда мы только встретились, – Генрихом Верное Сердце, вот кем.
Она встала и ушла в спальню, служанка, дремавшая у огня, вскочила, взяла у меня платье и чепец королевы.
– Благослови тебя Господь, – сказала Екатерина. – Можешь отпустить всех остальных, пусть отправляются спать, чтобы не опоздать завтра утром на мессу. И ты тоже, Мария, я люблю, когда мои придворные дамы приходят на мессу.

Лето 1530

Я скачу по дороге в Гевер, окруженная целой армией слуг, впереди развевается один штандарт семьи Говардов, позади другой, а все остальные путники, попадающиеся нам навстречу, жмутся к придорожной канаве. Кругом пыльные изгороди и выгоревшая трава – весна была совсем сухая, все предсказывает плохой год, недолго и до чумы. Но по обеим сторонам дороги уже сложено в стога сладко пахнущее сено, пшеница и рожь поднялись выше колен, наливаются колосья, зеленеют поля хмеля, яблоневые сады роняют лепестки, они, словно снег, покрывают траву под деревьями.
Я не могу сдержаться, напеваю веселую песенку, радуюсь этой скачке по милой Англии, по полям и лугам. Теперь можно забыть про королевский двор и скорее, скорее к детям. Отрядом командует один из приближенных дядюшки, Уильям Стаффорд, его лошадь рядом с моей.
– Столько пыли! Как только выберемся подальше от города, прикажу отряду скакать позади.
Я украдкой бросаю на него взгляд. До чего хорош, широкоплечий, честное, открытое лицо. Верно, один из семьи Стаффордов, они вышли из милости, когда король позорной смертью казнил герцога Бекингема. Ясно, мой спутник рожден для большего, чем просто командовать маленьким отрядом слуг.
– Благодарю вас за то, что взялись меня сопровождать. Немалая услуга и мне, и моим детям.
– Ничего нет важнее, чем это. У меня ни жены, ни детей, но были бы – ни за что бы их не оставил.
– Так почему не женитесь?
– Еще не встретил той, что мне бы понравилась, – улыбается он.
Просто вежливая фраза, а в то же время звучит многозначительно. Страшно хочется спросить его, какая, как он думает, женщина ему бы подошла. Глупо быть таким привередливым. Большинство мужчин женится либо ради жениного приданого, либо ради полезных связей. Но Уильям Стаффорд совсем не кажется глупцом.
Подошло время привала и ужина, он уже рядом с моей лошадкой, готов снять меня с седла. Принял в объятия, подержал минутку, крепко крепко, поставил на землю.
– Голова не кружится? – спросил ласково. – Целый день в седле.
Проводил меня на постоялый двор.
– Надеюсь, найдется что нибудь на ужин. Обещали пожарить цыпленка, но сдается мне, будет старый и тощий гусь.
Я расхохоталась:
– Все, что угодно, умираю от голода. Вы со мной отобедаете?
На мгновенье показалось – он ответит согласием. Но нет, поклонился и сказал вежливо:
– Я поем с остальными.
Самолюбие мое задето – как это так, отказаться от моего приглашения.
– Как вам будет угодно, – холодно кивнула, вошла в комнату с низким сводчатым потолком. Согрела руки у камина, выглянула в окошко с частым свинцовым переплетом. Стоит у конюшни, наблюдает за слугами, те до ужина расседлывают коней, обтирают их потные бока. Красивый какой, подумалось мне. Жалко только, что невоспитанный.
В то лето я решила – пора в первый раз подстричь золотые кудри маленького Генриха, а Екатерине настало время сменить коротенькие рубашонки на приличные ее возрасту платья. Генриху тоже надлежит теперь носить камзол и обтягивающие штаны. Что до меня, я бы оставила их еще на год в детской одежде, но бабушка Болейн настаивала – они уже не младенцы. Вдруг ей придет в голову написать Анне – пожаловаться, что я не выполняю надлежащим образом своих опекунских обязанностей.
Волосы у Генриха мягче пуха. Длинные золотистые кудри рассыпаны по плечам, завиваются в колечки, обрамляют румяное личико. Какая мать удержится от слез, готовясь лишиться такого богатства? Он мой маленький мальчик, а теперь кудрявое детство и пухлые щечки остаются позади, не будет больше этих спотыкающихся толстеньких ножек, маленьких, протянутых ручонок, требующих – возьми меня на руки.
Ему то, конечно, все по нраву, ему подавай шпагу и пони. Он хочет отправиться ко французскому двору, как Георг, и научиться сражаться. Он бредит крестовыми походами и рыцарскими поединками, мечтает поскорее вырасти, а мне бы только подольше держать на руках моего малютку.
Уильям Стаффорд  наткнулся на наше любимое местечко – каменные скамейки, глядящие на ров и замок. Генрих все утро носился как угорелый и теперь мирно спит у меня на коленях, засунув палец в рот. Екатерина болтает босыми ножками в воде.
Уильям сразу заметил слезы у меня на глазах, но не стал ни о чем расспрашивать, а просто тихо, чтобы не разбудить мальчика, произнес:
– Простите, что беспокою, но сегодня мы возвращаемся в Лондон. Если есть какие вести родным, рад буду передать.
– Я приготовила на кухне корзину с овощами и фруктами – для моей матери.
Он кивнул. Потом начал неуверенно, с трудом подбирая слова:
– Простите меня, но я часто вижу – вы плачете. Могу я чем то помочь? Ваш дядя приказал мне о вас заботиться. Значит, мой долг убедиться – вас никто не обидел.
Мне сразу стало весело.
– Нет нет, просто Генрих уже совсем взрослый в этой одежде, нет больше моего милого малютки. Не хочется, чтобы они с Екатериной вырастали. Будь у меня муж, он бы подстриг ему волосы, даже не спрашивая меня, а теперь мне придется это делать самой.
– А вы тосковали по мужу? – спросил он.
– Немножко. – Интересно, что Стаффорд знает о моем браке, да и вообще – о любом браке. – Мы нечасто бывали вместе.
Что еще сказать, чтобы не солгать, но и правды не упомянуть? Он, глядя мне прямо в глаза, кивнул – не ясно, понял или нет.
– Я хотел спросить – вы сейчас тоскуете? – Похоже, он куда умнее, чем кажется. – Теперь вы у короля не в почете и смогли бы родить мужу еще одного сынишку. Начать все сначала.
– Наверно, – неуверенно пробормотала я. С чего это мне вздумалось обсуждать свои дела с простым дворянином на службе у дядюшки? Говоря по правде, таких пруд пруди, обычный искатель приключений!
– Не такая уж приятная жизнь для молодой женщины – двадцать два года, двое малышей. Вся жизнь впереди, а приходится все время быть при сестре, прятаться в ее тени. Это вам, у кого совсем недавно всего было в достатке.
До чего же точное описание моей жизни – и к тому же нелицеприятное. Ничего не остается – только честный ответ:
– Такова женская доля. Сама бы я этого не выбрала – вы уж мне поверьте. Но что делать – женщина просто игрушка судьбы. Будь жив мой супруг, он бы был в немалом почете. Брат – лорд Георг, отец – граф, муж бы тоже внакладе не остался, а за ним и я. А так… Но я урожденная Болейн и Говард, кое что есть и у меня, мы еще посмотрим.
– Похоже, вы тоже искательница приключений. Как я. Или готовы ею стать. Пока семейство занято Анной, пока ее будущее висит на волоске, стоит подзаняться своим, самой решить, что делать. Они о вас позабыли на минутку, пора воспользоваться наконец свободой.
– Так вот почему вы не женились! – Интересный у нас получается разговор. – Чтобы быть свободным?
Он улыбнулся, белозубая улыбка на загорелом лице.
– Именно так. Я сам себе господин. Никому ничего не должен, ни мужчине – за пропитание, ни женщине – из чувства долга. Нанялся к вашему дядюшке, ношу его цвета, но я ему не слуга. Я англичанин и рожден свободным, мне никто не указ.
– Вы мужчина, – вздохнула я. – Для женщины все иначе.
– Да, – кивнул он. – Если только она не замужем за мной. Двое могут быть свободны и вместе.
Я рассмеялась тихонько, крепче прижала к себе сына.
– Вы и впрямь далеко пойдете – без денег, без жалованья, женившись против воли вашего господина, без благословения семьи невесты.
– Случалось начинать и похуже. – Видно, такой мелочью его не смутишь. – Скажу по правде, предпочел бы женщину, которая меня полюбит, доверит свою жизнь и благополучие, не нужен мне ее папаша, уж он меня свяжет по руками и ногам приданым и брачным контрактом.
– А ей что достанется?
– Моя любовь, – взглянул мне прямо в глаза.
– Которая, конечно, стоит того, чтобы порвать с семьей, рассориться с господином – к тому же близким родственником будущей супруги?
Посмотрел наверх, туда, где под бойницами башенок замка ласточки слепили из грязи и глины свои гнезда.
– Мне нужна женщина, свободная как птичка. Та, что придет ко мне в жажде любви, моей любви, та, которой ничего, кроме любви, не нужно.
– Вот и получите вместо жены дуру, – резко бросила я.
Он снова поглядел на меня, усмехнулся:
– Выходит, мне повезло, что я такой женщины еще не встретил. И никто не остался в дураках.
Я кивнула. Вроде бы вышла победительницей в споре, но нет, все равно оставалась какая то недоговоренность.
– Лучше уж мне оставаться незамужней. – Опять точка не поставлена.
– Да уж, лучше, – странным тоном отозвался он и низко поклонился, собираясь уходить. – Прощайте пока, леди Кэри. Уверен, ваш малыш всегда будет вашим, в длинных штанах или в коротеньких. Я любил свою мать до ее последнего вздоха, Господь упокой ее душу, и всегда оставался ее малышом – даже когда вырос совсем большой и слушаться перестал.
Не стоило беспокоиться из за кудрей маленького Генриха. Теперь, после стрижки, проступила красивая форма головы, нежная, трогательная шейка. Конечно, он уже не младенец, но какой же из него получился хорошенький и веселый мальчишка. Приятно потрепать его по затылку, почувствовать тепло родного тельца. Во взрослой одежде он кажется настоящим принцем, и я волей неволей снова стала подумывать, вдруг в один прекрасный день он сядет на английский трон. А почему бы и нет? Его отец король, он усыновлен той, что – и впрямь может случиться – станет королевой Англии. Но важнее всего – из него получился самый что ни на есть золотой мальчик, истинный принц. Стоит как папаша – ноги расставил, руки в боки, словно весь мир принадлежит ему одному. Превосходный характер, послушен, как ни один другой сыночек. Только позовешь – несется на материнский голос покорно, словно сокол на свист выжлятника. В это лето он был настоящий золотой мальчик, что горевать о малыше, его уже нет, перед тобой мальчишка, и в нем уже видны черты молодого мужчины, которым ему предстоит стать.
Теперь мне захотелось еще одного малыша. Генрих повзрослел, у меня уже нет моего маленького. Я принялась мечтать о следующем сыне, том, что не станет пешкой в придворной игре, в сражении за трон, будет желанен сам по себе. Хорошо бы родить сына любимому мужчине, который жаждет воспитывать его вместе с тобой. Я не переставала об этом думать и в результате вернулась ко двору хмурой и мрачной.
Уильям Стаффорд прискакал за мной с отрядом – проводить в Ричмондский дворец. Мы решили пуститься в путь на рассвете, чтобы дать лошадям отдохнуть среди дня. Я поцеловала на прощание детей и прошла на конюшню, Стаффорд легко поднял меня в седло. Я ничего не могла поделать со слезами – горько было оставлять детей. Слезинка, к моему величайшему смущению, упала ему прямо на щеку. Он смахнул ее пальцем, но вместо того, чтобы вытереть руку о штанину, поднес палец к губам и слизнул соленую жидкость.
– Как вы смеете?
– Нечего ронять на меня слезы. – Тон страшно виноватый.
– Нечего их слизывать, – выпалила я в ответ.
Он ничего не сказал, но и не отошел, постоял рядом минуту другую, потом громко крикнул: „По коням!“ – отвернулся, вскочил в седло. Маленькая кавалькада поскакала, я замахала детишкам, оба, и мальчик, и девочка, забрались на скамью под окном в детской и махали мне крошечными ручонками.
Гулкий стук копыт по полому деревянному покрытию подъемного моста, длинная, прямая дорога через парк. Уильям Стаффорд скачет прямо рядом со мной.
– Не плачьте, – внезапно просит он.
Я отвожу взгляд, пусть уж лучше убирается туда, к своему отряду.
– А я и не плачу.
– Плачете. Я не могу всю дорогу до Лондона сопровождать рыдающую женщину.
– Да не рыдаю я вовсе, – бросила раздраженно, – хотя только что рассталась с детьми и знаю – мне их не увидеть целый год. Целый долгий год! Есть у меня право погрустить?
– Нет, – убежденно возразил он, – и я могу объяснить почему. Вы мне весьма убедительно доказали – женщине надлежит делать то, что ей семья приказывает. Вам семья приказала жить вдали от детей, позволила сестре усыновить вашего ребенка. Лучше уж бороться с ними за своих детей, чем вот так рыдать. Но если решили быть истинной Болейн и Говард, ищите счастье в покорности.
– Я желаю побыть одной, – холодно бросила я.
Он немедленно пришпорил коня, приказал передовому отряду перестроиться и следовать за мной. Теперь все позади меня, и я в одиночестве и молчании скачу так до самого Лондона – жаловаться не на что, я сама приказала.

Осень 1530

Двор собрался в Ричмонде, Анна сияет улыбками после лета, проведенного вместе с королем вдали от города. Они каждый день охотились, он преподносил ей подарок за подарком, то новое седло для охотничьей лошади, то новенькие лук со стрелами. Даже приказал седельщику сделать ему двойное седло, чтобы ей удобно было сидеть позади, обхватив его за талию, голова на плече возлюбленного, шепчешь на ухо нежности, пока скачешь на охоту. Куда бы они ни приезжали, все уверяли – страна в полном восторге от этой парочки и ее планов. Каждый придворный так и норовил разразиться приветственной речью, верноподданнической поэмой, устроить для них костюмированный бал или живые картины. В каждом доме их ждали розовые лепестки и благоухающие травы под ногами. Снова и снова льстецы повторяли, что Генрих и Анна, как никто, подходят друг другу и их ждет прекрасное будущее. Казалось, все идет по плану и подвохов ждать неоткуда.
Мой отец вернулся домой из Франции и только молча кивал, чтобы не потревожить идиллию. Как то раз он бросил, обращаясь к дядюшке: „Счастливы они вместе, и хорошо, нам остается Бога за это благодарить“. Мы сидели на террасе и наблюдали, как Анна упражняется в стрельбе из лука. Она прекрасно стреляла, похоже было – приз достанется ей. Только одна дама, леди Елизавета Феррерс, не уступала сестре.
– Ничего не скажешь, приятный момент, – кисло ответил дядюшка. – А то у вашей дочери характер как у бешеной кошки.
– Вся в мамашу, – весело хихикнул отец. – У Говардов все девчонки – хорошенькие штучки. У вас, наверно, тоже немало было в детстве потасовок с сестрицей.
Дядя Говард даже не улыбнулся – нечего поощрять подобную фамильярность, ледяным тоном провозгласил:
– Женщине подобает знать свое место.
Мы с отцом переглянулись. Всем известны громкие скандалы в доме дядюшки. Да и было с чего скандалить. Дядя Говард открыто содержит любовницу, с того самого дня, как жена родила ему сыновей. Тетушка клянется и божится, что эта девка – просто прачка и до сих пор они все свои делишки делают только на грязных простынях – никак не могут иначе. При дворе нередко прохаживались по поводу ненависти, царившей в семействе Говардов. Посмотреть на них, когда они появляются вместе при дворе, когда положено, поддерживая видимость семейного счастья, – настоящий театр, да и только, он еле держит ее за кончики пальцев, а она идет, отворотивши нос, будто от него и впрямь воняет немытыми чулками и грязными воротничками.
– Не все из нас одарены вашим умением обращаться с женщинами, – отозвался отец.
Дядюшка бросил на него удивленный взгляд. Он – многолетний глава семьи – привык к почтительности. Но теперь мой отец и сам граф, а его дочурка, та, что спускает стрелу с тетивы, может вскорости оказаться королевой.
Анна повернулась, довольная выстрелом, а Генрих, не в силах даже на короткий срок оторваться от нее, вскочил с кресла, бросился к ней и при всем дворе поцеловал прямо в губы. Придворные заулыбались, зааплодировали. Леди Елизавета притворилась, что ничуть не уязвлена, уступая первенство королевской фаворитке, и получила от короля вторую награду – небольшую брошку. Анне досталось головное украшение в форме крошечной золотой короны.
– Корона, – выдохнул отец, глядя, как король протягивает приз его дочери.
Уверенным жестом Анна отбросила чепец, и вот она стоит перед всеми, блестящие черные завитки густых волос откинуты со лба. Генрих шагнул вперед, возложил корону ей на голову. Никто не смел прервать воцарившегося молчания.
Положение спас королевский шут. Он вприпрыжку подбежал к королю, спрятался у него за спиной, выглянул из за плеча, посмотрел на Анну:
– Госпожа Анна, госпожа Анна, похоже, целились то в яблочко, а попали то в яич…
Генрих со смехом обернулся, игриво замахнулся на шута, тот легко увернулся. Все облегченно расхохотались, а Анна – корона на темных, блестящих волосах – стыдливо залилась столь идущим ей румянцем, погрозила шуту пальчиком, а потом спрятала смущенное лицо на плече у короля.
Я спала в той же комнате, что и Анна, – одной из лучших во дворце в Ричмонде. Не опочивальня королевы, конечно, но почти ей не уступает. По негласному соглашению Анне досталась анфилада комнат, которую ей разрешалось украсить не хуже, чем спальню королевы, и почти так же богато, как спальню короля. Пока еще не сами покои королевы, хоть Екатерины во дворце и нет. При дворе изобретались новые правила, старыми в такой необычной ситуации не обойдешься.
Анна раскинулась на богато убранной постели, не обращая внимания на смятое платье.
– Довольна летом? – лениво спросила она. – Как дети?
– Здоровы, – коротко ответила я. Просто не желаю говорить с ней о сыне. Нет у нее права быть заботливой тетушкой, теперь, когда она решила стать его матерью.
– Ты сидела во время стрельбы из лука с дядюшкой. О чем вы разговаривали?
– Ни о чем особенном, – постаралась я припомнить, – просто упомянули, что вы с королем, похоже, счастливы.
– Я ему сказала, что хочу избавиться от Уолси, он теперь на стороне королевы.
– Анна, он потерял должность лорд канцлера, довольно уже для мести.
– Он переписывается с королевой, его следует казнить.
– Он ведь был тебе другом.
– Мы просто каждый играли свою роль. – Сестра покачала головой. – Чтобы короля задобрить. Уолси мне посылал форель из собственного пруда, я ему маленькие подарочки. Но я никогда не забуду, как он со мной говорил тогда – о Генрихе Перси, а он всегда будет помнить, что я Болейн, такая же выскочка, как и он сам. Он ревнует ко мне, я ревную к нему. С той самой минуты, как я вернулась из Франции, мы стали врагами. Он меня еще не знает, не понимает всей моей власти. Вот взглянет в лицо смерти – поймет. Я получила его дом. Теперь мне нужна его жизнь.
– Он старик. Потерял все богатство и титулы, все, чем так гордился. Доживает теперь свой век в епархии в Йорке. Хочешь ему отомстить – оставь его там гнить навеки. Довольно и такой мести.
– Не мне, – покачала головой Анна. – Король его все равно любит.
– Королю нельзя любить никого, кроме тебя? Даже служителя церкви, который о нем столько лет заботился, как отец?
– Нет, пусть любит только меня. Меня одну.
– Теперь ты его хочешь, да? – удивилась я.
Она расхохоталась мне в лицо:
– Ничего подобного. Но пусть ни с нем не видится и ни с кем не разговаривает, кроме меня и тех, кому я доверяю. А кому я могу доверять?
Я покачала головой – не знаю.
– Тебе – наверно, могу. Георгу – всегда. Отцу – чаще всего. Матушке – иногда. Дяде Говарду – когда это ему самому выгодно. Тетушке – нет, она на стороне Екатерины. Может быть, герцогу Суффолку, но его жене, Марии Тюдор, – никогда, она меня ненавидит, считает выскочкой, забравшейся слишком высоко. Кому еще? Никому. Это все. Может, кое кому из придворных кавалеров, они ко мне неравнодушны. Кузену сэру Франциску Брайану,  Франциску Уэстону, он с Георгом дружит. Сэру Томасу Уайетту я по прежнему нравлюсь, и… – Она подняла пальчик в молчании, мы обе знали, о ком думаем – о Генрихе Перси в далеком Нортумберленде, решившем никогда не появляться при дворе, несчастном до гроба, живущем в глуши с ненавистной женой, на которой его заставили жениться.
– Получается десять, – тихо продолжала сестра. – Только десять человек во всем мире желают мне добра. А все остальные ждут не дождутся, пока я свалюсь с той высоты, куда забралась.
– Но кардинал, наверно, ничего против тебя теперь не имеет. Он все равно всю власть потерял.
– Тогда самое время его уничтожить. Прямо сейчас, когда он всю власть потерял, беспомощный старик.
Интригу затеяли герцог Суффолк и дядюшка Говард, но все нити вели к Анне. Дядюшка добыл доказательства переписки кардинала с Папой, и король, который уже сместил старого друга с важной должности, снова повернулся против него – приказал арестовать кардинала.
Анна сама выбрала посланца для этой важной миссии. Пусть знает, кого он когда то обозвал дурочкой и выскочкой. Генрих Перси Нортумберленд отправился в Йорк к Уолси предъявить ему обвинение в измене и сопровождать его в долгом пути в Лондон, где кардиналу предстояло остановиться не в богатом доме в Хэмптоне, теперь принадлежащем королю, не в роскошном лондонском именье, уже переименованном в Уайтхолл и доставшемся Анне, нет, ему, предателю, предстояло заключение в Тауэре, пусть там дожидается суда, а потом, как другие, выйдет оттуда только для того, чтобы проделать короткий путь к эшафоту.
Наверно, Генриху Перси доставило немало удовлетворения конвоировать к Анне разлучившего их злодея, теперь еле живого от отчаянья и бессилья. Не его вина, что кардиналу удалось избежать придуманного Анной наказания – старик умер в дороге, и сестре пришлось удовольствоваться в своей мести только одним – именно несостоявшийся возлюбленный, которого ее лишил кардинал, наконец смог объявить ему о грядущем возмездии.

Рождество 1530

Королева снова вернулась ко двору на Рождество, а Анна закатила свой собственный рождественский пир в бывшем дворце покойного кардинала. Все, конечно, знали, что каждый день король, отобедав с королевой, как положено, выскальзывает тайком из дворца и на королевской барке причаливает к ступеням Уайтхолла, где его ждет еще одна трапеза – на этот раз с Анной. Иногда он брал с собой придворных кавалеров и дам, включая и меня, и мы, тепло закутавшись – стояла холодная погода, проводили веселую ночку у реки. Барка отправлялась обратно, над головой сияли крупные звезды, огромная белая луна освещала путь.
Я снова придворная дама королевы и в ужасе вижу – как же она изменилась. Даже когда она поднимает голову и улыбается Генриху, в глазах ни тени радости. Он лишил ее счастья, и, похоже, навсегда. Она не потеряла присущего ей королевского достоинства, уверенная в себе испанская принцесса и английская королева, но женское сияние, окружающее ту, которую обожает муж, покинуло ее навеки.
Мы сидим вместе у огня в ее парадной опочивальне, престольная пелена раскинулась от одной стороны камина до другой. Я вышиваю голубым шелком небеса, все еще далекие от завершения, а она – редкий случай – оставила голубой и занялась другим цветом. Как же она, наверно, устала, если не кончила вышивку. Обычно Екатерина всякое дело доводит до конца, чего бы ей это ни стоило.
– Видела детей летом? – спросила королева.
– Да, ваше величество. У малышки Екатерины уже длинное платьице, и она учит латынь и французский, а Генриху пришлось обрезать кудри.
– Пошлешь их ко французскому двору?
– Пока еще нет. – Я не сумела скрыть тревоги в голосе. – Они еще такие малютки.
– Леди Кэри, – улыбнулась она, – дело не в том, сколько им лет, а в том, как они дороги материнскому сердцу. Но им все равно придется научиться выполнять свой долг. Как когда то тебе самой, как когда то мне.
– Вы правы, ваше величество, – склонив голову, прошептала я.
– Женщине следует знать свои обязанности, чтобы их выполнять, как положено, и жить жизнью, назначенной ей Богом, – провозгласила королева. Я знала, она думает о моей сестре, что живет совсем не той жизнью, какая ей была назначена Богом. Анне отменно живется благодаря красоте лица и остроте ума, не говоря уже о бесконечных усилиях родни.
В дверь постучали, на пороге показался один из слуг моего дядюшки.
– Герцогиня Норфолк прислала в подарок апельсины, – объявил он. – И письмо.
Я встала забрать хорошенькую корзинку – апельсины, уложенные на темно зеленых листьях. Письмо с печатью дядюшки сверху.
– Прочти записку, – приказала королева. Я положила фрукты на маленький столик и раскрыла послание: „Ваше величество, только что мы получили бочку апельсинов с вашей родины. Я взяла на себя смелость отправить вам несколько штук вместе с самыми наилучшими пожеланиями“.
– Как мило, – проговорила королева. – Отнесешь ко мне в спальню, Мария? А тетушке своей напиши записку, поблагодари от моего имени.
Я отнесла корзинку в спальню королевы, перешагнула порог, зацепилась каблуком за пушистый коврик, споткнулась, апельсины раскатились по комнате. Я тихонько выругалась, заторопилась – надо все подобрать, пока королева не вошла, ей такой беспорядок по вкусу не придется.
Тут я заметила кое что на дне корзинки. Замерла в ужасе. Маленький, свернутый в трубочку клочок бумаги. Развернула – весь покрыт крошечными цифрами, ни одного слова. Ясно – шифровка.
Стою на коленях на полу, вокруг рассыпаны апельсины, никак не могу подняться. Наконец, стала медленно складывать фрукты обратно в корзинку, поставила корзинку на низкий сундук. Даже отступила назад, посмотреть, как красиво они уложены, чуть чуть поправила корзинку. Сунула записку в карман, вернулась в комнату, где сидит та, кого я люблю больше всех на свете. Присела рядом, продолжая вышивать, в моем кармане – клочок бумаги, грозящий ей неминуемой катастрофой. Что же мне делать? Что же мне делать?
Нет у меня выбора. Куда ни глянь, выбора нет. Я – Болейн. Я – Говард. Если не стану хранить верность семье, я – никто. Ни будущего у меня нет, ни защитников. Как мне тогда прокормить детей? Отнесла записку дядюшке, положила перед ним на стол.
Записку расшифровали за полдня. Код оказался не слишком сложным. Ничего особенно важного там не было – просто слова ободрения от испанского посла, он их шепнул на ухо тетушке, а та передала королеве. Не то чтобы и впрямь настоящий заговор. В общем, пустяки – поддержать королеву, пусть не теряет надежды. И вот теперь – из за меня – у нее отберут и это последнее утешение.
Новости вызвали чудовищную ссору между дядюшкой и тетушкой. Он кричал на жену, обзывал ее предательницей, заговорщицей против короля и против мужа. Даже сам король пытался увещевать мою тетушку. Тут я не выдержала и пошла прямо к королеве. Она была у себя, стояла у окна, глядя, как толпа придворных, закутанных в меха, ждет на пристани – скоро барка отвезет их туда, где моя сестра держит свой двор, соперничающий с двором королевы. Екатерина стояла одна, в полном молчании, смотрела – вот они садятся в барку, шут скачет вокруг, музыканты играют на лютнях и поют для отъезжающих.
Я упала на колени перед королевой, смело начала свое признание:
– Я передала записку герцогини дядюшке. Нашла ее в корзинке с апельсинами. Если бы она сама не попала мне в руки, я бы не стала искать. Похоже, то и дело вас предаю, сама того не желая.
Она глянула на мою склоненную голову – пустяки, ничего страшного.
– Всякий бы так поступил – по крайней мере, из тех, кого я знаю. Не передо мной надо вставать на колени, леди Кэри, перед Богом.
– Прошу вас простить меня. – Я не поднялась с колен. – Мой долг – блюсти интересы семьи, а что хорошо моей семье – плохо вашему величеству. Будь я вашей придворной дамой в какие то другие времена, всегда бы хранила вам верность.
– Не будучи искушаема, не согрешишь. Будь тебе невыгодно меня предавать, оказалась бы вернейшей из верных. Убирайтесь вон, леди Кэри, вы ничем не лучше вашей сестрицы. Еще одна проныра, только о себе и думает. Я знаю, настоящую Болейн не остановишь, коли задеты ее интересы. Иногда мне кажется, даже моя смерть ей не помеха. Да и ты всегда поможешь – а я так тебя любила, мою маленькую служаночку. Ты всегда на ее стороне, всегда.
– Она моя сестра, – страстно вырвалось у меня.
– А я твоя королева. – В голосе лед. Коленки уже саднило, но я не хотела вставать.
– Она получила моего сына, а король слушается каждого мановения ее руки.
– Убирайся, – повторила королева. – Рождественская неделя кончается. Мы не увидимся до Пасхи. Папа скоро объявит свое решение, скажет королю, что он не может осквернить таинство брака. Что тогда предпримет твоя сестрица? Обвинит меня в государственной измене? Или подсыплет яду в питье?
– Она такого не сделает, – прошептала я.
– Еще как сделает, – прозвучал резкий ответ королевы. – И ты ей поможешь. Уходи отсюда. Не желаю видеть тебя до Пасхи.
Я поднялась с колен, попятилась к двери, опустилась в реверансе, так низко, как могла, будто кланялась императору. Не подняла лица – пусть не видит моих слез. Как же мне стыдно! Вышла из комнаты, затворила дверь, оставила Екатерину одну глядеть на замерзший сад и смеющихся придворных, отправляющихся засвидетельствовать почтение ее сопернице.
В саду было совсем тихо, все уже уплыли на барке. Я засунула озябшие руки глубоко в мех, спустилась к реке. Голова склонена, щеки заледенели от слез. Внезапно услышала за спиной тяжелые шаги.
Медленно подняла голову. Стройные ноги, приятно посмотреть, теплый камзол, коричневая бархатная шапочка, улыбка на лице – Уильям Стаффорд.
– Не поехали с остальными к сестре? – Он даже не удосужился поздороваться.
– Нет.
Он вгляделся повнимательней – я не успела отвернуться.
– Дети в порядке?
– Да.
– Тогда в чем дело?
– Я сделала ужасную гадость. – Взглянула на реку, туда, куда плыла барка, полная веселых придворных, прищурила глаза от яркого зимнего солнца, отражавшегося в воде.
Он молча ждал продолжения.
– Узнала кое что про королеву и рассказала дядюшке.
– Он тоже думает, что вы сделали гадость?
– Ну нет, – коротко рассмеялась я. – Он, пожалуй, считает, что теперь у меня в долгу.
– А, тайная шифровка герцогини, – догадался он. – Все только об этом и толкуют. Но никто не знает, как про это удалось проведать.
– Я, я…
– От меня они не узнают. – Небрежным жестом взял меня под руку, повел вдоль реки. Яркое солнце светит в лицо, ладонь, зажатая между нашими телами, начинает потихоньку согреваться.
– А вы бы как поступили? – спросила я. – Вы свои мысли держите при себе и гордитесь, что сами себе господин.
Стаффорд ужасно довольно глянул на меня:
– В жизни бы не поверил, что вы все еще помните наши разговоры.
– Это ничегошеньки не значит, – забеспокоилась я.
– Конечно, конечно.
Он на минуту задумался:
– Наверно, поступил бы так же. Планируй, скажем, ее племянник внезапное вторжение – важно было бы получить такую информацию.
Мы дошли до ограды сада.
– Не открыть ли калитку и не прогуляться ли до деревни? – пригласил он. – Выпить по чарочке эля, поесть жареных каштанов.
– Нет, мне нужно быть на ужине, хоть королева меня и прогнала до Пасхи.
Он повернулся и, не говоря ни слова, повел меня обратно, рука у его бока совсем согрелась. У садовой калитки подле дворца остановился.
– Придется вас здесь оставить. Я, собственно, шел на конюшню, да вот увидел вас. Лошадь моя захромала, хочу проверить, все ли, что надо, сделано.
– Право, не понимаю, почему вы вообще при виде меня остановились. – В голосе еле слышный намек на игривость.
Он взглянул мне прямо в лицо, я почувствовала, как задышала чуть чаще.
– Понимаете, прекрасно понимаете, – медленно проговорил он. – Думаю, вы прекрасно понимаете, почему я при виде вас остановился.
– Вы… – начала я.
– Ненавижу запах этой мази, когда они копыта смазывают, – резко бросил он, поклонился и исчез прежде, чем я рассмеялась, придумала достойный ответ или даже просто догадалась, что он заманил меня в ловушку флирта – именно туда, куда я пыталась заманить его.

Весна 1532

Георгу и дела нет, что там народ думает. Пригласил нас с Анной покататься с ним у реки, пообедать в одной из таверн, а потом уж вернуться. Я думала, Анна откажется – теперь ей небезопасно выезжать без свиты, но она не сказала ни слова. Надела темное платье – совсем не в ее обычае, надвинула на лоб шляпу для верховой езды, оставила дома подвеску – такая есть только у нее одной – с большой золотой буквой „Б“.
Брат так рад снова оказаться в Англии с любимыми сестричками, что и не заметил странного поведения и непривычной одежды Анны. Но когда мы остановились в придорожном трактире, неопрятная старая служанка бросила один только взгляд на Анну и поспешила из комнаты. Вошел хозяин, вытирая руки о фартук из дерюги, объявил – хлеб и сыр, которые нам только что подали, несвежие, и вообще у него ничего нет на обед.
Георг вспыхнул, нахмурился, но Анна дотронулась до его рукава, сказала, что все это не важно, лучше пойти в монастырь поблизости, пообедать там. Он позволил уговорить себя, и обед оказался неплохой. Король, похоже, нагнал немалого страху на монастыри и аббатства. Только слуги, которым, в отличие от монахов, дела не было до королевского благоволения, неодобрительно, искоса поглядывали на нас с Анной и перешептывались – верно, пытались понять, какая из нас прежняя шлюха, а какая новая.
Возвращаемся домой, холодное весеннее солнце в спину, Георг пришпорил коня, оказался рядом со мной.
– Значит, все знают? – спросил без обиняков.
– От Лондона до самых окраин королевства. А может, и дальше.
– И, как я вижу, никто не бросает шляп в воздух и не кричит ура.
– К сожалению, нет.
– Я то думал – смазливая английская девчонка народу понравится. Она же смазливая, правда? Машет ручкой, когда проезжает мимо, раздает милостыню и все такое прочее?
– Конечно. Но женщины упрямый народ, любят старую королеву. Они говорят – негоже королю Англии отказываться от честной и верной жены ради вертихвостки. Что тогда будет со всеми остальными честными и верными женами?
Георг помолчал.
– Они только ворчат или что еще?
– В Лондоне на нас чуть не напали. Тогда король сказал – пусть не ездит в Сити, слишком опасно. Все ее ненавидят, Георг, говорят всякие гадости.
– Гадости?
– Что она ведьма и приворожила короля колдовскими чарами. Она и на убийство готова и давно бы отравила королеву, только представься возможность. Она его заколдовала, и у него ничего не получится с другой женщиной. Так что теперь ему одна дорога – на ней жениться. Прокляла младенцев в чреве королевы, и от того у короля нет наследника.
Георг чуть побледнел, рука с поводьями невольно дернулась, большой и указательный пальцы сложились крестом – древний охранный знак против злых чар.
– И они такое говорят в открытую? При короле?
– Про самые страшные гадости ему не рассказывают, но рано или поздно кто нибудь доложит.
– Но он этим слухам, конечно, не верит.
– Кое что он сам говорит. Говорит, что он ею одержим, она его околдовала, он ни об одной другой женщине думать не может. В его устах звучит как любовная болтовня, но когда такое говорят в народе – это опасно.
Георг кивнул.
– Ей бы заниматься побольше делами милосердия и не строить из себя такую… – он запнулся, подыскивая слово, – чувственную штучку.
Я подняла глаза на сестру. Даже верхом, когда вокруг никого, кроме брата с сестрой, Анна сидит в седле так, что неудержимо хочется обнять ее стройную талию.
– Она Болейн и Говард, – резко сказала я. – Отбрось громкие имена, что остается – все мы просто сучки во время течки.
Мы подскакали к воротам дворца в Гринвиче, там нас ждал Уильям Стаффорд. Приподнял шляпу, слегка поклонился, поймал мою улыбку. Мы спешились, Анна прошла вперед. Уильям стоял у дверей, потянул меня в сторону.
– Я вас дожидался. – Как всегда, он даже не поздоровался.
– Я заметила.
– Не нравится мне, когда вы выезжаете без моего сопровождения. Сестрицам Болейн небезопасно показываться на народе.
– Мы катались с братом. Хорошо иногда прокатиться без большого эскорта и шумихи.
– Ну, за этим дело не станет. Что что, а простоту я вам обеспечу.
– Благодарю вас, – расхохоталась я.
Положил руку мне на рукав, удерживая вблизи.
– Когда король и ваша сестрица поженятся, вас выдадут замуж за того, кого они выберут.
– Наверно. – Я глядела прямо в его открытое, загорелое лицо.
– Значит, вам надо поторопиться, успеть до замужества сестры, если хотите выйти замуж за человека со скромным поместьем – хорошенький домик и немного земли в придачу. Чем дальше, тем трудней будет уехать.
Я молчала, только чуть отодвинулась. Улыбнулась сладкой улыбкой, стрельнула глазами из под ресниц.
– Но мне никто руку и сердце не предлагал. Похоже, придется остаться вдовой до конца моих дней, раз никто не просит меня выйти за него замуж.
Впервые у Уильяма не нашлось что ответить.
– Но я думал… – начал он.
Я рассмеялась коротким, довольным смешком, опустилась в низком реверансе, повернулась, чтобы уйти. Наверху лестницы обернулась, заметила – Уильям бросил шляпу наземь и топчет ее в ярости ногами. До чего же приятно, каждая женщина знает, походя поймать в сеть красавчика мужчину.
Я уже неделю его не видела, хотя и на конюшню заглядывала, и по саду гуляла, и у реки бродила – везде, где он мог бы меня отыскать. Однажды вся дядюшкина свита скакала мимо наших окон, так я все вглядывалась, но как узнаешь одного – из двухсот то всадников в цветах дома Говардов. Я знала, что веду себя как дура, но мне казалось – что тут плохого, просто пококетничаю с кавалером, подразню его немножко.
Прошла одна неделя, за ней другая – его все нет. Жарким апрельским утром мы с дядюшкой наблюдали, как король и Анна играют в шары. Я, будто между прочим, спросила:
– Этот человек, как его там, Уильям Стаффорд, он все еще у вас на службе?
– Да, – отозвался дядюшка, – но я ему дал месяц отпуска.
– Он уехал?
– Ему приспичило жениться, так он мне сказал. Отпросился у меня поговорить с отцом и прикупить новое жилье для молодой жены.
Мне показалось – земля качнулась под ногами.
– А я думала – он уже женат. – Ничего лучше мне в голову не пришло.
– Нет, он страшный повеса и дамский угодник, – машинально ответил дядюшка – его больше занимали Анна и король. – Вскружил голову одной придворной даме, она надеялась выйти замуж, хотела оставить придворную жизнь ради него и что у него там есть – курятник, да и только. Можешь себе такое вообразить?
– Вот глупость то. – У меня пересохло во рту. Я с трудом сглотнула.
– А он, не сомневаюсь, помолвлен с какой нибудь деревенской простушкой. Ждал, наверно, пока она подрастет. А теперь отпросился у меня на месяц и поехал жениться. Но уже скоро вернется. Он надежный человек, я им дорожу. Он тебя провожал в Гевер, да?
– Дважды. И подыскал детям пони.
– Он в лошадях отменно разбирается. И далеко пойдет. Я собираюсь его повысить, назначить главным конюшим. – Дядюшка помедлил, потом внезапно повернулся ко мне, окинул пронзительным взглядом. – Он что, и с тобой пытался заигрывать?
Я спокойно выдержала его взгляд, бросила небрежно:
– Что? Он же вам служит. Конечно нет.
– Ну и отлично, – кивнул дядюшка. – А то ему только палец дай, уж он свое возьмет.
– Со мной это дело не пройдет, – заверила я.
Мы с Анной уже переоделись в ночные рубашки и отпустили служанок, когда в дверь постучали знакомым стуком.
– Георг, кому бы еще, – сказала Анна. – Входи же.
Наш красавчик братец ввалился в комнату с кувшином вина и тремя стаканами.
– Пришел поклониться божеству красоты. – Он был хорошенько навеселе.
– Входи, входи, – пригласила я. – Мы поистине прекрасны.
Он пинком закрыл за собой дверь.
– Куда лучше при вечернем освещении, – заявил он, тщательно изучая наши лица. – Боже мой, Генрих, наверно, с ума сходит при мысли, что одна у него была, другую он хочет и ни одной ему не достается.
Анне явно не по вкусу напоминание, что я была любовницей короля.
– Он со мной всегда так внимателен.
Георг закатил глаза. Подмигнул мне:
– Винца?
Мы разобрали стаканы, брат подкинул в камин еще одно полено. За дверью послышался какой то звук. Георг, неожиданно быстро и проворно, подскочил к двери, распахнул ее настежь. Там стояла Джейн Паркер, пытаясь распрямиться – только только оторвалась от замочной скважины.
– Моя дорогая женушка! – медоточивым голосом проворковал Георг. – Если хочешь затащить меня в постель, просто попроси, незачем сюда подкрадываться – это спальня сестры.
Она покраснела до корней волос и уставилась на Анну в глубине комнаты – сорочка соскользнула с голого плеча, рядом я в ночной рубашке у камина. Что то в ее взгляде заставило меня вздрогнуть. Она всегда так глядит, что становится стыдно, словно и впрямь чем нехорошим занята. Но нет, теперь она смотрит на нас троих, будто хочет быть с нами в заговоре, будто мечтает выяснить все наши секреты и грязные делишки.
– Я проходила мимо и услышала голоса, – попыталась оправдаться Джейн. – Побоялась, вдруг кто то побеспокоил леди Анну. Как раз собиралась постучать, узнать, все ли у нее в порядке.
– Постучать? Ухом? – воскликнул Георг. – Или носом?
– Брось, Георг, – внезапно вмешалась я. – Все в порядке, Джейн. Георг зашел на минутку выпить и пожелать нам спокойной ночи. Он скоро придет, не волнуйся.
Она меня и не поблагодарила за защиту.
– Придет он или нет, его дело. Пусть хоть на всю ночь здесь остается, если ему тут так нравится.
– Убирайся, – резко сказала Анна, словно выяснять что то с Джейн было ниже ее достоинства.
Георг почтительно поклонился и захлопнул дверь прямо перед носом у жены. Повернулся к нам, расхохотался, сказал громко – пусть слышит, если хочет:
– Вот гадюка! Мария, не стоит обращать на нее внимание. Учись у Анны. „Убирайся“. Боже мой! Отлично сказано: „Убирайся“.
Он присел у камина и налил всем нам еще вина. Протянул один стакан мне, другой Анне. Поднял третий, собираясь сказать тост.
Анна не подняла своего стакана, не улыбнулась брату.
– В следующий раз, – заметила сестра, – изволь подавать мне первой.
– Что? – Он не сразу сообразил, о чем она говорит.
– Когда наливаешь вино, первой подавай бокал мне. Когда стучишься в дверь, спрашивай разрешения войти у меня. Я буду королевой, Георг, пора тебе научиться обращаться со мной, как с королевой.
Он не вспылил, не то что в первое время, когда только вернулся из Европы. Понял за это время – Анна обладает немалой властью. Ей нипочем поссориться даже с дядюшкой, не говоря уже об остальных верных ей придворных. Ей все равно, кто ее ненавидит, пока король у ее ног. Теперь она кивком головы может уничтожить любого на своем пути.
Георг поставил стакан на каминную доску, забрался на постель, встал на четвереньки и замурлыкал:
– Моя маленькая королева, будущая королева.
Анна перестала хмуриться – невозможно сердиться на нашего очаровательного братца.
– Моя маленькая принцесса, – прошептал он, легонько чмокнул ее в нос, потом крепко поцеловал в губы, протянул умоляюще: – Не становись такой мегерой. Не со мной же. Мы все знаем – ты первая дама королевства, но со мной будь поласковей, Анна. Будешь ласкова со мной, всем нам станет хорошо.
Анна, сама того не желая, рассмеялась.
– А ты изволь выказывать мне полное уважение, – потребовала она.
– Обещаю лежать под копытами твоей лошади.
– И никакой фамильярности.
– Лучше мне умереть.
– Тогда можешь приходить сюда, и я не буду на тебя сердиться.
Он снова наклонился и поцеловал сестру. Глаза закрыты, на губах улыбка, Анна приоткрыла губы. Я глядела на них, брат продолжал поцелуй, коснулся пальцем обнаженного плеча, погладил шею. Я смотрела как завороженная – в восторге и в ужасе одновременно. Вот его пальцы ласкают гладкие черные волосы, вот его рука у нее на затылке, губы впиваются все сильнее. Тут она с легким вздохом открыла глаза, пробормотала: „Довольно“, и легонько столкнула его с постели. Георг вернулся к своему месту у камина, сделав вид, что это был всего навсего нежный братский поцелуй.
На следующий день Джейн Паркер вновь обрела уверенность в себе. Она улыбнулась мне, присела в реверансе перед Анной, протянула ей накидку, когда та решила прогуляться с королем у реки.
– Я боялась, вы сегодня в расстроенных чувствах, миледи.
– С чего мне расстраиваться? – Анна взяла у нее из рук накидку.
– Такие новости.
– Какие новости? – спросила я, поскольку Анна не проявила ни малейшего любопытства.
Джейн ответила мне, но глаз не спускала с Анны:
– Графиня Нортумберленд разводится с Генри Перси.
Анна пошатнулась, побелела как полотно.
– Какой скандал! – громко сказала я, пытаясь отвлечь внимание от Анны. – С чего это она вздумала разводиться? Вот глупость, что это на нее нашло?
Анна уже пришла в себя, но Джейн по прежнему не спускала с нее глаз.
– С чего? – продолжала Джейн, голос просто шелковый. – Говорит, что их брак все равно недействителен. Говорит, он уже раньше подписал другой контракт. С вами, леди Анна.
Анна подняла голову и улыбнулась Джейн:
– Ах, леди Рочфорд, что за известия вы приносите. И в какое странное время. Прошлой ночью подкрадывались и подслушивали у дверей, а теперь полны дурными вестями, как дохлый пес червями. Если графиня Нортумберленд несчастна в замужестве, нам всем, я уверена, ее очень жаль. – Придворные дамы пустились в перешептывания, сгорая скорее от любопытства, чем от сочувствия. – Но если вам приспичило утверждать, что мы с Генри Перси обручились, так это просто неправда. Во всяком случае, король уже заждался, мне не стоит задерживаться.
Анна запахнула плащ и выплыла из комнаты. Две три дамы последовали за ней, как им полагалось. Остальные сгрудились вокруг Джейн, надеясь услышать побольше скандальных подробностей.
– Уверена, король обрадуется, видя, что вы следуете за леди Анной, – язвительно напомнила я золовке.
Ей ничего не оставалось, как отправиться вслед за Анной. Другие немедленно потянулись за ней, а я, как последняя дворовая девчонка, подобрала юбки и понеслась к дядюшке.
Он уже работал, хотя еще было довольно рано. Рядом расположился секретарь, записывая что то под дядину диктовку. Дядюшка нахмурился, когда я сунула голову в дверь, потом махнул рукой – входи, и тут же показал – подожди.
– В чем дело? – наконец спросил он. – Я занят. Только что узнал, что Томас Мор недоволен – его беспокоит судьба королевы. Я и не ожидал, что ему все это придется по нраву, но надеялся – вдруг его совесть сумеет проглотить такой поворот дела. Тысячи крон не пожалел бы – только бы Томас Мор не выступал против нас в открытую.
– Тут еще кое что, – бросила я. – Важное.
Дядя махнул рукой секретарю, тот вышел.
– Анна?
Я кивнула. Мы все в этом семейном деле, продаем товар под названием „Анна“. Нетрудно догадаться, что если я с утра пораньше сломя голову несусь к дядюшке, в нашем торговом деле неприятности.
– Джейн только что сказала, что графиня Нортумберленд подала прошение на развод с Генрихом Перси, – торопливо начала я. – Джейн говорит, она утверждает – их брак недействителен, поскольку он уже раньше подписал контракт о браке с Анной.
– Проклятие! – выругался дядюшка.
– Вы уже знали?
– Конечно знал. Она давно собиралась. Я только надеялся – будет другая причина, скажем, он ее оставил, или жестоко с ней обращается, или содомия какая нибудь. Я надеялся, нам удалось ее отговорить и она обойдется без упоминания предыдущего брачного контракта.
– Нам?
– Нам. Тебя не касается, кому именно. – Он уже не скрывал раздражения.
– Конечно.
– А откуда Джейн все известно?
– Джейн всегда все известно. А еще – она вчера у Анны под дверью подслушивала.
– И что она там услышала? – Подозрительность в дядюшке никогда не засыпает.
– Да ничего. – Я и глазом не моргнула. – Георг был с нами, мы просто болтали и по бокалу вина выпили.
– Никого, кроме Георга? – протянул дядюшка.
– А кто там еще мог быть?
– Поэтому я тебя и спрашиваю.
– Кто может сомневаться в невинности моей сестры?
– Она слишком много времени вертится со всеми этими кавалерами.
Тут и моему терпению пришел конец.
– Она слишком много времени вертится с королем – повинуясь вашему приказанию.
– А где она сейчас?
– В саду с королем.
– Возвращайся прямо к ней, скажи – пусть все отрицает. Никакой помолвки, никакого брачного контракта. Ну ухаживал он за ней, дело молодое, у кого не бывает. Молоденький паж строит глазки фрейлине. И не более того, а она вообще на него внимания не обращала. Понятно?
– Только многие вокруг знают, как было дело, – предупредила я.
– Их всех уже давно купили. Кроме Уолси, а он мертв.
– Он мог рассказать королю, тогда, давно, когда еще никто не знал, что король влюбится в Анну.
– Он мертв, – повторил дядюшка, – и теперь ничего не может сказать. А все остальные из кожи вон будут лезть, чтобы уверить короля – Анна невинна, как сама Дева Мария. И Генрих Перси быстрее всех. Только эта проклятая шлюшка, его жена, так хочет поскорее развестись, что готова всем рискнуть.
– За что она его так ненавидит?
Ответом был дядюшкин смешок.
– Нет, Мария, ты все такая же невинная идиотка. Потому что он был женат на Анне, и она это знает. Потому что он все еще любит Анну, и она это знает. Потому что, потерявши Анну, он впал в меланхолию и с тех пор так и не пришел в себя. Неудивительно, что ей не хочется быть его женой. Теперь иди, найди свою сестрицу, и не забывай – ложь, ложь и снова ложь. Открой пошире свои прекрасные глазки и лги напропалую.
Король и Анна прогуливались у реки. Она что то ему серьезно втолковывала, а он склонил голову, внимательно слушая, будто боясь пропустить хоть одно словечко. Она заметила меня.
– Мария вам все расскажет. Мы с ней тогда делили комнату, я только только вернулась ко двору.
Генрих поднял на меня глаза, и я увидела: он очень расстроен.
– Все дело в графине Нортумберленд, – объяснила Анна. – Распускает слухи, клевещет. А все оттого, что ей хочется поскорее развестись, похоже, устала быть замужем.
– А что она говорит?
– Да все старые слухи. Рассказывает, что Генрих Перси был в меня влюблен.
Я тепло улыбнулась королю, такой улыбке просто нельзя не поверить.
– Конечно, он был влюблен, ваше величество. Разве вы не помните – когда Анна только появилась при дворе, все в нее сразу повлюблялись? Ну и Генрих Перси тоже.
– Но они говорят о помолвке.
– С графом Ормондом? – немедленно вставила я.
– Родня не сошлась в приданом и титуле, – подхватила Анна.
– Нет, между тобой и Генрихом Перси, – упрямо продолжал король.
– Ничего такого и в помине не было. Мы были совсем молоденькие, обычные придворные дела, стишки, любезности, а больше ничего.
– Он и мне посвятил три поэмы, – вмешалась я. – Второго такого бездельника пажа на службе у кардинала вовек не было. Все время писал стихи. Жаль, вот только женился на женщине безо всякого чувства юмора. Она, верно, и поэзию не слишком жалует, а то бы сбежала от него еще быстрее.
Анна расхохоталась, но свернуть короля с пути было не так то просто.
– Говорят, что вы подписали брачный контракт, – продолжал настаивать Генрих, – были помолвлены.
– Говорю я вам, нет, – перебила его Анна – в голосе уже появляются знакомые сердитые нотки.
– Но почему она тогда утверждает, что были?
– Чтобы от мужа избавиться.
– Если все равно лгать, то зачем так глупо? Могла бы сказать, что он пообещал жениться на Марии. Он ведь ей тоже стихи писал?
– Удивительно, что не сказала, – немедленно вмешалась я, стараясь уберечь Анну от вспышки гнева. Но сестрицу уже ничем не остановить. Она резко отодвинулась от короля.
– Так вы полагаете… Вы считаете, что я… Сомневаетесь в моей невинности? Когда я стою тут перед вами и клянусь, что никогда и не глядела ни на какого другого мужчину? Вы – а не кто нибудь другой – обвиняете меня в этой нелепой помолвке. Кто за мной охотится, когда у самого жена еще жива? Кто из нас больше похож на двоеженца? Тот, чья жена живет себе припеваючи в роскошном замке в Хартфордшире, содержит там собственный двор, все ее навещают, улещивают ее, королеву в изгнании, или девушка, которой раз в кой то веки кто то посвятил поэму?
– Мой брак недействителен, – заорал в ответ Генрих. – Всякий кардинал в Риме это знает.
– Но вы же были женаты! Это всякая собака в Лондоне знает! Сколько денег вы на нее потратили. Небось немало повеселились тогда – когда женились. А мне, мне ничегошеньки, ни обещания, ни кольца, ничего, ничего! Мучите меня, да и только.
– Боже правый! – вырвалось у него. – Будешь ты меня слушать?
– Нет! – закричала она, теряя последнее соображение. – Считаете меня полной дурочкой, влюбленной в дурака, а значит, дважды дурой. Не буду я вас слушать, потому что вы слушаете всякого, кто льет ядовитую ложь прямиком в ваши уши.
– Анна!
– Нет! – И бросилась бежать.
Он нагнал ее в два прыжка, поймал в объятья. Она рванулась, стукнула ладошкой по подбитому плечу камзола. Ну вот – половина двора смотрит на нападение на английского монарха и просто не знает, что делать. Генрих схватил ее за руки, лицо совсем рядом с ее лицом, будто в любовной битве, тело к телу, губы к губам, почти как в поцелуе. Я заметила на его лице жадное желание – она была так близко.
– Анна. – Теперь голос короля звучит совсем по другому.
– Нет, – повторила она, но уже улыбаясь.
– Анна.
Она прикрыла глаза, немного откинулась – пусть целует, в закрытые веки, в губы. Прошептала:
– Да.
– Боже мой, – еле слышно произнес у моего уха Георг, – так вот как она им вертит.
Я кивнула, а Анна устроилась поудобней под рукой короля, он обнял ее за плечи, она его за талию, и, бедро к бедру, они зашагали прочь. На лицах явно читалось – лучше бы нам сейчас пойти в постель, а не прогуливаться у реки. Смесь желания и удовольствия – словно бурная ссора не хуже, чем бурные объятья.
– Сначала гнев, а потом на попятный – и так всегда?
– Да, – подтвердила я. – Пламя гнева заменяет пламя любовной схватки, сперва шум да крики, а потом затихают, голубки, и в обнимку.
– Он ее, верно, обожает, – продолжал Георг. – Она на него набрасывается с руганью, а потом уютно устраивается на плечике. Боже мой, никогда раньше такого не видел. До чего же страстная шлюшка эта наша сестричка. Я ее брат, а только сейчас понял. Она любого мужчину может свести с ума.
Я кивнула:
– Она всегда сдается. Но только на две минуты позже, чем, ты думаешь, нужно. Всегда пережимает – до самого конца и даже дальше.
– Опасная получается игра, когда играешь с монархом, обладающим абсолютной властью.
– А что ей еще делать? Надо же его чем то удерживать. Она, выходит, вроде замка, который ему только и остается, что бесконечно осаждать. Вот и приходится разжигать его страсти.
Георг взял меня под руку, и мы отправились следом за королевской парочкой по тропинке вдоль реки.
– А что станется с графиней Нортумберленд? Ей не добиться своего, если она будет настаивать на том, что Генрих Перси был помолвлен с Анной.
– Лучше ей подождать, пока овдовеет, – грубо сказала я. – Мы не позволим чернить Анну в глазах короля. Графине придется еще пожить с мужем, который без ума от кого то другого. Лучше бы ей вовсе не становиться графиней, вышла бы себе замуж по любви.
– Ты что то в последнее время зачастила про любовь. Чей совет – пустого места?
Я рассмеялась, будто мне все нипочем.
– Пустое место пропало. Наконец то избавились. Как я и думала, никто, ничто и звать никак.

Осень 1532

Анну с подобающими церемониями возвели в титул маркиза в покоях короля в Виндзорском замке. Король сидел на троне, рядом дядюшка и Карл Брендон, герцог Суффолк, прощенный, вернувшийся ко двору как раз вовремя, чтобы стать свидетелем торжества Анны. Казалось, он только что сжевал целый лимон, да еще с кожурой, такая кислая у него улыбочка. Дядюшка тоже улыбался кисловато, с одной стороны – такой успех, богатство и престиж для племянницы, а с другой стороны – уж больно она стала заноситься.
На Анне платье алого бархата, отделанное белым пушистым горностаевым мехом. Волосы, темные и блестящие, ни дать ни взять грива призового коня, распущены по плечам, словно у невесты в день бракосочетания. Леди Мария, дочка герцога Суффолка, несет мантию, подобающую новому титулу Анны, а за ней все мы в новых, с иголочки нарядах – придворные дамы Анны, Джейн Паркер, я и еще с десяток других. Стоим в почтительном молчании позади, пока король накидывает мантию на плечи Анны, возлагает ей на голову маленькую корону.
На пиру мы с Георгом сидим рядом, смотрим на сестру, она, конечно, подле короля.
Он не спрашивает, завидую ли я. Ответ слишком очевиден, не стоит даже задавать вопроса.
– Никакая другая женщина с этим не справилась бы, – шепчет он. – Уж больно ей хочется усесться на трон.
– Мне ничего такого не хотелось, – отвечаю. – С самого детства только об одном мечтала – чтобы про меня не забыли.
– Ну, дорогая, пора расстаться с мечтой. – Брат может позволить себе подобную искренность. – Про тебя забыли до конца твоих дней. Мы оба теперь просто пустое место. Если мне чего удастся добиться, то только по ее милости. А тебе вообще не о чем и беспокоиться. Она будет единственной Болейн, о которой узнают люди. Ты – навеки пустое место.
Опять это выражение – „пустое место“. Слова брата будто выпускают из меня горечь, я смеюсь:
– Может, это и неплохо – быть пустым местом.
Мы танцуем допоздна, а потом Анна отсылает всех придворных дам, кроме меня.
– Я иду к нему, – заявляет она.
Ей не нужно объяснять, что она имеет в виду.
– Ты уверена? Вы все еще не женаты.
– Кранмер не сегодня завтра станет архиепископом. Я отправляюсь во Францию вместе с королем, он настаивает, чтобы меня принимали как королеву. Он дал мне титул маркиза и земли. Я больше не могу говорить „нет“.
– Боже мой, тебе ведь и самой хочется! – Я вдруг поняла: ей тоже не терпится. – Полюбила его наконец?
– Нет, конечно. – Она просто отмахнулась от такой смешной мысли. – Но я его столько времени держу на расстоянии вытянутой руки, что он почти сошел с ума, и я вместе с ним. Я сама так от него завожусь, от всех этих ласк и объятий, уже готова лечь с последним конюхом. Он мне торжественно пообещал. Я почти сижу на троне. Я должна пойти к нему сейчас, сегодня же.
Я налила ей воды в кувшин, пока она мылась, согрела полотенце.
– Что ты наденешь?
– То платье, в котором танцевала. И мою новую корону. Я хочу прийти к нему как королева.
– Лучше бы тебя проводил Георг.
– Он сейчас придет, я ему уже сказала.
Она вымылась, забрала у меня полотенце. Тело в свете камина и свечей прекрасно, как у дикого зверя. В дверь тихонько постучали.
– Открой ему, – приказала Анна.
Я помедлила, она уже надела нижнюю юбку, но больше на ней ничего нет.
– Давай открывай, – упрямо повторила она.
Я пожала плечами, открыла дверь. Георг в ужасе отшатнулся, увидев обнаженную грудь сестры, темную, распущенную гриву волос.
– Входи, – беззаботно кивнула она. – Я почти готова.
Он, по прежнему потрясенный, бросил на меня вопросительный взгляд, вошел в комнату, уселся в кресло у камина.
Анна, держа корсаж у груди, повернулась спиной к брату – зашнуруй. Он поднялся на ноги, принялся продергивать шнуровку крест накрест в дырочки. Каждый раз, когда рука касалась ее кожи, я видела – она закрывает глаза, наслаждаясь этими нежными прикосновениями. Лицо Георга потемнело, он мрачно выполнял приказ.
– Что еще? – спросил он. – Завязать шнурки на ботинках? Почистить обувь?
– Разве тебе не нравится меня ласкать? – Голос такой дразнящий. – Я и королю гожусь.
– Ты и для борделя годишься, – резко бросил он. – Надевай плащ, коли готова.
– Но скажи, меня всякий захочет, да? – Она уставилась ему прямо в глаза.
Георг помедлил с ответом.
– Зачем ты меня спрашиваешь? У половины придворных дрожат коленки, едва они тебя завидят. Чего еще тебе надобно?
– Мне все надобно, – ответила без улыбки. – Я хочу, чтобы ты, Георг, сказал прямо тут при ней, при Марии, что я лучше всех.
Он тихо рассмеялся.
– А, вечное соперничество, – проговорил он медленно. – Анна, маркиз Пемброк, ты самая желанная и самая богатая в нашем семействе. Обошла нас обоих. Скоро обойдешь и наших достопочтенных папашу и дядюшку – можешь этим гордиться. Чего тебе еще надобно?
Она вся сияла, пока он говорил, но при последнем вопросе сникла, словно от страха, должно быть, вспомнила проклятия женщин на рынке, крики мужчин: „Шлюха“.
– Я хочу, чтобы все это знали.
– Ну, что, отвести тебя к королю? – деловым тоном осведомился Георг.
Анна взяла его под руку. Я увидела, как напряглось ее тело, как она улыбнулась брату.
– Ты, наверно, не прочь отвести меня к себе в спальню?
– Если хочешь пойти на плаху за кровосмешение – пожалуйста.
Она игриво хохотнула:
– Ну ладно. Тогда к королю. Но помни, Георг, ты мой придворный, как и все остальные.
Он склонил голову и повел ее. Я слышала их шаги, сначала в парадной зале, потом на лестнице. Подождала, пока хлопнула дверь. Подумала, Анна, верно, впрямь хочет все на свете. Ее ожидает ночь с королем, а она медлит, чтобы еще разок помучить родного брата.
Она вернулась на заре, в одежде полный беспорядок. Георг привел ее обратно, мы вместе раздели Анну и уложили в постель. Она слишком устала, не в силах даже вымолвить и слова.
– Итак, дело сделано? – спросила я, когда она закрыла глаза.
– И не раз, осмелюсь заметить, – отозвался брат. – Я ждал прямо под дверью, пытался поспать в кресле. Пару раз за ночь они меня будили криками и возней. Дай Бог, теперь появится наследничек.
– Ты думаешь, он точно на ней женится? Не устанет от нее теперь, когда своего добился?
– Месяцев на шесть их хватит. Теперь, когда она и себе кое какое удовольствие доставила, может, подобреет к нему, а заодно – о Боже – и к нам.
– Если она будет еще добрее к тебе, окажется в твоей постели быстрее, чем в королевской.
Георг потянулся, зевнул, лениво улыбнулся мне с высоты своего немалого роста.
– Она просто с ума сходила от желания, а девать его было некуда. Ну прямо распирало ее, а теперь поуспокоится. Дай Бог, появится ребеночек в животе, кольцо на пальце и корона на голове. Vivat Anna! Славно потрудилась – дело наконец сделано.
Анна все еще спала, и я подумала – если пойти в покои к дядюшке, наверно, удастся повидать Уильяма. В замке царила утренняя суматоха, на подходе к кухне громоздились повозки с охапками хвороста, грудами древесного угля, корзинами фруктов и овощей с рынка, молоком, мясом, кругами сыра с окрестных ферм. В дядюшкиных комнатах – обычная суета большого хозяйства. Служанки метут полы, прибирают в парадных комнатах, поварята закладывают поленья в камины, раздувают почти потухшие угли.
Дворяне на службе у дядюшки живут в маленьких комнатенках прямо рядом с парадным залом, солдаты спят в оружейной. Неизвестно, где Уильям. Я прошла в зал, кивком поздоровалась с парой придворных, притворилась, что пришла повидаться с дядюшкой или с матерью.
Дверь в спальню дядюшки отворилась, оттуда выскочил Георг.
– Ох, это ты, – обрадовался он. – А Анна еще спит?
– Спала, когда я уходила.
– Иди разбуди ее. Скажи, что духовенство подчинилось королю. Большинство по крайней мере, значит, мы победили. Только Томас Мор объявил, что уходит со своего поста. Король об этом узнает во время мессы – получит от Мора письмо, но ее надо предупредить. Королю нелегко будет это перенести.
– Томас Мор? – переспросила я. – Мне казалось, он на нашей стороне.
Брат только хмыкнул – до чего же я невежественна.
– Он пообещал королю, что не будет публично возражать против его нового брака. Но понятно, что он думает. Он юрист, законник. Ему нелегко перекраивать истину, как это делается во многих университетах Европы.
– Мне казалось – он стоит за церковную реформу. – Мне не впервой растерянно барахтаться в море политики – деле, куда более привычном для остальных членов семейства.
– За реформу, а не за развал. А потом, король во главе церкви… – отозвался Георг. – Кому, как не Мору, понимать – король не годится на роль Папы. Он же его знает с детства. Никогда не согласится считать Генриха наместником Святого Петра. – Брат хмыкнул. – И впрямь, смехотворная затея.
– Смехотворная? Я то думала, мы ее поддерживаем.
– Конечно поддерживаем. Если Генрих – глава церкви, значит, он может сам расторгнуть свой брак и жениться на Анне. Но только полные идиоты могут думать, что на то есть законные основания, моральное право или это просто основано на здравом смысле. Ничего, Мария, не волнуйся. Анна во всем этом прекрасно разбирается. Пойди разбуди ее и передай, что Мор подал в отставку, что король об этом узнает сегодня, а ей не надо ни о чем волноваться. Так дядюшка сказал. Анне не надо ни о чем волноваться.
Я повернулась и отправилась исполнять что приказано, и как раз в эту минуту в зале показался Уильям Стаффорд. Он низко поклонился при виде меня.
– Леди Кэри. – Другой поклон брату. – Лорд Рочфорд.
– Иди! – Брат легонько меня подтолкнул. На Уильяма он и внимания не обратил. – Иди скажи ей.
Нечего делать, пришлось мне поторопиться, я не могла даже коснуться руки Уильяма, сказать ему „доброе утро“.
Король и Анна провели взаперти целое утро, обсуждая решение Томаса Мора. Отец и дядюшка были с ними, не говоря уже о Кранмере и секретаре Кромвеле. Все они на стороне Анны, всем их хотелось, чтобы церковная власть и церковное богатство оказались в руках короля. К обеду король и Анна вышли в полной гармонии, она сидела по правую руку короля словно настоящая королева.
После обеда наша парочка, отослав всех придворных, удалилась в опочивальню короля. Георг поднял брови, хмыкнул выразительно, прошептал:
– Неплохо, если только из этого выйдет маленький наследничек, Мария.
Брат отправился играть в карты с Франциском Уэстоном и другими приятелями, а я вышла в сад посидеть на солнышке и посмотреть на реку. Ладно, полно себя обманывать, все, чего ты хочешь, – это Уильям Стаффорд.
Стоит только пожелать, и он тут как тут.
– Вы меня искали утром, милая госпожа? – спросил он.
– Нет, – солгала я. – Брата.
– Меня или нет, но я то вас искал, – отозвался он. – И рад радешенек, что нашел. Право, ужасно рад, милая госпожа.
Я чуть подвинулась на скамейке, жестом пригласила сесть. Секунда – и он уже рядом со мной. Как бьется сердце. Этот запах, теплый дразнящий запах мужского тела, запах волос, мягкой кудрявой бороды. Невольно я потянулась к нему, с трудом заставила себя сидеть прямо.
– Я еду с вашим дядюшкой в Кале. Может, смогу и вам услужить во время путешествия.
– Благодарю.
Краткое молчание.
– Простите мою грубость вчера. Я боялась, Анна заметит. Ничего не могу сделать, пока мой сын принадлежит ей.
– Я понимаю, – быстро откликнулся Уильям. – Просто в тот момент… у меня в руках была ваша ножка. Ни за что не хотел отпускать.
– Не могу я быть вашей любовницей, – почти прошептала. – Сами знаете почему.
Он кивнул:
– Но вы меня искали утром.
– Да, – наконец честный ответ. – Не могла вынести еще мгновенье без тебя.
– Я бродил по саду под окнами, надеялся тебя повидать. Столько времени там провел, что лучше бы уж лопату захватил – хоть какая то польза была.
– Любишь огородничать? – хмыкнула я, представив себе лицо сестрицы, когда я объявлю, что влюбилась в садовника. – Этим делу не поможешь.
– Но болтаться у дам под окошками словно сводник какой то? Лучше уж огородничать. Мария, что нам делать? Чего ты хочешь?
– Не знаю. – Это была совершенная правда. – Мне кажется, я схожу с ума, будь у меня честный друг, лучше бы ему меня связать, пока безумие не пройдет.
– Думаешь, пройдет? – спросил он, словно такая мысль ему никогда в голову не приходила.
– Конечно. Это же просто причуда, страстишка. Ну случилось такое с нами обоими одновременно. Если бы я на тебя положила глаз, а ты бы и внимания на меня не обращал, я бы пострадала маленько, поглядела бы на тебя преданным взором, а потом бы все прошло.
– Мне бы такое пришлось по вкусу, – улыбнулся он. – Может, попробуешь?
– Мы оба скоро будем над собой смеяться.
Я думала, он начнет спорить и возражать. По правде сказать, я надеялась – пусть скажет, это настоящая любовь, а мне должно следовать велению сердца невзирая на то, какую придется платить цену.
Но он только кивнул:
– Страстишка, говоришь? И ничего больше?
Я удивленно взглянула на него.
Уильям вскочил на ноги.
– И когда ты собираешься выздороветь? – спросил он, будто его это нимало не касалось.
Я тоже поднялась – наши тела так близко. Каждая косточка моего тела тянется к нему, что бы я там ни говорила, больше всего на свете мне хочется коснуться его.
– Ну подумай, пожалуйста, – ласково начал он. Губы так близко к моему уху, теплое дыхание касается прядки волос, выбившейся из под чепца. – Будешь моей любовью, моей женой. Возьмем Екатерину, хорошо? Ее у тебя не отнимут. А когда Анна родит своего, она нам и нашего Генриха отдаст.
– Он не наш Генрих. – Пытаюсь остатками здравого смысла защититься от настойчивого голоса, теплоты дыхания.
– А кто ему первого пони купил? Кто ему первую лодочку вырезал? Кто научил определять время по солнцу?
– Ты, – согласилась я. – Только никому до этого и дела нет.
– Может, ему будет до этого дело.
– Он еще совсем малыш, ничего сказать не может. И Екатерина ничего никогда не скажет. Просто еще одна девчонка Болейн, они ее отправят туда, куда им будет нужно.
– Тогда сама вырвись из плена, и детей мы постараемся спасти. Нечего тебе быть еще одной Болейн. Ни минуты больше. Станешь миссис Стаффорд, единственной и неповторимой миссис Стаффорд, владелицей собственных полей и фермы, научишься отжимать сыр и ощипывать цыплят.
Я рассмеялась, а он поймал мою руку, большой палец ласкает ладошку. Против воли я сжала пальцы, и вот мы стоим, взявшись за руки на теплом солнышке, и мне, словно мечтательной девчонке, подумалось: „Рай земной“.
За спиной послышались шаги. Я выдернула руку, словно обожглась. Резко обернулась. Благодарение Богу, это Георг, а не его жена шпионка. Брат перевел взгляд с моего пылающего лица на невозмутимую физиономию Уильяма, недоуменно поднял брови:
– Сестра?
– Уильям мне только что объяснил, что моя лошадь прихрамывает, – бросила в ответ первое, что в голову пришло.
– Я уже начал припарки, – быстро вставил Уильям. – Леди Кэри может взять другую лошадку из королевских конюшен, пока Джесмонда не поправится. На пару дней, не больше.
– Ну и отлично, – сказал Георг.
Уильям поклонился, повернулся, чтобы уйти.
Я не сказала ни слова, не задержала его, смелости не хватило, даже перед Георгом, любимым братом, которому я бы любой секрет доверила. Уильям ушел, по спине видно, расстроен и обижен.
Георг заметил, как я гляжу ему вслед.
– Хорошенькая леди Кэри и ее небольшие страстишки? – спросил брат беззаботно.
– Похоже на то, – согласилась я.
– Это и есть никто, ничто и звать никак?
– Да, – уныло кивнула я.
– Не стоит, право, не стоит. Анне сейчас надобно быть непорочной как снег – до брачного дня. Особенно если она уже залезла в постель к королю. Мы теперь все на виду. Если тебе его хочется, потерпи, сестричка, пока Анна не выйдет замуж. Мы с тобой должны быть целомудренней ангелов, ну а Анна – чище шестикрылого серафима.
– Да не собираюсь я с ним в стоге сена валяться, – возразила я. – У меня репутация безупречная, не то что у тебя.
– Тогда скажи ему – пусть перестанет на тебя пялиться, будто хочет съесть живьем. Этот бедняга, похоже, совсем голову потерял.
– Ты так думаешь? – жадно переспросила я. – Правда, Георг?
– Спаси нас Господь. Сдается мне, подлил масла в огонь. Да, взгляд у него совсем безумный. Скажи ему, пусть потерпит, пока Анна не обвенчается и не станет английской королевой. А тогда ты сама себе хозяйка.
Из спальни Анны доносились звуки шумного спора. Георг и я только что вернулись с верховой прогулки, взглянули на свиту Генриха и придворных дам Анны – все притворяются, что вовсе и не слушают, а на самом деле навострили уши и ловят каждое слово из за толстой двери. Гневный голос Анны, недовольный бас короля.
– Зачем они ей нужны? Ну зачем? Она что, опять вернется ко двору на Рождество? Сядет на мое место, а меня выкинут отсюда, теперь, когда вы меня добились?
– Анна, Бога ради!
– Нет, если бы вы меня любили, мне бы и спрашивать не пришлось! Как я могу ехать во Францию в каких то побрякушках, а не в украшениях, подобающих королеве? Что вы думаете – повезете меня во Францию, маркиз с парой дешевых бриллиантиков?
– Эти бриллианты дешевыми не назовешь…
– Но и не королевскими!
– Анна, их для нее купил мой отец, когда она первый раз вышла замуж. Я тут ни при чем…
– Как это вы ни при чем? Они принадлежат английской короне, они подарены королеве. Если я буду королевой, значит, они принадлежат мне. Если она королева– они ее. Вам выбирать!
Голос Генриха достиг громового рыка:
– Бога ради, что тебе еще надобно? Я все ради тебя сделал. Окружил тебя такими почестями, какие ни одной женщине в мире не доставались. Чего тебе еще надо? Платье ее? Чепец с головы?
– И того, и этого, и всего остального, – кричала Анна в ответ.
Генрих распахнул дверь, все заговорили преувеличенно оживленно, будто не замечая короля. Потом, как по команде, повернулись, принялись низко кланяться.
– Увижу вас за ужином, – ледяным тоном бросил король Анне через плечо.
– Не увидите, – громко ответила она. – Меня уже тут не будет. Поужинаю в дороге, а завтракать буду в Гевере. Вы со мной обращаетесь без достойного уважения.
Он повернулся, вошел в спальню, резко захлопнул за собой дверь. Все придворные опять навострили уши – не увидеть, так хоть услышать.
– Вы меня не оставите.
– Я не буду королевой наполовину, – прозвучал страстный голос. – Либо я ваша, либо нет. Либо вы меня любите, либо нет. Либо я ваша, либо ничья. Со мной ничего не бывает наполовину, Генрих.
Послышался шелест платья – ясное дело, полез обниматься – и радостный вздох сестры.
– Получишь все бриллианты королевской сокровищницы и барку королевы в придачу, – хриплым от страсти голосом пообещал король. – Будет у тебя все, что твоей душе угодно, коли дала то, о чем я так мечтал.
Георг встал и поплотнее закрыл дверь.
– Партию в карты? – объявил он весело. – Сдается мне, времени у нас предостаточно.
Сдавленные смешки, кто то вынул колоду карт, кто то стаканчик с костями. Я послала пажа за музыкантами, пусть будет побольше шума, а то вдруг ненароком услышим, что там творится в спальне. Носилась между придворными, чтобы убедиться – каждый занят игрой, пока король и Анна заняты любовью. Всеми силами пыталась отогнать зловещую картину – королеву перевозят в новый дом, куда менее удобный, приезжает посланец от короля с приказом отдать драгоценности – ее собственные кольца, браслеты и ожерелья, любовные приношения, которые он ей дарил. И зачем – затем, что моя ненаглядная сестрица хочет покрасоваться во Франции.
Королевский поезд огромен, двор не путешествовал с таким размахом с тех пор, как Генрих встречался с королем Франциском на „Поле золотых одежд“. И сейчас поездка обставлена с не меньшей роскошью и с тем же нарочитым шиком, что тогда. Так и должно быть – Анна убеждена, ей необходимо во всем перещеголять королеву Екатерину. И вот мы скачем по полям и лугам Англии, наша цель – Дувр. Вперед отправлен отряд всадников – проследить, чтобы не было никаких беспорядков, но страна уже замерла в изумленном молчании, подавленная этим императорским зрелищем – нескончаемый поток лошадей, повозок, карет, солдат, рыцарей и слуг, прекрасные дамы верхом, а подле них храбрые кавалеры.
Морской переход через Ла Манш прошел без приключений, дамы спустились вниз, Анна заперлась в каюте и проспала большую часть путешествия. Придворные оставались на палубе, кутались в плащи для верховой езды, оглядывали горизонт в поисках проходящих судов, потягивали подогретое вино. Я вышла на палубу, оперлась о поручни, глядела на волны, расходящиеся за кормой корабля, слушала потрескивание рей над головой.
Теплая ладонь накрыла мою замерзшую руку.
– Как ты себя чувствуешь? – прошептал мне в ухо Уильям Стаффорд. – Обходишься без морской болезни?
Я обернулась, улыбнулась в ответ:
– Ни малейшего признака. Но матросы говорят – погода хорошая, волнения на море никакого.
– Надеюсь, продержится всю дорогу.
– Как, мой странствующий рыцарь опасается морской болезни?
– Не очень то, – чуть обиженно сказал он.
Ужасно хочется его обнять. Наверно, именно тогда и понимаешь, что любишь, когда оказывается, твой возлюбленный – отнюдь не само совершенство. Никогда бы не поверила – влюблена в человека, страдающего морской болезнью, а вот гляди ка – больше всего мечтаю сбегать за пряным вином, укутать милого в теплый плащ.
– Пойдем сядем. – Я огляделась. Похоже, никто на нас не смотрит, такое нечасто бывает при дворе – рассаднике сплетен и скандалов. Подвела Уильяма к груде сложенных парусов, усадила спиной к мачте, заботливо, как маленького Генриха, закутала в плащ.
– Не уходи, – попросил он, как сначала мне показалось, игриво, но нет, во взгляде нет никакого подвоха. Я тронула щеку холодной ладонью.
– Подожди, принесу пряного вина. – Я отправилась в камбуз, где корабельный кок подогревал вино и эль, резал хлеб большими ломтями. Когда вернулась, Уильям подвинулся, чтобы я могла сесть рядом. Я держала стакан, пока он ел хлеб, а потом мы по очереди, каждый по глотку, пили вино.
– Лучше теперь?
– Конечно. А что мне для тебя сделать?
– Ничего, ничего, – поспешно ответила я. – Просто приятно, что тебе уже лучше. Хочешь еще подогретого вина?
– Нет, спасибо, мне бы теперь поспать.
– Прислонись к мачте и поспи.
– Нет, так не смогу.
– Тогда ложись на паруса.
– Боюсь с них скатиться.
Я оглянулась кругом. Никого. Все сгрудились у подветренного борта, играют в кости или просто дремлют. Мы одни.
– Хочешь, положи голову мне на колени.
– Конечно, – прошептал еле слышно, будто не в силах говорить от морской болезни.
Я уселась спиной к мачте, а он положил свою невозможно кудрявую голову мне на колени, обнял меня за талию и задремал.
Спит. Легонько поглаживаю волосы, любуюсь мягкой коричневатой бородкой, ресницами, отбрасывающими на щеку длинные тени. Голова такая теплая и тяжелая. Руки крепко обвились вокруг моей талии. Мне ужасно приятно, я всегда знала, как хорошо нам будет подле друг друга. Будто мое тело всю жизнь стремилось именно к его телу, что бы там мой разум ни твердил. И вот наконец то я рядом с ним.
Откинула голову, почувствовала на щеках холодный морской воздух. Покачивание корабля навевает сон, мачты поскрипывают, ветер посвистывает в снастях. Шум слышен слабее и слабее – я засыпаю.
Проснулась от теплого прикосновения, затылок все сильнее, все крепче прижимается к бедрам, нежно о них трется, руки уже под накидкой, поглаживают запястья, талию, шею, грудь. Я, еще полусонная, открыла глаза, наслаждаясь этими прикосновениями, он поднял голову, принялся целовать – шею, щеки, веки, и наконец страстно впился в губы. Теплая, тягучая сладость его рта, язык уже скользнул дальше. Во мне все всколыхнулось. Так и хочется его съесть, выпить до дна, пусть целует меня, а потом схватит в охапку и утащит на гладкие доски нижней палубы, пусть любит меня там прямо сейчас, пусть навеки держит в своих объятиях.
Он чуть чуть отпустил хватку, но я тут же притянула его голову, впилась поцелуем в губы. Теперь нас тянуло друг к друг не только его бешеное желание, но и мое.
– Есть тут каюта, койка какая нибудь? Куда нам пойти? – задыхаясь, проговорил Уильям.
– Все занято придворными дамами, я свою койку давно уступила.
Он простонал, не в силах больше выносить напор страсти, потом откинул волосы со лба и расхохотался – над самим собой.
– Боже мой, я вроде мальчишки пажа – не могу сдержаться, только дай кое что кой куда засунуть. Так хочется, что просто трясет.
– Меня тоже, – пробормотала я. – Господи, меня тоже.
Уильям поднялся.
– Жди здесь, – приказал он и скрылся под палубой. Вернулся через мгновенье с кружкой эля, протянул сначала мне, потом допил одним длинным глотком.
– Мария, нам надо пожениться. А иначе тебе придется отвечать – за то, что свела меня с ума.
– Любовь моя. – Я попробовала рассмеяться.
– Да, именно так, – кивнул страстно.
– Что?
– Я твоя любовь. А ну, повтори еще разок.
Сначала я подумала – не буду повторять, а потом поняла – что толку отрицать очевидное.
– Любовь моя.
Он улыбнулся довольно, словно только этого ему и надо.
– Иди сюда. – Притянул к себе, откинул полу плаща, укутал. Стоим у борта корабля, я покорно прижимаюсь к Уильяму. Он обнял меня одной рукой, крепко прижал, натянул дорожный плащ мне на плечи. Обняла его за талию под покровом плаща, положила голову на плечо – никто, кроме чаек, нас не видит. Бедро к бедру на мерно покачивающемся корабле – время как будто замерло.
– А вот и Франция, – сказал он наконец.
Я глянула вперед, заметила темные очертания земли. Постепенно стали вырисовываться пристань, мачты кораблей, стены и замок английской крепости Кале.
Он неохотно ослабил объятие.
– Я тебя найду, когда мы все устроимся в замке.
– Буду тебя ждать.
Теперь мы стоим поодаль друг от друга, на палубе стали появляться другие люди, все в восторге от легкости морского перехода, все глядят через узкую полоску воды на крепость Кале.
– Теперь тебе получше? – спросила я, без его тела рядом почувствовала – нет больше жаркой страсти и привычный холод жизни возвращается.
На мгновенье Уильям смутился:
– А, морская болезнь, я о ней совершенно забыл.
Тут я поняла – какой обманщик!
– Вообще ничего не было, да? Скажи правду. Все выдумал, просто хотел положить мне голову на колени, чтобы с тобой сидела, тебя баюкала?
Он притворно смутился, повесил голову, как напроказивший мальчишка, а потом вдруг широко усмехнулся:
– Нет, это ты мне скажи правду, моя дорогая леди Кэри. Счастливее часов в жизни не случалось, признайся? Что, неправду говорю?
Я прикусила язычок. Помолчала немножко. Конечно, были в моей жизни счастливые моменты, и не раз. Меня любил король. Любящий муж сумел снова завоевать мое сердце. Столько лет я была удачливей своей сестры. Но чтобы быть счастливой столько времени подряд – целых шесть часов? Нет, никогда.
– Ты прав, – сдалась я наконец. – Счастливейшие шесть часов в жизни.
Корабль подошел к пристани – шум и гам вокруг, моряки и портовые рабочие высыпали поглазеть на короля и Анну. Когда те ступили на землю английских владений во Франции, раздались приветственные крики. Потом мы все собрались на мессу в соборе Святого Николая, вместе с губернатором Кале, он носился вокруг Анны, будто она и впрямь коронованная особа. Но что бы там губернатор Кале ни выделывал, что бы ни говорил, ее тревога не улеглась – король Франции не настроен столь дружественно, Генриху пришлось оставить Анну в Кале, а самому скакать навстречу Франциску.
– Вот глупец, – бормочет про себя Анна, глядя в окно замка на короля во главе отряда рыцарей. Генрих машет шляпой приветствующей его толпе, а потом оборачивается, кивает в сторону замка в надежде, что она на него смотрит.
– В чем дело?
– Должен был догадаться – французская королева не захочет со мной встречаться. Она испанская принцесса – вроде Екатерины. И королева Наваррская не пожелала меня видеть. Зачем ее только спросили, дали ей повод отказаться.
– А она объяснила, почему отказывается? Всегда была так добра к нам в детстве.
– Сказала, я – настоящая интриганка, – отрезала Анна. – Боже милостивый, до чего же все эти женщины заносчивы, теперь, когда повыходили замуж! Как будто ни одна из них не ловила себе жениха.
– Что же мы – вовсе не увидим Франциска?
– По крайней мере, не официально. И дамы не приедут на встречу. – Она забарабанила пальцами по подоконнику. – Екатерину то французская королева не позабыла поприветствовать. С ней все тут немало носились.
– Сама понимаешь, ты пока не королева, – опрометчиво заметила я.
Она бросила на меня ледяной взгляд:
– Да, я знаю. Благодарю за напоминание, успела заметить за последние шесть лет, хватило времени это усвоить. Однако я собираюсь стать королевой. В следующий раз приеду во Францию после коронации, и она пожалеет, что так со мной обращалась. А когда Маргарите Наваррской придет в голову выдать своих дочек за моих сыновей, я уж вспомню, что она меня назвала скандалисткой. Поверь мне, не позабуду и про тебя, все торопишься мне напомнить – я еще не королева.
– Анна, я всего навсего сказала…
– Тебе бы лучше помолчать и подумать прежде, чем рот открывать, – огрызнулась сестрица.
Генрих пригласил короля Франциска посетить крепость Кале, и два дня подряд все придворные дамы во главе с Анной пытались разглядеть через окно французского короля – знаменитого красавца. Только нам ничего, кроме пера на шляпе, видно не было. Я думала, Анна совсем взбеленится от того, что ее не пригласили, но она только улыбалась и отмалчивалась, а когда каждый вечер после ужина Генрих приходил в ее комнаты, встречала его такая веселая и довольная, что мне стало ясно – сестра что то затевает.
Она заставила нас всех разучивать новый танец – сначала она, а все следом, и все остальные дамы приглашают сидящих за столом кавалеров. Теперь понятно – она задумала появиться в зале во время ужина и станцевать с королем Франции.
Молоденькие придворные дамы недоумевали – как она на такое осмелится. Но я знала – Генрих ей разрешил. Его удивление при появлении Анны будет таким же наигранным, как когда то у королевы Екатерины – сколько раз ей приходилось притворяться, что не узнала под маской собственного мужа. Я почувствовала себя старой и больной при одной только мысли, столько лет всякий при дворе притворяется – опять не узнал короля под маской. А теперь Анна будет играть в эти игры, и так до бесконечности.
Несмотря на прогулки верхом с Анной каждое утро и танцы с придворными дамами каждый вечер, в середине дня мне удавалось ускользнуть и прогуляться по улицам Кале. Там, в небольшом трактире меня ждал Уильям Стаффорд. Затаскивал меня в заднюю комнату, подальше от любопытных глаз, заказывал мне кружку эля.
– Как дела, любовь моя?
– Хорошо, – отвечала я с улыбкой.
– Завтра утром поеду прокатиться с твоим дядюшкой, разузнал для него, где продают хороших лошадей. Но цены просто сумасшедшие. Каждый французский фермер так и норовит поскорее обчистить всякого английского лорда – боятся, мы тут еще не скоро снова появимся.
– Он мне сказал, что собирается назначить тебя старшим конюшим. Вот было бы хорошо, – с надеждой сказала я. – Виделись бы почаще, ты бы моей лошадкой занимался, смогли бы иногда кататься вместе.
– И пожениться, не забывай об этом, – поддразнил он. – Твой дядюшка придет в полный восторг. Его племянница выходит замуж за конюшего. Нет, любовь моя, не сулит это нам ничего хорошего. При дворе нам вообще ничего не светит.
Он коснулся пальцами моей щеки и добавил:
– Не хочу видеться урывками. Хочу, чтобы ты была рядом ночью и днем, как положено женатым людям, живущим под одной крышей.
Я промолчала.
– Я буду ждать, – проговорил нежно. – Я знаю, ты еще не готова.
– Не думай, не от того, что не люблю тебя. Все дело в детях и в семье, и в Анне, конечно. В первую очередь – в Анне. Не знаю, как ее оставить.
– Она что – в тебе нуждается? – удивился он.
– Боже милостивый, – усмехнулась я. – Конечно нет. Просто не разрешит мне уехать. Не захочет упускать меня из виду, так она в безопасности.
Я запнулась, не зная, как объяснить про наше давнее соперничество.
– Если меня нет поблизости, ни одна победа ей и вполовину не так сладка. А если у меня все плохо, унизили меня или что, она, может, даже на помощь придет, но внутри – глубоко внутри – просто умрет от радости, получи я такой удар.
– Ведьма, сущая ведьма! – Он хотел быть на моей стороне.
Я снова усмехнулась.
– Я не прочь с этим согласиться, да только, – приходится признаваться, – я, сказать по правде, точно такая же. Я ей завидую не меньше, чем она мне. Но она поднимается все выше и выше, мне так высоко ни за что не подняться. Значит, надо примириться с ее величием. Ей вот удалось поймать короля, да и удержать в придачу. А я не смогла. Честно говоря, мне не хотелось. Когда сын родился, я другого не желала – только быть с детьми и подальше от двора. А король такой…
– Какой такой?
– Он полон желания. Не только любовного. Ему подавай все на свете. Сущее дитя. А у меня теперь свои дети, настоящие, терпения не хватает быть с мужчиной, которого все время надо развлекать, как ребенка. Когда видишь – король Генрих только о себе и думает, не отличишь от маленького сынишки, нет уже сил его любить. Понимаешь, я потеряла терпение.
– Но ты же от него не ушла.
– От короля не уходят. Это король уходит.
Уильям кивнул, признавая правоту моих слов.
– Но когда он меня оставил ради Анны, я особо не расстроилась. Я сейчас с ним танцую, обедаю, прогуливаюсь, разговариваю, как все остальные придворные. Уверяю его, что лучше него в мире никого нет, улыбаюсь, даю ему понять – я от него по прежнему без ума.
Уильям обнял меня за талию, крепко прижал к себе.
– Но ты от него не без ума, – уточнил он.
– Пусти, – прошептала я. – Ты меня раздавишь.
Он прижал меня еще крепче.
– Хорошо, хорошо, конечно нет. Я просто делаю, что положено делать Болейнам и Говардам. Конечно, я его не люблю.
– А кого любишь? Кто он? – спросил Уильям будто между прочим, не отпуская, сильней сжимая в объятиях.
– Никого, ничего и звать никак, – игриво сказала я.
Он поднял мое лицо, карие глаза словно заглянули мне прямо в душу.
– Есть тут один такой – никто, ничто и звать никак, – уточнила я.
Поцелуй на моих губах, легкий, как прикосновение теплого перышка.
Вечером Генрих и Франциск обедали небольшой компанией в Кале. Под предводительством Анны придворные дамы выскользнули из замка – на роскошные платья наброшены плащи, капюшоны скрывают замысловатые прически. Мы прокрались в комнату, соседнюю с обеденным залом, сняли плащи, набросили золотые домино, разобрали золотые маски и золотые вуали. Там не было зеркал, я не могла полюбоваться собой, но все остальные просто сияли словно золотое облако. Я знала – тоже сверкаю и переливаюсь золотом. Анна – темные ресницы в прорезях золотой маски в форме ястребиной головки – смотрелась особенно эффектно, густые кудри в нарочитом беспорядке выбиваются из под золотой вуали, рассыпаются по плечам.
Сигнал подан, и мы в бешеном танце врываемся в комнату. Генрих и король Франциск глаз не могут отвести от Анны. Я танцую с сэром Франциском Уэстоном, он шепчет мне по французски на ухо непристойности, притворяясь, что считает меня французской дамой, наверно, они поощряют подобные дерзости. Краем глаза вижу – Георг бросается к какой то даме, только бы не танцевать с собственной женой.
Танец кончается, Генрих поворачивается к одной из дам, откидывает вуаль, потом, как положено, идет по кругу, открывая лица остальных дам – Анна последняя.
– Ах, это вы, маркиз Пемброк, – в притворном удивлении восклицает король Франциск, – когда то я вас знавал под именем Анны Болейн, красивейшей девицы при моем дворе, а теперь вы превратились в самую блестящую даму при дворе моего друга, короля Генриха.
Анна улыбается, поворачивается к Генриху, одаривает улыбкой и его.
– Только одна когда либо могла с вами сравниться, другая Болейн. – Франциск ищет меня глазами. Победа Анны вдруг тускнеет в ее глазах, она подзывает меня таким жестом, будто указывает дорогу на эшафот.
– Моя сестра, ваше величество, леди Кэри.
Франциск целует мне руку, шепчет обольстительно:
– Enchant .
– Давайте танцевать, – приглашает Анна, я знаю, сестра недовольна – кто то обратил на меня внимание. Музыканты ударяют по струнам, и до поздней ночи двор веселится, прилагает немалые усилия, стараясь доставить Анне удовольствие.
Так закончился наш визит во Францию, весь следующий день мы пакуем сундуки, собираемся в обратную дорогу. Но ветер противный, и мы все еще в Кале. Каждое утро посылаем за капитаном корабля, чтобы узнать – сможем ли сегодня покинуть гавань. Анна и Генрих охотятся, развлекаются, будто они в Англии. По правде сказать, здесь им лучше, во Франции никто не освистывает Анну, когда она проезжает мимо, не кричит „шлюха“ прямо в ухо ее коню. Нам с Уильямом задержка в Кале тоже по вкусу.
Каждый день отправляемся мы на верховые прогулки по плотно утрамбованному пляжу к западу от города – глазу не видно конца песчаной полосы. У самой кромки моря лошади пускаются в галоп, там песок особенно плотный. Мы их не сдерживаем. Потом сворачиваем в дюны, Уильям снимает меня с седла, расстилает плащ на земле, мы ложимся рядом.
Крепкое объятие, и скоро я чуть не плачу, поцелуи и страстный шепот доводят меня до полного любовного исступления.
Нередко мне хочется развязать завязки на его штанах, пусть возьмет меня попросту, прямо тут, словно деревенскую девчонку. Теплое солнышко соблазняет, вокруг никого, тишину нарушают только крики чаек. Он целует меня, покуда распухшие, потрескавшиеся губы уже не выдерживают, по вечерам, когда я ужинаю с остальными дамами – без него, следы страстных укусов еще дают себя знать, мне то и дело приходится охлаждать губы в ледяном питье. Он безо всякого стыда ласкает каждую складочку моего тела. Развязывает тесемки корсажа, чтобы добраться до бедер, до обнаженных грудей. Наклоняет курчавую голову, чтобы достать губами до самых тайных уголков, и скоро я уже кричу от наслаждения, мне кажется, я достигла той высоты, после которой больше не выдержать, и вдруг он кусает меня прямо в живот, я вздрагиваю от боли, отталкиваю его, и вместо тихих стонов наслаждения раздаются крики и шум борьбы.
Он снова ловит меня в свои объятья, лежит рядом неподвижно, ждет, пока я немножко успокоюсь. Теперь он поворачивает меня, ложится сверху всей тяжестью длинного, худого тела, снимает моей чепец, откидывает волосы, покусывает сзади шею, прижимается так, что я чувствую – несмотря на юбку и нижнюю сорочку, – как он возбужден. Я словно последняя шлюха еще крепче прижимаюсь к нему, будто прошу довести дело до конца, не спрашивая моего дозволения, ибо я не могу сказать „да“. Бог свидетель, „нет“ я тоже сказать не в силах.
Он вжимается в мое тело, замирает, вжимается снова, он знает, что сейчас случится. Чем быстрее он движется, тем сильнее вздымается во мне волна наслаждения, теперь я уже не могу остановиться, хочу я того или нет, но раньше, чем я поднимусь на гребень волны, раньше, чем наши тела соприкоснутся друг с другом обнаженной кожей, он замирает, легонько вздыхает и валится рядом со мной. Потом обнимает, целует закрытые веки, держит, покуда я не перестану дрожать.
Каждый день, как только ясно, что ветер по прежнему противный и корабли остаются в гавани, мы скачем в дюны. Наши страстные объятья по прежнему удерживают нас на самой грани, и каждый день я надеюсь – может быть, сегодня я шепну „да“ или он заставит меня, не спрашивая согласия. Но каждый день он останавливается лишь мгновением раньше, обнимает, поглаживает, будто я корчусь от боли, а не от страсти – и так день за днем, день за днем.
На двенадцатый день мы ведем коней в поводу обратно к кромке воды. Уильям внезапно поднимает голову:
– Ветер переменился.
– Что? – недоуменно переспрашиваю я. У меня все еще голова кружится от наслаждения, мне не до ветра. Я с трудом замечаю песок под подошвами сапожек для верховой езды, неожиданные ямки, тепло вечернего солнышка на левой щеке.
– Ветер от берега. Теперь корабли смогут отплыть.
Я кладу руку на гриву лошади.
– Отплыть?
Он поворачивает голову, видит мой туманный взгляд, громко смеется:
– Любовь моя, ты где то еще, не здесь. Помнишь, мы не могли вернуться в Англию из за противного ветра. Теперь пришел попутный. Завтра мы отплываем.
– Так что же нам делать? – доходит до меня внезапно.
Он наматывает на руку поводья своей лошади, подходит к моей.
– Поставить паруса, наверно. – Его ладонь под моим сапожком, он легко подбрасывает меня в седло. Все тело ломит – неутоленное желание, день за днем. Двенадцать дней неутоленного желания.
– А потом что? – продолжаю я. – В Гринвиче все будет не так.
– Это уж точно, – легко соглашается он.
– Так где же нам встречаться?
– Придешь на конюшню, там я. А я тебя отыщу в саду. Нам всегда удается встретиться. – Он легко вскакивает на коня, у него то ноги не дрожат.
Я с трудом подбираю слова:
– Нет, не хочу так.
Уильям, разбирая поводья, слегка нахмурился, выпрямился, потом улыбнулся мне отстраненно:
– Летом отвезу тебя в Гевер.
– До лета еще семь месяцев!
– И то правда.
Я подскакала чуть поближе, не могу поверить – ему что, совершенно все равно?
– Не хочешь больше встречаться каждый день?
– Сама знаешь, как хочу.
– Так как же тогда это устроить?
– Не думаю, что удастся, – чуть насмешливо усмехается он, продолжает ласково: – У Говардов слишком много врагов, кто нибудь да донесет о твоем легкомысленном поведении. И в свите твоего дядюшки шпионов предостаточно, поймают и меня. Нам повезло, получили двенадцать дней, чудные были дни. Но в Англии ничего такого не предвидится.
Я только вздохнула. Повернула лошадь, теперь солнце греет спину. Волны чуть слышно накатывают на берег, кобыла немножко волнуется, когда у копыт расплескивается вода. Я не могу ее удержать, она мне не повинуется. Я сама себе не повинуюсь.
– Мне не след оставаться на службе у твоего дядюшки. – Уильям удерживает лошадь вровень с моей.
– Что?
– Отправлюсь к себе на ферму, попытаюсь там похозяйничать. Земля меня уже заждалась. Не желаю больше быть при дворе. Не подходит мне эта жизнь. Не люблю подчиняться, не могу прислуживать. Даже такому знаменитому семейству, как твое.
Я выпрямилась. Помогла всегдашняя гордость Говардов. Расправила плечи, подняла подбородок, холодно, прямо как он, произнесла:
– Если вам так угодно.
Он кивнул, позволил коню приотстать. К стенам замка мы подскакали как положено даме и ее сопровождающему. Зачарованные любовники песчаных дюн остались далеко позади. Дама из рода Болейн и конюший Говардов возвратились ко двору. Городские ворота открыты, еще не стемнело, теперь мы бок о бок скачем по булыжным мостовым. Подъемный мост замка опущен. Подъехали прямо к конюшням. Конюхи чистят лошадей, обтирают пучками соломы взмыленные бока. Король и Анна вернулись полчаса назад, их лошадей водят по двору, чтобы немного остыли. Теперь уж точно поговорить не удастся.
Уильям снял меня с седла, и от прикосновения его рук, касания его тела я вдруг почувствовала такое сильное желание, что даже тихонько застонала.
– Что с тобой? Тебе нехорошо?
– Да, – почти прокричала я, – мне нехорошо. Ты знаешь, что мне нехорошо.
На мгновенье и он потерял рассудительность, резко притянул к себе.
– Теперь тебе так же плохо, как мне все это время. – Слова грубые, тон страстный. – Так же плохо, как мне – день и ночь, стоило мне только впервые тебя увидеть. Наверно, до конца моих дней мне будет так плохо. Подумай об этом, Мария. Пошли за мной. Пошли за мной, когда поймешь, что не можешь без меня жить.
Я вырвала руку, шагнула назад и вот уже иду прочь, слабо надеясь – он бросится за мной. Но нет. Иду так медленно, что услышала бы даже шепот – позови он меня по имени, и я обернусь. Иду прочь, хотя каждый шаг дается мне с невероятным трудом. Вошла под арку прямо в замок, хотя все мое тело криком кричит – только бы остаться с ним.
Так хочется убежать к себе, нарыдаться всласть, но в зале сидит Георг. Поднялся с кресла, спросил:
– Где ты была? Я тебя искал.
– Ездила верхом.
– С Уильямом Стаффордом? – глядит укоризненно.
Я подняла голову, пусть видит покрасневшие глаза, дрожащие губы.
– Да. И что такого?
– Боже праведный! – тоном старшего брата сказал Георг. – Только не это, глупая потаскушка. Пойди умойся, приведи себя в порядок, пока никто не догадался, чем ты занималась.
– Ничем я не занималась! – с внезапной страстью воскликнула я. – Ничем! И что в этом хорошего?
– Ладно, ладно. Поторапливайся.
Я поднялась в комнату, умылась холодной водой, насухо вытерла лицо. Когда я вошла в комнаты Анны, там уже толпились придворные дамы, играли в карты. Георг мрачно сидел у окна.
Он огляделся, взял меня под руку, повел на длинную, вдоль всей залы, галерею, где висели картины. Там в это время дня никого не бывает.
– Тебя видели. Ты что, думала, тебе все с рук сойдет?
– Что мне с рук сойдет?
Он остановился, с небывалой серьезностью взглянул на меня.
– Не дерзи, – предостерег он. – Тебя видели в дюнах, шла с распущенными волосами, голова у него на плече, он тебя за талию обнимает. У дядюшки шпионы повсюду, забыла, что ли? Сама знаешь, они всегда все заметят.
– И что теперь будет? – в голосе страх.
– Ничего, если остановишься. Поэтому то я с тобой разговариваю, а не отец или дядюшка. Они ничего знать не желают. Можешь считать, они ничего не знают. Просто разговор брата с сестрой и дальше не пойдет.
– Я его люблю, Георг, – сказала тихо тихо.
Брат опустил голову, потащил меня дальше по галерее.
– А вот это уж точно никого не волнует. Сама должна понимать.
– Я не могу есть, не могу спать, ничего не могу делать, только о нем думаю. Он мне по ночам снится. День деньской мечтаю о нем, а как увижу, сердце обрывается, чуть в обморок не падаю от страсти.
– А он? – Георг явно вспомнил о своей любви.
Я отвернулась, не хочу, чтобы брат сейчас видел мое лицо.
– Думала, тоже. Но сегодня, когда ветер переменился, сказал – поплывем обратно в Англию, а там не сможем видеться, как здесь, во Франции.
– Он прав, – жестко ответил брат. – И если бы Анна немножко занялась делом, а не только собой, ни ты, ни остальные дамы не шлялись бы по бережку, флиртуя с кавалерами из свиты.
– Ничего ты не понимаешь, – вспыхнула я. – Он не кавалер из свиты. Я его люблю.
– Помнишь Генриха Перси? – неожиданно спросил брат.
– Конечно.
– Он тоже любил. Более того, обручился. Более того, женился. Сильно это ему помогло? Нет. Сидит теперь сиднем в Нортумберленде, женат на женщине, которая его люто ненавидит. Любит по прежнему, сердце разбито, надежды потеряны. Выбирай сама. Можешь любить и жить с разбитым сердцем, а можешь постараться выжать что удастся из этой жизни.
– Как ты?
– Как я, – отозвался угрюмо. Сам того не желая, посмотрел вниз, где Франциск Уэстон склонился над Анной, заглядывая через плечо в ноты. Франциск почувствовал наши взгляды, поднял глаза. Улыбнулся, но не мне, он смотрел мимо меня, на брата, такая близость между ними, что нельзя не заметить.
– Я никогда не иду на поводу своих страстей, никогда им не следую, – угрюмо продолжал Георг. – Семья – вот что важнее всего, вот что заставляет биться мое сердце. Ни один мой поступок не причинит Анне ни малейших неприятностей. У нас, Говардов, для любви нет места. Мы – придворные, с головы до пят. Наша жизнь при дворе. А при дворе для любви нет места.
Франциск Уэстон слегка улыбнулся, когда Георг отвел взгляд, и снова занялся нотами.
Брат сжал мои холодные пальцы.
– Придется прекратить с ним встречаться. Поклянись своей честью.
– Не могу я поклясться честью, чести у меня не осталось, – пробормотала уныло. – Была замужем, наставляла мужу рога с королем. Вернулась к мужу, а он возьми да умри раньше, чем успела ему сказать, что люблю его – могу полюбить. А теперь, когда нашелся человек, которого полюбила всем сердцем, ты мне велишь поклясться честью, что перестану с ним видеться. Хорошо, клянусь. Честью клянусь. Хотя во всех нас – трех Болейнах – и капли чести не найдется.
– Браво! – Георг обнял меня, поцеловал в губы. – Разбитое сердце тебе к лицу. Выглядишь ужасно аппетитно.
Мы отплыли на следующий день. Я поискала Уильяма на палубе, увидела – он старательно избегает моего взгляда. Спустилась вниз к другим дамам, прилегла на подушки и мгновенно заснула. Больше всего мне хотелось так проспать ближайшие полгода, а потом уехать в Гевер к детям.

Лето 1533

Анна не отпустила меня в Гевер на лето, хотя роды ожидались только в августе. Поездка по Англии от одной усадьбы до другой в этом году не состоялась, все планы изменились. Разочарование было горьким, я с трудом выносила присутствие сестры. Но мне приходилось каждый день сидеть рядом с ней, слушать бесконечные рассуждения о том, каким великим королем станет ее сын. Каждый должен был нанести Анне визит, каждому полагалось ей поклониться. Ничто не имело значения – только Анна и ее живот. Она стала сосредоточием всей придворной жизни – и ничего не могла решить. В этой неразберихе никто не знал, что делать, тем более куда ехать. Генрих с трудом расставался с ней, даже ради охоты.
В начале июля Георг и дядюшка отправились с миссией к королю Франции – сообщить, что наследник английского престола скоро появится на свет. Пора заручиться поддержкой французов на случай, если испанский император захочет выступить против Англии в ответ на недавнее оскорбление, нанесенное его тетке. Они пытаются добиться встречи с Папой – отношения Рима с Англией должны сойти с мертвой точки. А я снова прошу Анну обойтись без меня до родов.
– Я хочу в Гевер. Ужасно соскучилась по детям.
Анна качает головой. Лежит на кушетке, поставленной в эркере, все окна открыты настежь, с реки дует свежий ветерок, но она вся в поту. Платье туго зашнуровано, корсаж неудобно сдавливает разбухшую грудь. Спина ноет даже на подушке, расшитой жемчугом.
– Нет, – говорит она коротко.
Понимает, что я собираюсь спорить.
– Прекрати, – просит раздраженно. – Если уж я не могу попросить как сестра, то прикажу как королева. Разве ты сама не хочешь побыть со мной? Я же тебя навещала.
– Ты увела моего любовника, пока я рожала ему сына.
– Мне велели. Ты на моем месте сделала бы то же самое. Мария, я без тебя не обойдусь. Как можно убегать, когда ты нужна?
– Зачем я тебе?
Румянец исчез, она бледна как мел.
– Что, если роды убьют меня? Вдруг что нибудь пойдет не так и я умру?
– Анна…
– Нечего меня жалеть. Зачем мне твое сочувствие? Просто будь здесь и защити меня.
– О чем ты?
– Если они смогут извлечь ребенка, убив меня, я и пенса не дам за свою жизнь, – говорит она с горечью. – Принц Уэльский важнее королевы. Королева всегда найдется, а принцы нынче редки.
– Но как я смогу их остановить? – слабо протестую я.
– Знаю, от тебя толку мало, но ты же сумеешь позвать Георга, а он скажет королю, и меня спасут.
Ее безрадостный взгляд на жизнь заставляет меня замолчать. Но, вспомнив о собственных детях, я ставлю условие:
– Ребенок родится, с тобой все будет в порядке, а я уеду в Гевер.
– Когда ребенок родится, можешь идти к черту.
Оставалось только ждать. Но в эти жаркие дни лета, когда, казалось, ничего не может произойти, из Рима пришли ужасные новости. Папа в конце концов принял решение против Генриха – король должен быть отлучен от церкви.
– Что? – спросила Анна.
Дурные вести принесла жена Георга Джейн Паркер, только что ставшая леди Рочфорд. Она обо всем узнавала первой.
– Отлучение от церкви! – Даже она была потрясена. – Все англичане, сохранившие верность Папе, не должны подчиняться королю. Может напасть Испания. Это будет священная война.
Анна побелела, как жемчуг на ее шее.
– Уходи, – вмешалась я. – Как ты смеешь являться сюда и тревожить королеву?
– Поговаривают, она и не королева вовсе. – Джейн уже шла к дверям. – А если король бросит ее?
– Убирайся! – заорала я и кинулась к Анне.
Она заслонила живот рукой, защищая ребенка от беды. Я ущипнула сестру за щеку, ее ресницы дрогнули.
– Он заступится за меня, – прошептала Анна. – Кранмер сам обвенчал нас, короновал, нельзя же все отменить.
– Конечно нет. – Уверенности мне не занимать, а у самой в голове: „Еще как можно, кто станет спорить с Папой, когда в его руке – ключи от Рая. Король подчинится. И первой жертвой будет Анна“.
– Господи, хоть бы Георг был здесь, – простонала Анна. – Если бы он был дома!
Через два дня брат вернулся из Франции, привез паническое письмо от дядюшки с требованием ответа – что делать дальше, как вести переговоры, как преодолеть гибельный кризис. Король отослал Георга обратно с приказом дяде немедленно прервать переговоры и вернуться в Лондон. Все мы замерли в ожидании.
Дни становились все жарче. Строились планы, как защитить Англию от испанского вторжения, священники как ни в чем не бывало читали проповеди, но сами не знали, на какой они стороне. А некоторые церкви вообще закрылись, пережидая кризис, никто не мог ни исповедоваться, ни помолиться, схоронить умершего или окрестить ребенка. Дядя Говард просил короля отпустить его обратно во Францию – умолять Франциска урезонить Папу. Никогда я не видела дядю в таком ужасе. Один Георг оставался спокоен и перенес все свое внимание на Анну.
Как будто он решил, бессмертная душа короля, будущее Англии – слишком высокие материи. А вот охранять ребенка во чреве сестры – дело полезное.
– Это единственная гарантия, – заявил мне брат. – Родится мальчик – мы в безопасности.
Каждое утро он являлся к Анне, садился рядом с ней на кушетку в амбразуре окна. Если в комнату входил Генрих, Георг сбегал, но как только король уходил, Анна откидывалась на подушки и звала брата. Она никогда не показывала Генриху, какое напряжение испытывает. С ним она была, как всегда, обворожительной. Сразу же показывала характер, если он осмеливался спорить, и ничем не выдавала свой страх. Никто не знал, как она боится, кроме нас с братом. С королем она оставалась свежей, очаровательной, кокетливой. Даже на восьмом месяце она могла так стрельнуть глазами, что у мужчины дух захватывало. Мне приходилось присутствовать при ее разговорах с королем, и я видела – каждый жест, каждое слово посвящено тому, чтобы доставить ему удовольствие.
Ничего удивительного – как только король покидал комнату и отправлялся на охоту, она откидывалась на подушки, требовала снять ей чепец, обтереть лоб.
– До чего же жарко!
Конечно, Генрих отправлялся на охоту не в одиночестве. Анна могла быть сколь угодно обворожительной, но беременность не позволяла ей спать с королем. Генрих открыто ухаживал за леди Маргаритой Стейн, и Анна скоро об этом узнала.
Когда он пришел навестить Анну, его ждал суровый прием.
– Удивляюсь, как вы смеете мне на глаза показываться, – вот что услышал король, как только уселся рядом с ней. Генрих обвел глазами комнату, придворные отступили на шаг и притворились глухими, дамы отвернулись, чтобы дать королевской чете иллюзию уединения.
– Мадам?
– Слышала, вы подцепили какую то потаскушку?
Генрих оглянулся, заметил леди Маргариту. Взгляд в сторону Уильяма Брертона – и опытнейший придворный предложил леди Маргарите руку, увлек ее на прогулку по берегу реки. Лицо Анны насмерть перепугало бы менее храброго человека.
– Что вы сказали, мадам? – осведомился Генрих.
– Я этого не потерплю, – заявила Анна. – Она должна покинуть двор.
Генрих встал, покачал головой.
– Вы, кажется, забыли, с кем разговариваете, – произнес он. – Дурной нрав не соответствует вашему положению. Разрешите пожелать вам хорошего отдыха, мадам.
– Это вы забыли, с кем разговариваете! Я, ваша жена и королева, не желаю терпеть пренебрежение и обиду при моем собственном дворе. Эта женщина уедет!
– Никто не смеет мне указывать!
– Никто не смеет меня оскорблять!
– Кто вас оскорбил? Леди всегда относилась к вам с величайшим вниманием и учтивостью, а я остаюсь вашим преданнейшим супругом. Какая муха вас укусила?
– Я не потерплю ее при дворе! Не позволю так со мной обращаться!
– Мадам, – король был страшен, – женщина, куда более достойная, чем вы, терпела гораздо больше и никогда не жаловалась. И это вам отлично известно.
Она была так сердита, что сначала даже не поняла, о ком это он. А когда поняла, вскочила на ноги и закричала на него:
– Как вы смеете даже упоминать о ней! Сравниваете меня с женщиной, которая никогда не была вашей женой!
– Зато была принцессой крови, – заорал он в ответ, – и никогда, никогда не упрекала меня. Уж она то знала, главный долг женщины – угождать мужу.
Анна шлепнула ладонью по выступающему животу.
– А она родила вам сына?
Повисло молчание.
– Нет, – уныло ответил наконец Генрих.
– Принцесса там или нет, толку от нее оказалось мало. К тому же она вам не жена.
Он кивнул. Генрих, как и все мы, с трудом вспоминал этот достаточно спорный факт.
– Вам нельзя расстраиваться, – сказал он.
– Так не расстраивайте меня, – нашлась Анна.
Неохотно я подошла поближе.
– Анна, тебе лучше сесть, – сказала я с полнейшим спокойствием в голосе.
Генрих с облегчением повернулся ко мне:
– Да, леди Кэри, уймите ее. Мне пора.
Он поклонился Анне и быстро вышел. Половину придворных вынесло за ним, половина, застигнутая врасплох, осталась. Анна поглядела на меня:
– Зачем тебе понадобилось вмешиваться?
– Нельзя так рисковать, подумай о ребенке.
– А, ребенок! Почему все думают только о ребенке?
Георг придвинулся ближе и взял Анну за руку.
– Как же иначе? Все наше будущее зависит от него. И твое, кстати, тоже. Успокойся наконец, Мария совершенно права.
– Мы должны были еще договорить, – обиженно возразила Анна. – Нельзя его отпускать, пока он не дал обещания избавиться от нее. Зря ты нас прервала.
– Что толку говорить, – заметил Георг. – Все равно сможешь довести дело до постели только после родов и очистительной молитвы. Надо подождать. Знаешь ведь, он все равно кого нибудь подцепит, пока ждет тебя.
– А если она сможет его удержать? – простонала Анна, отводя от меня глаза: ведь прекрасно знала, что увела у меня Генриха, как раз когда я ждала ребенка.
– Не сможет. Ты его жена. Он же не разведется с тобой? Он только что избавился от другой. А если ты родишь сына, то и незачем будет. Твоя козырная карта у тебя в животике, сестричка. Держи ее крепко и разыграй как надо.
Она откинулась на спинку кресла.
– Пошли за музыкантами. Хочу посмотреть на танцы.
Георг щелкнул пальцами, подскочил паж.
Анна повернулась ко мне:
– Передай леди Маргарите Стейн, пусть не попадается мне на глаза.
Этим летом двор с увлечением проводил время на реке. Раньше мы никогда не оставались так близко от Темзы, а теперь распорядитель развлечений устраивал водные сражения, водные маскарады, водные пиры для Генриха и новой королевы. Однажды вечером, в сумерки, на реке состоялось огненное сражение, Анна наблюдала за ним из шатра на берегу. Победила команда королевы, и на помосте, устроенном прямо над водой, начались танцы. Протанцевав с полудюжиной партнеров, я оглянулась в поисках мужа.
Он наблюдал за мной, ожидая момента, когда мы сможем исчезнуть. Сдержанный кивок, незаметная улыбка – и мы ускользали в тень ради поцелуя, тайного прикосновения, а иногда, если не могли устоять, и ради кое чего другого. Темнота у реки скрывала нас, а отдаленная музыка заглушала стон удовольствия.
Мы скрывали свою любовь, и именно поэтому я замечала поведение брата. Он тоже мог быть в центре внимания первые несколько танцев, потом шаг назад, еще шаг – вот он уже вне круга света, исчез в темноте сада. И сэр Франциск Уэстон тоже пропал, знаю, он увел брата то ли в свою комнату, то ли в притоны Сити. Что их ждет – необузданные выходки, игра, скачки при лунном свете или бурные объятья? Георг мог появиться через пять минут, а мог пропасть на всю ночь. Анна думала, он, как всегда, развлекается, бранила его за возню со служанками, а Георг опять и опять отшучивался. Только я знала – им владеет куда более сильная и опасная страсть.
В августе Анна объявила, что удаляется в родильный покой. Утром после мессы Генрих зашел навестить ее и нашел комнаты в полном беспорядке – мебель носят туда сюда, придворные дамы в трудах и заботах.
Анна сидит в кресле среди всеобщий неразберихи и раздает приказания. При виде Генриха кивает, но не встает, не делает реверанс. Ему, впрочем, все равно, беременная королева совсем вскружила ему голову, он, как мальчишка, падает перед ней на колени, кладет руку на округлившийся живот, смотрит в глаза.
– Нам понадобится крестильное платье для сына, – начинает Анна без предисловий. – Она забрала?
В королевском словаре „она“ значит только одно – исчезнувшую королеву, королеву, которую нельзя упоминать, но так трудно забыть. Ведь она сидела в этом самом кресле, готовила себе родильный покой в этой самой комнате, нежно, почтительно улыбалась королю.
– Оно ее собственное, из Испании.
– Марию крестили в нем? – допытывается Анна, уже зная ответ.
Генрих морщит лоб, пытается вспомнить.
– Да, длинное белое платьице, все в вышивке. Но оно принадлежит Екатерине.
– Платье все еще у нее?
– Мы можем заказать новое, – миролюбиво предлагает король. – Монахини сошьют какое захотите.
Анна вскидывает голову – этот номер не пройдет.
– Мой сын достоин королевского наряда. Он будет креститься в платье, которое носили все принцы до него.
– У нас же нет королевского наряда… – мямлит Генрих.
– Зато у нее есть, – обрывает Анна. – Могу поручиться!
Генрих признает свое поражение. Наклоняется, целует ее руку, сжимающую ручку кресла.
– Не огорчайтесь, – убеждает он. – Срок уже так близко. Клянусь, я пошлю к ней за крестильным платьем. Наш маленький Эдуард Генрих получит все, что вы захотите.
Она кивает, улыбается, треплет его кончиками пальцев по затылку.
Входит повивальная бабка, делает реверанс, объявляет:
– Комната готова!
– Навещайте меня каждый день, – говорит королю Анна. Это больше похоже на приказ, чем на просьбу.
– Дважды в день, – обещает Генрих. – Отдыхайте, моя любимая, время до появления нашего сына пройдет быстро.
Он снова целует ей руку, выходит, а мы направляемся в спальню. Стены там завешаны плотными гобеленами, ни звук, ни свет, ни свежий воздух не проникнут. По камышовым циновкам разбросаны травы – розмарин для аромата, лаванда для утешения. Вынесли всю мебель, кроме огромной кровати, в которой Анне предстоит провести целый месяц, да стола со стулом для повитухи. Несмотря на середину лета, огонь в камине разожжен, так что в комнате можно задохнуться. Горят свечи, хватит света читать или шить, а в ногах кровати стоит наготове колыбель.
На пороге темной, душной спальни Анна отшатывается:
– Не пойду, тут как в тюрьме.
– Всего на месяц, может, даже меньше.
– Я задохнусь!
– Все будет хорошо. Я же выдержала.
– Но я королева.
– Тем более.
Повитуха вырастает у меня за спиной.
– Вашему величеству нравится?
– Тут как в тюрьме.
Анна очень бледна.
– Все так говорят. – Повитуха смеется и вводит ее в комнату. – Вы будете рады отдохнуть.
– Скажи Георгу, пусть зайдет попозже. – Анна оборачивается ко мне. – И пусть приведет кого нибудь забавного. Я не собираюсь сидеть в одиночестве. Здесь хуже, чем в Тауэре.
– Мы придем пообедать с тобой, – обещаю я. – А сейчас отдыхай.
Анна удалилась от двора, и король вернулся к обычному распорядку дня. Каждое утро с шести до десяти охота, потом обед, днем – визит к Анне, вечером – развлечения.
– С кем он танцует? – допытывается она въедливо как прежде, хотя лежит без сил, вся в поту.
– Ни с кем особенно. С Мадж Шелтон, с Джейн Сеймур. Леди Маргарита Стейн похваляется дюжиной новых нарядов. Но все это не важно, лишь бы ты родила сына.
– А с кем он охотится?
– Только в мужской компании, – лгу я. Сэр Джон Сеймур купил дочери чудесную охотничью лошадку. В синем платье Джейн отлично выглядит в седле.
Анна смотрит подозрительно.
– А ты то сама не гонишься за ним? – спрашивает она мерзким голосом.
Качаю головой.
– Совершенно не жажду менять свою жизнь, – ответ достаточно честный.
Возьми себя в руки, прекрати думать об Уильяме. Когда представляю себе линию его плеч, как он лежит, обнаженный, в утреннем свете, каждый прочтет мои мысли по лицу. Я слишком принадлежу ему.
– Ты следишь за королем? Ради меня!
– Он ждет рождения сына, как и весь двор. Если будет мальчик, тебе нечего бояться. Ты сама знаешь.
Она кивает, закрывает глаза, откидывается на подушки, ворчит:
– Боже, скорей бы уж это кончилось.
– Аминь, – отзываюсь я.
Без надзора сестры я свободнее провожу время с Уильямом. Мадж Шелтон часто исчезает из нашей общей спальни, мы заключили негласный договор – всегда стучаться и сразу же уходить, если дверь заперта изнутри. Мадж совсем юная особа, но при дворе она быстро взрослеет. Она понимает, шансы на удачное замужество зависят от хрупкого равновесия – одновременно внушить мужчине страсть и не бросить тень на свою репутацию. А с тех пор, как я была молоденькой девушкой, двор изменился только к худшему.
Уловки Георга работают не хуже. Он, сэр Франциск, Уильям Брертон, Генрих Норрис без королевы остались не у дел. Утром охотятся с королем, днем их иногда зовут на совет, но большую часть времени они бездельничают. Волочатся за придворными дамами, удирают по реке в Сити, без объяснений исчезают на целую ночь. Я поймала брата как то ранним утром. Любовалась восходом солнца над рекой и вдруг вижу – гребная лодка причалила к дворцовой пристани, Георг расплачивается с лодочником и не спеша идет по садовой дорожке.
– Георг! – позвала я, поднимаясь со скамейки между розовых кустов.
Он вздрогнул.
– Это ты, Мария? – Его первая мысль – об Анне. – С ней ничего не случилось?
– Все в порядке. Где ты был?
Он пожал плечами:
– В гостях у друга Генриха Норриса. Танцевали, обедали, играли немного.
– И сэр Франциск там был?
Он кивнул.
– Георг…
– Не кори меня, – прервал он. – Кроме тебя, никто не знает. Мы все держим в секрете.
– Если дойдет до короля, тебя сошлют, – сказала я напрямик.
– Он ничего не узнает. Сплетни распускал один конюх, теперь он уволен, и слухам конец.
Я взяла его за руку, заглянула в темные болейновские глаза:
– Георг, я боюсь за тебя.
Рассмеялся. Ломкий, деланый смешок.
– Не надо. Совершенно нечего бояться. Нечего бояться, некуда податься, нечего желать.
Анне так и не досталось королевское крестильное платьице. Королева получила письмо от короля, предписывающее ей раздельное жительство. К ней обращались как к вдовствующей принцессе, и она с такой силой перечеркнула титул, что порвала пергамент. Ей угрожали – она никогда больше не увидит свою дочь, принцессу Марию, отправится в заброшенный замок Бакден в Линкольншире, покуда не отречется от своего прошлого, пока не признает, что никогда не была законной женой короля. В этом безвыходном положении вопрос о крестильном платье – сущая безделица. Королева отказалась отдать его, ссылаясь на то, что это – ее собственность, привезенная из Испании, король больше не настаивал.
Я думала – как ей живется в холодном доме на краю болот, в разлуке с дочерью. Ведь и у меня честолюбие той же самой женщины отняло сына. Думала о ее непоколебимой решимости поступать праведно перед лицом Господа. Я скучала по ней. Она заменила мне мать, когда я впервые появилась при дворе, а я предала ее, как дочь, любя, все таки предает мать.

Осень 1533

На рассвете у Анны начались схватки, повитуха вызвала меня в родильный покой. В приемной пришлось пробиваться через толпу придворных, законников, секретарей, судейских. Ближе всего к дверям расположились придворные дамы – помочь королеве в разрешении от беременности, а на самом деле – пугать друг друга кошмарными историями о тяжелых родах. Среди них – принцесса Мария, бледное, решительное личико, как всегда, нахмурено. Я подумала – жестоко со стороны Анны заставлять дочь Екатерины присутствовать при рождении ребенка, который лишит ее наследства. Улыбнулась ей, проходя мимо, Мария присела в странном, неуверенном реверансе – своем коронном реверансе. Она никому не доверяет и больше никогда доверять не будет.
В комнате – форменный ад. К спинке кровати привязана веревка, и Анна цепляется за нее, как утопающая. Простыни в крови, в очаге кипит укрепляющее варево, а повитухи знай подкидывают дрова. Анна вся в поту, рубашка сбилась выше пояса. Пока две придворные дамы в страхе бубнят молитвы, Анна испускает дикий крик ужаса и боли при каждой новой схватке.
– Ей надо успокоиться, – говорит мне одна из повивальных бабок. – Она себе только хуже делает.
Делаю шаг к кровати.
– Анна, перестань. Это может продолжаться часами.
– Это ты? – Она откидывает волосы со лба. – Явилась наконец?
– Я пришла, как только меня позвали. Что для тебя сделать?
– Можешь за меня родить? – Она остроумна, как всегда.
– Только не я!
Анна вцепляется мне в руку, шепчет:
– Господи, помоги мне! Я так боюсь!
– Бог поможет, ведь ты носишь христианского принца, разве нет? Дашь жизнь мальчику, который станет главой английской церкви.
– Не бросай меня, меня сейчас стошнит от страха.
– И на здоровье, – с готовностью подхватываю я. – Тебя ждут вещи и похуже, пока не станет лучше.
Схватки продолжаются целый день, становятся чаще, нам уже ясно – ребенок идет. Она перестает биться, отключается, почти засыпает, ее измученное тело трудится за нее. Я поддерживаю сестру, повитуха готовит пеленку для младенца и вдруг вскрикивает от радости – показалась головка, еще одно усилие – и ребенок рождается на свет.
– Хвала Господу! – восклицает повитуха.
Она наклоняется к ребенку, отсасывает ртом жидкость, раздается слабый крик. Мы обе, Анна и я, тянемся посмотреть.
– Принц? – Анна задыхается, голос охрип от крика. – Это принц Эдуард Генрих!
– Девочка! – бодро объявляет повитуха.
Анна всем весом сползает мне на руки, я слышу собственный шепот:
– Боже, только не это!
– Девочка, – повторяет повитуха. – Крепкая, здоровая.
Уверенный голос повитухи словно призывает смириться с разочарованием.
На секунду мне кажется – Анна сейчас лишится чувств. Она бледна как смерть. Я укладываю ее на подушки, убираю волосы с потного лба. Девочка!
– Живой ребенок – это уже неплохо, – говорю я, сама борясь с отчаянием.
Повитуха запеленывает ребенка, качает. Мы с Анной одновременно поворачиваем головы, услышав тонкий, пронзительный плач.
– Девочка! – В голосе Анны ужас. – Что нам толку от девчонки?
Георг сказал то же самое, когда узнал. Дядя Говард громко выругался и назвал меня бестолковой клячей, а Анну – глупой шлюхой, когда я сообщила ему новости. Все будущее семьи зависело от этой маленькой случайности – роди Анна мальчика, мы навсегда стали бы самым могущественным кланом в Англии, опорой трона. Но она родила девочку.
Генрих, непредсказуемый, как истинный король, жаловаться не стал. Взял ребенка на колени, похвалил голубые глаза, крепкое тельце. Полюбовался маленькими ручками, кулачками в ямочках, крошечными совершенными ноготками. Сказал Анне – мальчик будет в следующий раз, а пока он рад, что в доме появилась еще одна принцесса, тем более такая чудесная. Приказал приписать „есса“ в заготовленных письмах, объявляющих о рождении принца, чтобы сообщить королю Франции и императору Испании – у английского короля родилась дочь.
Стиснул зубы, постарался не думать, о чем будут судачить во всех королевских домах Европы. Над Англией будут смеяться – пройти через такие потрясения, чтобы заполучить девчонку? Сегодня вечером я просто восхищалась им – он заключил мою сестру в объятья, поцеловал в волосы, назвал своей любимой. Я его понимала – он слишком горд, чтобы показать, как сильно разочарован. Пусть он тщеславен и капризен, но несмотря на это, а может быть, именно поэтому – он великий король.
Я вернулась в свою спальню после тридцати шести часов без сна, слова гнева и отчаяния, произнесенные отцом, дядей, братом, все еще звенели в ушах. Уильям уже был там, а на столике возле камина стояли тарелка с мясным пирогом и кувшин эля.
– Я подумал, ты не откажешься поесть, – сказал он вместо приветствия.
Я упала к нему в объятия, спрятала лицо у него на груди, даже запах его рубашки уже утешает.
– О, Уильям!
– Неприятности?
– Все так злы, Анна в отчаянии, никто даже не взглянул на ребенка, кроме короля, да и он только пару минут подержал дочь на руках. Все так ужасно! Господи, если бы она только родила мальчика!
Он похлопал меня по спине:
– Тише, милая. Все образуется. Они родят еще ребенка, в следующий раз будет мальчик.
– Еще год, пока Анна забудет о своих страхах, еще год, пока я смогу от нее избавиться.
Он усадил меня за стол, вложил в руку ложку.
– Поешь. Завтра все покажется не таким страшным.
– Где Мадж? – Я опасливо оглянулась на дверь.
– Пьянствует в большой зале. Столько всего наготовлено, чтобы отпраздновать рождение принца, придется все это съесть. Ее еще долго не будет.
Я кивнула, приступая к предложенному ужину. Когда доела, он потянул меня на кровать, начал целовать ухо, шею, веки, нежно нежно, чтобы я позабыла и об Анне, и о нежеланной новорожденной девочке. Крепко обнял, я замерла в его объятьях, да так и заснула, одетая, поверх покрывала, разрываясь между сном и желанием, и мне снилось, что мы занимаемся любовью, а он обнимал и ласкал меня всю ночь напролет.
Едва оправившись после родов, Анна принялась организовывать королевский уход за маленькой принцессой Елизаветой. В замке Хэтфилд под руководством нашей тетки леди Анны Шелтон, рассудительной матушки Мадж, собирались устроить королевские ясли. Принцесса Мария, осмелившаяся тайком улыбнуться над крушением надежд Анны из за рождения девочки, должна была уехать туда же – подальше от отца и от полагающегося ей по праву места при дворе.
– Пусть сопровождает Елизавету, – беспечно заявила Анна. – Будет ее камеристкой.
– Анна, она сама принцесса, – возмутилась я. – Не может она прислуживать твоей дочери, это несправедливо.
Анна сердито посмотрела на меня:
– Дура! Именно так и надо. Люди должны видеть – она едет туда, куда я велю, служит моей дочери, значит, я – настоящая королева, а Екатерина давно позабыта.
– Анна, уймись! Сколько можно плести интриги?
Она горько улыбнулась:
– Думаешь, Кромвель уймется? Или Сеймуры? А испанский посол, его шпионская сеть и эта проклятая женщина – все разом уймутся, скажут себе: „Ладно, она за него вышла, родила ни на что не нужную девчонку, и хотя у нас на руках все козыри, давайте остановимся“. Так, что ли?
– Нет, – ответила нехотя.
Она пристально взглянула на меня:
– Объясни мне лучше, как ты ухитряешься выглядеть такой веселой и довольной, хотя, судя по твоим жалким доходам, тебе следует биться за каждый грош и давно остаться ни с чем.
Невозможно сдержать смех – так уныло она смотрит.
– Я справляюсь, – ответила коротко. – Но собираюсь в Гевер повидать детей, если ты меня отпустишь.
– Ладно, поезжай. – Она уже устала от моих просьб. – Но к Рождеству возвращайся в Гринвич.
Я побыстрей направилась к двери, пока она не передумала.
– И скажи Генриху, что пора учиться. Ему надо дать достойное воспитание. В конце года пусть отправляется к учителю.
Я замерла, рука на косяке двери, прошептала:
– Мой мальчик?
– Мой мальчик, – поправила Анна. – Сама понимаешь, нельзя всю жизнь играть.
– Я думала…
– Я уже все устроила. Он будет учиться с сыновьями сэра Франциска Уэстона и Уильяма Брертона. Мне говорили, они получают хорошее образование. Пора уж ему общаться с детьми своего возраста.
– Только не с ними! – вырвалось у меня. – Не с сыновьями этих двух.
Анна подняла бровь.
– Они – мои придворные, – напомнила она. – Их сыновья тоже станут придворными, может быть, в один прекрасный день – при его собственном дворе. Он будет воспитываться с ними, таково мое решение.
Я чуть не заорала, но вовремя одумалась, закусила палец и сумела заговорить мягко и нежно:
– Анна, он еще совсем малыш, он так счастлив в Гевере с сестрой. Если, по твоему, его пора учить, я останусь и буду учить его сама…
– Ты! – Она расхохоталась. – С тем же успехом можно попросить уток поучить его крякать. Нет, Мария, я так решила, и король со мной согласен.
– Но, Анна…
Она откинулась назад, прищурилась:
– Хочешь побыть с ним до конца года? Может, отослать его к учителю прямо сейчас?
– Нет!
– Тогда иди, сестричка. Решение принято, ты мне надоела.
Уильям молча наблюдает за мной, пока я мечусь взад вперед по нашей узкой комнатке под крышей.
– Убью ее! – Во мне все бушует.
Он прислонился спиной к двери, проверил, что створки окна закрыты и нас нельзя подслушать.
– Убью! Мой сын, мой драгоценный мальчик будет учиться с детьми этих извращенцев! Готовиться к жизни при дворе! Единым духом отправить принцессу Марию прислуживать Елизавете и отослать моего сына. Да она просто сбесилась. Последний ум потеряла со своим честолюбием. Но мой мальчик, мой мальчик…
Я больше не могла говорить, горло перехватило, колени подогнулись, я уткнулась в покрывало и зарыдала.
Уильям не покинул своего поста у двери, дал мне выплакаться.
Дождался, пока я подняла голову и утерла мокрые щеки ладонями. Только тогда подошел, опустился рядом со мной на пол. Сломленная горем, я, как была на коленках, привалилась к нему. Он нежно обнял меня, покачивая, словно ребенка.
– Мы вернем его, – шепнул в самое ухо. – Побудем с ним в Гевере, все вместе, а потом отошлем к учителю. Но скоро вернем обратно, я обещаю. Мы освободим его, любовь моя.

Зима 1533

Анна заказала королю совершенно невероятный новогодний подарок. Ювелиры провозились, устанавливая его, все утро. Они явились в покои королевы сказать, что все готово, и Анна взяла нас с Георгом посмотреть.
Мы спустились по лестнице в большую залу. Анна впереди, готовая распахнуть двери и увидеть наши лица. Поразительное зрелище – золотой фонтан, инкрустированный рубинами и бриллиантами. В основании – три обнаженные женские фигуры, тоже из золота, из сосков струятся потоки воды.
– Боже мой! – В голосе брата звучит неподдельное благоговение. – И сколько же это стоит?
– Лучше не спрашивай. Великолепно, правда?
– Великолепно! – Я не прибавила: „Но до чего же уродливо“, хотя по ошеломленному виду Георга было ясно – он думает то же самое.
– Думаю, журчание воды действует успокаивающе. Генрих сможет поставить его в приемной, – продолжала Анна. Подошла ближе к фонтану, потрогала. – Отлично сработано.
– Плодородие изливает воду, – заметила я, глядя на блестящие статуи.
– Знамение, напоминание, мечта, – улыбнулась Анна.
– Дай Бог, предсказание, – без обиняков заявил Георг. – Есть уже знаки?
– Пока нет, но скоро непременно будут.
– Аминь, – сказал Георг, и я повторила, словно примерная лютеранка: – Аминь.
Наши молитвы были услышаны. Месячные не пришли в январе, потом в феврале. В апреле появились побеги спаржи, и королева ела их за каждой трапезой, ведь известно, ешь спаржу – родишь сына. Все кругом догадывались, но никто не знал наверняка. А Анна ходила с хитрым видом и наслаждалась – она снова в центре внимания.

Зима 1535

На Рождество я получила письмо от брата.

Дорогая сестрица! Поздравляю с праздниками и надеюсь – ты здравствуешь на этой своей ферме не хуже, чем я при дворе. А может, и лучше.
Жизнь нашей сестры не слишком сладка. Король скачет по полям и танцует с одной из девчонок семейства Сеймур – помнишь Джейн? Та, которая как поглядит на тебя – ну просто сахар, а как на короля – сама невинность. Король за ней ухаживает прямо под носом у нашей королевы, ясно, она не слишком довольна. Она уже обрушила на его голову пару бурь, только ему теперь и дела нет, не то что раньше. Когда она злится, он особо не расстраивается, просто убегает подальше. Можешь себе представить, она от этого не в восторге.
Дядюшка, боясь королевского охлаждения, пытается подсунуть ему Мадж Шелтон, и его величество разрывается между двумя юбками. Они обе придворные дамы, все время в покоях королевы. Можешь себе представить, какие там разыгрываются драмы. Вот король и предпочитает держаться подальше – немало времени охотится, и пусть себе дамы кричат и плачут и выцарапывают друг дружке глазки.
Анна умирает от страха, и я не знаю, что из всего этого выйдет. Когда она старалась избавиться от старой королевы, ей в голову не приходило, что теперь ни одна коронованная особа не сможет жить спокойно. У нее при дворе ни одного друга, только я. Отец, мать и дядюшка спят и видят подсунуть королю Мадж, отвлечь его от сеймуровской девчонки. Анну это совсем не радует, она все время обвиняет семейство в кознях против нее – теперь им нужна новая говардовская девочка. Ей тебя ужасно не хватает, но она ни за что не признается.
Я с ней говорил, но что тут скажешь, как примиришь ее с твоим браком. Выйди ты замуж за принца, будь ты трижды несчастна – она окажется твоим лучшим другом. Знаешь, что разбивает ей сердце? Ты нашла истинную любовь, а она – королева самого могущественного двора в Европе – корчится от страха и тоски.
У меня денег все больше и больше, а жена день ото дня все несноснее и несноснее. Друг мой – мое счастье и вечная мука. Этот двор и святого бы совратил, а мы с Анной – совсем не святые. Ей ужасно страшно и одиноко, а я стремлюсь к тому, что мне недоступно, и пытаюсь спрятать свою страсть от всего света. Я устал, я сердит, и от этого Рождества, похоже, нам, Болейнам, никакого толку не будет, если только Анна снова не забеременеет. Пиши мне, расскажи, как твои дела. Воображаю, как ты счастлива, и, надеюсь, не ошибаюсь.
Твой брат
Георг

Мы с Уильямом отпраздновали Рождество огромным куском оленины. Я постаралась не спрашивать, откуда взялась дичь.
Семейные угодья в Рочфорд Холле изобилуют оленями и плохо охраняются. Я не сомневалась, что купила свою собственную оленину. Но ни отец, ни матушка меня с Рождеством не поздравили, значит, придется самой себе сделать подарочек за их счет, вот я и купила по дешевке оленя и пару фазанов в придачу. Мы не можем себе позволить отдыхать все двенадцать дней Рождества, но на рождественскую службу отправились, веселую пантомиму в Рочфорде посмотрели, крещенского эля с соседями выпили, у реки, где над головами кричат чайки, а с моря дует пронзительный холодный ветер, погуляли.
В студеные дни февраля я готовилась к родинам. На этот раз я не знатная дама при дворе, мне не нужно запираться на месяц в спальне, могу делать что хочу. Уильям волнуется куда больше меня, настаивает, чтобы повитуха поселилась в доме за несколько дней до срока, а то вдруг пойдет сильный снег и нас отрежет от всего света. Я смеюсь над его страхами, но не возражаю, и повивальная бабка – вылитая ведьма – появляется в доме в самом начале марта.
Хорошо, что Уильям обо всем подумал заранее. В одно прекрасное утро я проснулась и увидела – комната залита ярким белым светом. Метель продолжалась всю ночь и все утро, хлопья снега валили с серого неба, крутились вихрями во дворе. Казалось, весь мир замер в завороженном молчании. Куры забились в курятник, только тоненькие следы лапок на свежевыпавшем снегу – наверно, пытались найти корм. Овцы столпились в загоне, грязно коричневое пятно на белоснежном снегу. Коровы укрылись в хлеву, поле рядом – как отбеленное полотно. Я села в постели, живот огромный, ребеночек ворочается внутри, поглядела, как поземка завивается вокруг живой изгороди. Можно подумать, снежинки не падают на землю, а вечно кружат и вьются вокруг дома, но с каждым часом сугробы растут и принимают все более странные очертания. Каждая снежинка на земле белее белого, будто лебяжий пух, но когда я, вытянув шею, пытаюсь разглядеть небо через окно, оно словно затянуто грязно серой кружевной пеленой.
Уильям обмотал ноги и башмаки мешковиной, вышел на крыльцо, попытался расчистить его от снега. Я, тяжело ступая, спустилась вниз, улыбнулась мужу. Теперь ему от меня никуда не деться.
– Ну, началось, – сказал он. – Как ты себя чувствуешь?
– Как во сне. Все утро не могла глаз отвести от снега.
Он переглянулся тревожным взглядом с повивальной бабкой, которая варила у очага овсянку, потом протопал босыми ногами через комнату, подвинул мое кресло к огню.
– Схваток еще нет?
– Нет, – улыбнулась я в ответ, – но, похоже, сегодня начнутся.
Повитуха навалила овсянки в большую миску, протянула мне ложку:
– Тогда поешь хорошенько, тебе понадобятся силы.
Роды оказались легкими. Всего четыре часа, и на свет появилась девочка. Повивальная бабка завернула ее в нагретую белую простынку, положила рядом со мной. Уильям, который все четыре часа от меня не отходил, дотронулся до маленькой, еще со следами крови головенки, благословил дитя. Губы у мужа подрагивали. Потом он прилег рядом со мной. Старуха накрыла всех троих одеялом, и мы, согревшись в объятьях друг друга, мирно заснули.
Два часа спустя девочка разбудила нас своим криком, я приложила ее к груди, ощутила знакомое блаженство – маленький сосущий ротик. Уильям укутал мне плечи шалью, спустился вниз, принести горячего эля. Снег шел не переставая, с постели я видела белые снежинки на фоне темнеющего неба. Уютно устроилась в тепле, откинулась на пуховую подушку и поняла – да, я самая счастливая женщина на свете.

Весна 1535

Дорогая сестрица! Наша сестра и королева приказала мне известить тебя, что она снова в положении и что тебе надлежит вернуться и помочь ей. А муж твой с младенцем пусть остаются в Рочфорде. Ни на что другое она не согласна. Пенсию тебе возвратят, а летом разрешат навестить детей в Гевере.
Такое послание мне приказано передать, и я тебе говорю – ты нам страшно нужна здесь, в Хэмптон Корте. Роды ожидаются осенью. Мы собираемся немного попутешествовать этим летом, но недалеко, она, сама понимаешь, ужасно боится потерять ребенка и нуждается в преданном друге. Я тоже. По правде говоря, нет на свете более одинокой женщины, чем она. Король хороводится с Мадж, у той по новому наряду на каждый день недели. Вчера был семейный совет, так на него ни меня, ни отца с матерью не пригласили. Зато позвали Шелтонов. Вообрази, что мы с Анной об этом думаем. Анна все еще королева, но она больше не фаворитка – ни у короля, ни у своего собственного семейства.
Хочу тебя еще кое о чем предупредить. В городе нешуточные волнения. Пятеро знатных дворян отказались клясться на верность новой наследнице, так они все попали в Тауэр, а оттуда прямо на плаху. Ожидаются и другие казни. Генрих вошел во вкус неограниченной власти, его некому удерживать – нет ни кардинала Уолси, ни королевы, ни Томаса Мора. При дворе – полная распущенность, ты нас не узнаешь. Я впереди всех, меня уже от этого тошнит. Как в повозке без лошади, качусь с горы и не знаю, как выпрыгнуть живым. Я прошу тебя приехать, но тут не особенно хорошо. Но я – я умоляю тебя приехать.
В качестве приманки обещаю тебе лето с детьми, если Анна будет хорошо себя чувствовать и сможет тебя отпустить.
Георг

Я отнесла мужу письмо с тяжелой печатью Болейнов. Он во дворе, доит корову, прижавшись к ее теплому боку. Молоко так и прыскает струйками в подойник.
– Хорошие новости? – поглядел на мое раскрасневшееся лицо.
– Мне разрешили вернуться. Анна снова в положении, я ей там нужна.
– А дети?
– Смогу побыть с ними летом, если она отпустит.
– Благодарение Богу, – вот и все, что он сказал, повернулся обратно к корове, на мгновенье закрыл глаза.
Я и не знала, как он за нас переживает – за меня и за моих детей.
– А как насчет твоего муженька? – минуту спустя спросил он.
Я покачала головой:
– Нет, тебя не простили. Но мне кажется, можешь просто поехать со мной.
– Жалко надолго оставлять ферму.
– Становишься деревенщиной, муженек?
– Смеешься надо мной? – Он поднялся с низкой табуретки, похлопал корову по крупу. Я открыла ворота хлева, животное лениво вышло в поле, весенняя травка уже вовсю пробивалась – густая и зеленая. – Я поеду с тобой, что бы они там ни говорили, а когда придет лето, вернемся сюда.
– После Гевера, – уточнила я.
Он улыбнулся, теплая ладонь накрыла мою, лежащую на изгороди.
– Конечно, после Гевера. А когда ей рожать?
– Осенью. Но пока никто не знает.
– Молись, чтобы ей доносить на этот раз. – Он помедлил, затем окунул половник в теплое молоко. – Попробуй.
Я послушно взяла половник, отпила глоток пенистого парного молока.
– Хорошо?
– Да.
– Отнести в маслобойню?
– Да. Давай я отнесу.
– Не хочу, чтобы ты уставала.
– Да не устану я. – Мне приятна такая забота.
– Я сам отнесу, – нежно ответил он.
В маслобойне наша дочурка Анна – пусть тетушка будет довольна, малышку назвали в ее честь, спала на скамье, туго завернутая в пеленки.
За мной послали королевскую барку – доставить в Хэмптон Корт. Уильям, младенец, кормилица и я, важные, в придворных одеждах, поднялись на борт в Ли. Лошади прибудут позднее. Торжественность мгновения слегка подпортил мой муж, который до последней минуты громко давал наставления мужу Меган, остающемуся на хозяйстве.
– Уверена, он не забудет про стрижку овец, – терпеливо проговорила я, когда Уильям прекратил наконец свешиваться через перила и орать во всю глотку, как последний матрос. – Уж он наверняка заметит, когда шерсть слишком отрастет.
– Прости, – хмыкнул муж. – Опозорил тебя навек?
– Ну, поскольку ты теперь родственник самому королю, придется тебе поучиться хорошим манерам, а то ведешь себя как пьяный фермер в базарный день.
– Нижайше прошу прощения, леди Стаффорд. – Ни малейшего раскаяния в голосе. – Клянусь, доберемся до Хэмптон Корта – буду вести себя идеально. Где прикажете мне спать, например? Думаете, чердак с сеном над конюшнями подойдет моей скромной особе?
– Сдается мне, лучше снять небольшой дом в городке. Тогда я смогу приходить каждый день и проводить там время.
– Лучше бы ты приходила туда каждую ночь, – сказал муж, особенно выделив последнее слово. – А не то придется отправиться во дворец и вытащить тебя оттуда. Ты моя жена, законная жена. Так и веди себя подобающим образом.
Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Бесполезно объяснять моему прямодушному муженьку, что в моем первом – придворном – браке я нечасто спала в мужниной постели и никто тому не удивлялся.
– Какая разница, дорогая, – он как будто угадал мои мысли, – что ты делала в первом браке. Теперь ты замужем за мной, а мне нужно, чтобы моя жена была в моей постели.
Я громко рассмеялась, прижалась к нему.
– По мне, только там бы и оставалась, – пришлось признаться. – Где еще мне так хорошо?
Королевская барка быстро, словно лошадь, скачущая галопом, скользит вверх по течению, гребцы ритмично, в такт барабанному бою, ударяют веслами о воду. Мы проплываем знакомые места, высокую белую башню, раскрытые как большая черная пасть ворота на реке у лондонского Тауэра. Густая тень моста – преддверье нескончаемых величественных дворцов и садов по берегам, шум, гам и сутолока главного речного пути большого города. Лодчонки, паромы, рыбачьи суденышки то и дело пересекают реку, тяжеловесный конный паром в Ламбете медлит, уступая нам дорогу. Уильям показывает мне серых речных цапель с неуклюжими гнездами на деревьях у самого берега. Над водой темной молнией проносится баклан, стремительно ныряет за добычей.
Многие провожают глазами несущуюся по воде королевскую барку, но улыбок что то не видно. Я вспоминаю, как каталась по реке с королевой Екатериной, как мужчины сдергивали шапки, женщины приседали, дети посылали воздушные поцелуи. Им всем тогда казалось – король мудр и силен, королева – прекрасна и добра, все будет хорошо. Но Анна и болейновское честолюбие разбили единство страны, обнажили зияющую пустоту. Теперь подданные знают – король такой же, как и все, не лучше мэра маленького, ничтожного городка, которому только и нужно, что украшать свое гнездышко, а королева, его жена, – женщина, полная страстей, желаний, честолюбия, жадности.
Может, Анна и Генрих считали – народ их простит. Нет, они ошиблись, народ никогда не прощает. Пусть Екатерина томится в заключении в холодных болотах Хантингдоншира, но о ней не забыли. Время идет, а крещения нового наследника престола не предвидится – значит, ее ссылке нет никакого оправдания.
Я положила голову на такое надежное плечо мужа, задремала. Проснулась от плача нашей малютки, посмотрела – кормилица прижимает девочку к груди, сейчас будет кормить. Мои собственные, туго перетянутые груди заныли. Уильям обнял меня еще сильнее, поцеловал в макушку.
– О ней хорошо заботятся. – Какой же у него ласковый голос. – Никто ее у тебя не отнимает.
Я кивнула. Я могу приказать, чтобы ее принесли ко мне – днем и ночью. Она мое дитя – совсем не так, как те, другие. Не стоит объяснять мужу, как заныло мое сердце о тех двух, потерянных, когда я впервые взглянула в ее голубенькие глазки. Она не заменит их, один ее вид напоминает, что у меня трое детей. Этот тепленький сверточек в моих объятьях, а те двое где то там, в холодном мире. И я даже не знаю, где мой сыночек преклоняет голову на ночь.
До пристани у Хэмптон Корта мы добрались уже в сумерках, прошли огромные чугунные ворота. Барабанщик сильнее забил в барабан, мы увидели, на пристани все готово, можно пристать. Пропели фанфары – в честь королевского штандарта, и мы сошли с барки. Теперь мы – я и Уильям – снова при дворе.
Собственно говоря, Уильям, младенец и кормилица отправились по боковой дорожке в городок, предоставив мне идти во дворец одной. Перед расставанием муж легонько сжал мне руку.
– Не бойся, – сказал с улыбкой. – Помни, это она в тебе нуждается. Смотри не продавайся задешево.
Я кивнула, запахнула плащ, и вот я уже шагаю ко дворцу.
Меня проводили, будто я тут в первый раз, в опочивальню королевы. Стража открыла дверь, неловкое молчание, взрыв женских голосов, все приветствуют меня. Каждая норовит обнять, дотронуться до плеча, шеи, рукава плаща, капюшона, сказать, что я хорошо выгляжу, материнство мне к лицу, деревенский воздух мне к лицу, а они так счастливы снова меня видеть. Каждая – мой лучший друг, близкая родня, спрашивают, где я хочу спать, любая готова разделить со мной спальню. Они так счастливы видеть меня снова, что остается только гадать – как они так долго без меня прожили, ни одна ни словечка не написала, ни одна за меня перед сестрой не вступилась.
Я и впрямь замужем за Уильямом Стаффордом? У него и впрямь поместье и ферма? Только одно поместье? Только одно? Большое хотя бы? Нет? Вот странно то! А как дитя? Девочка или мальчик? Как ее зовут? А где теперь муж и младенец? При дворе? Нет? Как интересно!
Я как могла отмахивалась от вопросов, пытаясь отыскать Георга. Его нет, король недавно отправился на прогулку с горсткой фаворитов – тех, кто умеет держаться в седле и после тяжелой попойки. Они еще не вернулись. Дамы уже переоделись к обеду и ждут мужчин. Анна у себя, одна.
Я собрала всю свою храбрость, направилась к двери. Постучала, повернула ручку, вошла.
Комната затенена, свет идет только из одного незанавешенного окна, серый свет майских сумерек. Чуть посверкивают огоньки в камине. Она склонила голову на молитвенной скамеечке. Я в суеверном ужасе, чуть не вскрикнув, замерла – королева Екатерина вот так преклоняла колени на скамеечке в надежде, что ждет ребенка, сына, который вернет ей мужа и отвратит его сердце от этих сестер Болейн. Но тут призрак королевы повернул голову – Анна, моя сестра, замученная, бледная, только глаза горят по прежнему, а под ними тяжелые тени. Как же мне ее жалко, я бросилась к ней, схватила в объятья, только и могла, что повторять: „Анна, Анна“.
Она поднялась с колен, обняла меня, склонила тяжелую голову мне на плечо. Не сказала, как по мне тосковала, как ей одиноко здесь при дворе, когда на нее никто не обращает внимания. Ей ничего не надо объяснять. Поникшие плечи сами говорят – быть королевой Анне Болейн уже не в радость.
Я ласково усадила ее в кресло, сама, не дожидаясь разрешения, села рядом.
– Как ты себя чувствуешь? – В этом все дело, это самое главное.
– Хорошо. – Нижняя губа чуть подрагивает, лицо побледневшее, в уголках губ незнакомые морщинки. В первый раз в жизни смотрю на нее и вижу – она так похожа на нашу матушку, теперь я знаю, как она будет выглядеть в старости.
– Ничего не болит?
– Нет.
– Ты такая бледная.
– Просто сил никаких, – призналась она. – Устала, мочи нет.
– Какой месяц?
– Четвертый. – Ясно, она ни о чем другом не думает, только дни считает.
– Скоро будет полегче, – пообещала я. – Первые три всегда самые тяжелые.
Я чуть не прибавила – „и последние три“, но так с Анной шутить нельзя, ей лишь раз удалось доносить младенца до конца.
– Король дома? – интересуется она.
– Сказали, ускакал на охоту. С ним Георг.
Она кивнула.
– А Мадж там, с придворными дамами?
– Да.
– А эта белолицая сеймуровская дрянь?
– Да. – Не трудно догадаться по описанию, что она говорит о Джейн Сеймур.
– Неплохо, – кивнула Анна. – Но вообще то я спокойна, когда рядом с ним ни той ни другой.
– Тебе надо быть спокойной все время. Нечего испускать желчь, когда в животе ребеночек.
Она глянула на меня и горько рассмеялась:
– Да, да, спокойной. А твой муженек с тобой?
– Не при дворе. Ты же запретила.
– Все еще от него без ума? Или устала от него и его полей?
– Я все еще его люблю. – Нет у меня настроения заглатывать ее приманку. Одна мысль об Уильяме навевает такой покой, что не хочется ни с кем ссориться, по крайней мере с такой бледной и умирающей от усталости королевой.
Она горько улыбнулась:
– Георг говорит, ты – единственная Болейн, которая что то понимает в жизни. Говорит, из нас троих ты оказалась мудрее всех. Богатой не станешь, но муж тебя любит, а в колыбельке – здоровый младенчик. Георг – его жена глядит так, будто убила бы его или живьем съела, не поймешь – то ли страсть, то ли ненависть, а Генрих бабочкой порхает – то ко мне, то от меня. И эти две девчонки с сачками на изготовку.
Мне стало смешно, нелегко представить себе полноватого Генриха этакой весенней бабочкой.
– С большими сачками, – только и сказала я.
Анна вспыхнула, потом тоже расхохоталась, знакомым звонким смехом.
– Боже правый, все бы отдала, только бы от них избавиться.
– Я тут. Постараюсь их близко не подпускать.
– Хорошо. И если дела пойдут наперекосяк, поможешь мне?
– Конечно. Что бы ни случилось, мы с Георгом всегда тут.
Шум с соседней комнате, столько раз слышанные раскаты смеха, неизменный тюдоровский рык. Анна даже не улыбнулась на радостный хохот мужа.
– Теперь ему, конечно, подавай обед.
Я ее остановила у дверей. Быстрый вопрос:
– А он знает, что ты в положении?
– Нет, только ты и Георг. – Она покачала головой. – Не осмеливаюсь ему сказать.
Она открыла дверь, мы увидели, в этот самый момент Генрих надевает цепочку с медальоном на шейку покрасневшей от удовольствия Мадж Шелтон. Заметив жену, он было отступил, но все таки завершил свою задачу.
– Подарочек на память, – объяснил он Анне. – Эта умница выиграла пари. Добрый вечер, женушка.
– Добрый вечер, муж, – процедила сквозь зубы Анна.
Он вдруг заметил меня.
– Мария! – В голосе явное удовольствие. – Прекрасная леди Кэри снова к нам вернулась.
Я опустилась в реверансе, посмотрела ему прямо в глаза:
– Леди Стаффорд, если вы позволите, ваше величество. Я снова вышла замуж.
Он кивнул, вспомнил, конечно, вспомнил, какие грома гремели у него над головой, когда жена требовала запретить мне появляться при дворе. Он по прежнему тепло улыбался, не отводил взгляда от моего лица. Я подумала – какая же ядовитая ведьма моя сестрица. Все эти запреты – ее рук дело, ее одной. Король и не думал на меня гневаться. Он бы меня сразу простил. Если бы я ей не понадобилась – беременность прятать, гнить бы мне на маленькой ферме до скончания дней.
– Родили недавно? – спросил король.
Он невольно перевел взгляд с меня на Анну, с той сестры, что рожает, на ту, что всегда порожняком.
– Девочку, ваше величество. – Я возношу благодарность Господу, что не мальчик.
– Счастливчик ваш Уильям.
– Я ему непременно скажу. – Я нежно улыбаюсь.
– Генрих рассмеялся, притянул меня к себе, оглядел свою свиту.
– Он не приехал?
– Его не пригласили… – начала я.
Он сразу же понял, в чем дело, взглянул на жену:
– Почему сэру Уильяму Стаффорду не было приказано прибыть ко двору вместе с женой?
Анна даже не задумалась ни на секунду.
– Конечно, ему было приказано. Я их обоих позвала, как только у моей дорогой сестры прошло положенное после родов время.
Мне ничего не оставалось – только восхищаться этой беспардонной ложью. Придется притвориться, что Анна говорит чистую правду. Ну, хорошо, попытаюсь что нибудь на этом выгадать.
– Как вашему величеству угодно. Он к нам присоединится завтра. Если вы не против, при мне будет и дочь.
– Двор неподходящее место для младенцев, – фыркнула Анна.
Генрих резко повернулся к жене:
– Очень жаль. Неприятно слышать такие слова от собственной жены. Двор весьма подходящее место для младенцев, кому, как не вам, это должно быть известно.
– Я только забочусь о здоровье малютки, милорд, – холодно отозвалась Анна. – Сдается мне, ей лучше бы воспитываться в деревне.
– Пусть мать решает, что ребенку лучше, – величаво произнес Генрих.
Я улыбнулась – мед, а не улыбка. Вот он – мой шанс.
– Конечно, конечно, с вашего позволения отвезу ее летом в деревню, в Гевер. Пусть познакомится с моими детьми.
– С моим сыном, – напомнила мне Анна.
Я обольстительно улыбнулась королю.
– Почему бы и нет, – сказал он. – Делайте, что вам угодно, леди Стаффорд.
Он предложил мне руку, я опустилась в реверансе, а потом нежно взяла его под руку, взглянула на него, будто король все еще красавец мужчина, а не лысеющий толстяк, в которого он успел за эти годы превратиться. Нижняя челюсть потяжелела. Волосы на макушке поредели, висят тоненькими прядками. Полные, манящие поцелуем розовые губы искривились надутой гримаской. Блестящие когда то глаза скрыты тяжелыми веками и толстыми щеками. Выражение лица самодовольное и в то же время ужасно несчастное. Не мужчина, а капризный ребенок.
Я сияла улыбкой, заглядывала королю в глаза, смеялась его шуточкам, до слез рассмешила его историями о том, как взбивала масло и отжимала сыр. Между тем мы вошли в парадную залу, он уселся на трон во главе стола, а я скромно заняла одно из мест, предназначенных для придворных дам.
Обед длился долго, чревоугодие при дворе теперь в почете. Двадцать разных мясных блюд, дичь и домашний скот, птица, рыба, пятнадцать видов пудинга. Я видела, Генрих попробовал каждое блюдо, снова что то положил себе на тарелку. Анна сидит рядом – лицо холодно как лед. Ковыряется в тарелке, глаза посверкивают. Посматривает то в одну сторону, то в другую – откуда ожидать подвоха.
Едва тарелки убраны, начинается празднество. Двор всерьез увлечен танцами. Даже в кругу танцующих, даже флиртуя со старыми друзьями, я все гляжу на небольшую дверь у камина. Вскоре после полуночи мои старания были вознаграждены, дверь отворилась, в залу проскользнул Уильям, мой муж, принялся отыскивать меня взглядом.
Свечи почти догорели, в густой толпе танцующих его никто не заметил. Я извинилась, прервала танец, подошла к нему, он утащил меня в альков, за занавеску.
– Любовь моя, – обнял меня крепко. – Кажется, вечность прошла.
– Я тоже ужасно соскучилась. А как малышка? Устроились?
– Когда я уходил, они с кормилицей сладко спали. Я их удобно устроил, и нам найдется спаленка, если удастся вытащить тебя отсюда.
– У меня предложение получше, – весело перебила его я. – Король мне обрадовался, спросил о тебе. Ты приглашен завтра ко двору. Мы сможем быть здесь вместе. Он разрешил этим летом отвезти малышку Анну в Гевер.
– Его Анна об этом попросила?
Я отрицательно качнула головой.
– Оказывается, Анну одну надо благодарить за ссылку. Она бы мне в жизни не позволила повидаться с детьми, если бы я не попросила короля напрямую.
Он тихонько присвистнул.
– Не забудь хорошенько поблагодарить добрую сестричку.
– Что толку жаловаться – природу не переделаешь.
– А как она?
– Ужасно, – тихо тихо шепчу я. – Больна и грустна.

Лето 1535

Вечером мы с Георгом сидели у Анны, пока она готовилась ко сну. Король собирался провести эту ночь у нее, она приняла ванну, попросила меня расчесать волосы.
– Пусть он будет поосторожней, хорошо? – сказала я встревоженно. – Вообще то ему не следовало бы с тобой сейчас спать – это грех.
Георг громко хихикнул, он разлегся на кровати Анны, сапоги на тонком покрывале. Она повернула голову:
– Нам теперь не до грубых приставаний.
– Что?
– Иногда он вовсе ни на что не способен. Бывает, совсем ничего не получается, ну совсем ничего. Отвратительно. Лежит сверху, ерзает, потеет, тужится, пыхтит, а толку никакого. Потом злится, и я оказываюсь во всем виновата. Будто дело во мне.
– Пьяный?
– Ты его знаешь, – пожала сестра плечами. – Король всегда к вечеру полупьяный.
– Если ты ему скажешь, что в положении…
– Не хочу говорить до июня. Вот начнет шевелиться – скажу. Он отменит летнее путешествие, и мы останемся в Хэмптон Корте. Георг будет с ним охотиться, носиться по полям, держать от него подальше эту круглолицую девку, Джейн.
– Архангелу Гавриилу не удержать женщин от того, чтобы вешались королю на шею, – небрежно бросил брат. – Ты сама это дело завела, Анна, а теперь жалеешь. Они все готовы в него вцепиться, сулят ему невесть что. Нет бы вести себя как наша душка Мария: чуток поиграли, получили поместье другое и пора восвояси.
– Сдается, это ты получил поместье другое. – Я не сдержала резкости в голосе. – И отец. И Уильям Кэри. Что мне досталось? Кроме кружевных перчаток и жемчужного ожерелья, ничего не помню.
– Корабль в честь тебя назвали. – Завистливая память Анны ничего не упустит. – Платьев несть числа, лошадь, новую кровать.
Георг рассмеялся:
– Прямо по списку, словно жених, перечисляющий приданое. – Он протянул руку, заставил Анну лечь на постель рядом с ним, голова к голове на подушках. Я взглянула на них – близнецы неразлучники, лежат рядышком как голубки в самой знаменитой постели Англии.
– Я вас оставляю, – сказала резко.
– Давай беги к сэру Пустое Место.
Уильям уже ждал меня в саду, глядит на реку, лицо мрачнее тучи.
– Что случилось?
– Фишера взяли под стражу. Не думал, что они осмелятся.
– Епископа Фишера?
– Я всегда считал, он заколдованный. Генрих его так любит, он себе позволял защищать королеву Екатерину, и то его не тронули. Он один ей был верен, не изменил. Она расстроится.
– Ну продержат его в Тауэре неделю другую и отпустят. И еще извинятся.
– Зависит от того, чего они от него хотят. Он не принес клятву на верность дочери Анны. Я в этом уверен. Он не позволит Елизавете унаследовать трон вместо Марии, он десяток книг написал, тысячу проповедей сказал в защиту брака. Не может он согласиться, чтобы дочь Екатерины осталась ни с чем.
– Тогда он там надолго останется.
– Похоже на то.
Я подошла ближе, взяла его за руку:
– Что ты так беспокоишься? У него будут книги и все остальное, друзья придут его проведать. А к концу лета его выпустят.
Уильям повернулся к реке, крепче сжал мою ладонь.
– Все дело в моменте, когда Генрих приказал его препроводить в Тауэр. Во время мессы, когда делами занимался. Сама подумай, Мария. Приказать во время мессы препроводить епископа в Тауэр.
– Он всегда делами занимается на мессе. – Мне не хотелось поддаваться печали. – Это ничего не значит.
– Вот они, законы Генриха! – Уильям так и не отпустил моей руки. – Акт о престолонаследии, да еще с клятвой, Акт о супрематии – верховенстве короля, и вдобавок Акт об измене. Это тебе не земельные законы. Генриху они нужны, чтобы поймать в ловушку всех своих врагов. Фишер и Мор прямехонько в этот капкан попадутся.
– Ну не отрубит же он им головы… – рассудительно начала я. – Послушай, Уильям, один из них самый уважаемый служитель церкви во всей стране, а другой был лорд канцлером. Не осмелится он их казнить.
– Если он осмелится обвинить их в измене, никому из нас не уцелеть.
– Почему? – Я заметила, что, как и он, говорю шепотом.
– Потому что ему теперь ясно, Папа своих слуг не защищает, англичане против тирании не восстают. Будь человек трижды знаменит, будь у него все связи на свете – его все равно можно арестовать по новому закону, который сочинил король. Сколько еще времени королеве Екатерине быть на свободе, если ее главный сторонник в тюрьме?
Я вырвала руки.
– Даже слушать тебя не хочу. Собственной тени пугаешься. Мой дедушка Говард сидел в Тауэре за измену и вышел оттуда с улыбкой. Генрих никогда не казнит Томаса Мора, он его слишком любит. Может, они сейчас и в ссоре, но Мор всегда был его лучшим другом.
– Помнишь своего дядюшку Бекингема?
– Это другое дело, тот действительно был виноват.
Муж отпустил меня, опять повернулся к реке.
– Посмотрим. Молись, чтобы ты оказалась права, а я ошибался.
Бог не услышал наших молитв. Генрих решился на такое, что мне и в страшном сне привидеться не могло. Отдал епископа Фишера и сэра Томаса Мора под суд за то, что они свидетельствовали в пользу истинности его брака с королевой Екатериной. Теперь на кону их жизни – если не признают, что он, Генрих, – глава церкви, английский Папа. И эти двое – совесть не запятнана – самые уважаемые люди в стране, взошли на эшафот, положили головы на плахи, будто они – самые последние предатели.
В эти дни при дворе царила необычная тишина, два ужасных дня в июне, когда казнили сначала Фишера, а потом и Мора. Каждому казалось – опасность теперь таится прямо за поворотом. Если можно отправить на эшафот епископа Фишера, если можно обезглавить Томаса Мора, кому в Англии нечего опасаться?
Нам с Георгом уже не терпелось услышать, что дитя шевелится у Анны в утробе, что уже можно сказать королю – она в положении. Но и к середине июля не было никаких знаков.
– Может, ты ошиблась в расчетах? – спросила я.
– Скажешь тоже, – резко возразила она, – я только и делаю, что дни считаю.
– Или движения очень слабые, ты их не чувствуешь?
– Сама подумай, у тебя по этой части опыт богатый, всегда с приплодом. Может такое быть?
– Не знаю, право.
– Нет, знаешь прекрасно. – Хорошенький ротик крепко сжат, губы ниточкой. – Мы обе знаем. Знаем, что случилось. Ребенок умер. Уже пятый месяц, а я не поправилась нисколько с тех пор, как шел третий. Он там мертвый.
– Позвать к тебе врача? – Я в ужасе не сводила глаз с сестры.
Она замахала руками.
– Да уж скорее дьявола из преисподней! Если Генрих узнает, что у меня в утробе умерло дитя, он ко мне больше на пушечный выстрел не подойдет.
– А вдруг ты заболеешь от этого? – забеспокоилась я.
Она рассмеялась, коротким злым смешком.
– Что так, что этак – все равно умирать. Если кто прознает, что я уже второй раз не донашиваю, мне не уцелеть, от меня тут же избавятся. Что мне теперь делать?
– Я сама пойду к повитухе и спрошу, как от этого избавиться.
– Главное, чтоб не догадалась, что речь идет обо мне, – последовал быстрый ответ. – Стоит только пройти шепотку – и я погибла.
– Знаю, – бросила я угрюмо. – Мне Георг поможет.
После обеда мы с братом отправились к реке, пусть какой лодочник отвезет нас на своей лодчонке, не брать же для такого дела семейную барку. Георг знал бани, куда обычно ходят шлюхи. Там поблизости живет одна старуха, говорят, она мастерица колдовских заговоров, помогает прервать беременность, может наложить проклятье на поле, полное коров, или привести в сети речную рыбу. Бани у самого берега, большие окна глядят прямо на воду. В каждом окне горит свеча, сидят полуобнаженные женщины, их прекрасно видно с лодок. Георг натянул шляпу на глаза, я набросила капюшон. Лодка пристала к мосткам, я старалась не обращать внимания на девок, которые высовывались из окон и зазывно приветствовали Георга.
– Жди здесь, – приказал брат лодочнику, и мы принялись карабкаться по скользким, мокрым ступеням.
Поддерживая меня под локоть, Георг шагал по замусоренной булыжной мостовой к маленькому домику на углу. Постучал, а когда дверь бесшумно отворилась, остался на улице – дальше мне идти одной. Я помедлила на пороге, вглядываясь в темноту.
– Иди, – подтолкнул меня брат, резкое движение дало понять – он сегодня шутить не настроен. – Иди. Ей и впрямь это нужно.
Я кивнула и вошла внутрь. Маленькая комнатка, прокопченная дымом от еле тлеющего в очаге выловленного в реке сырого дерева. Простой деревянный стол, пара стульев. У стола сидит старуха, спина сгорбленная, волосы седые, мудрое, морщинистое лицо, синие, совсем не потускневшие, все на свете повидавшие глаза. Усмехнулась, обнажая полный рот почерневших зубов.
– Придворная дама. – Оглядела мой плащ, угадав под ним роскошное платье.
Я положила на стол серебряную монету:
– Это за молчанье.
Старая ведьма хихикнула:
– Какая от меня польза, если я буду молчать.
– Мне нужна твоя помощь.
– Хочешь приворотного зелья? Или избавиться от кого? – Старуха снова усмехнулась, хитрые глазки будто видели меня насквозь.
– Ни то ни другое.
– Кое что в утробе завелось?
Я резким движением села на стул, у старухи все просто – любовь, смерть, дети.
– Не у меня, у подруги.
– Так все говорят, – усмехнулась она.
– Она в тягости, теперь уже пятый месяц, а дитя не растет и не шевелится.
– И что она думает? – куда более заинтересованно спросила старая знахарка.
– Наверно, умерло дитя.
– Она сама набирает вес?
– Нет. Не полнее, чем два месяца назад.
– По утрам не тошнит, груди не болят?
– Больше нет.
Она покивала головой.
– Кровит?
– Нет.
– Похоже, и впрямь умер младенчик. Проводи меня к ней, мне надо самой убедиться.
– Невозможно. Ее слишком хорошо охраняют.
– Ты не поверишь, в какие дома я пробиралась, – хихикнула она.
– Ее тебе не увидеть.
– Тогда придется рискнуть. Я тебе дам настой. От него будет ужасно тошнить, а потом ребеночек выйдет наружу.
Я кивнула, но она жестом остановила меня.
– А что, если она ошибается? Вдруг ребеночек еще жив? Просто отдыхает? Тихий такой?
Я недоуменно глядела на нее.
– Тогда ты его убьешь. Ты будешь убийцей, и она, да и я тоже. Выдюжишь?
Я медленно покачала головой:
– Нет, Боже мой, нет. – Я даже представить себе не могла, что со мной будет, если кто прознает, что я дала королеве снадобье, а она из за этого не доносила наследного принца.
Я поднялась, повернулась к окну – вода серая, холодная. Я представила себе Анну в начале беременности, румяную, с набухшими грудями. А теперь она такая бледная, будто высохшая, все краски потеряла.
– Дай мне настой. Она сама решит, принимать его или нет.
Старуха тоже поднялась со стула, заковыляла в заднюю комнату.
– Обойдется тебе в три шиллинга.
Я ничего не сказала – хотя цену она заломила несуразную, положила серебряные монеты на засаленный стол. Одно быстрое движение – и монеты исчезли.
– Не того надо бояться.
Я обернулась на полдороге к двери:
– Что?
– Не питья, а лезвия – вот чего тебе надо бояться.
У меня по спине прошел холодный озноб, будто туман пополз с реки.
– Что ты хочешь этим сказать?
Она тряхнула головой, будто только что проснулась.
– Я? Ничего. Если понимаешь, в чем дело, тогда запомни мои слова хорошенько. Если невдомек, забудь пустую болтовню.
Я помедлила – вдруг старуха еще что надумает, но она молчала. Оставалось только открыть дверь и выскользнуть вон.
Георг ждал, руки сложены на груди. Когда я появилась, он в молчании взял меня под руку. Мы торопливо спустились по скользкой, замшелой лестнице, ступили в утлую лодчонку. Всю дорогу домой молчали, слышно было только, как лодочник ровно и сильно гребет против течения. Когда вышли на пристань, я быстро шепнула Георгу:
– Кое что ты должен знать: если дитя не мертво, снадобье его убьет – будет на нашей совести. И еще…
– А можно как нибудь узнать, вдруг это мальчик, прежде чем она выпьет настой?
Как же он мне надоел, только одно на уме – мальчик.
– Это никому заранее не известно.
– А что еще?
– Старуха сказала, что нам надо бояться не снадобья, а лезвия.
– Какого лезвия?
– Она не сказала.
– Меча? Бритвы? Топора палача?
Я пожала плечами.
– Мы Болейны, – кивнул он. – Всю жизнь проводим в тени у трона, значит, всегда должны опасаться лезвия. Нам бы эту ночь пережить. Пошли отнесем ей питье, а там посмотрим.
Анна вышла к ужину истинной королевой – лицо бледное, ни кровинки, но голова высоко поднята, а на губах улыбка. Сидела рядом с Генрихом, ее трон лишь чуть чуть ниже, болтала с ним, льстила, очаровывала, как могла. Но стоило потоку остроумия иссякнуть хоть на мгновенье, глаза короля скользили вдоль стола – туда, где сидели придворные дамы. На кого он смотрит – на Мадж Шелтон, на Джейн Сеймур? Один раз даже мне нежно улыбнулся. Анна притворялась, что ничего не замечает, забрасывала вопросами об охоте, превозносила до небес его бодрость и здоровье. Выискивала на блюде самые лакомые кусочки, клала на и без того переполненную тарелку мужа. Такая знакомая Анна, кокетливый поворот головы, небрежные взгляды из под ресниц, сверкающие глаза, но было что то такое в ее уверенном очаровании, что напоминало мне ту, которая сидела в этом кресле раньше и тоже делала вид, что не замечает, как ее муж поглядывает на других женщин.
После ужина король объявил, что будет занят делами, – мы все знали, какие это дела, бражничать с горсткой приближенных.
– Мне лучше побыть с ним, – предупредил Георг. – А ты оставайся с ней после того, как выпьет зелье.
– Я останусь у нее на ночь. Старуха сказала – ее будет ужасно тошнить.
Он кивнул, нахмурился и вышел вместе с королем.
Анна велела передать придворным дамам, что у нее разболелась голова и она ляжет пораньше. Когда я ушла, они сидели как обычно, шили рубашки для бедных, работали не покладая рук, но я знала – стоит двери за нами закрыться, как начнутся нескончаемые потоки сплетен и разговоров.
Анна переоделась на ночь, протянула мне частую гребенку:
– Может, хоть чем полезным займешься, пока мы ждем.
Я поставила пузырек на стол.
– Налей мне.
Что то в этом стеклянном пузырьке со стеклянной же притертой пробкой меня ужасно пугало.
– Нет. Это твое дело, сама и наливай.
Она передернула плечами, как игрок, поднимающий ставку, когда в кармане пусто, и вылила питье в золотую чашу. Подняла в насмешливом тосте. Откинула голову. Выпила. Я видела, горло сжалось, три глотка прошли вниз. Отшвырнула чашу, улыбнулась мне вызывающей, злой усмешкой:
– Дело сделано. Теперь молись, чтобы пошло легко.
Мы ждали, я расчесывала ей волосы, скоро она сказала:
– Давай ложиться спать, я ничего не чувствую.
Мы забрались в постель, вместе, как в те далекие дни, проснулись на рассвете, по прежнему ничего, ни тошноты, ни боли.
– Не работает, – усмехнулась она.
Я все еще глупо надеялась, а вдруг ребеночек там удержится, вдруг он живой, хрупкий, маленький, но живой, несмотря на зелье.
– Я пойду к себе, если я тебе не нужна.
– Ясно, хочешь побыстрее забраться в постель к сэру Пустое Место. Чтобы тебя там хорошенько продрали?
Я ответила не сразу. Мне ли не знать этого тона, нет на свете ничего приятнее – в голосе сестры звучит зависть.
– Зато ты королева.
– Ага. А ты – леди Пустое Место.
Я улыбнулась.
– И до смерти тому рада. – Я выскользнула за дверь – последнее слово осталось за мной.
День идет, а ничего не происходит. Мы с Георгом глядим на Анну, будто она наше любимое дитятко. Она бледна, жалуется на жару – и впрямь: середина июля – однако более ничего. Король с утра занят делами, принимает просителей, все торопятся подать свои жалобы сейчас, пока двор еще не отправился в путешествие.
– Ничего? – спрашиваю я Анну.
Она переодевается к обеду.
– Ничего. Придется тебе к ней завтра сходить опять.
Около полуночи Анна уже в кровати, теперь я могу пойти к себе. Уильям дремлет, дожидаясь меня, но стоит мне войти, встает, помогает мне расшнуроваться – заботливый и нежный словно послушная служанка. Я улыбаюсь – у него такое серьезное лицо, он сосредоточенно возится с завязками, стаскивает с меня широкую юбку, я постанываю от удовольствия, когда он массирует мне спину там, где корсаж больно впивается в кожу.
– Так лучше?
– Когда я с тобой, всегда лучше.
Он берет меня за руку, ведет к постели. Я снимаю нижнюю юбку, забираюсь под простыни. Мгновение – и худое жилистое тело рядом со мной, теплое, обволакивающее. Его запах будоражит мои чувства, от прикосновения обнаженных ног к бедрам все во мне загорается, какое удовольствие – его грудь касается моих сосков. Губы сами раскрываются навстречу поцелую.
Мы проснулись в два часа ночи, еще совсем темно. В дверь кто то тихонько скребется. Уильям вскочил, кинжал в руке.
– Кто там?
– Георг. Мне нужна Мария.
Муж тихонько выругался, набросил плащ на голое тело, кинул мне нижнюю рубашку, открыл дверь:
– Королева?
Георг покачал головой. Не может он посвящать чужого человека в семейные дела. Не глядя на Уильяма, кивнул мне:
– Пошли, Мария.
Уильям отступил, как же ему тяжело выносить, что брат может мне приказать вот так вылезти среди ночи из супружеского ложа. Я натянула рубашку, выбралась из кровати, потянулась за корсажем и юбкой.
– Некогда, – сердито буркнул брат. – Пошли уже.
– Она никуда не пойдет – полуголая. – В голосе Уильяма несгибаемая решимость.
Георг взглянул на свирепое лицо Уильяма. Улыбнулся чарующей болейновской улыбкой:
– Ей пора на работу. Семейное дело. Не задерживай ее, Уильям. Я за ней пригляжу, все будет в порядке. Но нам надо спешить.
Уильям стянул с себя плащ, укутал мне плечи, нежно поцеловал в лоб. Но я уже в дверях, Георг схватил меня за руку, потащил, бегом, в спальню Анны.
Она на полу у камина, обняла себя, будто пытается согреться. Рядом с ней кучка простыней в кровавых пятнах. Когда дверь открылась, она взглянула на нас из под путаных прядей волос, отвела взгляд, ничего не сказала.
– Анна, – шепнула я.
Подошла, села на пол рядом с ней. Нежно обняла окоченевшие плечи. Она не прильнула ко мне, но и не отстранилась. Тело словно застыло – деревяшка, да и только. Я посмотрела на пугающий маленький сверток:
– Ребеночек?
– Почти без боли, – сказала сквозь зубы. – Ужасно быстро, минута – и все. В животе что то повернулось, как будто мне приспичило. Я встала с кровати, села на горшок. И все было кончено в мгновенье ока. Мертвое. Крови почти не было. Наверно, месяц назад умерло. Столько времени пропало. Все это – только время потеряла.
Я повернулась к Георгу.
– Тебе надо от этого избавится.
– Как? – Он был в ужасе.
– Похорони его. Как нибудь избавься. Ничего такого не произошло. Ничего вообще не было, ничего.
Анна запустила бледные пальцы в волосы, потянула с силой.
– Да, ничего не было. – Голос безжизненный. – Как в прошлый раз. Как в следующий раз. Ничего и никогда.
Георг подошел к сверточку, отпрянул, не может взять его в руки.
– Возьму плащ.
Я кивнула в сторону больших сундуков, стоящих вдоль стены. Он открыл один. Сладкий запах лаванды и сухих трав наполнил комнату. Брат вытащил темный плащ.
– Не этот, – махнула рукой Анна. – Этот настоящим горностаем подбит.
Георг застыл, пораженный таким неподобающим случаю высказыванием, но покорно взял другой плащ, набросил его на маленький сверток на полу. Такой маленький, что, даже завернутый в плащ, он терялся под мышкой у брата.
– Не знаю даже, где копать, – тихонько прошептал он мне, не спуская глаз с Анны.
Она все тянула сама себя за волосы, словно проверяя – жива ли еще.
– Спроси Уильяма. – Благодарение Господу, у нас есть помощник. – Он сообразит.
– Никто знать не должен, – простонала Анна.
– Иди, – подтолкнула я Георга.
Он вышел из комнаты со свертком под мышкой, будто завернул книгу в плащ, чтобы от сырости уберечь.
Дверь захлопнулась, я занялась Анной. Перестелила постель – простыни заляпаны кровью. Сняла с нее грязную ночную рубашку. Порвала белье на куски, спалила в камине. Вытащила свежую сорочку, уложила сестру в кровать, накрыла одеялом. Бледная как смерть, зубы стучат. Какая же она крошечная, словно усохшая под этими толстыми, искусно расшитыми покрывалами, за роскошным пологом королевской кровати.
– Давай подогрею тебе пряного вина.
В комнате, смежной со спальней, стоит большой кувшин, остается только сунуть туда раскаленную кочергу. Я плеснула немного бренди, налила питье в золотую чашу. Подержала сестру за плечи, пока та пила. Она больше не дрожит, но смертная бледность не проходит.
– Спи, – приказала я. – Я побуду с тобой.
Влезла под одеяло рядом с ней. Обняла, пусть согреется. Животик теперь плоский, тело такое маленькое, как у ребенка. Ночная рубашка на моем плече намокла, Анна беззвучно рыдает, слезы струятся из под закрытых век.
– Спи, – безнадежно повторила я. – Больше нам нечего делать. Спи, Анна.
Она не открыла глаз.
– Сплю, – шепнула в ответ. – И Бога молю больше никогда не проснуться.
Конечно, утром она проснулась. Проснулась, приказала сделать ванну и чтобы вода была погорячей, будто хотела заживо свариться, только бы не чувствовать этой непереносимой боли в сердце и во всем теле. Стояла в ванне, неистово терла себя мочалкой, а потом легла в мыльную пену, приказала служанке подбавить еще кипятку. И еще. Король прислал сказать, что будет на заутрене, она обещала присоединиться к нему за завтраком – она слушает мессу у себя. Велела мне взять мыло и мочалку и тереть ей спину до красноты. Вымыла голову, заколола волосы на затылке, а сама снова легла в ванну. Кожа уже пылает, нет, приказала добавить еще горячей воды, а потом принести согретую простыню, чтобы вытереться.
Теперь сидит у камина, сушит волосы. Велела горничной разложить лучшие платья, выбирает, какое надеть сегодня, а какие взять с собой в путешествие. Я остаюсь в комнате, молча слежу за ней, пытаясь понять, к чему это крещение в кипятке, зачем такой парад роскошных платьев. Служанки помогают ей одеться, туго шнуруют, так чтобы из выреза платья дразнили соблазнительные округлости грудей. Чепец не скрывает блестящих черных волос, удлиненные пальцы гнутся под тяжестью колец, любимая золотая подвеска с буквой „Б“ – Болейн. Перед тем как выйти из комнаты, помедлила перед зеркалом, бросила своему отражению знакомую соблазнительную полуулыбку.
– Как ты себя чувствуешь? – Я наконец напомнила о своем присутствии.
Обернулась, алый шелк платья завился вокруг лодыжек, бриллианты в перстнях блеснули огнем.
– Bien sur! Отлично, как всегда. А ты сомневалась?
– Конечно нет. – Я попятилась, выходя из комнаты. Не от почтения к королеве, как ей бы того хотелось, просто не могу больше всего этого выносить. Ненавижу Анну, когда она вот такая каменная и сверкающая. Смотрю на нее, а самой поскорее хочется вернуться к Уильяму – его ласковой нежности, миру, где все просто и ясно.
Я знала, где искать мужа, – он, как всегда, прогуливался у реки с малюткой на руках.
– Отправил кормилицу позавтракать, – протянул мне малышку. Я ткнулась носом в ее мягкую макушку, щекой почувствовала бьющуюся жилку. Вдохнула сладкий младенческий запах, закрыла глаза от удовольствия. Уильям обнял меня, прижал к себе.
Я замерла на мгновенье, нет ничего приятнее прикосновения мужа, тепла дочкиного тельца, над головой – крики чаек и летнее солнышко. Тропинка идет вдоль реки, мы прогуливаемся взад вперед.
– Как сегодня королева?
– Будто ничего не случилось. Этого будем и держаться – ничего не случилось.
Он кивнул, начал задумчиво:
– Хочу кое что спросить, ты только не обижайся.
– И что же это?
– Что с ней такое? Почему не может доносить ребенка?
– Она же родила Елизавету.
– А с тех пор?
Я искоса взглянула на мужа:
– Давай договаривай.
– Каждому бы такая мысль в голову пришла, знай он то, что я знаю.
– Ну говори уж! – В моем голосе появились резкие нотки.
– Сама знаешь.
– Нет, ты скажи.
Он мрачно хмыкнул.
– Не смотри на меня так, словно ты – твой дядюшка, у меня уже душа в пятки ушла.
Я расхохоталась, покачала головой:
– Ну вот, больше не смотрю. Что у тебя на уме? Что бы люди сказали? А то пытаешься рот раскрыть, да никак выговорить не можешь.
– Люди бы сказали, что у нее грех на душе, ведовство, сделка с дьяволом. Не сердись, дорогая, ты бы и сама так подумала. Может, ей на исповедь пойти или в паломничество – грех замолить, совесть очистить. Не знаю, почем мне знать. Я и знать не хочу. Но она, похоже, что то ужасное совершила.
Я резко повернулась, пошла прочь. Уильям догнал меня.
– Ты сама, наверно…
– Никогда, – решительно мотнула головой. – Знать не знаю, ведать не ведаю, что она сделала, чтобы стать королевой. Не представляю, как ей своего добиться – родить мальчика. Не знаю и знать не хочу.
Мы шли в молчании, Уильям поглядывал на меня.
– Если у нее своего сына не будет, ей понадобится твой. – Он знал, я думаю о том же.
– И то правда, – горестно шепнула я и сильнее прижала малышку к себе.
Через неделю двор отправился в путешествие, а мне разрешили поехать повидаться с детьми. В суете и суматохе больших сборов я стараюсь быть поосторожней – словно в посудной лавке танцую, вдруг у королевы опять переменится настроение.
Но удача меня не оставила, я не успела ничем прогневать Анну. Мы с Уильямом махали на прощание королевскому поезду, двор отправлялся на юг – в роскошные дворцы и уютные городки Суссекса, Гемпшира, Уилтшира и Дорсета. Анна в роскошном, белом с золотом наряде, рядом Генрих – все еще красавец король, особенно верхом на могучем жеребце. Анна на своей кобыле скачет прямо рядом с ним, как тогда – всего два, три, четыре лета тому назад, когда он ее добивался, а она пыталась ухватить золотой приз – королевскую корону.
Она все еще может заставить его слушать, может его рассмешить. Все еще скачет во главе двора словно девочка, решившая прокатиться в солнечный денек. Никто не знает, чего ей это стоит – мчаться без устали, бросать королю остроты, махать поселянам, собирающимся по обеим сторонам дороги – из любопытства, не от любви. Никому и в голову не приходит, как тяжело ей это дается.
Уильям и я машем, покуда они не скрываются вдали, потом возвращаемся во дворец забрать дочку и кормилицу. Десятки тележек и повозок с королевским добром выезжают на дорогу. Теперь наш черед, на юг, в Кент, в Гевер, к нашему лету с детьми.
Как же я ждала этой минуты, сколько о ней молилась весь год! Благодарение Богу, до Кента сплетни не доходят, так что дети не знают обо всех наших семейных передрягах. Мне разрешили послать им письмо, где сообщалось, что я вышла замуж за Уильяма и ожидаю ребенка. Им сообщили, что родилась девочка, что у них теперь есть сестричка. Оба горят нетерпением увидеть меня и маленькую сестричку, а мне не терпится обнять их.
Я вижу – они на мосту, ждут нашего появления. Мы уже в парке, Екатерина толкает Генриха, оба несутся нам навстречу, девочка высоко задирает юбку, чтобы не мешала бежать, длинноногий мальчик легко ее обгоняет. Я спрыгиваю с лошади, ловлю обоих в свои объятья. Они прижимаются ко мне. Обнимают крепко крепко, не оторвешь.
Как же оба выросли! До чего же быстро они растут в мое отсутствие. Генрих мне уже по плечо, наверно, будет высоким, крепко сложенным, как папаша. Екатерина, еще год другой – и девица, высокая, как брат, привлекательная. Болейновские карие глаза и лукавая улыбка. Отстранила дочку от себя. Поставила рядом – получше рассмотреть. Фигурка уже принимает женственные очертания, в глазах – ожидание взрослой жизни, надежда, доверие.
– Екатерина, становишься новой болейновской красавицей, – говорю я, и девочка, густо покраснев, снова прячется у меня в объятьях.
Уильям спешивается, обнимает Генриха, замирает почтительно перед Екатериной.
– Похоже, тебе уже пора целовать ручки.
Она смеется, крепко его обнимает:
– Я так рада, что вы поженились. Как прикажешь тебя теперь величать – отец?
– Да. – Голос твердый, словно дело давно решенное. – Зови отцом, а иногда можешь сэром.
Она только хихикает:
– А где девочка?
Я подошла к кормилице, ехавшей на муле, взяла у нее из рук младенца:
– Вот она. Твоя сестричка.
Екатерина берет ее на руки и тут же принимается ворковать над малышкой. Генрих склоняется над ними, откидывает покрывальце, смотрит на крохотное личико:
– Какая маленькая!
– Она быстро вырастет. Родилась и того меньше.
– А она часто плачет?
– Не слишком, – улыбаюсь я. – Не то что ты. Ты был настоящим плаксой.
– Правда? – До чего же хороша открытая мальчишеская улыбка.
– Чистая правда.
– Он и сейчас плакса! – Чего еще ждать от старшей сестры?
– Вовсе нет, – возражает мальчик. – Матушка и… отец, что же вы стоите? Обед уже почти готов. Мы не знали точно, когда вы приедете.
Уильям обнимает паренька за плечи, идет к дому.
– Давай расскажи про учебу. Говорят, тебя учат монахи цистерцианцы? Занимаешься греческим или только латынью?
– Можно я ее понесу? – спрашивает Екатерина.
– Хоть весь день с ней играй, – разрешаю я. – Няне нужно чуть чуть отдохнуть.
– А она скоро проснется? – Екатерина глаз не сводит с малютки.
– Скоро. Тогда увидишь ее глазки. Красивые, темно синие. Может, она даже соизволит тебе улыбнуться.