Спасибо) Мне эта часть нравится даже больше второй)

Скорей бы продолжение прочитать.

Подскажите, пожалуйста, почему у меня  только первого рисунка?

Как жаль что перестали выкладывать   может у кого есть возможность!

ГЛАВА 2
На следующий день Рауль и Лукас разыскали их после завтрака, чтобы повести на пляж. Океан очаровал девушек. Вода была теплая и ласковая, и несмотря на прибой, обе де¬вушки пытались заплывать довольно далеко, так что их спутники стали проявлять беспокойство. А потом Рауль и Лукас решили поучить сестер серфингу. Обучение вызвало бурный восторг и взрывы хохота. Узенькая доска для серфинга никак не слушалась, и девушки снова и снова сос¬кальзывали в теплую воду. Постепенно какие-то движения были схвачены, и то одной, то другой сестре по нескольку минут удавалось удержаться на узкой доске с цветным парусом. Пожалуй, у Дульсе получалось чуточку лучше. Она сияла, а Лукас стал посматривать на нее с явным одоб¬рением.
Но тут Лус решила, что на первый день хватит и что пора возвращаться в гостиницу. Стояла такая жара, что особенно есть не хотелось. Дульсе и Лус прошли в ресторан гостиницы и взяли себе салат и фрукты.
— И еще мне мороженое, пожалуйста, — прибавила Дульсе. Она так и не лишилась своей детской любви к слад¬кому.
Когда официант принес Дульсе замысловатую вазу с не¬сколькими сортами мороженого, украшенного шоколадом и кусочками свежих фруктов, в глазах Лус промелькнуло не¬что похожее на грусть.
—   Очень вкусно, закажи себе тоже, — сказала за¬ботливая Дульсе. Но Лус только покачала головой. В свои девятнадцать лет она твердо усвоила, что долг будущей артистки — заботиться о своей фигуре, и еще три года назад решила отказаться от мороженого и пирожных. Ей только было очень обидно, что Дульсе, которая ни от чего не отка¬зывалась, весила ровно столько, сколько и ее сестра.
Немного отдохнув после обеда, девушки решили за¬няться делами.
—  Я, пожалуй, схожу в парикмахерскую, — сказала Лус. — А ты не хочешь?
—  Нет, я хочу прогуляться в магазин художественных принадлежностей. Я бы купила себе новые краски. И, пожалуй, нужна еще бумага для набросков, а то у меня ма¬ло.
Лус удивлялась, зачем Дульсе тащить с собой краски, мольберт и тому подобное в такое короткое путешествие. «Я же не беру с собой рояль и ноты», — говорила она, но в конце концов это было дело самой Дульсе.
—    Давай  встретимся  в  шесть  часов  на  Пласа де Эспанья, — сказала Лус. — И может быть, куда-нибудь сходим вместе с Раулем и Лукасом.
— Как хочешь, — согласилась Дульсе. — А тебе не ка¬жется, что они какие-то скучноватые?
— Даже не знаю. — Лус задумчиво пожала плечами. — Вообще-то они ничего, но какие-то слишком молодые. Со¬всем мальчишки.
— А тебе что, старичка надо? — подначила ее Дульсе. Глаза Лус стали задумчивыми и мечтательными.
— Ты не понимаешь. Я, в отличие от тебя, чувствую се¬бя старше своего возраста. Поэтому мне нужен совсем другой мужчина.
— Какой? — с интересом спросила Дульсе.
— Ну… — Лус задумалась. — Такой… решительный… самостоятельный. Который разбирается в женщинах и умеет брать на себя ответственность... И, конечно, мужественный…
— В общем, такой, как Ретт Батлер в «Унесенных ветром»? - съехидничала Дульсе. Кстати, этот роман был любимой книгой обеих сестер.
— Да ну тебя, — отмахнулась Лус. — Ты еще слишком маленькая, чтобы понять. Ладно, я пошла. Я еще обещала маме разыскать тетю Лауру. Она здесь в командировке от журнала «Туризм и спорт». — С этими словами сестры рас¬прощались и отправились в разные стороны.
Лаура была ближайшей подругой Розы Линарес, кото¬рая работала фотографом. Еще в Гвадалахаре она добилась известности в профессиональных кругах. Вскоре после то¬го, как Роза и Рикардо соединились и Роза с Лус переехала в Мехико, Лауре сделал предложение богатый предпри¬ниматель Феликс Наварро. Роза была счастлива, что под-руга тоже переехала за ней в Мехико. Она с удовольствием согласилась стать крестной у малыша Лауры, которому теперь исполнилось три года. Феликс настаивал на том, чтобы, став матерью, Лаура бросила работу, но та не сог¬ласилась. Конечно, уже прошли те дни, когда она бралась за любую работу, чтобы заработать себе на жизнь, но тем не менее ей приятно было видеть фотографии со своей подписью в крупных иллюстрированных журналах.
В последнее время Лауре стало казаться, что ее жизнь становится несколько однообразной. Разумеется, Феликс дал ей возможность жить в прекрасном доме, никогда не за¬бывал сказать Лауре комплимент и преподнести изящный подарок по случаю праздника. Ему нравилось, что Лаура хорошо одевалась, и он не жалел денег на новые наряды. Феликс безумно гордился своим сыном, маленьким Феликсито, и, не зная меры, задаривал его новейшими элек¬тронными игрушками, большинство из которых любозна-тельный малыш приводил в негодность в течение пары ча¬сов. Вдобавок Феликс был искусным и темпераментным лю¬бовником, а это тоже для Лауры было немаловажно.
Когда Лаура наедине сама с собой составляла список преимуществ, которые ей дал брак, она вынуждена была признать, что итог выглядит столь оптимистично, что теоретически она должна себя чувствовать чуть ли не самой счастливой женщиной в Мексике. И вместе с тем она с каким-то непонятным беспокойством и чувством нелов-кости ощущала, что у нее что-то не совсем в порядке. Для Феликса, как и для большинства мужчин его семьи, на пер¬вом месте в жизни были бизнес и то положение и власть, которых можно было достигнуть с его помощью. Сеть фили¬алов его компании в стране постоянно расширялась, он час¬то уезжал в поездки на неделю или две, и если в первый год совместной жизни он чаще всего брал Лауру с собой, то после рождения маленького Феликсито считал само собой разумеющимся, что мать должна оставаться с ребенком. Со всем этим Лаура могла бы легко смириться, потому что она как никакая другая женщина придавала большое значение профессиональному успеху, но ее огорчало другое. Бывая у Розы, она часто видела, каким взглядом смотрит Рикардо на свою жену. Сама Лаура считала Рикардо вполне приличным, добродушным, но, в общем, заурядным чело¬веком, и ей казалось, что он уступает Розе в оригиналь¬ности суждений и в глубине характера. Но не было сом¬нения, что и сейчас, после двадцати лет брака, Рикардо Линарес был по-прежнему влюблен в свою жену. Когда они находились в одной комнате, взгляд Рикардо редко отры¬вался от Розы, он предпочитал быть рядом с ней и часто да¬же в гостях клал ей руку на плечо или брал за руку. Когда Роза обращалась к нему или улыбалась, его глаза светились. Лаура, видя это, часто думала, что судьба нако¬нец вознаградила Розу за долгие годы страданий и одиноче¬ства.
Именно такого отношения не хватало Лауре в отно¬шениях со своим мужем. Феликс был неизменно любезен и внимателен, но он как бы жил в своем собственном муж¬ском мире и не привык делиться с женой тем, что у него бы¬ло на душе. Иногда Лауре казалось, что она для него одна из многочисленных служащих, исполняющая предназначен¬ные ей обязанности и получающая за это оговоренное воз¬награждение.
В этот раз, когда редакция журнала «Туризм и спорт» предложила    ей    сделать    серию    рекламных   снимков различных гостиниц в Акапулько, Лаура согласилась с радостью. За малыша она могла не бояться: Феликсито обо¬жал свою молоденькую няню Кончиту, и можно было без боязни оставить его под ее присмотром. Мысль о том, что можно на несколько дней сменить обстановку, снова почув¬ствовать себя независимой и занятой только своим делом, показалась ей особенно привлекательной.
Феликс повел себя в типичной для него манере.
—  Ты уверена, что это интересное для тебя предло¬жение, дорогая?
Лаура постаралась, чтобы в ее ответе не прозвучал излишний энтузиазм.
— Ты же знаешь, что задание очень престижное. Жур¬нал один из крупнейших, а кроме того, они дают мне пря¬мой выход на рекламные агентства, связанные с туризмом, в том числе международные.
— Ну что ж, я желаю тебе успеха и не сомневаюсь, что ты справишься блестяще, как всегда. А я на той неделе как раз собирался в Монтеррей, так что увидимся дней через де-сять. Позвони мне, когда устроишься в гостиницу, и вот те¬бе чек на непредвиденные расходы.
На мгновение Лауре очень захотелось, чтобы Феликс предложил сам отвезти ее в аэропорт, как это бывало в пер¬вые месяцы ее замужества. Но на это бессмысленно было надеяться: разумеется, дон Феликс в это время занят в сове¬те директоров компании, и Лауру, как всегда, повезет шофер.
Оказавшись в Акапулько, Лаура почти сразу же почув¬ствовала себя лучше. Воздух был напоен ароматом тропических цветов, смешанным с соленым морским вет¬ром. В гостинице она переоделась в открытое платье на бре¬тельках, надела соломенную шляпу, украшенную цве¬тами, очки от солнца и, прихватив фотокамеру, отправилась бродить по городу.
Проходя по центральным улицам, Лаура любовалась зданиями старинной архитектуры, сохранившимися от ко¬лониальных времен, и современными виллами, отража¬ющими изыски современной моды. Гулять было очень приятно, но жарко, и Лаура уже подумывала, не зайти ли ей в какое-нибудь кафе или бар, чтобы взять какой-нибудь холодный напиток.
В этот момент она услышала чей-то незнакомый голос:
— Прошу прощения, прекрасная сеньорита, задержи¬тесь, пожалуйста, на минуточку.
Лаура удивленно обернулась. Напротив нее стоял до¬вольно примечательный человек. Это был мужчина сорока с лишним лет с пышной шевелюрой и усами, одетый в светлые брюки и голубую рубашку в полоску. На плече у него болталась массивная сумка на ремне, а в руке была шляпа. Он театрально поклонился, отведя в сторону руку со шля¬пой, и произнес:
—  Сударыня, разрешите представиться. Дон Серхио Кастанеда де Хирон, к вашим услугам.
Лауре стало весело. Она сделала поклон, отдаленно на¬поминающий реверанс.
— Лаура Каналес де Наварро, я польщена знакомством с вами, сеньор.
Дон Серхио ослепительно улыбнулся.
—  Прекрасная донья Лаура, не откажите мне в любез¬ности выпить бокал вина в этой скромной таверне. — И он указал на террасу со столиками, примыкавшую к неболь¬шому ресторанчику.
Лаура была так заинтригована этим необычным типом, что решила, что имеет право удовлетворить свое любопыт¬ство.
—   Благодарю  вас,   сеньор,   вы  очень  любезны,   — ответила она тем же шутливо-церемонным тоном. Она подошла к столику, на который указал дон Серхио, присела и непринужденным голосом заметила: — Впрочем, может быть, лучше не вина, а пива?
Ее собеседник подозвал официанта:
—   Бокал пива прекрасной сеньорите. — Потом он повернулся к Лауре. — Очаровательная донья Лаура... на¬деюсь, вы позволите вас так называть. Если не ошибаюсь, вы носите с собой камеру, которой обычно пользуются профессиональные фотографы.
Лаура улыбнулась.
—   Вы   не  ошиблись,  дон  Серхио.  Я действительно профессиональный фотограф и приехала сюда по заказу журнала «Туризм и спорт».
— О, значит, я не ошибся, — с энтузиазмом воскликнул мужчина, размашисто жестикулируя. — Когда я увидм вас, я понял, что передо мной родственная душа. Это боже¬ственное сочетание: ваш грациозный силуэт, эти светлые волосы под такой изысканной шляпкой, эти глаза... Донья Лаура, не соблаговолите ли вы снять на миг ваши очки. Я должен видеть ваши глаза.
Необычный собеседник настолько рассмешил Лауру, что она совсем не обижалась. Изящным жестом она сняла большие очки от солнца и взглянула на него своими лука-выми синими глазами.
— О, эти ослепительные очи! — воскликнул дон Серхио.
—  Но объясните, пожалуйста, дон Серхио, почему вы решили, что мы родственные души.
— Дело в том, дитя мое, что перед вами художник. Да, я художник и поэт в душе, и поклонение красоте — мое призвание.
—  Я весьма польщена знакомством с вами, но должна сказать, что фотография все же не может соперничать с искусством. Хотя, надо сказать, в нашем ремесле тоже без творческого подхода ничего не сделаешь.
— Видя вас, прекрасная донья Лаура, я не сомневаюсь, что все, что вы делаете в жизни, проникнуто настоящей поэзией и так же одухотворено, как ваши бездонно-синие глаза.
Лаура пришла в замечательное расположение духа. Уже давно никто не обращался к ней с такими речами. Она привыкла к тому, что знакомые дамы с интересом присматриваются к ее нарядам и часто спрашивают, к како¬му она ходит парикмахеру, а сотрудники Феликса часто во время приемов удостаивают ее традиционных комплимен-тов, но такого необычного господина она еще, пожалуй, ни разу не встречала.
— А скажите, дон Серхио, — начала Лаура, — какой вид искусства вам наиболее близок?
—  О, я с удовольствием отвечу на этот вопрос, — оживился   дон   Серхио.    —   С   детства   я   увлекаюсь живописью. Я брал уроки живописи в Мехико у знаменито¬го Фернандо Альмейды, а также посещал рисовальные классы в школе живописи в Болонье, когда мои родители отправили меня в поездку по Италии. О, эта волшебная страна искусства, эти пленительные мелодии итальянских песен. Именно там я познакомился со своей второй женой.
— Простите, так вы женаты?
Увы, сейчас нет, но воспоминания о прекрасных днях, проведенных в браке, и сейчас согревают мою душу. Когда я смотрю на своих мальчиков, чувство гордости пере¬полняет меня.
— Вот как, так у вас есть дети?
—  Именно так, донья Лаура. У меня трое замечатель¬ных сыновей, которые делают честь и мне, и своим мамам. Когда в прошлом месяце я был в гостях у моей третьей жены на   дне   рождения   моего   младшего   сына   Констансио, мальчик поразил меня своим пытливым интересом к аэро¬космической технике, а также сумел обыграть в шахматы не только меня, но и своего дядю, человека, весьма сведу¬щего в этой игре.
Лаура несколько растерялась. Она запуталась в обильной информации о женах и детях, ей было трудно разобраться в этом калейдоскопе. На всякий случай она решила выбрать безопасное продолжение разговора и ска¬зала:
— Я вполне понимаю, как вы гордитесь своими детьми. Моему маленькому сыну всего три года, но я от него без ума, и он мне кажется самым бесподобным ребенком на све¬те.
— О, я в этом не сомневаюсь, если он унаследовал хоть часть очарования своей матери. Как только я вас увидел, мне сразу захотелось остановить вас и просить о позво-лении сделать ваш портрет.
—  Ну что вы, дон Серхио. Это делает мне честь, но я приехала работать, и вряд ли смогу выделить достаточно времени для написания портрета.
—  О, прошу вас, не говорите нет. Вы не можете себе представить, что такое для творческой натуры увидеть же¬ланный образ, о котором, вполне возможно, мечтал много лет, и вдруг дать ему ускользнуть.
—  Ну полно, дон Серхио, сознайтесь, что вы преу¬величиваете. Для истинного художника вокруг полно обра¬зов, вызывающих интерес, а я никак не могу претендовать
на исключительность.
—  Прошу вас лишь об одном снисхождении, — сказал дон  Серхио.   — Здесь  неподалеку я снимаю скромное жилище, в котором у меня мастерская. Каждый раз, когда меня начинает нестерпимо давить груз большого города, я удаляюсь сюда, чтобы вблизи плещущих волн найти успокоение своей душе. Если вы соблаговолите уделить мне хоть малое время, я бы хотел вас пригласить в свою мастер¬скую и показать некоторые мои работы. Прошу вас, не отказывайтесь!
И он умоляюще посмотрел на Лауру. Лаура была раст¬рогана. Этот человек казался ей безобидным, хотя и не¬сколько чудаковатым. «Между прочим, приятно изредка пообщаться с образованным человеком, который умеет вы¬ражать свои мысли на классическом испанском языке, — подумала Лаура. — Не то что эти современные деловые люди, чей словарный запас, похоже, ограничен терминами банковских и валютных операций». Кроме того, ей пришло в голову,  что материал о студии дона  Серхио может пригодиться и для  журнала.  «Художник-любитель дон Серхио Кастанеда за работой в своей студии». А что, может получиться   неплохой   сюжет.    В   конце   концов,    она профессиональный фотограф и должна изучать жизнь в разных проявлениях. Лаура благоразумно предпочла не размышлять о том, что сказал бы ее муж Феликс, если бы узнал, что она отправляется в мастерскую к совершенно не¬знакомому мужчине.
— Благодарю вас за приглашение, дон Серхио, — произнесла она. — Я с удовольствием познакомлюсь с вашими произведениями. — И улыбнулась, видя, с каким детским восторгом он воспринял ее согласие.
Дульсе легкой походкой шла по улице, поглядывая по сторонам. Ее цепкий взгляд отмечал очертания домов, зе¬лень деревьев, лица людей, которые постепенно заполняли улицы города после полуденной сиесты. Дульсе вспомнила о своем преподавателе живописи доне Клементе, который на каждом занятии внушал им, что необходимо развивать наблюдательность, чтобы потом суметь по памяти восста¬новить увиденное. «Запомните отличное упражнение — ве¬чером, придя домой, попытайтесь нарисовать по памяти лицо, которое вы заметили на улице, или какую-то сценку, в которой вы можете передать движение. Помните об этом каждый день, если хотите действительно научиться рисо¬вать».
В большом магазине художественных принадлежностей Дульсе задержалась надолго. Еще с детства ее притягивали такие витрины, и она подолгу разглядывала карандаши краски,  фломастеры,  различные наборы для письма и рисунков, так что тете Кандиде приходилось чуть ли не силой оттаскивать ее от прилавка.
Теперь Дульсе гораздо лучше разбиралась в кистях и красках для живописи, но детский интерес остался. Она с любопытством осматривала мольберты, но поскольку у нее уже был с собой дорожный мольберт, покупать другой не было смысла. Продавец выложил перед Дульсе множество коробок с красками и кистями, она долго разглядывала их, наконец купила коробку пастели, альбом для набросков и набор акварельных красок.
Положив покупки в пакет, она вышла из магазина и за¬думалась, куда ей направиться. Лус еще, наверно, в парикмахерской, а может быть, тоже бродит по магазинам. Дульсе не очень любила ходить в магазины вместе с сест¬рой, потому что в этих случаях Лус обычно начинала давать ей непрошеные советы о тонкостях современной моды и о том, как должна «подавать себя» девушка, чтобы произвести хорошее впечатление.
Дульсе ничуть не недооценивала ум и обаяние своей сестры, и иногда даже в глубине души ей хотелось быть больше похожей на Лус, но, по мнению Дульсе, сестра в последнее время излишне забивала себе голову новомод¬ными теориями, почерпнутыми у Инес Кинатана, с которой та в последнее время подружилась. Инес была на целых два года старше двойняшек,  она училась  на историческом факультете университета Мехико и занималась научной работой по цивилизации майя. Но это было еще не все. Инес увлекалась философией, социологией, а в последнее время непонятно с чего вдруг заинтересовалась теорией феми¬низма. Дульсе считала, что эти феминистские порывы вы-глядят очень странно со стороны Инес, которая не скрыва¬ла, что мужчины составляют очень существенную часть ее жизни.  Инес с глубокомысленным видом заявляла, что только детальное изучение социопсихологических особен¬ностей полов, а также устойчивая самооценка, выработан¬ная    ею    в    результате    ассимиляции    феминистских принципов, дают ей возможность пользоваться успехом у противоположного пола.
Дульсе приходила в уныние от таких заумных выра¬жений, а Лус, наоборот, слушала Инес затаив дыхание. Чтобы доказать успешность своих теорий, Инес доставала свою записную книжку в кожаном футляре и показывала список своих поклонников, который становился все более внушительным. По лицу Лус было видно, что ее восхищение подругой все время усиливается. Дульсе рас¬сматривала Инес со своего места и размышляла о том, что успех Инес связан не только с солидной теоретической под-готовкой. Инес Кинтана в свои двадцать один год обладала стройной, грациозной фигурой, огромными черными гла¬зами с загадочным слегка продольным разрезом и безуп¬речно гладкой матово-смуглой кожей. Ее длинные черные волосы были уложены в замысловатую прическу. Инес обычно ходила в брюках, которые, как и обтягивающие свитера, великолепно подчеркивали ее фигуру. Словом, она могла произвести впечатление и без особого феминизма или изучения социологии.
Но когда Дульсе решалась поделиться с Лус своими на¬блюдениями, та всегда возражала:
— Ты не понимаешь, Дульсита. Инес совершенно права. Какой бы ни была женщина привлекательной, она сразу попадает в зависимое положение, если показывает муж¬чине свою заинтересованность. Я согласна с Инес: никогда нельзя искренне проявлять свои чувства с мужчинами. Ты обладаешь властью только до той поры, пока он в тебе не уверен, пока ему приходится добиваться твоей благосклон¬ности.
Дульсе возмутилась:
— Ты только подумай, что ты проповедуешь? По-твое¬му, в отношениях между мужчиной и женщиной искрен¬ность исключена?
— Ну почему же, я этого не говорила. Я просто предуп¬реждаю тебя, что излишняя откровенность в таких отно¬шениях может тебе повредить.
— Все это чушь!! Неужели ты думаешь, что меня может заинтересовать такой человек, которому я не смогу дове¬рять, которого мне придется заманивать или удерживать мерзкими уловками?
— Поживем, увидим, кто тебя заинтересует, — много¬значительно сказала Лус, покачав головой с таким видом, как будто сама была умудренной женщиной в годах.
Сейчас, оказавшись одна в незнакомом городе, Дульсе невольно возвращалась мыслями к таким разговорам. За последний год у большинства их ровесниц появились «женихи», а точнее сказать, молодые люди, с которыми они встречались. И даже те девушки, у которых еще не было постоянных друзей, ходили на танцы в дискотеки, принимали приглашения в кафе или на загородные про¬гулки и потом оживленно обсуждали сравнительные до¬стоинства и недостатки кавалеров.
Дульсе временами чувствовала, что она как бы выпа¬дает из общего круга. Когда она попадала на дискотеки, она обычно просиживала у стены, наблюдая за танцу¬ющими, и только изредка вставала в общий круг после настойчивых приглашений приятельниц. Если студенты Академии   организовывали   вечеринки,   она   старалась присоединяться, но очень редко получала от них настоя¬щее удовольствие.  Обычно на ее долю выпадало раз¬ливать кофе или бегать на кухню мыть чашки и бокалы. Собственно,  никто  ее не заставлял,  но остальные де¬вушки в это время обычно оказывались заняты беседой или сидели, тесно прижавшись к своим приятелям, так что было очевидно, что вставать со своего места им стра¬шно неудобно, и невинно окликали ее: «Дульсе, милочка, а ты не нальешь еще кофе?» Дульсе практически не ока¬зывалась в подобных компаниях вместе с Лус, с которой они обычно участвовали лишь в чинных семейных за¬стольях, но инстинктивно она догадывалась, что Лус в подобных случаях вряд ли носится из комнаты в кухню, вытряхивая   пепельницы.   Размышляя   обо   всем   этом, Дульсе   смутно   чувствовала,   что   она   в   чем-то   не¬правильно себя ведет, но как изменить это, она не знала. Скрываясь от родных, она до сих пор в своей комнате зачитывалась романтическими романами, и ей казалось, что теперь, когда ей уже вот-вот исполнится девятнад¬цать лет, в ее жизни должен появиться какой-нибудь не¬обычный герой, проницательный и благородный, который сможет оценить сокровища ее души.
Размахивая пакетом и пытаясь себе представить, как будет проходить их ужин в ресторане «Торре дель Кастильо», Дульсе направилась в сторону моря. Ей нравилось смотреть на волны, которые с шумом набегали на берег. Чем дольше Дульсе любовалась морем, тем больше привязывалась к этому зрелищу. Она решила попробовать завтра начать зарисовки на пляже, а после сделать эскизы на рассвете или на закате. Впрочем, начать можно даже се¬годня: ведь бумага и пастель у нее сейчас с собой.
Увлеченная своими мыслями и видом, открывавшимся перед ней, Дульсе перестала глядеть себе под ноги. В этом месте дорога довольно круто спускалась вниз, и в ней были сделаны несколько ступенек с перильцами. Дульсе, которая шла быстрым шагом, к сожалению, не увидела их заранее, проскочила вперед и, споткнувшись, покатилась по ступенькам, не успев даже ухватиться за перила. Когда она остановилась, пакет с альбомом и кра¬сками отлетел в одну сторону, сумка в другую, а в правой ноге Дульсе ощутила сильную боль. «Хорошо еще, что я в джинсах. По крайней мере, коленки не ободрала», — ска¬зала сама себе Дульсе и попыталась подняться. Ноги вро¬де бы слушались, но ступать было больно. Дульсе сморщилась, проклиная про себя и вслух собственную не¬осторожность, и только собралась взяться за перила, что¬бы попытаться подняться наверх, как услышала обращен¬ные к ней слова:
— Подождите, пожалуйста, я вам сейчас помогу.
Оглянувшись, Дульсе увидела, что к ней со всех ног бе¬жал молодой парень, на несколько лет старше ее, высокий, загорелый и светловолосый. Он подбежал к девушке и, едва переведя дыхание, заговорил:
— Я видел, как вы упали. Вы можете ходить? Разрешите мне осмотреть вашу ногу.
Дульсе посмотрела на него с таким явным изумлением, что молодой человек сначала опешил, а потом, видимо, что-то сообразил и засмеялся.
— Простите, пожалуйста, я ведь не представился и за¬был, что на мне нет белого халата. Мое имя Пабло Кастенеда, и я студент медицинского факультета университета в Мехико.
Дульсе тоже засмеялась:
— Очень приятно, а меня зовут Дульсе. И на каком же курсе вы учитесь?
— На пятом. Через полтора года я получу диплом врача-хирурга.
Поняв, что разговор затянется, Дульсе присела на сту¬пеньку. Боль сразу уменьшилась.
—  А скажите, Пабло, на каком курсе у вас проходят переломы, вывихи и тому подобные травмы?
Ободренный ее улыбкой, молодой человек заговорил еще дружелюбнее:
— Не беспокойтесь, Дульсе, это материал второго кур¬са, который я сдал на «отлично». Более того, к сожалению, я   не   захватил   с  собой  благодарственного  письма  из больницы Святого Марка, в которой я проходил практику, но могу вас  заверить,   что ушибов и тому подобных неприятностей через мои руки прошло немало.
Дульсе почувствовала облегчение оттого, что в таком положении она оказалась не одна. Вместе с тем она чувство¬вала некоторую неловкость оттого, что незнакомый чело-век тратит на нее свое время.
— Большое спасибо за сочувствие, Пабло, но мне кажет¬ся, что со мной ничего страшного. Ходить я могу. Просто я свалилась по ступенькам, и пока немножко больно.
— Это возможно, — ответил Пабло, — но как врач и да¬же как будущий хирург я хотел бы осмотреть вашу ногу и убедиться, что кость цела и вам можно на нее наступать. Иногда бывает, что люди сразу не чувствуют и сгоряча хо¬дят, а потом появляются неприятные последствия. Но если вы мне не доверяете, я готов отвезти вас к врачу. К счастью, моя машина стоит в двухстах метрах отсюда.
— Ну что вы, я вам доверяю, — поспешно сказала Дуль¬се и закатала правую брючину. На ноге был огромный синяк, и в одном месте кожа была чуть-чуть содрана, но других видимых повреждений не было.
Пабло очень осторожно прикоснулся к ее ноге, внима¬тельно  ощупывая  ее  в  разных  местах  и  стараясь не причинить ей излишней боли. Потом удовлетворенно вы¬прямился.
— Ну, поздравляю вас, Дульсе. Перелома нет. Теперь я вам помогу подняться по ступенькам, и можно идти к моей машине.
Говоря это, он подобрал валявшиеся рядом пакет и сум¬ку и подал Дульсе руку, чтобы вести ее наверх. Дульсе несколько смутилась.
—  Простите, Пабло, мне неловко, что из-за меня у вас такие хлопоты...
Он взял ее под руку и улыбнулся:
— А что если нам перейти на «ты»? Ведь я еще не по¬лучил свой диплом. Не беспокойся, Дульсе, тебе все равно пришлось бы искать, на чем доехать, а поскольку моя машина  рядом,   мне совсем  не трудно  подвезти  тебя. Кстати, я еще не спросил, где ты остановилась.
— В гостинице «Ореаль».
Пабло многозначительно поднял брови.
— Ах так? Путешествуем первым классом, да? Ты здесь с друзьями или с родителями?
— Я с сестрой. И кстати, мы... я обязательно должна за¬ехать на Пласа де Эспанья. Она будет ждать меня там в шесть часов. Так что если вы... если ты подвезешь меня до этой площади, дальше я сама доберусь.
Все это время Пабло осторожно поддерживал Дульсе под руку так, чтобы уменьшить вес на ушибленную ногу. Хотя идти было больно, все-таки с помощью молодого человека Дульсе доковыляла до его машины.
— Да не волнуйся ты, пожалуйста, — сказал Пабло. — Мы заедем за твоей сестрой, и я с удовольствием подвезу вас в гостиницу.
Дульсе с облегчением расположилась на сиденье машины и призналась сама себе, что пешком она бы ни за что не добралась до места в таком состоянии.
—  А можно узнать у будущего доктора, — начала она, когда Пабло тронул машину с места, — когда я перестану хромать. Ужасно обидно оказаться в таком состоянии, учитывая, что завтра мой день рождения.
Пабло с интересом посмотрел на нее:
— Да что ты говоришь? Приношу заранее свои поздрав¬ления. Ах, эти восхитительные восемнадцать лет, верно?
Дульсе засмеялась:
— Не угадал. Восхитительные, да, но уже девятнадцать.
— Прошу прощения, прекрасная сеньорита. Ну что же твой персональный доктор, он же студент-отличник отде¬ления хирургии медицинского факультета, заверяет тебя что на торжественном балу по случаю твоего дня рождения ты сможешь станцевать... — он сделал многозначительную паузу, — ...не более двух десятков медленных танцев.
— Спасибо, доктор, вы меня утешили. Два десятка! Мне и половины этого будет много. Я не большая специалистка в танцах, не то что моя сестричка.
— Надо же, я думал, что нет такой девушки, которая не любит   танцевать.   А  можно  узнать,   чем  ты  любишь заниматься?
Дульсе махнула рукой в сторону пакета с рисовальными принадлежностями.
— Рисую, а точнее учусь.
— Ого! — В голосе Пабло зазвучал интерес. — Сам-то я в этом не мастак, но зато мой отец любитель живописи и то¬му подобных штучек. У него даже здесь снята студия. Он как раз пригласил меня на несколько дней в гости.
—  В гости — это как? — спросила Дульсе. — А обычно где вы живете?
—   Кто где, — коротко ответил Пабло. — Я лично снимаю комнату неподалеку от университета, матушка моя живет в Монтеррее со своим вторым мужем, а отец... — Он сделал паузу. — Отец у нас любитель путешествовать. У него квартира в Мехико, но его можно застать и здесь, и в Штатах, и в Европе, словом, везде, куда его занесет худо-жественная натура.
Дульсе промолчала. Она не знала, что нужно говорить в таких случаях.
Машина уже подъезжала к Пласа де Эспанья.
—  Ну вот, Дульсе, — сказал Пабло, затормозив. — Придется припарковать машину здесь. Попробуй, не удаст¬ся ли тебе разглядеть отсюда свою сестричку. Постой-пос¬той, что же это?
Пабло прервался на полуслове и неотрывно смотрел перед собой. На площади Пласа де Эспанья, застроенной домами в колониальном стиле, в центре был устроен фонтан с каменными изваяниями в стиле барокко. Это была одна из достопримечательностей города, куда обычно лю¬бят бросать монетки приезжающие туристы. На каменной кромке фонтана в непринужденной позе сидела точно та¬кая же девушка, как та, которую Пабло привез на своей машине. Вернее, не совсем такая. Черты лица у незнакомки не отличались от Дульсе, но причесана она была по-друго¬му. У нее была модная стрижка, с пышно взбитыми воло¬сами, а одета она была в короткую белую юбку и открытую блузку-топ изумрудно-зеленого цвета. На смуглой шее вы¬делялось зеленое ожерелье из какого-то камня, и из такого же камня были сделаны серьги. Девушка внимательным и в то же время уверенным взглядом рассматривала прохожих, как будто кого-то поджидая.
Пабло даже присвистнул от изумления.
— Вот это да! Этого ты мне не сказала.
Дульсе сначала не поняла.
— Ты о чем? — удивленно спросила она. Но проследив по направлению его взгляда и увидев сестру, облегченно рассмеялась. — А, теперь понимаю. Я не сказала тебе, что мы двойняшки.

ГЛАВА 3
Дульсе открыла дверцу и попыталась вылезти из машины. Но когда она наступила на ногу, опять почувство¬вала боль.
—  Сиди-сиди, Дульсе, — сказал Пабло. — Я сейчас приведу тебе твою сестру.
Он вышел из машины и решительно направился к фон¬тану. В это время сидящая там девушка тоже заметила его, а затем и собственную сестру в машине и направилась на-встречу.
— Привет, Дулъсе, ты как? — спросила она.
Пабло и Дульсе заговорили одновременно.
— Представляешь, Лусита, я подвернула ногу и упала, а Пабло мне помог, — говорила Дульсе.
— Я увидел, что ваша сестра упала и ушиблась, и пред¬ложил подвезти ее, — говорил в это же время Пабло.
Наконец они замолчали, посмотрели друг на друга и за¬смеялись.
Дульсе сказала:
— Лус, познакомься, это Пабло, будущий врач, который мне здорово помог. Пабло, это моя сестра Лус.
— Мне очень приятно, — сказала Лус и протянула ему руку. Рука была маленькая и теплая, Пабло побоялся сильно сжать ее и поскорее отпустил. Потом он опомнился и сказал:
—  У вашей сестры ничего страшного, просто сильный ушиб, и ей нужно немного псчежать. Моя машина к вашим услугам, и я готов отвезти вас, куда пожелаете.
—   Лус, я,  собственно,  просто хотела тебя предуп¬редить, — сказала Дульсе. — Пабло отвезет меня в гос¬тиницу, а ты оставайся, если хочешь. Ты ведь, кажется, договорилась с Раулем и Лукасом.
— Ну что ты, Дульсе, я обязательно поеду с тобой. У нас с этими ребятами твердой договоренности не было, они най¬дут нас в гостинице, если захотят.
С этими словами Лус села в машину на заднее сиденье, и Пабло включил мотор.
Машина плавно тронулась с места.
— А скажите, Пабло, — начала Лус, — моя сестра очень сильно ушиблась?
— Самое главное, что перелома нет, — ответил Пабло. — Достаточно приложить в гостинице холодный компресс, в опухоль   пройдет.   Если   хотите,   я  поговорю  с  вашей горничной и объясню, что надо сделать.
— Я вам очень признательна, Пабло, — сказала Лус, — за помощь моей сестре. Но вы уверены, что ей не следует показаться врачу?
Тут вмешалась Дульсе:
— Ну хватит, Лусита, ты бы прежде меня спросила. Го¬ворю тебе, сейчас уже болит гораздо меньше, и ходить я мо¬гу. И зачем мне еще какой-то врач, если Пабло сам специалист по этим вопросом.
—  Вы меня перехваливаете, — несколько смущенно сказал Пабло. И потом, чтобы перевести разговор на дру¬гую тему, заметил: — Кстати, поскольку я ясно вижу, что вы близнецы, значит, свои поздравления с днем рождения я должен принести и тебе, Лус.
Лус порозовела от удовольствия.
— Благодарю вас...
— Не вас, а тебя, — перебил ее Пабло.
—  Благодарю тебя. Правда, день рождения еще только завтра, но все равно спасибо.
—  Пабло, — робко сказала Дульсе, — а может, ты поужинаешь с нами в нашей гостинице? Там очень непло¬хой ресторан.
На лице молодого человека выразилось искреннее огор¬чение:
— Я бы с огромным удовольствием, но, к сожалению, се¬годня вечером меня ждет мой отец. Сыновний долг и так да¬лее, вы же понимаете.
—  Жалко, — сказала Дульсе. И вдруг лицо ее про¬яснилось. — Послушай, Лус, мы же собирались завтра отпраздновать в «Торре дель Кастильо». Пабло мог бы к нам присоединиться.
Пабло вопросительно взглянул на другую сестру. Лус тоже оживилась.
— В самом деле, Пабло, молодые люди, с которыми мы познакомились здесь, сказали, что это замечательное мес¬то, очень романтическое. У нас собирается небольшая ком-пания, чтобы поехать туда завтра вечером. Будет здорово, если ты поедешь с нами.
Глаза Пабло засверкали.
—  Большое спасибо за приглашение, но я не знаю, на¬сколько это удобно. Вы же идете со своими знакомыми.
— Пустяки! — решительно ответила Лус. — Мы с ними только вчера познакомились в гостинице. Они из Куэрнаваки и вполне приятные ребята. Может быть, еще кто-нибудь присоединится. Чем больше народу, тем веселее, когда такой праздник.
Пабло залюбовался Лус, ее грациозными движениями и выразительной мимикой. В ней было необычное сочетание неосознанной привычки командовать и одновременно ка-кой-то юной доверчивости и открытости. Сестра ее не¬множко другая. Более настороженная, готовая к самозащите. Наверно, ей нелегко проявлять свою индивидуальность в присутствии Лус.
Машина подъехала к гостинице. Пабло настоял на том, чтобы помочь Дульсе подняться в номер. Там он сам вызвал горничную и объяснил ей, как сделать компресс. Он го¬ворил с ней таким уверенным тоном и в таких профессиональных выражениях, что Лус и Дульсе смот¬рели на него с неподдельным восхищением.
Лус решила, что закажет для себя и сестры ужин в номер и целый вечер будет развлекать Дульситу. Ну, может быть, лишь ненадолго спустится вниз потанцевать, если зайдут Лукас и Рауль. К сожалению, приближался час, когда Паб¬ло пора было уходить. Девушек утешало то, что они увидятся на следующий день.
— Итак, завтра в восемь, — сказал он, прощаясь. Дульсе в  эту  ночь спала беспокойно,  одолеваемая какими-то смутными снами. Ей хотелось, чтобы поскорее наступило утро, и любопытно было, кто из них двоих рань¬ше проснется.
«Интересно, — думала она про себя. — Лусита появилась на свет раньше меня на пять минут, так сказала мама, и значит, она старше. Но тогда если в этот день я проснусь раньше, то можно считать, что в этом году как бы я начинаю жизнь немножко раньше, и тогда получится, что я старшая». Пытаясь в сотый раз представить себе, что мо¬жет произойти в этот день, Дульсе заснула и когда наконец открыла глаза, увидела, к своей радости, что уже светло.
— Утро! Как здорово. А как там Лус?
Она перевела взгляд на постель, в которой спала сестра. В этот момент солнечный луч через неплотно закрытые жа¬люзи проник в комнату и осветил подушку и лицо Луситы. Лус не спеша открыла свои большие карие глаза, как бы пытаясь вспомнить, где она, и вдруг улыбнулась.
— Дульсита, с добрым утром.
Лус вскочила с постели, подбежала к кровати сестры и бросилась ей на шею.
—  Дульсита, дорогая, поздравляю тебя с днем рож¬дения.
—  А я тебя, — сказала в ответ Дульсе и сжала ее как можно сильнее. Лус ойкнула и попыталась вырваться. Дульсе не отпускала ее, и они стали бороться, пока не упали с постели на пушистый ковер.
— Как твоя нога? — озабоченно спросила Лус.
—  Разве ты не видишь, что уже лучше, — радостно ответила Дульсе и в подтверждение своих слов стала пры¬гать по комнате. Конечно, синяк остался и даже стал за ночь еще заметнее, но Дульсе успокоила себя тем, что вече¬ром на ужин она наденет колготки и синяка не будет видно. Дульсе очень хотелось выглядеть сегодня как-нибудь осо¬бенно, потому что ей то и дело приходила в голову мысль, что, может быть, удастся потанцевать с Пабло. Впервые в жизни Дульсе с таким нетерпением ждала танцев.
— Слушай, — сказала, вся светясь от радости, Лус, — у меня сейчас такое необыкновенное настроение, я просто не могу передать. Как ты думаешь, может быть, закажем за¬втрак в номер?
— Я-то не против, — сказала Дульсе. — А что, интерес¬но, ты будешь заказывать? У тебя же диета.
— Я? Ну, допустим, сок...
— А какие здесь изумительные булочки, — с лукавым видом сказала Дулъсе.
— Да я видела. Ты сегодня меня прямо искушаешь. Ладно, сыр, булочки, кофе...
— Нет, у меня идея еще лучше! — вдруг воскликнула Дульсе. — Лусита, как ты думаешь, допустимо ли на за¬втрак есть клубнику со взбитыми сливками? Мне вдруг так захотелось, прямо не удержаться.
Лус приготовилась посмотреть на Дульсе суровым взглядом и достать свою маленькую записную книжку, в которую были вложены таблицы расчета избыточных ка¬лорий в клубнике, сливках и прочих вредных вещах. Но не¬ожиданно выражение ее лица изменилось.
— Ладно, — с решительным видом сказала она сестре. — Гулять так гулять. Заказываем обе клубнику со сливками.
Когда официант вкатил столик с заказанным завтра¬ком, Дульсе и Лус удобно уселись в мягких креслах и принялись за еду.
— Ну, что будешь делать сегодня? Пойдем на пляж? — спросила Лус.
—  Давай пойдем. А ты сказала вчера Раулю и Лукасу про Пабло?                                                                   
—  Ага, сказала. У Лукаса слегка вытянулась физи¬ономия, но в общем они не возражали. Рауль сказал, что, если мы хотим, он может пригласить еще какую-нибудь девушку из своих знакомых.
— И что ты ответила?
— Я даже не знаю. А ты как думаешь?
— Мне все равно, — ответила Дульсе, пожав плечами. — Пусть приглашает.
Лус задумалась и решительно сказала:
—   Нет, лучше не надо. Это все-таки наш с тобой праздник, а посторонняя девица может все испортить. Зна¬ешь, какие они иногда бывают занудные?
Дульсе про себя подумала, что, пожалуй, на ее вкус парни подчас бывают еще более занудными, но спорить с сестрой не стала.
Девушки только что закончили завтрак, и Лус выбирала перед зеркалом, в каком наряде ей отправиться на пляж, когда в номере зазвонил телефон.
Дульсе сняла трубку.
—  Доброе утро, это портье. Сеньора Лаура Наварро просит узнать, можно ли подняться к вам в номер.
—  Тетя Лаура! — воскликнула Дульсе, обернувшись в сестре, и потом произнесла в трубку: — Да, да, пожалуйста, мы ее ждем.
Через несколько минут раздался стук в дверь, и на поро¬ге появилась Лаура.
—  Здравствуйте,  мои дорогие! — воскликнула она пытаясь одновременно обнять обеих девушек. — Поздравляю вас с днем рождения.
— Тетя Лаура, как мы рады вас видеть, — закричали хором Лус и Дульсе.
— Ну, покажитесь, как вы загорели, — сказала Лаура. — Я боялась, что не застану вас в гостинице, думала, что вы уже на пляже.
— А мы как раз уже почти выходили, — ответила Лус. — У нас на сегодня столько планов, а мы так долго собираемся.
—  Ну что же, это дает мне возможность вручить вам подарки. Вот, посмотрите.
Лаура протянула девушкам пакеты, перевязанные красивыми ленточками: Лус с красной ленточкой, а Дульсе с голубой.
Развернув пакеты, девушки увидели оригинальные блузки индейской работы, расшитые традиционным орна¬ментом, и широкие шарфы с кистями, которые можно было носить как шаль или как пояс.
—  Замечательно! Большое спасибо! — воскликнули сестры.
—    Вот,   мне   хотелось   подарить   вам   что-нибудь оригинальное. Буду рада, если вы когда-нибудь это надене¬те. Ну скажите мне, как вам Акапулько. Не скучаете?
— Да нет, тетя Лаура, тут нам очень нравится, и у нас уже появились знакомые, — сказала Лус. — А сегодня мы собираемся в испанский ресторан «Торре дель Кастильо».
— Это интересно. Я сама там не бывала, но мои коллеги в Мехико хвалили это место. Ну что же, я очень надеюсь, что вы хорошо проведете время.
— А как вы, тетя Лаура? — спросила Дульсе. — Побы¬вали в каких-нибудь интересных местах?
— Ну конечно, сделала уже много снимков и сегодня оп¬ять буду работать. Потому и зашла к вам сначала, чтобы успеть поздравить. Беспокоилась, как бы вы не оказались в одиночестве в свой праздник.
— Да нет, спасибо, у нас все в порядке, — ответила Лус, а Дульсе прибавила:
—  Ну что вы, тетя Лаура, с такой сестрой, как у меня, можно не бояться остаться в одиночестве.
Лус посмотрела на нее свирепым взглядом и сказала:
— Ты у нас хоть и тихоня, Дульсе, а какого парня под¬цепила. Представляете, тетя Лаура, у нее теперь свой личный лечащий врач.  Оказал ей помощь,  когда она ушибла ногу.
Услышав такое, Лаура заволновалась, стала рассп¬рашивать Дульсе и успокоилась только тогда, когда та клятвенно заверила ее, что нога уже не болит, и в доказа¬тельство даже попрыгала на месте.
— Ну то-то же, — сказала Лаура. — А то смотрите: если будут какие-то проблемы, немедленно мне звоните. — И она протянула сестрам визитную карточку с телефоном гостиницы. — Помните, что я обещала вашим родителям присматривать за вами.
— Спасибо, тетя Лаура, и не беспокойтесь. У нас все бу¬дет в порядке, — сказала Лус.
— Ну ладно, не буду вас больше задерживать, — сказа¬ла Лаура, — поскольку сегодня у вас праздник, буду ждать вашего звонка завтра. Будете звонить домой, передайте от меня привет маме.
Весь день Лус и Дульсе провели в приподнятом настро¬ении. Море было таким теплым и ласковым, что им никак не хотелось вылезать из воды. Даже попытки заняться виндсерфингом сегодня оказались гораздо более удачными. Рауль и Лукас опять сопровождали их на пляж и, чтобы подогреть интерес девушек, продолжали расхваливать до¬стоинства ресторана «Торре дель Кастильо» . В тот момент, когда девушки оставались одни, они напряженно обсуж¬дали, что наденут на вечер.
—  А может быть, мне надеть эту блузку с индейским орнаментом, что подарила тетя Лаура?
—  Нет, знаешь, Дульсе, для вечера лучше что-нибудь торжественное, — возражала Лус. — Я надену свое бирюзо¬вое платье, а ты...
— Может быть, черное? Оно красивое.
— Да, но Рауль и Лукас его уже видели. Надень лучше то белое, которое тебе мама подарила перед отъездом.
— А тебе не кажется, что оно слишком облегающее. И вырез очень большой.
— Наоборот, для вечера это как раз то, что нужно.
В таких разговорах прошла часть дня. После обеда де¬вушки решили позвонить домой родителям.
Трубку взяла тетя Кандида. Можно было подумать, что она просто дежурила у телефона.                     
— Лусита, солнце мое. Твоя старая тетушка желает тебе счастливого дня рождения. А Дульсита с тобой?
— Конечно, тетя Кандида. Я ей через минутку передам трубку.
—  Как же вы там, деточки мои? Наверно, скучаете по дому.
— Да все хорошо, тетя Кандида. Мы не скучаем, у нас тут появились знакомые.
В голосе тети Кандиды появились тревожные нотки.
— Лусита, а вы уверены, что это порядочные люди? На курортах надо быть особенно разборчивыми.
— Ну конечно, тетя Кандида. Мы помним все твои сове¬ты, — сказала Лус, скорчив в то же время выразительную гримасу, предназначенную Дульсе.
Но тетя Кандида уже требовала позвать к телефону дру¬гую племянницу.
— Дульсита, девочка моя. — В голосе тетки явно слы¬шались слезы. — У меня сердце разрывается, как подумаю, что в такой день вы вдали от дома. — Всхлипывания в труб¬ке стали отчетливее.
—  Ну что ты, тетя, — испуганным голосом сказала Дульсе. — Ведь так все хорошо. Мы здесь купаемся, загора¬ем, я рисую.
—   Надеюсь,   вы  не  заплываете  далеко,   Дульсита. Помни, что там сильный прибой, и это может быть опасно.
— Ну конечно, тетя Кандида. Мы плаваем только вдоль берега, — сказала Дульсе.
— Про подарки скажи, — шепотом подсказала Лус.
— Тетя Кандида, скажи Эрдинде, маме и всем, что мы уже обновили ваши подарки. И юбку, и браслеты, и все очень подошло.
— Ну конечно, мои милые, вас побаловали. Ну, целую вас, а то ваша мамочка уже в нетерпении.
Трубку взяла Роза и, конечно, еще раз стала поздрав¬лять дочек от себя и от Рикардо.
— Мамочка, — сказала Дульсе. — Большое спасибо тебе и папе, что вы нас сюда отпустили. Море такое великолеп¬ное, у меня просто слов не хватает. Так красиво! Такие краски!
Лус отобрала у нее телефонную трубку.
— Мамочка, мы так благодарны тебе и папе. Здесь так здорово! Мама, здесь такие интересные мальчики! И мы се¬годня идем в такой потрясающий ресторан!
—  Но вы смотрите, девочки, будьте благоразумны, — сказала Роза в некоторой растерянности. Внутренний голос подсказывал ей, что давать такие советы по телефону вряд ли самый эффективный способ воспитания.
Трубку опять взяла Дульсе.
—  Мамочка, мы ведем себя очень хорошо, и мы очень осторожны. Гостиница прекрасная, большое спасибо папе.
— Скажи, что кормят прекрасно, — подсказала Лус.
— Ас Лаурой вы уже виделись? — спросила Роза.
—  Да, тетя Лаура сегодня была и принесла нам заме¬чательные подарки.  Вам привет передала,  — сказала Дульсе.
Разговор продолжался в таком духе еще некоторое вре¬мя. Рикардо предпочел не перебивать женщин, благора¬зумно решив, что ему все равно будет все пересказано в мельчайших подробностях. Роза, Кандида, а потом и Тома¬са никак не хотели заканчивать разговор, выспрашивая у своих любимиц все новые подробности их поездки.
Наконец Роза сказала:
— Ну ладно, будем ждать вашего звонка завтра. Жела¬ем вам хорошо повеселиться, и помните, что мы думаем о вас каждую минуту.
Повесив трубку, Лус и Дульсе еще некоторое время на¬ходились под впечатлением разговора с родными.
— Все-таки отличные у нас родители, — сказала Дуль¬се.
— Да, повезло нам, — отозвалась Лус. — Помнишь, как еще в школе нам многие завидовали.
— Конечно, помню. Мои подруги до сих пор удивляют¬ся, какая у нас мама и как она все понимает.
— Это потому, что мы примерные дочки, — с мудрым видом произнесла Лус. — А вот как начнутся у нас пробле¬мы, неизвестно, что они все запоют.
—  Ты иногда так себя ведешь, как будто сама ищешь приключений, — сказала Дульсе, критически оглядывая
сестру.
— Ты не понимаешь, Дульсита, - сказала Лус важным голосом, — что я артистическая натура. А наш преподава¬тель драматического мастерства в консерватории говорила, что насущная потребность каждого артиста  — самому испытать всю гамму человеческих переживаний.
— Ну и ну, — сказала Дульсе и хмыкнула. — Почему-то дон Клементе нам ничего подобного не говорил. Он говорит, что хороший артист — это прежде всего каждодневный труд.
—  Все потому, что ваш дон Клементе старый, сухой педант, который уже ничего не помнит про переживания, — заявила Л ус. Но видя, что сестра уже готова обидеться и вступиться за своего преподавателя, поспешно сказала: — Да ладно, Дульсита, я просто пошутила. Ты же знаешь, как я люблю болтать. Давай лучше начнем одеваться.
Молодые люди собрались в гостинице «Ореаль» задолго до восьми часов. Рауль и Лукас уселись за столиком в баре и непринужденно посматривали в сторону лифта. Пабло Кас-танеда вошел вскоре после них. Он был в светлой кремовой рубашке и полосатом галстуке, и внимательный наблюда¬тель мог понять, что он волнуется. Он не стал садиться, а за¬нял наблюдательный пост у входа.
Наконец двери лифта в конце вестибюля раскрылись, и две темноволосые девушки вышли из него. Долгие приго¬товления не прошли даром: сестры выглядели ослепитель-но. На Лус было платье бирюзового цвета из прозрачного шифона, с пышной короткой юбкой и пышными рукавами. Белое платье Дульсе, сшитое по последней моде, выгодно подчеркивало ее фигуру и оттеняло загорелую кожу. Шею Дульсе украшал золотой медальон, а на руке был браслет, инкрустированный камнями. Лус надела серьги и ожерелье из малахита, которые гармонировали с цветом ее платья.
Лукас и Рауль устремились к ним навстречу, а Пабло стоял поодаль, дожидаясь, пока его заметят. Дульсе уже на¬правилась в его сторону, но Лус опередила ее и, протянув ему руку, сказала:
— Добрый вечер, Пабло. Позволь тебя познакомить с Раулем и Лукасом.
Молодые люди представились и пожали друг другу ру¬ки.
Рауль, по-видимому, решил, что пора взять на себя инициативу.
— Итак, едем в «Торре дель Кастильо» , — сказал он. — Знаешь, где это находится? — обратился он к Пабло.
— Да, я там проезжал.
—  Ну и отлично. Моя машина вон там. Кто со мной? Лус? Дульсе?
Дульсе быстро посмотрела на молодых людей и на¬правилась к машине Пабло.
—  Надеюсь, вы не против, если я поеду со своим ле¬чащим врачом?
Лукас и Лус сели в машину Рауля и отправились в путь.
Ресторан «Торре дель Кастильо» действительно не разо¬чаровал девушек. Он был построен на скале на месте быв¬шей испанской крепости, от которой сохранились массивные стены и башни. С террасы ресторана открывался вид прямо на залив. «Торре дель Кастильо» славился своей испанской кухней и великолепными музыкантами, кото-рые исполняли популярные испанские и мексиканские песни.
Когда молодые люди прибыли в ресторан, Лус и Дульсе захотели осмотреть остатки крепости.
— Учтите, здесь довольно крутые ступеньки, — заметил Лукас.
— В таком случае нам понадобится поддержка, — весе¬ло сказала Лус и ухватилась за руку того молодого челове¬ка, который стоял ближе всех к ней. К досаде Дульсе, это оказался Пабло.
Опираясь на руку Пабло, Лус скрылась в низком сводча¬том проходе, который соединял передний дворик с лесен¬кой, ведущей на балюстраду. Почти сразу же Дульсе почув-ствовала, как ее подхватил Лукас, и они последовали за первыми двумя. Раулю пришлось замыкать шествие.
С высоты башни открывался великолепный вид. Перед ними простирался залив. Уже стемнело, но были прекрасно видны на берегу многочисленные огни в центральной части города. Волны плескались где-то внизу, и слышно было, как они с шумом разбиваются о скалу.
—  Отличное место. Хорошо, что вы нас сюда привез¬ли, — сказала Лус.                                           
У Дульсе захватило дыхание от невероятной красоты, открывшейся им, и она не могла произнести ни слова.
— Ну что, может быть, пройдем в зал? — сказал Рауль, которому надоело стоять одному.
Все потихоньку начали спускаться.
Пабло поддерживал Лус под руку и испытывал необык¬новенные ощущения. Ему казалось, что она невесома, и в то же время он ощущал исходящее от нее тепло и какую-то лучистую энергию. Чем-то она отличалась от других деву¬шек, которых он встречал до этого. Пабло перевел взгляд на Дульсе, которая шла несколько впереди. «Они удивительно похожи, эти две сестры, — подумал Пабло. — И в то же вре¬мя какие они разные». Он вспомнил, как накануне помогал Дульсе подняться по лестнице после того, как она упала. Дульсе вызывала у него нежность и желание защитить ее, как младшая сестренка. С Лус было что-то другое, чего сам Пабло пока не мог себе объяснить. Он услышал звуки му¬зыки, когда они входили в зал, и подумал о том, что через несколько минут сможет пригласить Лус на танец.
Компания уселась за столик, и начался общий разговор о том, что заказать. Лус и Дульсе восторженно рас¬сматривали мозаичные панно на стенах ресторана, изобра¬жавшие сцены из испанской истории. Рауль старался про¬являть себя как знаток таких заведений и предложил заказать омара, фирменное блюдо «Торре дель Кастильо».
Лукас произнес слово «устрицы».
— Устрицы? — подозрительно повторила Лус. — Это те, которые французы глотают сырыми?
— Какой ужас! Я не согласна, — запротестовала Дульсе. По общему решению все предпочли салат из кальмаров и креветок.
—  Великолепно, — подытожил Рауль. — И, наверно, белое вино?
— Простите, — вмешался Пабло. — Мне кажется, что для такого случая следует взять шампанского.
Лус и Дульсе посмотрели на него с восхищением. Шам¬панское они всего раза три пробовали на семейных торжест¬вах, таких, как годовщина свадьбы родителей. На молодеж¬ных днях рождения их такими напитками не баловали. Девушки с замиранием сердца смотрели, как официант, наряженный в народный испанский костюм, принес бутылку в серебряном ведерке со льдом и торжественно открыл шампанское.
—   За прекрасных сеньорит,  Лус Марию и Дульсе Марию! — громогласно провозгласил Рауль.
— И желаем вам обеим счастья! — подхватил Лукас и бесцеремонно чмокнул обеих сестричек по очереди.
Пабло торжественно поднес свой бокал сначала к бокалу Дульсе, потом к Лус. Раздался мелодичный хрустальный звон. Серые глаза Пабло оказались прямо напротив карих глаз Лус, и ей показалось, что он хочет что-то объяснить ей без слов. Чуть смутившись, она поспешно отвернулась.
Проворные официанты поспешно уставили стол заку¬сками. Вся компания приступила к дегустации блюд, кото¬рые вызвали общее одобрение. Рауль предупредил их, что скоро начнется исполнение испанских народных танцев.
Зазвучала музыка, и на эстраде появились двое танцо¬ров: мужчина в черной шляпе и с широким поясом на брю¬ках и женщина в мантилье и широкой розовой юбке с обор¬ками и парой кастаньет в руке. Дульсе не отрываясь смотрела на сцену, жалея, что послушалась Лус и не взяла с собой ни блокнота, ни фломастера. Вот бы зарисовать эти движения. Танцоров сменил певец, исполнивший испанский романс, за ним опять появились танцоры, но уже в других костюмах.
Лус чувствовала себя великолепно. Это удивительное место на берегу океана, восхищенные лица ее спутников, пенящееся шампанское в бокале — вот таким и должен быть настоящий праздник. А вечер еще только начался.
Внезапно краем глаза она поймала взгляд Пабло. Он со¬вершенно не обращал внимания ни на эстраду, ни на певца, ни на прекрасную танцовщицу. Его взгляд был неотрывно прикован к Лус. Собственно, Лус было не привыкать на¬ходиться в центре внимания, но обычно поклонники были ее ровесниками, которых Лус не принимала всерьез. Пабло казался ей другим: более серьезным, самостоятельным и в то же время веселым и дружелюбным. К тому же будущий врач. С детства Лус считала, что врач — это особенная профессия. Одним словом, пристальный взгляд этих серых глаз льстил ее самолюбию.
Наконец представление закончилось. В зал вышли му¬зыканты с двумя скрипками, флейтой и виолончелью и заиграли, передвигаясь между столиками. Они оста-навливались в разных местах и исполняли песни по зака¬зу
Лукас подошел к скрипачу и что-то шепнул ему. Музы¬канты направились к столику, за которым сидели Лус и Дульсе.
— А сейчас мы сыграем для очаровательных сеньорит, — сказал скрипач и дал знак своим товарищам. Трогательная мелодия испанской песни «Клавелитос» наполнила зал. Лус помнила ее с детства, когда Томаса напевала ее над кроват¬кой малышки, а потом она научила этой песне Дульсе. За со¬седним столиком кто-то начал подпевать, и девушки со своими спутниками тоже присоединились к пению.
Рауль встал со своего места и приблизился к Лус.
— У меня к тебе просьба, Лус, — сказал он. — Ты го¬ворила, что умеешь танцевать фламенко. Давай попросим, чтобы сыграли эту мелодию.
—  Ну что ты. Я не захватила кастаньет и веера, — за¬смеялась Лус.
—   Достанем,   —  пообещал   Рауль,   которому  тоже хотелось показать свое искусство.
—  Ну хорошо, — сказала Лус. — Только ты будешь моим партнером.
Рауль отошел и о чем-то посовещался со старшим музы¬кантом. Когда он возвращался к столику, он держал в руке веер и кастаньеты, которые использовала до того тан¬цовщица.
Скрипач обернулся в сторону Лус и Рауля и взмахнул смычком. Они привыкли играть здесь по заказу гостей, и в просьбе Рауля не было ничего удивительного. Но редко им приходилось видеть, чтобы кто-нибудь из курортников знал толк в испанских народных танцах.
Лус взяла одной рукой кастаньеты, другой веер и вслед за Пабло мелкими шагами направилась в центр площадки. Уже с первых тактов казалось, что она плы¬вет. Конечно, короткая, хотя и пышная юбка Лус не мог¬ла сравниться с костюмом со множеством оборок, в кото¬ром до этого выступала танцовщица. Но Лус вспомнила уроки, полученные ею в танцевальном классе, и то, как ее наставники внушали им, что артист может даже без костюма и грима с помощью своего внутреннего настроя внушить зрителям задуманный образ. Поэтому посетите¬лям «Торре дель Кастильо», которые с восторгом смот¬рели на темноволосую девушку, уже казалось, что они очутились под звездным небом Андалузии. Рауль, мелко притопывая каблуками и не отрывая взгляда от Лус, описывал круги в центре площадки, а Лус, двигаясь так непринужденно, что иногда казалось, что какая-то сила приподнимает ее над землей, то закрывала лицо веером, то вновь отводила его, и ее глаза как будто обжигали тех, кто встречался с ней взглядом.
Гости в ресторане зааплодировали. Громче всех хлопала Дульсе, которая с восторгом наблюдала за своей сестрой. Вдруг она случайно взглянула на Пабло и остановилась. Пабло не аплодировал, он, не отрываясь, следил за Лус, и на его лице было какое-то отсутствующее выражение, как будто он забыл, где находится.
Под звуки аплодисментов Лус и Рауль вернулись к столику.
—  Пожалуйста, еще вина, — окликнул официанта Ра¬уль и снова наполнил бокалы.
Кругом звучали похвалы и поздравления.
— Здорово, Лус. Ты настоящая артистка! — шумно вос¬торгался Лукас.
Пабло, который сидел напротив, встретив ее взгляд, произнес тихим голосом:
— Ты... ты просто удивительная.
Музыканты   опять   начали   играть   уже   у   другого столика.
«Сейчас продолжатся танцы. Интересно, пригласит ли меня Пабло», — подумала Дульсе. Но как раз в этот момент Лукас, сидевший рядом, протянул Дулъсе руку, приглашая ее. Стараясь скрыть досаду, она вышла вслед за ним на се¬редину зала.
Лус чуть повернула голову в сторону Пабло, и их глаза встретились. Не говоря ни слова, они одновременно под¬нялись с места и шагнули навстречу друг другу. Лус положила руки ему на плечи, а Пабло взял ее за талию. Рядом с ним Лус казалась совсем маленькой и хрупкой. Подчиняясь ритму звучавшей мелодии, они заскользили по танцевальной площадке, не отрывая глаз друг от друга, и Пабло показалось, что они слились в единое целое.
Когда отзвучала мелодия и танцующие возвращались за столики, Лус шепнула Пабло:
— Мне жарко. Может быть, выйдем на террасу?
Он кивнул и последовал за ней.
Терраса примыкала к основному зданию ресторана и была окружена каменным парапетом. Тут тоже стояли столики, и желающие могли заказать напитки и наслаж¬даться ими на свежем воздухе. Ночь была такая теплая, ка¬кая бывает только на море. Для Лус это было непривычно. Она подошла к каменному парапету и облокотилась на не¬го, глядя на далекие огоньки на берегу. Внизу слышался мерный плеск волн.
—  Как необычно, — сказала Лус. — Мне кажется, я никогда не забуду этот вечер.
— Я точно знаю, что никогда его не забуду, — сказал Пабло слишком многозначительным голосом. Лус оберну¬лась к нему. — Лус, — начал Пабло, — я так рад, что по¬знакомился с Дульсе и с тобой. Для меня это так много значит.
Лус присела за столик, стоящий у края террасы.
—  Ну конечно, Пабло, для нас тоже. Ведь ты помог Дульсе, когда она ушибла ногу.
Пабло мотнул головой, как будто отмахиваясь от похва¬лы.
—  Пустяки. С ней ничего страшного не случилось, и помощь мог оказать любой другой. Я говорю не об этом.
— О чем же? — спросила Лус с лукавой улыбкой.
— Лус, я... — Пабло опять замолчал. — Я никогда еще не встречал такой девушки, как ты... Со мной происходит что-то непонятное.
Лус стало жалко симпатичного молодого человека. То, что он подпал под ее чары, ей казалось вполне естествен¬ным и, разумеется, льстило ей.
— Я тоже очень рада, Пабло, что мы познакомились. И надеюсь, что наше знакомство продолжится в Мехико.
—  Ну разумеется! — подтвердил Пабло с таким эн¬тузиазмом, что Лус трудно было не улыбнуться. — Знаешь, Лус, если ты не против, мы бы могли встретиться завтра. Я бы хотел показать тебе мастерскую моего отца.
— Мастерскую? А что, твой отец художник?
—  Он любитель. И художник, и скульптор. Он вообще очень интересный тип.
—  Спасибо, только знаешь, Пабло, я ведь не очень разбираюсь в живописи. Надо тогда взять с собой Дульсе.
— Дульсе? Да, конечно, — рассеянно произнес Пабло. В этот момент послышался голос Рауля:
—  Ах, вот вы где, голубки. Хорошенькое место вы на¬шли. — И обернувшись к Лукасу и Дульсе, махнул им рукой: — Эй, идите сюда.
Все подошли к столику, за которым сидела Лус, и принялись шумно восхищаться ночным видом. Рауль зака¬зал коктейли. Завязался общий разговор. И только через несколько минут Лус сообразила, что голоса ее сестры сов¬сем не слышно. Она попыталась поймать взгляд Дульсе, и та слабо улыбнулась ей в ответ, дескать, ничего, все в порядке, но улыбка была какая-то грустная.
Дульсе в этот момент оказалась совсем рядом с Пабло. Ей хорошо виден был его профиль и горящий взгляд, обра¬щенный в сторону Лус. О том, что Дульсе сидит возле него, он, казалось, даже не помнил. Дульсе вспомнила о том, как болела у нее нога, когда она упала, и как Пабло бережно и осторожно прикасался к ней, чтобы проверить, нет ли пере лома. Она тряхнула своими длинными волосами, чтобы отогнать эти мысли, и подошла к парапету. Она смотрела на далекие огни, слушала плеск волн, и ей становилось немно¬го легче.
Заметив, что она стоит одна, Лус оторвалась от разгово¬ра, подбежала к сестре и обняла ее за плечи.
— Ты что, Дульсита? Тебе здесь не нравится? Дульсе постаралась стряхнуть свое оцепенение.
— Да нет, Лус, все в порядке.
— Тебе не понравился этот ресторан?
— Понравился, и даже очень. Вид отсюда потрясающий. И музыка прекрасная.
Успокоенная Лус повернулась к своим спутникам и увидела, как, не отрывая глаз, Пабло следит за каждым ее движением.
—  Какой отличный день рождения! — воскликнула Лус. — Мне кажется, что этот праздник я буду помнить всю жизнь.
— И я тоже, — тихо сказала Дульсе.

ГЛАВА 6
Дежурная горничная шестого этажа Кета считала себя одновременно неотразимой и необычайно проницательной, а уж что касается ее качеств как горничной, то она была уверена, что ей место не в таком отеле, как «Ореаль» — до¬бротном, но недостаточно шикарном, а в самом «Пале Ройяле», где, говорят, однажды гостил испанский король Хуан Карлос. Поэтому свои обязанности она выполняла точно и аккуратно, однако с оттенком подавленной гордости коро¬левы в изгнании.
Впрочем, не только себя Кета видела королевой, она и окружающий мир воспринимала чуть-чуть не таким, каким он был на самом деле.
Презрительно смахнув все разбросанные по столу листочки в корзину для мусора, Кета презрительно хмык¬нула:
— Совсем сеньорите нечего делать. Сидит бумагу мара¬ет, как ребенок. Вечно причуды у этих богатых. Шла бы как люди развлекалась, так нет.
Закончив убирать в номере, она взяла корзину для бу¬маг и вышла в коридор, чтобы выбросить ее содержимое в контейнер для сухого мусора, который находился на том же этаже под лестницей.
И тут ей навстречу вышел какой-то незнакомый чело¬век. В первый момент он Кете явно не понравился — ма¬ленький рост, щуплое телосложение, несвежий костюм. Чего-чего, а неаккуратности Кета просто терпеть не могла. У этого же типа рубашка была не просто вчерашней, а вопиюще   несвежей.   Поэтому   горничная   хотела   гордо пройти мимо, желая показать, что даже не замечает подоб¬ных людей. Мужчина, однако, вдруг остановился в обратился к ней.
— Уважаемая сеньорита! — сказал он очень вежливо. — Позвольте мне обратиться к вам!
Всем своим видом незнакомец выражал такое почтение, что Кета остановилась. Мужчина, видимо, только этого в ждал, ибо он немедленно еще раз учтиво поклонился и за¬тем сказал:
— Я уже несколько раз видел вас и не могу не сказать: вы лучшая горничная, каких мне приходилось видеть. Просто мастер своего дела. Вы, по-видимому, проходили специальное обучение в столице?
— Ну, — замялась Кета, которая не смогла когда-то да¬же закончить школу, а больше нигде не училась, — не сов¬сем в столице...
— А, значит, в Монтеррее или Гвадалахаре, — понима¬юще кивнул Чучо (это был, разумеется, он).
—  М-м-м, — неопределенно ответила Кета, а затем внимательно взглянула на незнакомца. — А почему вы, собственно говоря, этим интересуетесь?
— По роду службы, дорогая сеньорита, — ответил Чу¬чо и, поймав вопросительный взгляд горничной, пояснил: — Я должен подобрать персонал для новой виллы-панси-оната, которая строится тут... — Он неопределенно мах¬нул рукой.
— На Авенида де Боливар? — спросила она.
— Именно, — подтвердил Чучо.
— Так это будет нечто грандиозное. Там чудесный вид на море.           
— Вы правы, - подтвердил собеседник. - Что я больше всего ценю в женщинах, так это ум. Кажется, вы мне под¬ходите.   Разумеется,  это строго между нами, — Чучо понизил голос, - а то если узнают все ваши девушки, отбоя не будет, а мне нужны... - Чучо сделал многозначительную паузу, следя за реакцией горничной, - только первоклассные кадры.
Кета невольно выпрямилась и расправила плечи, чтобы казаться стройнее, поправила белый фартук, постаралась изящнее держать корзину с бумагами. Этот человек должен увидеть, что если ему нужны первоклассные кадры, то лучше Кеты он никого не найдет, по крайней мере в «Ореале».
—  А каковы условия? — с чувством собственного до¬стоинства спросила она.
Отвечая на этот вопрос, Чучо не поскупился на подроб¬ности. Вилла-пансионат с видом на море. Разумеется, для самой богатой и шикарной публики. Номер — это не только комнаты с ванной и балконом. Это еще и выход в собствен¬ный сад, индивидуальный бассейн, солярий. Одновременно в пансионате будет жить не более нескольких человек, так чтобы каждый ощущал себя хозяином прекрасной виллы. Разумеется, обслуживание в таком месте должно быть на высочайшем уровне, какой не снился не только «Ореалю», но и «Пале Руаялю». Найти такой штат — чрезвычайно не-простая задача. Рекомендаций в таком деле недостаточно, поскольку их пишут зачастую не очень компетентные люди. Нужно своими глазами увидеть, кто как работает.
— Вот почему я и оказался здесь, — закончил Чучо, — в таком неприметном костюме. Мне нужно было все увидеть своими глазами. А если бы приехал на своем «роллс-ройсе» к главному входу, меня бы сразу все узнали, и наверняка ваш метрдотель порекомендовал бы мне девушку, от кото¬рой хотел бы избавиться сам. «На тебе, боже, что нам не го¬же».
— Какую-нибудь Хуаниту или Берту, — хмыкнула Ке¬та.
— Вот именно, — подтвердил Чучо.
У Кеты заблестели глаза. Незнакомец, разговари¬вавший с ней, уже не казался ей неопрятным коротышкой. Ей стало казаться, что она видит перед собой приятного, скромно, но хорошо одетого сеньора с располагающей улыбкой.
Между нами, — доверительно сообщил растаявшей горничной Чучо, — я был в «Пале Ройяле» и не нашел там никого, кто бы меня устроил. Понимаете, ни-ко-го!
Кета кивнула с таким видом, как будто всю жизнь была уверена в том, что в пятизвездочном «Пале Ройяле» работа¬ют самые отбросы ее профессии.
— А вот вы, сеньорита, — серьезно продолжал Чучо, — мне понравились. Я видел, что вы расторопны, умелы... внешние данные играют, разумеется, не последнюю роль... Но я не видел одного...
— Чего же? — нетерпеливо спросила Кета.
—   Качество уборки комнат, — признался Чучо. — Понимаете, нам нужны горничные, которые могли бы в ко¬роткий срок навести в любой комнате практически идеаль¬ную чистоту и порядок. — Он задумчиво посмотрел в бле¬стевшие от возбуждения глаза Кеты. — Как бы нам решить эту проблему?
— Сеньор... — начала Кета и запнулась.
—   Вильярреаль.   —  Чучо  решил  не  мелочиться и приписал  себе  одну  из  самых  звучных мексиканских фамилий, которая означает в переводе нечто вроде «коро¬левская вотчина».
— Сеньор Вильярреаль, — решила не теряться Кета, — я только что закончила уборку номеров на своем этаже и го¬това вам их показать.
Чучо сделал вид, что колеблется:
— Не знаю, удобно ли это будет... В нашем пансионате мы возьмем за правило ни при каких обстоятельствах не вмешиваться в личную жизнь клиентов.
— Но здесь же всего лишь «Ореаль»! — Кета произнесла это слово с таким презрением, как будто уже давно не рабо¬тала здесь.
Чучо все еще колебался.
—  Пойдемте! — упрашивала его Кета. — Раз я там убрала, значит, ничего особенно личного вы не увидите. Вот только что я вычистила номер, где живут сестры. Одна из них вообразила, что она художница! Сколько я каждый день бумаги  выношу.  Она,  прежде чем одну картинку намалевать, столько листков изведет, страшное дело!                                                                                 
—  Ну что ж, давайте посмотрим, уговорили, — улыб¬нулся Чучо. — Какой это номер?
—  Шестьсот пятьдесят третий, — сказала Кета. — По¬годите, я только выброшу корзину. Как раз из их комна¬ты!
Чучо бросил жадный взгляд на корзину со смятыми листками бумаги и проследил, куда Кета выбросила ее со¬держимое. Затем последовал за горничной в номер шестьсот пятьдесят третий.
Окинув взглядом комнату, Чучо сказал:
— Я вполне удовлетворен, дорогая сеньорита. В самое ближайшее время я поговорю о вас с начальством. Я уверен, что вы нам подойдете.
Лицо Кеты вспыхнуло от радости.
— Но, — хитро подмигнул ей Чучо, — пока никому ни полслова. И если увидите меня в отеле, не показывайте виду, что знаете, кто я. Конкуренция, сами понимаете.
Кета энергично кивнула. Она пошла на свое место в кон¬це коридора и села на стул с таким видом, как, верно, когда-то сама великая испанская королева Изабелла садилась на трон.

Лус спустилась в вестибюль, где она договорилась встретиться с Пабло. Собственно говоря, она даже была рада, что сможет повидаться с ним наедине. Еще вчера она почувствовала, что этот молодой человек заинтересовался ею всерьез. Сама Лус еще не разобралась в своих впечат¬лениях. Не было никакого сомнения в том, что Пабло Кас-танеда гораздо более образованный и интересный человек, чем Рауль или Лукас и чем многие другие юноши из числа ее школьных приятелей. Но Лус твердо запомнила совет своей подруги Инес, которая считала, что главная опас¬ность, которая подстерегает молоденьких девушек, — это очертя голову увлечься каким-нибудь молокососом и вы-скочить за него замуж, а потом раскаиваться всю оставшу¬юся жизнь.
Услышав эту мысль впервые, Лус стала возражать.
— Послушай, Инес, — сказала она, — так можно далеко зайти. Если девушка не выйдет замуж в молодом возрасте, так можно и вообще никогда не выйти. Посмотри на нашу тетю Кандиду, например.
— А интересно, чему училась твоя тетя Кандида? Есть у нее профессия?
Лус задумалась. Ей было трудно ответить на такой воп¬рос.
— Ну как чему училась? Тогда же время было другое. У них были домашние учителя.   Их готовили к светской жизни.
—  Вот именно! — с торжествующим видом произнесла Инес. — Она фактически не получила образования. Поэто¬му, естественно, она не могла представлять никакого инте-реса для мужчин, когда прошла ее молодость.
—  Ну и что ты этим хочешь сказать? — недоуменно спросила Лус.
— Я хочу, чтобы ты умела ценить себя по достоинству. Ты не забыла о том, где учишься?
— Ну в консерватории, и что из этого?
— К тому же ты одна из лучших студенток вокального отделения, так ведь?
Лус засмеялась.
—  Дон Ксавьер предпочитает мне таких слов не го¬ворить из воспитательных соображений.
— Все равно ты сама это знаешь. Итак, ты красивая, мо¬лодая, талантливая женщина. Много ли ты видишь вокруг мужчин, равных тебе по уму, таланту и красоте?
Слушать такие слова Лус было одновременно приятно и очень смешно.
— Я не знаю, — сказала она. — Просто у меня не так уж много знакомых мужчин.
— Тогда поверь моему более обширному опыту, — ска¬зала Инес с важным видом, — достойных мужчин вокруг очень мало.
— Меньше, чем достойных женщин? — ехидно спросила Лус.
Но на Инес такая ирония не действовала.
— Гораздо меньше, я тебя уверяю. Я тебе дам почитать на эту тему статью из последнего номера феминистского журнала из Штатов. Там это доказано с привлечением ма¬тематических выкладок и таблиц.
Лус совсем прыснула со смеху.
— Так что же, мне теперь к каждому новому знакомому подходить с этими выкладками и таблицами?
Инес внимательно посмотрела на нее.
— Совсем нет. Просто ты не должна спешить. Не должна думать, что какой-нибудь очередной Пепе или Панчо — это твой последний шанс.
— А что я должна думать? — с любопытством спросила Лус.
—  Ты ничего не должна. Ты просто живи так, как ты считаешь нужным, а не мама или тетя Кандида...
— Мама как раз хочет, чтобы я не торопилась замуж, а училась.
—   На этот раз я согласна с сеньорой Линарес. Я, например, торопиться не собираюсь. Скажи, Лус, разве не лучше жить пока самыми разными интересами и знать, что у нас есть возможность выбора?
—  Может быть, ты и права, — задумчиво сказала Лус. Эти слова подруги запали ей в память. В этом году то одна, то другая из школьных подружек сообщала ей о своей помолвке и знакомила с женихом, но пока еще Лус ни разу не встретила молодого человека, с которым ей бы захоте¬лось провести рядом всю жизнь.
И вот теперь Пабло Кастанеда. Отрицать его очевидные достоинства Лус не могла. И все же, вспомнив тот разговор с Инес, она решила, что торопиться и вправду не следует. В конце концов, Пабло учится в Мехико, и у них еще будет возможность увидеться.
В этот раз Пабло был в открытой рубашке без галстука и в джинсах, и он показался Лус еще менее солидным, чем на¬кануне, чуть ли не мальчишкой. Когда он увидел Лус, лицо его просияло.
— А что, твоя сестричка с нами не пойдет? — на всякий случай спросил он.
—   Да нет,  она что-то устала и решила остаться в гостинице.
—  Надеюсь, нога ее больше не беспокоит? А то я могу зайти и проведать ее.
Лус сообразила, что именно в этот день показывать Дульсе врачу не следует, и поспешно заявила:
— Да нет, все в порядке. Она просто плохо спала ночью в теперь решила отдохнуть.
—  Ну, как хочешь, — сказал Пабло. — Я хотел тебе предложить прокатиться на машине до старого города, а потом пройтись пешком.
— Подходит, — сказала Лус.
Пабло уже не в первый раз был в Акапулько и довольно хорошо знал его старинную часть. Он повел Лус по извилистым улочкам, где роскошные колониальные особ¬няки перемежались с антикварными лавочками, где торго¬вали керамикой, стеклянными и фарфоровыми безделуш¬ками, бесконечными кожаными поясами и сумками и множеством других подобных вещей. Лус, которую слегка мучила совесть из-за того, что сестра осталась одна в гостинице, захотелось купить Дульсе какой-нибудь су¬венир на память об Акапулько. Вспомнив о коллекции ку¬кол в национальных костюмах, которые собирала Дульсе, Лус купила куклу, изображающую индианку, ткущую ко¬вер. А на память о вчерашнем вечере она выбрала миниатюрное изображение скалы вместе с крепостью и рес¬тораном «Торре дель Кастильо», выполненное из какого-то особого минерала, который менял свой цвет с голубого на розовый в зависимости от погоды. «Наверняка Дульсите бу¬дет приятно получить такой подарок», — подумала Лус.
В этот момент она увидела, что Пабло нерешительно смотрит на нее.
—  Ну что, куда теперь? — спросила она с веселым видом, чтобы подбодрить его.
— Ты знаешь, Лус, — начал Пабло каким-то неуверен¬ным тоном, — по этой улице можно дойти до мастерской моего отца. Самого его нет дома, но он дал мне ключ, и мы могли бы зайти и посмотреть его работы.
Лус задумалась. С одной стороны, она немедленно вспомнила наставления, еще в детстве услышанные от То¬масы, о том, что девушка не должна идти в гости к одиноко¬му мужчине. С другой стороны, она никогда не была в мас¬терской художника, и ей, конечно, лестно было бы при случае упомянуть о таком знакомстве. Она еще раз посмот-рела на Пабло. У него был такой положительный вид, что
Лус решилась:                                               
— Хорошо, Пабло, я с удовольствием. А твои отец не будет возражать?
—  Да нет, что ты, он сам дал мне ключ и разрешил приводить знакомых, — горячо сказал Пабло.
—  Ну хорошо, пойдем, — сказала Лус. — Только не очень надолго.
—   Пойдем,   —  радостно  повторил  Пабло.  — Здесь близко, всего три квартала.
Они отправились и продвигались не очень быстро, пото¬му что Лус по-прежнему приклеивалась к витринам лавчо¬нок, а иногда и заходила внутрь, так что Пабло с трудом сдерживал свое нетерпение. Наконец они дошли до доволь¬но современного большого дома и стали подниматься по лестнице. На третьем этаже Пабло остановился.
— Это квартира моего отца и тут же мастерская.
— И что, он проводит много времени в Акапулько?
— Не так уж много, но приезжает довольно часто. Мой отец такой человек, который не может ничем заниматься подолгу.
Пабло вставил ключ в замок и отворил дверь. Сразу из прихожей они попали в комнату с большими окнами, которая, очевидно, и была мастерской. Лус она показа¬лась чем-то средним между музеем и антикварной лав¬кой. Кругом были расставлены картины, бюсты, какие-то статуэтки и медные котлы, на стенах висели ковры и вышивка индейской работы. Вообще предметов в комнате было много, и все это выглядело довольно живописно, но как в этом хаосе можно было что-нибудь найти, Лус не понимала.
Пабло стал показывать ей картины. Они были написаны в самой разной технике: масло, акварель, пастель, многие были не закончены. Впечатление было довольно разнород¬ное, но многие пейзажи и натюрморты Лус понравились. Вот когда она пожалела, что не уговорила Дульсе пойти с ними: ей наверняка бы понравилось.
Пабло сказал, что сварит кофе, и пошел на кухню. Лус присела на диван, стоящий у стены и покрытый ковром.
Появился Пабло с кофейником и двумя дымящимися чашечками.
— Попробуй кофе. Я горжусь своим умением. Готовить кофе меня научила наша старая няня.
— А твоя мама этим не занималась?
Пабло усмехнулся:
—  Мама нет. У нас для этого были слуги. Моя мать считает, что сеньоре не место на кухне.
—  А что, ты единственный ребенок, или у тебя есть братья и сестры? — спросила Лус.
—  Смотря как считать, — медленно сказал Пабло и замолчал. Потом начал снова: — Понимаешь, у мамы я единственный сын. Но мой отец женился еще два раза, и поэтому у меня есть еще два брата, Антонио и Констанцио.
— Два брата? — переспросила Лус. — И сколько же им лет?
—  Антонио пятнадцать, а Констанцио девять. Мы с ними обычно встречаемся у нашей бабушки.
— Интересно, — сказала Лус. — А сейчас твой отец же¬нат?
— Сейчас нет, — ответил Пабло. — Теперь он называет себя свободным художником. Он говорит, что ищет свой идеал красоты и женственности, и, пока не отыщет, не хочет связывать себя обязательствами.
— Он у тебя, похоже, любопытный человек. Хотела бы я на него посмотреть.
—   Я тебе охотно предоставлю такую возможность. Сейчас мы с ним друзья. Было время, когда я осуждал его, но теперь я отношусь к нему гораздо снисходитель¬нее.
Лус удивленно взглянула на него. Она еще не додума¬лась до того, что по отношению к родителям можно приме¬нять слово «снисходительность».
—  Да что мы все о родителях! — вдруг воскликнул Пабло. — Мне гораздо больше хочется поговорить о тебе, Лус.
— А что обо мне говорить? — слегка кокетливо спросила Лус.
Пабло молчал, собираясь с мыслями:
— Лус, я хочу, чтобы ты мне поверила. Я никогда не бе¬гал за девушками. Вообще у меня в эти два года слишком много времени занимала медицина. Но теперь...
— Что теперь? — тихо спросила Лус.
— Понимаешь, я уже третий день думаю о тебе. У меня перед глазами все время твой образ. Мне все время хочется быть с тобой, слушать тебя. Когда мы вчера танцевали...
Он опять замолчал.
— Что вчера? — опять тихо спросила Лус.
Но Пабло вдруг посмотрел на нее умоляющим взглядом.
— Лус, пожалуйста... Можно мне тебя поцеловать?
Лус настолько растерялась, что не ответила. Она сидела, вжавшись в диван, и когда Пабло приблизился и сел рядом с ней, она быстро закрыла глаза. Она ощутила губы Пабло на своих губах, потом почувствовала, что он обнял ее за плечи. Ей было приятно и страшно одновременно. Рассудок подсказывал ей, что следует прекратить эту сцену.
— Пабло, пожалуйста, — сказала она, не открывая глаз.
—  Лусита, милая, — прошептал Пабло, отрываясь на миг, чтобы поцеловать ее еще. Его объятия стали более пылкими. Лус попыталась мягко высвободиться, но он не отпускал ее.
— Лус, я не могу без тебя, — продолжал говорить Па¬бло. — Ты мне очень нужна...
В этот момент они услышали, как открывается входная дверь. На фоне тишины, царившей в комнате, этот звук показался им просто грохотом.
А потом приятный мужской голос произнес в прихожей:
—  И как мы с вами уже говорили, моя очаровательная сеньора, в этом бренном мире, где мы свидетели челове¬ческих несовершенств и слабостей, самое мудрое, что мы можем сделать, это стремиться наполнить каждый наш час радостью и любовью к ближнему.
И с этими словами на пороге появились дон Серхио Кастанеда и рядом с ним Лаура.
— Тетя Лаура! — изумленно воскликнула Лус.
— Папа! — несколько растерянно произнес Пабло.
Пожалуй, единственный, кто не пришел в замешатель¬ство, был дон Серхио. Сняв с головы шляпу, он своим осо¬бым поклоном приветствовал девушку, сидевшую на дива¬не с его сыном.
—  Прелестная сеньорита, я счастлив вас видеть в моем скромном приюте муз и весьма польщен, что мой отпрыск дал мне возможность вас лицезреть. — Потом он обернулся к Лауре, которой до сих пор не удалось придать лицу спо¬койное выражение. — Мои юные друзья! Позвольте пред¬ставить вам высокочтимую донью Лауру из Мехико, в кото¬рой я встретил глубоко художественную натуру и, я бы осмелился сказать, родственную душу. Лаура наконец пришла в себя.
— Дон Серхио, мы знакомы, — сказала она. — Это Лус Линарес, дочка моей очень давней подруги и будущая певица.
Дон Серхио еще раз поклонился.
—  Мое почтение, сеньорита Линарес. Значит, вы тоже решили посвятить себя искусству. О, и моей душе не чужд возвышенный мир звуков. Было время, когда мне прочили музыкальную карьеру, но впоследствии другие музы ув¬лекли меня под свою сень.
Лус смотрела на него во все глаза.
— Дон Серхио, мне очень понравились ваши работы, — произнесла она.
Лицо дона Серхио озарилось счастливой улыбкой:
— Ты слышишь, Пабло, что сказала сия прелестница. О, у этой отроковицы замечательный вкус. Дитя мое, я обяза¬тельно должен написать ваш портрет.
— Ну что вы, дон Серхио, — смущенно сказала Лус.
— Дон Серхио де Кастанеда действительно замечатель¬ный художник, — сказала Лаура как можно более деловым голосом. — Я даже сделала снимки его мастерской, чтобы предложить   столичным   журналам.   Мы  как  раз  этим занимались. — Лаура подумала, что, к счастью, фотокаме¬ра, как обычно, висит у нее на плече. — А теперь мне пора ехать в другое место.
— Но постойте, прекрасная донья Лаура, — запротесто¬вал дон Серхио, — куда же вы? Ведь мы еще не успели пора¬ботать над вашим портретом.
С этими словами он откинул холст с мольберта, и Лус с большим удивлением увидела на нем набросок портрета, в котором вполне очевидно угадывались черты Лауры.
Но Лаура даже не слушала:
—  Нет, нет, я уже опаздываю. Большое спасибо, дон Серхио, мы с вами созвонимся. Лус, деточка, я позвоню вам в гостиницу. — И, повернувшись к Пабло и бросив «Приятно было познакомиться», она поспешно вышла из мастерской.
— Увы, — сказал дон Серхио, присаживаясь на стул на¬против Пабло и Лус. — Моя прелестная спутница покинула нас, предпочтя вериги бизнеса живительному глотку чисто¬го искусства. Такова наша жизнь. Но я рад вас видеть, юные друзья, и с удовольствием угощу вас стаканчиком текилы или бананового ликера, чтобы символически отметить на¬ше знакомство.
—  Отец, мы спешим... — начал было Пабло, но Лус перебила его:
— Большое спасибо, дон Серхио, я с удовольствием поп¬робую бананового ликера, но только одну рюмочку, потому что я должна возвращаться в гостиницу. Меня там ждет моя сестра. Кстати, она сама изучает живопись, и мне кажется, ей было бы интересно познакомиться с вами.
— Очаровательная сеньорита, мне жалко лишаться ва¬шего общества так скоро после нашего знакомства, но я твердо   рассчитываю   на   то,   что   это   знакомство   про-должится. И вы, и ваша сестра будете желанными гостьями в этом храме муз в любое время, когда вы соблаговолите.
И с этими словами дон Серхио отправился готовить напитки.

Час, который Дульсе выделила Антонио, давно прошел, а они все еще ходили по длинным коридорам отеля «Ореаль», поднимались на разные этажи, посетили солярий и кафе на крыше, спускались в прачечную и ателье по мелко¬му ремонту одежды, затем вышли в сад, чтобы пройти к другому корпусу,
— Давайте посидим, — картинным жестом Дульсе ука¬зала на скамейку, спрятавшуюся под цветущим рододенд¬роном.
— С удовольствием, — ответил Антонио.
Дульсе была в ударе. Маска сестры явно шла ей. Когда они сели, Дульсе, делая вид, что разглядывает розы, краем глаза следила за своим новым знакомым. Он смотрел на нее с таким откровенным восхищением, что ей даже стало немного не по себе. Радость и подъем сменились свойствен¬ными Дулъсе грустью и меланхолией. «Значит, и этот Антонио тоже перекинется на Лус, — печально размышля¬ла Дульсе. — Ведь я ему нравлюсь сейчас, потому что веду себя, как сестра. А когда я снова стану самой собой, он сразу же отвернется от меня. Неужели для того, чтобы пон¬равиться мужчине, мне придется играть кого-то другого? Получается, что я, такая, какая я есть на самом деле, вооб¬ще никому не нужна».
От Антонио не укрылось изменение в настроении Дуль¬се.
—  Что с вами? — с тревогой в голосе спрашивал он. — Что-то случилось?
—  Нет, — слабо улыбнулась ему Дульсе. — Просто... просто час, который я выделила вам, уже прошел. — Она помолчала. — И нам пора проститься.
— Но... — Антонио не находил слов. Дульсе решительно поднялась со скамейки.
—  До свидания, — сказала она серьезно, даже как-то торжественно. — Большое спасибо за то, что составили мне компанию.
—  Да что вы... — пробормотал ошарашенный Анто¬нио. — Это вам спасибо... за интересную и необычную экскурсию.
—  Экскурсия окончена, — ответила Дульсе. — До свидания. Еще раз спасибо.
— Но позвольте мне хоть проводить вас! — воскликнул Антонио.
— Хорошо, — согласилась Дульсе, которой на самом де¬ле тоже совсем не хотелось расставаться с этим, таким милым молодым человеком.
Когда они поднялись на шестой этаж, Дульсе показа¬лось, что в конце коридора на черную лестницу метнулась какая-то тень. Девушка вздрогнула, забытые было страхи вернулись.
— Вот мы и пришли, — сказала Дульсе, подойдя к своей двери. — До свидания, Антонио.
— Я бы с удовольствием составил вам компанию и дальше, — взмолился тот. — Скажите, что вы собираетесь делать сегодня вечером? — Он осекся. — Извините, это, конечно, очень нескромный вопрос. Пожалуйста, не отвечай¬те, я задал его, не подумав.
— Нет, почему же, — улыбнулась Дульсе. — Я посижу, порисую немного. Настоящим художником может стать только тот, кто ежедневно берет в руки карандаш или краски, так говорит мой преподаватель дон Клементе.
— Так вы художница! — ахнул Антонио. — Что же вы раньше не сказали?
— Но вы же не спрашивали, — улыбнулась Дульсе.
— Покажите, пожалуйста, что-нибудь из своих работ, — попросил Антонио. — Мне очень хочется посмотреть.
Дульсе нахмурилась:
—   К сожалению,  это невозможно.  Почти все  мои лучшие наброски остались в мольберте, а его... я потеряла.
— Потеряли мольберт? — удивился Антонио.
— Да, так получилось... — туманно ответила Дульсе. Она отвернулась от Антонио, чтобы скрыть растерянное выражение — она не хотела ничего объяснять о том, при каких обстоятельствах пропал мольберт. И вновь ей пока¬залось, что в конце коридора, там, где проходила черная лестница, мелькнула какая-то тень. Дульсе стало не по се¬бе.
— Ну раз вы так настаиваете, Антонио, — быстро прого¬ворила она, — продолжим нашу экскурсию. Давайте сдела¬ем последнюю  вылазку.  Спустимся  вниз  по запасной лестнице.
— Отличная идея! — Антонио обрадовался возможности еще некоторое время побыть вместе с Дульсе. — Эту до¬стопримечательность мы с вами упустили.
Со все возрастающей тревогой, которую она старалась по возможности скрыть, Дульсе пошла по коридору туда, где проходил черный ход, которым пользовался обычно только обслуживающий персонал. Под лестницей они с Антонио увидели большой контейнер для сухого мусора, но больше на лестнице ничего не было. Однако Дульсе показалось,  что где-то совсем рядом внизу, возможно, двумя пролетами ниже, раздался какой-то слабый звук... нет, не шаги, а скорее будто кто-то захрустел суставами пальцев.
Дульсе обернулась к Антонио и молча подняла вверх палец, призывая к молчанию. Они замерли. Внезапно звук снизу повторился. Дульсе замерла от ужаса, а затем бросилась вниз по лестнице. Немедленно парой пролетов ниже тоже раздался торопливый топот. Дульсе оста¬новилась, тяжело дыша.
— Лус Мария, я готов поверить, что вы не художница а частный детектив, — сказал Антонио, который также оста¬новился и теперь в изумлении смотрел на девушку.
— Нет, просто мне показалось, что внизу кто-то был — ответила Дульсе.                                                             
— Мне тоже так показалось, но что из этого? — пожал плечами Антонио. — Это могла быть горничная, какой-нибудь монтер, официант, да мало ли кто.
—  Вы совершенно правы, — сухо ответила Дульсе. — Что ж, продолжим наш спуск.

Шеф Манкони молча разглаживал на столе смятые листки, вырванные из блокнота. Чучо подал ему мятую салфетку:
— Вот тут еще кое-что, Шеф.
Манкони бросил взгляд на портреты, набросанные не¬сколькими штрихами шариковой ручкой.
— А ведь похоже, вот чертовка! — проворчал он.
— Мы нашли ее, Шеф, — сказал Чучо, — Отель «Ореаль», номер шестьсот пятьдесят три. Кстати, это оказалось не так-то просто, она изменила внешность. Подстриглась. На улице я бы ее ни за что не узнал. Что будем с ней делать, Шеф? Если идти на мокрое дело, то пусть этим занимается Кике. Я свою часть выполнил.
Манкони задумался. Он был расчетливым и аккуратным человеком и сам по себе не получал никакого удовольствия от убийства, но тут, по-видимому, другого пути не было. Девчонка прекрасно запомнила лица обоих, более того, она может не просто опознать их, но и нарисовать. Просто клад для полиции. Хотя ведь можно было пойти и другим путем — убрать самих Чучо и Кике, и тогда ниточки, ведущие к нему, Шефу Манкони, все равно обрывались. Нужно было что-то решать, и решать быстро.
— Кстати, шеф, — услышал он снова вкрадчивый голос Чучо, — на тот случай, если с нами, я имею в виду себя и Кике, что-нибудь случится, я тут принял кое-какие меры.
— Что еще? — недовольно спросил Манкони.
— Ну, вдруг мы внезапно исчезнем, — тихо продолжал Чучо, — так ведь иногда бывает с людьми...
— Мы не хотим кормить собой рыб! — выпалил Кике.
—  Что это значит! — взревел Шеф, ударяя кулаком по столу, где лежали наброски Дульсе. — Вы что, угрожаете мне?
— Да что вы, Шеф, — поспешно сказал Чучо, видя, что Кике открыл рот и собирается что-то ответить. — У нас и в мыслях этого не было. Просто я тут написал письмецо на имя комиссара Гарбансы, вы, наверно, слышали про такого. Я его, правду сказать, и не думаю посылать, что вы! Так, черкнул   на   всякий   случай   и   отдал   одному   своему приятелю, не буду называть его по имени. Так вот, если со мной или, скажем, с Кике что-нибудь случится, он бросит это письмецо в почтовый ящик. Это я просто так говорю, Шеф, чтобы вы знали.
Шеф Манкони заскрежетал зубами, но ничего не ска¬зал. Он с ненавистью посмотрел на щуплую фигуру Чучо. Кто бы мог подумать, что этот пьяница, мелкий воришка окажется таким пронырой. Впрочем, Манкони не мог не отдать ему должного — девчонку-художницу тот нашел, и нашел виртуозно. Пожалуй, действительно, жаль терять такой кадр.
—  Ладно, — примирительно сказал он, — с этим вы справились. Остается только одно — сфотографировать ее. Мало ли, как пойдут дела. Допускаю, что она вообще перестанет выходить на улицу, как сегодня. Наложила в штаны, ясное дело. — Шеф Манкони усмехнулся. — Это хороший знак. Значит, припугнуть ее будет не так уж трудно. Хотя, — он забарабанил пальцами по столу, — конечно, может быть, этого будет и недостаточно. Лучше бы она замолчала навеки. Не будь она еще художницей... А так... не знаю...
— Чего тут не знать-то! — проворчал Кике. — Она же может заложить нас со всеми потрохами. Надо убирать, Шеф, вот мое слово.
Манкони поднял голову и посмотрел на Кике:
— Отлично, малыш, ты этим и займешься. — Он повер¬нулся к Чучо: — И все-таки надо ее сфотографировать. Птичка может и улизнуть от нас, а тогда ее ищи-свищи. На¬до учитывать все возможности. Кстати, Чучо, ты случайно не выяснил, откуда она приехала, сколько ей лет, как зо¬вут.
— Нет, Шеф, — ответил Чучо. — Хотя думаю, что она из Мехико. Лет восемнадцать—двадцать. Имя она называ¬ла, Лусия как будто, но тут я не уверен. Я стоял довольно далеко и слышал неважно.
—  Отлично. — Шеф Манкони был доволен, хотя и старался не подавать виду. «Из этого Чучо может выйти толк!» — подумал он и сказал вслух: — Значит, ты понял: фотографии, имя, адрес в Мехико.

Дульсе в сопровождении Антонио Суареса спустилась вниз по черной лестнице. Надо было что-то придумать — идея экскурсии по отелю себя исчерпала.
— Может быть, выпьем кофе, — предложил молодой че¬ловек. — Или вы предпочитаете сок?
— Пожалуй, сок, — кивнула головой Дульсе. — И да¬вайте все-таки выйдем на воздух, а то мне уже начало ка¬заться, что я никогда больше не увижу неба и солнца.
—  Неприятное чувство, — согласился Антонио. — Тут как раз совсем неподалеку есть небольшое кафе, совсем тихое, неприметное. Хотите, я вам его покажу.
Дулъсе ничего не сказала, а только кивнула в знак согласия.                                                           
Кафе действительно оказалось таким, как описывал его Антонио - всего несколько столиков, изящные плетеные стулья в атмосфере этого кафе было нечто, что навевало мысли о прошлом, об изящных дамах в длинных перчатках, с зонтиками и галантных кавалерах.
Антонио заказал кофе по-венски, со взбитыми сливками, и Дульсе подумала, что вести себя так, как Лус, пожалуй, не так уж и неприятно, и в этом что-то есть. Она уже снова забыла о своих страхах, а темная тень на лестнице казалась ей просто игрой воображения.
— Лус Мария, — сказал Антонио, смотря ей прямо в гла¬за, — вы, скорее всего, не поверите мне, но в своей жизни я не встречал ни одной девушки, похожей на вас.
Дульсе не знала, что ответить.
Антонио хотел сказать что-то еще, но тут совсем рядом послышался громкий голос мальчишки-газетчика:
—   Убийство главаря преступной группировки! Ака¬пулько втянут в новую войну за сферы влияния! Труп прибивает к берегу! Кто будет следующей жертвой мафии? Леденящие кровь подробности!
Мальчишка размахивал пачкой с газетами прямо у столика, где сидели Дульсе и Антонио.
—   Купите газету, сеньор,  — чуть тише обратился мальчишка к Антонио. — Сегодняшний номер «Диарио дель Акапулько», местная вечерняя газета, — пояснил мальчишка.
—   Нам не до мафиозных разборок,  — улыбнулся Антонио и, обернувшись к Дульсе, сказал: — Любят же наши обыватели, когда им щекочут нервы. Что с вами? — воскликнул он, увидев, что его спутница вдруг смертельно побледнела.
—   Ничего,   —   стараясь   сохранять   самообладание, ответила Дульсе. — Давайте купим газету, — сказала она, попытавшись улыбнуться. — Бедный мальчик иначе ниче¬го не заработает.
—  Ладно, малыш, давай газету. — Антонио похлопал маленького газетчика по плечу. — Держи, — он протянул ему деньги.
Еще миг, и мальчишка уже размахивал газетой на дру¬гом углу, звонко выкрикивая заученный текст:
—   Убийство главаря преступной группировки! Ака¬пулько втянут в новую войну за сферы влияния!
— Ну вот вам ваша газета. — Улыбаясь, Антонио протя¬нул Дульсе номер «Диарио». — Я вижу, вы увлекаетесь благотворительностью.
—  Дело не в этом, — ответила Дульсе. — Просто мне интересно иногда быть в курсе того, что происходит в горо¬де, где я в этот момент нахожусь.
Дрожащими руками Дульсе развернула газету — вся первая страница была посвящена войне между преступными группировками. Было много фотографий — вот живой Диего Пикарон улыбается на фоне собственной яхты, а вот он мертвый на морском берегу, выброшенный прибоем. Дульсе показалось, что солнечный свет померк, когда она увидела эту вторую фотографию — это был тот самый человек, которого при ней выбрасывали из лодки в море. Ошибиться она не могла, хотя видела его тело не бо¬лее секунды — борода, темный костюм, блестящие лакированные туфли на ногах.
У Дульсе закружилась голова. Больше всего ей хотелось сейчас остаться одной и все как следует обдумать. Ведь с тех пор, как все это началось, она так ни разу и не постаралась все проанализировать, она действовала по первому побуж¬дению, необдуманно.
—   Что с вами?  — как сквозь сон услышала она участливый голос Антонио.
—  Ничего, — покачала головой Дульсе. У нее пропало всякое желание продолжать этот маскарад. — Вы извините меня, Антонио, но я, пожалуй, покину вас. Спасибо за ко-фе.
Дульсе решительно поднялась с плетеного кресла. Она уже не играла роль Лус, и ее движения стали немного угло¬ватыми и порывистыми. Правда, в туфлях на высоких каб-луках, которые сейчас были на ней, она не могла идти большими шагами, как обычно ходила в кроссовках, но все же в ней появилось что-то мальчишеское.
Антонио не мог ничего понять. Он видел, что внезапно с его очаровательной спутницей произошла разительная перемена, и он совершенно не понимал ее причин. Ему и в голову не могло прийти, что все дело в газете, ведь обычные люди, как правило, не имеют ничего общего с преступными группировкам! и война бандитов между собой воспринима¬ется ими скорее как род детективного жанра, а не как реальная жизнь. Антонио был готов скорее предположить, что девушка внезапно плохо себя почувствовала, возмож¬но, у нее разболелся живот, а ей неловко признаться в этом.
Как бы там ни было, Антонио сорвался с места и по¬спешил за Дульсе.
— Разрешите я, по крайней мере, провожу вас до вашего номера, — попросил он.
Дульсе молча кивнула, решив, что провожатый ей будет очень даже кстати. Вместе они вошли в отель и поднялись на шестой этаж. У дверей своего номера Дульсе вежливо, но твердо простилась с молодым человеком.
— Антонио, — очень серьезно сказала она, — большое спасибо вам за то, что вы развлекали меня сегодня. Вы мне очень помогли. Но теперь, я прошу вас, оставьте меня, мне нужно побыть одной.
—   Но  мы  еще  увидимся?  — с надеждой спросил Антонио.
Дульсе слабо улыбнулась:
— Возможно... кто знает?
— Но вы же не собираетесь уезжать! — воскликнул па¬рень, которого неопределенный тон Дульсе привел в отча¬яние.
— Пока нет, — поспешила успокоить его Дульсе, пони¬мая, что в противном случае ей придется еще долго объяс¬няться, стоя в дверях.
Она почти не покривила душой, ответив Антонио, что пока не собирается уезжать. Действительно, они с Лус собирались провести в Акапулько, по крайней мере, еще три дня, однако Дульсе чувствовала, что сделает все, чтобы приблизить отъезд. Мысль о том, что она, сама того не же¬лая, оказалась впутанной в дела местной мафии, приводила ее в панический ужас.
Наконец ей удалось попрощаться с Антонио, который взял с нее честное слово, что завтра она пойдет с ним гулять по окрестным холмам. Дульсе пообещала, хотя была почти уверена, что этого обещания сдержать не сможет.
Когда Антонио ушел, она заперла дверь изнутри и, сбросив с ног ненавистные туфли, забралась с ногами на кровать. Только теперь, уверенная, что ее никто не видит, Дульсе раскрыла газету. Да, сомнений быть не могло, чело¬век, тело которого выбрасывали с лодки в море, был глава¬рем преступной группировки Диего Пикароном.
Еще никогда в жизни Дульсе так внимательно не читала полицейскую хронику в газете. Она подробнейшим обра¬зом прочла все, что было написано здесь и о самом Пикаро-не и его противнике — таинственном и неуловимом Шефе Манкони, люди которого, без всякого сомнения, и убрали конкурента.
Репортер «Диарио дель Акапулько» приводил подробное интервью с комиссаром Гарбансой. Комиссар кратко описал ситуацию, которая сложилась в городе — Акапулько, без сомнения, был лакомым куском для рэкетиров, в Мексике нет другого города, где на душу населения приходится так много отелей, ресторанов, кафе, дискотек и тому подобных заведений, каждое из которых в настоящий момент вынуж¬дено платить дань той или иной банде, и прежде всего группировке Шефа Манкони. Дальше репортер приводил такие слова комиссара Гарбансы:
«Беда состоит в том, — говорил комиссар, — что все про¬стые обыватели Акапулько, кто не сталкивался с рэкетом напрямую, а также отдыхающие стараются делать вид, что вокруг ничего не происходит. Иногда даже слышишь такие высказывания, что, мол, рэкетиры — это та же охрана, это в принципе ничем не отличается от ситуации, когда, ска¬жем, хозяин кафе нанимает охранников, которые будут защищать его от других рэкетиров. Эта позиция совершен¬но неправильна. Рэкетиры — преступники прежде всего. Откуда вам известно, куда затем направятся деньги, кото¬рые они получили в виде мзды от владельцев ресторанов я гостиниц? Эти деньги уйдут в наркобизнес, на подкуп политических деятелей. Куда бы они ни пошли, они будут действовать во вред обществу. Увы, наши обыватели, даже если что-то увидят или узнают, предпочитают не обра¬щаться в полицию, а промолчать».
Когда Дульсе прочла эти слова, она почувствовала, что краснеет. И хотя кроме нее в комнате никого не бы¬ло, ей пришлось пойти в ванную и умыться холодной во¬дой. Ее мучила совершенно нелепая мысль, что неизвест¬ный комиссар Гарбанса через газету обращается лично к ней, Дульсе Марии Линарес, которая видела все своими глазами, но не пошла в полицию, а «предпочла промол¬чать».                                                                           
Дальше в статье рассказывалось о неуловимом шефе Альваро Манкони, который руководит огромной преступ¬ной организацией и которого лишь немногие посвященные знают в лицо.
«Мне стыдно в этом признаваться, — говорил по этому поводу комиссар Гарбанса, — но мы не знаем о нем абсо¬лютно ничего. Я бы даже не удивился, — грустно пошутил он, — если бы оказалось, что за этим именем прячется женщина, хотя это, разумеется, маловероятно. Пока нам так и не удалось напасть на его след. Это, видимо, очень опытный и осторожный преступник».
«Но имя у него, видимо, вымышленное?» — спросил репортер.
«Разумеется, — ответил на этот вопрос Гарбанса. — Это одна из тех вещей, которые мы о нем знаем. Он живет где-то здесь в Акапулько, кто-то из нас ежедневно видит его, но даже не сомневается, что это какой-то обычный человек. Нам остается надеяться, что когда-нибудь мы сможем выйти на кого-то из тех, кто знает его в лицо».
Дульсе отложила газету в сторону. Это было невы¬носимо. Каждое слово, казалось, взывает к ней: «Ты долж¬на сообщить в полицию о том, что видела!» Только сейчас Дульсе поняла, какую большую помощь она могла бы ока¬зать полиции в борьбе с мафией — ведь она не только виде¬ла, как избавлялись от тела Пикарона, она прекрасно за-помнила   лица   преступников,    она   даже   может   их нарисовать, и у полиции появятся портреты, по которым найти бандитов будет уже совсем нетрудно. А они, возмож¬но, знают в лицо своего шефа! «Кстати, я ведь их уже нарисовала, — вспомнила Дульсе. — Где же эти наброски?» Она оглядела стол, заглянула в корзину для мусора — рисунков нигде не было. «Горничная! — пронеслось в голо¬ве у Дульсе. — Она их вынесла вместе с мусором. Но ведь они могли попасться на глаза бандитам, они могли следить за мной!» Дульсе вспомнила темную тень, промелькнув¬шую на черной лестнице, именно там, где стоял контейнер для мусора. Ей стало плохо — кровь в висках застучала, сердце забилось от панического страха. «Боже мой, когда же вернется Лус! — думала Дульсе. — Мы немедленно, в ту же минуту уедем! Или... — Дульсе решительно тряхнула головой. — Или я пойду в полицию!»
Постепенно страх уступал место решимости. Дульсе снова взяла в руки газету и прочла интервью с комиссаром Гарбансой. Ей стало стыдно, но не за свой страх, а за то, что мысль сообщить о том, что она увидела, в полицию всерьез даже не приходила ей в голову.
«А Лусите все бы гулять, — с досадой подумала Дуль¬се. — Ей-то хорошо».
И ни ей самой, ни Лус даже не пришло в голову, что опасность нависла над ними обеими.
— Ну что, все скучаешь? — весело спросила Лус прямо с порога. — Надо было тебе пойти с нами.
— Нет, я не скучаю, — серьезно ответила Дульсе.
— Не обманывай, сестричка, посмотрела бы ты на свою кислую рожицу! — Лус расхохоталась. — Как будто лимон съела. А мы с Пабло...
— Лусита, — перебила сестру Дульсе, — мне надо с то¬бой серьезно поговорить.
— Ты что, все еще боишься? — Лус покачала головой. — Никогда не думала, что ты такая трусиха.
— Почитай вот это, — Дульсе подала сестре газету. Лус просмотрела заголовок и хотела было отложить «Диарио дель Акапулько» в сторону, но Дульсе сказала очень серьезно:
— Лус, я тебя очень прошу, прочти все... внимательно... Потому что завтра мы первым же рейсом возвращаемся в Мехико. Или я иду в полицию. Выбирай.
— Ты не... — начала Лус, но Дульсе повторила:
— Сначала прочти.
Только теперь Лус поверила в серьезность того, что произошло с сестрой. Серьезный тон интервью с инспектором  Гарбансой даже немного встревожил ее. Она поняла, почему Дульсе решила идти в полицию, по-видимому, это было правильно, выражаясь высокопарно, с гражданской точки зрения. Однако эта сторона жизни волновала Лус куда меньше, чем обычная, бытовая. А с точки зрения простого обывателя, как верно и говорил инспектор, лучше было держаться от всех этих мафиозных разборок подальше. Лус задумалась. Улетать в Мехико завтра утром совершенно не входило в ее планы, тем более теперь, когда у нее завязался такой интересный и многообещающий роман. С другой стороны,  иначе Дульсе пойдет в полицию,  а это может привести к самым непредсказуемым последствиям...
—Так ты... — все еще не зная, что решить, задумчиво сказала Лус.
—  Да, — твердо ответила Дульсе. — Если хочешь, я ставлю вопрос так: или мы завтра уезжаем первым же рейсом, или я иду в полицию. Впрочем, — добавила она, подумав, — если хочешь, ты можешь остаться, я не могу те¬бе приказывать.
— Слушай, Дульсита, но ведь они тебя теперь не узна¬ют. — Лус сделала последнюю попытку убедить сестру. — Они ведь видели тебя с длинными волосами, в джинсах, а теперь, когда ты подстриглась...
— Нет, Лус, — покачала головой Дульсе, — это еще не все. Мне показалось...
И Дульсе рассказала сестре о своих подозрениях, о на¬бросках, которые были выброшены, о тени на лестнице. Это звучало не очень убедительно, но Лус видела, что сестра испугалась не на шутку.
— Хорошо, — сказала Лус, — я согласна. Давай уедем. Только, пожалуйста, не ходи в полицию. Я сейчас позвоню Пабло, он нас проводит.
Так оправдались самые пессимистические прогнозы комиссара Гарбансы.

ГЛАВА 9
Пабло начал бродить вокруг кафе часа за полтора до на¬значенного времени. Он боялся показаться слишком на¬стойчивым, поэтому старался держаться подальше от вхо¬да. Он поминутно поглядывал на часы, а время тянулось очень медленно. Половина седьмого, семь, половина вось¬мого... Наконец без трех минут восемь он решительным ша¬гом вошел в кафе.
Лус он увидел сразу. Та сидела за столиком с симпатичной темноволосой девушкой, чуть постарше Лус.
Пабло подошел к столику.
— Добрый вечер, Пабло, — приветливо сказала Лус. — Познакомься, пожалуйста, с моей подругой.
— Инес Кинтана, — сказала девушка и протянула ему руку.
— Очень приятно, Пабло Кастанеда.
— Ваша фамилия кажется знакомой, — сказала Инес. — Лус немножко рассказывала о вашем отце. По-моему, он не только художник, но и поэт.
— Да, он пишет стихи, и некоторые из них были напеча¬таны в разных журналах.
— Я помню его поэму о походе конкистадоров в журнале «Куадернос де Америка Латина», — сказала Инес. — Мне понравилось. Вашему отцу удалось передать дух эпохи.
— Спасибо вам за хороший отзыв, — сказал Пабло. — Я передам отцу ваши слова, ему будет приятно.
— Кстати, Пабло, — вмешалась Лус. — Ты, кажется, го¬ворил, что твой отец на днях приедет в Мехико. Интересно, здесь у него тоже есть мастерская?
— Есть у него квартира в Мехико, где хранятся некото¬рые работы.
—  Инес было бы интересно посмотреть на них. Может быть, ты бы мог познакомить ее с твоим отцом?
—  С удовольствием. Я думаю, что мой отец будет рад видеть вас обеих. Как только он появится в городе, я немед¬ленно дам вам знать через Лус.
— Благодарю вас, вы очень любезны, — сказала Инес. — А теперь, с вашего разрешения, я с вами распрощаюсь, пото¬му что у меня назначена встреча. Приятно было позна¬комиться.
Когда Лус и Пабло остались вдвоем, он опять почувство¬вал некоторое смущение.
— Знаешь, — сказал он, — я бы хотел тебя куда-нибудь сводить, послушать музыку или потанцевать. Куда бы ты хотела?
— Я не против, чтобы ты сходил со мной послезавтра на скрипичный концерт. Это известный скрипач из Испании, и мой преподаватель в консерватории очень его хвалил.
—   С   большим   удовольствием!   —   с   энтузиазмом воскликнул Пабло, который в эту минуту готов был сопро¬вождать Лус хоть на край света. — Завтра же займусь биле-тами. А куда мы пойдем сейчас?
— Пожалуй, можно пойти потанцевать. Я знаю тут одну неплохую дискотеку прямо за углом.
Пабло просиял.
Этот вечер доставил Лус большое удовольствие. Пабло прекрасно танцевал, и с таким партнером она могла про¬явить во всем блеске свои природные способности. Он ста¬рался предугадывать каждое ее желание и смотрел на нее таким восхищенным взглядом, что Лус ощущала себя коро¬левой, дарующей милости своим подданным. Наконец она заявила своему спутнику, что пора домой. При выходе из дискотеки Пабло купил ей большой букет чайных роз. Он взял ее под руку, и ей слышно было, как сильно бьется его сердце.
Они не спеша пошли к тому месту, где Пабло оставил свою машину. Когда Лус села в машину рядом с ним, Пабло обнял ее за плечи. Лус отстранилась.
— Я так рад, что мы опять увиделись, — сказал Пабло. — Надеюсь, я тебе не слишком надоел своими звонками?
— Ну что ты, мне приятно тебя слышать, — ответила Лус.
— Теперь, когда мы оба в Мехико, мне трудно обойтись без того, чтобы не видеться с тобой, — сказал Пабло.
— Пабло, — начала Лус серьезным голосом, — я хочу, чтобы ты не забывал, что у меня очень много разных забот и обязанностей. Консерватория, участие в концертах, дом и вообще много чего. Так что я не уверена, что мы сможем с тобой видеться очень часто.
— Ну разумеется, — поспешно сказал Пабло. — Мы бу¬дем встречаться тогда, когда ты захочешь.
— Ну а кроме того, мы ведь в сущности очень мало знаем друг друга, — сказала Лус.
— Это правда, — тихим голосом произнес Пабло. — Но у меня такое чувство, как будто я знаю тебя уже много-мно¬го лет.
Лус промолчала. Машина уже подъезжала к дому Лина-ресов. Затормозив у двери, Пабло прошептал:
— Лус, ты такая прекрасная! Можно мне поцеловать те¬бя?
Лус кивнула без слов, и Пабло приник к ее губам долгим поцелуем. Но почти сразу же Лус отодвинулась и вышла из машины.
— Спокойной ночи, Пабло, — сказала она, протягивая ему руку. — Вечер был замечательный. Большое тебе спасибо.
— Это тебе спасибо, — сказал Пабло. — Я позвоню тебе эавтра насчет концерта. — Он еще долго стоял и смотрел на дом после того, как стройная фигурка скрылась за дверью.

За завтраком Роза сказала своим домашним о предпола¬гаемом визите Лауры. Лус сразу стала задавать матери воп¬росы о молодом Наварро, но Роза мало что могла ответить.
—  Подожди до пятницы, Лусита, и сама его рассп¬росишь. Лаура сказала только, что он образованный и инте¬ресный.
Дульсе вмешалась:
—  Мамочка, разве это достаточная информация для Луситы? Ей нужно знать, какой у него рост, вес, какой цвет глаз и играет ли он в теннис.
Лус оглянулась на сестру:
— Ну а что тут плохого? Меня вообще интересуют люди.
Роза была так рада, что Дульсе вышла из своей скорлу¬пы и приняла участие в разговоре, что решила развить эту тему.
— Вы же понимаете, он приехал из другого города, так что понятно, что Лаура хочет его с вами познакомить. Если хотите, девочки, можете пригласить на этот день еще кого-нибудь из ваших знакомых, и устроим небольшую ве¬черинку.
Дульсе не проявила энтузиазма:
— Да нет, мамочка, мне особенно некого приглашать.
Лус задумалась:
— Знаешь мама, лучше мы будем одни. Ведь это для нас новый человек, и чтобы он чувствовал себя уютнее при пер¬вом посещении, лучше не ставить его в такое положение, где может быть соперничество.
Роза улыбнулась:
— Ну, судя по словам Лауры, он достаточно самоуверен, и вряд ли его испугает соперничество. Но я ничуть не на¬стаиваю, пусть будет, как вы хотите.
— В конце концов, если он окажется таким интересным, как говорит тетя Лаура, у нас еще будет время для ве¬черинок.
Когда сестры остались одни, Дульсе спросила Лус:
— Вот ты маму расспрашивала про племянника тети Ла¬уры. А я думала, что у тебя с Пабло все очень серьезно. Раз¬ве нет?
Лус напустила на себя загадочный вид.
— Это у него со мной все очень серьезно, а не у меня с ним. Чувствуешь разницу?
Дульсе широко раскрыла глаза, глядя на сестру.
— Так он что, тебе не нравится?
— Почему же, нравится. Но от того, чтобы понравиться, до любви еще очень большое расстояние.
— Лус, а мне кажется, что Пабло в тебя влюбился. Ты не боишься, что он воспринимает это слишком серьезно и бу¬дет из-за тебя страдать?
Лус пожала плечами.
— Ну сама посуди, что же я тут могу сделать? Я не могу дать ему никаких обещаний, пока не буду совершенно уве¬рена в том, что именно он мне нужен.
На этом разговор закончился, потому что сестрам надо было идти на занятия. На другой день Лус была вместе с Пабло на скрипичном концерте и вернулась очень доволь-ная, что не помешало ей с жаром обсуждать, какое платье ей лучше надеть по случаю прихода молодого Наварро. В день, намеченный для визита, Лус пришло в голову самой сделать десерт для стола.
— Я недавно попробовала новый рецепт, - сказала она Дульсе. — Торт из безе с орехами и лимонным кремом. По¬радую сегодня тетю Лауру.
— Ты уверена, что это все только для тети Лауры? - лу¬каво спросила Дульсе.
— Ну что же, пусть наш гость из Чикаго знает, что мексиканские девушки кое-что смыслят во вкусной еде.
Дульсе посмотрела на сестру с нескрываемым уважением. Конечно, с тех пор, как семья стала жить вместе, Роза и Томаса учили Дульсе готовить, но склонности к этому делу у нее так и не появилось. Вот почему неиссякаемая энергия сестры, которую, помимо всех прочих интересов, иногда хватало еще и на кулинарные подвиги, приводила ее в изумление.
Торт удался, и Лус еще успела минут сорок повертеться перед зеркалом в своей комнате, наводя красоту. Любопыт¬ство Дульсе тоже было возбуждено. Молодого Наварро она никогда в жизни не видела, но Феликс часто упоминал сво¬его талантливого племянника.
Чтобы доставить удовольствие Розе, Дульсе надела свое черное платье, в котором она была в первый день в Ака¬пулько, и туфли на каблуках. Впрочем, ей казалось очень маловероятным, чтобы Эдуарде обратил на нее серьезный интерес в присутствии Лус.
Наконец Томаса поднялась наверх сообщить девушкам, что гости пришли.
Лус зашла за Дульсе, потому что они хотели спуститься одновременно. Когда сестры вошли в гостиную, все были уже в сборе, кроме Рикардо, который задерживался на работе. В кресле рядом с Лаурой сидел Эдуардо Наварро. Когда вошли девушки, он встал со своего места.
— Добрый вечер, мои дорогие, — сказала Лаура. — Вот представляю вам нашего племянника Эдуардо, который приехал к нам из Монтеррея погостить.
Лус и Дульсе улыбнулись и по очереди представились. Эдуардо казался пораженным.
— Вот это да! Лаура говорила, что вы близнецы, но я не подозревал, что вы так похожи.
Лус и Дульсе опять улыбнулись, а Лаура сказала:
— Их действительно непросто различить, а вот таланты у них разные. Лус изучает музыку и собирается петь на сце¬не, а Дульсе художница.
Эдуардо перевел взгляд на пейзаж с морским видом, ко¬торый висел на стене гостиной.
—  Это ваша работа? Великолепно, — обратился он к Дульсе.
— Мы сравнительно недавно отдыхали в Акапулько, — сказала Лус, — и Дульсе там делала наброски, а потом написала прекрасные пейзажи.
—  Я надеюсь, что вы тоже предоставите нам возмож¬ность насладиться вашим талантом, — сказал Эдуардо — Вы нам споете?
— Может быть, попозже. А сейчас мы хотим пригласить вас к столу. Я вижу, наша Томаса уже делает знаки, что все готово.
За столом завязался общий разговор. Рикардо, который к тому времени присоединился к остальным, с интересом расспрашивал молодого человека о его учебе в Чикагской школе бизнеса. Эдуардо отвечал бойко, охотно рассказывал случаи из студенческой жизни, и сестры Линарес слушали его с интересом.
Торт, приготовленный Лус, вызвал общий восторг. Эду¬ардо рассыпался в похвалах и попросил добавки. После ужина он подошел к Лус и попросил ее спеть.
Лус села за рояль и задумалась. Потом, аккомпанируя себе, запела. Она спела несколько арий, которые в этом го¬ду приготовила в консерватории, а потом перешла на мексиканские песни.
— Благодарю вас, Лус, вы доставили мне огромное удо¬вольствие, — произнес Эдуардо. — Теперь я вижу, что моя тетя нисколько не преувеличивала и что карьера певицы вам обеспечена.
—    Для   этого   Лусите   придется   еще  очень   много заниматься, — сказала Роза. — Кроме таланта здесь требу¬ется много терпения.
— Я не сомневаюсь, сеньора Линарес, — сказал Эдуар¬до, — что ваша дочь еще будет собирать полные залы на свои выступления.                                                       
Разумеется, подобных комплиментов вполне можно бы¬ло ожидать от воспитанного молодого человека, но Лус порозовела от удовольствия.
При расставании Эдуардо пристально посмотрел в глаза
- Вы разрешите вам позвонить? - спросил он, понизив голос.
- Конечно, я буду очень рада, - ответила Лус.
Вечером после ухода гостей Лус прибежала к Дульсе в комнату:
— Слушай, Дульсе, ну как тебе этот Эдуардо?
— По-моему, ничего особенного. Слишком он хорошего о себе мнения.
—  А по-моему, ты говоришь ерунду. Это настоящий мужчина, уверенный в себе, не то что эти наши молокосо¬сы.
— Послушал бы тебя Пабло, — сказала Дульсе с ирони¬ей.
Лус так и взвилась:
— А что Пабло? Я ему никаких обещаний не давала. То, что он в меня влюблен, не значит, что я больше ни на кого не могу взглянуть.
—  Да успокойся, Лусита, — примирительным тоном сказала Дульсе. — Гляди на этого Эдуардо сколько тебе угодно. Никто тебе не мешает.
Уже в постели Лус с удовольствием вспоминала события вечера.
«Пусть Дульсита говорит, что хочет. Она просто не видела, как он посмотрел на меня, когда просил позволения позвонить», — подумала она засыпая.

Жизнь в доме Линаресов уже вошла в свою обычную ко¬лею. Девочки учились, но если Лус постоянно бегала на свидания и на встречи с подругами, то Дульсе больше вре¬мени проводила дома, иногда она рисовала, иногда читала романтические романы, втайне вздыхая о прекрасном принце, который что-то все не встречался на ее пути, а иногда просто, задумавшись, сидела в саду.
Розу немного тревожило то, что Дульсе растет такой дикаркой, но она была уверена, что это со временем прой¬дет. Однако скоро произошло событие, которое заставило всех в доме отрешиться от своих проблем и заняться одной Дульсе.
Это началось в тот день, когда Дульсе вместе с не¬сколькими подругами, так же как и она учившимися живописи, собиралась пойти на выставку работ выпускни¬ков Академии. Это было всегда радостное и интересное со¬бытие для всех — многие работы держались в секрете до са¬мого открытия, и почти каждый год на такой выставке бывал какой-нибудь сюрприз.
Дульсе ждала этого дня с нетерпением, тем более что на художественную выставку она считала себя вправе не на девать ненавистное платье и туфли на высоких каблуках а прийти туда в джинсах и футболке.                                 
Она никак не могла подозревать, что этот обычно такой радостный день будет для нее полностью испорчен.
Дульсе вышла из дома раньше Лус, она решила пройти пару кварталов пешком, чтобы встретиться с Ритой, одной из своих сокурсниц, которая жила поблизости. Дульсе весе¬ло шла по залитой солнцем улице, и ее переполняла радость. Внезапно произошло что-то такое, от чего ее серд¬це упало, она и сама не могла сказать, что это было. Как будто солнце внезапно закатилось и подул резкий холод¬ный ветер.
Дульсе старалась отогнать от себя темные мысли, но ничего не получалось. Она, как они и договорились, встретилась с Ритой, и они вместе на автобусе поехали в Академию. В автобусе Дульсе не оставляло какое-то непо¬нятное тяжелое чувство, как будто над ней нависла черная туча.
То же самое ощущение преследовало ее всю дорогу от автобуса до Академии. На самой выставке оно исчезло, Дульсе развеселилась и думать забыла о том, что совсем не¬давно ей было непонятно отчего очень не по себе.
Дульсе смотрела картины, шутила и смеялась с друзь¬ями — в обществе профессиональных художников она чув¬ствовала себя куда увереннее, чем в любом другом.
Но стоило Дульсе выйти из здания Академии худо¬жеств, как тревожное чувство возникло вновь, и на этот раз оно было даже сильнее, чем раньше. Она только теперь с удивлением вспомнила, что ощущение тревоги преследова¬ло ее почти от самого дома. Дульсе казалось, что за ней следят.
На автобусной остановке она украдкой огляделась. Ря¬дом с ней стояли однокурсницы и подруги, и Дульсе поста¬ралась оказаться в центре их небольшого кружка. И вот, резко обернувшись и посмотрев за плечо Леонсии, она увидела ЕГО. Сомнений не было. Это был один из тех бандитов, которые у нее на глазах выбрасывали в море тело мужчины в лакированных черных ботинках. Дульсе прекрасно помнила это лицо — грубые, как будто высеченные из камня черты, черные прямые волосы, явно индеец-полук¬ровка.
Дульсе едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. Теперь она уже не сомневалась, что бандит следил за ней от самого дома — вот откуда это ощущение тревоги. Неужели они все-таки выследили ее? У Дульсе от страха буквально под¬кашивались ноги. Однако тут, на счастье, как раз подошел нужный автобус, и Дульсе с Ритой сели в него.
Дульсе внимательно осмотрела пассажиров — страшно¬го индейца-полукровки среди них не было. На миг она вздохнула спокойно. В голове даже мелькнула мысль: «А что если он отстал? Вдруг он не знает, где я живу». Она рас¬суждала так: преступники с самого начала знали, что она художница, и теперь решили устроить засаду у Академии художеств, правильно рассчитав, что она должна рано или поздно появиться где-нибудь рядом. Еще неизвестно, узнал ли ее этот индеец или нет, ведь они видели ее тогда совсем недолго и она с тех пор изменила прическу. «Что ж, приде¬тся некоторое время не появляться в Академии», — со вздо¬хом решила Дульсе. В отличие от многих других студентов она любила учиться.
Пока они ехали в автобусе, Дульсе немного успокоилась и даже подумала, а не ошиблась ли она, вдруг человек на остановке был просто похож на того бандита — мало ли в Мехико приезжих из деревни.
Но от ее спокойствия не осталось и следа, когда автобус затормозил на нужной Дульсе остановке и она увидела, что у фонарного столба стоит другая, также очень знакомая фигура — маленький щуплый человечек лет сорока в помя¬том костюме. Второй! Теперь сомнений не было. Ее вы¬следили.

— Она заперлась у себя и не хочет выходить! — Это бы¬ло первое, что услышал Рикардо, когда вернулся домой.
Перед ним стояла Кандида, в буквальном смысле слова заламывая руки.
— Кавдн, — попытался успокоить ее Рикардо, — ты же знаешь, какая у нас Дульсита дикарка. С ней бывает.
— Это совсем не то! — ответила Кандида. — Я знаю де¬вочку не хуже, чем ты, а возможно, и получше. То, что с ней сейчас, это настоящая болезнь. У нее депрессия!
—  Нахваталась умных слов, — проворчал Рикардо, но решил сразу же подняться к дочери.—Дульсе, что с тобой?— спросил он, останавливаясь у запертой двери. — Это я, ты мне не откроешь?
За дверью раздался слабый шум, затем изнутри повер¬нули ключ, и дверь медленно открылась. Рикардо был пора¬жен выражением лица дочери. Она, казалось, осунулась за один-единственный день — ведь утром он видел их обеих, и они весело щебетали, как птички. Теперь же Дульсе стала похожа на привидение — темные глаза казались еще боль¬ше из-за синих теней, которые легли вокруг.
— Да, папа? — невыразительно спросила Дульсе.
— Что с тобой, девочка моя? Ты заболела?
— Нет, папа, — покачала головой Дульсе. — Я здорова. Но тем не менее, — она говорила медленно и едва слышно, — я, наверно, в ближайшие несколько дней не буду выходить из дома. Совсем.
— И не будешь ходить на занятия? — спросил обескура¬женный Рикардо.
— И на занятия не буду ходить, — подтвердила Дульсе.
— Но... — начал было Рикардо.
—  Поверь, я не могу, — сказала Дульсе, а затем до¬бавила: — Я не буду обедать, и... когда придет Лусита, пусть она зайдет ко мне, а больше... никто.
Дверь медленно закрылась прямо перед лицом Рикардо, но он был так потрясен разговором с дочерью, что не смог сказать больше ни слова.

В тот день Дульсе не разговаривала больше ни с кем, кроме Лус. Даже с Розой и Томасой она только тихо переговаривалась через дверь.                                     
Лус вышла от сестры немного взволнованная, но на вопросы родителей отвечала уклончиво.
— Знаете, — сказала она за ужином, на который Дульсе, разумеется, не спустилась, — мне кажется, Дульсите нужно переменить обстановку. Ей надо на время уехать из Мехико. А то ей здесь мерещится бог знает что.
—  А это мысль, — горячо поддержал дочь Рикардо. — Пусть едет в Гвадалахару к Ванессе и Эрнандо. Мы с ними давно не виделись, а ведь тетя Ванесса столько для нее сде¬лала.
— А мне кажется, ей нужен воздух, — покачала головой Томаса. — Лучше куда-нибудь в деревню, а не в город. Что в этой Гвадалахаре, только копотью дышать!
—  Тогда к Густаво и Инес на ранчо, — предложил Рикардо. — Научится ездить верхом, а сколько там воз¬можностей для рисования.
— А мне кажется, — мечтательно сказала Роза, — что Дульситу надо отправить в Париж. Она там расцветет, моя девочка. И для художника Париж — это своего рода Мекка.   Только  там   можно   по-настоящему  выучиться живописи.
—  Да вы что! — всплеснула руками Кандида. — Что¬бы я отпустила ребенка за тридевять земель одного! Она же еще крошка! Девочку, одну отправить неизвестно ку¬да, ну это надо такое придумать! И кто это говорит — ее родная мать!
—  Париж... — задумчиво сказал Рикардо, не обращая никакого внимания на крики Кандиды. — Мысль неплохая.
— А наша семья может себе это позволить? — спросила Томаса. — Это недешевое удовольствие.
— Я думаю, да, — подумав, сказал Рикардо. — Дела в нашей фирме идут хорошо, и всем обещали солидные премии. А с нового года мне, по-видимому, прибавят жало¬ванье. Так что с финансовой точки зрения все возможно.
— Так, значит, решено? — воскликнула Лус и вскочила на ноги. — Тогда я побегу скажу Дульсите! Вот она обраду¬ется!
— Подожди! — попыталась остановить дочь Роза. — Мы еще ничего толком не обсудили!
—  Потом обсудим! — крикнула с лестницы Лус, и все услышали,   как   она   барабанит   в   дверь   сестры:   — Дульсита! Дульсита! Слышишь? Тебя решили отправить в Париж!

ГЛАВА 10
Провожали Дульсе все родственники и знакомые. В аэропорт приехали не только Линаресы, но и тетя Лаура с Феликсом и Эдуардо Наварро. Пришел и Пабло, который был, кажется, весьма недоволен тем, что снова увидел Лус в обществе этого «пустозвона», как он про себя окрестил со¬перника.
Все были, конечно, рады за Дульсе, но к радости примешивалось беспокойство — как она там приживется, в чужой стране, такой не похожей на родную Мексику. Да и сама Дульсе выглядела скорее испуганной, чем счастливой.
Тетя Лаура, которая бывала не только во Франции, но и во многих других европейских странах, говорила Дульсе:
— С самого первого дня присматривайся ко всему, ста¬райся вести себя так, как все люди вокруг, чтобы не выгля¬деть белой вороной.
Тино, двоюродный брат девочек, все время перебивал взрослых, которые делали Дульсе разные наставления, и то и дело кричал:
— Дульсита, обязательно поднимись на Эйфелеву баш¬ню в самый первый день! Не забудь про дворец, обязательно посмотри, как жили французские короли, и напиши мне! На площадь Бастилии сходи!
Тино любил историю и поэтому очень завидовал своей кузине, которая через несколько часов сможет увидеть все эти знаменитые исторические места своими глазами.
—  Так ведь есть же альбомы, глупый. Там все можно увидеть, не уезжая из Мехико.
— Нет, — затряс головой Тино, - альбомы — это совсем не то. Гораздо интереснее увидеть все самому, ну, по край¬ней мере, поговорить с теми, кто видел.
Дульсе не могла с этим не согласиться.
Потом к ней протолкалась Лус и на ухо шепнула:
—   Надеюсь, там у тебя будут романы! Как я тебе завидую, сестренка, - роман с настоящим французом!
— Какие романы?! - сделала страшные глаза Дульсе. — Да у меня и в мыслях ничего такого нет.
— А вот и зря, — сказала Лус. — Инес в таких случаях говорит...
—  Только не надо опять про Инес, умоляю, — сказала Дульсе. — Представляю себе, какой фурор она произвела бы в Париже!
Потом к Дульсе подошел дядя Феликс и тоже что-то со¬ветовал, потом о французских кафе толковал Эдуардо Наварро. Тетя Кандида никаких наставлений не делала, а только тихо всхлипывала, утирая глаза кружевным плат¬ком. Она до сих пор не могла смириться с тем, что «ребенка» одного отправили куда-то за тридевять земель, где с ним неизвестно что может случиться.
Томаса тоже казалась расстроенной, но она понимала, что для Дульсе сейчас будет лучше всего полностью пере¬менить обстановку. Она не знала, в чем причина глубокой депрессии, которую переживала девочка, и подозревала, что дело может быть в несчастной любви. Но Дульсе была такой скрытной, что ничего узнать Томасе не удалось. «Пусть едет, — думала старая кормилица Розы, — будут новые люди, новые впечатления, в Париже она быстро за¬будет ЕГО и излечится». Знала бы Томаса, как далеки были ее предположения от действительности.
Роза и Рикардо думали о том же — что Париж поможет Дульсе преодолеть то подавленное состояние, в котором она находилась, но Роза материнским сердцем чувствова¬ла, что странное, необъяснимое поведение дочери объясня¬ется вовсе не несчастной любовью, а чем-то совершенно другим, но чем именно — она не знала. Несколько раз она пыталась поговорить с Дульсе по душам, но всякий раз на¬талкивалась на внутреннее сопротивление. Тут была ка¬кая-то тайна, но тайна темная, не связанная ни с несчаст¬ным   романом,   ни   с   неразделенной   любовью.   Вчера, накануне отъезда Дульсе, когда все вещи были уже собра¬ны, последние приготовления сделаны, а девочки ушли спать, Роза говорила мужу:
— Знаешь, Рикардо, ты не поверишь, но я бы обрадова¬лась, если бы оказалось, что Дульсе скрывает беременность и потому находится в таком состоянии.
— Это при твоих-то твердых моральных принципах? — улыбнулся Рикардо. — Поразительно.
—  Да, - ответила Роза. - И не надо иронизировать Томаса воспитала меня честной девушкой, и я ни разу в жизни не пожалела об этом. Но сейчас речь не о том. Я хо¬тела сказать, что Дульсе терзает какая-то тайна. И это ме¬ня очень беспокоит. Мне кажется, что в конце концов это закончится   какой-то   трагедией.   Если   бы  дело   было действительно только в том, что она поверила какому-то человеку, который обманул ее, если бы она ждала от него ребенка — что ж, мы бы ей помогли, и в конце концов она уже взрослый человек.
— Так ты думаешь, это настолько серьезно? — встревоженно спросил Рикардо. — Ведь доктор сказал, что это переходный возраст и под влиянием новых впечатлений де¬прессия Дульсе пройдет.
— Нет, Рикардо, — покачала головой Роза. — Я увере¬на, что дело тут не в переходном возрасте. Понимаешь, как бы это получше выразить, мне кажется, что... Дульсе чего-то панически боится.
— Но чего ей бояться? — удивился Рикардо.
—  Этого-то мы и не знаем, — вздохнула Роза. — Ах, если бы она доверилась нам... Она такая дикарка, как я в молодости. Еще одна дикая роза.
— Но это началось всего несколько дней тому назад, — пытался что-то сообразить Рикардо. — Помнишь, она вер¬нулась из Академии, кажется, с выставки, заперлась у себя в комнате и с тех пор ни разу не выходила на улицу.
— Да, тогда это заметили все, — согласилась Роза, — но на самом деле это началось раньше. Помнишь, как поспеш¬но они вернулись из Акапулько?
— Так ты думаешь...
—  Я уверена. То, чего она боится, случилось именно там. Постепенно дома она стала оживать, и вдруг все нача¬лось снова. Возможно, она увидела то же самое, что испуга¬ло ее в Акапулько.
— Но что это может быть?
— Этого мы, к сожалению, не знаем, а она по каким-то причинам нам не говорит, - печально констатировала Роза.
Она очень близко подошла к разгадке тайны своей до¬чери, но ей и в голову не пришло, что еще один член их семьи прекрасно знает, в чем состоит страшная тайна Дульсе, и точно так же молчит — ее сестра Лус Мария.

Лус никогда бы не могла подумать, что так будет ску¬чать по сестре. Вернувшись из аэропорта, она прямо-таки не могла найти себе места. Чего-то не хватало.
На следующий день повторилось то же самое. Лус вер¬нулась из консерватории, но дома что-то не сиделось, и она решила немного прогуляться по небольшому парку, кото-рый был разбит недалеко от дома Линаресов.
«А ведь еще всего пять лет назад, — думала Лус, медлен¬но прогуливаясь по тенистой аллее, — мы с ней даже не знали о существовании друг друга. Как хорошо, что Дульсе увидела меня по телевизору и мы встретились. А иначе наши родители, скорее всего, продолжали бы до сих пор жить отдельно. Завели бы свои семьи...»
Затем мысли Лус перешли на этот панический необъ¬яснимый страх, который преследовал Дульсе с того самого утра, когда она пошла порисовать на берег моря.
«Какая она все-таки еще дурочка, — думала Лус. — Ей померещились те бандиты с лодки, и где! В Мехико, в цент¬ре города, у Академии художеств! Бред какой-то!»
Лус потратила в общей сложности несколько часов на то, чтобы убедить сестру в том, что эти преступники ей просто почудились. Тем более бредовой ей казалась идея, что эти люди преследуют Дульсе, что они смогли разыскать ее и теперь непременно попытаются убить. «Это гены тети Кандиды, — подумала Лус, — та ведь тоже в молодости, го¬ворят, была со странностями».
Лус целиком погрузилась в эти размышления и нето¬ропливо шла по аллеям парка. Вдруг она заметила, что одну и ту же фразу мысленно проговаривает четвертый или пятый раз... Что-то постороннее вторгалось в ее сознание и не давало сосредоточиться уже несколько минут... Она очнулась, огляделась вокруг и сразу поняла: музыка. Если это можно было назвать музыкой! Незатейливая, несколь¬ко вульгарная мелодия умудрялась одновременно быть зау¬нывной и назойливо-слащавой. Доносившееся пение было вполне слаженным, но звук слегка расстроенного и дребезжащего фортепьяно заглушал слова. Хор умолк. Теперь солировало сильное сопрано, и слова отчетливо отпеча¬тались в сознании Лус:
Жил я без Исуса и всегда грешил,
А теперь я к Господу на стезю вступил.
Тело мое крепнет силой каждый час.
Радуется в небе, кто страдал за нас.
«Господи! Какая мерзость! Разве можно ТАКОЙ голос пачкать о подобные мелодию и слова», — пронеслось в голо¬ве. Но ведь это об Иисусе. Обычно равнодушная к религии, Лус неожиданно для себя самой перекрестилась, губы сами собой прошептали: «Господи Иисусе Христе, прости мне греховные мысли. Всяк славит тебя, как умеет!» Между тем хор продолжал уныло повизгивать под отвратительные звуки. «Нет, это не псалмы царя Давида! Терпелив Гос¬подь, — в голове девушки мысли христианки перемежались с мыслями современного делового человека: — Если б подобная «хвала» воспевала обычного человека, с хорошим адвокатом он мог бы содрать с сочинителей приличные деньги за оскорбление своего достоинства. Велика милость твоя, Господи, если Ты сносишь такое». Снова соло. Удивительно знакомый голос! «Ой, неужели Чата!» — Лус была настолько потрясена мыслью, что это может быть ее однокурсница, одна из лучших студенток на курсе, что тя¬жело опустилась на подвернувшуюся кстати скамейку. Она лихорадочно силились что-то понять.
Тереса Гутьеррес, которую все — и друзья, и родные — называли Чата, была веселой, бойкой девчонкой. И хотя красавицей назвать ее было трудно, она своим легким ха-рактером привлекала к себе всех окружающих. Хотя жизнь ее была не из легких — Тереса выросла в Куэрнаваке в семье самой средней — ее отец был механиком в гараже. Благодаря редким вокальным данным и абсолютному слуху Тересе     удалось     поступить     в     консерваторию,     но приходилось постоянно подрабатывзть — она пела в цер¬ковном хоре, выступала в соборах во время христианских праздников, пела на концертах, а иногда ее приглашали в богатые дома, где она выступала перед гостями. Так что же удивительного, что она поет здесь?
На прошлой неделе Лус позвонил... Имя было какое-то чудное... А фамилия совсем простая. Гомес? Лопес? Хименес? Торрес?.. А может быть, Сервантес? Что за чушь лезет в голову! Так, так, так... Да, конечно, Гонсалес. «Доктор Вилмар Гонсалес» — так он назвался. У него еще был ка¬кой-то необычный акцент; и не только акцент, говорил он как-то коряво. В Мексике нигде так не говорят. Разговор был короткий, но она почему-то еще с полчаса потом мучилась. Точно не кубинец. И на испанца тоже не похоже. Не Коста-Рика, не Гватемала. Аргентинцев она слышала только в кино; нет, не аргентинец. Да мало ли. Может, с Кюрасао? Они так смешно говорят, их совсем не поймешь. Есть ведь еще Чили, Парагвай, Боливия... А, какая разница...
Было еще не поздно, но, лежа на диване с какой-то книгой, она безуспешно боролась с дремотой.
— Сеньорита Линарес?
— Да, я вас слушаю.
— Вас беспокоит доктор Вилмар Гонсалес. Мне был дан ваш телефон в администрации консерватории. К несча¬стью, вам лично я не имею чести быть знаком. Я слышал на концерте выступление ваше вместе с ученицами консерва¬тории. В Мехико я по делам чтения благотворительных лекций о задачах христианина. Это что-то среднее между лекцией, проповедью и молитвой...
— Я не совсем понимаю...
— Минуту, и будет все ясно. Мы обычно используем не¬большой хор. Сначала музыка, для создания атмосферы, слова об Иисусе, опять музыка, общая молитва, беседа о долге нравственности. Два часа вечером, будние дни. Две недели. Если бы вы согласились с нами работать, мне будет очень приятно.
Он говорил что-то еще, но Лус приходилось напрягать¬ся, чтобы следить за его мыслями; его монотонная несклад¬ная речь действовала усыпляюще, и Лус еле сдержалась, чтобы не зевнуть в трубку.
— Боюсь, что не смогу вам ничем помочь. В этом месяце я почти каждый вечер занята.
— О, мы ведь заплатим.
— Нет-нет. Дело не в деньгах.
— Тогда, надеюсь, вы не возражаете сообщить мне теле¬фон кого-то из вашего хора, кто сможет петь со мной о Христе.
—  Право, не знаю, что посоветовать. Может быть, вам поможет Тереса Гутьеррес. — Лус продиктовала телефон подруги и проснулась окончательно. Что за странный ак¬цент!
Звонок выплыл из памяти совершенно отчетливо. «Ка¬кой ужас! Ведь, значит, я сама отправила сюда Чату!» Лус вскочила со скамьи. Она хотела как можно скорее уйти из этого парка, но любопытство оказалось сильнее отвра¬щения, и она повернула в сторону небольшой эстрады, скрывавшейся в глубине парка. Меж тем взвизгнул пос¬ледний аккорд, и с раскидистого тамаринда, под которым она проходила, послышалась совсем другая музыка. Пела птица. Трудно различимое в листве маленькое желтоватое пятнышко перелетало от одной ветки к другой и каждый раз испускало громкую протяжную трель: ли-юй-ю-и-иррр! Легкий предвечерний ветерок аккомпанировал шелестом листьев старого тамаринда. Лус замерла; какие-то нежные, легкие, прозрачные ощущения обволакивали ее... Ли-юй-ю-и-иррр!
Вдруг все кончилось. Птица замолчала и упорхнула по каким-то лишь ей известным делам.
Лус улыбнулась. На миг ей даже сделалось досадно, что она ничего не знает про птиц. Лус встряхнула головой, как бы сбрасывая с себя остатки охватившего ее очарования. «Ой, а как же там Тереса? Ну, кто-кто, а она не растеряет¬ся». Девушка зашагала к эстраде. После маленького эпизо¬да с птицей ей стало легко, чувство досады и неловкости перед подругой куда-то исчезло. Вскоре она уже стала различать слова проповедника:
— Вы спрашиваете меня, зачем я не католик? А я хочу, пусть каждый из вас спросит себя: «Откуда ты знаешь, что ты католик?» И не я вас прошу об этом. Просит вас апостол Павел. И об этом почти две тысячи лет просит. Разве не пос¬лал он письмо в Коринф? Разве не писал он: «Умоляю вас, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно и не было между вами разделений»? Все мы вместе - тело Христа. А разве разделился Христос части? Мы должны желать единого тела Христа, а не мно-жества созданных людьми сект. Я не католик, я христианин. И вы, сидящие передо мной, все христиане. Все мы — церковь Христа, все мы тело Христа...
Лус подошла к эстраде сзади, ей пока ничего не было видно. Она сделала несколько шагов влево и остановилась, разглядывая собравшихся. Скамьи для зрителей не были заполнены и наполовину. В дальнем углу дремал старый индеец; сомбреро съехало набок, кажется, он был не вполне трезв. Перед ним сидела женщина с ребенком на руках, на лавке к ней прислонилась девочка лет четырех, а рядом крутились два мальчугана постарше. Молодежи было мало; из всех выделялись два молодых человека с постными лицами,    ровесники    Лус.    Почему-то    они    казались похожими на янки, может, из-за своих строгих костюмов с галстуками и белых рубашек? Группа тощих старух, оде¬тых во все черное. Аудитория разношерстная и довольно живописная. Дульсе эта публика наверняка бы пришлась по вкусу. На передней скамье сидели Тереса Гутьеррес и еще три однокурсницы Лус по консерватории. На них были белые  платья,   резко  выделявшие девушек среди соб¬равшихся. Собственно, из-за Тересы Лус и не решалась за¬нять место на скамейке; ей почему-то не хотелось показы¬ваться на глаза подруге, ведь это Лус дала проповеднику ее телефон.    Между    тем    подруги,    свидетелем    «музи¬цирования» которых только что была Лус, похоже, вполне спокойно относились ко всему происходящему. Впрочем, слово «спокойно» к хохотушке Тересе вообще неприме¬нимо. Вот и сейчас радостная улыбка не сходила с ее до¬вольного лица, отчего ее симпатичная круглая мордашка казалась еще более курносой. Вот почему домашние и под¬руги прозвали ее Чата — «курносая».
Проповедник, все еще невидимый для Лус, тем време¬нем продолжал:
— Зачем я стал христианином? Как и все вы, я родился тоже христианином. Еще ребенком я любил Христа, потому что так научили меня родители, но не знал, ЧТО есть Христос. И вот однажды Он явился мне во сне. Спаситель смотрел с неба и скорбел, так как люди погрязли в грехе. Я видел, что ни один человек не поднял вверх голову, чтобы видеть Христа. Все смотрели вниз и копошились в своих де¬лах. Крупные слезы Спасителя капали на меня. Мне стало нестерпимо жаль Его. Мои слезы смешались со слезами Христа и лились вниз как река. Люди смотрели только на свои заботы и проклинали дождь. Лишь я один знал, что это святой дождь, это Христос плакал по ним. Я взмолился к Христу: «Отче, пусть я всегда буду любить тебя, плакать с тобой и не отвернусь лицом от тебя».
Публика слушала внимательно. По впалым щекам вы¬сохшей от времени старушки, сидевшей сразу за подругами Лус, текли слезы. Даже Тереса уже не улыбалась, но лицо ее, казалось, выражало недоверие говорящему.
«Интересно, как выглядит этот доктор Гонсалес?» — ду¬мала Лус, но подойти и сесть с подругами все-таки не реша¬лась. Она еще раз обвела взглядом аудиторию, подыскивая себе местечко, и только сейчас заметила еще одну скамью, стоявшую несколько в стороне и почему-то боком к осталь¬ным. «Как ложа в театре», — подумала девушка и на¬правилась к этой скамье. Скромно одетый пожилой мужчина, сидевший там в одиночестве, поднял навстречу Лус большие печальные глаза. «Духовник тетушки Кандиды, — сразу узнала его девушка, хотя раньше видела его только в облачении. — И лицо у него в точности как на том рисунке Дульситы. А ведь раньше я удивлялась, зачем тетушка повесила на стену такой неудачный портрет».
—  Добрый вечер, падре Игнасио, — шепотом прого¬ворила Лус, присаживаясь рядом.
Священник приветствовал ее легким кивком.
— Мы обязаны любить Спасителя, потому что мы Ему принадлежим. Иисус купил нас всех ценой своих стра¬даний.
Лус впервые увидела говорящего и была немало изумле¬на. На высоком, в меру худощавом теле размещалась ма¬ленькая голова, да, именно размещалась. Казалось, кто-то поместил живую детскую головку на манекен, изображающий взрослого мужчину. Сходство с манекеном дополнялось не вполне обычным нарядом проповедника. Безупречно    пригнанный,    хорошо   отутюженный светло-серый  костюм сидел очень аккуратно. Ни одной морщинки. Но большие отвороты, обшитые красным галуном, и яркая лимонная роза в петлице производили несколько шутов¬ское впечатление. «Как в цирке», — мелькнуло в голове у Лус.
Доктор Гонсалес носил короткую стрижку; цвет кожи был очень смуглый, почти как у крестьян-индейцев в горах, но в мелких чертах лица не было ничего индейского, да и волосы... Они были коротко остриженные, темные, но слег¬ка выгорели на солнце. Так никогда не бывает у индейцев. Но больше всего Луситу удивлял его акцент.
— Падре, вы не знаете, откуда он приехал?
— Из Верхней Калифорнии.
«Странно. Наши и здесь, и в Штатах говорят одинаково. А у гринго совсем другой акцент. Да и фамилия...» Почему-то необычная речь Гонсалеса не давала покоя Лус и мешала вслушиваться в слова.
—  Самое великое благо, полученное нами, когда мы пришли на землю, есть дарование физического тела. Нам нужно физическое тело, чтобы стать такими, как и Отец наш Небесный. Помните, ведь по подобию Себя Он создал нашего праотца Адама. Наши тела такие важные, что Гос¬подь их именует храмами Божьими. У апостола Павла ска¬зано: «Вы не свои, ибо вы куплены дорогой ценою. Посему прославляйте Бога в телах ваших».
Падре Игнасио издал какой-то неопределенный звук; по лицу его пробежала тень, глаза стали еще более печаль¬ными и с состраданием смотрели на доктора Гонсалеса.
—  У апостола Павла чуть-чуть иначе, — еле слышно промолвил он.
Проповедник продолжал:
—  Помним ли мы этот завет? Может ли настоящий христианин, тот, который знает, что тело не его, а Христа, бездумно осквернять тело и огорчать Господа? Отец наш Небесный дал нам законы здоровья, чтобы учить нас, как заботиться о нашем теле. Господь научил нас тому, что хорошо и полезно: фрукты, овощи, благотворные травы нам полезны. Их надо употреблять умно и с благодарностью. Мясо птиц и животных также нам очень полезно, но кушать его надо умеренно. Рыба также дает пользу. Зерно и крупа дают пользу. Все это Творец создал для нашей радости.
Но разве создал Всевышний вино и крепкий алкоголь? Господь создал виноград и сок винограда; Господь создал яблоки и сок из яблок. Но разве Он велел из сока виног¬рада делать вино, а из сока яблок кальвадос? Это только козни дьявола, врага человека! Некоторые спрашивают: можно пить кофе, чай? Я скажу: Господь создал некото¬рые листья и плоды, чтобы их кушали звери и птицы. Но Господь не велел делать из них горячие напитки. Эти напитки содержат вредные наркотики, какие плохо влияют на физическое состояние. Пейте воду из родника и минеральную воду, пейте соки. Вы напьетесь тем, что создано, чтобы его пили. Некоторые другие спрашивают, можно пить кока-колу, ведь в ней нет наркотика? Но в кока-коле, в пепси, в других химических напитках есть химические вещества. Химические вещества полезны для промышленности, но не надо наполнять ими храм Божий, каким служит наша физическая оболочка. Помните, Христос купил нас. Спросили ли вы у Спасителя Его сог¬ласие на то, что в вашем теле плескается всякая бурда? Есть еще и такие, которые напускают дым в Божий храм. Помните: табак очень вредный наркотик, курить сигаре¬ты и сигары — значит, огорчать нашего Спасителя. Так¬же нельзя жевать табак и нюхать.
Двадцать—тридцать лет назад, когда я был молод го¬дами, многие мои ровесники пили алкоголь, курили. Кто-нибудь становился курильщиком оттого, что слушал не Господа, а телевизор. Реклама кричала: курите сигареты «Мальборо» и будете обладать хорошим пищеварением. Я спрашивал одних своих друзей: кому принадлежат ваши тела, компании «Мальборо» или Иисусу? Иисус заботится о питании небесных птиц, он сможет заботиться о вашем пищеварении. Но вы не небесные птицы, у вас есть душа.
—  Ну, наконец-то вспомнил, — проронил вполголоса падре.
— И назначение вашей души помогать Иисусу сберечь ваше тело. — Падре Игнасио застонал. — Вес мы рабы Гос¬пода, и наши тела — его собственность. Такой, который курит и пьянствует, даже который пьет чай и кофе, он портит чужое добро. Всякий должен делать все, что в наших силах, чтобы его тело было сильное и здоровое.
Посмотрели бы вы сейчас на таких моих друзей, кто ушел от Господа! Они, конечно, еще не дряхлые старики, но выглядят как пожилые: дряблая кожа, плохой цвет лица, морщины. А я? Я был праведный. Я правильно хранил то, что чужое. И теперь разве кто говорит, что я пятиде¬сятилетний? Морщин у меня совсем не имеется! Я знаю, среди тех, которые сейчас с нами сидят, некоторые имеют вредные привычки — мы будем их вместе исправлять. Есть такие и в числе ваших друзей. Пусть они завтра приходят вместе с вами. Это я говорю вам от имени Господа Иисуса Христа!
Падре и Лус переглянулись. Святой отец даже при¬свистнул, что совсем не подобало его сану.
Раздалась пара хлопков, и вдруг все собравшиеся друж¬но зааплодировали. Лус с изумлением обводила взглядом собравшихся; особенно изменились худощавые старушки: их лица выражали восторг, глаза округлились.
— Не морщи лоб, Лус, а то доктор Гонсалес подумает о тебе невесть что. — Падре подмигнул своей соседке, глаза засветились лукавством, и все лицо его разом помолодело. Помолчав, он добавил: — Хотя тем, кто имеет вредную привычку думать, иногда бывает ужасно трудно удержать¬ся от греховного соблазна попортить свою бренную оболоч¬ку морщинами!
Лус невольно перевела взгляд на сияющее лицо пропо¬ведника. Тот действительно выглядел молодо. На его заго¬релом личике не было ни единой морщины. Белозубый рот чуть приоткрыт в улыбке, слегка вытаращенные глаза удовлетворенно сияли. Лус мучительно думала, кого же он ей напоминает своей маленькой головой. «Динозавр! — осенило ее. — И правда, отлично сохранился!»
Тем временем священнодействие на сцене продолжа¬лось.
— Теперь, для достойного заключения нашей встречи, мы хором должны исполнить гимн, в котором докажем Иисусу, что будем заботиться о теле, которое принадлежит Ему. Не пугайтесь, это очень просто: несравненная Тереса Гутьеррес пропоет по две строки, а мы будем повторять за ней.
Лус сидела как на иголках. Слушать стихоплетство, помноженное на музыкальную галиматью, было выше ее сил. Заметив, что падре Игнасио поднимается, она облег¬ченно вскочила вслед за ним. Тереса была уже на сцене и приготовилась дирижировать публикой. «Бедная Чата! И ведь это я ее втравила!» — укоряла себя Лус. Поймав взгляд Лус, Тереса подмигнула ей.
Падре и Лус направились к воротам парка и некоторое время шли молча; слышалось бодрое контральто Тересы, за которым хор слушателей занудно подтягивал:
Нашим телом и здоровьем Господа прославим,
Воздержаться от дурного мы пообещаем!
Быстро спускались сумерки. Наконец Лус спросила:
— Падре, я следила не очень внимательно и, кажется, не очень поняла. Что он сказал про апостола Павла?
— Нет, дочь моя, мне показалось, что ты все правильно поняла: недостаточно кричать «Христос! Христос!», чтобы Спаситель заговорил твоими устами. А что же касается апо-стола Павла... — Падре чуть помедлил. — Он ничего не го¬ворил о вреде чая и кофе, не занимался рекламой мине¬ральной   воды.   Он   не   звал   заниматься  аэробикой  и культуризмом, он сказал коринфянам: «Прославляйте Бога и в телах ваших, И В ДУШАХ ВАШИХ, КОТОРЫЕ СУТЬ БОЖИЙ». И он же сказал: «Господь знает мудрствования мудрецов, что они суетны». Каждый славит Господа, как умеет. Если для кого-то путь к Господу лежит через мине¬ральную воду — в этом нет ничего страшного. Многие столпники и пустынники отрекались от благ телесных. Отречение их было во имя благ духовных, и через это они достигли святости. Но отречься от кофе во имя гладкой кожи и сотворить кумир из яблочного сока — большой грех. А кощунственно проповедовать, что в этом и заключается служение Господу, — это верх гордыни. Тот же апостол Па¬вел сказал, что Творец наш уловляет мудрых в лукавстве их. Впрочем, Господь милостив к заблудшим в своем нера¬зумении.
Несколько минут священник и Лус медленно шли в пол¬ной тишине. Лишь песок поскрипывал под ногами. Потом падре Игнасио продолжил:
— Да, все мы рабы Господа нашего и преданы Ему телом и духом. Сей же грешник не только проповедует, но и дума¬ет, кажется, больше о брюхе, чем о духе...
Приближаясь к выходу, Лус спросила:
— Куда вы сейчас, падре?
—  Молиться. Помолись и ты, Лусита, об этом заблуд¬шем докторе Гонсалесе. Все мы смертны, и срок дней наших знать нам не дано. А ведь этот щеголь может пред¬ставить пред очи Господа свое моложавое тело, обронив по дороге душу. Мой долг молиться, чтоб Господь не до¬пустил этого. — Падре говорил вполголоса, но Лус каза¬лось, что эти неторопливые слова резонируют и раскаты¬ваются у нее в голове. Внимательно взглянув на глубоко задумавшуюся девушку, священник вдруг улыбнулся и совсем другим голосом добавил: — А после молитвы про¬пущу стаканчик. Глядишь, у Господа найдется еще не¬много терпения на старого грешника!
У ворот они попрощались, и тут же сзади раздался голос Тересы:
— Эй, Лусита!
Лус оглянулась. К ней стайкой приближались подруги. Чата, как всегда, тараторила:
— Ну что, я так и сказала девчонкам, как тебя увидела: хорошо бы Лус сбежала, когда мы затянем это занудство. А то, чего доброго, в обморок грохнется. Правда, девочки? И откуда ты вообще взялась? Я думала, что ты раньше придешь Вила послушать, вы же приятели. Ах да, он ска¬зал, что ты кавалера завела. Не этот ли пупсик, к которому ты подсела? По-моему, старикан не противный. А как тебе Вил? Симпатяга. Дурачок, правда.
На Чату невозможно было сердиться.
—   Тпр-ру! — низким грудным голосом остановила Тересу одна из подруг.
Все хохотали, громче всех сама Тереса.
— Ну, Леонора, ты даешь! А я-то беспокоюсь, что у нас не ставят русских опер и ты пропадешь со своим басом! В крайнем случае, вернешься в Чьяпас и будешь притор-маживать мулов по другую сторону Сьерра-Мадре! Ну хорошо, давай по порядку. — Тереса повернулась снова к Лус. — Вил обещал...
— Какой Вил?
— Вот те раз! Перебросила своего дружка на меня
—  Ой господи, это ты про этого Гонсалеса? - только сейчас сообразила Лус. - Так я же его сегодня в первый раз увидела.                                                               
—  Вот прохиндей. А мне все уши прожужжал: Лусита то, Лусита се. Лусита по вечерам с кавалерами, а то бы она сама... Только Чате, лучшей подруге, она может доверить подбор ансамбля...
— Он был на нашем последнем концерте, а потом узнал в ректорате мой телефон. Но за те пять минут, что он гну¬савил по телефону, я чуть не уснула. Ну, думаю, пусть Ча¬ту усыпит, может, в книгу Гиннеса попадет.
— «Гнусавый» — это ты зря, он парень что надо.
— Вот и я смотрю: в прошлую среду я дала ему телефон Чаты Гутьеррес, а сегодня вместо нее поет «несравненная Тереса». — С Чатой трудно было не сбиться на ее игривую манеру. — А сегодня гуляю по парку, дышу воздухом, вды¬хаю ароматы цветов, слушаю пение птиц — и вдруг эти козлиные рулады твоим голосом. Бегом побежала, думала, бедняжка Чата свихнулась. Про гнусавого динозавра я и ду¬мать забыла...
— Ой мамочки! Динозавр! — Тереса покатилась от хо¬хота, за ней засмеялись остальные подруги. — Динозавр! А ведь правда похож, хвоста только нет. А кто этот дядечка, к которому ты присоседилась? Чудный дедок, только что-то все грустил. Познакомь, я его расшевелю.
— Это... старый друг нашей семьи, сеньор Игнасио. — Лус   сразу   посерьезнела.   Ей   почему-то   не   хотелось упоминать о сане старого друга семьи.
—  А вот и наш трезвенник. — Леонора, оглянувшись, заметила приближавшуюся к выходу из парка пару: докто¬ра Гонсалеса и аккомпаниатора. Видно было, что подруги Лус не успели проникнуться особым почтением ни к пропо¬веднику, ни к его проповедям.
— Слушай, Лус, — затараторила Тереса, — дай-ка я тебя ему представлю! — Не увидев на лице подруги особого энтузиазма, Тереза продолжала: — Ну, ну, пошли. Не все ж тебе оставаться телефонной сводней. Ладно, ладно, в кои-то веки появился шанс познакомиться с достойным джентльменом. Не бойся, он первый не пристает! Послушаешь легкую музыку, выпьешь прохладительных напитков... Ах, да! Легкой музыкой ты уже вроде бы насладилась, — хохо¬тала Чата. — Пойдем выпьем минералочки!

Вместе с подругами Лус зашла в небольшое кафе, где можно было выпить чашечку кофе, взять бутылочку легко¬го вина или кока-колы. «Все, что доктор Гонсалес считает недопустимым для христианина», — подумала Лус и как будто назло проповеднику взяла кофе и стакан кока-колы, которую на самом деле не очень любила.
Ее подруги, однако, ограничились соком и минеральной водой.
—  Вы что, верите всему, что он болтает? — удивилась Лус. — Чата, да не ты ли позавчера на вечеринке преспо¬койно пила и пиво, и вино?
— Да ну, — махнула рукой Чата, — Вил, если увидит, начнет занудствовать. Как говорится, не будите спящую собаку, не укусит.
Лус пожала плечами и стала маленькими глотками пить кофе. В этот момент в кафе вошел проповедник собствен¬ной персоной. Вблизи весь его облик показался девушке еще более нелепым — этот костюм, эта роза в петлице! На лице доктора Гонсалеса застыло какое-то брезгливо-пост¬ное выражение, какое бывает у тети Кандиды, когда она го¬ворит о чем-то для нее неприятном.
Он подошел к подругам и встал рядом с их столиком.
«Пришел с инспекцией», — невольно подумала Лус.
— Я рад, — сказал Вилмар Гонсалес, — что мои настав¬ления пошли моим помощницам на пользу, надеюсь, ваша прелестная подруга тоже присоединится к нам, — он обра¬щался к Чате, но смотрел на Лус.
— Нет-нет, — быстро проговорила девушка, — я... я не могу. Я очень занята... и... — Она вдруг осознала, что начинает оправдываться под этим строгим, как у учителя, взглядом. «Этого еще не хватало!» — рассердилась Лус сама на себя и твердо сказала: — Я уже говорила вам, доктор Гонсалес, что не смогу вам помочь.
— Какая удивительная жалость! — сказал проповедник и  подсел  к  ним.   —   Сок  апельсина,   пожалуйста,  — обратился он к официанту.
— Простите, пожалуйста, откуда вы? — спросила Лус.
—  В настоящее время я выступаю от лица Нью-Йорк¬ского отделения нашей церкви, — с достоинством ответил Гонсалес. — Но родился я в Бразилии.
«Так вот откуда этот акцент, теперь все ясно», — поду¬мала Лус.
— Я испытываю счастье, что вы, сеньорита Лус, пришли на мою проповедь, — сказал Гонсалес, — и я надеюсь...
—    Да-да,   конечно,   —   сказала   Лус,   решительно поднимаясь из-за стола. Ей стало просто невмоготу на¬ходиться в одном помещении с этим человеком. «И как его девчонки терпят», — недоумевала она. — Извините, я очень тороплюсь, до свидания, — бросила Лус не столько проповеднику, сколько подругам, и быстро вышла из кафе.
Гонсалес проводил ее взглядом.
— Ваша подруга — занятый человек, — сказал он Чате и Леоноре, — но я надеюсь, она найдет для меня время.

ГЛАВА 13
Лаура нервно перебирала заготовленные фотографии. Потом она уже в сотый раз перечитала план интервью, ко¬торое она сегодня собиралась брать. В последнюю неделю она находилась в каком-то лихорадочном состоянии и сама себе не могла объяснить причину.
Казалось бы, дела ее шли своим чередом без особых изменений. Как обычно, она занималась домом, давала указания служанке, которая им готовила, и няне Феликсито, иногда вывозила сына на прогулку в парк, где с удовольствием наблюдала, как он то бегает по дорожкам, пытаясь приблизиться к павлинам, которые разгуливали в одном из уголочков парка, то пускает в небольшом водоеме свой игрушечный кораблик и весело смеется. Во время этих прогулок с Феликсито Лаура чувствовала умиротворение, но в остальное время, когда она оставалась одна, она ощу¬щала смутную тревогу, которую не совсем понимала.
Появление племянника не доставило ей особых хлопот. Эдуардо взял напрокат машину и целые дни проводил вне дома, обычно появляясь дома к ужину, а после этого опять часто уходил. Днем он обычно, заручившись рекоменда¬тельными письмами отца и дяди, налаживал деловые зна¬комства в тех фирмах, которые, как он считал, могли ему в будущем пригодиться. Феликс был доволен племянником и высоко отзывался о его напористости и целеустремлен¬ности.
После того как Лаура познакомила Эдуардо с семьей Линаресов, он по дороге домой рассыпался в благодарностях и расточал комплименты сестрам. Видно было, что осо¬бое впечатление произвела на него Лус. Потом пару раз Эдуардо сообщал Лауре, что звонил Лус и встречался с ней. Глядя на него и припоминая похвалы, слышанные от мужа, Лаура начинала подумывать, что, возможно, Эдуардо бу¬дет подходящей партией для ее любимицы Лус.
Впрочем, она тут же говорила себе, что нечего витать в облаках, потому что времени прошло совсем немного, а Эдуардо был не из тех, кто охотно распространяется о своих делах. Тем более, насколько она знала, Лус всегда была окружена поклонниками, и добиться ее взаимности было не так-то просто.
Феликс вел себя так, как обычно. Целыми днями он про¬падал в конторе, а зачастую и вечером шел на деловые ужины. Иногда на официальные ужины приглашались же¬ны, и тогда Феликс не забывал напомнить Лауре, к какому часу она должна быть готова, заезжал за ней с букетом цве¬тов и на ужине бывал с ней внимателен и любезен. Но когда супруги возвращались домой, Феликс нежно целовал ей ручку и уходил в кабинет готовить очередной контракт.
— Феликс, неужели ты опять оставишь меня в одиноче¬стве? — говорила Лаура.
— Дорогая, ты сегодня была просто восхитительна. Все присутствующие не отрывали от тебя глаз. Если бы не этот проклятый контракт, неужели ты думаешь, я отпустил бы тебя сейчас в спальню одну? Иди к себе, а я приду, как толь¬ко закончу работу.
После таких слов Лауре ничего не оставалось кроме как идти в спальню. Часто она засыпала, так и не дождавшись мужа. Когда же он все-таки появлялся, все происходило как-то буднично и обыденно, и у Лауры оставалось ощу¬щение, что что-то не так.
В один из дней, когда маленький Феликсито спал после обеда и Лаура была одна в доме, не считая слуг, она вдруг достала записную книжку и набрала телефон дона Серхио Кастанеды. Когда она услышала выразительный низкий го¬лос, у нее по спине пробежал холодок.
Добрый вечер, сеньор Кастанеда. Вас беспокоит Лау¬ра Наварро.
—   Божественная донья Лаура!  - услышала она в ответ. — Как я счастлив слышать ваш голос. В этом мега¬полисе,    перенасыщенном    автомобилями    и    нашими ближними, мне не хватает именно таких созданий, как вы, несущих свет и тепло.
—  Благодарю вас, дон Серхио, вы любезны, как всег¬да, — засмеялась Лаура. — А ведь я к вам по делу.
— Я буду рад вас видеть и по делу и независимо от дел, — сказал дон Серхио.
— Нет, вы сначала послушайте. Я говорила с редакцией журнала «Искусство сегодня» и показала им фотографии ваших работ, сделанные в Акапулько. Их заинтересовал материал, и они хотят сделать фотоочерк вместе с вашим интервью. Я не знаю, насколько вас привлекает эта идея, — робко сказала Лаура.
—  Ну что же, если моя скромная персона интересна читателям журнала, я не имею ничего против.
—  Благодарю вас, дон Серхио. И еще одно. В журнале мне предложили, поскольку мы знакомы, чтобы я сама взя¬ла у вас интервью.
— Блестящая идея! — воскликнул дон Серхио. — Мне будет весьма приятно поделиться своими мыслями с такой чуткой собеседницей. Вы могли бы подъехать прямо сегод¬ня. Часа в четыре вас устроит?
— Да, спасибо. Значит, я буду у вас.
В назначенное время Лаура вышла у подъезда дома, где находилась квартира дона Серхио. Когда она поднималась на второй этаж, она почувствовала, что у нее против воли сильно забилось сердце. Дверь открыл сам дон Серхио. В этот раз он был одет в рубашку с распашным воротником и светлые брюки, и его пышная шевелюра не была скрыта шляпой. Он поцеловал Лауре руку и провел ее в гостиную. В здешней квартире было гораздо больше порядка, чем в мастерской в Акапулько, видно, кто-то из вышколенных слуг наводил здесь чистоту, но приметы увлечении хозяина присутствовали повсюду.
Усадив Лауру в кресло, дон Серхио удалился и через не¬сколько минут вкатил столик на колесиках, на котором был кофейник и бутылки с напитками.
— Вы мне позволите курить? — спросил он Лауру и, по¬лучив   разрешение,   закурил  гаванскую  сигару.  Лаура почувствовала какое-то необъяснимое волнение и, чтобы скрыть его, налила себе кофе и стала отхлебывать его ма¬ленькими глотками.
—  Мне очень приятно видеть вас у себя, — сказал дон Серхио. — Я вижу, что вы еще очаровательнее, чем мне помнилось. Вот посмотрите.
Он отошел куда-то в глубь комнаты и вернулся с не¬большой картиной. На листе картона, еще не вставлен¬ном в раму, Лаура с изумлением увидела свое изобра¬жение. Дону Серхио удалось передать присущие ей чувство юмора и стремление к независимости, хотя портрет, по мнению Лауры, отличался от того, что она привыкла видеть в зеркале.
— Я и не знала, что вы закончили эту работу, — сказала Лаура, слегка покраснев.
—  Бесценная донья Лаура, работа над этим портретом доставила мне величайшее удовольствие и помогла мне хоть сколько-то смягчить ту жестокую разлуку, на которую вы меня обрекли, — сказал дон Серхио, явно довольный произведенным эффектом. — Возможно, стоит дополнить репродукцией этой работы те фотографии, которые вы с таким искусством сняли в моей мастерской.
—  О, боюсь, что это может показаться нескромным с моей стороны, — поспешно сказала Лаура. — Хотя портрет мне очень нравится, я даже не ожидала... — Она совсем смутилась и, чтобы скрыть это, стала старательно рыться в своей сумочке, чтобы найти список заготовленных вопро¬сов.
Найдя его, она включила портативный магнитофон и приступила к интервью. Дон Серхио отвечал с явным удо¬вольствием человека, которому доставляет наслаждение слушать собственный голос. Он говорил плавно, теми ха¬рактерными цветистыми оборотами, которые отличали его речь. Лаура забыла о том, что она интервьюер, и слушала с неослабевающим вниманием, то с изумлением, то с улыб¬кой. Наконец, ответы на вопросы были закончены, и Лаура выключила магнитофон.
—  Благодарю вас, это было так интересно, — сказала она. — Во всяком случае ваши взгляды на жизнь и на искус¬ство поражают оригинальностью.
— Ну что ж, — сказал дон Серхио, явно польщенный, — ваш покорный слуга привык руководствоваться не рас¬хожими  представлениями  толпы,   а  той  божественной искрой, которую с юных лет я ощутил в своей груди.
Лаура не выдержала и рассмеялась.
— С вами разговаривать одно удовольствие, — сказала она и вдруг замолчала, потому что почувствовала на себе неотрывный взгляд дона Серхио. Она попыталась отвлечь¬ся тем, что стала убирать в сумку магнитофон и листы с записями, но он продолжал смотреть на нее, как будто пытаясь взглядом приковать ее к месту.
—  Я бы хотела сделать еще несколько ваших фотог¬рафий в этой квартире, — сказала Лаура, берясь за сумку с фотопринадлежностями.
—   Прошу вас,  подождите немного,  — сказал дон Серхио, медленно встал со своего места и подошел к креслу, где сидела Лаура. — Прекрасная Лаура, — произнес он как бы машинально и погладил ее плечи, — живописного порт¬рета недостаточно. Эти черты, это совершенное тело. Их можно передать только в скульптуре.
Лаура попыталась засмеяться.
— О, боюсь, что совершенство очень относительное.
Серхио продолжал гладить ее, проводя пальцами по шее, по щеке, потом по волосам.
— Ах, Лаура, вы сами не знаете, как вы прекрасны.
Лаура решительным движением встала и взялась за фотоаппарат. Она посмотрела на дона Серхио и увидела, что он глядит на нее пристально и в то же время с иронией.
— Ах, донья Лаура, чего же вы боитесь?
— Я не боюсь, — сказала Лаура не совсем твердым голо¬сом.
Серхио приблизился к ней и взял ее за руку.
—  Нет   вы боитесь. Боитесь зова собственной души, боитесь отойти хоть на шаг от канонов, навязанных вам извне. Вы прекрасны и должны чувствовать себя королевой своей судьбы. Для меня было бы большой честью, если б вы ответили  взаимностью  на  мое  чувство  восхищения  и искреннего благоговения, которое я испытываю.
—  Я весьма польщена, сеньор, — сказала Лаура, — отнимая руку, — но вы забываете о том, что я несвободна.
—  Я помню об этом, прелестная Лаура, — сказал Серхио. — Я сам неоднократно был связан узами брака. Но это не должно мешать союзу двух сердец, которые стучат в унисон.
Лаура решила, что это подходящий случай, чтобы удо-волетворить свое любопытство.
— Простите, вы, кажется, говорили, что у вас трое сыно¬вей?
—  Да, именно так. Я был женат трижды, и каждая из моих   супруг,   дай   Бог   им   здоровья,   одарила   меня мальчиком. Моего старшего сына Пабло вы видели в Ака-пулько.
— Да, я помню. А сколько лет другим детям?
— Моему второму сыну Антонио тринадцать, а младше¬му Констанцио девять. Со всеми тремя у меня самые прек¬расные отношения.
— И с бывшими женами тоже?
—  По-разному. Я предпочитаю общаться со своими мальчиками в доме моей матери. Она их всех обожает, и они часто у нее гостят. Разумеется, Пабло теперь взрослый и совсем самостоятельный.
— Как необычно, — задумчиво произнесла Лаура. — А можно спросить, по какой причине вы всякий раз раз¬водились?
— Причины разные, — ничуть не смущаясь, сказал дон Серхио. Разумеется, первый раз я женился совсем молодой, моложе, чем Пабло сейчас. В молодости так легко сделать ошибочный выбор. Моя первая супруга вполне обеспечена и замужем на человеком, который ей больше подходит по общности взглядов.
— А второй раз? — спросила Лаура уже с откровенным любопытством.
— О, с моей второй супругой я познакомился в Италии, волшебный край муз и красоты. Мы с ней были очень увле¬чены друг другом, кроме того, ей безумно хотелось посмот¬реть Мексику. А потом родился Антонио.
— Ну а третий брак?
— О, это запутанная и неожиданная история, забавное стечение обстоятельств... Я вам подробнее расскажу как-нибудь в другой раз. Но я не жалею: маленький Констанцио служит отрадой и мне, и своей матери.
— Так что же, дон Серхио, — спросила она, — вы теперь окончательно разочаровались в браке?
Серхио бросил на нее пламенный взгляд.
— О нет, прекрасная Лаура. Видно, Бог дал мне натуру вечного искателя, я никогда не могу разочароваться в женщинах. В них сосредоточена вся мудрость и сияние это¬го мира. Когда я вижу вас, Лаура... — Он шагнул к ней, положил ей руку на плечо и неожиданно поцеловал. Его поцелуй был мягким и чувственным, он как будто обво¬лакивал Лауру, и ей показалось, что еще чуть-чуть, и она не сможет сдвинуться с места.
—  Нет, дон Серхио, — сказала Лаура, отстраняя его и решительно берясь за сумку с фотоаппаратом. — Мне надо срочно сделать снимки, а после этого я должна идти. Я се-годня вечером должна подготовить материал в редакцию.
Серхио больше не приближался, но продолжал прямо смотреть ей в глаза.
— Я отпущу вас, Лаура, только при том условии, если вы назовете день, когда вы опять придете ко мне.
Лаура опустила глаза.
— Я вам позвоню, — шепнула она.
Когда Лус пыталась понять, с какого момента дела пошли   в   каком-то   нежелательном   направлении,   она решила, что это началось задолго до странного появления Вилмара Гонсалеса в ее жизни. Пожалуй, приближение неприятностей стало ощущаться еще тогда, когда Дульсе, вообразив   невесть   что,   вдруг   устроила   грандиозную истерику и отказалась выходить из дому. Конечно, у Лус своих забот хватало, но ведь недаром они были близнецами: когда у одной что-то было не в порядке, другая тоже чувствовала себя неуютно. Лус в то время даже сознание того, что Пабло в нее сильно влюбился, перестало радовать.
Как назло, Инес в те дни то и дело спрашивала при встрече или по телефону, не появился ли в городе отец Пабло Кастанеды. Поэтому, когда Пабло очередной раз поз-вонил, Лус решила убить двух зайцев одним ударом и спросила, может ли он выполнить свое обещание и пред¬ставить своему отцу ее подругу.
— Ну разумеется, — с готовностью отозвался Пабло. — Я уже говорил с отцом: он ждет нас завтра в шесть часов.
Когда девушки собирались на встречу, Инес вся сгорала от нетерпения, предвкушая знакомство с «творческой личностью», а Лус отнеслась к этому без особого энтузиаз¬ма. Конечно, отец Пабло — занятный тип, но она по опыту знала, что в присутствии Инес никто не может ее перего¬ворить, и, значит, самой Лус дон Серхио вряд ли сможет уделить внимание. Ее предчувствия оправдались. Инес прямо с порога стала выражать свое преклонение перед «выдающимся художником» и сыпать заумными комплиментами в его адрес. Дон Серхио сразу растаял и обратил все красноречие на новоприобретенную пок¬лонницу. Через несколько минут Лус стало скучно, и даже подмигивания Пабло, который делал ей знаки, предлагая оставить любителей искусства одних, а самим улизнуть, ее не радовали. Правда, через полчаса, увидев, что Инес гото¬ва разглагольствовать в том же духе неопределенное время, Лус поднялась с места.
—  Благодарю вас, дон Серхио, — произнесла она. — Мне было чрезвычайно интересно посмотреть ваши работы. Как жаль, что я должна уходить. У меня назначена встреча с моим преподавателем.
Пабло проворно поднялся, чтобы сопровождать ее. К до¬саде Лус, она обнаружила, что остальные двое, любезно с ними попрощавшись, еще до того, как за ними закрылась дверь, углубились в искусствоведческую беседу, грозив¬шую стать бесконечной. Лус была уязвлена и свое разоча¬рование выплеснула на бедного Пабло, которому пришлось терпеть ее колкости. Правда, расставаясь у дверей консер¬ватории, она смягчилась и дала ему обещание встретиться с ним через неделю, когда сдаст очередной зачет.
К сожалению, именно тогда Лус, не подумав, прого¬ворилась Пабло о том, что ее сестра отправляется в Париж. Надо же было найти хоть какую-то нейтральную тему для разговора. Пабло, который рад был всякому поводу пови¬даться с ней, поспешно выразил готовность прийти про¬водить Дульсе. И надо же было так случиться, что букваль¬но через несколько дней Лаура привела в дом Линаресов молодого Эдуарде Наварро.
Эдуардо с первой встречи произвел на Лус бла¬гоприятное впечатление. Будучи всего на два года старше Пабло, он казался гораздо взрослее его, потому что обладал уверенными манерами, высказывал свои мнения решительным и категоричным тоном и обладал более трез¬вым и холодным взглядом на жизнь. Лус инстинктивно почувствовала, что завоевать его внимание задача более трудная, а значит это более интересно, чем все, с чем она сталкивалась до сих пор.
Ей казалось, что она на пути к успеху, потому что во время той первой встречи он подолгу со значением смотрел ей в глаза и во время разговора постоянно обращался к ней. И как назло, после этого он столкнулся с Пабло в аэропорту во время проводов Дульсе. Правда, воспользовавшись про¬щальной суетой, Лус всего лишь холодно кивнула Пабло и быстро отошла, а Эдуардо большую часть времени стоял в окружении родственников. Тем не менее, по всей видимости, от Эдуардо не ускользнули трогательные взгля¬ды, которые Пабло издали бросал на Лус. Когда, проводив Дульсе, вся компания шла к машинам, Эдуардо оказался рядом и спросил:
- А кто этот меланхоличный тип, который смотрел на тебя с таким обожанием? Безутешный поклонник?
-   А,  ты  говоришь о Пабло,  - стараясь казаться непринужденной, ответила Лус. -Дульсе познакомилась с ним   в   Акапулько,   когда   мы   отдыхали.   Он   изучает медицину и бросился ей на помощь когда она упала. — Про себя Лус благодарила судьбу, что обстоятельства позволили ей объяснить появление Пабло таким образом.
-  В самом деле? - насмешливо бросил Эдуардо. — А мне показалось, что его больше интересуешь ты. — В этот момент они подошли к стоянке машин, и Эдуардо поднес ее руку к губам на прощание. — Лус, я думал о нашей встрече, — сказал он и снова пристально посмотрел ей в глаза. — Мы должны увидеться еще, как ты считаешь?
— Ну конечно, Эдуардо, — сказала Лус, стараясь не вы¬дать своего волнения.
— Итак, до встречи, — произнес Эдуардо, садясь за руль машины.
В тот момент Лус была уверена, что произвела впечат¬ление на Эдуардо и что тот не замедлит позвонить ей. Поэ¬тому, когда на следующий день Селия, подзывая ее к теле-фону, не удержалась и шепнула: «Приятный мужской голос, сеньорита», Лус не сомневалась, что это именно он.
— Лус у телефона, — прозвучал ее голосок.
—   Лус, дорогая, как ты себя чувствуешь? Не сог¬ласишься ли ты встретиться со мной? — услышала она сло¬ва, которые произносил не Эдуардо, а другой мужчина. Ра-зочарование было настолько острым, что Лус не сразу осознала, с кем именно она разговаривает и что должна отвечать. — Лус, дорогая, — уже обеспокоенно продолжал мужчина, — почему ты молчишь? Ты не узнала меня? Это Пабло.
— Ах, это ты, Пабло, рада слышать тебя, — машинально сказала Лус, потихоньку приходя в себя.
—  Дорогая, мы ведь собирались сегодня куда-нибудь пойти. Если ты не против, я сейчас заеду за тобой. Ты бу¬дешь дома?
Лус соображала непривычно медленно.
—  Да, я буду дома, — безо всяких эмоций сказала она, положила трубку и тут же ощутила досаду. Досадо¬вала она на все сразу: на то, что это оказался не Эдуардо, на то, что сам Эдуардо не спешит со звонком, на то, что если он все-таки позвонит, ее не окажется дома, так как этот несносный Пабло вытащит ее в какое-нибудь кафе или на дискотеку.
В это время Пабло, радостный в ожидании встречи, хотя и несколько смущенный странным тоном Лус, подъезжал к ее дому. Он еще не догадывался, что за эти несколько дней Эдуардо Наварро, еще не подозревая о его существовании и не прилагая к этому никаких усилий, превратил его в «это¬го несносного Пабло».
Лус за это время от скрытого раздражения перешла к явному протесту: «Почему я вообще должна с ним ехать? Неужели он не догадывается о том, что я им не дорожу? Где его гордость?» — разжигала она себя. Она могла бы ответить сама себе, что ее уклончивое поведение не давало Пабло особых надежд на быстрый успех, но поощряло его деликатную настойчивость. Он неукоснительно вел себя в тех рамках, которые очертила ему Лус. Его предпри¬имчивость простиралась только на поиски поводов для встреч да на прощальные поцелуи в автомобиле. Но даже в этих поцелуях упрекать его было трудно — любой мужчина не может легко отречься от радостей, уже однажды им полученных от дамы своего сердца, и «несносный Пабло» не был исключением.
Но если бы и нашелся кто-то храбрый, кто смог бы все это сказать Лус, вряд ли бы она сейчас его послушала. И уж тем более она не собиралась долго слушать вошедшего Паб-ло. Его робкий и вопрошающий взгляд настоящего влюб¬ленного, нерешительность в движениях, которая появилась после того, как он натолкнулся на ее ледяной взгляд, пока-зались ей недостойными настоящего мужчины (тем более, что теперь у нее появился эталон для сравнения).
— Добрый день, Лус. Куда мы поедем? — Пабло попы¬тался вести себя как ни в чем не бывало.
— Добрый день. Вопрос в другом — поедем ли мы вооб¬ще куда-нибудь?
— Лус, что случилось?
— А почему что-то должно было случиться?
— Такое внезапное изменение планов не может не тре¬вожить. Оно говорит либо о перемене обстоятельств, либо о перемене чувств, Лус.
—  О чувствах говорить просто смешно. Сначала мне приписываются какие-то чувства, о которых я ничего не знаю, а потом перемена этих самых чувств. Раз ты так хорошо за меня все сам додумываешь, значит, я сама в этих отношениях явно лишняя. Ведь тебя не волнует, что я на са¬мом деле чувствую.
—  Не знаю, что тебе и ответить. Ты просто ошеломила меня. В прошлый раз я расстался с одной девушкой, а сегодня говорю совсем с другой. — Он растерянно провел рукой по лицу, пытаясь собраться с мыслями.
Недовольная, неприступная Лус стояла, вздернув под¬бородок, капризная, но, на беду Пабло, хорошенькая, как никогда. В эту минуту ее женского торжества, которое оба они хорошо осознавали, ни он, ни она не заметили прискор¬бного перехода. Лус сделала маленький, незаметный шаг превращения доброжелательной, сострадательной де¬вушки в самовластную и капризную женщину. Но Пабло было не до анализа ситуации и уж тем более не до осуж¬дения Лус. Он скорее чувствовал, чем понимал, что в этой ситуации есть что-то недостойное Лус, и поспешил за¬кончить сцену.
— Наверно, я действительно вел себя недостаточно чут¬ко. Прости мне мою навязчивость. Если тебе понадобится помощь, ты можешь всегда обратиться ко мне. А сейчас поз¬воль мне уйти.
Теперь Лус не узнавала его. Она взяла нешуточный раз¬гон, и такое неожиданное и достойное отступление противника поставило ее в глупое положение. Но, на ее счастье, в Пабло не было заметно никакого торжества, он даже осунулся. С поклоном он направился к выходу и, не оглянувшись, вышел.
Эта перемена, свершившаяся с ним на ее глазах, за¬ставила ее подбежать к окну и неотрывно глядеть, как изгнанный ею мужчина не заносчиво, но и отнюдь не с побитым видом направляется к автомобилю, садится в него и исчезает из пределов ее видимости. Из ее жизни.
«Вот и хорошо», — безо всякой убежденности подумала она. На секунду она оживилась, вспомнив об Эдуардо и подумав, что он никогда не столкнется в ее доме с Пабло. Что сказал бы Эдуардо, если бы слышал сегодняшний раз¬говор? Понял бы он, что Пабло принесен на алтарь ее вне¬запной любви к Эдуардо?
И вдруг она поняла, что больше всего хочет, чтобы не только Эдуардо, а вообще никто никогда не узнал бы об этой сцене. Она осознала, что настоящая дама сумела бы расстаться иначе, не поступившись мягкостью манер и деликатностью речи.
В то же время она знала, что об этом разговоре никто никогда не узнает, если не проболтается она сама. Женщина может достоверно оценить мужчину только тогда, когда разрыв с ним остался позади. Когда Лус сто¬яла, слегка отодвинув портьеру, она понимала, что от нее к своей машине идет по-настоящему благородный мужчина.

ГЛАВА 14
Проповедник Вилмар Гонсалес медленно ехал по тем¬ным улицам Мехико на своей темно-вишневой машине — аккуратной, в меру престижной и одновременно скромной, под стать святому человеку.
Он был доволен проповедью. Пусть на нее пришло не так много народу, это не самое главное. Все равно его труд¬ная миссионерская деятельность по «ловле душ» в тради-ционной католической Мексике сполна и достаточно щедро оплачивается его собственной церковью — одной из мно¬гочисленных протестантских сект, старающихся раскинуть сети по всему миру. Секта, к которой принадлежал сам Гон¬салес, вела миссионерскую деятельность очень широко — от островов Южного моря до России.
Это давало Гонсалесу и еще одну возможность — под видом скромного проповедника ездить по самым разным странам и выполнять поручения еще одной организации, цели которой были весьма далеки от божественных. Сейчас его присутствие требовалось здесь, в Мехико.
Для Гонсалеса — протестантского проповедника Мекси¬ка была крепким орешком. Воспитанных с детства в духе католицизма мексиканцев было не так-то просто сбить с толку и привести в лоно совершенно чуждой им раз¬новидности христианства. Но Вилмар Гонсалес не оставлял надежды. Пусть это будет сначала несколько десятков человек — но это уже результат, тем более если они начнут исправно посещать молитвенные собрания и уплачивать какую-то часть дохода.
Гонсалес был уверен в успехе - сейчас все люди в мире помешаны на здоровье, и пропаганда вреда курения и пьянства должна найти самый живой отклик у пожилых женщин, которые обычно составляли первые несколько де¬сятков прихожан. Но за ними придут и другие. Вот, например, эта девушка...
При воспоминании о Лус Гонсалес даже прищелкнул языком, благо его не видела сейчас его паства. «Хороша, чертовски хороша», — промелькнула у него в голове мысль, которую падре Игнасио скорее всего счел бы недостойной представителя любой церкви.
Но помимо Гонсалеса-проповедника существовал еще и Гонсалес — член некоей совершенно иной организации. И хотя этот второй Гонсалес также не злоупотреблял табаком и алкоголем, но мог выпить чашечку кофе, а уж по части женского пола был большой знаток и любитель.
Он заметил Лус еще тогда, когда приходил в консерва¬торию на выступление хора. Прекрасный голос, велико¬лепная осанка, правильные черты лица, а главное, какой-то внутренний магнетизм — эта девушка притягивала к себе взгляды. Именно поэтому Гонсалес ей-то и позвонил первой в надежде заполучить ее для своих проповедей. Она могла бы не только петь в хоре, но, скажем, сыграть роль ангела. Это обычно очень впечатляет зрителей — внезапно появляется девушка вся в белом с небольшими крылышками за спиной. Старушки в восторге. Гонсалес вздохнул.   Почему-то   всегда   так  получалось,   что  де¬вушки, которых он выбирал на роль ангела, в конце кон¬цов начинали «славить Господа в теле своем» вместе с ним,  другими словами,  становились его любовницами. Второй,   скрытый   Гонсалес   все-таки  воздействовал   на Гонсалеса-проповедника.   Эти   любовные   связи   всегда приходилось тщательно скрывать от тех, кто приходил на его  проповеди.   Но  поскольку  Гонсалес,   обличая  пот¬ребителей чая, кофе и кока-колы и восхваляя тех, кто занимается спортом и заботится о своем здоровье, никог¬да не бичевал прелюбодеяние, он, можно сказать, не пос¬тупал вразрез со своим собственным учением. В конце концов,   Господь  дал   нам  тело,   сказав,   как  известно, «плодитесь и размножайтесь». Значит, секс — это в неко¬тором смысле форма прославления Господа «в теле сво¬ем».
Гонсалес вздохнул. К сожалению, эту истину он не мог пропагандировать публично, да и убеждать в ней некото¬рых «прекрасных дев» оказывалось не так-то просто осо¬бенно теперь, когда он стал старше. И все же почему бы не прочесть небольшую проповедь этой Лусите Линарес? Она как будто не похожа на набожную святошу.
Доктор Гонсалес припарковал свою машину у дома, где сдавались роскошные квартиры, и медленно, с чувством собственного достоинства, стал подниматься наверх. Он проживал здесь с сеньорой Ренатой Гонсалес, которую представлял всем как свою жену. У Вилмара Гонсалеса действительно когда-то была жена, она и сейчас жила в ка-ком-то небольшом бразильском городке, откуда родом был и сам Гонсалес. Но с той женой он не виделся по крайней мере лет тридцать, хотя так никогда и не оформил с ней официального развода.
После этого у Гонсалеса было несколько «жен», с кото¬рыми на людях он всегда вел себя с подчеркнутым ува¬жением и даже почтением. Особенно это показное ува¬жение усилилось после того, как Гонсалес стал профессиональным проповедником. Его почитателям было невдомек, что зачастую, переезжая в другую страну, он появлялся там уже с новой женой, которую тем не менее всегда выдавал за первую и единственную женщину в своей жизни.
Ренату он встретил лет десять назад как раз в Мехико, он собирался перебираться с проповедями на пару лет в Перу, и его предыдущая «жена», капризная, хоть и очень привлекательная женщина, не захотела, как она выража¬лась, «хоронить себя в этой дыре». И тут Гонсалесу встретилась Рената, она была в меру хорошенькая и рабо¬тала в те времена в ночном кафе «Твой реванш». Она с радо¬стью согласилась оставить эту работу, чтобы в белом платье с крылышками выступать перед восхищенными индейцами Перу.                                                                       
Рената оказалась для Гонсалеса настоящим кладом. Она слушалась его, делала все, что он хотел, не влезала в его де¬ла и не обращала внимания на его новых «ангелочков». Она считала своего «мужа» святым человеком, почти полубо¬гом, для которого оскорбительны подобные подозрения. То, что когда-то он стал обращать внимание на нее и сделал ее своей любовницей и до сути гражданской женой, нисколько не нарушало ее веры в невероятную возвышенность этого человека. И в этом нет ничего удивительного, люди часто проявляют поразительную слепоту, когда не хотят видеть то, что им было бы неприятно.
При этом сам Гонсалес обращался с Ренатой немного свысока. Он твердо, но совершенно спокойно добивался от нее полного послушания. Разумеется, о том, чтобы он повысил на нее голос и тем более поднял руку, не могло быть и речи, в арсенале Вилмара Гонсалеса были другие, на самом деле куда более действенные методы. Он мог, например, уйти в себя и некоторое время не разговаривать и вести себя так, как будто Ренаты вообще нет в комнате, и продолжал вести себя так до тех пор, пока отчаявшаяся женщина, которая просто не могла этого выносить, не дела¬ла то, чего требовал муж.
К тому же она была хорошей хозяйкой, готовой день и ночь резать салаты, жарить морковные котлеты, давить соки и выдумывать все новые вегетарианские блюда.
С ролью ангела ей, разумеется, пришлось расстаться, для выступлений в Мехико Рената не подходила — здесь ее могли случайно узнать, да и возраст у нее был уже не ан-гельский. Но бросать ее Вилмар вовсе не собирался. Если какая-то женщина на свете и устраивала его в качестве же¬ны, то только покорная, боготворившая его Рената, удачно совмещавшая функции любовницы и служанки.
Вот и сейчас она ждала его: стол был красиво сервирован, были приготовлены его любимые веге¬тарианские блюда, стояла бутылка с минеральной водой, кувшин свежего апельсинового сока.
Тщательно помыв руки, Вилмар вытер их белоснежным полотенцем и сел за стол. Он не спеша заправил за во¬ротник крахмальную салфетку и прочел молитву. Затем неторопливо стал обедать.
— Ну как прошла проповедь? — спросила его Рената.
Неплохо, — кивнул головой Гонсалес. — Кстати, се¬годня пришла еще та девушка с красивым голосом, которую я хотел привлечь с самого начала. Очень талантливая певица, Лус Мария Линарес.
— Линарес? — переспросила Рената. — Она из Мехико?
— Да, — кивнул головой Вилмар. — А что? Тебе что-то говорит   это   имя?   —   Он   внимательно  посмотрел  на сожительницу.
— Не знаю, — замялась Рената.
Десять лет назад, даже больше, когда она была девуш¬кой из «Твоего реванша», у нее был постоянный клиент, ко¬торого звали Рикардо Линарес. Возможно, это его дочь? Но в Мехико много людей носит эту фамилию, так что это разумеется, совпадение. Ренате не хотелось липший раз на¬поминать Вилмару о тех временах, тем более что он сам был частенько не прочь напомнить ей о том, «откуда он ее вы¬тащил».
Гонсалес сразу понял, что жена увиливает, пытаясь о чем-то умолчать. Этого он не любил. Он требовал от людей полной откровенности.
—  Умолчание — это та же ложь или лжесвидетельст¬во, — торжественно произнес он, отрываясь от еды. — И значит, умалчивать — это нарушать одну из десяти запо¬ведей   Господа   нашего.   «Идущего   путем   правды   Он любит», а тех, кто лжет, «ввергнут в печь небесную: там будет плач и скрежет зубов».
Рената опешила. Вилмар пустил в ход тяжелую артиллерию. «И что ему за дело до этого Рикардо Линареса?» — подумала она но, зная по опыту, что от мужа так легко не отделаешься, решила сказать все, что знала:
—  Я была знакома с Рикардо Линаресом по «Твоему реваншу». В то время, если я не ошибаюсь, он был вдовцом. Его жена погибла за несколько лет до этого во время того ужасного землетрясения. У них остался ребенок, кажется, именно девочка. Сейчас ей должно быть лет восемнадцать — двадцать.
— А что за отношения были у тебя с этим Линаресом? — невозмутимо спросил Вилмар. 
— Ну… — замялась Рената.
Вилмар решил подбодрить ее:
— В «Послании к Римлянам» сказано: «Все согрешили и лишены славы Божьей».
— Он был одно время одним из моих постоянных… друзей, — призналась Рената.
— Кем был, где работал этот грешник? — спросил Гонсалес. — Возможно, ты помнишь даже, где он жил в то вре¬мя?
— Нет, адреса его я не знала, — ответила Рената, — это было как-то не принято. А работал он, погоди... в каком-то страховом агентстве, кажется. Это иногда бывало предме¬том шуток в кафе.
Гонсалес спокойно принялся доедать обед. Он ел нето¬ропливо, хорошо прожевывая каждый кусок. Недаром он так много внимания в своих проповедях уделял именно зу¬бам. У него самого зубы были в полном порядке — за большие деньги он лет в сорок пересадил себе зубные заро¬дыши, так что в свои пятьдесят три года обладал зубами двадцатилетнего. При этом этическая сторона этой опе¬рации его не очень волновала — откуда могли появиться здоровые молодые зародыши, иначе как быть взятыми у погибших в автомобильных катастрофах детей.

Лус думала о чем угодно, только не о проповеднике, у которого выступает Чата и который так странно смотрел на нее во время их непродолжительной встречи, когда вдруг зазвонил телефон. Лус поспешно взяла трубку, думая, что звонит Эдуардо. Велико же было ее разочарование, когда она услышала характерный бразильский акцент:
— Сеньорита Линарес?
«Господи, — подумала Лус, — и что ему от меня надо! Я же ему сказала, что работать с ним не буду ни за что, пусть хоть миллион предложит».
— Да, я вас слушаю, — сухо ответила она.
—  Я прошу огромного извинения, — продолжал гну¬савить доктор Гонсалес. Он говорил коряво и одновременно витиевато, что в сочетании с его акцентом создавало какой-то комический эффект. — Наша встреча была краткой и за¬кончилась вашим уходом, но все же я хочу задать вам один очень незначительный вопрос.
— Да, я слушаю, — уже с некоторым нетерпением пов¬торила Лус.
—  Имя вашего отца Рикардо Линарес, если я не делаю ошибки? — спросил проповедник.
—  Нет, вы не делаете ошибки, — передразнила его Лус. — Его зовут именно Рикардо Линарес.
—  Служил ли он десять лет назад в страховом агент¬стве? — задал следующий вопрос Вилмар Гонсалес.
— Он и сейчас там служит, — ответила Лус и в свою оче¬редь спросила: — А почему это вас, собственно, интересует, доктор Гонсалес? Мой отец как будто никогда не изъявлял желания вступить в вашу секту.
Лус сознательно употребила слово «секта», а не «цер¬ковь» — падре Игнасио объяснил ей, что по своей сути все эти новые «церкви» — не более чем довольно вредные сек¬ты, и некоторые из них весьма далеко отходят от учения Христа, хотя и выступают, как они слышали, от его имени.
—   Среди моих последовательниц есть одна святая женщина, которая когда-то знала вашего отца и, возможно, хотела бы возобновить знакомство.
— Я не уверена, что этого также захочет и мой отец! — отрезала Лус.
Разговор стал уже не просто утомлять, а раздражать ее. Что еще за святая женщина, которая хочет возобновить знакомство с ее отцом! Бред какой-то!
— Тогда поможете вы, - вдруг услышала она невероят¬но изумивший ее ответ.
— Я?! — повторила ошарашенная Лус. — С какой стати?
— Дело в том, что эта женщина, — сказал Гонсалес и вздохнул с деланным сожалением, — эта женщина в прош¬лом была блудницей. Но и Мария Магдалина когда-то была блудницей, а стала святой. Она встретилась мне, когда она была уже готова обратиться к Богу. И таковой сделало ее материнство. Ибо появление новой души...
— Я не понимаю, какое отношение все это может иметь к моему отцу и ко мне! — резко оборвала проповедника Лус, которую уже тошнило от его речей. Она уже была гото¬ва бросить трубку.
—  Ибо ребенка зачинает женщина лишь при помощи мужчины, — сказал проповедник, и Лус в его словах послы¬шалась насмешка. — И вряд ли это был еще один случай не¬порочного зачатия.
— Что вы хотите сказать? — Лус, кажется, уже догада¬лась, куда клонит этот мерзкий «динозавр».
—  Не стоит так волноваться, дорогая Лус, — ответил Гонсалес. — Все мы на этой грешной земле сестры и братья, и что удивительного в том, что у вас сыскался еще и единок¬ровный брат.
— Этого не может быть! — крикнула Лус. — Вы лжете!
Проповедник хотел еще что-то сказать, но девушка уже бросила трубку.
«Это ложь, — сказала себе Лус, когда, бросившись в кресло, попыталась осмыслить все сказанное. — Этот чело¬век подлец, и он от нас чего-то хочет. Вот зачем он приду¬мал этого ребенка. Этого не может быть!» Но чем больше Лус думала над словами проповедника, тем больше запуты¬валась. Сомнение, как ядовитая змея, вползало в ее соз-нание. «Ведь это было давно, когда мы с мамой еще жили в Гвадалахаре, а я и не знала, что отец и сестренка живы... Мало ли что тогда могло случиться...» Тем не менее Лус решила до поры до времени никому ничего не говорить.
—  С кем ты там разговаривал? — удивленно спросила Рената мужа, увидев, что он сжимает трубку, из которой доносятся частые гудки.
—  С дочерью этого грешника Рикардо Линареса, — ответил проповедник. — Она не захотела со мной разго¬варивать. Что ж, настанет день, и она сама придет ко мне.

Лус недолго мучилась, раздумывая над словами Вилмара Гонсалеса. Скоро события стали разворачиваться с такой быстротой, что она и думать забыла и о проповеднике, и о его намеках.
В тот же вечер Эдуардо Наварро пригласил ее покатать¬ся на машине. Это было прекрасно, как в сказке.
За окнами проплывал город — огни, яркие пятна рекла¬мы, светящиеся стрелы многоэтажных домов. Лус неотрыв¬но смотрела в окно, но почти ничего не видела. Эдуардо, отрывая руку от руля, властно и крепко сжимал ее колено. Лус знала, что надо сделать ему замечание, прервать эту игру, но как? Жесты Эдуардо были так уверенны, словно именно он вел себя по всем правилам этикета, а она была жеманной провинциалкой, не умеющей принимать вполне пристойное ухаживание благородного мужчины. Чтобы скрыть свое замешательство и смущение, Лус напряженно смотрела в окно. Она боялась его спокойного взгляда (он гладил ее колено — и был абсолютно спокоен), его снисходительного неодобрения, своей неопытности. В его присутствии ее юная стыдливость казалась чем-то старо¬модным. Не такой должна быть женщина, сидящая в рос¬кошной машине галантного Эдуардо, не стыдливой девоч¬кой, путающейся даже невинного прикосновения, а вполне достойной, уверенной в себе сеньоритой, за которой можно и нужно ухаживать, а она должна принимать знаки внимания снисходительно, но с удовольствием.
—  Лус, ты не хочешь выпить? — Голос Эдуардо почти напугал    ее,    так   она   успела   замкнуться   в   своих переживаниях.
— Выпить? Да, конечно, немножко аперитива... — Она не могла подобрать слова. Его спокойствие и уверенность порождали в ней беспокойство и неуверенность. Признан¬ная красавица, покорительница сердец превращалась в гад¬кого утенка. Господи, что происходит с Лус? Что с ней, почему дрожат ресницы, холодеют руки? Лус попыталась совладать с собой.
—  Очень хочется прохладительного, сегодня особенно жарко, — проговорила она сквозь натянутую улыбку.
—  Да, жарко, очень жарко. — Рука его скользнула по колену девушки, осмелилась на более решительный жест.
Лус невольно вздрогнула. Эдуардо обхватил руками руль, машина мягко затормозила.
Они вошли в прохладную темноту бара, неброско, но до¬рого обставленного. За стойкой их ждал сдержанный сеньор с вежливой, но не ослепительной улыбкой. Бармен словно бы наблюдал и оценивал, тот ли клиент пришел в это заве¬дение.
— Лус, дорогая, что бы ты хотела выпить?
— Кьянти, если можно.
Эдуардо сдержанно улыбнулся и галантно отвел ее к столику из темного дерева. Через минуту Лус медленно но с удовольствием потягивала холодное вино из запотевшего бокала. Она каким-то шестым чувством поняла, что Эдуардо здесь принят как свой, как достойный и почтенный клиент. Что в нем? Деньги? Нет, сорить деньгами он не любит, он их ценит и тратит, как тратят что-то невос¬полнимое, здоровье или счастье.
Лус не заметила, как бокалы были заменены на новые. Эдуардо поднял свой и пригубил его.
— За твою красоту, милая Лус.
Лус пригубила свой бокал. Божественный вкус. Она да¬же не знала, что это. Вкус незнакомый, но какой букет, ка¬кой тонкий, терпкий аромат. Девушка поймала взгляд бар-мена, как бы случайно скользнувший по ней. Лус поняла: она здесь своя, и не просто своя, она уважаемая, до¬сточтимая сеньорита. Пожалуй, впервые мужчина оценил не ее красоту, а что-то другое, что трудно было назвать. Сидя рядом с Эдуардо, она впервые прониклась ощущением собственной значительности, которого никогда раньше не испытывала.

В другой раз Эдуардо остановил мягкий бег своего рос¬кошного автомобиля недалеко от фонтанов. Именно тех, которые Лус особенно любила. Как он угадал? Перелива-ющиеся разноцветными огнями струи напоминали причудливые цветы. Они все время менялись, играли, рас¬сыпаясь бисером и наполняя воздух свежестью. Лус хотела подойти поближе, чтобы брызги живительной влаги освежили лицо. Она чувствовала, как горят ее щеки. Но рука Эдуардо властно обхватила плечи, он прижал ее к сво¬ему телу.
— Лус, тебе здесь нравится?
— Очень! Я люблю эти фонтаны. Они красивые, правда?
— Ты здесь часто бываешь?
— Иногда.
— Одна?
—  Бываю и одна. Фонтаны так хороши, что приятно просто смотреть на них, думать о своем, чтобы никто не ме¬шал...
Лус смутилась. Эдуардо засмеялся.
— А я тебе не мешаю?
Кажется, она совсем его не обидела. К Лус вернулась уверенность, а с нею желание подурачиться.
— Мешаешь! Немножко.
Она освободилась от его руки и подбежала совсем близко к воде. Тут же ее лицо, шея, руки покрылись прохладными капельками. Как хорошо! Какое блаженство! Жаль, что нельзя броситься в фонтан. Надо бы остудить шальную радость, которая ее переполняла. Что с ней, почему ей так легко? Еще десять минут назад Лус была неспокойна, зажа¬та, стеснялась каждого своего жеста. А сейчас она готова была прыгнуть в воду и под доносящуюся из соседнего кафе музыку станцевать — по колено в воде.
Невесть откуда появившийся загорелый мальчуган, блеснув озорной улыбкой, зачерпнул две горсти воды и окатил платье Лус с возгласом «Вива сеньорита!» и тут же исчез. В первый момент влага освежила девушку и она даже не поняла, что произошло. А потом с испугом заметила, что светлый шелк ее любимого платья потяжелел, облепил ноги. Где Эдуардо? Она не слышала его голоса, не чувство¬вала его присутствия. Ужасная догадка ударила ее, как хлыстом. Она смутила его! Она вела себя, как девчонка из нищего квартала, и теперь он не захочет к ней приблизиться.
Лус обернулась и увидела Эдуардо. Он стоял там, где она его покинула, не улыбался, но и не сердился. В ярких огнях прожекторов его глаза блестели странным блеском. Лус не знала, как освещает ее свет фонтанов, как прекрасно ее юное тело, просвечивающее сквозь мокрый шелк, она только видела, что Эдуардо смотрит на нее, не отрываясь.
Ей стало зябко.
Она приблизилась к Эдуардо, и он очнулся от за¬бытья.
— Извини, Эдуардо, - тихо сказала Лус, - мне надо переодеться.
— Нет, — отрывисто ответил Эдуардо, — никаких пере¬одеваний. — Голос его смягчился. - Девочка моя, я не от¬пущу тебя ни на минуту.
Лус почувствовала легкий озноб. Он никогда не творил с ней так мягко, вкрадчиво, с затаенной страстью. Или ей почудилось? Эдуардо вновь обхватил ее за плечи.
— Девочка моя, ты дрожишь. Идем в машину.
— Нет,   нет,   я   просто   немного   испугалась.   Этот мальчишка... Откуда он взялся?
Лус действительно испугалась, но не мальчишки. Она отстранилась. Близость Эдуардо беспокоила, тревожила, Лус не знала, что делать со своими чувствами. Ей опять бы¬ло нелегко, но уже не так, как прежде.
Эдуардо, словно почувствовав ее настроение, взял ее за руку и подвел к столику уличного кафе.
— Мы выпьем кофе, и ты сейчас согреешься. Официант, два кофе.
— Спасибо, Эдуардо, мне совсем не холодно.
— Но ведь чашка кофе не помешает?
— Не помешает, — улыбнулась Лус.
Ее платье высохло быстро, но уже смотрелось не очень нарядно. Лус надеялась избежать ужина, потому что счита¬ла, что она должна либо выглядеть очень элегантно, либо совсем не идти. Пока Лус искала повод для возвращения до¬мой, Эдуардо затормозил возле незнакомого ресторана.
— Эдуардо, я не могу в таком виде.
—  О чем ты, Лус, — перебил он, — ты со мной, и это главное.
Они вошли в ресторан, и Лус была поражена его мягким сумраком. Воистину, здесь недостатки ее платья были заву¬алированы. Приглушенный свет струился из боковых светильников, неназойливо скользил по панелям стен, тем¬ным драпировкам. Почувствовав облегчение, Лус затаила озорную усмешку и подумала, что здесь и в лохмотьях мож¬но выглядеть пристойно.
Из сумрака возник официант, и Лус сосредоточилась на меню, обсуждая его с Эдуардо. Чудесное французское шам¬панское повысило ей настроение.
— Прекрасное шампанское, Эдуардо. Очень освежает.
—  Освежает? Тебе это не обязательно, Лус. Ты еще не так стара. По крайней мере, у фонтана ты походила на школьницу.
Лус вспыхнула, ей захотелось дерзить.
А ты уже достаточно состарился,  чтобы водить школьниц в ресторан?
—  Насколько я состарился, мы обсудим в следующий раз, — улыбнулся Эдуардо. - А сегодня, милая школь¬ница, новых уроков не будет. Мы повторим пройденное
Он властно взял ее руку и крепко сжал. Его взгляд затуманился. Лус ждала прикосновения к коленям, но Эдуардо прекрасно понимал, где он находится. Лус поду-мала, что она воистину школьница. Только глупая дев¬чонка могла ждать подобной вольности в этом респекта¬бельном заведении. Она решила перейти на нейтральную тему.
— Эдуардо, как ты нашел этот изумительный ресторан?
— Я же бизнесмен, Лус.
«Ах, так», — подумала Лус и быстро ответила:
— А каким бизнесом ты занят в настоящую минуту?
— Подсчитываю доходы от знакомства с самой очарова¬тельной девушкой Мехико. Ты повысила мой престиж в глазах всех официантов.
— И какой доход тебе будет от официантов?
— Сейчас увидишь.
Эдуардо слегка повернул голову. Через мгновение им заменили приборы, появилось новое блюдо.
— Эдуардо, у тебя великолепный вкус.
— Это благодаря тебе, Лус. Рядом с тобой не место вто¬росортному.
— Ты имеешь в виду себя?
— Себя я оценить не могу. Но я ценю твой выбор. И бла¬годарю тебя.
Лус подарила ему еще одну улыбку. Эдуардо заслужил поощрение. От шампанского слегка кружилась голова, Лус чувствововала себя раскованно. Она не заметила, когда на-чала звучать музыка, медленная и протяжная. Лус уже ни о чем не думала, испытывая наслаждение, к которому примешивалась легкая тревога. Эдуардо был сдержан, лю¬безен но что-то в его взгляде ее настораживало. Это не был Пабло с его преданным обожанием. Эдуардо смотрел тая, как будто она принадлежала ему одному и никому другому. Когда он захотел танцевать, он просто взял ее за локоть, н она очутилась в центре зала.
— Ты прекрасно танцуешь, Лус.
__Потому что ты хороший партнер. А что это за музы¬ка?
— Блюз. Не знаю ничего лучше блюза.
— Ты совсем американец, Эдуардо.
— Это не так плохо, как тебе кажется. Американцы на¬стоящие мужчины, они владеют собой лучше, чем многие наши горячие головы. Но я совсем не американец, я только твой поклонник.
—  Ты хочешь сказать, что американец не может быть моим поклонником?
—  Может, но я бы не советовал. Возможны неприят¬ности.
— А у тебя горячая голова.
— У меня горячее сердце, Лус.
Рука Эдуардо скользнула по спине Лус.
— У тебя горячее тело, Лус.
— Но холодная голова. — Лус слегка отстранилась.
— А сердце?
Лус смутилась. Эдуардо пристально посмотрел на нее, а потом сдержанно улыбнулся. Пожалуй, он действительно неплохо владеет собой, подумала Лус. Они танцевали, и Эдуардо не давал ей поводов для беспокойства. Он был га¬лантен, но не более того.
По дороге домой Эдуардо ни разу не прикоснулся к Лус. Она даже забеспокоилась и бросала на него быстрые взгля¬ды, пытаясь скрыть любопытство. Но она видела только его профиль, нос с горбинкой, крутой лоб. Лоб делового челове¬ка, усмехнулась про себя Лус. У делового человека всему свое время.
Машина плавно затормозила. Лус ждала, пока Эдуардо выйдет и подаст ей руку. Она была разочарована: этот вечер не должен закончиться по-деловому. И тут она почувство-вала, что он берет ее за плечи, властно и уверенно. Поцелуй был недолгим, но страстным. Никто, никогда не целовал ее так и не вызывал в ней подобных ощущений. Что же это?
— Надеюсь, школьница не забудет уроки, — улыбнулся Эдуардо. — У нас впереди большая программа.
Он вновь прекрасно владел собой. Довел ее до входа, поцеловал руку и произнес: «Надеюсь на скорую встречу». Лус стремительно проскользнула в свою комнату. «Действительно, как школьница», — подумала она. В доме было тихо, и ей казалось, что сердце стучит, как набат. Она улыбалась и не могла понять, счастлива она или нет.

ГЛАВА 17
Лус забыла о докторе Гонсалесе, но тот, к сожалению, не забыл о Лус. Прождав несколько дней ее звонка, он решил действовать сам. Прежде всего следовало подготовить Ре¬нату, чтобы она совершенно искренне, без всякой задней мысли стала говорить то, что было нужно.
— Ты не знала девушки по имени Сония? Сония Кла-вель,  — спросил Гонсалес свою сожительницу,  когда, окончив ужин и помолившись Господу за то, что тот послал им пропитание, он удобно расположился в кресле с книгой «Четыре духовных закона» на коленях. Внезапно он отор¬вался от чтения и задал жене этот неожиданный вопрос. — Эта девушка жила в Мехико и была... блудницей,  — пояснил Вилмар. — И она хорошо знала Рикардо Линареса. Рената задумалась. В бытность свою официанткой в «Твоем реванше» она была знакома со многими девушками легкого поведения — и теми, кто работал в этом кафе, и с другими, которые искали клиентов поблизости на улице. Но никакой Сонии Клавель среди них как будто не было.
— Нет, — покачала она головой, — я такой что-то не припомню. Он мог встречаться с ней в другом месте, а не у нас. Но зачем тебе эта девушка?
Проповедник помолчал, чтобы придать своим словам особую силу, а затем сказал:
— Будет прощен тот, кто раскаялся в грехе, а тот, кто упорствует в нем, — да погибнет.
— Это ты о ней, об этой Сонии? — спросила Рената.
— Нет, Сония перенесла множество мучений и покая¬лась. Сейчас ее душа с миром пребывает в раю. Но виновники ее несчастий по-прежнему живы. Я говорю о тех мужчинах, которые толкали ее на скользкий путь, которые пользовались ею, но из всех них самый виновный — это грешник из грешников Рикардо Линарес!
Рената попыталась припомнить этого Рикардо — обыч¬ный приятный мужчина, куда приятнее многих других за¬всегдатаев ночного кафе. Симпатичное улыбчивое лицо, интеллигентные манеры... Неужели в действительности он был вовсе не таким, каким казался, а скрытым мерзавцем? «Кто бы мог подумать!» — удивлялась Рената, но ни на миг не подвергла сомнению слова Гонсалеса.
—  Но наше дело — спасать самых закоренелых, — проникновенно продолжал проповедник. — В наш хор хо¬тела войти дочь Линареса, юная дева с красивым лицом, имеющая приятный голос. Но я не мог принять ее, потому что сразу увидел, что в ее еще не искушенном сердце уко¬ренилась гордыня. Я предложил взять ее с испытательным сроком, но она проявила нетерпеливость, забыв о том, что «истинная любовь долго терпит», и покинула нас.
— Какая негодница! — всплеснула руками Рената.
— Я позвонил ей, но она не хотела со мной говорить.
— Помню! — воскликнула жена. — Ты был сам не свой после этого разговора.
— Я никогда не мнил о себе многого, — покачал головой Вилмар Гонсалес, — но все же не привык, чтобы люди во время разговора со мной вешали трубку. Ты веришь, я не говорил ей ничего того, что...
— Нахалка! — воскликнула Рената. — Теперь ни за что не принимай ее, даже если она будет тебя на коленях умо¬лять! Видали таких — что она о себе вообразила!
—   Девушка не виновна,  — мягко возразил пропо¬ведник,    всем    своим    видом    пытавшийся    напомнить женщине,   что  «Бог есть  любовь».  —  Вспомни,  что ее взрастил грешник из грешников Рикардо Линарес! Чело¬век, убивший Сонию!
— Убивший! — воскликнула Рената, в первый момент решившая, что она ослышалась.
— Нет, он убил ее не своими руками, — покачал головой проповедник. — Это одно из тех преступлений, за которые не сажают в тюрьму.
И не спеша, густо пересыпая свой рассказ цитатами из Священного писания, Вилмар Гонсалес рассказал Ренате печальную историю девушки по имени Сония Клавель.
Она родилась в трущобах. Ее отец был известным всей округе пьяницей, мать день и ночь работала, не имея вре¬мени заниматься дочерью. Девочка росла, не зная ни де¬сяти заповедей Господа, ни даже молитвы «Отче наш». Ско¬ро алкоголь доконал ее отца, и дьявол забрал его. Затем от непосильной работы и неправильного питания за ним пос-ледовала ее мать. Девушка была полностью предоставлена себе, и не случилось рядом живой души, которая открыла бы ей путь к Иисусу. Напротив, мужчины стали склонять ее расстаться с невинностью, тем самым ценным, что есть у каждой девушки. Так она пала и стала блудницей.
Проповедник заметил, что на глаза Ренаты навернулись слезы. Он умел выжать у слушателей слезу.
— У Сонии было много мужчин, она давно потеряла им счет, но тут в ее жизни появился красавец, богач, светский лев Рикардо Линарес. Он давал бедной Сонии дорогие подарки,   он   говорил   ей   ласковые   слова,   и   девушка полюбила его всей душой. Она верила ему. И вот, когда она узнала, что ждет ребенка, она обрадовалась, ибо для каж¬дой женщины радостно материнство. Окрыленная ново¬стью, спешит она к роскошному особняку Линареса, и что же? Он не дал ей раскрыть рта, обругал ее за то, что она, падшая, смела прийти к нему в чистый дом.
— Подумать только, какой мерзавец! — воскликнула Рената, которую, впрочем, немного удивила харак¬теристика Рикардо как светского льва. Дома Линаресов она не видела, но подозревала, что это все-таки не «роскошный особняк». Впрочем, она давно привыкла к тому, что пропо¬ведник, увлекшись собственной проповедью, любит немно¬го преувеличить.
Ей и в голову не могло прийти, что никакой Сонии Кла¬вель никогда не существовало на свете.
Тем не менее, по словам доктора Гонсалеса, он не только хорошо знал женщину с таким именем, но даже сумел обратить ее к Богу, так что она раскаялась в грехах своей прошлой жизни и стала одной из самых благочестивых пос¬ледовательниц церкви, которую представлял Вилмар Гон¬салес.
—  К сожалению, ей была отпущена не такая долгая жизнь, — заключил свой рассказ Вилмар. — Это случилось в то время, когда я уже проповедовал в Перу. С твоей помощью, моя дорогая, — он бросил нежный взгляд на свою подругу. — Бедняжка Сония скончалась на руках одной пожилой женщины, настоящей святой, которая до сих пор растит ребенка Сонии. Это мальчик, теперь ему, наверно, уже больше десяти... Он ни в чем не нуждается, но все же я не понимаю, почему вполне обеспеченный, я бы даже ска-зал, богатый отец не может отстегнуть от своих щедрот... — Он не договорил, а сделал широкий жест рукой, который, по-видимому, должен был символизировать степень богат¬ства грешника Рикардо Линареса.
— И что же ты хочешь предпринять? — спросила Рена¬та.
—   Я хочу заставить его осознать свою вину перед женщиной и ее ребенком.
— Но ее уже нет в живых...
—  Я думал об этом. — Вилмар помолчал, собираясь переходить к самому главному. — Ты должна занять место несчастной Сонии.
— Я?! — изумилась Рената. — Но каким образом? Что ты имеешь в виду?
— Ты должна позвонить этому грешнику и напомнить ему о себе, — твердо сказал Гонсалес. — Он ведь, наверно, уже забыл о своих проступках. По его мнению, они в прош¬лом, значит, не существуют. Но грехи, в которых он не рас¬каялся, никуда не делись, они по-прежнему камнем лежат на его совести. Будь же этим голосом из прошлого, который потрясет его.
— Но... — неуверенно начала Рената.
— Никаких «но». Вспомни, как он унижал тебя, исполь¬зуя твое тело, как будто оно принадлежит не тебе, а ему, потому что он заплатил за него деньги!
— Хорошо, — все еще немного неуверенно согласилась женщина. — Но что я скажу ему?
— Что после того, как он видел тебя в последний раз, у тебя родился сын, мальчик, точная копия отца — то есть его, Рикардо Линареса. Что ты одна воспитывала ребенка, пока его не взял на попечение другой человек, преданный делу церкви.
— Но это же... — Рената не знала, как выразить то, что она хотела сказать. — Это же обман, Вилмар! Разве может лгать истинный христианин?
— Да, я не буду отрицать этого, — с жаром поддержал ее Гонсалес, как будто только и ждал этих слов. — Но это ложь во спасение! Этот небольшой грех будет отпущен нам, если мы таким образом наставим на путь истинный грешную, за¬блудшую душу. Кроме того, иначе он может не поверить в существование этого ребенка. А какой это прекрасный мальчуган!
— Как его зовут? — спросила Рената.
—   Ты  не поверишь,   моя дорогая,   —  патетически воскликнул Гонсалес, — но несчастная девушка назвала его Рикардо — в честь отца. Только фамилию она дала ему свою, ведь они не сочетались браком. Мальчика зовут Рикардо Клавель.
—  Как красиво! — воскликнула Рената. Она сама не имела детей, хотя и страстно желала этого. И мысль о том, что где-то у нее есть ребенок, вдруг показалась ей очень привлекательной. — И это мой сынок — Рикардо Клавель.

Шеф Манкони был вне себя от ярости. Он разложил на столе донесения, полученные из самых разных уголков Мексики. Одни были лучше, другие хуже, но в целом картина складывалась неутешительная. Полиции удалось перехватить несколько достаточно крупных партий нарко¬тиков, которые люди Манкони переправляли в Соединен¬ные Штаты. Даже в самом Акапулько были беспрецедент¬ные   случаи   уклонения   от   уплаты   обычной   дани   — некоторые крупные отели и магазины набрали свою собст-венную охрану из полицейских и стали давать рэкетирам отпор. В результате денежные поступления Манкони резко сократились,   но   его   люди   по-прежнему   хотели   жить красиво и ни в чем не нуждаться.
Манкони хрипло выругался. И еще эти ублюдки в Мехико. «Пьяные они там целые дни, что ли? — мрачно ду¬мал шеф. — Конечно, хорошо пьянствовать на чужие де¬нежки».
Дело в том, что отчеты, которые посылали о своей де¬ятельности Кике и Чучо, были просто фантастическими. Если   кратко    изложить   последовательность   событий, складывалась примерно следующая картина: им удалось найти дом, где живет эта Лус Мария Линарес, они прос¬ледили ее путь до Академии художеств и обратно. Стали готовить «несчастный случай», но противная девчонка никак не хотела появляться одна — то гуляет с одним парнем, то с другим, а то и с подругами. Затем последо¬вало   крайне   обеспокоившее  Манкони  сообщение,   что девчонка Линарес улетела в Париж. Ее якобы видели в аэропорту с кучей родственников и друзей. Манкони уже думал связаться со знакомыми в Париже и попросить их сделать для него это небольшое одолжение — сам он не раз выполнял подобные поручения коллег,  просивших устранить неудобных им людей, которые приезжали в Мексику, чтобы «лечь на дно». Однако тут пришло новое донесение от Чучо, что произошла ошибка и Лус по-прежнему в Мехико. Только теперь, к его невероятному изумлению, оказалось, что она учится вовсе не в Ака¬демии художеств, а в консерватории, что у нее звучный голос и что ни Чучо, ни Кике в лицо она не помнит. Если сначала они боялись подходить к ней близко, пото¬му что им показалось, что девчонка узнала их, то теперь Чучо и Кике могли хоть час торчать прямо у нее перед носом, и она не выказывала ни малейших признаков бес¬покойства.
— Идиоты! — стукнул Манкони кулаком по столу. — Ясно как день - они ее упустили, а теперь охотятся за со¬вершенно другой. Им нужно было убрать художницу, а они гоняются за певицей. Конечно, этим дуракам один черт, что поет, что рисует! Но в любом случае это дело будет их последним.
Шеф вздохнул. Придется связаться с тайным агентом, которого он использовал только для самых тонких деликатных поручений.
«Да, а как же быть с этой, певицей? — вспомнил Манкони и, не задумываясь, принял решение: — На всякий случай — убрать».

Лус выходила из консерватории, когда кто-то окликнул ее по имени: «Лус Мария». Девушка оглянулась — не так часто ее называли полным именем. Она ожидала увидеть кого угодно, но только не его — этого человека с несораз¬мерно маленькой головой и водянистыми глазами пресмы¬кающегося. Он стоял и улыбался ей, чем-то напоминая Лус удава перед кроликом, который радуется, заранее предвку¬шая сытный ужин.
Несмотря на жару, Вилмар Гонсалес был по-прежнему в сером костюме и галстуке. «Динозаврам, наверно, не быва¬ет жарко», — подумала Лус.
Она холодно поздоровалась с проповедником, надеясь, что он пришел сюда вылавливать новых жертв для выступ¬ления во время проповеди и ей удастся быстро от него отде¬латься.
—  Я очень рад вас видеть, сеньорита Лус, — пропо¬ведник улыбнулся еще шире и стал еще больше похож на удава. — Не хотите ли зайти куда-нибудь выпить со мной сока? Такая жара.
— Нет, спасибо, — сухо ответила Лус. — Вы, наверно, заняты. Не могу отвлекать вас от срочных дел.
—  Напротив, я совершенно свободен, — продолжал улыбаться доктор Гонсалес. — И я пришел сюда специально для того,  чтобы встретиться с вами.  Видите, — сделал широкий   жест   рукой,   —   жду   вас   под   немилосердно палящим солнцем. Но долготерпение бывает вознагражде¬но — и вот я встретил вас.
Все это начало порядочно раздражать Лус. У нее в последнее время было и так много проблем, а тут еще этот... У нее не было ни времени, ни желания общаться с этим противным субъектом, и потом этот звонок по теле¬фону...
— Мы, кажется, не договорили в прошлый раз, — вкрадчиво сказал Гонсалес. — Помните, мы разговаривали не телефону   относительно  одного  весьма  щекотливого обстоятельства. - Он внимательно посмотрел на Лус, следя за изменением выражения ее лица. - Вы не можете не помнить. Вы были так потрясены тем, что услышали, что телефонная трубка выпала из ваших нежных пальчиков.
Лус резко махнула рукой, чтобы прекратить это словес¬ное извержение:
— Что вам от меня надо?!
Проповедник вздохнул:
—  Что мне надо от любого из смертных? «Итак, покай¬тесь и обратитесь, чтобы загладились грехи ваши». Я хочу, чтобы вы выслушали меня, дорогая Лус Мария. Вспомните, что значит ваше имя — «Свет Мария», то есть «Мария Пресветлая». Но что же мы стоим на солнцепеке? Пойдемте в кафе, поговорим.
Лус вспомнила тот странный и неприятный разговор, который почти забыла после всех событий последних дней, и молча последовала за проповедником.
Взяв бутылку минеральной воды, доктор Гонсалес на¬полнил свой стакан и стакан Лус и, улыбаясь какой-то крайне неприятной улыбкой, сказал:
— По телефону мы с вами, кажется, говорили о братьях. Будем же и мы с вами братом и сестрой.
С этими словами он легко, но властно положил руку на маленькую ладонь Лус. От этого прикосновения ее передер¬нуло — ладонь проповедника оказалась сухой и шершавой, как змеиная кожа. Гонсалес снова улыбнулся ей. Лус попы¬талась тихонько убрать руку со стола, но ладонь Вилмара Гонсалеса силой удерживала ее на месте.
—   Когда   мы   познакомимся  поближе,  дорогая Лус Мария, — вкрадчивым голосом заговорил проповедник, — вы поймете, что я буду вам лучшим старшим братом, на-ставником во всех делах, как в небесных, так и в земных.
Его голос стал каким-то вязким, масляным, и Лус сдела¬лось противно, как будто она взяла в руки неприятное склизкое животное. Она выдернула руку и положила ее се¬бе на колени. Затем сухо сказала:
— Доктор Гонсалес, мне кажется, вы хотели что-то сказать о якобы существующем моем единокровном брате. На¬деюсь, вы не станете утверждать, что это вы сами.
Проповедник рассмеялся:
— Часто считается, что мы, люди, посвятившие себя служению Господу, враги юмора. Это не так. Я люблю острое словцо. Право, Лус Мария, вы просто прелесть.
Лус не успела опомниться, а он уже подносил ее пальцы к губам. Она почувствовала влажный поцелуй. Доктор Гонсалес не торопился, и Лус пришлось опять почти силой вы-рвать у него из рук свою ладонь.
— Хорошо, — улыбнулся Гонсалес, — вернемся к ваше¬му единокровному брату. Это прелестный мальчишка, ему скоро будет одиннадцать. Смышленый, развитой, прекрас¬но учится. Его зовут, естественно, Рикардо. Несчастная мать назвала дитя именем его отца   которого уже и не ожидала увидеть.
— Вы это серьезно? — спросила Лус. — Но кто она? И откуда вы узнали об этом?
— Это одна святая женщина, — ответил Вилмар. — Я познакомился с ней в тот тяжелый для нее период, когда она работала посудомойкой в кафе, чтобы заработать на жизнь себе и своему малышу.
—  Но что вы хотите от меня? — недоуменно спросила Лус.
— Я хотел посоветоваться с вами, — серьезно сказал док¬тор Гонсалес, но Лус послышалась усмешка в его голосе. — Возможно, стоит сообщить об этом вашему отцу... и матери. У них ведь нет сыновей.
Лус на миг представила себе, что начнется в доме Лина-ресов, если там станет известно, что у Рикардо есть побоч¬ный сын, которого он прижил с девушкой из ночного кафе. И прежде всего Лус, конечно, подумала о матери. Ведь все детство она прожила с ней, даже не зная о том, что отец жив. Она не знала, как Роза отнесется к такой новости, но одно ей было ясно — для Розы это будет ударом. Конечно, можно найти отцу множество оправданий — в то время он считал   себя   вдовцом,   человеком   свободным,   что   же удивительного, что у него родился сын. И все же матери это будет очень неприятно. Лус попробовала поставить себя на ее место — если бы она сама вдруг узнала, что у Эдуардо есть побочный сын, который родился, когда они еще даже не были знакомы, как бы она, Лус, отнеслась к этой но¬вости? Сомнений не было — для нее это была бы очень большая   неприятность,   и   скорее   всего   это   значительно ухудшило бы ее отношения с Эдуардо.
«Нет, — сказала себе Лус, — они ничего не должны знать».
— Мне кажется, — проговорила Лус, — что пока им со¬общать об этом преждевременно.
—  Раз вы так считаете... — Проповедник снова протя¬нул руку к ладони Лус, но на этот раз девушка успела уб¬рать пальцы раньше, чем он схватил их. — Раз вы настаива¬ете, — повторил Гонсалес, — мы не будем торопиться. Но все будет зависеть от вас.
— То есть? — не поняла Лус.
—  Я надеюсь видеть вас на своей проповеди, а еще лучше, — проповедник расплылся в улыбке, — я готов про¬поведовать перед вами одной. Вы будете моей любимой ученицей. Восславим Господа в телах своих.
— Ну уж это слишком, — сказала Лус, и только теперь смысл слов Гонсалеса дошел до нее: «Все будет зависеть от вас». «Так ведь это шантаж!» — пронеслось у нее голове.
Лус была настолько потрясена, что не знала, что ска¬зать. Впервые в жизни она лицом к лицу видела такого мер¬завца. Но что было делать? Если оскорбить его, назвать подлецом, он ведь действительно пойдет прямиком в дом Линаресов. Поэтому Лус решила притвориться, что ничего не понимает.
—  Это слишком для меня одной, — добавила она, — я приглашу девочек из группы, подруг. Большое спасибо за ваше предложение, а сейчас мне надо спешить.
—  Все романы на уме, — сказал проповедник, и его улыбка стала какой-то хищной. — Смотрите не увлекай¬тесь, это может привести к падению. Смотрите не лишитесь того самого ценного, что есть у девушки.
Это   было   уже   слишком.   Лус   встала   и,   коротко простившись с проповедником, выбежала из кафе.

Счастье Лус заключалось в том, что она была так занята совершенно другим,   что очень скоро забыла мерзкого «динозавра» с его плотоядной ухмылочкой.
На следующее утро она выпорхнула из дома и своей тан¬цующей походкой направилась к воротам. После кружев¬ной тени, которую отбрасывали на дорожки двора раскидистые деревья, улица показалась ей слепяще-белой, только слева мелькнуло и исчезло насыщенное коричнево-красное пятно, наверно, промчалась какая-то машина. Улица снова приобрела сияющую однотонность.
Каблучки Лус постукивали в такт ее сердцу, ее мыслям. Она осознавала полноту жизни, как никогда. Она радова¬лась тому, что живет на свете, что молода, талантлива, любима, и в то же время понимала, что за признание ее та¬ланта и за любовь Эдуардо, возможно, придется побороть¬ся. О том, что за молодость тоже рано или поздно придется бороться, Лус еще не думала.
Вдруг ход ее мыслей был прерван самым грубым обра¬зом. Ее схватили, сильно дернули за руку, так что она чуть не упала, да еще сбоку в это время пронеслась, сверкнув вишневым лакированным боком, машина. Обезумевшая Лус показала всю силу своего темперамента, выдираясь из рук напавшего. «Главное, не дать им затолкать себя в машину, на улице убить побоятся», — билась в ее голове одна мысль. Она даже забыла о том, что надо шуметь и звать на помощь.
Руки, державшие ее, разжались, но злоумышленник и не думал убегать. Да и машина с сообщниками куда-то де¬лась.
— Лус! — вдруг радостно заулыбался незнакомый моло¬дой человек, которого она принимала за бандита. — Да это же Лус! Вот кого я спас! Ну и ну!
— Как это спасли? От кого?
—  Лус, да я ведь буквально выдернул тебя из-под машины.
—  Постойте, — начала Лус, пытаясь собраться с мыс¬лями. — Я ничего не понимаю. И откуда вы знаете, как ме¬ня зовут? Ведь мы незнакомы.
—  Вот тебе раз! А-а-а, ты, наверно, переволновалась, вот и не узнаешь старых знакомых. Разве ты не помнишь нашу экскурсию по гостинице «Ореаль» в Акапулько? Да¬вай лучше обопрись на меня, и добредем до ближайшего ка¬фе, еде ты сможешь отдохнуть в успокоиться.
Лус действительно начала успокаиваться. Этот незна¬комый парень больше не пугал ее, а при упоминании гостиницы «Ореаль» у нее в голове появилась смутная до¬гадка.
— Постой, ты говоришь, что мы встречались в Акапуль¬ко? А когда ты там был? И раз уж ты знаешь, как меня зо¬вут, не скажешь ли ты мне свое имя?
Удивленный молодой человек сказал, что его имя Антонио Суарес, и назвал совершенно точную дату, когда Лус с сестрой действительно были в Акапулько.
Тем временем парочка дошла до небольшого кафе, где были выставлены на улице столики под навесом, и Лус бла¬годарно опустилась на стул.
— Знаешь, господин Антонио Суарес, — с улыбкой ска¬зала она, — теперь я знаю, с кем ты совершал экскурсию по гостинице. Это была моя сестра-близнец.
Антонио недоверчиво смотрел на нее.
— Твоя сестра? И как же ее зовут?
— Дульсе Мария.
— А почему же она назвалась другим именем?
Лус пожала плечами:
— Вот уж не знаю. Наверно, решила пошутить.
Молодой человек, кажется, все еще не мог поверить ей.
— Подожди, а ты разве не художница?
Последние сомнения Лус рассеялись.
— Да нет, это Дульсе художница, понимаешь, моя сест¬ра Дульсе. А я учусь в консерватории.
— Ну понятно, — вздохнул Антонио. — А я уже поду¬мал что ты просто не хочешь меня признавать. Я ведь тебя, то есть ее, разыскивал и даже в полицию из-за этого угодил.
Услышав слово «полиция», Лус похолодела.
— Как это? — только и смогла выговорить она. Антонио, не подозревая о ее смятении, спокойно и даже с юмором рассказал, как он отправился за информацией, прочитав объявление о мольберте в газете.
Лус еще больше насторожилась.
— Ну вот, а человек, проживавший по этому адресу, оказался полицейским, представляешь! Он меня потащил в участок, и они там меня часа два продержали, если не дольше. По десять раз одно и то же спрашивали, а потом просто так держали, как они выражаются, «до выяснения личности». Я так и не понял, чего они от меня хотели.
— Я, кажется, поняла, — чуть-чуть успокоившись, ска¬зала Лус. — Моя сестра действительно потеряла мольберт, а объявление в газете полиция, наверно, дала, когда наш отец послал им запрос. Мы потом получили какое-то стран¬ное письмо от некоего комиссара Гарбансы. Он писал, что мольберт найден, но задержан как вещественная улика до завершения расследования или что-то в этом духе. И до сих пор нам его не вернули. Мой отец ужасно негодовал на этих «полицейских чинуш», как он выразился.
— Ну, теперь понятно, — сказал Антонио. — А я ужасно переживал, что ты, то есть твоя сестра, уехала, не оставив телефона или адреса. А теперь скажи, как я могу ее найти?
Лус загадочно улыбнулась:
—   Садишься на самолет «Эр Франс» и летишь до Парижа, а там прямо на Монмартр.
— Ты шутишь?
Лус покачала головой.
— Да нет, Антонио, не обижайся. Дульсе действительно уехала в Париж изучать живопись.
— И надолго?
— Пока неизвестно. Вероятно, на несколько месяцев.
—  Да, опять не повезло! — Антонио поглядел на нее с грустной улыбкой.
Лус тоже улыбнулась.
—  Надо же! А я еще приняла тебя за бандита. — При этих словах она вспомнила о том, как необычно началось их знакомство. — Послушай, Антонио, — сказала она, — ты говорил, что выдернул меня из-под машины. А куда же она тогда делась?
— Умчалась, конечно. Этот растяпа за рулем, который тебя чуть не сшиб, видно, не такой уж и растяпа, когда нуж¬но удирать от ответственности. Жаль, я номер не запомнил, только точно могу поручиться, что один ноль там был.
— А машина была вишневая?
— Да, вот за это я могу поручиться. Только я свернул на эту улицу, и сразу такая сцена прямо перед моим носом — идет девушка, а ее сзади догоняет на бешеной скорости ав-томобиль и неминуемо должен в нее врезаться. Знаешь как в фильме ужасов, да еще крупным планом.
— Как ты только сумел сообразить, что меня надо отдер¬нуть в сторону?
—  Да я, честно говоря, и не сообразил. Рука сама вы¬бросилась вперед и отодвинула тебя с дороги. Это как в спорте. Там ведь не думаешь: «А вот летит мяч, поймаю-ка его». Просто рука выбрасывается вперед и возвращается уже с мячом.
Лус поежилась.
—  Да, повезло мне, что ты в этот момент рядом про¬ходил. Ну что ж, мне наука: впредь буду внимательней смотреть по сторонам.
Антонио улыбнулся застенчиво, а потом спросил:
— Слушай, Лус Мария, раз уж твоя сестра-шутница от меня улетела, не согласишься ли ты со мной пообедать се¬годня?
—  Спасибо, Антонио, но, к сожалению, не могу, — ответила Лус. — У меня уже назначена встреча, я и так уже опаздываю.
— Жаль, — сказал Антонио, — хотя меня это не удивля¬ет. Ну что ж, передай привет твоей сестричке, когда будешь ей писать или звонить. И вот тебе мой телефон на тот слу-чай, если у тебя появится время и будет скучно.
Он протянул ей листочек с написанным телефоном. Лус положила его в сумочку и протянула ему руку.
—    Спасибо   тебе,   Антонио,   мы   обязательно   еще увидимся.
— Пойдем, я посажу тебя в такси или на автобус, чтобы с тобой ничего больше не случилось, — сказал Антонио, и они встали и направились к выходу.
Когда через некоторое время Лус оказалась в обществе Эдуардо, радость от встречи совершенно перекрыла в ее сознании воспоминание о происшествии. И только поздно ночью, когда она уже лежала в своей постели, сознание ста¬ло прокручивать все подробности этого случая.
«Странно, - думала Лус, - ведь я боковым зрением за¬метила вишневое пятно, которое потом исчезло. Если бы машина просто ехала по улице, этого бы не случилось. А если машина стояла и ждала, то почему потом она помча¬лась с такой скоростью? Нет, тут что-то непонятно».
И хотя Лус с новой остротой осознала необычайную уда¬чу своего спасения, на душе у нее в тот день было тревожно.

ГЛАВА 18
Теперь, когда Дульсе решила уехать, ей стало гораздо легче. Скоро она увидит маму, отца и Лус... Только сейчас она поняла, как скучала по ним. До этого Жан-Пьер запол¬нял все ее чувства.
Всего несколько месяцев назад она в панике бежала из Мексики в Париж, а теперь так же панически бежит из Парижа в Мексику.
«Чего мне там бояться? — уговаривала себя Дульсе. — Столько времени прошло. Эти бандиты давно потеряли ме¬ня из виду. Нет смысла больше скрываться».
Она сходила в Школу изящных искусств и забрала доку¬менты.
—   Но у вас ведь оплачено до конца семестра,  — удивленно сказали ей в канцелярии.
—  Изменились семейные обстоятельства, — соврала Дульсе. — Надо быть дома.
—  Тогда возьмите отпуск. Возможно, вы успеете вер¬нуться к экзаменам.
— Боюсь, что я уже никогда не вернусь.
Как грустно все-таки покидать эти стены. Дульсе помнила, с какой надеждой впервые шла сюда, как мечтала учиться... Что ж, все в мире меняется...
В агенстве она заказала билет на завтрашний рейс. Не¬зачем откладывать, если решено.
Вот он и настал, ее последний день в Париже. Каким чу¬десным ожиданием счастья были наполнены ее первые дни. Как жадно она стремилась узнать получше этот прекрас-ный город, стать в нем своей.
«Прости меня, ты ни в чем не виноват, — мысленно прощалась она с городом, проходя напоследок по улицам, ставшем родными и знакомыми. — Я бы всю жизнь не покидала тебя, если бы... если бы со мной рядом был Жан-Пьер».
А Париж утешал ее на прощание мягким осенним солн¬цем и шуршащей под ногами листвой на аллеях парков.
У ступеней Собора Парижской Богоматери, как и в тот памятный день, толпились экскурсанты.
И так же быстро тараторила гид заученный текст:
—   Перед вами шедевр ранней французской готики. Основная несущая конструкция — пятинефная базилика с трансептом и двумя фланкирующими башнями...
На этом месте она впервые увидела Жан-Пьера, с разбе¬гу уткнувшись ему в грудь и чуть не свалив с ног.
«Пресвятая Дева, под твоей сенью мы повстречались, — мысленно обратилась Дульсе к покровительнице собора. — Почему же судьба оказалась против нас?»
Она подошла к стене, увешанной листочками с записками, вырвала из блокнота листок и тихонько про¬шептала:
—  Сделай что-нибудь, Святая Дева. Ну пожалуйста.. только я не знаю, что здесь можно сделать. Я совсем запу¬талась... Ты лучше знаешь, как помочь мне. Помоги! Я все приму с благодарностью.
Она написала на листочке «мерси» и прикрепила его рядом с остальными тоненькой полоской скотча.

Дульсе швыряла вещи в сумку, растерянно оглядыва¬ясь не забыла ли чего. Самолет улетал рано, завтра не будет времени на сборы. Краски и кисти уложены. А рисунки уже не помещаются в планшет. Сколько же она успела за это время!
Дульсе разложила их на полу и села рядом, оглядывая наброски и пейзажи. Фонтаны Версаля и набережная Сены, Булонский лес и Елисейские поля… Они, запечатленные ее умелой рукой, будут с ней даже в Мехико, на другой стороне земного шара...
В дверь требовательно позвонили, и в комнату ввалилась шумная компания однокурсников во главе с Анри и Симоной.
— Ты что, хотела смыться потихоньку? — возмущенно завопили они. — Не выйдет! Хорошо, что нам в учебной части сказали, что наша мексиканочка уже документики забрала.
—  Ладно, короче! — сказал Анри. — Доставайте бу¬тылки. Будем гулять. Долгие проводы — лишние слезы.
Дульсе принялась собирать с пола рисунки, освобождая место для шумной компании.
—  Погоди-ка, — остановил ее Анри. — А подарки на память? Не жадничай. Каждому по этюдику. Держи, Симо¬на. А этот мне... Клод, получай... Это тебе, Мишель...
И он быстро раздал каждому по Дульситиному рисунку. Причем выбрал, хитрец, только те, на которых встречался на фоне пейзажа знакомый мужской силуэт. Дульсе поняла это только в Мехико, когда принялась показывать Лус свои работы.
Дульсе быстро распихала оставшиеся вещи, и они уселись прямо на полу, потому что больше нигде в ее кро¬хотной квартирке такая орава поместиться не могла. Под¬няли пластмассовые стаканчики с вином.
— Ну, за тебя, Дульсинея! — провозгласил тост Анри.—
Я видел во сне, что ликующим днем
Вдвоем
К высокому древу любви мы идем,
А кругом
Ласкают котят,
И смуглые девы
Срывают яблоки с этого древа
И кормят ими котят.
— Так все яблочки и скормили, — засмеялись ребята. — Ни одного вкусить не оставили...
«Как здорово, что они пришли, — думала Дульсе. — Мо¬лодец Анри. Мне было так одиноко. И вечер так долго тя¬нулся. И вся ночь была впереди. А теперь время летит неза-метно».
— Мне будет вас не хватать, — сказала ребятам Дуль¬се — Знаете, у меня в Мексике никогда не было таких друзей.
— А у нас для тебя сюрприз, — заявил Анри. — Мы с Симоной с сегодняшнего дня официально помолвлены. А торжественное    венчание    будет    на    Рождество.    Ты прилетишь на нашу свадьбу, Дульсе?
—  Ой, какие вы молодцы! — искренне захлопала в ла¬доши Дульсе. — Как я рада! Поздравляю, Симона! — Она поцеловала подругу в щеку.
— А меня? — потянулся к ней Анри.
— А ты перебьешься!
Они просидели всю ночь до утра, резонно решив, что Дульсе вполне может выспаться и в самолете.
Дульсе совсем не чувствовала усталости. Анри постоян¬но острил, заставляя их покатываться от хохота и не давая Дульсе зациклиться на своих грустных мыслях.
Неожиданно для всех зазвонил телефон.
«Жан-Пьер!»
Дульсе метнулась к аппарату и дрожащей рукой подня¬ла трубку.
—  Такси заказывали? — дребезжащим голосом осве¬домился диспетчер. — У подъезда.
— Боже, я же забыла заказать такси! Хороша бы я была, поцеловав хвост самолета! — воскликнула Дульсе.
— Мы так и подумали, что ты будешь хороша, — засме¬ялась Симона. — Потому и сделали заказ на всякий случай.
Они быстро подхватили вещи и шумной толпой спусти¬лись вниз.
Дульсе сдала ключи привратнику, тепло попрощалась со всеми ребятами по очереди и села в такси вместе с Анри и Симоной.
— И не спорь! — оборвал ее Анри, когда она пыталась заявить, что и сама прекрасно доберется. - Я хочу лично убедиться, что ты благополучно покинула гостеприимную Францию.

- Послушай, Анри, - вдруг сказала уже подошли к выходу на посадку. — Ты можешь выполнить одну мою просьбу?
— Смотря какую…
— Скажи Жан-Пьеру, что я улетела, — попросила Дульсе.
— И не подумаю, — фыркнул Анри. — У меня нет ни ма¬лейшего желания с ним встречаться.
— Тогда... — Дульсе вырвала листок из блокнота и быс¬тро написала: «Прощай, любимый. Я вернулась в Мехико. Вечно буду помнить тебя. Твоя Дульсе». — Вот. Дай это объявление в вечернюю газету.
—  Анри, — укоризненно сказала Симона, — неужели тебе трудно это сделать?
— Ну ладно. — Анри, поколебавшись, взял листок.
— Ты обещаешь? — пристально взглянула ему в глаза Дульсе.
— Обещаю.
— Точно?
— Ну сказал же!
—  Не волнуйся, я прослежу, — сказала Симона. — До свидания, Дульсе. Может, еще увидимся...
—  Если не явишься на свадьбу, — сказал Анри, — го¬товься встречать нас в Мехико. Погреемся на солнышке в медовый месяц.
— Я буду рада, — ответила Дульсе. — Познакомлю вас с Лус и с мамой... Ты только не забудь дать объявление, Анри.
Огромный лайнер завибрировал, начиная свой разбег, и с натугой оторвался от земли, поднимаясь все выше и вы¬ше…
Остались далеко внизу крохотные домишки, ровно рас¬черченные ниточки улиц...
Дульсе прижалась лбом к стеклу иллюминатора. «Какой он маленький сверху, — думала она. — Можно ладошкой накрыть... Даже не верится, что там, внизу, живут люди. Они ведь еще меньше, как крохотные точки... И одна из этих точек — Жан-Пьер... Господи, что же я де¬лаю? Зачем я здесь, в этом самолете? Тысячи миль проля¬гут между нами. Нет, это невозможно!»
Но лайнер гудел, ровно набирая высоту, с каждой минутой унося Дульсе все дальше и дальше от его голу¬бых глаз и ласковых рук, от горячих губ и терпкой отра¬вы любовных признаний. Все дальше и дальше, на другой конец земли.
Когда у Дульсе будет наступать ночь, Жан-Пьер будет .встречать новый день. Когда Дульсе будет щуриться от яркого солнца, Жан-Пьер будет спать, и осенний дождь бу¬дет шелестеть за его окнами...
«Каждому — свое... — монотонно вертелось в мозгу у Дульсе. — Отныне каждому — свое...»
Анри выполнил обещанное и в то же утро под неусып¬ным взором Симоны отправился в редакцию вечерней газе¬ты.
—  Вам срочное или простое? — спросила девушка в отделе объявлений.
— Срочное, срочное, — не дала раскрыть ему рта Симо¬на.
Девушка пробежала объявление глазами и улыбнулась.
— Да, это действительно срочно.
— Что ты лезешь? — напустился на нее Анри, когда они вышли из редакции. — И вообще, если бы не ты, я бы исправил ее послание. Я бы написал: «Пошел к черту, Жан-Пьер. Ты не мужик. Дульсе».
— Какой же ты дурачок, — грустно улыбнулась Симона и ласково взъерошила ему волосы.

Жанетт валялась на кровати, лениво листая вечернюю газету. Она всегда читала колонку частных объявлений, потешаясь над воплями души, типа: «Девушка в белой юбке. Я спросил, который час. Было двадцать два пятнад¬цать. Позвоните мне».
«О чем же ты раньше думал, идиот? Когда она рядом стояла», — ехидно размышляла Жанетт.
На этот раз почти все объявления о деловых встречах и официальных приемах. Ничего интересного.
«Посмотрю статьи Жан-Пьера в «Хронике происшествий», - решила Жанетт и уже хотела перевер¬нуть страницу, как вдруг выхватила взглядом из середины текста знакомое имя: Дульсе.
Что-что? Она вернулась в Мехико?
Жанетт едва не запрыгала от восторга. Полная победа! Эта проклятая девчонка наконец-то убралась с ее пути. Все! Концерт окончен. Больше не имеет смысла притво-ряться и сидеть здесь несчастной затворницей. Надо же! Ей удалось вытурить соперницу из Парижа. Ну а с другого конца земли она ей не страшна!
«Надо, чтобы Жан-Пьер обязательно это прочел. А то он в эту колонку и не заглядывает. Пусть знает, что все конче¬но, и не питает больше надежд. Сбежала твоя красотка, милый. Сбежала...»
Жанетт взяла красный фломастер и жирно обвела объявление рамочкой. Потом перегнула газету так, чтобы оно сразу бросалось в глаза, и положила ее на письменный стол в кабинете. Жан-Пьер сразу наткнется на этот сюрприз, когда сядет работать.
Она заметалась по комнате, быстро переодеваясь к вы¬ходу. Сегодня она устроит настоящий праздник, ей уже до смерти надоела ее роль. Неужели и вправду находятся ду-ры, которые терпят все эти муки ради продолжения рода? Жанетт всего лишь притворялась и то утомилась безумно. Перво-наперво Жанетт отправилась в приличный ресторан и от души попировала там, вознаграждая себя за длительное воздержание. Потом — в парикмахерский са¬лон. Волосы совсем свалялись, ведь ей приходилось так много  лежать.   Самую   модную   стрижку!   Она  должна затмить эту мексиканку!
Жанетт с удовольствием оглядывала себя в зеркале. Она ведь ничем не хуже этой Дульсе. Похудевшее личико и за¬дорно взъерошенные по последней моде вихры. Даже парикмахер засмотрелся... Жанетт весело подмигнула ему и оставила щедрые чаевые.
Теперь по магазинам. Надо успеть подобрать себе новый наряд и запастись продуктами к вечеру. Они будут сидеть с Жан-Пьером вдвоем, как раньше, он будет хвалить ее стряпню и медленно отхлебывать шампанское... Нет, шам¬панское они выпьют в спальне. Не скала же он, чтобы усто¬ять перед такой обворожительной женщиной!
Она придирчиво перебирала платья. Все не то... А если… Это идея! Эта Дульсе постоянно таскалась в джинсах. На¬верное, Жан-Пьеру нравится мальчиковый стиль. Жанетт тут же подобрала себе вполне миленькие джинсики и мягкий толстый свитер с нежным пастельным рисунком. Теперь она стала похожа на подростка-переростка, жеман-но прищурившего глазки.
«Ну, держись, дорогой! Ты сегодня просто обалдеешь!»

А Жан-Пьер в это время караулил в машине у выхода из Школы искусств этого прощелыгу Анри. Пусть только пос¬меет приблизиться к Дульсе еще раз! Что он все время вок¬руг нее крутится?
Жан-Пьер испытывал сейчас примерно те же чувства, что и собака, лежащая на сене. Если Дульсе не подпускает его к себе, то и другие пусть не суются! Может, она все же не выдержит и изменит свое решение. Господи, скорей бы у Жанетт кончился токсикоз.
Вот в толпе ребят появился Анри со своей белобрысой подружкой. Дульсе не было видно, но это даже лучше. Ина¬че она не даст Жан-Пьеру объясниться с Анри.
Он вышел из машины и решительно преградил Анри до¬рогу.
—  Послушай, парень, я не дам тебе морочить ей голо¬ву, — грозно сказал он.
— Разбирайтесь  лучше со  своими  проблемами,  — презрительно процедил Анри.
— Я тебя предупреждаю, если еще хоть раз подойдешь к Дулъсе...
— Вы разве не знаете? — удивленно спросила Симона, — Дульсе вернулась в Мехико.
— Он газет не читает, — отвернувшись, бросил Анри.
— В Мехико? — остолбенел Жан-Пьер. — Но почему?
— Чтобы не мешать вашему счастью, — зло глянул на него Анри.                                                               
— Мы же напечатали... во вчерашней газете... — Симо¬на   торопливо  шарила   по  карманам    извлекая  оттуда ластики, обертки от жвачек и обрывки бумажек. – Вот… Я же помню, что не выбросила. – Она протянула Жан-Пьеру смятый   листок   из   блокнота   с   написанными  Дульсе торопливыми строчками. - Она просила дать объявление...
— Лучше пусть будет в Мексике, чем на дне Сены, — серьезно сказал Анри. — Один раз я ее за шиворот удержал. — И добавил ехидно: — У моста Мирабо, где уходит любовь...
Жан-Пьер потрясенно  читал неровные,  прыгающие буквы.
— Ты не понимаешь! — воскликнул он. — Ей нельзя в Мехико!
Дульсе уехала... Предпочла смертельную опасность сомнительному счастью жить с ним в одном городе. Что же он наделал! Что теперь будет с ней? Жан-Пьер прекрасно понимал, как репортер, постоянно собирающий криминальную хронику Парижа, что страхи Дульсе вовсе не беспочвенны. Бандиты пойдут на все, чтобы убрать не-желательного свидетеля. Иначе их самих уберут. У мафиозных структур суровые законы. Он может потерять ее. Навсегда. Самая горячая любовь не вернет ее к жизни. Смерть не слушает мольбы влюбленных.
Жан-Пьер круто повернулся и, не сказав больше ни сло¬ва, бросился к машине.
Симона проводила его взглядом.
— Вот видишь, Анри. Он все-таки любит ее. — Она взя¬ла Анри за руку и добавила встревоженно: — Только поче¬му он сказал, что Дульсе нельзя в Мехико?

Мысли лихорадочно сменяли одна другую. Дульсе, ма¬лышка... Жан-Пьер обещал быть твоим защитником и гор¬до расправил широкие плечи. Хорош защитник... Он как наяву видел испуганное лицо Дулъсе, когда она с криком бросилась к нему на ступенях собора. Он просто обязан быть рядом с ней. Дульсе и Лус, видимо, недооценивают опасность, нависшую над ними.
Вот только Жанетт... Она слабеет с каждым днем. Жан-Пьер не может оставить ее в таком состоянии.
Но Дульсе нужна помощь. Срочно, срочно надо лететь в Мексику, пока не случилось непоправимое...
А как быть с Жанетт?.. Жан-Пьер сейчас уже проклинал тот день, когда имел неосторожность обратить на Жанетт внимание. Она, как плющ вокруг дерева, обвилась вокруг него и медленно, но планомерно вытягивает все соки. Он совсем запутался. Почему судьба так немилосердна к нему? Стоило ему впервые в жизни искренне полюбить нежную чистую девушку, как он тут же угодил в расставленную жизнью ловушку.                                                           
До того момента, как Жан-Пьер понял, что Дульсе занимает  все  его  мысли,  он  никогда не относился к женщинам достаточно серьезно. Часто менял подружек ловко избегал обязательств. Красивая мужественная внеш¬ность и чувство юмора позволяли ему с достоинством вы¬кручиваться из любой щекотливой ситуации. В каждой очередной подруге Жан-Пьер видел лишь потенциальную охотницу за его драгоценной свободой. Конечно, были в его окружении женщины, с которыми можно было дружить безбоязненно, умные, интересные. Но никогда еще две ипостаси  женщины не соединялись для него воедино. Отдельно те, с кем можно отвести душу, обсуждая интерес¬ные для обоих проблемы, и отдельно те, с кем можно про¬вести приятную ночь. И только Дульсе оказалась и инте¬ресной как человек, и желанной как женщина. Только Дульсе... В ней была какая-то необычайная глубина и серь¬езность, и в то же время она, как ребенок, была наивна и шаловлива. Жан-Пьер все время открывал в ней новое. Она была то угловатой, то изящной, как леди, то терялась в про¬стых жизненных ситуациях, а то вдруг поражала его глу¬боким философским размышлением, то была абсолютно беззащитна, то мужественна.
Каким же ослом он был, когда позволял Жанетт перее¬хать к нему. Просто надоело выкраивать между работой редкие минуты для встречи. Если бы он знал тогда, что встретит Дульсе... Но ничего нельзя угадать наперед... По¬жалуй, надо определить Жанетт в больницу под наблюдение врачей и поспешить вслед за Дульсе. Жан-Пьер не сомне-вался, что Жанетт никогда бы не оставила ребенка, если бы не заподозрила его в интрижке. Теперь она разыгрывала это, как козырную карту. Если бы Жанетт не объявила об этом в присутствии Дульсе, Жан-Пьер нашел бы способ пос¬тавить ее на место. Поняв, что Жан-Пьер не останется с ней, Жанетт, без сомнения, избавилась бы от не нужной ей обузы. Ее эгоистичную натуру он уже прекрасно понял.
Но Дульсе измеряла все иными нравственными кате¬гориями. Она сказала правду. Она не смогла бы быть рядом с Жан-Пьером, в глубине души считая его подлецом. Соб-ственно, только ради Дульсе он оставался рядом с Жанетт, ради того, чтобы она не считала недостойным человека, ко¬торому отдала свое сердце.

После встречи с Жан-Пьером Анри и Симона долго обсуждали его странные слова.
—  Может, она просто поругалась с родителями? Или каким-то образом испортила себе репутацию и скрылась от скандала? — предположила Симона.
Анри посмотрел на нее как на больную.
—  Ты можешь представить себе Дульсе в таких ситу¬ациях?
Симона отрицательно покачала головой.
—  Вот то-то и оно... — Анри вздохнул. — Здесь что-то другое. И об этом знает только Жан-Пьер. У Дульсе есть ка¬кая-то тайна... Почему она доверила ее не нам  а этому прохвосту?
—  Почему ты так ненавидишь его? — спросила Симона. — Ведь даже Дульсе не питает к нему зла.
— Еще бы! Она же боготворит его. А этот репортеришка, играя с ней в романтическую страсть, благополучно жил со своей подружкой. А та решила подарить ему бэби. Ясно?
Симона посмотрела на него широко открытыми гла¬зами.
—  Так за что же его осуждать? Ведь... если... ты вдруг полюбишь другую, а я... Разве ты меня бросишь? — У нее задрожали губы.
— Глупышка, — притянул ее к себе Анри. — Ты же сов¬сем другое дело.
— Ох, Анри, — вздохнула Симона. — Легче всего судить се стороны. Я думаю, нам надо встретиться с Жан-Пьером и спокойно все выяснить.
— Не горю желанием его снова увидеть.
— Тогда я сделаю это сама, — твердо сказала Симона.
— Только попробуй!
—  Подумай о Дульсе. Помнишь, как испугался Жан-Пьер? Возможно, ей нужна помощь.
- Ну ладно... - внял ее доводам Анри. - Только ты сю¬да не суйся. Это мужское дело.

Жанетт порхала по квартире, готовясь к встрече Жан-Пьера, и громко напевала. Она поминутно поглядывала на себя в большое зеркало, висящее в простенке между кухней и столовой. Как она преобразилась! Может, стоит и на сце¬ну выходить в таком виде? В этом окраинном баре ее новый облик будет ближе, ведь там собирается в основном моло-дежь. Несколько новых песенок поживее, чтобы зажечь публику, — и ей обеспечен грандиозный успех! Тогда не стыдно будет и знакомых позвать на свое представление. А то после статьи Жан-Пьера приятели наперебой кинулись ее поздравлять, выражая желание прийти на концерт, а ей пришлось уклончиво врать, что они ищут новое поме-щение. Потом — мнимая болезнь. А что она скажет им за¬втра?
«Новая звезда взошла на окраинах парижского небо¬склона», — написал по ее требованию Жан-Пьер.
А Жанетт только в редкие вечера получала аплодисмен¬ты. Ей мечталось о громогласной овации, о горах букетов у ее ног, о толпах поклонников у входа. К тому же, сменив стиль, она вполне сможет рассчитывать на съемку на те¬левидении в молодежной музыкальной программе. Ведь у Жан-Пьера есть друзья как раз в молодежной редакции. Как же она раньше не догадалась!
Она засунула купленное шампанское в морозильник, красиво разложила на блюдах листья салата, фрукты, сыр. Довела до золотистой корочки запеченное в духовке мясо с овощами. Сегодня все спорилось у нее в руках. А ведь обыч¬но Жанетт через силу плелась на кухню, заставляя себя разыгрывать роль примерной хозяйки.
Она накрыла на стол в гостиной, включила томную му¬зыку и с наслаждением затянулась сигаретой.
В замке заворочался ключ.
Наконец-то! Жанетт приняла позу поэлегантнее, не¬брежно перекинула ногу через подлокотник кресла и с выжидающей улыбкой уставилась на дверь.
—  Собирайся! — угрюмо сказал из прихожей Жан-Пьер. — Я отвезу тебя в больницу. У меня срочная ко¬мандировка.
Он вошел в гостиную и удивленно посмотрел на роскош¬но убранный стол. От его опытного репортерского взгляда не укрылась ни одна мелочь. Он сразу отметил дымящую сигарету в пепельнице, недопитый бокал с вином на подло¬котнике кресла, изменившийся облик Жанетт и в первое мгновение испытал необыкновенное облегчение и даже радость оттого, что она больше не нуждается в уходе. Хоть одной проблемой меньше.
Жан-Пьер плохо разбирался в тонкостях женского организма. Токсикоз у Жанетт начался так внезапно и, видимо, так же внезапно прекратился. Ничего странного, что она решила закатить на радостях пир.
— Тебе лучше? — Он ухватил по пути с блюда кусочек сыра и направился в кабинет.
— Мне просто великолепно! — Жанетт с улыбкой гляде¬ла на него.
— Может, тебе все же не стоит курить?
— Это еще почему?
— Ребенку это, должно быть, вредно, — отозвался он из кабинета, копаясь в каких-то бумажках.
Жанетт ухмыльнулась про себя. Как точно она рассчитала. Он привык к мысли о наследнике и теперь за¬ботится о его здоровье. Надо теперь как-то помягче объяснить ему, чтоб не надеялся.
— Знаешь, милый... — протянула она томно. — Я, ка¬жется, немного ошиблась. Это был обычный нервный срыв. Но ты не волнуйся, — добавила она торопливо. — Мы обя-зательно заведем себе малыша. Как-нибудь в другой раз...
Жан-Пьера как обухом по голове ударили. Ошиблась! У него вся жизнь полетела кувырком, а она сидит и спокойно улыбается.
И тут его взгляд упал на лежавшую на письменном столе газету с жирно обведенным фломастером объяв¬лением Дульсе.
Так вот в чем дело! Этот пир — панихида по его любви! Соперница убралась, и нет смысла больше притворяться? Жатетт обвела его как мальчишку!
У Жан-Пьера не укладывалось в голове, как можно бы¬ло пойти на такую подлость. А собственно, чего еще он мог от нее ожидать!
Он скомкал газету в кулаке и в бешенстве выскочил в гостиную.
— Дрянь! — потрясая газетой, завопил он. — Гадина!
Он в порыве ярости наткнулся на стол, стоявший между ним и Жанетт, и с грохотом повалил его. Персики и апельсины раскатились по ковру, со звоном рассыпались осколки разбившихся тарелок.
Жанетт испуганно вскочила и отбежала в угол. Она не ожидала такой реакции.
— Ты нарочно устроила этот спектакль? Отвечай! — Не помня себя, он наступал на нее, и Жанетт показалось, что он сейчас ее убьет, такая ярость была в его глазах.
— Я... — в страхе пролепетала она. — Я же люблю те¬бя... Это... могло бы быть правдой...
Жан-Пьер грубо схватил ее за плечи и сильно встрях¬нул.
— Ты представляешь, что ты натворила?!
— Что   такого?.. —   перепуганно  лепетала  Жанетт, сжимаясь под его взглядом. — Просто мы снова вместе... Жан-Пьер скрипнул зубами, едва сдерживаясь, чтоб не ударить ее.
— Вместе? Да я и дня с тобой не останусь!— Он отшвыр¬нул ее на диван. Нервно пошарил по карманам в поисках сигарет.
— Я же люблю тебя,— всхлипнула Жанетт.— Что же мне было делать?..
Она умоляюще посмотрела на него.
— Жан-Пьер...
Он молча подошел к телефону и набрал номер.
—  Такси? Примите заказ. С улицы Колнзэ на улицу Жасмэн. Да. Срочно.
Внутри у Жанетт все сжалось. Это был заказ от дома Жан-Пьера до ее квартиры.
Жан-Пьер открыл шкаф в прихожей, выкинул оттуда два пустых чемодана и, не глядя на нее, ушел в кабинет и захлопнул за собой дверь.
Он вышвыривает ее из своей жизни... Глотая слезы, Жа¬нетт быстро собирала свои тряпки. В чем же она просчита¬лась? Ведь все так удачно сложилось. И мексиканка убра-лась восвояси, и Жан-Пьер вопреки ее опасениям не закатил ей скандал после сцены с Дульсе, а молчаливо терпел ее присутствие, идя на уступки.
Жанетт полагала, что если он разорвал с Дульсе и про¬должает жить с ней, то значит, он все же решил, кто для не¬го дороже. Ведь никакими угрозами его невозможно за¬ставить сделать то, чего он не желает. Она уже не раз в этом убеждалась. Поэтому и предпочитала действовать исподтишка, ведь вода камень точит. Откуда же вдруг та¬кая перемена?
Диспетчер сообщил, что такси у подъезда.
Жанетт подхватила чемоданы. Неужели он даже не выйдет помочь ей? Она подошла к двери кабинета и осто¬рожно толкнула. Заперто.
— Жан-Пьер...— жалобно позвала она.— Я ухожу.
В ответ — молчание.
«Ну ничего,— думала Жанетт, стаскивая чемоданы по лестнице,— ты еще позовешь меня. Сам позовешь... Я дам тебе время перебеситься, и тогда...»
Но что-то в глубине души подсказывало ей, что она потеряла Жан-Пьера навсегда...

Жан-Пьер целый день не мог прийти в себя. Он провел бессонную ночь, запершись в кабинете. Как потерянный он смотрел на газету с объявлением, жадно прикуривая одну сигарету от другой.
Как же он не догадался, что Жанетт его дурачит? Ведь он хорошо знал, что она пойдет на все, лишь бы добиться своего. И он не поверил ей в первый момент. Это Дульсе за-ставила его поверить. Ее чистая душа не могла представить себе, что можно играть такими понятиями, и ее убежден¬ность в правдивости Жанетт передалась ему.
Жан-Пьер решил было со злорадством отплатить Жа¬нетт, опубликовав в вечерней газете новую рецензию о ее «творчестве», но, поразмыслив, решил не унижаться до мести. Бог с ней, пусть живет, как хочет. Когда-нибудь судьба рассчитается с ней за ее подлость и коварство и она сполна получит той же монетой.
Он порылся в столе и отыскал среди бумаг набросанные Дульсе портреты преступников.
Вот что сейчас важно. Как ему отыскать и обезвредить этих типов? Он вдруг с досадой хлопнул себя по лбу. Бол¬ван! Начни с того, как отыскать саму Дульсе. Ведь он даже не знает ее адреса. Ему даже не приходило в голову спросить, где живет Дульсе в Мехико, ведь она все время была здесь, рядом. Хотя у него много зацепок и он профессионал в добывании информации. Красивые сестры-близнецы, одна из которых певица, а другая художница, должны быть на виду в обществе. А в том, что Дульсе принадлежит к кругу местной знати, он не сомневался. У нее были дорогие украшения, но даже не это было важно, а то, что в детстве в нее усиленно вбивали тонкости этикета, которые она с таким наслаждением отринула, вырвавшись из-под родительской опеки.
Он представил себе будущую встречу с Дульсе и улыб¬нулся. Как приятно будет сказать ей, что он абсолютно сво¬боден и принадлежит ей полностью и навсегда. И у Дульси не останется ни капли жалости к Жанетт, когда она узнает о ее подлом поступке.
Они снова будут вместе, и она будет знакомить его с Мехико, как он ее с Парижем. Они будут смотреть росписи Риверы и Сикейроса, древние пирамиды, сокровища ацте-ков и майя. А потом уедут куда-нибудь на побережье и бу¬дут бродить ночью по влажному песку пляжа, слушая, как с тихим шелестом ложится волнами к их ногам Великий океан. Жан-Пьер еще никогда не видел океана. Он, навер¬ное, такой же глубокий, безбрежный и переменчивый, как их любовь.
И сердце его то сжималось от тревоги, то наполняясь сладостным ожиданием встречи...
Он с сумасшедшей скоростью стремился переделать до отъезда все  редакционные дела.  Одна встреча, другая, третья. Да еще на нем висит задуманная редактором серия статей. И репортаж к завтрашнему номеру. И все надо сроч¬но успеть, а ему на ум не идет ничего, кроме Дульсе.
Когда поздно вечером Жан-Пьер наконец-то подъехал к дому, то очень удивился, увидев сиротливо мерзнущих у подъезда Анри и Симону.
—  Нам надо поговорить,— буркнул, глядя в сторону, Анри.
А у Жан-Пьера не было больше никакого желания вы¬яснить с ним отношения. Зачем? Ведь он скоро будет рядом с Дульсе.
— Поднимемся ко мне,— предложил Жан-Пьер.
—  Лучше здесь,— отказалась Симона, хотя продрогла до посинения. Ей ужасно не хотелось встречаться с Дуль-ситиной соперницей.
Жан-Пьер вдруг понял, почему они отказываются, и расхохотался.
—  Не бойтесь, я один,— весело сказал он.— Можете сами убедиться.

В гостиной царил оставленный Жанетт беспорядок. Вещи были разбросаны по всем креслам, когда она впопы¬хах копалась в шкафах. А посреди валялся перевернутый стол, груда битой посуды и раздавленные персики на ковре.
—   Битва   при  Аустерлице,—   скептически   заметил Анри.— Похоже, враг отступил с многочисленными поте¬рями.
— Давайте я уберу,— сочувственно сказала Симона,— Где у вас щетка?
И пока Жан-Пьер готовил на кухне кофе, она с помощью Анри быстро привела все в порядок.
Между этими хлопотами Жан-Пьер вкратце поведал им о вчерашнем объяснении с Жанетт. И заметил, как разг¬ладились лица у Анри и Симоны, как исчезла их внутрен¬няя скованность.
Жан-Пьер обследовал содержимое холодильника и обнаружил припасенные Жанетт шампанское и запеченное мясо.
— Вот что, ребята,— сказал он, водружая все это на стол,— я думаю, что у нас больше нет поводов для разног¬ласий.
—  Не будет,— уточнил Анри,— если вы расскажете нам, почему боитесь за Дульсе. Что ей угрожает?
Жан-Пьер помрачнел. Вопрос Анри вновь всколыхнул притаившуюся было тревогу.
— Возможно, смерть,— глухо сказал он.
Вынув из кармана Дульситины наброски, он показал, их и
— Вы никогда не видели рядом с ней этих типов?
— Нет...— Анри внимательно вгляделся.— У меня хоро¬шая память на лица.
— Я тоже. В Париже они потеряли ее. Но в Мехико...— И он поведал ее друзьям все, что рассказала ему сама Дуль¬се.
Глаза Симоны широко распахнулись от ужаса.
— И об этом не знает никто, кроме вас?— спросила она.
— Кроме меня и Лус,— уточнил Жан-Пьер.
—   И  нас,— добавил Анри.— Завтра же полечу в Мехико. Надо только занять денег на билет.
—  Нет уж, дорогой,— твердо сказал Жан-Пьер.— В Мехико полечу я. Извини, но это только мое дело.
Симона тихонько тронула Анри за руку и сказала:
—  Он прав... Он лучше сумеет помочь Дульсе и Лус. И потом, ты ведь не знаешь испанского.
Жан-Пьер едва не поперхнулся шампанским. Как он об этом не подумал? Ведь у него та же самая проблема. Они с Дульсе говорили по-французски, и он совсем выпустил из виду языковой барьер. Но Анри об этом лучше не знать. В конце концов, незнание языка Жан-Пьеру заменят его внимательные глаза и любящее сердце.
Он поднял бокал и сказал:
— За то, чтобы все было хорошо.
— Чтобы все было хорошо,- как эхо отозвались Анри и Симона.

Жанетт не находила себе места.  Она слонялась по своей квартире, бросив чемоданы нераспакованными. Как невыносимо быть одной. Как это, оказывается, невыносимо...
Она схватила сумочку и несмотря на то, что был уже поздний вечер, вышла на улицу. Надо пойти туда, где люди, где музыка и смех, где можно забыться и не думать, не думать ни о чем.
Ближайший ночной бар был неподалеку. Она заказала себе большой стакан бренди — бармен посмотрел с удивлением — и села за свободный столик.
В баре было много народа, в основном молодежь, парочки и компании. Гремела музыка, мигали разноцветные лам¬почки. На небольшом пяточке в центре зала танцевали.
Жанетт залпом отпила половину, рассеянно скользя взглядом по залу. Вдруг она почувствовала, что на нее кто-то смотрит.
Парень за соседним столиком буквально пожирал ее глазами. Потом неожиданно поднялся и, захватив свой бо¬кал, пересел за ее столик.
— Скучаете?— стандартно начал он. Жанетт не ответила.
—  Мне тоже скучно,— сказал парень.— У меня горе, меня невеста бросила. Может, потанцуем?
Жанетт искоса цепко охватила его взглядом. Он был го¬раздо моложе, но красив и статен. Дуры девчонки, если бро¬сают таких. Впрочем, она тоже хороша собой, а Жан-Пьер...
— Меня зовут Поль. — Парень обезоруживающе улыб¬нулся.— А вас?
— Жанетт,— нехотя процедила она.
— А почему вы одна? Ох, простите...— Он смутился.
— Ладно, давай потанцуем.
Она поднялась. В конце концов она искала компанию, зачем же сидеть букой?
Поль крепко притиснул ее к себе, и Жанетт с удивлением почувствовала, что с радостью принимает сильные мужские объятия, и даже некоторое разочаро¬вание, когда танец кончился и они вернулись к столику.
Поль заказал еще выпивки и опять пригласил ее на та¬нец.
Время летело незаметно. Жанетт сильно опьянела, го¬лова кружилась. Поль то жаловался ей на свою несчастную долю, то в восхищении шептал комплименты... Он впервые держит в объятиях такую красивую женщину... Только в ней, Жанетт, его спасение... До встречи с ней он думал что его жизнь кончена...                                                   
Его слова приятно щекотали самолюбие Жанетт. Похо¬же, этот мальчишка теряет голову... Как здорово снова ощущать себя желанной и сводящей с ума. А он тоже ниче-го... Какие мягкие губы осторожно тронули ее волосы... Ка¬кое неподдельное восхищение в его огромных карих гла¬зах...
— Давай уйдем,— неожиданно шепнул он.
И Жанетт с легкостью согласилась:
— Давай.

Какая это была бурная и неистовая ночь... Жанетт каза¬лось, что Поль впервые познает женщину, с таким трепе¬том он целовал ее, так робко прикасался, разжигая этим ее еще сильнее. А потом совершенно сломил ее силой моло¬дости и неожиданно страстным напором... И шептал, шеп тал ей слова любви и благодарности... В жизни еще у нее не было такого великолепного любовника...
Жанетт открыла глаза и томно потянулась. В незадернутые шторы ярко светило солнце.
— Поль...— позвала она. Его не было рядом.
«Наверное, в ванной»,— решила Жанетт и, не одеваясь, прошлась по квартире, полная ожидания повторения чуд¬ной ночи. Заглянула в ванную, на кухню, в гостиную... Его нигде не было. И тут ее взгляд ощутил странную пустоту. Исчезли брошенные в комнате чемоданы.
Пораженная страшной догадкой, Жанетт бросилась к сумочке, быстро перерыла ящики трюмо...
Так и есть, вместе с Полем испарились и кошелек со всеми деньгами, и украшения.
Жанетт бессильно опустилась на пол и простонала:
— Поль... Как же так... Поль...
А может, он вовсе и не Поль? Зачем ему говорить насто¬ящее имя своим потенциальным жертвам.
Какая же она дура! Поверила, растаяла... А он всего-на¬всего профессиональный соблазнитель и вор...
Жанетт прижала голые коленки к груди и истерически расхохоталась, как сумасшедшая.

Проводив Анри и Симону, Жан-Пьер подошел к окну и долго смотрел в мерцающую огнями темноту. Он думал о Дульсе и торопил время, оставшееся до их встречи.
А в голове ритмично звучали отчаянные строки Поля Элюара, как нельзя более точно подходящие к его состо¬янию:
К стеклу прильнув лицом, как скорбный страж.
А подо мной внизу ночное небо,
А на мою ладонь легли равнины
В недвижности двойного горизонта.

К стеклу прильнув лицом, как скорбный страж,
Ищу тебя за гранью ожиданья,
За гранью самого себя.
Я так тебя люблю, что я уже не знаю,
Кого из нас двоих здесь нет...

ГЛАВА 21
Этот рабочий день длился, как казалось Рикардо, целую вечность. Он нервно метался по своему кабинету, как тигр, запертый в клетку.
Наконец этот долгий день подошел к концу. Секретар¬ша, напудрив носик и накрасив губки, собралась и ушла, чуть позже ушли домой служащие отдела, а Рикардо все сидел за своим письменным столом.
Он посмотрел на часы: уже двенадцать минут шестого. Эта женщина придет через три минуты, если придет, ко¬нечно. Как было бы хорошо, если бы случилось чудо и эта «гостья из прошлого» вдруг испарилась. Но Рикардо поче¬му-то не сомневался, что она обязательно появится.
Он вздохнул. Надо идти. Долгие годы работы в солидном учреждении приучили его не опаздывать. Он всегда приходил точно, минута в минуту. Вот и теперь эта привы¬чка не давала ему посидеть в кабинете еще минут пять. Хо¬тя эта женщина никуда не уйдет, она будет ждать его, как бы он ни опоздал, в этом он тоже был почему-то уверен, и это тоже вовсе не радовало его.
Рикардо спустился вниз и подошел к небольшому открытому кафе «Палома», где обычно обедали многие сот¬рудники агентства. Вот и сейчас за столиками сидели кое-кто из его сослуживцев, решивших после напряженного рабочего дня выпить по чашечке кофе. А вот и она.
Рикардо вздрогнул. Он сразу же узнал ее. Еще пять минут назад ему казалось, что он не может воскресить в памяти ни одного конкретного лица, кроме, разумеется, Исабель, — черты остальных его временных подружек слились в какой-то обобщенный образ. Но теперь, увидев сидящую за столиком Ренату, он сразу же вспомнил ее. «Она!» — была его первая мысль, и сразу же пришла вторая: «Боже, как она постарела!»
Да, он вспомнил ее — милую веселую девчонку с круг¬лым милым личиком и точеной фигуркой. У нее были еще прелестные светлые волосы, волнами ниспадавшие на плечи (недаром Вилмар Гонсалес взял ее на должность ан¬гелочка).
Но сейчас перед Рикардо сидела уставшая бесцветная женщина. Потускневшие волосы были гладко зачесаны на¬зад, фигура по-прежнему была стройной, но в ней появилась какая-то сухость, костлявость. «Лучше бы она располнела», — невольно подумал Рикардо.
—  Здравствуй, Рикардо, — сказала Рената, когда он подошел. — А ты почти не изменился. Правда, ты стал таким солидным сеньором, сразу видно — человек с поло-жением.
— Ты тоже почти не изменилась, — соврал Рикардо. — Я тебя сразу узнал.
— Не обманывай. — Неожиданно для самой себя Рената кокетливо погрозила ему пальчиком. — Я иногда еще смот¬рюсь в зеркало.
При виде бывшего любовника в ней на миг проснулась бывшая Ната, или Нателла, как ее иногда называли, — озорная, веселая девушка, которая никогда не унывала, да¬же когда сидела голодная. Но это видение мелькнуло и рас¬таяло. И снова перед Рикардо была строгая и добропорядоч¬ная подруга проповедника.
—  Ты о чем-то хотела поговорить со мной... — начал Рикардо. — Признаться, твой звонок был для меня большой неожиданностью.
— Надеюсь, приятной? — с иронией спросила Рената. Рикардо вежливо промолчал.
—    Ты   женат?   —   нарушила   наступившую   паузу женщина.
— Да, — ответил Рикардо. — Случилось чудо: я нашел ту женщину, которую считал погибшей, и вторую дочь.
—   То есть ты хочешь сказать, что нашел наконец женщину, которая смогла заменить тебе твою покойную жену? — переспросила Рената. — Я помню, ты все по ней убивался. Ее звали как-то красиво, Роза, кажется...
—  Нет, я хотел сказать то, что сказал, — сухо ответил Рикардо.   —  Оказывается,   Роза  и  маленькая Лус  не погибли. Роза просто решила уйти от меня, она была слишком горда, чтобы прощать измены.
—  Не много бы в Мексике осталось супружеских пар, если бы все так думали, — съязвила Рената. — Уж кто-кто, а девушки из «Твоего реванша» знают, чего стоят все эти добропорядочные отцы семейств, верные женихи и прочие притворщики.
— Роза не такая, как все, за это я ее и люблю, — ответил Рикардо. — Она ушла от меня и была совершенно права. Это была грязная история... впрочем, почему я должен тебе это рассказывать.
— Значит, у тебя две дочери, - медленно произнесла Рената. — А больше у тебя не было детей?
— Нет, - ответил Рикардо.  Вопрос показался ему странным.
— А у меня есть сын, - сказала Рената, улыбаясь его не¬доумению.   -   Очень  хороший  мальчик.   Вот только... фамилию мне пришлось дать ему свою.
— Ты... — Рикардо не знал, что сказать. — Ты хочешь сказать, что не знаешь, кто его отец.
— У меня было много встреч. — В ее голосе прозвучала горечь. — Слишком много.
— Но сейчас твоя жизнь изменилась? — спросил Рикар¬до, и его взгляд потеплел. Ему стало искренне жаль свою старую подругу.
— Да, — кивнула Рената, — и мне улыбнулось счастье. Я встретила очень хорошего,  не побоюсь этого слова, истинно святого человека. Он взял на себя обязательства по отношению ко мне и моему сыночку.
— Но кто он?
— Это выдающийся проповедник Вилмар Гонсалес. Он сейчас проповедует здесь, в Мехико. Я повсюду сопровож¬даю его.
— А как же ребенок? — спросил Рикардо.
— Он учится в хорошей частной школе.
— Я очень рад за тебя! — искренне сказал Рикардо. — Ты молодец, что позвонила.
— А как твои девочки? — спросила Рената. — Младшая, наверное, еще крошка?
— Нет, — улыбнулся Рикардо, — ты не поняла. У нас с Розой родились девочки-близнецы, и так получилось, что они долго жили отдельно друг от друга: одна девочка оста¬лась со мной, другую забрала Роза. Но теперь мы вместе и очень счастливы. Мои дочери оказались умницами, они очень талантливы — одна учится в консерватории, у нее прекрасный  голос.  Другая  — художник,  сейчас она в Париже. Я очень люблю их и горжусь ими.
Рикардо удивился, увидев, как погрустнела Рената. Ка¬кая-то тень пробежала по ее лицу. Решимость, которая чув¬ствовалась в ней в начале их встречи, улетучилась.
— Я, пожалуй, пойду, Рикардо, — сказала она. — Уже слишком поздно. Мне пора.
— Но ты хотела поговорить со мной о чем-то важном, — удивился Рикардо.
—   Да нет,  — торопливо  проговорила Рената,  едва сдерживая слезы. — Просто оказалась снова в Мехико, хотелось встретить кого-то из бывших друзей, поговорить. Вот и все.
— Я был очень рад встретиться с тобой, — сказал ей на прощание Рикардо, помогая Ренате сесть в такси.
«Не так уж она счастлива с этим своим святым челове¬ком, забыл его фамилию», - думал Рикардо, провожая такси взглядом.
Всю дорогу Рената проплакала. Ей было стыдно, что она пыталась обмануть человека, который оказался ей другом. Она чувствовала, что если бы нашла в себе силы и объявила Рикардо о том, что у него есть сын, он не стал бы требовать доказательств того, что именно он отец ребенка, не стал бы грубить ей. Скорее всего он сразу чистосердечно признался бы во всем жене и они сделали бы все, чтобы помочь ребенку. Рената совершенно не ожидала такого человеческого тепла от этого «грешника из грешников», каким представил его Вилмар. Она даже начала сокрушаться, зачем послушалась Гонсалеса и сог¬ласилась играть эту роль.
Дома она подробно пересказала мужу свой разговор с Линаресом.
— Вилмар, я просто не могла лгать, смотря ему в глаза, пойми меня.
—  Хорошо-хорошо, дорогая, — успокоил ее   Гонса¬лес.  —  Мне всегда отрадно,  когда люди оправдывают наши самые лучшие ожидания. Так ты говоришь, у него две дочери?
— Да, представь себе, девочки-двойняшки. Он говорит, очень похожи друг на друга. Но одна сейчас в Париже.
«Значит, у Лус есть сестра-близнец. Интересно», — подумал Вилмар Гонсалес.

Последние несколько дней Чучо и Кике с утра до ве¬чера  дежурили у дома Линаресов.  Они и сами были сбиты с толку — то эта противная девчонка улетает в Париж, то вдруг оказывается, что она преспокойно оста¬лась в Мехико. Раньше вроде училась рисовать, теперь запела.  «У богатых свои причуды,  — думал  Чучо, хотят - рисуют, хотят - поют, это наш брат бедняк только и знай работай». Чучо немного преувеличивал — сам он никогда и нигде не работал, если, конечно, не считать работой обшаривание чужих карманов.
В тот день девчонка вышла из дома довольно рано и куда-то поехала на автобусе. Кике отправился за ней, а Чучо остался караулить у дома Линаресов. Шеф Манкони потребовал убрать эту красавицу, один раз это им не уда¬лось — помешал тот идиот из Акапулько, который приходил по объявлению за мольбертом и тогда очень вы¬ручил Чучо.
Теперь надо было придумать что-то другое, оригиналь¬ное, что по возможности сработало бы наверняка. К сожа¬лению, Манкони всегда предпочитает имитировать несча-стный случай — по возможности, разумеется. Обычно удается придумать какую-нибудь каверзу в саду или в са¬мом доме, но уж очень трудно постороннему проникнуть за высокий забор дома Линаресов. Вот если бы туда попасть, тоща у Чучо был наготове целый арсенал разнообразных методов — от случайного отравления до смертельного падения с лестницы.
Чучо обошел дом и попытался забраться на высокую стену — как раз с той стороны, где когда-то влезла в него Дикая Роза. Он был уже почти наверху, когда вдруг услы¬шал строгий голос:
— Что вы делаете, милейший?
От неожиданности Чучо едва не свалился со стены, но удержался. Он обернулся и увидел высокого человека средних лет в темно-сером костюме, со строгим выра¬жением лица, что делало его похожим на учителя и пастора одновременно.
— А тебе-то что? — нагло сказал Чучо, знавший, что лучший способ защиты — нападение. — Ты что, живешь в этом доме?
—  Нет, — спокойно ответил человек. Он говорил по-испански хорошо, но с очевидным иностранным акцен¬том. — Но я друг людей, которые живут здесь. И по¬этому  меня интересует,   зачем  вы  взобрались  на  этот забор.
— Любуюсь, — ответил Чучо, спрыгивая на землю. — Какая тебе разница? Или, может быть, я влюблен в некую даму, которая тут живет.
— В юную певицу? — поинтересовался чопорный незна¬комец.
—  Нет, — ответил Чучо, отряхиваясь. — Скорее, в юную художницу. Да только она вроде теперь перек¬валифицировалась.
—  Мне кажется, вы что-то путаете, друг мой, — улыб¬нулся незнакомец.
Чучо был немного удивлен тем, что этот серьезный сеньор так долго и заинтересованно разговаривает с ним, с Чучо.
—   Ничего  я не путаю,  — уже более дружелюбно отозвался он.   — Я влюбился в нее, когда увидел в пар¬ке. Она стояла перед таким ящичком на ножках и рисо¬вала.
Незнакомец рассмеялся:
— Ваша дама сердца давно в Париже, милейший.
—  Что?! — закричал Чучо и, забыв о всякий осторож¬ности, воскликнул в сердцах: — Ах, чертовка! Значит, все-таки улетела... Погоди, я же ее видел вчера. Как это может быть?
— Я вам могу все объяснить, — сказал незнакомец, — только давайте уйдем отсюда, вы ведь на самом деле не очень хотите, чтобы вас увидели другие обитатели дома, не так ли?
—   Пожалуй...   —  согласился  Чучо.  — А куда мы пойдем?
— Не пойдем, а поедем, — сказал незнакомец таким то¬ном, что Чучо не стал возражать. — Здесь недалеко. А моя машина стоит за углом. — А теперь, милейший, — сказал доктор Гонсалес, заперев дверь на все замки и пряча ключ в карман, — чистосердечно ответьте мне, что выделали у до¬ма Линаресов?
— Я? — переспросил Чучо. — У дома Линаресов?
— Не прикидывайтесь дурачком, — оборвал его Гонса¬лес, который вдруг перестал быть улыбчивым и дружелюбным. — Я прекрасно знаю, что вы следите за этим домом, а точнее за девушкой, которая там живет.
Чучо молчал.
— Что ж, - сказал Гонсалес, - упорствующему в грехе не получить прощения.
— Ты что, падре, что ли? — спросил Чучо.
— Если ты хочешь спросить меня, не являюсь ли я ка¬толическим священником, я скажу тебе — нет, — заявил Гонсалес, — но не менее, а более этих так называемых святых отцов имею право выступать от имени Господа на¬шего.
— А-а, — протянул Чучо, — так ты один из этих пропо¬ведников, которых теперь пруд пруди. Тогда понятно. Что ж, будем знакомы, раз ты на этом настаиваешь. — Чучо протянул проповеднику руку и представился: — Хесус, или проще — Чучо, так меня называют друзья.
— Какое у тебя возвышенное имя, — снова улыбнулся Гонсалес. — А меня зовут Вилмар.
—  Чудно как-то, — почесал ухо Чучо. — Ну так вот, Вилмар, скажу тебе честно и откровенно: если сейчас я ска¬жу тебе хоть полсловечка, считай, что я уже труп. Наш шеф не станет церемониться.
—   А   если   мы  взаимовыгодно   обменяемся   инфор¬мацией,  — предложил Гонсалес,   — ибо долг всякого помогать ближнему своему. Так и я с твоим шефом. Да и как иначе ты выйдешь отсюда?
Чучо снова почесал ухо, что, по-видимому, помогало ему сосредоточиться, а затем сказал:
— Будь по-твоему, проповедник. Скажу тебе в двух сло¬вах: мне и еще одному моему приятелю нужно поймать, а еще лучше, просто... — он замялся, — ну, скажем, убрать одну девчонку. Она художница и живет в этом доме. Лус Мария Линарес.
— Дорогой друг, — торжественно обратился к Чучо про¬поведник, — должен огорчить вас: вы ищете не ту девушку. Ваша давно гуляет по Елисейским полям.
— Это как? — не понял Чучо.
— Елисейские поля — центральная улица Парижа, — пояснил Гонсалес.
— А-а-а. Но как же это! — Чучо так и подпрыгнул на ме¬сте. — Я же еще вчера...
— Это ее сестра. Они двойняшки.
Гонсалес только вчера узнал эту интересную новость от Ренаты,  но на то он и был профессиональным проповедником, чтобы подавать ее другим так, будто знал об этом всю жизнь.
— Двойняшки... — повторил Чучо, как будто до него не сразу дошел смысл этого слова. — Ты хочешь сказать, что все это время мы принимали двух девчонок за одну?
— По-видимому, так, если вы думали, что это одна и та же девчонка.
— Ослы! — крикнул Чучо, обращаясь неизвестно к ко¬му.
—  Так которая же вам нужна, точнее, которая вам не нужна? — спросил доктор Гонсалес.
— Художница! — воскликнул Чучо. — Она нас видела, запомнила, рисовала наши портреты. Понимаешь? Если она заговорит — нам всем крышка, и шефу тоже. А мы-то стараемся, голову ломаем, как бы ее убрать покрасивее. Хо¬роши бы мы были, если бы кокнули эту вторую, а потом она вдруг снова бы появилась, здоровая и невредимая. Я бы рас¬судка лишился, ей-Богу.
—  Не следует поминать имени Божьего всуе, — на¬ставительно сказал проповедник. Чучо махнул рукой, а Гонсалес продолжал: — Я понимаю ваши проблемы. У меня тоже возникли некоторые подобные, но они связаны с дру¬гой сестрой, с той, которая поет. Мне бы тоже было бы удоб¬нее, если бы ее вдруг не стало. И вот я предлагаю — может быть, мы объединим наши усилия?
— То есть ты хочешь, чтобы мы вместо одной нашей дев¬чонки убирали двоих? — сказал Чучо. — И делали бы это мы одни, а ты бы стоял в сторонке и что? Молился бы за нас Богу? А это не мало?
— Во-первых, это совсем не мало, — наставительно ска¬зал проповедник, — а во-вторых, я смогу помочь.
— Да? — ехидно спросил его Чучо. — Будешь нож точить или ружье смазывать?
—  Ничего подобного, — серьезно ответил Гонсалес. — Сейчас вы помогаете мне избавиться от одной, а когда приедет вторая, я помогу вам заманить ее в ловушку. Я уже сделал кое-какие приготовления.
— Гм, — покачал головой Чучо. — А ты парень с голо¬вой, даром что проповедник. Ну что ж, по рукам!
Лус со своей подружкой Чатой возвращались в консер¬ваторию после обеденного перерыва. Они только что пере¬кусили в соседнем бистро, а теперь возвращались на за-нятия.
— Боже, ну когда же кончатся эти бесконечные ремон¬ты, — проворчала Чата, перешагивая через груду щебня у входа.
Все   здание   консерватории   снаружи   и   вестибюль внутри были в строительных лесах. Массивное, украшен¬ное колоннами здание, построенное еще в начале XIX ве¬ка, было гордостью и одновременно головной болью кон¬серваторского      начальства.      Здание      нуждалось      в капитальном ремонте, а деньги с трудом удавалось на¬скрести на очередной косметический ремонт. Более того, когда уже были возведены леса, часто выяснялось, что деньги кончились, и приходилось опять долго и нудно на¬скребать пожертвования у не слишком щедрых спонсоров. Недавно ректору очередной раз повезло, и в результате этого неторопливые строительные рабочие присоединяли к хору скрипок и арф, обычно оглашавших эти стены, стук   своих   молотков   и   жужжание   машин,   а   также громкие и колоритные перебранки.
Правда, в этот час рабочие тоже ушли на перерыв, и в вестибюле было сравнительно тихо. Лус и Чата стояли под полукруглой аркой, отделявшей вестибюль от просторного коридора первого этажа. Над аркой был сделан балкон, с которого ректор обычно говорил напутственное слово вновь поступившим или выпускникам в окружении гипсовых ста¬туй, изображающих музы. Сейчас балкон был в лесах, как и весь вестибюль, а музы были временно сняты с пьедеста¬лов и лежали у стенки.
— Ну что, Лус, наш преподобный тебе больше не на¬званивает? — весело спросила Чата.
Лус вздрогнула. Если б только подружка знала! Но этого не должен был знать никто, и она постаралась взять себя в руки.
— По-моему, он отвратительный. Я вообще не понимаю, как ты соглашаешься общаться с ним каждый день.
— Да, наш Вил вцепится, так не отстанет. И, кстати, я заметила,  что его сильно на молодых красоток тянет. Видно, ты его в самое сердце поразила.
—  Ах, Чата, вечно ты говоришь глупости, — с досадой сказала Лус, которую начал тяготить этот разговор. К сча¬стью,  Тереза, у которой урок начинался через десять минут, сказала: «Ну ладно, я пошла», и Лус одна осталась стоять под балконом. Она была так погружена в размыш¬ления о трудном положении, в котором она оказалась, что никак не могла тронуться с места, хотя ей тоже пора было в класс дона Ксавьера.
Вдруг истошный вопль «Лус, берегись!!» прорезал тишину вестибюля. Лус машинально дернулась в сторону коридора, и в этот момент совсем рядом с ней упала с балкона гипсовая статуя, изображавшая музу эпической поэзии Каллиопу. Статуя с грохотом разлетелась на куски, каждый из которых сам по себе представлял опас¬ность. Лус оказалась в облаке гипсово-цементной пыли и через несколько секунд сообразила, что мелкие обломки все-таки ударили ее по ногам, отскочив от пола. Только тут Лус осознала, что истошный крик, заставивший ее отпрыгнуть, издал Пабло.
Лус прислонилась к стене под аркой и тупо смотрела, как Пабло бежит к ней через вестибюль, а вокруг собирает¬ся небольшая толпа. Прибежала и Чата, которая не успела отойти далеко, и пыталась растормошить Лус. Но Лус не реагировала.
Она закрыла глаза и моментально вспомнила свое ощу¬щение, когда Антонио Суарес вырвал ее из-под колес про¬несшейся   мимо   машины.   Тогда   она  довольно  быстро пришла в себя: мало ли машин в большом городе и мало ли безрассудных водителей. Но то, что похожая ситуация так скоро повторилась, причем в консерватории, где она привы-кла чувствовать себя как дома, ужаснуло Лус. Она без вся¬кого выражения смотрела на обломки статуи и на окружа¬ющих ее людей,  которые громко ахали и возмущались небрежностью рабочих. Кто-то побежал сообщить в ректо¬рат, кто-то искал бригадира, кто-то предлагал вызвать вра¬ча, на что Лус лишь покачала головой.
Наконец толпа немного рассеялась, и Пабло смог подойти к Лус поближе. Она посмотрела ему в глаза и попыталась улыбнуться.
— Здравствуй, Пабло, — сказала она. — Я должна тебя поблагодарить. Ты... ты спас мне жизнь... — Голос ее прер¬вался, и из глаз полились слезы.
— Лусита, не плачь, опасность уже позади, — заговорил Пабло, гладя ее по плечам. Потрясенные тем, что произош¬ло,  они  оба  забыли об  обстоятельствах их  последней встречи.
— Пабло, мне страшно, — заговорила Лус, мысли кото¬рой были все еще заняты происшествием. — Почему эта му¬за упала? Ее кто-то бросил?
—  Наверно, рабочие что-то неловко переставляли и ее уронили,  — неуверенно проговорил Пабло. Они разом вышли из-под арки и посмотрели на балкон. Там уже появились какие-то служащие консерватории,  и Лус в сопровождении Пабло побежала по лестнице на второй этаж.
Они увидели, как усатый, небольшого роста бригадир строителей оправдывался перед представителем ректора¬та.
— Это не наша вина, сеньор. Наши рабочие все были на обеденном перерыве, вы хоть кого спросите. Они только че¬рез пять минут должны приступить к работе.
Голос у него был вполне убедительный. Лус не стала осо¬бенно вслушиваться в слова администратора, который вы¬говаривал бригадиру за то, что у него оставлены без присмотра тяжелые статуи.
— Но послушайте, сеньор, — возмущенно заговорил бригадир. — Мы правила соблюдаем, вон, смотрите, всех ваших муз аккуратненько у стеночки положили. Кто же мог подумать, что у вас бродят такие люди, которые статуи на головы прохожим скидывают. Это вам надо полицию вы¬зывать и к каждому кирпичу сторожа приставлять.
Лицо администратора выразило брезгливость и недо¬вольство. Он знал, что вызов полиции не понравится ни ректору, ни спонсорам консерватории. Да и что, собствен¬но, произошло? Никто, слава Всевышнему, не пострадал. (Он набожно перекрестился.) Собственно говоря, прямые убытки — это статуя Каллиопы, на замену которой теперь придется изыскивать средства. «А может быть, обойтись без нее? — подумал администратор. — В конце концов Каллиопа муза эпической поэзии, она больше подходит к филологическому факультету. Ее даже и не знает никто. А наши — Мельпомена, Терпсихора, Полигимния — все целы». И, утешая себя такими рассуждениями, администратор отправился дальше исполнять свои много¬трудные обязанности.
— Ты видишь, рабочих здесь не было, — шепотом сказа¬ла она. — Пабло, а ты случайно не заметил, кто был навер¬ху, когда статуя стала падать?
— Я никого не разглядел. Тут не видно из-за перил бал¬кона и лесов, а статую, вероятно, столкнули вот отсюда.
Лус подошла поближе к балкону, с которого упала ста¬туя. На мраморном полу в этой пыли и толчее не могло остаться следов. Отсюда до лестницы, ведущей на первый этаж, из которого было несколько выходов, всего пять ша¬гов. Кто угодно мог пробраться сюда и, выждав нужный мо¬мент, скинуть статую. Неужели это правда? Неужели хотели убить ее, Лус? Она медленно пошла вниз по лестнице и только тут вспомнила, что Пабло рядом с ней. Лус взглянула на него:
— Я даже не спросила, как ты вообще здесь очутился.
На лице Пабло появилась застенчивая улыбка.
— Да вот, хотел тебя увидеть, думал, вдруг случайно те¬бя встречу.
—  Правда? А я думала, что ты целиком занят своей англичанкой.
—  Значит, ты знаешь про Пат? Она очень милая, и я помогаю ей в занятиях, она же не очень хорошо знает испанский. Но что касается всего остального, то у нее есть жених.
Лус покраснела. Она поняла, что этим вопросом выдала свое не совсем безразличное отношение к делам Пабло. Она резко повернулась.
—  Извини, пожалуйста, но я уже должна идти. Меня ждет мой преподаватель. Даже если кто-нибудь ему со¬общил, что случилось, все равно я должна повидать его лично.
Лицо Пабло стало грустным.
— Я понимаю. Что ж, не буду тебя задерживать. Рад был тебя повидать.
Лус вдруг неожиданно для себя самой приблизилась к нему и быстро поцеловала его в щеку.
— Пабло, я не хочу, чтоб мы с тобой вот так расстались. Ведь ты спас мне жизнь, разве я могу это забыть. Пабло, я правда должна идти, но я тебе обещаю, что мы обязательно увидимся. У меня сейчас такая непонятная и запутанная жизнь, я сама не могу разобраться. Но мне хочется, чтобы мы остались друзьями. Если это возможно, конечно, — прибавила она робким голосом. Но, взглянув в его глаза, поняла, что ее порыв воспринят с благодарностью. — Так что я тебе позвоню, — торопливо сказала Лус, протянув ему руку, и побежала по коридору, ведущему в вокальные классы.
Вечером дома Лус ни с кем не хотела разговаривать. Да¬же когда позвонил Эдуардо, она сказала, что никуда не поедет и чтобы он позвонил на следующий день. Она сидела в комнате и пыталась понять, почему судьба в последнее время так несправедлива к ней. Сначала этот странный случай с машиной, потом ужасное нападение проповедника и наконец эта статуя, чуть не убившая ее. У Лус появилось твердое ощущение, что ее кто-то преследует. Как ей не хва¬тало сейчас сестры! Только Дульсе могла она доверить все, что с ней произошло в последние дни. «Счастливая Дульсе! Сидит себе под Эйфелевой башней и не ведает, как я стра¬даю», — подумала Лус. Ей вдруг стало себя очень жалко, и слезы навернулись на глаза. В это время за дверью послы¬шался голос Розы:
— Лусита, открой, куда ты спряталась? Только что звонила Дульсе. Она сказала, что послезавтра прилетает домой.

ГЛАВА 22
Сколько было радости, когда Дульсита вновь перешаг¬нула порог родного дома. Не было дня, чтобы у Линаресов не гостил кто-нибудь из родных или знакомых. Даже тетя Ванесса и Эрнандо Тампа приехали из Гвадалахары, специально чтобы послушать рассказ Дульсе о Париже! Наверно, впервые в жизни она пользовалась большей попу¬лярностью, чем сестра.
Дульсе без устали рассказывала о Франции, о музеях и исторических памятниках, о школе живописи, о зна¬менитой французской кухне, о художниках с Монмартра и о клошарах в парижском метро.
И только Роза и старая Томаса чувствовали, что с их де¬вочкой не все так хорошо, как кажется на первый взгляд. В ней появилась какая-то скрытая печаль, как будто там, да-леко за океаном, она пережила тяжелое разочарование.

В один из первых же дней Лус открыла сестре страшную тайну: оказывается, у их отца есть еще один ребенок, мальчик лет десяти, который воспитывается, к сожалению, у одного крайне неприятного типа — проповедника Вилмара Гонсалеса.
— Да ты, наверно, видела плакаты с его портретом. Они по всему городу развешаны. Он выступает в парке Чапультепек.
— Может быть, родителям стоит об этом узнать? — поду¬мав, ответила Дульсе. — Ребенок ведь не отвечает за те обстоятельства, при которых он появился на свет. А мы бы воспитали его лучше, чем какой-то проходимец. Ведь он за¬конченный мерзавец, судя по тому, что ты о нем рассказыва¬ешь. А тебе самой совсем не хочется повидаться с братом?
— Хочется, — вздохнула Лус, — но для этого придется увидеться с Гонсалесом, а я просто не смогу этого вынести. Разве что вместе с тобой и Эдуардо... Но сама я ему звонить не буду ни за что!

Однако не прошло и двух дней, как проповедник объявился сам. Он долго и напыщенно извинялся перед Лус, через слово цитируя Священное писание. Из его слов выходило, что он хотел только испытать Лус, а она его не поняла. Лус отвечала ему сухо и холодно, стараясь поскорее закончить разговор.
— Кстати, я привез сюда мальчика, — вдруг сказал Гонсалес. — Вы понимаете, о ком идет речь? О Рикки. Я расска¬зал ему о том, что у него есть две сестрички, и он просто мечтает увидеть вас. Он сейчас живет недалеко от Мехико в загородном доме. Я бы очень просил вас согласиться и повидать мальчика. Не ради меня, ради него.
— Хорошо, мы согласны, — сказала Лус.
—    Тогда   встретимся   завтра   в   центре   города,   у памятника Куаутемоку. Когда вам удобно?
—  Давайте пораньше, часов в десять, пока еще не так жарко, — ответила Лус.
Повесив трубку, она захлопала в ладоши и закружилась по комнате:
— Дульсита! Видишь, все получается так, как ты хоте¬ла!

До назначенной встречи оставалось еще много времени.
— Как хорошо!— радовалась Лус.— Я успею еще забе¬жать к портнихе и сделать прическу. А маникюр! Я совсем забыла про маникюр! Руки совершенно запущены!— Де-вушка оглядела свои узкие руки с ногтями идеальной фор¬мы и безукоризненным маникюром.
Дульсе тихонько сидела в уголке, наблюдая за оживлен¬ными сборами сестры.
Лус наконец обратила на нее внимание.
— Дулъсита!— окликнула она. Та молча подняла на нее глаза.
— А ты почему не собираешься?— спросила Лус.
— А я давно готова.
— Как! Прямо в этой футболке и пойдешь? А макияж? Я думала, хоть Париж тебя чему-то научит.
Дульсе закусила губу, вспомнив свое расставание с Жан-Пьером. Зачем стараться быть красивой, если все рав¬но каждый раз все срывается? Видно, не судьба ей быть любимой. Не судьба быть счастливой.
Лус, не замечая ее состояния, вывалила из шкафа на кровать целый ворох своих разноцветных блузок. Одну за другой она прикладывала яркие вещи к груди сестры, выбирая самую подходящую.
— Нет, это для тебя слишком открытая. Ты будешь стес¬няться, я тебя знаю. Ну и глупо. А эта слишком темная. Не годится, ты и так похожа на монашенку. Может, эта? Смотри. С сиреневыми цветами.
Дульсе мягко отстранила ее руку.
— Лус, не надо, прошу тебя. К чему все это? Для кого? Какой в этом смысл?
Лус всплеснула руками:
— Как это— для кого? Как это — какой смысл? Ты толь¬ко   подумай,   Дульсита,   с   кем   мы   сегодня   должны встретиться. С нашим родным братом! Ты представляешь, какой будет ужас: он ожидает встречи со своими сестрами и вдруг увидит двух замарашек.
Дульсе понурилась:
— Одну.
— Почему одну?
— Потому что ты — не замарашка.
И только тут Лус заметила, что у сестры дрожат губы, а глаза наполнены слезами.
Лус Мария отбросила в сторону одежду и, заключив сестру в объятия, принялась тормошить ее, стараясь хоть немножко развеселить или успокоить:
— Сестренка! Милая! К черту все эти шмотки! Ну когда ты перестанешь все принимать так близко к сердцу! Ты не замарашка, ты красавица! Ты самая красивая девчонка на свете! Кроме меня, конечно. Улыбнись же! Улыбнись хоть на секундочку!
Но лицо Дульсе оставалось все таким же погасшим, как и прежде.
А Лус не переставала тараторить:
— Ну хочешь, я не пойду ни к портнихе, ни к парикма¬херу? Пошли поиграем в теннис. Не хочешь?
Дульсе отрицательно покачала головой.
— А чего тебе хочется? Может, в парк? Там можно покататься на лодках. Или на водяных велосипедах. Там есть карусели. А недавно установили одну такую штуковину — в нее залезаешь, привязываешься ремнями, и она как завертится, а потом раз — и ты вниз головой.
Дульсе наконец-то улыбнулась. Какой же все-таки еще ребенок эта Лус! Иногда она кажется опытной, умудренной жизнью — как, например, в отношениях с мужчинами. А порой — ну просто дитя. Подумать только — ей нравится болтаться вниз головой в какой-то вертящейся штуковине!
— Знаешь, Лусита,— сказала она,— последнее время у меня слишком часто получается именно так: раз — и вниз головой. Я устала от приключений. Если ты не против, да¬вай просто прогуляемся по Мехико. Без всякой цели, куда глаза глядят.
— Фу, какая скука!— фыркнула Лус.
—  Ну пожалуйста, сделай это для меня. Ведь это так здорово: ни о чем не думать, ни от кого не прятаться, никого не бояться. Просто идти и смотреть по сторонам.
— Если б еще с парнем — это куда ни шло,— протянула Лус.— А так, вдвоем...
—  Ну пригласи, если хочешь, этого своего Эдуардо. А мне, ты же знаешь, и пригласить-то некого.
— А что, это идея,— оживилась Лус.— С Эдуардо куда интереснее.    Пока    ты    будешь    разглядывать    всякие старинные фронтоны и антифризы в стиле барокко и роко¬ко, мы будем целоваться.
Дульсе промолчала. Она не одобряла поцелуев в люд¬ном месте. Даже в Париже, где, казалось, сам воздух напо¬ен любовью, открытые проявления чувств ее всегда шокировали. Она не понимала, как это люди могут обнаро¬довать то, что должно принадлежать только двоим.
По правде говоря, и Лус завела речь о поцелуях больше для того, чтобы раззадорить сестру, нежели всерьез. При всем своем кокетстве и легкомыслии она никогда не за-ходила на людях слишком далеко. Как-никак и в ее жилах текла кровь гордой Розы Гарсиа, к тому же она воспитыва¬лась матерью, в отличие от Дульсе.
Да и Эдуардо Наварро сама респектабельность, не то что шалопай Пабло. Если хотелось зайти перекусить, Эдуардо всегда выбирал самый престижный ресторан, тогда как Пабло предпочитал открытые веранды бистро. Нет, Эдуар¬до ни за что не будет целоваться посреди площади. Признаться, именно это и нравилось в нем девушке. Мужчина, на которого можно опереться, серьезный, надежный.
— Не обижайся, я шучу.— Лус чмокнула Дульсе в щеку и набрала телефонный номер.—Алло! Эдуардо? Немедлен¬но приезжай... Конечно, дело очень, очень срочное. Ты разбираешься в архитектуре эпохи классицизма? Отлично. Ждем.
Лус бросила трубку:
— Ну как, Дульсита, ты наконец довольна?
Да, наконец Дульсе была довольна.
Они втроем не торопясь шагали по улицам Мехико, и она с наслаждением впитывала в себя атмосферу родного города.
Эдуардо поморщился было, когда узнал, что идти придется пешком, однако возражать не стал. Он вообще почти никогда не перечил Лус, стараясь не только вы¬полнить, но и предупредить любое ее желание. Что ж, пеш¬ком так пешком, хотя это и глупо, когда можно с комфор¬том ехать на мягких сиденьях автомобиля. Но желание женщины закон, особенно такой женщины, по отношению к которой у тебя серьезные намерения.
Лус глазела на прохожих и яркие витрины. Ей нравилось улыбнуться пробегавшим мимо мальчишкам с футбольными мячами под мышками, погладить рыжую ко-ротконогую таксу, которую вела на поводке пожилая дама, вспугнуть стаю голубей с тротуара.
А Дульсе, напротив, была вся погружена в себя.
Она чувствовала Мехико как единое целое, она слива¬лась с душой города. Наверное, больше ни в одном государ¬стве мира нет такой странной, разноликой столицы, где современность столь удивительным образом соединялась бы с далекой древностью.
Взять хотя бы площадь Трех Культур, где в единый ан¬самбль гармонично сливаются постройки древних ацтеков, соборы колониального периода и современные высотные здания. Дульсе казалось, что площадь чем-то похожа на нее. Она тоже чувствовала в самой глубине своего существа нечто архаичное, магическое, таинственное, что было сродни мрачноватым камням древнеиндейских храмов. Эти глыбы были свидетелями былого процветания, борьбы, упадка и нового возрождения.
Дульсе понимала драматическую историю Мехико.
Когда-то здесь господствовала великая тольтекская культура, темная, мистическая, исполненная колдовства. По преданию, тольтеки тесно общались с духами умерших предков и сами умели путешествовать в иные, загробные миры. Они оставили после себя гигантские монументальные сооружения, как, например, древняя пирамида в Куикуилько, которую ныне окружает городской район Тлальпан. Но тольтеки будто бы настолько увлеклись своими потусторонними обрядами и ритуалами, что реаль¬ная, человеческая жизнь стала казаться им ненужной, неинтересной, бессмысленной. И когда на них напали воинственные, хорошо вооруженные племена науа, толь¬теки не смогли оказать сопротивления и их цивилизация бы¬ла практически полностью уничтожена.
«Не грозит ли мне такая же опасность?— с грустью раз¬мышляла Дульсе.— Быть может, Лус права, утверждая, что жить надо легко, в свое удовольствие? Но что же делать, если как раз самое большое удовольствие для меня — думать и мечтать? Я всегда немного завидовала отшельникам, кото¬рые удаляются от людей для поста и молитвы. Но в это же время я не могла бы всегда вести такой образ жизни. Как хочется мне иногда быть в центре внимания, очаровывать, пользоваться успехом! Порой кажется, что я этого почти добилась, а потом — увы! — вновь наступает одиночество. Нет, наверное, надо как-то упорядочить свою жизнь. Но как? Выстроить бы ее вот так, ступенька за ступенькой, по образцу вот этих ацтекских сооружений!»'
На месте разрушенных тольтекских храмов ацтеки вы¬строили собственный город, назвав его Теночтитлан. Он был основан уже в нашем тысячелетии, в 1325 году после Рожде¬ства Христова. Но спустя двести лет и он был разрушен — на этот раз испанскими завоевателями. Но вновь возродился из пепла, точно мифическая птица Феникс. На этот раз это уже был Мехико, столица колонии Новая Испания, а затем, после  падения   колониальной   системы   —   столица   не¬зависимой Мексики.
«Не нужно унывать, все образуется,— успокаивала сама себя Дульсе.— Может быть, и мне еще улыбнется удача, и я найду свою любовь. Возможно, черная полоса моей жизни уже пройдена и теперь все будет иначе? Господи, хоть бы это в самом деле было так!»
И точно в подтверждение этих мыслей до ее слуха донес¬лась музыка. Торжественные звуки мессы раздавались из врат церкви Саграрио Метрополитано, мимо которой они проходили в этот момент.
К досаде Эдуардо, теперь и Лус остановилась, впав в за¬думчивость. Музыка — это было единственное, что могло захватить целиком эту взбалмошную и живую натуру.
Пела какая-то приезжая капелла — исполнение знако¬мой Лус партитуры Генделя отличалось новизной и свеже¬стью. «Какое, наверное, счастье всю жизнь исполнять такую музыку!— думала юная певица.— При этом, наверное, все мелочные заботы отскакивают от тебя и ты возносишься ду¬шой высоко к небесам. В эти мгновения я, кажется, даже начинаю понимать тех женщин, которые уходят в мона¬стырь, отрекаясь от мирских радостей. Но лишь на считан¬ные мгновения могу я войти в это состояние. Нет, конечно, мой удел — не храм, а сцена. И пусть стена огней рампы отрезает от меня тех, кто сидит в зале. Я-то знаю, что их там сотни, тысячи. Они, затаив дыхание, внимают каждому ню-ансу моего голоса. О, какое счастье! А потом — кода, пос¬ледние аккорды. И — взрыв аплодисментов. Они все рукоп¬лещут мне — мне, Лус Линарес! Браво, Лус Линарес! Брависсимо! Искуснейшая певица в мире — Лус Линарес! Бис! Повторите, Лус Мария, мы жаждем слышать ваш голос еще и еще! Цветы, цветы, букеты, целые корзины! И я раск¬ланиваюсь, посылая публике воздушные поцелуи. Вот для чего стоит жить, вот каков будет пик моей судьбы!»
Музыка взвивалась ввысь торжествующей птицей, что¬бы затем сойти на низкие ноты, как скромный лесной руче¬ек, прячущийся средь камней.
Две девушки стояли замерев перед чугунной оградой церкви Саграрио.
В этот момент они были так похожи, что казались изва¬яниями, вышедшим из-под резца одного мастера — такими же, как фигуры на резном фасаде храма. Они были захваче¬ны единым чувством, единым порывом, единой для обеих, таких разных по характеру, верой — верой в будущее сча¬стье, которое наступит для них непременно, несомненно, несмотря ни на какие трудности и преграды.
Эдуардо Наварро, скромно отошедший в сторонку, ка¬зался здесь инородной фигурой. Он отлично понимал это и нервничал, нетерпеливо теребя тяжелый золотой перстень-печатку на указательном пальце.
Дульсе с наслаждением вновь и вновь разглядывала мно¬гоярусную вычурную резьбу в стиле барокко. Сколько та¬ланта вложено сюда, сколько любви... Вот фигура Христа над арочным входом, а вот апостолы, и над ними—ангелы. И все это окаймлено цветами, крестами, вензелями, виньет¬ками. Очень красиво! Пожалуй даже — чересчур красиво.
Все же, несмотря на мастерство и великолепие этих произведений восемнадцатого века, века пышности, лично ей, пожалуй, больше по душе стили более ранних эпох, строгих, суровых и сдержанных.
Если же говорить о национальной истории, то Дульсе всегда больше привлекали в ней судьбы трагические, нежели триумфальные.
Взять хотя бы противостояние великого испанского заво¬евателя Мексики конкистадора Эрнана Кортеса и побежден¬ного им верховного вождя ацтеков Куаутемока. Индеец был совсем мальчишкой: к моменту вторжения испанцев верхов¬ному вождю не было и двадцати, он был их с Лус ровесником. Однако сколько мужества, героизма, мастерства, военных способностей проявил он при обороне родного Теночтитлана! Он укрепил город оборонительными сооружениями — рвами, стенами, баррикадами, специальными укреп¬лениями против конницы. Индейцы этих мест до появления европейцев не знали лошадей, и те, вероятно, казались им устрашающими волшебными чудовищами.
Но Куаутемок не боялся ничего — ведь он защищал свою родную землю, своих богов, обычаи своих предков. Его воины нападали на европейцев, вооруженных огнестрель¬ным оружием, из засад, малыми группами. Они продер¬жались два года и были в конце концов побеждены. А сам Ку¬аутемок после падения Теночтитлана был захвачен испан¬цами в плен, подвергнут жестоким пыткам и казнен.
И хотя не осталось никаких свидетельств о том, как про¬ходили последние дни индейского вождя, Дульсе была твер¬до уверена, что держался он мужественно.
Оба — и Кортес, принесший в Мексику европейскую культуру, и отважный Куаутемок — считались национальными героями. Но симпатии Дульсе всегда были на стороне молодого ацтека. Его образ будоражил ее воображение.
«Вот какого спутника жизни хотела бы я встретить,—та¬ковы были ее тайные, скрытые от всех мысли.— Отважного, решительного и немного таинственного. Пусть даже его лицо будет покрыто устрашающей татуировкой. Это не главное. Главное — душа. А ее-то я сумела бы распознать под любой маской, под любой личиной!»
Дульсе так углубилась в свои грезы, что не заметила, как они двинулись прочь от церкви Саграрио Метрополитано.
Приближалось время, назначенное для встречи с пропо¬ведником Гонсалесом.
Лус уже позабыла о своем мимолетном романтическом порыве и теперь вновь весело щебетала о чем-то с Эдуардо:
— Оно должно быть такое темно-красное, под цвет густо¬го красного вина, если смотреть сквозь бокал на люстру. И обязательно до самого пола, чтоб ниспадало такими тяже¬лыми складками. Пусть оно будет бархатным...
Эдуардо возражал — правда, не слишком категорично:
— Но, дорогая.
—  Никаких «но»!— сердито отзывалась Лус— А впро¬чем, я согласна выслушать твои «но». Говори!
— Лус,— терпеливо пытался объяснить Эдуардо,— ведь речь идет не об оперном наряде, а о свадебном платье.
Лус вскинула голову:
— Мое свадебное платье должно быть оперным нарядом. Я так хочу!
Краем уха Дульсе услышала обрывок их разговора.
«Ого,—подумала она, —дау них уже, кажется, речь идет ни больше ни меньше как о свадебной церемонии. Быстро же этот Наварро обработал мою сестру. Обычно это она водит мужчин за нос, дразнит их и смеется, когда речь заходит о женитьбе. А с Эдуардо все иначе. Ну что ж, дай Бог тебе сча¬стья, милая Лус. И все-таки... Все-таки мне не хотелось бы, чтобы твое счастье было вот таким. Мне кажется, ты стоишь большего. А в Эдуардо Наварро есть что-то такое... такое... Сама не знаю какое. Но что-то в нем меня определенно на¬стораживает...»
Лус тем временем начинала кипятиться:
— Не хочу белое! На свадьбе все невесты в белом. Понимаешь, Эдуардо, все! А я не желаю быть как все. Лус Мария Линарес никогда не была как все. И когда я стану Лус Марией Наварро — я все равно не стану как все. Нет, решено: только темно-красное. С глубоким декольте и с таким же темно-красным мехом по плечам. Притом мех должен быть пушистым, но искусственным. Слышишь? Я противница уничтожения животных и никогда не стану носить настоящий мех.
Эдуардо усмехнулся:
— А я и не знал, что ты принадлежишь к движению «зе¬ленных».  Тогда тебе надо заказывать зеленое платье, а не бордовое. Или, еще лучше, защитное, хаки. Ха-ха-ха! Не-веста — в хаки! Невеста-солдат!
Лус не выдержала и рассмеялась вместе с ним:
— А что, это идея! Тогда ты наденешь маскировочный костюм, пятнистый такой. Ты будешь моим ягуаром, моим ручным ягуаром.
Эдуардо» поддержал игру:
—  Какое счастье, что ты противница убийства диких зверей!
Они оба расхохотались, тогда как Дульсе серьезно поду¬мала:
«Вот, я поняла наконец, чего не хватает этому Эдуардо Наварро. В нем как раз нет ничего, ну абсолютно ничего от дикого зверя. Не важно, тигра ли, ягуара ли или даже кро¬кодила. В нем все как-то слишком аккуратно, слишком осторожно, слишком размеренно. Он чересчур умный, вот что. У него и в голове мозги, и в сердце мозги».
Эдуардо Наварро же, точно отвечая на ее мысли, обор¬вал смех и вновь принялся убеждать Лус — терпеливо, серьезным, нравоучительным тоном:
—   Пойми, дорогая,  белый цвет — цвет чистоты и невинности, поэтому невесты и одеваются в него. Таков обычай, и мне не хотелось бы его нарушать. Но обещаю те¬бе, платье будет заказано в самом лучшем доме моделей. Какой ты предпочитаешь? Пьер Карден? Ив Сен-Лоран?
Лус фыркнула:
— Чистота и невинность! Кто бы об этом говорил! Да я лучше сама сошью себе наряд на старенькой маминой швейной машинке! Зато он будет такой, какой мне хочется. А если тебя это шокирует — ну что ж, значит, я отправлюсь под венец не с тобой, а с кем-нибудь другим.
Дульсе почти злорадствовала.
«Наконец-то я узнаю тебя, сестричка, - думала она. - Правильно. Всегда отстаивай свою независимость. Тебе не идет быть покорной. Как, впрочем, и мне. Правда, я на тво-ем месте вообще не стала бы связываться с этим умником. Пабло был куда лучше».
Дульсе   закусила   губу,   вспомнив,   как  хорошо  все начиналось у нее с Пабло и как Лус, собственно говоря, уве¬ла у нее парня. И для чего? Всего лишь для того, чтобы за¬тем  променять  его вот на это ходячее дидактическое пособие. Впрочем, теперь все это уже в прошлом. Пабло... Жан-Пьер... Не нужно думать о них. Это отсечено, забыто, раз и навсегда. А что же в будущем? Какого мужчину хотелось бы встретить? О, если б попался такой, чтобы походил на легендарного Куаутемока! Увы, это невозможно. Теперь таких нет
А Эдуардо успокаивал Лус, его не на шутку встре¬вожила ее вспышка.
— Ну что ты, дорогая! Зачем так нервничать! Из-за какого-то пустяка, из-за цвета платья!
— Пустяк? Ну нет! Неужели ты не понимаешь что в се¬мейной жизни один пустяк потянет за собой другие. Сначала мне захочется поехать на отдых в дикую саванну, а тебе — на престижный курорт, куда-нибудь в Ниццу. А потом... потом ты потребуешь, чтобы я бросила артистическую карь¬еру и стала просто твоей тенью...
Эдуардо отвел глаза. Лус как в воду глядела. Это на са¬мом деле было его заветным желанием. Он не хотел, чтобы его будущая супруга выставляла себя напоказ перед тысячами зрителей. Он боялся той славы, которой Лус при ее таланте  несомненно добьется.  И тогда никто больше не произнесет с почтением его имени. Люди будут говорить. «Вон, видите, это идет муж знаменитой певицы Лус Навар¬ро». Ему безумно нравился чистый голос Лус, но пусть она услаждает своим пением его и узкий круг его гостей в уют¬ной гостиной.
— Молчишь? - сказала Лус. - Тебе нечего возразить?
Она была и сама не рада, что завела этот разговор. Ссориться с Эдуардо сегодня вовсе не входило в ее планы. Однако так уж получилось. Луситу занесло, и сдаваться она была не намерена: не тот это был характер.
— Ну молчи, молчи. А я выхожу замуж.
— За кого? — промямлил Эдуардо.
— За первого встречного, — запальчиво ответила Лус. — Вон хотя бы за того мальчишку.
Дульсе посмотрела в том направлении, куда указывала сестра, и остолбенела.
На углу проспекта Хуарес, как раз на том месте, где им была назначена встреча с проповедником Гонсалесом, стоял сам... Куаутемок!
Ему было, как и великому индейскому вождю, лет двад¬цать. Однако он обладал фигурой зрелого мужчины: широченные плечи, мускулистый торс, мощная шея. Удивляли руки. Несмотря на внушительный размер кис¬ти — тонкие, длинные, нервные пальцы, как у пианиста или гитариста.
Удивительно, как в Мексике при смешении националь¬ностей кому-то удалось сохранить такую чистоту индей¬ского облика: широкие скулы, расплющенный нос, немного склоненная вперед голова, точно у упрямого бизона. Па¬рень будто бы сошел с архаичных культовых изображений древних индейцев, где он, несомненно, олицетворял бы одно из божеств ацтекского пантеона.
Одет он был, правда, в самые обычные, слегка потер¬тые джинсы, зато грудь была сплошь перевязана и пере¬тянута кожаными ремнями, расшитыми ракушками, ко¬раллами,  бусинами  и  зубами  каких-то животных.  Ни дать ни взять древние вампумы — украшения-письмена, в которых была зашифрована загадочная мудрость пред¬ков. Всем, что современный человек познает с помощью книг, древние воины и охотники умели делиться друг с другом посредством этих символических изображений на кусках  кожи,  где на небольшом лоскутке всего в не¬скольких фигурах могло быть, например, объяснено все устройство мира.
Дульсе так и впилась глазами в одеяние незнакомца. Ее всегда интересовали старинные народные орнаменты, но никто из преподавателей изобразительного искусства, да¬же самых знающих и титулованных, не мог вразумительно объяснить ей их смысл. Говорили что-то очень общее о магическом их предназначении — но не более того.
Наконец девушка, с усилием заставив себя оторваться от вышитых кругов, треугольников и стрел, перевела глаза на лицо парня.
И вздрогнула, прямо-таки физически натолкнувшись на его прямой, точно клинок кинжала, взгляд. Удивитель¬но! Глаза у индейца были ярко-голубыми, словно весеннее небо в безоблачный полдень.
Дульсе вспомнила народную легенду, согласно которой у Куаутемока были точно такие же глаза — бездонные и синие. По преданию, если боги дали человеку кусочки неба вместо глаз — это сулит ему судьбу исключительную (ведь синеглазые индейцы — большая редкость), но зато и недол¬гую жизнь, и страдальческую смерть: ведь ночь обязатель¬но поглотит день с его лазурными небесами.
От неожиданного предчувствия беды у Дульсе болез¬ненно сжалось сердце.
Но ее тревожные мысли тут же улетели прочь, так как Лус игриво произнесла, желая позлить Эдуардо Наварро:
— Здравствуйте. Давайте познакомимся.
И она протянула молодому индейцу руку — по привы¬чке, для поцелуя.
Тот с готовностью ответил рукопожатием — мужским, горячим и таким крепким, что Лус поморщилась. Но, не подав виду, что ей больно, как ни в чем не бывало про¬должила свою игру:
— Меня зовут Лус Мария Линарес.
Ответ индейца оказался неожиданным:
— Я знаю. Я вас ждал.
Эдуардо Наварро это покоробило:
— Что значит - ждал? Лус, ты что, назначила ему тут свидание и специально пригласила меня, чтобы я был свидетелем этого спектакля?
—  Честное слово, нет, - хмыкнула Лус. - Наверное, это судьба. Ты веришь в судьбу, Эдуардо?
Но вместо ее жениха ответил странный незнакомец:
— Я верю в судьбу. Судьба — это большая птица. Одно крыло у нее белое, другое черное. На белом крыле она несет счастье, на черном — беду.
При этом он вновь перевел взгляд на Дульсе и глядел на нее, не отрываясь.
—   О! — рассмеялась Лус. — Я вижу, моя сестра поразила   ваше   воображение.   А   я-то,   честно   говоря, рассчитывала выйти за вас замуж.
Индеец ответил с неожиданной серьезностью:
— Это невозможно, сеньорита. Вы — не моя судьба. Моя судьба — вот здесь.
Он сделал шаг по направлению к Дульсе. Та наконец опомнилась. Надо было что-то сказать  и она представилась:
— Дульсе Мария Линарес.
— Мигель Сантасилья, — сказал парень в ответ. Дульсе была несколько разочарована. Происходящее было таким нереальным, таким магическим, что она ожидала услышать традиционное замысловатое индейское имя, а не испанское.
Она,  разумеется,  ничего не сказала вслух   однако Мигель Сантасилья, казалось, услышал ее мысли:
— А родные и близкие друзья зовут меня Певчим Ягуа¬ром, хотя это и звучит странно.
—   Ягуаром? — вскипел Наварро. — Теперь-то мне совершенно ясно, что все это подстроено заранее. Что ж, Лус, если тебе так нравится, можешь выходить за этого костюмированного краснокожего в платье цвета хаки. А я отправляюсь домой. С меня хватит карнавала на сегод¬ня.
Лус явно растерялась.
Дульсе решила выручить сестру:
— Не сердитесь, Эдуардо, прошу вас. Для нас обеих все это полнейшая неожиданность. Лус ни в чем не виновата. Она вообще собиралась отправиться к портнихе, это я уговорила ее пойти погулять. И мы должны были встретиться здесь, на этом самом месте, с Вилмаром Гонсалесом, чтобы он познакомил нас с нашим сводным братом. Ни Лус, ни я никогда не слышали ни о каком Певчем Ягуаре.
— Это неправда, - буркнул Эдуардо. - Он-то утверж¬дает, что знает вас.
Обе девушки вопросительно глянули на Мигеля Сантасилью: в самом деле, что все это значит?
Он и в самом деле объяснил, причем объяснение оказа¬лось проще простого.
— Все правильно, — подтвердил он. — Господин Вилмар Гонсалес должен был прийти сюда, но не смог. И меня прислали вместо него, чтобы я встретил вас и проводил. Мне вас описали. Я вас ждал.
—  Ну вот видишь, Эдуардо, как все просто! — с облег¬чением воскликнула Лус. — Надеюсь, ты передумал воз¬вращаться домой и будешь сопровождать нас и дальше? Ты же не бросишь нас на растерзание Ягуару?
— Ладно, — буркнул Эдуардо, оттаивая. Зато теперь обиделся индеец:
—  Почему на растерзание? Певчий Ягуар никогда еще никого не обидел. Тем более женщину!
—  Не сердитесь, Мигель, это я неудачно пошутила. — Лус одарила его лучезарной улыбкой.
А Дульсе лишь молча, виновато поглядывала на их ново¬го знакомого, будто прося прощения за сестру. Она всегда тя¬жело переживала, если при ней кого-то задевали за живое.
Но Мигель Сантасилья уже улыбался ей детской, открытой улыбкой:
—  Пускай сеньорита не беспокоится. Ваша сестра ведь не хотела сделать мне больно, правда?
— Конечно, — сказала Дульсе. —Лус очень добрая. Это она нечаянно.
— Разумеется, совсем, совсем нечаянно, — подтвердила Лус. — А скажите, Мигель, откуда это странное сочетание? Почему Ягуар — и вдруг Певчий?
Мигель Сантасилья с готовностью пояснил:
— Ягуар — это из-за родимого пятна.
Он раздвинул свои узорчатые вампумы и показал круп¬ное родимое пятно на груди, немного слева, прямо против сердца.
— Я пятнистый, как ягуар. А певчий - потому что у меня хороший голос и я умею петь. Я могу петь, как соловей, как иволга, как горная река и даже как ягуар. Я знаю много старинных песен.
—  Как интересно! — воскликнула Лус. — Я тоже не¬множко умею петь. Самую капельку. Правда, до горной реки и до ягуара мне далеко. А может, вы и есть наш брат, раз у нас так много общего?
Мигель решительно возразил:
—  Что вы, сеньорита Лус! Я никак не могу быть вашим братом, потому что я уже влюбился в вашу сестру, сень¬ориту Дульсе!
Лус расхохоталась:
—  Дульсе, поздравляю. Какая легкая и моментальная победа! А притворялась скромницей. Как тебе это удалось, поделись секретом.
Дульсе смущенно опустила глаза:
— Я не вижу в этом ничего смешного. Я верю в любовь с первого взгляда. Я верю в родство душ.
— Вот видите! — по-детски торжествовал Мигель. — У нас с сеньоритой Дульсе родство душ. А с вами, сеньорита Лус, такого нет, вы только не обижайтесь, пожалуйста.
Эдуардо решил вмешаться. Ему вся эта болтовня каза¬лась бессмысленной, глупой и даже компрометирующей. На них и вправду начали оглядываться прохожие, отчего Эдуардо заметно нервничал.
— Скоро на нас начнут показывать пальцами, — сердито сказал он. — Устроили цирк посреди дороги. Мы теряем дра¬гоценное время. Парень, ты обещал нас проводить к месту назначения — так приступай же к своим обязанностям.
— Я к вашим услугам, — отозвался Мигель, — нам вон туда, к автобусной остановке.
— О Боже! — Эдуардо возвел глаза к небу. — Сначала полдня топали пешком, теперь будем трястись в обществен¬ном транспорте. Что за неудачный день сегодня!
— А я считаю, — улыбнулась Дульсе, — что день сегод¬ня вьщался особенно удачный. Удачный и необычный день, полный чудес. И я убеждена, что этот день преподнесет нам еще немало сюрпризов.
Ах, если бы она знала, насколько верны ее предполо¬жения и какого рода окажутся эти сюрпризы! Быть может, она бы тогда так не радовалась.

ГЛАВА 25
Стол в гостиной Линаресов был накрыт по-празднично¬му, но настроение у всех было отнюдь не радостным.
Семейный ужин временами напоминал военный совет, а временами, когда повисала тягостная пауза в беседе, — чуть ли не поминки.
Лаура пыталась по-дружески успокоить Розу:
- Я хорошо знаю твоих девочек, Роза. Они не могут быть замешаны ни в чем другом.
Роза сокрушенно качала головой:
—  Да-да, конечно. Но ведь не исключен несчастный случай. Вдруг они попали в автомобильную катастрофу? Движение  в   Мехико   в   последние  годы   стало   таким оживленным.
Лаура возражала:
— Но они наверняка с Эдуардо. А он так замечательно водит машину. Он очень осторожен и никогда не нарушает правил. Чудесный мальчик.
Феликс Наварро вмешался в разговор:
— Лаура, не забудь: Эдуардо связан с большими день¬гами. Очень большими. А они всегда влекут за собой опасность. Быть может, он подвергся шантажу или вымогатель-ству?
— Ох, — сказала Лаура. — Об этом я и не подумала.
Рикардо Линарес сердито вскинул голову:
—  Но если вашего племянника шантажируют, то при чем тут мои девочки? К тому же Эдуардо ухаживает за Луситой. С какой стати Дульсе тоже должна быть с ними? Мы все знаем поговорку: третий лишний.
Повисла очередная пауза.
Через приоткрытую дверь слышно было, как в кухне тоскливо причитает старая добрая Томаса:
— Девочки вы мои, девочки! Звездочки вы мои ясные! Где же вы пропали? Что с вами приключилось, крошечки мои, малюточки мои!
Роза крикнула, сжав виски ладонями:
— Томаса, перестань, прошу тебя! Ничего еще не изве¬стно. Может, мы зря беспокоимся.
— Конечно, зря, — подала голос Кандида. Из всех соб¬равшихся она единственная хранила спокойствие и безмя¬тежность.
Сегодня Кандида была счастлива: футбольный матч Мексика — Перу закончился со счетом 3:1 в пользу родной сборной. И болельщица, празднуя это событие, с аппетитом уминала маисовый торт, испеченный кормилицей Томасой по ее собственному рецепту. С удовлетворением заметив, что больше никто к торту не притрагивается, Кандида бес-церемонно пододвинула блюдо к себе и перекладывала в свою тарелку кусок за куском.
Наконец, уничтожив почти целиком это произведение кулинарного искусства, Кандида заметила:
— Надо оставить немножко для Дульсе и Лус. Наверное, они сейчас танцуют где-нибудь. Знаю я эти современные танцы: одна тряска да прыжки. Так что девочки придут го¬лодные.
Рохелио, брат Рикардо, улыбнулся:
—  Кушай, Кандида, кушай. Когда девочки вернутся, Томаса на радостях испечет целую дюжину таких тортов.
— И правда, — обрадовалась Кандида и шмякнула себе в тарелку еще один увесистый кусок.
Девушкам же в это время было не до танцев. Время тянулось для них нескончаемо, минуты казались долгими часами.
Эдуардо выгрузил из холодильника на стол сыр и копче¬ное мясо:
— Подкрепимся?
Ни Лус, ни Дульсе не ответили. Им было не до еды: они ждали возвращения Мигеля.
—  Не хотите — не надо, — сказал Эдуардо. — А я считаю, что подкрепиться целесообразно. Если нам пред¬стоит умереть, то лучше сделать это сытым, чем голодным.
—  Почему ты решил, что нам придется умирать? — спросила Лус. — Мигель вернется и выручит нас.
—  Размечтались! — хмыкнул Эдуардо, отламывая ку¬сок сыра руками, так как ножа ни у кого не было. — Ваш прекрасный принц давно удрал, спасая свою шкуру. Это в лучшем случае.
— А в худшем? — испуганно спросила Дульсе.
—  А в худшем — он заодно с этим сбродом, который шумит там, под окнами.
— Этого не может быть! — горячо воскликнула Дульсе.
— Идеалистки! — хмыкнул Эдуардо, вгрызаясь в кусок мяса, обильно сдобренного перцем.
Сброд под окнами действительно шумел.
Драка и свалка, начавшаяся после криков Чучо, продол¬жалась долго. Каждый получивший удар считал своим дол¬гом дать сдачи, неважно кому, первому попавшемуся под руку. В результате все оказались основательно побитыми, а двоих связали.
Долго разыскивали оброненный фонарик. Когда нако¬нец нащупали его на земле и включили, то обнаружили, что связаны Кике и Чучо.
Оба ругались на чем свет стоит.
— Идиот плешивый! - орал Кике на своего товарища по несчастью. - Все из-за тебя! Кто тебя просил лезть в мои семейные дела!
Чучо ехидно отозвался:
— А братишка-то твой сбежал!
— И правильно сделал, — огрызнулся Кике. — Я бы на его месте поступил так же. Если бы не приказ шефа... Тьфу, как противно здесь находиться рядом с тобой, козел во-нючий. От тебя же несет, как от тухлой рыбы!
—  На себя посмотри, пугало! — не остался в долгу тощий Чучо.
Затем оба завопили:
—  Эй вы, кретины безмозглые! Развяжите нас немед¬ленно! Вы что, совсем свихнулись — связывать своих? Вот расскажем шефу, он вас по головке не погладит.
При слове «шеф» окружающие бандиты сразу притихли и принялись перерезать веревки.
У кого красовался синяк под глазом, у кого кровоточил нос. Лишь теперь каждый из них задумался: а на кого напа¬дали-то? С кем дрались? Посторонних-то тут нет.
— Помалкивай, Чучо, о моем брате, — шепнул Кике. — Не то тебе несдобровать.
—  Подумаешь, напугал, — так же шепотом отозвался Чучо. — Что ты мне можешь сделать!
Кике ответил ему почти ласково:
— А я ничего не буду делать, сморчок. Я просто скажу этим ребятишкам: вот, друзья, это он крикнул «Хватай!». Это из-за него у вас расквашены физиономии. Потом я отой¬ду в сторонку, а они с тобой разберутся. Понял, мухомор?
— Понял, — сник Чучо.
—  Умница, понятливый! — Кике так хлопнул его по плечу, что тот присел.
После потасовки у всех этих отъявленных негодяев было одно общее желание — выпить. Но на много километров в округе не было ни лавки, ни кафе, ни жилого дома, в кото¬рый можно было бы постучаться и потребовать чего-то спиртного. Бандиты ходили злые и подавленные.
— Чарт нас занес в эту глухомань! — роптали они.
Кике вспомнил:
—  А у этих двух дур, которых мы сторожим, есть выпивка в холодильнике!
Чучо поддержал его:
— И они совсем полные дуры, если за вечер не вылакали все до капельки. Надо наведаться к ним, проверить.
— Шеф не велел до особого приказа заходить внутрь.
- Шеф, шеф! Поторчал бы он сам здесь ночью.
- Точно! Небось спит сейчас на шелковых простынях
- Попив на ночь дорогого коньячка...

Гости Розы и Рикардо Линаресов поднялись из-за стола и стали прощаться.
Служанка Селия убирала посуду. Почти все блюда остались нетронутыми, за исключением маисового торта, полностью уничтоженного Кандидой. Теперь она, сытая и довольная, похрапывала прямо на своем стуле.
Праздничные свечи догорели до самого основания, а цветы в хрустальной вазе поникли, будто и они почувство¬вали неладное.
Лаура чмокнула Розу в щеку:
— Советую тебе все-таки поспать, дорогая. Прими снот¬ворное.
Феликс Наварро и Рохелио пожимали руку Рикардо:
— Не унывайте! Если будут новости — звоните немед¬ленно!
Эрлинда, жена Рохелио, предложила:
— Роза, хочешь я останусь ночевать у тебя?
—  Спасибо, Эрлинда, не нужно, — махнула рукой Ро¬за. — Не волнуйся, я в порядке.
Пробило полночь, пора было расставаться. И тут раздался звонок в дверь.
Все застыли, не веря своим ушам. А потом хором выдох¬нули:
— Слава Богу!
Роза и Рикардо одновременно бросились открывать, сталкиваясь и мешая друг другу. Они долго возились с зам¬ком — руки у них дрожали.
— Вернулись, вернулись, - приговаривала Роза. Наконец дверь распахнулась.
Рикардо уже раскрыл объятия, но...                   
На пороге стояли вовсе не две девушки, а двое мужчин: мексиканец Пабло и француз с пепельными волосами, элегантный Жан-Пьер.
Оба были бледны и тяжело дышали.
Пабло коротко произнес:
— Лус!
Жан-Пьер подхватил:
— Дульсе!
И оба, не сговариваясь, выпалили одно-единственное слово:
— Опасность!
Роза, потеряв последние силы, опустилась на ковер. Ла¬ура и Эрлинда принялись хлопотать над ней.
А мужчины провели нежданных гостей в комнату, что¬бы все у них разузнать.
От общего гомона проснулась Кандида. Она тревожно обвела глазами стол, с которого уже убрали остатки трапезы.
— А что, торта больше не осталось? — разочарованно спросила она.
И, не получив ответа, обиженно поплелась на кухню: там наверняка найдется что-нибудь из еды.
Жан-Пьер, бурно жестикулируя, пытался что-то объяснить по-французски: его запас испанских слов был слишком невелик.
Никто ничего не понимал. Тогда он вынул свое служеб¬ное удостоверение, протянул его Рикардо.
—  Вы корреспондент парижской вечерней газеты? — спросил хозяин дома. — Моя дочь Дульсе недавно была в Париже.
— Дульсе, Дульсе! — закивал Жан-Пьер.
Он достал из кармана нарисованные девушкой портреты преступников, положил их на стол. Рикардо посмотрел на рисунки:
— Ну да, это работа моей дочери. Узнаю ее руку.
Он обратился к Пабло:
— Что, этот журналист хочет написать о Дульсе в своей газете?
Пабло обескураженно ответил:
— Я и сам ничего не понимаю. Ясно одно: и Лус, и Дуль¬се в опасности.
— Что же делать, что делать? — нервничал Рикардо. — Как нам сейчас, ночью, найти переводчика?
Женщины привели Розу в чувство и теперь присоединились к своим мужьям.                           
— Что-нибудь выяснили? - спросила Лаура.
Феликс развел руками:
—  Этот человек что-то знает, но он не говорит по-испански, а никто из нас не знает французского.
Неожиданно Эрлинда выступила вперед:
— Кажется, я смогу вам помочь.
Рохелио изумленно посмотрел на жену:
— Ты?!
Эрлинда густо покраснела:
— Давным-давно, когда я еще работала в ночном кафе «Твой реванш», у меня был поклонник-француз. Он учил меня своему языку. Я кое-что помню.
Рохелио нахмурился:
— Почему ты мне никогда об этом не рассказывала?
Роза оборвала его:
— Рохелио, дорогой, вы с Рикардо ужасно ревнивы, вы ревнуете даже к прошлому, но сейчас не время для семей¬ных сцен. Быть может, в эту минуту наши девочки... — Спазм сжал ей горло, не дав договорить.
—  Прости меня, Роза, — сказал Рохелио. — Эрлинда, приступай к обязанностям переводчика!
— Же вуз экут, месье, — сказала Эрлинда. — Я вас слу¬шаю!
И Жан-Пьер начал рассказывать все, о чем поведала ему когда-то Дульсе.

Желание   выпить   все   сильнее   и   сильнее   мучило бандитов.
В конце концов они сообща решили пренебречь прика¬зом шефа и наведаться к девчонкам, чтобы пошарить в хо¬лодильнике.
Шайка прибыла сюда, как было приказано, уже после приезда Мигеля: Альваро Манкони знал, что молодой инде¬ец обладает сильно развитой интуицией, и боялся, что его неуклюжие и бестолковые подручные чем-нибудь выдадут свое присутствие и спугнут жертв.
Поэтому никто из бандитов не подозревал, что узников в здании не двое, а трое. Ведь Эдуардо Наварро присо¬единился к девушкам неожиданно, по просьбе Лус. Это не входило в план операции.
Большинством голосов решили командировать к дев¬чонкам Кике и Чучо: это были самые известные мастера по части раздобывания выпивки. Кроме того, все считали их любимчиками шефа: они видели его, он с ними лично разго¬варивал. А в случае, если ослушание будет раскрыто, мож¬но на них, любимчиков, свалить всю вину. А уж простит их шеф или накажет — это их личные проблемы.
Да и Чучо с Кике были в общем-то не против. Они наде¬ялись, конфисковав у девушек спиртное, лишь часть отдать для общего пользования, а кое-что припрятать лично для себя.

Дульсе и Лус ходили по своей тюрьме туда-сюда, борясь со сном.
Холодильник был распахнут настежь: его теперь использовали вместо светильника, так как шнур, на кото¬ром висела единственная лампочка, был оборван Миге¬лем.
Нутро холодильника тускло светилось: там оставались еще баллоны пепси и кое-что из еды. Кориандровую наливку — а из спиртного только она и была оставлена пленникам — Эдуардо допил до дна.
Теперь он дремал, спрятавшись за дверцей хо¬лодильника, чтобы свет не бил в глаза.
От дверей раздалась какая-то возня — кто-то открывал замок снаружи.
Девушки насторожились и инстинктивно схватились за руки — теперь они обе составляли одно целое.
— Мигель?..
Две отвратительные фигуры шагнули к ним из темноты. Лус почувствовала, как затрепетала в ее ладони рука Дульсе.
— Они. Те самые, — почти беззвучно сообщила Дульсе, но Лус поняла бы ее и без слов. Она изо всех сил сжала руку сестры, будто пытаясь передать ей: «Держись, Дульсе. Ты не одна. Я с тобой».
Предположения Дульсе оказались верны: их злоклю¬чения связаны с происшествием в Акапулько. Она не могла ошибиться. Дважды она рисовала портреты этих людей: первый раз на курорте для Лус, второй — в Париже для Жан-Пьера.
Девушки приготовились к худшему.
Но злодеев, как ни странно, интересовали вовсе не они, а содержимое распахнутого холодильника. Их тянуло к освещенным полкам, точно магнитом.

Эдуардо Наварро одновременно с девушками услышал, как кто-то возится с замком. Внутренний голос подсказал ему: «Эдуардо, с твоей стороны будет разумнее не выходить из своего убежища. Здесь, за дверцей холодильника, ты на¬дежно спрятан. Кто бы ни подошел, лампочка изнутри хо¬лодильника слегка ослепит его, и все, что позади, будет ка-заться темным вдвойне. Выжди удобный момент, а там, может быть...»
Что «может быть», Эдуардо не решился договорить и са¬мому себе. Он затаился и стал выжидать.
Вот Кике и Чучо подходят к освещенным полкам.
Вот они начинают с ожесточением выбрасывать на стол не интересующие их продукты.
Вот они откупоривают каждый баллон с пепси-колой и пробуют на вкус в безумной надежде на то, что в каком-то из них вдруг окажется не сладкая водица, а напиток покрепче.
— Черт побери! Неужели ничего нет?
— Вот так облом! Проклятье!
Вот бандиты обнаружили графинчик из-под кориандро¬вой наливки. Нюхают его.
—  Так и есть. Эти проклятые алкоголички выдули все, до последней капельки.
—  Быть того не может! Наверняка у них где-то еще припрятано!
Затаившийся у стены Эдуардо Наварро вдруг почувст¬вовал легкий сквознячок. От входа явно тянуло свежим воздухом. Эдуардо принюхивался к нему, раздув ноздри. Если бы Дульсе в этот момент глянула ему в лицо, она признала бы, что была неправа: в нем несомненно есть что-то от дико¬го зверя. От зверя, пойманного в клетку и почуявшего шанс вырваться на свободу.
«Господи! — Сердце Эдуардо застучало так громко, что, казалось, бандиты сейчас услышат его биение. — Кажется, они забыли запереть дверь!»
Разочарованные Кике и Чучо отвернулись от бесполез¬ного холодильника.
Чучо злобно пропищал:
— Давай вежливо спросим у барышень, где они прячут спиртное.
— Очень, очень вежливо! — поддержал Кике, и в его го¬лосе слышалась явная угроза.
Эдуардо приник к земле и пополз. Его роскошный кос¬тюм, заказанный в лучшем доме моделей, собирал грязь с земляного пола. Эдуардо об этом не думал, он двигался по-пластунски. Сейчас ему пригодился опыт, полученный в детстве в престижной школе скаутов. Он старался держать¬ся ближе к стенам: туда не доставал неяркий свет крошеч¬ной лампочки, предназначенной лишь для освещения полок холодильника.
Тем временем Кике и Чучо приблизились вплотную к сестрам-близнецам.
—  Интересно, кто из них нас застукал? — Кике взял обеих за подбородки, разглядывая.
—  Гляди-ка, — изумился Чучо. — Они совершенно одинаковые. Не отличить.
Кике осклабился:
— Не найдется ли у вас выпить, барышни? Угостили бы кавалеров!
Чучо изрек философски:
— Любопытно, которая из них больше пьет? Или они хлещут на равных?
Это были последние реплики, которые слышал Эдуардо Наварро. Судьба девушек его больше не интересовала. Да¬же Лус, его невесты. Он был уже у порога.
Изгибаясь червем, он прополз в приоткрытую дверь.
Снаружи было темно. Вокруг маячили фигуры охранников. Никому из них не приходило в голову поглядеть себе под ноги, где прижалась к земле фигура не то человека, не то огромного ящера.
Затаив дыхание, Эдуардо проскользнул совсем рядом с бандитами, столпившимися у входа в предвкушении желанной выпивки.
Внутри у него все торжествовало и ликовало: «Спасен! Спасен!»
Лишь на мгновение мелькнул мучительный вопрос: «А как же девушки?»
Но беглец тут же заглушил в себе голос совести: «Про¬пади они пропадом! Главное — я спасен! Я свободен! Я! Эдуардо Наварро!»
Сначала так же ползком, потом короткими перебеж¬ками, пригнувшись, а затем уже и в полный рост побежал он в ту сторону, откуда привез их Мигель Сантасилья на своем огненном Чирино.
Невольно он вспомнил о том, как хорошо им было ехать вчетвером в легкой повозке, на мягкой войлочной подстилке. Мигель пел свои песни о доме, которым был весь мир. Они чувствовали единение в тот момент, и не только между собой, но и с целой Вселенной. Счастье, казалось, улыбалось им, и лишь удача ждала их впереди.
Эти мысли необходимо было отбросить. Иначе ему ни за что не выжить.
Сейчас можно и нужно думать лишь о себе. Удача улыб¬нулась персонально ему, Эдуардо Наварро. Надо ею вос¬пользоваться. А что тут плохого? Каждый хватает свой шанс. Упустишь — пеняй на себя. Использовал же свой шанс Мигель Сантасилья, удрав и оставив их троих на растерзание разбойникам. Теперь пришла очередь его, Эдуардо. Если девушкам повезет — они тоже как-нибудь выкру¬тятся. Или хотя бы одна из них. Но нет, ни Лус, ни Дульсе не используют свой шанс в одиночку. Сестры никогда не бросят друг друга в беде. Ну и глупо с их стороны. Он, Эду¬ардо, не такой дурак. Он хочет жить - жить во что бы то ни стало. Любой ценой.
Размышляя таким образом, Эдуардо торопливо шел в ночной темноте по зыбкой тропе меж заброшенных карье¬ров.
Отойдя на значительное расстояние от дома, где их дер¬жали в плену, он почувствовал себя в безопасности и даже начал вполголоса напевать.
Он всегда был победителем в этой жизни, собирался побеждать и впредь!

Ночью пригородные автобусы не ходят, и Мигелю пришлось до самого Мехико скакать верхом на Чирино. Когда они подъезжали к окраинному району Тлальпан, конь уже был весь в мыле.
Спешиваясь, Мигель ласково похлопал по холке своего рыжего товарища:
— Спасибо, друг, выручил.
Под уздцы он отвел коня к древней тольтекской пирамиде.
Об этом месте шла недобрая молва. По слухам, по ночам тут оживали привидения. Они охотились за человеческими жизнями, высасывая из людей душу и оставляя на земле лишь бездыханное тело.
Здесь и вправду несколько раз находили трупы. Было это делом рук привидений или недобрых людей — Мигеля сейчас не интересовало. Главное — сюда не завернет в ноч-ной час случайный прохожий. И значит, здесь можно на время оставить верного Чирино.
Дальше Мигель был намерен добираться на городском транспорте или на попутной машине.
Добираться — но куда? Где отыскать этого проклятого Вилмара Гонсалеса?
Может   быть,   сразу   же  направиться   в   первый  же полицейский участок?
Нет, это займет слишком много времени. Полицейские так медлительны! Расспросы, протоколы, заполнение блан¬ков, подписи, инстанции, кабинеты... К тому же у Мигеля нет с собой документов, они начнут выяснять и проверять, кто он и откуда...
Но предположим, обойдется без всех этих осложнений Где гарантия, то полицейские сразу же ринутся арестовы¬вать Гонсалеса? Наверняка этого не будет. В лучшем слу¬чае они откроют уголовное дело, начнут длительное рассле¬дование и так далее и тому подобное.
А подлый Вилмар Гонсалес тем временем успеет отдать приказ уничтожить Дульсе и Лус. А что, если здание конто¬ры, в котором их держат, заминировано? Стоит соединить два проводка и... Нет! Нет!
Кике сказал, что портреты Гонсалеса развешаны по горо¬ду. И правда, Мигель их явно где-то видел. Но где? Если бы можно было напрячь память так, как напрягаешь бицепсы...
Искать по всему Мехико? Спрашивать прохожих? Это бессмысленно. Тем более в такой поздний час, когда и про¬хожих-то на улицах нет.
Проповедник... Проповеди...
В церкви?
Нет, не может быть. Католический священник никогда не позволит, чтобы плакаты с его портретом приклеивались к стенам и заборам.
Проповедник — но не католический?
Протестант?
Возможно. Это уже ближе.
Протестанты действительно любят публичные выступ¬ления — на площадях, на стадионах. Чем более массовые, тем лучше. И они не чураются рекламы, ярких броских плакатов, ослепительных актерских улыбок, поклонов и рукоплесканий. Они в большей степени артисты, нежели духовные наставники.
Какая нелепость: лишь нынче утром Мигель мирно бе¬седовал с Вилмаром Гонсалесом, таким любезным, таким приятным, таким обходительным. А теперь не знает, где его найти — но уже вовсе не для любезностей.
Итак, протестантский проповедник в католической стране Кого можно завлечь на его проповеди? Лишь тех, кому совершенно нечего делать, кто заглянет ради любо¬пытства - а там, быть может, ему и понравится этот американский стиль.
Значит, речи Гонсалеса рассчитаны на отдыхающих.
Стадион отпадает: там сейчас кипят футбольные страсти.
Парк?
Парк Чапультепек!
Там бродит масса праздного народа, и там есть много просторных площадок для выступлений фольклорных кол¬лективов и карнавальных шествий!
Мигель Сантасилья вспомнил! Именно в парке Чапуль¬тепек, возле пруда, видел он афишу с улыбающейся физи¬ономией Гонсалеса. Он еще подумал тогда: «Какая ненату-ральная улыбка, точно приклеенная. Видимо, фотограф был не очень хороший». Фотограф не виноват. Это, оказывается, в самом Гонсалесе нет ничего натурального, искреннего.
Посреди огромного пруда в парке Чапультепек было два острова. К большему из них ходил паром. На острове часто устраивались какие-нибудь представления, и вот теперь — евангелистские проповеди Гонсалеса.
Пересаживаясь с автобуса на автобус, Мигель добрался до парка, бегом домчался до пруда и принялся колотить в окошко будочки паромщика.
На его счастье, паромщик ночевал здесь же. Сочтя    Мигеля    сумасшедшим    и    побоявшись    его разозлить, старик сказал, что он, конечно же, не знает, где живет Гонсалес, но у него есть знакомая, которая от пропо¬ведника без ума и следует за ним повсюду...

Через полчаса Мигель уже был на проспекте Инсурхентес, где снимал роскошную квартиру Вилмар Гонсалес.
Он нажал кнопку домофона.
— Какого черта вы звоните среди ночи? — донесся голос из динамика.
«Н-да, настоящий проповедник, нечего сказать, — подумал Мигель. — Кике был прав, когда так громко смеял¬ся надо мной».
Вслух же он сказал:
— Господин Гонсалес, это я, Мигель Сантасилъя. Прошу извинить меня за столь поздний визит, но у меня для вас экстренное сообщение.
Дверь немедленно открылась.
Он прикрыл за Мигелем дверь и только тогда тихо спросил:
— У вас какие-то распоряжения от шефа?
Мигель стоял как громом пораженный. Распоряжения от шефа? Значит, Гонсалес - вовсе не шеф? Значит, все его поиски пропали впустую? И, возмож¬но, в этот самый момент загадочный и недоступный шеф отдает роковой приказ...
Индеец схватил Вилмара Гонсалеса за грудки:
— Где шеф? Как мне его найти? Если вам дорога жизнь говорите.
Гонсалес болтался в мощных руках Мигеля, как набитый тряпьем мешок. Он растерянно моргал. Куда дева¬лась его ослепительная улыбка!
—  Тише, тише, молодой человек. Не горячитесь. Раз¬будите жену. Она ничего не знает. Я бы рад вам помочь, но я... не знаю. Один раз я видел его, но действительно не знаю ни имени, ни местонахождения.
— Это ложь!
— К сожалению, чистая правда. Он передавал мне свои распоряжения через связных. Я был уверен, что вы — один из них.
Видно было, что проповедник не обманывает. Он был слишком напуган для этого.
— Хорошо, — сказал Мигель Сантасилья. — Я все равно найду его. Вы пойдете со мной.
— Куда? — затрясся проповедник. — Если шеф увидит меня с вами, он убьет меня!
— Не волнуйтесь, господин Гонсалес. Вас не убьют. Вас будут охранять полицейские. Мы идем в ближайший участок.

Роза и Рикардо Линаресы вместе со своими гостями окружили  стол дежурного    полицейского, пытаясь объяснить ему, в чем дело.
Дежурил в участке сегодня огромный, не слишком сооб¬разительный инспектор, который лишь недавно перешел сюда из службы безопасности дорожного движения.
— Помедленнее, пожалуйста, — просил он. — И, если можно, по очереди. А то я ничего не понимаю. Итак, имена потерпевших?
Рикардо принялся диктовать по слогам:
— Лус Мария Ли-на-рес, Дульсе Мария Ли-на-рес.
Участковый крупным детским почерком вписал имена в графу бланка протокола.
— Имена заявителей?
—  Роза Линарес, Рикардо Линарес. Мы — родители похищенных девушек.
Полицейский кивнул на лежащие перед ним рисунки Дульсе:
— Имена преступников?
Рикардо начинал кипятиться:
—  Ваша обязанность выяснить это! Иначе зачем мы обращаемся в полицию?
—  Надо будет — выясним, — флегматично заверил полицейский. — Не беспокойтесь, сеньор... м-м-м... Лина¬рес.
— О Господи! — воздел руки к небу Рикардо. — Сейчас главное не выяснить, а отыскать и спасти девушек, разве это не ясно!
Полицейский кивнул:
— Отыщем. Спасем. В установленном порядке.
Феликс подскочил к столу:
— А если не в установленном порядке, а как можно быс¬трее? Мы заплатим. Вы будете довольны, господин дежур¬ный. Мы в состоянии заплатить.
Полицейский поднял на него непроницаемый взгляд:
—  Похоже, вы мне предлагаете взятку? Ваше имя, фамилия?
— Мое имя Феликс Наварро! — взорвался бизнесмен. — И я прошу от моего имени, от имени Феликса Наварро, вы¬звать сюда комиссара. Мой племянник тоже пропал вместе с девушками! Вы что, не понимаете этого?
Роза была на грани истерики. Хорошо, что Лаура и Эрлинда догадались захватить с собой успокаивающие таб¬летки и даже на случай обморока нашатырный спирт
Жан-Пьер отозвал в сторону Пабло и Эрлинду.
—  Мы теряем время, - сказал он, - Пока они тут разбираются,  я  намерен начать собственное расследо¬вание.
— Я с тобой! — с готовностью отозвался Пабло. — Я вла¬дею приемами каратэ.
— Это очень кстати, — кивнул Жан-Пьер. — А у меня есть некоторый навык по добыванию информации. Я ду¬маю, полиции не обязательно знать о наших действиях. В конце концов, я представитель прессы и выполняю задание своей редакции.
В этот момент у входа в участок раздался какой-то шум и ввалился Мигель Сантасилья, волоча за шиворот упирав¬шегося Гонсалеса.
— Задержите этого мнимого проповедника! — требовал он. — На самом деле это опасный преступник! Он участво¬вал в организации похищения Дульсе и Лус Линарес и Эдуардо Наварро!
Ошеломленные, все повернули головы к нему. Такое стечение обстоятельств!
Жан-Пьер и Пабло моментально смекнули, что этот красивый молодой индеец — их единомышленник.
— Минутку, молодой человек, — сказал участковый. — Вы тоже по этому же делу?
— Что значит «тоже»? — не понял Мигель. — Я требую задержать этого проповедника!
Полицейский посмотрел на него взглядом черепахи, го¬товящейся впасть в зимнюю спячку:
— Проповедника мы задержим. До выяснения обстоя¬тельств.
— Это противозаконно! — сопротивлялся Гонсалес. – Я требую вызвать моего адвоката!
На этот раз медлительность дежурного полицейского оказалась очень кстати:
—  Адвоката мы вызовем. Не беспокойтесь. А задер¬жание вполне законно. На двадцать четыре часа. Я же ска¬зал: до выяснения обстоятельств.
И Гонсалеса, несмотря на крики протеста, увели в отго¬роженный решеткой закуток, служивший здесь камерой предварительного заключения.
— А вы, молодой человек, — обратился полицейский к Мигелю, — подождите. Вы дадите показания, когда до вас дойдет очередь. В установленном порядке.
Мигель уже собирался стукнуть кулаком по столу, но тут Пабло мягко взял его за руку и отвел в сторонку.
Трое молодых людей о чем-то пошептались в уголке, а затем незаметно выскользнули из здания полиции.
Участковый опять углубился в заполнение протоко¬лов.
— Какие несознательные граждане, — сокрушался он с несокрушимым сознанием собственной правоты. — В борь¬бе с преступностью главное что? Порядок!

Старенький падре Игнасио решился.
Сегодня впервые в жизни он станет клятвопре¬ступником.
Он выдаст тайну исповеди, чтобы спасти жизнь своим молоденьким прихожанкам-близнецам.
Прямо в своей черной сутане семенил он маленькими торопливыми шажками в сторону полицейского участка.
Войдя туда, он увидел несколько человек, возбужденно пытающихся что-то доказать дежурному инспектору.
Падре сел на стул у стены и стал смиренно дожидаться своей очереди, шепча молитвы.

Кике и Чучо никакой выпивки, естественно, не нашли — ее просто-напросто не было. Но бандиты во всем винили Дульсе и Лус, так как им надо было на ком-то сорвать злобу.
Кике раздражало, что девушки все время продолжают держаться за руки, точно сросшись друг с другом. Он сгреб в свой огромный кулачище два тоненьких девичьих запястья и сжал их так, что суставы хрустнули.
Лус невольно вскрикнула, ища защиты:
— Эдуардо!
Ответа, естественно, не последовало. Девушки мощно оглядывались.
—  Кого это она зовет, Кике? - почесал узкую впалую грудь Чучо. — Уж не твоего ли братишку?
Кике усмехнулся:
—  Наверное. Он всегда вступается за женщин. Такое у него хобби. Только, барышня, к твоему сведению, его зовут Мигелем, а не Эдуардо. Могла бы и выучить имя своего защитника.
Чучо захихикал:
— Учи не учи, это бесполезно. Он уже далеко — тю-тю! Так что вы, бедняжки, тут совсем одни.
А девушки уже и так поняли, что они одни-одинешенъки перед лицом грозной опасности. Эдуардо исчез, улизнул. Он предал их.
— Как мы с ними поступим, Кике? — осведомился Чучо.
Но Кике отлично знал: до приказа Альваро Манкони пленницы неприкосновенны. Скорей бы поступил этот приказ! У него уже чесались руки, его терзало кровожадное желание поизмываться над жертвами.
Но поиздеваться ведь можно разными способами. Например, запугивая. Как приятно видеть, когда человек перед тобой бледнеет и трясется от страха!
Он достал из кармана миниатюрный радиотелефон но¬вейшей конструкции:
— Посмотрите на эту штуковину, барышни. Красивая, правда? Радиотелефончик. У одного человека — назовем его шефом - есть такой же. В любую минуту этот человек может поднести его к губам и приказать: Кике, пора! Дев¬чонок — убрать. И тогда вы услышите такое нежненькое, приятное «пиф-паф»! Это будет последнее, что вы ус-лышите, барышни!

Мигель свистнул - Чирино, точно привидение, возник из-за массивной колоннады, обрамлявшей древнюю пирамиду.
Жан-Пьер уже голосовал на шоссе, останавливая не¬большой грузовичок.
Пабло закинул в кузов большой мешок опилок. Затем туда же легко запрыгнул конь и залезли сами мужчины.
Грузовичок довез их до автобусного кольца и укатил восвояси. Жан-Пьер, Пабло и Мигель Сантасилья стояли у начала тропы, которая вела к месту заточения сестер-близнецов.
Индеец оседлал своего Чирино и взвалил позади седла мешок с опилками.
Пабло проковырял в мешковине дырочку, и опилки тон¬кой струйкой посыпались на землю.
— Идите точно по моему следу, — сказал Мигель. — Ни вправо, ни влево. Это единственный безопасный путь.
Полная луна вышла из-за облаков, будто бы специально для того, чтобы осветить им дорогу, и белые опилки ярко выделялись на фоне красной глинистой почвы.
— Шарль Перро! — улыбнулся Жан-Пьер. Он вспомнил французскую сказку о Мальчике-с-пальчике,  который, уходя в лес, бросал позади себя белые камушки, чтобы найти обратную дорогу.
— Вперед, Чирино! — тронул коня Мигель, и огненный друг понес его вперед, на схватку с врагами.
Жан-Пьер и Пабло зашагали следом, стараясь не укло¬няться от тоненькой белой полоски, указывавшей им путь.

Мигель Сантасилья мчался на помощь девушкам. Эдуардо Наварро, напротив, удалялся от них все дальше и дальше, покинув их в беде.
Они могли бы встретиться, но...
Но у Эдуардо не было своего Мальчика-с-пальчика. А сам он дороги не знал.
Теперь он шагал размашисто, бодро и весело, распевая уже во все горло. Он думал о том, как ловко и удачно избе¬жал опасности быть убитым бандитами, и совсем позабыл о другой опасности, о которой предупреждал Мигель: стены заброшенных карьеров очень зыбкие, тут могут быть обвалы и оползни.
Если начало пути он проделал в кромешной темноте то теперь полная луна освещала его дорогу. Эдуардо так раз¬резвился, что помчался вприпрыжку.                           
Один неверный шаг и...
Толстый глинистый пласт пополз вниз, увлекая беглеца за собой, крутя и сдавливая его, накрывая своим многотон¬ным весом.
Предательство всегда наказуемо.
Немного погодя Мигель Сантасилья, проезжая возле этого места, услышал откуда-то снизу приглушенный, тоскливый вой.
У него мелькнула беглая мысль: «Койот? Откуда тут мо¬гут взяться койоты?»
Но раздумывать над этим было некогда: надо было торопиться к Дульсе и Лус.

ГЛАВА 26
Неповоротливый дежурный инспектор полиции нако¬нец-то опросил всех: Розу Линарес, Рикардо Линареса, Рохелио Линареса, Эрлинду Линарес, Феликса Наварро, Лауру Наварро, такого-то года рождения, проживающих там-то и там-то. Он был доволен собой: во всех бумагах и документах царил полный порядок. Все было подшито в папки, каждая папка пронумерована и аккуратно надписа¬на.
Измотав всем нервы до предела, он распустил посетите¬лей по домам, обещав сообщить, когда что-нибудь вы¬яснится.                                                                         
— Хорошо-о! - удовлетворенно потянулся он и тут вспомнил, что пообещал заняться еще каким-то пропо¬ведником - Кто тут проповедник? - рявкнул он.
Сидячи за решеткой Вилмар Гонсалес вздрогнул и втянул голову в плечи.
Неожиданно со стула поднялся старенький католический священник в черной султане, до сей поры терпеливо ждавший своей очереди:
— Я проповедник.
Инспектор достал новую стопку чистых бланков:
— Имя, фамилия, год рождения...
— Сын мой, — мягко сказал падре Игнасио, — если ты не выслушаешь меня немедленно, без всех этих формаль¬ностей, то возьмешь на душу страшный грех. И будешь веч¬но гореть в адском пламени.
Инспектор, словно загипнотизированный, встал перед падре навытяжку:
— Я вас слушаю, святой отец!

Федерико Саморра — он же Альваро Манкони — имел своих людей в столичной полиции.
За домом Линаресов тоже следили его люди. Саморра был уже осведомлен о том, что родители девчо¬нок побывали в участке. Знал он и то, что туповатый инспектор продержал их там полночи, не принял никаких решительных мер, а занимался в основном оформлением бумаг. Дело, скорее всего, будет отложено в долгий ящик.
Значит, никто не будет преследовать банду по горячим следам. Можно отдавать последний приказ: уничтожить пленниц и сбросить тела в один из заброшенных карьеров. Банда успеет скрыться.
Не знал он только одного: того, что, распрощавшись с Линаресами, медлительный инспектор предстал перед слу¬гой Господа. И того, что иногда немощный старичок может оказаться сильнее самого мускулистого громилы, потому что сила не в бицепсах, а в сердце.
Сразу после недолгой беседы инспектора с падре Иг¬насио были подняты на ноги оперативные отряды всех районов Мехико и пригородов. В воздух поднялся даже полицейский вертолет.
Но рука Саморры уже тянулась к радиотелефону.

Начинало светать.
Банда кружком сидела на красноватой земле. Негодяи уныло передавали друг другу пластиковую бутыль пепси-колы. Делали по глотку и плевались от досады.
Вдруг в нагрудном кармане Кике что-то запищало Это был радиотелефон.                                           
— Кике слушает, Шеф!
— Пора! — коротко пискнул телефон и отключился.
Чучо уже потирал липкие ладони:
— Ха! Сейчас повеселимся!
Все поднимались с земли, разминая затекшие ноги. Этот сброд радовался предстоящему развлечению.
Пистолет им выдали один на всех. Совершить кровавое дело доверено было Кике, и компаньоны завидовали ему. Никто, включая самого индейца, не знал, что это должно было стать его последним деянием на белом свете. Фе¬дерико Саморра планировал убрать своего приспешника сразу по возвращении того в Мехико. А заодно и отслужившего свое Чучо.
Гордый своей особой миссией, Кике прокашлялся и приказал тоном генерала:
— Вывести заключенных!
Двое забулдыг грубо вытолкали сестер из здания нару¬жу.
Кике не торопился. Он упивался своей ведущей ролью в этом спектакле. Ему хотелось насладиться видом трепе¬щущих жертв.
Дульсе и Лус молча стояли перед своим будущим убийцей, все так же держась за руки.
Кике поигрывал пистолетом.
— Ну что, страшно? — хохотнул он. Девушки молчали.
—  Улыбнитесь же, барышня! Вас ждет приятная про¬гулка. Сейчас вы отправитесь прямиком на небеса.
— И будете летать там с ангелочками, хи-хи! - подтявкнул Чучо.
Бандиты загоготали.
Кике поднял пистолет, направил его на пленниц:
— Смотрите внимательно, барышни. Вот тут такая ма-аленькая дырочка. Из нее вылетит такая ма-аленькая пулечка. Пиф — падает одна из вас. Паф — падает другая. Не знаю только, с которой начать.
Чучо подсказал:
— Пусть они сами это решат.
— Отличная идея. Посоветуйтесь, барышни. Девушки переглянулись, взглядом прощаясь друг с дру¬гом. Затем подняли глаза на своего мучителя.
— Стреляйте скорее, что ж вы медлите! — сказала Лус.
— Может быть, вам страшно? — спросила Дульсе.
Озноб пробежал у Кике по спине. В этот момент ему действительно стало не по себе. Почему они не падают на колени, не умоляют о пощаде? Чучо даже захрюкал от смеха:
— Кике страшно!
У Кике от ярости глаза налились кровью:
— Страшно?!! Кому — мне?!
Его палец лег на курок и...
И в этот момент какой-то огненный вихрь пронесся между ним и девушками. Это был Чирино, летевший во весь опор. Мигель скатился со спины коня и шагнул к бра¬ту...
Это произошло так молниеносно, что Кике не успел отреагировать и выстрелил.
Еще какие-то секунды они стояли лицом к лицу — два брата, рожденные одной матерью.
Потом Мигель стал медленно оседать на глинистую зем¬лю, красную, цвета крови.
Пистолет выпал из руки Кике, и братоубийца остался стоять неподвижно, с протянутой вперед рукой, вытаращив безумные глаза.
Перед ним лежал его Мигель, его братишка, которого он маленьким учил плавать и скакать на коне... Это он, Кике, когда-то давно прозвал его Певчим Ягуаром...
Пуля попала прямо в родимое пятно на груди, против сердца.
Дульсе и Лус закрыли лица: впервые они сегодня рас¬цепили руки.
Даже очерствелые бандиты были потрясены случившимся. Все, кроме Чучо. Тот, согнувшись, подбирался к пистолету. Ему не терпелось заполучить бле¬стящую вороненую игрушку и пустить ее в ход.
Никто не обращал на него внимания, и он по-воровски схватил пистолет. Любовно погладив, он навел его на одну из сестер. То-то шеф похвалит его, узнав, что он один в сложной ситуации сохранил выдержку и хладнокровие!
И в этот момент позади них, слева раздалось:
— Бросить оружие! Вы окружены!
И сразу же — справа:
— Полиция!
Члены шайки кинулись врассыпную. Кике бросился к тропе:
— Куда вы, идиоты! Там опасно! За мной!
Он, как и Мигель, знал единственную дорогу, ведущую отсюда.
Тем временем из-за обрывистых краев карьера, слева и справа от здания конторы, вынырнули Жан-Пьер и Пабло. Это они вдвоем спугнули банду. Никакой полиции тут еще не было и в помине.
Они схватили ошеломленных сестер в охапку и утащили в безопасное место, под укрытие стен.
Бандиты, отталкивая друг друга, убегали по тропе прочь.

Федерико Саморра вышел из дома через черный ход. Он решил на всякий случай перебраться на другую тайную квартиру.
Что-то в его системе не сработало.
Кике никак не сообщал о выполнении приказа. Радиоте¬лефон не отвечал.
Саморра, конечно, не мог знать, что при поспешном, паническом бегстве Кике выронил телефон и тот лежал теперь на дне глубокого оврага. Однако шеф чувствовал, что дело неладно.
Но это было еще не все. Бесследно исчез Гонсалес, кото¬рого Саморра-Манкони использовал для самых тонких, са¬мых деликатных поручений. Связные побывали в квартире проповедника и сообщили, что она пуста. Слушатели, соб¬равшиеся на проповедь в парке Чапультепек, были разоча¬рованы: оратор не явился.
Люди Саморры, внедрившиеся в полицию, тоже ничего не могли сообщить. Хоть Вилмар Гонсалес и сидел в камере предварительного заключения в полицейском участке, но его анкетные данные не были занесены ни в одну картотеку. Дежурный инспектор под влиянием падре Игнасио отложил на сегодня все папки и занялся оперативной рабо¬той.
Саморра шел по людной Пасео де ла Реформа, делая вид, что разглядывает витрины магазинов, на самом же де¬ле проверяя, нет ли за ним слежки.

Роза Линарес не спала всю ночь и лишь теперь, когда солнце светило в окна, наконец забылась тяжелым сном. Тут же, на диванах, расположились Лаура и Эрлинда. Феликс и Рохелио уехали по делам. Рикардо сообщил в свою страховую компанию, что се¬годня прийти не сможет. Он боялся оставить Розу одну, бо¬ялся отойти от телефона, боялся, наоборот, подойти к теле¬фону: а вдруг плохие известия?
Наконец у него от постоянных опасений начала раска¬лываться голова. Таблетки не помогали.
«Хватит бояться! — сказал он сам себе. — Этим делу не поможешь. Необходимо проветриться».
Он вышел на улицу и побрел куда глаза глядят. Вокруг сновали люди. Начался рабочий день, и все куда-то торопились. Его, идущего медленно, то и дело толкали.
«Как много людей вокруг, — подумал Рикардо. — Сотни, тысячи, толпы! И как среди них все равно одиноко и тоскливо. Хоть бы одно знакомое лицо мелькнуло!» И оно мелькнуло.
У одной из витрин на Пасео де ла Реформа Рикардо увидел своего бывшего сотрудника, работавшего когда-то начальником отдела их страховой компании. Рикардо обрадовался.
— Федерико! — окликнул он.
Старый знакомый вздрогнул, однако не обернулся. Тогда Рикардо решил позвать по фамилии:
— Саморра!
Тот уже много лет не слышал своего настоящего имени «Видимо, кто-то из далекого прошлого. Еще до тюрьмы. А раз так — бояться нечего». В самом деле: не убегать же вдоль   по   улице,   точно   зайцу.   Это   бы   показалось подозрительным.
И Саморра оглянулся.
Каков же был его испуг при виде Рикардо Линареса: ведь он только что отдал приказ об убийстве обеих его дочерей!
Но уже через секунду преступник успокоился. Рикардо Линарес явно ни о чем не догадывался. Он просто шел поз¬дороваться со старым сослуживцем, дружелюбно про-тягивая ладонь для рукопожатия.
Саморра улыбнулся в ответ так радушно, как только су¬мел:
— Линарес! Ты ли это? Как дела?
Лицо у того потускнело:
— Плохо, Федерико. Очень плохо. Похитили двух моих девочек.
— Что ты говоришь! Не может быть! У тебя ведь, кажет¬ся, были близнецы?
— Да. И ты представляешь, вчера они пропали. А потом приезжает этот француз и говорит...
«Какой еще француз? — подумал Саморра. — Это что-то новенькое. Не вмешался ли в дело Интерпол? Надо разузнать».
—  Давай зайдем в кафе, — предложил он. — Выпьем что-нибудь, и ты все расскажешь.
Рикардо был рад, что может кому-то излить душу. И он согласился.

Комиссар полиции морского курорта Акапулько сеньор Гарбанса лично конвоировал в Мехико наемного убиицуш кличке Нины, Этот убийца, который сам по себе был лишь пешкой в сложной игре преступного мира, тем не менее представлял для  полиции огромную ценность. Он был единственным из всех арестованных, кто знал в лицо главаря огромной и разветвленной преступной группировки, Альваро Манкони. В Мехико Гарбанса надеялся устроить Ниньо несколько очных ставок с людьми, арестованными по разным поводам, но подозреваемыми в связи с Манкони. Может быть, таким образом удастся что-нибудь разузнать о неуловимом и таинственном «шефе».
Ниньо понимал, что ему грозит очень большой срок, если не высшая мера наказания. Поездку в Мехико он воспринимал как свое последнее свидание с гражданской жизнью. Пристегнутый наручниками к руке Гарбансы, он жадно смотрел в окно полицейского автомобиля: быть мо¬жет, ему больше никогда не увидеть солнечных улиц, скве¬ров, магазинов!
Понимая, что полиция пока в нем нуждается, он поз¬волил себе покапризничать.
—   Жарко,  пить хочу,  — канючил он.  — В горле пересохло.
—  Ладно уж! — махнул рукой Гарбанса и приказал водителю остановиться. — Только без шуточек, понятно?
Они вышли на Пасео де ла Реформа и заглянули в пер¬вое попавшееся кафе.
Вдруг глаза Ниньо расширились, и он с силой потянул комиссара обратно к выходу.
«Хочет бежать? — подумал Гарбанса. — Безумец! Мы же с ним соединены наручниками».
Ниньо весь трясся и не мог произнести ни слова.
— Та-та-там... — заикался он.
— В чем дело? Ну?
— Он, — справился Ниньо с нервной дрожью. — Ман¬кони.
— Точно?
— Еще бы! Я его век не забуду. Только тогда он был без усов.
—  Который? — спросил комиссар Гарбанса, еще не вполне веря в такую фантастическую удачу.
— В голубой рубашке. За угловым столиком.
Через несколько минут полиция оцепила кафе,  за¬блокировав все выходы.
К Саморре-Манкони, мирно улыбаясь, подошел моло¬дой приятный человек в штатском:
— Извините, сеньор. Можно вас на минуточку?
Посетители кафе пили соки, ели пирожные, и никто не обратил внимания на двух выходивших мужчин.
Лишь Рикардо Линарес с досадой подумал: «Ну вот. Едва встретил хорошего человека, готового выслушать и посочувствовать, и нам тут же помешали».
Он посидел в кафе еще некоторое время, надеясь, что Федерико Саморра вернется.
Но Саморра не вернулся.

Бандиты бежали по тропе, предводительствуемые Кике. Они вытянулись в длинную вереницу: двигаться можно бы¬ло только гуськом, дорога была слишком узкой.
Самые сильные и самые нетерпеливые отталкивали бе¬гущих впереди. Завязывались потасовки. Тот, кто оказы¬вался слабее, кубарем летел в пропасть.
Чучо замыкал колонну. Он не такой дурак, чтобы рвать¬ся вперед! Лучше прибежать на минуту позже, зато остать¬ся в живых.
А Кике бежал вперед автоматически, даже не задумыва¬ясь о спасении собственной жизни. Да он уже и не жил. Просто бежал.
«Мне нет прощения! — в отчаянии думал он. — Я за¬стрелил своего родного брата. Мигель! Мигель! Певчий Ягуар! Будь я проклят. На веки веков. Пусть Господь нака¬жет меня».
Точно в ответ на его мысли, прямо с небес раздалось:
— Стоять! Сопротивление бесполезно!
«Вот оно! Глас Божий!» — подумал Кике и остановился как вкопанный.
Бежавшие   позади   налетели  на  него,   и  еще  пара бандитов рухнула в карьер.
Прямо над ними рычал в небе полицейский вертолет.
Над  тропой  спустили  трап,   будто  приглашая  преступников подняться. Бежать было некуда.
Бандиты попадали на землю, как будто она могла их спрятать и спасти.
Спокойным оставался только Кике. Твердым шагом он подошел к веревочной лестнице, ухватился за канаты и стал карабкаться наверх, чтобы сдаться служителям зако-на.
На автобусном кольце уже поджидал полицейский фур¬гон с зарешеченным оконцем. Всех, кто был на тропе, пог¬рузили туда.
Рядом стоял такой же вместительный фургон, но со зна¬ком Красного Креста на кузове. Сюда вертолетчики достав¬ляли бандитов, извлеченных ими со дна карьера.
Когда подобрали всех, командир оперативного отряда сказал Кике, признав в нем главного:
— Все? Пересчитай.
Кике пересчитал и безучастно сообщил:
— Здесь на одного больше. Вот этот чужой.
Потом он невидящим взглядом уставился в стену фурго¬на, и больше от него не слыхали ни слова.
«Чужой» действительно отличался от этих забулдыг. Он был аккуратно подстрижен, а костюм, хоть и изодранный в клочья при падении с откоса, явно был сшит у хорошего портного.
Врачи, осмотрев его, пришли к заключению, что он лег¬ко отделался: все кости целы, переломов нет, есть только вывихи и сильные ушибы.
—  Пожалуй, он нуждается не в хирургах, а в психиат¬ре, — сказали медики.
Действительно, чужак был явно не в себе. Он беспре¬станно бил себя в грудь и повторял как заведенный:
—  Смелый Эдуардо! Бесстрашный Эдуардо! Благород¬ный Эдуардо!

Опасность миновала.
Сестры, Жан-Пьер и Пабло вышли из своего укрытия.
Все четверо стояли и смотрели в ту сторону, где, раскинув сильные руки с удивительно тонкими, артистическими пальцами, лежал Мигель Сантасилья.
Прекрасный огненный конь, золотом сверкающий под солнцем, подошел к нему и склонил голову к лицу своего хозяина. Казалось, он прощался с ним, оплакивал его. Это походило на эпизод из древней героической легенды. Люди смотрели на эту трагическую и величественную сцену и сердца всех четверых бились в унисон.
Вдруг Дульсе отделилась от группы и медленными ша¬гами направилась к телу Мигеля.
Никто не последовал за ней. Все понимали, что ей надо побыть с Певчим Ягуаром наедине. Даже Чирино отошел в сторону, уступая ей место.
Девушка опустилась перед убитым на колени.
Его глаза были закрыты навек. Ярко-синие глаза, сулящие их обладателю исключительную судьбу, недолгую жизнь и страшную смерть.
Погибнуть от руки собственного брата — что может быть страшнее!
Погибнуть, защищая любимую, — что может быть воз¬вышеннее!
Расшитые магическими узорами кожаные вампумы на его груди пропитались кровью. Родимое пятно против серд¬ца стало мишенью, по которой стреляли в Ягуара.
—  Прощай, Певчий Ягуар, — прошептала Дульсе. — Прощай, Мигель Сантасилья.
Она подумала и добавила:
— Прощай, Куаутемок!
Лус, с трепетом наблюдавшая эту сцену, отвернулась и, уткнувшись в грудь Пабло, разразилась рыданиями.
Пабло, гладя ее по голове, точно маленькую, растерян¬но приговаривал:
— Все пройдет, все пройдет. А что он еще мог сказать?
А Дульсе не плакала. Она словно окаменела.
Она положила руку на грудь Мигеля — туда, где пуля пробила сердце. И ей казалось, что она слышит биение.
На нее нахлынули странные видения, точно она слуша¬ла пульс самой истории.
Испанские конкистадоры пытают Куаутемока. Испан¬цы умеют пытать - на одном из их кораблей целый отсек оборудован для истязаний человека.
Люди Кортеса требуют сказать, где прячутся остатки побежденного индейского войска, куда скрылись женщины и дети.
Пытка на дыбе, пытка огнем, пытка «испанским сапо¬гом».
Но вождь ацтеков молчит. Его небесно-синие глаза спо¬койны. Он думает о чем-то своем, недоступном его мучите¬лям. И палачам становится страшно.
Дульсе внимательнее вгляделась в замысловатый рису¬нок на вампуме и вдруг постигла его глубинный смысл. Раньше это ей никогда не удавалось.
Круг, обрамляющий изображение, это защитный пок¬ров, «барьер огня», вместилище души, в которую не дано проникнуть постороннему, если хозяин сам не допустит его туда. Куаутемок не допустил туда испанцев. Мигель Сантасилья допустил туда Дульсе. Он допустил туда любовь.
Круг разомкнут на востоке и охраняется Стражем Ночи — летучей мышью.
Центральная фигура — это Святой Воин, Великий По¬велитель непостижимой мудрости, Победитель де¬монических сил.
Святой Воин окружен фигурами четырех орлов. Они олицетворяют как опасность, так и защиту, высшую помощь и поддержку. Не пройдя через опасность и ужас, нельзя познать себя и стать хозяином своей судьбы.
Орлы поддерживают на своих крыльях Священную Ра¬дугу, символ чистоты, изобилия и непрерывного счастья.
«Так вот что ты хотел сказать нам, Мигель, своей корот¬кой жизнью и внезапной смертью, — беззвучно говорила Дульсе. — Нет, не смертью — просто уходом. Потому что смерти нет и счастье непрерывно. Как много важного ты нам сообщил. А ведь мы были знакомы всего один день. Не¬правда! Мы знали друг друга всегда. И сейчас мы не расста¬емся. Для меня ты навек останешься живым, Мигель Сантасилья,    Певчий    Ягуар,    верховный    вождь   ацтеков Куаутемок!»
Жан-Пьер смотрел на Дульсе, не отрываясь. Так вот она какая!
Ожившая античная богиня, совершающая траурный ритуал над телом павшего героя.
Древнеегипетская царица в момент магического погре¬бального обряда.
Христианская мученица,   оплакивающая распятого Христа.
Вечное воплощение женственности, живущей в любую эпоху, на всех континентах.                                         
Дульсе!
Сердце Жан-Пьера разрывалось от любви и невыразимой печали.
Нежная, слабая Дульсе, которую так легко обидеть и ранить.
Сильная, непобедимая Дульсе, которую никто и ничто не сможет сломить.
«Я никогда не дам ее в обиду, — сам себе поклялся Жан-Пьер. — И я никому не отдам ее!»
Девушка почувствовала его взгляд и подняла на него сухие, блестящие глаза.
И неожиданно улыбнулась!
Это было так странно, так разительно-необычно, так контрастировало со всем происходящим, что показалось чудом.
Мир заискрился всеми цветами спектра, будто на него действительно снизошла Священная Радуга. Жизнь на¬полнилась великим, но до конца не постижимым смыслом.
Дульсе подошла к Жан-Пьеру и протянула ему обе руки.
— Ты приехал, — просто сказала она.
— Я приехал, — отозвался он.
Сестры хорошо знали французский язык. Но даже если бы они его не знали совсем, Дульсе с Жан-Пьером все равно поняли бы друг друга. Без всякого перевода. И даже вообще без всяких слов.
Мигель Сантасилья был простым парнем, родившимся в деревенской семье. Но к Дульсе он явился как Учитель. Он помог ей понять глубину я многомерность жизни. Он дал ей урок — и ушел.
А Жан-Пьер был ее земной судьбой, ее пристанищем, ее любовью. Сейчас она чувствовала это особенно остро.
— Навсегда? — спросила она.
— До самой смерти! — ответил Жан-Пьер.
— Смерти нет, — сказала Дульсе.
И Жан-Пьер серьезно согласился:
— Значит, на всю оставшуюся вечность.
Солнечный луч упал на его лицо. Глаза у Жан-Пьера были ярко-синими, совсем как у Мигеля.

Тело Мигеля Сантасильи бережно положили в его лег¬кую повозку из досочек, связанных кожаными ремнями.
Сами уселись по краям. Места хватило всем.
Чирино, осторожно ступая, сдвинул повозку с места и потащил ее прочь от злосчастного места.
Никто не оборачивался. Ведь существует примета: за¬ключенный, выйдя из тюрьмы, не должен оглядываться на нее, иначе вернется назад.
И они навсегда оставляли позади все плохое, темное, страшное, что было в их прежней жизни.
Отныне впереди лишь свет, лишь радость.
Конечно, будут и трудности. Но ведь, преодолевая пре¬пятствия, обретаешь силу. Пройдя через скорбь, овладева¬ешь мудростью.
Копыта Чирино постукивали по утрамбованной дороге, в их топоте слышался печальный и торжественный напев:
Едва вышел я —
На земле растянулся:
Звон тетивы меня обессилил.

Едва вышел я —
На горе поскользнулся:
Свист стрелы меня обессилил.
Оленья Песня. Убитый олень поет — значит, он не умер. Смерти нет! Нет и быть не может никогда, никогда!
Странно: на душе у всех было светло. За последний день все они очень изменились.
Лус сидела рядом с Пабло, и от этого ей было очень хорошо. Она чувствовала, что должна сказать что-нибудь, но никак не могла подобрать слова. И все-таки наконец решилась:
— Прости меня, Пабло.
Он улыбнулся ей слегка насмешливо:
— За что простить?
— Ну... — замялась Лус.
— А-а, понимаю, - протянул Пабло. - Из-за тебя мне не удалось посмотреть чемпионат мира по футболу. Нет не прощу.                                                                   
Все заулыбались.
Они верили: Мигель не обидится на них за эти улыбки. Ведь он всегда мечтал о том, чтобы людям жилось счастливо.
Об Эдуардо никто не вспомнил.
Какая-то большая птица пролетела прямо над повозкой, едва не задев ее крыльями, и скрылась вдали. Похожа на со¬року? Подробно разглядеть они не успели.
Пролетая, птица обронила перо, и оно медленно, плавно опустилось на грудь Мигелю — прямо туда, где зияла пуле¬вая рана.
Дульсе взяла перо в руки и едва не вскрикнула: оно ока¬залось наполовину белым, наполовину черным. А если поворачивать его под разными углами к солнцу, оно отливает всеми цветами радуги. И становится непонятно, какого оно цвета.
— Птица судьбы? — спросила Лус.
— Нашей общей судьбы, — ответила Дульсе.
Наверное, у всех хороших людей судьба общая. Потому что они всегда готовы поддержать друг друга.
Даже если они живут в разных странах и ничего друг о друге не знают.
И даже если они живут в разные эпохи и между ними пролегли сотни и тысячи лет.
Древние пророки и герои поддерживают ныне живущих.
Современные юноши и девушки продолжают своими поступками то, что было задумано их предками. Тем самым они шлют им привет.                                   
Привет вам, Икар, Спартак, Куаутемок! У нас с вами общая жизнь, общий дом.
Дом, тканный рассветом,
Дом, тучами тканный,
Дом, тканный закатом,
Дом, ливнями тканный,
Дом, тканный туманом,
Дом, тканный пыльцою.
Светлая туча вход укрывает,
Темная туча выход скрывает.
Зигзаги молний венчают кровлю.
Это моя Тропа Красоты!
— Лус! Дульсе! — кричала Роза Линарес.
— Дульсе! Лус! — восклицал Рикардо.
Родители, не в силах усидеть дома, встречали дочерей прямо у ворот.
Объятиям и поцелуям не было конца. Смех, слезы, вскрики, вздохи.
Родители со всех сторон осматривали каждую из дочек, словно желая удостовериться, что это действительно их дети, что их не подменили и что у них целы руки и ноги. И главное, головы. Их неглупые, но безрассудные головы.
Каждый что-то возбужденно говорил, и никто не слу¬шал друг друга. Наконец все вчетвером обнялись и так за¬стыли.
— Сколько можно ждать? — раздался за их спинами не¬довольный голос. — Нельзя ли немножко поторопиться?
На ступеньках стояла Кандида, и выражение ее лица было весьма сердитым.
— Тетя Кандида! Что случилось? — спросили сестры.
— Копуши, — пробурчала она. — Ни стыда, ни совести.
И, гордо вскинув голову, прошествовала в дом. Девушки последовали за ней. Едва войдя в гостиную, они все поняли.
Нетерпение Кандиды было вполне естественным.
Ведь старая добрая Томаса, узнав о благополучном воз¬вращении своих любимых девочек, испекла не один, а целых десять маисовых тортов!

влюбилась в книгу)) и когда читала  заочно в париж))).  а он прекрасен..была..знаю))