Октябрь. Сумрачно. Идет вторая неделя репетиций «Троянок», современной версии трагедии Эврипида, в которой я, жадина, играю целых три разных роли: Кассандру, раздражающую провидицу (тинэйджер в красно-белых полосатых ласинах), Андромаху, богатую вдову самого отличившегося по числу медалей солдата в городе, и Елену - «лицо, видавшее немало мужчин».
Я стою в грязном офисе в старом здании ВВС на Мэрилибон Хай Стрит. Тут грязные голубые коврики и столь же грязные огромные флуоресцентные лампы на потолке. Со мной еще шестеро человек. Они все одеты, а на мне только лишь полотенце, которое я вот-вот сброшу наземь. Они не знают, что под полотенцем у меня ничегошеньки нет.
Вчера я отыграла это топлесс, но на мне были штаны. В жизни я так много не смотрела людям в глаза. Сегодня же я решила действовать на полную. Пока я жду своей реплики, ощущаю совершенно первобытное чувство страха и неправильности, которое, кажется, в буквальном смысле исходит у меня меж ног. Кристофер Хэйдон, наш режиссер, ожидает, что мы зайдем в театр до того, как я полностью разденусь, но я знаю, что если я проделаю это слишком много раз, имея под полотенцем трусы, то снять мне их уже никогда не удастся. Я просто хочу с этим справиться.
Полотенце падает. Я не смотрю вниз. Потом быстро одеваюсь обратно. После мы смеялись, что туда, где сидел Крис, прямо на «линию огня», надо будет посадить моего папу, когда он придет на спектакль. «Привет, пап» - машу я пластиковому стулу.
По пути домой пишу своему другу Мэттью, что я сделала сегодня. Он тут же отвечает, что больше так плохо мне не будет. Я не верю ему нисколечко. Я не почувствовала ни расслабления, ни храбрости, просто ощущаю себя воробушком, которого прищемило дверью. Но, как окажется позже, все будет в порядке.
«Я видел лобковые волосы Луиз Брили вчера вечером. Постановка тоже была хороша», написал в своем твиттере критик из журнала What’s On Stage в день премьеры «Троянок». Хотя никто больше не почувствовал необходимости поделиться этой новостью в социальных сетях, но мои лобковые волосы за последние две недели увидели очень многие. Больше людей, чем за предыдущие двадцать лет, я бы сказала.
Когда я в первый раз прочитала жестокий и забавный сценарий Кэролайн Бёд и увидела следующее: «Елена роняет полотенце и нисколько не спешит одеться», мне стало нехорошо, и я подумала, нельзя ли обойтись без наготы.
Но полотенце Елены Троянской – не просто полотенце, это оружие. Она сбрасывает его, что смутить своего главного врага, показать, что она не сдастся без боя, пусть даже на кону её жизнь. К тому же, нагота позволяет выразить, как смело, как мощно героиня чувствует себя в этот момент. Так что это все не ради лобковых волос, а ради выразительности и силы.
И все же! До жути страшно - стоять нагишом перед кучей толпы! Страшно, знаете ли, даже стоять голышом у себя в комнате перед человеком, с которым собираешься заняться сексом…. А тут в театре размером с торговый центр, в пяти футах от толпы зрителей, да еще и при всем при этом изображать Елену Троянскую, самую прекрасную женщину на Земле? Звучало, как, мягко говоря, очень плохая идя.
«Но ты же актриса! – заявила мне моя лучшая подруга, когда я рассказала ей о своем страхе. – Да, актриса, а не стиптизерша. Я занимаюсь этим уже десять лет, и мне никогда не приходилось раздеваться даже до нижнего белья. (Хотя, я сейчас вспомнила, как однажды мои обнаженные ягодицы были так сильно прижаты к очень замороженной стеклянной двери – в одном ужасном инциденте с Мартином МакКатчеоном – что стекло разбилось и мой зад был, в прямом и переносном смысле, урезан)
«Но ты же стройная!» настаивала подруга. «Тебе волноваться не о чем». Ну да, старый стереотип, что стройные женщины не стесняются своего тела. Будто у них не бывает целлюлита, или варикозных вен или коленок, которые вечно похожи на черт знает какую дряблую чертовщину. Пфф, стройным женщинам нечего бояться раздеться на публике. Они же стройные.
У меня псориаз. На спине и животе красные штуки такие, немного похоже на экзему. У многих людей такая же беда, и если разыграется, то становишься пятнистый, как леопард. Лет в 16-18 я была вся ими покрыта. Во взрослом возрасте это вернулось, когда я первый раз работала на телевидении. Художники по гриму начали снимать это для каких-то своих архивов.... Я очень хотела уйти, но никак не получалось, и тогда я пошла прямо к главному и задрала блузку. Думаю, это был первый в его жизни случай, когда кто-то перед ним обнажался чтобы не получить, а потерять работу.

Как у тысяч женщин (и мужчин), у меня есть растяжки. Как-то летом, в тринадцать лет, я поправилась на четыре дюйма, и моя кожа не перенесла такого испытания. С тех пор у меня есть эти белые полоски, которые очерчивают бедра. Обычно я о них даже не помню. Но не каждый же день приходится стоять голой на публике!
В «Шерлоке» я играла Молли Хупер, неуклюжую серую мышку из морга, которая носит в волосах бантик от рождественского подарка. Не Ирен Адлер, женственную доминантку с манящими алыми губами и безукоризненной фигурой. Хотя сейчас что-то общее в наших ролях есть – ходить голой целую сцену – но Лара пару раз отмучалась и была свободна. Когда играешь на телевидении, приходится думать о том, как ты выглядишь с общепринятой точки зрения на красоту. То есть, если подходишь под стандарт внешности, значит, подходишь для всего остального. Я вот, например, очень быстро узнала, что я совсем не телевизионная красотка.
Зато театр – совершенно другой мир. Актер играет на сцене, зритель играет в зале и, если мы все вместе ненадолго поверим в то, что происходит – то творится совершенное волшебство. В театре я могу быть и девятилетней девчонкой-сорвиголовой, могу быть озабоченным подростком в туфлях на платформе; могу быть и родом из Сандерленда.
В театре, по логике, я могу быть и Еленой Троянской, самой прекрасной женщиной на свете. Мой 69-летний друг Джордж, не зная, что мы ставим не оригинальную греческую трагедию, а её современную интерпретацию, попытался успокоить меня тем, что на мне будет маска.
В конце концов, все было хорошо. Я поняла, что сыграть Елену Троянскую - невозможно, все равно что играть просто идею женственности. Так что я решила забыть о фамилии и играла просто Елену.
Фильмы ужасов пугают меня до смерти, но я все равно их обожаю. С игрой на сцене та же история: мне страшно, но зато чувства – сильные, настоящие, я чувствую, что жива. Пока кричишь от ужаса – ты точно не мертв. Мне предстояло стоять перед людьми совершенно обнаженной, да еще и получать от этого удовольствие. Чуждо. Ужасно. Отравляет и пьянит.
Но правда было интересно узнать, каково это – быть этой женщиной. Не шестнадцатилетней девочкой с псориазом, пялящейся на себя в зеркало. Не розовощекой студенткой, которая провела все три года в университете с джемпером, повязанным на талии, чтобы прикрыть объемистый зад (то было темное время для моды, все носили джинсы с высокой талией). И не актрисой, которая вчера выбросила две книжки о целлюлите в мусорный бак, ибо толку – ноль. Не ею. Не мной.
Вчера одна зрительница, женщина пожилого возраста, спросила следующее. Не думаю ли я, что, показав миру свое тело без прикрас, я потеряла нечто ценное. Я не знала, что ответить, но её вопрос заставил задуматься. На самом деле, я выиграла намного больше, чем проиграла. Я стою там, на сцене, каждый вечер совершенно голая. Люди таращатся, хихикают, стараются отвернуться… А мне нормально. Мне даже нравится. Несколько раз я почувствовала себя по-настоящему красивой.
Хотя кое-что волнует, конечно. Когда демонстрируешь себя 75 незнакомцам каждый вечер, поневоле задумаешься о том, что психолог Сьюзи Орбах называет «телесный террор» . Это когда в голове заводится кто-то маленький и коварный и нашептыаает: твое тело недостаточно красиво… Но если натрешься вот этим кремом, съешь вот это, сделаешь вот это упражнение – станешь красоткой, как Рианна. И будешь счастлива. Обычно представление о красоте – это кукольная кожа, бесконечно длинные ноги и грудь… ну вы понимаете, грудь.
Я отрастила волосы под мышками для этого спектакля. Только на таких условиях я согласилась раздеться. Может, я хотела доказать, что красивой можно быть и с небритыми подмышками. А может, в этом крылось что-то еще. Честно, сама не знаю. Дело в том, что сегодня женщин будто бы есть выбор – брить или не брить, но на самом деле никакого выбора нет. Настоящего. У нас сейчас выбор такой – или будешь красивой, или даже самые страстные мужчины будут воротить нос. Все мужчины, у которых я спросила, кроме одного, сказали, что это отвратительно. Мой бывший сказал: «Это мерзко. Будешь похожа на минотавра.» Забавный он. Его слова волновали меня до последнего момента, я еле удержалась от того, чтобы перед самым выходом на сцену сбрить все к черту где-нибудь в туалете. Но потом случилось странное: мне понравилось. В сочетании с лобковыми волосами вообще гармонично, как хорошо подобранная шляпа и перчатки. Что называется, «это мне идёт», словно так и было задумано.
Мы все знаем, что отполированные, залакированные, загорелые, в общем, идеальные люди – так сказать, порождения фотошопа, которые мы видим каждый день – не реальны. Мы, люди – не такие, нас не такими создала природа. Это все… мусор. Но мусор очень привлекательный. Кто не хочет стать красивее, лучше. И я, как актриса, являюсь частью всего этого. Актеры – это иллюзионисты. Мы чувствуем по приказу, а работу получаем каждый по своей внешности. Я знаю, как повернуться, чтобы выглядеть лучше. Так и поворачиваюсь для камер. Так же и повернута на фотографиях для этого вот поста.
Я не хочу, чтобы молодые женщины брали с меня пример просто потому, что я феминистка и меня показывают в их любимом телешоу. Так что мне стоило бы стоять на сцене в образе Елены Троянской со всеми своими недостатками, бросая этим вызов телесному террору и телесному фашизму. Но совсем уж так я не смогла, просто смелости не хватило.
В конце концов, потребовалось множество эпиляции, 14 часов пилатеса, розоватый оттенок грима на груди и, в самом деле – прыганье на гимнастическом шаре, который мне однажды подарила мама на Рождество.
Примерно за пару минут мне надо успеть перейти из образа Андромахи в образ Прекрасной Елены. За эту минуту меня натирают маслом для тела (максимально неэротичным образом), а сама я быстро замазываю шрамы.
С каждым разом все легче. Я не уверена, видит ли зритель венки на моих ногах, леопардовые пятна на спине и все остальное. Но чем больше я так стою, тем более нормальным кажется это – быть голой и не смущаться. Я все более приближаюсь к смелости своей героини. И все меньше для меня значит, видно там что-то или нет. Когда-нибудь я, наверное, даже осмелюсь посмотреть на себя сама. Еще я, наверно, в какой-то момент расскажу отцу, что играю на сцене голышом. Он приедет завтра. Привет, пап, если ты читаешь это. Не волнуйся, я скажу, когда надо будет прикрыть глаза.
А все остальные – удачи вам, и будьте смелыми.»